Игра в зеркала

Отражение восемнадцатое

— Следите за показателями давления. Что-то мне не нравится…

Робот-медсестра послушно зависла у монитора, комментируя цифры тихим воркованием. Я поправила маску, бросила косой взгляд на экран и вновь сосредоточилась на операционном столе и спинах хирургов.

Шел четвертый час местной ночи. Теперь я могу сказать, что на собственном опыте убедилась: младенцы выбирают самое неподходящее время для появления на свет. Хотя Избранная могла бы и подгадать к утру. А теперь мало мне других проблем, так я еще и должна волноваться, чтобы хирургов не потянуло в сон.

За стеной дежурил мудрейший Салеф, обеспечивающий скорее мой психологический комфорт, чем что-либо еще.

Впрочем, моему психологическому комфорту уже ничего не могло помочь. С того самого момента, как встрепанный Чезе посреди ночи заколотил в дверь моей комнаты, я чувствовала себя препаршивейшим образом. Где-то под ребрами образовался склизкий противный комок чистой психосоматики, никак не желающий покидать нагретое местечко. Он вспухал и сжимался от каждой фразы врачей, и тем чаще, чем интенсивнее шла подготовка к операции.

К тому моменту, как хирурги приступили к работе, я уже вся состояла из этого комка, напряженно сравнивающего каждое движение сестер и врачей с эталоном операции, вызубренном от и до еще до приезда сюда. Каждое отклонение заставляло этот комок вздрагивать и подозрительно вглядываться в каждую деталь.

Я была далеко не уверена, что у вероятного противника не окажется запасного плана на случай провала основного, и теперь видела его во всем. В конце концов, это была их последняя возможность повлиять на ход событий.

Или этот самый «противник» знает что-то, чего не знаем мы?…

Хотя какое мне до этого дело? Мое участие в этой операции отсчитывает последние часы, и я счастлива. Да. Счастлива.

Что я отвлеклась, стало ясно только тогда, когда чей-то повышенный голос привел меня в чувство. Смысла сказанного я не уловила, и когда врачи засуетились вокруг стола, нервно подалась вперед. А услышав выкрик: «Давление падает», замерла и впилась взглядом в датчики. Все было в порядке, но…

Я заставила себя сделать полшага назад, чтобы не мешаться под ногами, однако далось это мне нелегко. Операционное поле проецировалось на экран, но что случилось, я понять не смогла.

Из толпы врачей доносились хриплые выкрики, с лица магистра Меро градом катился пот, который робот-медсестра едва успевала промокать. Я сжала руки в кулаки, ежесекундно напоминая себе, что ничего не имею права делать, пока положение не станет катастрофическим.

Время тянулось одной долгой, бесконечно-тягучей каплей смолы, то и дело застывая на месте. Я сосредоточилась на проекционном экране, наблюдая, как магистр Меро в окружении венка чужих рук, что-то делающих с Марлен, осторожно поднимает маленькое окровавленное тельце, пока кто-то другой перерезает и перевязывает пуповину, и отдает ребенка уже стоящей наготове медсестре. Минута — и операционную прорезает первый истошный крик Избранной, которую имели наглость умыть.

Бросаюсь к ребенку, жадно гляжу на крошечный розовый комочек, пересчитываю пальчики-ручки-ножки-глазки, хотя и без того совершенно точно знаю, что все на месте. Самый обычный ребенок. Глазастый, с крошечным носиком и темным пушком на голове.

Боги, слава вам. Наконец-то…

За спиной яростно чертыхаются, и я не сразу, но вспоминаю, что здесь есть кто-то еще. Марлен уже зашивают, параллельно делая какие-то инъекции. Ближайший ко мне хирург шепчет:

— Держись, девочка… Совсем немного осталось, что же ты решила уйти?

Кажется, только сейчас мне становится страшно.

Следующий час вспоминается одним сплошным кошмаром «узкой специализации». Я не понимала, что происходит, и что с этим делать. И возможно ли что-то сделать вообще.

Марлен Рис ни с того ни с сего вздумала умереть.

Переубедить ее удалось только к утру, когда и врачи, и медсестры, и я превратились в один сплошной, измочаленный комок нервов.

