Игра в прятки

С трудом открываю глаза, и вижу над собой белую подкладку госпитальной палатки: «Господи, где это я? И что всё это значит?» Пытаюсь повернуться, резкая боль в правом боку и куча различных трубок не дают этого сделать. В голове что-то щелкнуло и вспыхнуло белым светом. Так, вернулась память, а помнил я не много, только то, что надо мной склонился Миха.

«Вот тебе и раз, зацепило чем-то, и видно конкретно, раз я здесь. Кстати, а где я? Наверное, полевой госпиталь, или что-то в этом роде.» Пытаюсь кого ни будь позвать, но вместо голоса раздаются какие-то нечленораздельные звуки. Тяну руку к горлу, «Оба на, из гортани торчит трубка. Скорей всего это вентиляция легких» приходит мне в голову трезвая мысль, «значит, ранение в грудь и это надолго.»

Мою возню кто-то услышал, и из за ширмы послышались торопливые шаги, полог распахнулся и в закуток, вошло чудо. Это была симпатичная медсестра, в военной форме НАТО, поверх которой был надет халат. Большие миндалевидные глаза, и вопросительный взор. Чуть вытянутое лицо, иссиня-черные волосы, чувственный рот, типичная представительница латинской Европы или Америки. Она мгновенно подскочила ко мне и прижимая меня к кровати, низким грудным голосом произнесла скороговорку.

— «Piano, piano, non e possibile spostare.»

Взглянув на меня, она поняла, что я ни чего не понял, и она перешла на Английский, посчитав, что для меня так будет понятней. Почему-то все НАТОвцы искренне считают что английский, самый лучший для международного общения и его должны знать все. Но это был не тот случай, мои глаза только ещё больше расширились и я пожав плечами, что-то промычал.

Медсестра улыбнулась, и её понесло, уж видимо ей очень хотелось установить контакт, и выяснить на каком языке я говорю.

— Parlez-vous Franсе?

Я опять пожал плечами, а она, глядя на меня, стала перебирать — be German? or Swedish? but what about the Danish? Norwegian?

С моего лица не сходила туповатая улыбка, а запас стран в её мозгу кончился, я решил помочь. Глазами показал на записную книжку в её руке и протянул руку. Медсестра поняла меня правильно и протянула её, добавив карандаш. Взяв пиcьменные принадлежности я нацарапал:

— Ich spreche Deutsch.

Сестричка, прочитав мою писанину, радостно подхватилась и сказав — «Just a minute.»- выскочила из моего обиталища.

Я не ожидавший такой реакции, лежал в недоумении и размышлял, наверное, если бы это была американка, она бы надменно вышла за ширму, ни чего не объясняя, а эта из за своего южного темперамента умчалась как ошпаренная, при чем, довольно искренне, радуясь по поводу моего здоровья. Значит, не всё так плохо, как думаю я. Минут через пять моего ожидания в «палату» уже вошли двое, собственно сама медсестра и военный врач в белом халате поверх формы. Это был рыжий детина, возрастом лет сорока, может чуть больше, на его раскрасневшемся лице даже в это время года были отчетливо видны конапушки. Он демонстративно снял с рук резиновые перчатки и подошел к моей постели. «Прусак» — мелькнула мысль в моей голове и тут же подтвердилась.

— Гутен таг, я старший медицинской службы, майор Рудольф — сказал он на немецком, — как ваше самочувствие?

Я улыбнулся и многозначительно показал на свое горло правой рукой. Врач извинился и заговорил с медсестрой на итальянском. Та, защебетала скороговоркой, на свой манер, и активно жестикулируя, стала что-то ему объяснять. Он молча стоял, кивая головой, и когда словесный поток у итальянки, был исчерпан, повернулся ко мне и сказал:

— Очень хорошо, вы активно идете на поправку, очень повезло, что ваши друзья способны оказать экстренную помощь. Иначе вас просто не было бы. Хочу вас обрадовать, ваши друзья ждут встречи с вами.

Выслушав его, я схватил блокнот оставленный медсестрой и написал в нем.

— Скажите доктор, когда я могу поговорить со своими друзьями?