Я отослала уведомление в Корпус, потом — мудрейшему Санху, погладила по головке лежащую под капельницей Марлен, сдала ее с дочерью из рук в руки наставнику и рухнула в постель как подкошенная.

Продрав глаза около полудня, я отправилась в палату к Марлен. По сравнению со вчерашним днем она выглядела неплохо, но еще не проснулась, находясь под действием препаратов. Алиссо и дежурная медсестра доложили, что ночью ничего катастрофичного не произошло. Наведавшись в смежный бокс и поагукав с Избранной, я вызвала в коридор дежурившего там мудрейшего Салефа.

— Вы хотели о чем-то спросить? — зевнул мудрейший, опускаясь на скамейку у двери.

— Хотела, — ответно зевнула я, опускаясь рядом. — Это сонное царство дьявольски заразительно, вы не находите?… Собственно, я хотела узнать, инициация уже прошла или нет? Когда нам можно снимать охрану?

Мой собеседник заметно смутился.

— Видите ли… Я не знаю.

— Что значит «не знаете»? — я вскинула брови.

— Нельзя с уверенностью сказать, прошла инициация или нет.

— Но вы же проводили какие-то свои ритуалы, или что там еще…

— Безусловно, проводили! — мудрейший запальчиво взмахнул руками. — Девочка — Избранная без всяких сомнений! Но… Видите ли, мы не совсем представляем, каковы признаки в столь ранней стадии, что ее дар уже инициирован. Все-таки это предсказание, а не медицинское руководство.

— О нет! — я уронила лицо в ладони, с ужасом предчувствуя какой-нибудь гадкий сюрприз. — Только не говорите мне, что вы сами не знаете, что с ней теперь делать!

— Знаем, конечно! — отрезал Салеф. — Но как точно определить инициацию, мы не в курсе. Разве что попытаться ее убить, что, как вы сами понимаете…

— Понимаю, — буркнула я.

— В тексте пророчества сказано, что инициация совпадает с рождением, так что теоретически все уже свершилось. Так что можете не волноваться, мы заберем мать и новорожденную, как только их состояние здоровья позволит перенести межзвездный перелет.

— Ясно, — с выражением лица убийцы протянула я. — В таком случае не буду вам дольше мешать, мудрейший. А у меня будет весьма занятный разговор к вашему начальнику.

Спустя пятнадцать минут я уже была в связной и настраивала канал связи со Станайей, наплевав на всякую конспирацию (тем более, что она была уже не актуальна).

Возникшее на экране изображение мудрейшего Санха вобрало в себя странную смесь радости и умеренной скорби. Это должно было насторожить меня уже тогда, но увы…

— Приветствую вас, леди, — он коротко поклонился. — Как чувствует себя леди Марлен? Избранная?

— Леди Марлен чувствует себя превосходно, хотя ночью и попыталась было отправиться на тот свет, — сердито начала я. — А вот касательно Избранной у меня к вам есть маленький такой вопросик.

— Значит, все в порядке? — перебил меня мудрейший.

— В физическом смысле — да. НО! — я угрюмо глянула на изображение собеседника. — Я, знаете ли, никогда не интересовалась этим вопросом, поскольку меня заверяли, что у ваших братьев вся ментальная сторона этого дела под контролем. Как выяснилось, не вся. Может, хоть вы просветите меня, насколько достоверно известна процедура инициации Избранной?

— А что случилось? — Санх внимательно посмотрел на меня.

— В том-то и дело, что ничего. Ваши так называемые наставники не могут разобрать, то ли произошла инициация, то ли нет. И посему я еще раз спрашиваю, известна ли вам сия процедура?

Пауза.

— Известна, — еще одна пауза. — До некоторой степени ограничения, накладываемого древностью источников.

— В таком случае, почему бы вам не просветить наставников или, на худой конец, меня? — мой голос явственно начал сочиться ядом. Я выходила из терпения.

— Это самопроизвольный процесс, не зависящий ни от каких внешних обстоятельств. Ни вы, ни мы ничего не можем с этим сделать.