Он прочитал написанное, и поднял свои рыжие брови в удивлении. Потом сглотнул и произнес.

— Поговорить сможете дня через три, а повидаться, минут… — он глянул на часы, — через тридцать. Не буду утомлять вас своим присутствием, и дел, очень много. За вами присмотрит сержант Батини. — он указал на медсестру — А мне пора, до свидания сеньор. — И четко по военному кивнув головой, он вышел за ширму. Я же, нагло разглядывая итальянку, взял в руки блокнот и написал: — Мое имя Шабах, а как ваше сержант Батини? — и протянул его надписью к ней. Она, приняла блокнот в руки и прочитав сверкнула глазами в мою сторону, но от резких высказываний воздержалась, потом боле спокойно поглядела на меня и решив, что вреда не будет, тихо произнесла: — Каталина.

Я, как бы попробовал на вкус, это слово, и попытался его произнести, но услышал только шипящие и булькающие звуки, махнул рукой и написал на немецком. -

— У вас красивое имя, и сами вы, красавица. — улыбнувшись во всю свою физиономию, вновь протянул ей блокнот. Она прочла, и лицо её стало улыбчиво- загадочным, комплимент ей явно понравился. Потом с диким акцентом, она проговорила по-немецки: — Что я могу для вас сделать, Шабах?

Я ухмыльнулся и написал:

— Один лечебный поцелуй, и пригласить моих друзей, мы объявим о помолвке. — Мое лицо приняло лукавый вид, и Каталина не стала дожидаться, пока я протяну ей письмена, подошла сама и прочитала. Потом хихикнула в кулачок и возмущенно ответила.

— Ну вы и хам, сеньор, знакомы только несколько секунд и уже помолвка.

Мою шутку она восприняла правильно, и это повысило настроение нам обоим. «Свой человек, эта итальянка» — подумал я — «хоть и европейка» Тем временем сержант Батини стала серьёзной и спросила:

— Шабах, а теперь без шуток, вам что ни будь надо? А то у меня не вы один, таких больных здесь хватает.

Я написал ей ответ, что неплохо будет, если она пригласит моих друзей, и не мешает, попить воды. Каталина, кинула головой и вышла, вернулась через пару минут с кувшинчиком кипяченой воды и стаканом. Поставила на подставку рядом с кроватью и произнесла на ломаном немецком, что друзей сейчас пригласят. Поблагодарив её, я стал терпеливо ждать, мысли были самые разные, но больше всех я хотел устроить им разнос, за то, что не уехали из кишлака. Через некоторое время ко мне в закуток ворвались Роман и Харез, за ними следом влетели итальянские военные с нацеленными стволами на моих друзей. Видимо на моем лице уж больно явно отразился немой вопрос. Потому, что Роман, глянув на меня, мгновенно ответил:

— Да эти козлы пытаются нас разоружить, а вот тертый хрен им, с маслом.

Последней протиснулась Каталина, и стала выгонять всех. Мужики немного пришли в себя и ошалев от напора медсестры, все вместе вывалились обратно за ширму. Черноглазая фурия, сделав свое дело, повернулась ко мне лицом. И уперев кулаки в бока, так зыркнула на меня, что я слегка потерялся. Потом эта бестия, указала пальцем в сторону полога и обратилась ко мне:

— Прикажи своим людям сдать оружие, иначе ни кого не пущу.

Я ошарашено уставился на нее, и стал показывать на горло, разводя руки в стороны. Фурия, сдунув с лица прядь волос, выбившуюся из хвоста, резко развернулась и вышла в коридор. В тот же миг там, кто-то ойкнул, возня затихла. А потом из-за полога вошел Роман, вернее не вошел, а его за шкирку как нагадившего щенка, ввела Каталина. Ромка, обалдевший от такого обращения со стороны женщины, присмирел и послушно управлялся этой бестией. Она подвела его к моей кровати, и многозначительно взглянула на меня. Смеяться я просто не мог, и поэтому идиотски хихикал, из моих глаз полились слезы, более нелепой ситуации, я просто не встречал. А по виду Романа я понял, что он действительно как щенок, готов лизать руки этой сеньориты. Он вращал глазами во все стороны и готов был пасть на колени, лишь бы умилостивить красавицу. Я сжалился над ним, и сквозь смех, взяв в руки блокнот и карандаш, с трудом написал: — Рома, сдайте оружие, иначе это чудовище, с черными глазами, поработит вас и меня до кучи. Сунув писанину в лицо Родному, я глянул на Каталину, та была в праведном гневе и метала молнии, при этом, не отпуская воротник Романа. Ромка непонимающим взглядом прочитал моё пожелание, и ещё более недоуменно спросил:

— Это твой новый телохранитель?

Я улыбнулся, и махнул рукой, мол, все вон. Итальянская медсестра уловила мой жест, и всё также держа за шкирку Ромашку, развернула его к выходу. Тут опомнился Роман, и подняв руки вверх, произнес:

— Не надо, …. я сам.

Каталина, обернулась ко мне, как бы спрашивая, что дальше, я подмигнул ей и показал большой палец, потом сделал жест — всё окей. Она улыбнулась в ответ, и подтолкнула Ромку к выходу.

За ширмой началась возня, и я услышал голос Романа:

— Харез, черт сними, давай оставим оружие этим засранцам, иначе не дадут поговорить с Волком.

Что ответил Харез, я не слышал, но спустя несколько минут, они вдвоем зашли ко мне в закуток.

— Здоров, Волчара, а ты неплохо устроился. — произнес Роман. — Как самочувствие?

Вытянутой рукой я показал, что состояние так себе, потом указал на горло и развел руки в сторону.

— Ха, так это моя работа, если б я это не сделал, ты захлебнулся бы кровью. Поблагодарив Родного жестами я взял блокнот и стал писать.

— Ромка, где остальные, и почему вы не укатили в МиранзаИ?

— Вован, не ерепенься, остальных мы отправили домой, здесь только я и Харез. Остались, что бы забрать тебя.

— Хорошо, а то уж я заволновался, а как там Ахмед?

— Мы у него не были, ночевали здесь на стоянке возле территории госпиталя.

— Парни, мозги не парте, перебирайтесь обратно к Ахмеду, мне здесь лежать как минимум неделю.

— Неделю нельзя, шесть дней Вован, не больше, а то в МиранзаИ, поднимется кипишь и Миху разорвут на кучу маленьких Мишуток.

— Всё равно, перебирайтесь к Ахмеду, там хоть крыша над головой, а я уж постараюсь прийти в норму как можно раньше.

— С этим всё ясно, ты мне вот что скажи Вован, у тебя с этой «сестренкой» какие отношения?

— Что ты имеешь ввиду?

— Ну, в смысле, …. «что имею, то и введу». — сказав это Родной и разулыбался.

— Ах, ты об этом, «запал» на нее что ли?

— Ну, те то чтобы очень … — сказал Роман и засмущался, — познакомь меня с ней.

— Рома, Рома, с тобой всё ясно, вон слюни текут, но что ты с ней будешь делать? Ты же не знаешь итальянского?

— Разберемся, … любовь — не знает барьеров.

— Ромка, если я тебя познакомлю, то тебя отсюда не выгонишь, ох, утонишь в её бездонных глазах. Но не вопрос, познакомлю, если это не помешает делу.

— Ничуточки, — поспешно проговорил Ромка и с надеждой в глазах уставился на меня.

Я поглядел на Хареза, и задумался, — «на русском он не читает, а на арабском я не умею писать, как сказать ему, что бы присмотрел за Ромкой?» И тогда я написал Роману,

— Скажи Харезу, что я велел присматривать за тобой, а то ни каких знакомств.

— Будет сделано командир. — уже весело, с энтузиазмом ответил Родной и обернулся к Харезу. — Дружище, Волк говорит, что бы ты, приглядывал за мной, боится, что я наделаю глупостей. Если буду тупить, дубиной по затылку и в машину меня, связанного. Понял?

Харез поглядел на меня, ища поддержки, и я не заставил ждать, многозначительно кивнул, подтверждая слова Ромашки.