— Тогда почему он до сих пор произошел?! — рявкнула я, окончательно выйдя из себя. — Прекратите юлить, мудрейший! Мне надо знать, сколько еще чертовых суток здесь торчать моим агентам и какого еще дерьма ждать на свою задницу!

Санх скрестил руки на груди, смиренно выслушивая мой ор. И молча смотрел на меня тревожными глазами. Под этим взглядом я замолчала сама, заражаясь чужой тревогой.

— Чего вы боитесь, мудрейший? Что должно произойти? — наконец произнесла я.

— Вы должны понять, что толкование древних текстов — неблагодарный труд. А еще поймите, что я надеюсь, что в мое вкралась ошибка. Оставьте старику эту надежду.

— Прекратите, ради богов! Вы отнюдь не немощный старец, и нам обоим это известно!

— Это не коснется никого из ваших агентов даже в самом худшем случае, клянусь, — Санх переплел пальцы и посмотрел на меня. — Дайте мне неделю. И тогда спрашивайте о чем угодно, я отвечу.

— А если я применю свои полномочия?

— Я отвечу на любые ваши вопросы. В том числе и на те, над которыми вы думаете уже долгое время.

— Не думаю, что вы найдете что-нибудь, настолько меня интересующее.

— Эрик. Он вам интересен?

— Я не…

— Неделя. Всего неделя.

— Все же не скажете? — безнадежно поинтересовалась я.

— Нет.

Пауза. Я поджала губы.

— Неделя. Не больше.

— Благодарю, леди.

Изображение ремена заколебалось и исчезло. Я закусила губу и грязно выругалась. Эрик, паршивец, проболтался! О боги мои, ну и что теперь?…

И нет ответа. Как всегда.

Весь следующий день я просидела в детской палате. Терла ноющие от недосыпания виски, морщилась от судорожных попыток мозга хоть что-то понять и смотрела, смотрела безотрывно на маленький кулек в детской кроватке, из которого поблескивали живые синие глазенки. Но ни малейшего проблеска сознания псиона в этих глазах не было. Даже в утробе матери она была похожа на Избранную больше, чем сейчас. Заставить риалту добровольно пойти на фактическое самоубийство — нужна сила огромная, узко и точно направленная. Тогда я почти поверила в избранность безымянного еще зародыша.

Сейчас же я начала подозревать, что вся эта сила одним всплеском ушла тогда в меня, не оставив даже следов. Вначале смехотворная, чем дальше, тем эта версия начинала казаться мне реальней. В мои браслеты, как в черные дыры, может провалиться колоссальное количество ментальной энергии. Да и риалтэ от природы поглощают энергию любого воздействия, на том и живут…

А ведь Санх не сказал «вам ничего не грозит». Он сказал «вашим агентам ничего не грозит».

Ночь ничего не изменила. Разве что смотрела я уже не на крошечного младенца, а на стены собственной комнаты. К утру — пустыми глазами деревянной куклы.

Сутки прочь. Еще… Шесть дней. Пять ночей. И много-много часов…

После завтрака я зашла в палату к Марлен. Она проснулась совсем недавно и теперь принимала посетителей. Я не стала заражать никого своей тревогой, тихо став в углу. Не стала трогать даже Пешша, несмотря на прямой запрет, проводившего все свободное время в палате. Пусть, не до того сейчас…

Сменялась бесконечная череда агентов, моих суровых парней, спешащих навестить хрупкое создание, смущающихся как школьники, когда мои глаза ловили их на привязанности к бесцветной тоненькой девочке. А ведь они ее действительно любили, и чтобы заметить это, сгодился бы и менее пристальный взгляд, чем мой. За что? За нее саму. И это все. Разве нужна привязанности логика и статистические выкладки?

Я смотрела на порозовевшие от комплиментов щечки, на хрупкие пальчики, сжимавшие особенно пышный и красочный цветок, глаза, в которых зажигались несмелые искорки веселья, и думала о том, что же будет с ней. Потом, когда прорвемся мы через эту неделю, когда уйдет из ее жизни Корпус, когда дочь станет великой… Где она будет? Неслышной, никому не нужной тенью последует за своим ребенком? Станет лишним средством давления на Избранную, очередной игрушечной фигуркой на доске политических интриг союзного масштаба? Или уйдет туда, где жила когда-то, смиренно вычеркнув прошлое из жизни?