— Присмотрю Шабах, не беспокойся, — ответил Харез. И я с благодарностью поглядел на него. Потом, вырвав исписанные странички из блокнота, отдал их Ромке и нажал на кнопку вызова медсестры. Каталина пришла быстро, по-видимому находилась где-то рядом. Скромненько зашла в «палату» и спросила, глядя на меня:

— Что-то требуется Шабах?

Я махнул рукой, приглашая её подойти ближе, и начал писать в блокноте.

— Каталина, хочу познакомить вас с моими друзьями. Это Харез Аль Ислами. — Написал я, потому, что ни чего другого в голову не пришло и повернувшись к Харезу указал на него.

Хитрый Ромка, стоявший за спиной медсестры и читавший мою писанину на немецком, округлил глаза. Повернувшись вместе с Каталиной к Харезу, он удивленно произнес.

— Харез Аль Ислами?

Афганец, тоже округлил глаза и не мене удивленно спросил:

— Почему Аль Ислами? Я не араб, я туркмен — Харез Ибн Рашид.

— Не знаю…., — ответил Роман — так тебя обозвал Волк.

Харез глянул на меня укоризненно, а я только развел руки и пожал плечами, потом выдернул, у ни чего не понимающей итальянки, блокнот и зачеркнув Аль Ислами написал Ибн Рашид.

Медсестра прочитала надпись и протянув руку Харезу своим насыщенным голосом произнесла:

— Каталина Батини, рада знакомству. Харез пожал руку, итальянке и немного смутился, Рома тем временем, скромно стоял у нее за спиной. Я же продолжил писать дальше.

— А тот тип, у которого при виде вас текут слюни, мой друг Роман Родригас. «Вот как, чуть не написал настоящую фамилию, вовремя поправился» — мелькнула в моей голове мысль. Рома, прочитавший записку, сверкнул на меня глазами, и показал кулак. А когда Каталина повернулась к нему для знакомства, я показал ему язык. Медсестра вновь протянула руку и представилась. Ромка, как настоящий ловелас. Взял ее ладонь в свою, и припав на одно колено поцеловал. Мгновенно перейдя на немецкий язык, он защебетал:

— Очень приятно познакомиться с такой красавицей, вы сеньорита, лучик света в этом безумии.

Каталина одернула руку и проговорила с наигранным возмущением:

— Но, но, сеньор, мы не на улицах Рима, и я сержант госпитальер.

— Как скажете, но вы уж больно очаровательный сержант. «Всё, это надолго», — подумал я, и дал знак Харезу выводить эту парочку. Харез все понял и стал их выталкивать из «палаты». Я помахал рукой, как бы прощаясь, и вздохнул с облегчением. Моя миссия окончена, теперь главное, быстрее встать на ноги.

Дальше всё покатилось по накатанной больничной колее. На следующий день меня пришёл навестить Ахмед, они с Романом принесли мне плов с кишмишом, и всё это было завёрнуто в чурек. Ахмед похвалился, что плов готовила его жена, специально для меня. И только я собрался вкусить сладкий плов, в палату зашёл рыжий Рудольф. Разогнав моих посетителей, он сказал:

— Я бы вам не рекомендовал есть местную пищу.

Сказывалось, наверное, то, что я всё же выглядел по европейски и он опасался, что меня могут банально отравить. Оказалось всё намного проще.

— С чего бы это? — спросил я, как всегда, написав вопрос в блокноте.

— Во-первых, вам сейчас нужна диета, во-вторых, сейчас будем делать томографию и если всё нормально, то будет операция.

— Какая ещё операция? — написал я и недоумённо уставился на врача-майора.

— Как … вам не сказали? По извлечению катетеров и трубок вентиляции из вашего организма.

Я с сожалением посмотрел на разложенный передо мной чурек с горкой сладкого плова и мысленно попрощался с сытным завтраком. Потом взял блокнот и написал, обращаясь к врачу:

— Доктор, пусть мой плов оставят, я его съем после операции.

— Это навряд ли, до завтрашнего утра вам ничего нельзя, кроме йогурта.

Я сглотнул слюну, разочарованно поглядел на плов, а мой желудок возмущено заурчал, видимо ругая всех врачей отборным матом из-за того, что его лишили изумительной вкусняшки. Но делать нечего, пришлось отставить поднос с яствами в сторону, так как в «палату» вкатили компьютерный томограф. Но я не сразу сдался, написал доктору ещё одну записку:

— Доктор Рудольф, передайте этот листок моему другу, — а дальше добавил уже по-русски: «Ромка, сожри за меня это плов, может мне полегчает из-за того, что добро не пропадёт даром. И мой желудок не будет протестовать так сильно, зная, что я пожертвовал его еду ради друга».

Майор взял записку, прочёл и вышел на минуту из помещения, затем вернулся уже без записки и начал давать распоряжения. Меня ворочали, фотографировали аппаратом с разных ракурсов и положений. Рудольф, глядя на монитор, остался доволен и, одобрительно кивнув, сказал:

— Ну что же, всё в полном порядке, ранение заживает, можем готовить вас к операции. Вот примите это пилюлю.

— Зачем? — написал я.

— Это успокоительное, ведь операция, какая — бы она не была, это стресс для организма.

Я молча взял пилюльку и проглотил, запив водой. Доктор одобрительно кивнул и вышел, томограф выкатили вслед за ним. А минут через десять мне похорошело, глаза отяжелели, язык стал толстым, а движения как у очень пьяного. Потом пришли медбратья с каталкой и всё … остальное осталось в тумане. Очухался я среди ночи от ощущения полного мочевого пузыря и жуткого сушняка во рту. Дежурное освещение было слабым, пришлось включить ночник рядом с кроватью. Осмотревшись, нашёл «утку», сделал дело и мне полегчало. Нажал кнопку вызова медсестры и стал ждать. Спустя время, появилась незнакомая мне заспанная девица, в зелёном медицинском костюме. Это была полная противоположность Каталины. Негритянка с осветлёнными волосами, ростом на пол головы ниже итальянки, зато формы куда круглее, особенно объёмной оказалась нижняя часть. Она протёрла глаза и грубо спросила по-английски:

— What?

Я попробовал сказать, что хочу пить, но не получилось. Тогда пришлось жестами показывать, что мне надо. Темнокожая пышка молча вышла и вернулась через пару минут, пихнув мне в руки пластиковую бутылку с водой и одноразовый стаканчик. На её лице отражалась крайняя степень презрения. «Тоже мне, „звезда“. Распустили вас амеры, дав свободу и равные возможности, а то и вообще более льготные», — проскочила мысль в моей голове, да и взаимное презрение с моей стороны усилилось. И почему-то очень захотелось эту бабенку сунуть её губастой мордой в унитаз, чтобы знала своё место. Но отогнав негативные мысли, я успокоился, попил воды и незаметно для себя погрузился в сон. Сказалось действие обезболивающих. Утром меня разбудил кудрявый мужик в военной форме с канадским флажком на рукаве. Когда я окончательно пришёл в себя и хлебнул воды, он на хорошем немецком спросил меня:

— Как ваше самочувствие? Ох, извините, не отвечайте, вам пока ещё рано разговаривать. Вижу, дела у вас нормально. Меня звать Леон Паре, я ваш хирург.

Я внимательно посмотрел на хирурга, оценивая его со стороны, было видно, что он не профессиональный военный, в отличие от Рудольфа. Форма на Паре висела мешковато и он явно чувствовал себя в ней неуютно. Хотя телосложение его было вполне нормальным, просто не было выправки как у немца. В лице Паре проскакивали черты араба, отсюда, наверное, и его кудрявость. Не знаю, возможно, отец или мать его были алжирцами, обычная практика для франкоязычных. Я огляделся по сторонам в поисках записной книжки, чтобы задать этому доктору пару вопросов, но не нашёл и решил оставить всё на самотек.