Мудрейший Санх, перед которым открыты все тайны мироздания, вы знаете это? И не потому ли в ваших глазах тревога?…

— Ой, вы тоже пришли? — прервал мои мысли полудетский голосок. — Я и так всех отрываю от дел, мне так неловко…

— Вы — единственное наше дело в этих крах, — я вышла из своего угла и, поколебавшись, приблизилась к кровати. — Как вы себя чувствуете?

— Все просто чудесно, — улыбнулась Марлен.

— Не слушайте ее, куратор, — возразил Пешш, неизменным элементом пейзажа восседавший у изголовья. — Сердце у нее побаливает.

— Но вы сказали об этом врачу? — я посмотрела на них обоих.

— Ну… совсем чуть-чуть. Это же пустяки. Честно, — Марлен беспечно пожала плечами и устремила на меня умоляющий взгляд огромных глаз. — Леди, может быть, хоть вы убедите их, что я уже вполне способна общаться с собственной дочерью? Я еще даже не видела своей малышки. Оттого и сердце болит.

Я с сомнением гмыкнула и пристально посмотрела на Пешша.

— Не надо так на меня смотреть. Она сама мне только что призналась.

Я неопределенно пожала плечами и направилась в соседнюю палату. Мудрейший Салеф был на месте, как и дежурный врач. Изложив им просьбу пациентки, а так же факт ее недомогания, я оставила решение этого вопроса на совести специалистов и вернулась в палату.

Через пять минут в дверях появилась медсестра с завернутой в легкое одеяльце новорожденной. Марлен счастливо рассмеялась и всем телом потянулась к крошечному кульку. Оказавшись на руках у матери, девочка возбужденно заворочалась и охотно схватилась за подставленный палец, не переставая агукать.

Несколько мгновений все находящиеся в палате с глупыми улыбками наблюдали умильную сцену. Но вздохом позже…

Слабый женский вскрик шелестом пронесся по палате.

Схватившись одной рукой за сердце, а другой продолжая бессознательно удерживать младенца, Марлен упала на кровать.

— Что за… — запоздало среагировал мой мозг.

— Тебе плохо?! — Пешш был быстрее, кинувшись к ней почти сразу же. Опомнилась и я, прикрикнув на медсестру:

— Заберите же ребенка!

Девушка торопливо схватила девочку и убежала в соседнюю палату. Я бросила взгляд на датчики, которыми была обвешана больничная койка, а потом на бледную Марлен, все еще не пришедшую в сознание, которую тормошил перепуганный Пешш. Понять ничего толком я не успела — в палате уже слышались шаги дежурного врача.

Вскоре мы оказались в коридоре, а над пациенткой колдовала уже целая бригада. Пешш с дикими глазами застыл в ступоре у самой двери. На мои вопросы он не реагировал, поэтому я схватила его за локоть и силком отвела к ближайшей скамейке, сев рядом. Боги мои, какое счастье, что он не видел, что творилось на операции.

Я тревожно посмотрела на дверь палаты. Почему так долго?…

Через, казалось, целую вечность эта дверь отошла в сторону, и из палаты появилась каталка в сопровождении врачей. Я проследила взглядом направление. Реанимация.

Пешш было рванулся следом, не реагируя на мое «Рядовой, не сметь вставать!». Плюнув на бесполезные слова, я обхватила его за плечи и всем своим весом придавила к скамейке. Сомневаюсь, что удержала бы рослого сола в невменяемом состоянии, не случись рядом мгновенно среагировавшего Чезе, повисшего на нем с другой стороны. Мы усадили Пешша обратно и долго еще после того, как каталка скрылась из виду, сидели, обхватив его с двух сторон.

— Успокойся, все с ней будет нормально, — бормотала я вполголоса как заклинание, не совсем веря в то, что говорю.

Он только мотал головой. Я медленно отстегнула от пояса продолговатую пластину аптечки.

Через минуту его глаза закрылись, и мужчина провалился в сон. Чезе встал и подрагивающей рукой отер пот со лба.