Док не заставил себя ждать и продолжил монолог:

— Вы очень крепки и быстро идёте на поправку. Сегодня вас переведут в общее отделение, а через день другой сможете разговаривать и передвигаться самостоятельно. Сейчас я вас оставлю, к вам пришёл посетитель, хоть и не в наших правилах пускать посторонних в реанимацию, вам сделали исключение. Я кивнул головой в знак благодарности и стал ждать, надеясь увидеть кого-нибудь из моих друзей. Но меня ждало разочарование. В палату вошёл плотный, бородатый мужик в полувоенной форме. Слегка запыленный, он хоть и снял вооружение и разгрузку, с пистолетом не расстался. Морду лица его не было видно, потому что на голове была чёрная бейсболка, а на глазах тёмные очки «а-ля диск-жокей», нижнюю часть скрывала густая борода. Он мягко прошёл в палату и, взяв табурет, сел рядом с моей кроватью. Глянув, как он двигается, я понял, «матёрый зверь, надо держать ухо востро». В нём чувствовалась сила и опыт. «Интересно, что ему от меня надо?». Оглядев меня внимательно, он прокашлялся и чуть сиплым голосом заговорил на фарси.

— Ну что, поговорим, Призрак? Так ведь переводится ваше имя на английский?

Наверное, он думал шокировать меня своей осведомлённостью, но я спокойно взглянул на него, потом жестом показал себе на горло и исполнил пантомиму, как я снимаю очки. Честно говоря, неуютно разговаривать с человеком, когда не видно его глаз. Мой собеседник ухмыльнулся, но очки снял. Я спокойно, открыто посмотрел в его серые ухмыляющиеся глазки, черты лица его чем-то напоминали поросёнка, небритого поросёнка. После игры в гляделки он понял, что имеет дело не с новичком, посерьёзнев он проговорил:

— Мне надо поговорить с тобой и я это сделаю в любом случаи, можно по-хорошему, а можно и не очень.

Я кивнул головой и показал, что мне нужна бумага и карандаш. Бородач кивнул и крикнул в сторону выхода.

— Tusk, bring a notebook and pencil.

В палату вошёл ещё один бородатый, вооруженный до зубов, также в полувоенной одежде, но с афганской паколью на голове. Протянул блокнот и автоматический карандаш своему товарищу, но тот не стал брать, а кивнув головой в мою сторону. Я принял писательские атрибуты и сразу нацарапал на дойче:

— Я не могу говорить из-за операции на горле, а из Европейских языков знаю только немецкий. И протянул бородачу. Тот слегка удивился. Возможно, ожидал увидеть арабскую вязь, но прочитав записку, снова повернулся к входу и прокричал:

— Tusk! Сall Schmidt.

«Ну что ж, теперь, пожалуй, ясно кто они такие — сборная солянка наёмников. А это значит — Частная Военная Компания, так сказать, псы войны. Амеры их активно используют для грязных делишек, ну и для разведки тоже». В палату ввалился Шмидт, молодой красномордый парень. «Романтики захотелось, крутым себя почувствовал», — подумал я об этом парнишке.

Их большой босс протянул ему мою писанину и нетерпеливо добавил:

— Translate that he wrote here.

Шмидт перевёл ему и собрался уходить, но бородач остановил парня и приказал ему работать переводчиком. Потом отдал мне блокнот и задумался. А я не стал терять времени, ведь пользу от диалога можно получить в двух направлениях. Информацию получают две стороны — допрашиваемая сторона узнает, что интересует тех, кто допрашивает, а те, в свою очередь, получают ответы на свои вопросы. И поэтому я написал:

— Вы моё имя знаете, интересно узнать ваше. В приличном обществе принято представляться.

Красномордый перевёл мои слова, а босс хмыкнул и сказал на фарси.

— Обойдёшься без имени. Здесь я задаю вопросы.

Теперь уже я, ехидно улыбаясь, писал ответ:

— Как интересно, а с какой стати я должен на них отвечать?

— Я могу тебе устроить много неприятностей.

— Моя самая большая неприятность, это разговор с откровенным хамом.

Шмидт, как-то запинаясь, перевёл эту фразу, но бородач понял, о чём речь, сверкнул глазами и встал. Склонился надо мной и левой рукой надавил на раненое место. Я скрипнул зубами от боли, но промолчал, а это американское хамло с шипением проговорило:

— Поверь, дохляк, это не самая большая твоя неприятность.

«Бедняга, он и не представлял, какого врага себе нажил. А то, что я буду его врагом, у меня не было сомнений и при случае я устрою ему баню. Верь, скотина, я всё запомню. Но эмоции в сторону, играем испуганного обывателя и узнаем, что им надо». Тем временем, бородач с чувством превосходства отошёл от меня и вновь уселся на место.

— Ты всё понял? — спросил он меня. — Только не надо пожирать меня глазами, насмотрелся я на вас, европейских гуманистов. Кричите о своих правах, а чуть припрёт, лапки кверху. Итак, вопрос — ты прибыл из уезда Бала-Мургаб?

— Допустим, — написал я ответ.

— Не играй со мной, парень, говори конкретно, — с угрозой в голосе сказал бородач.

После его слов мне сразу как-то стало скучно, и я демонстративно закрыл блокнот, вставил туда карандаш и положил его рядом. Лицо бородача слегка вытянулось и он хотел что-то сказать, но я выставил руку вперед, мол, стоп. Левой рукой зажал швы на горле, на всякий случай, чтобы не разошлись от напряжения. И не своим, каким-то глухим и шипящим голосом произнёс:

— Конечно, мы можем поговорить конкретно, но только после того, шакал, как ты поцелуешь мой зад.

Свинячья морда бородатого, стала наливаться кровью, и он медленно начал подниматься. Я же, глупо улыбаясь, ждал, что за этим последует. Но к горю или к радости, узнать мне этого не удалось. В коридоре что-то бумкнуло, как будто уронили шкаф, потом раздались звуки ударов и женский крик, топот ног и отборный русский фольклор. Это ломился Роман, но на его пути стояли здоровяки из ЧВК и, похоже, его приземлили. Шмидт и бородатый выскочили в коридор, там опять началась свара. Ко мне в палату зашли вломились двое итальянских военных и развернулись лицом к выходу, встали на караул. Жаль, я не мог видеть всего зрелища. Но как я понял, кто-то из врачей подсуетился и вызвал охрану. Попытки бородатого и его компашки, попасть ко мне в палату пресекали караульные. Рому же пропустили по очень убедительному настоянию Каталины. И они вдвоём предстали перед моими очами. Видок у Родного был ещё тот — из носа текла кровь, а под левым глазом набухал фингал. Но он не терял присутствия духа и радостно заговорил:

— Это что за хмыри к тебе ходят? И как они посмели отлупить лучшего друга твоего бренного тела? А Какталина молодец. Ох и зарядила по промежности бородачу в тюбетейке!

И он посмотрел на слегка взъерошенную девушку влюблёнными глазами. Медсестра взглянула на Ромку и улыбнулась в ответ. Казалось, что она понимает всё, что говорит Родной. «Вот ведь и то, правда. Любовь — не знает границ и ведь нашли общий язык. Не говоря ни слова, понимают друг друга», — размышлял я. Поглядев на эту идеальную парочку, я прижал рану на горле и всё тем же не своим голосом сказал:

— Ромка, это частники. Решили мне устроить экспресс-допрос. Но вы им помешали, а хирургу из Канады надо сделать внушение. Сможешь?

Ромка подмигнул оставшимся глазом Каталине, указал на меня и сказал:

— Смотри, дорогая, у нашего командира голос прорезался. Волк, о чём поговорить с доктором?

— Рома, не сейчас, чуть позже, когда немного поутихнет сегодняшняя шумиха. А поговорить есть о чём, надо узнать кто такие эта шобла.

— Да не вопрос, я этому докторишке мех вовнутрь выверну.

— И ещё. Пусть Харез проследит за частниками, мне надо знать, куда они подадутся.

— Сделаем, — сказал Родной и приобнял свою зазнобу.

— Ты всё ещё здесь? Дуй к Харезу, их нельзя упускать. — Бегу, бегу. Красавица, а ты пригляди пока за ним, — сказал Ромка и, чмокнув Каталину в кончик носа, побежал из палаты.