— Куратор… Я правильно понял?…

— Боюсь, что да, — я смотрела в сторону. — Все произошло так внезапно… Что-то с сердцем. Наверное. Может быть. Не знаю. Мне нужно поговорить с врачами, но…

— Идите, куратор, — вздохнул мой помощник. — Я присмотрю за ним.

— Хорошо, — я поднялась. — И все же… Странно. Странно, что Пешш так бурно среагировал. Раньше…

— Вы просто не видели, — Чезе поднял на меня глаза. — Поверьте мне.

— А… Может быть.

Я опустила голову и быстро зашагала в сторону реанимации. Можно было и не спешить, все равно меня туда сейчас никто не пустит, но от свидетельства собственной невнимательности хотелось скрыться.

Может, и не видела. За собственной горой проблем.

В сестринском посту при реанимации я прождала час. Затем появился магистр Меро, но ясность так и не возникла. Сообщив, что медики не понимают причину приступа и резкого ухудшения всех жизненно важных показателей, он ссутулился и обреченно стал ожидать моей реакции. Я лишь спросила, имеют ли место проблемы с сердцем, сильно его обескуражив. В ответ он обескуражил меня, сообщив, что к сердечной деятельности приступ не имеет ни малейшего отношения.

Я почувствовала, как к вискам начала подкатываться мигрень.

— Каковы прогнозы?

— Ничего не могу сказать, леди. Состояние тяжелое. Дайте мне время до вечера, может быть…

— Хорошо. У вас будет это время.

К вечеру больная впала в кому. И по-прежнему — безо всяких причин. Я орала на врачей, грозила директору, но больше кого бы то ни было понимала, сколь мало это значит. Девушка гасла. Медленно и неотвратимо.

Чезе я попросила на всякий случай приставить кого-нибудь к Пешшу. К моему удивлению, он вызвался присматривать за ним сам. Пару раз я заглядывала в его комнату, и каждый раз уходила с тяжелым осадком на душе. Бесшабашно-веселый сол превратился в тень с неподвижным взглядом каменного истукана.

На четвертый день состояние Марлен стало критическим. Четыре дня. Четыре дня я продежурила в реанимации. За себя, за Пешша, за всех наших ребят, которых сюда не пускали. Стискивая зубы от дикой мигрени — продукта бессонницы, щурясь воспаленными глазами, я думала. Смотрела сквозь прозрачный пластик на хрупкое тело, опутанное трубками, и не находила ответа. Никто не находил.

И вот… Я вновь стою перед прозрачным экраном и расписываюсь в собственном бессилии. Одно упустила из виду: все мы служим в Корпусе. А Пешш только номинально рядовой. И потому, увидев его рядом, удивилась. Впрочем, лишь на мгновение…

— Она… с ней все… — я натянуто улыбнулась.

— Плохо, я знаю, — он не отрываясь смотрел сквозь экран на палату.

— Все будет нормально, — я говорила банальности и чувствовала себя по-идиотски. Но таковы правила игры.

— Не будет, — он скрестил руки на груди и посмотрел на меня. — Вы же всегда хотели, чтобы я держался от нее подальше. Вам повезло. Буду.

— Да, хотела. Знаешь, почему? — я не отрываясь смотрела на показаниями проборов за пластиковой перегородкой. — Чтобы сейчас тебе не было плохо. Или в любой другой момент, который мог бы быть… Но не был. А вот этот был…И есть.

— Вам-то что за дело до наших чувств? — откровенно грубо бросил Пешш. — Хотя, нет, конечно. Есть. Вы же не можете оставаться одной. Без…экипажа.

Он цинично усмехнулся.

— Я останусь. Не возражаете? Немного осталось…

Я безотчетно кивнула. Потом внимательно посмотрела на своего агента и на миг задумалась.

В следующую минуту ноги уже несли меня в переговорную.

Мудрейший Санх возник на экране мгновенно, будто дежурил у блока дальней связи. Не размениваясь на расшаркивания, я поинтересовалась:

— У меня к вам один вопрос, мудрейший. На что вы надеялись, выторговывая у меня неделю?

— Вы уже знаете? — Санх вопросительно посмотрел на меня.

— Во всяком случае, догадываюсь, — сухо ответила я. — А вот вы знаете наверняка. Стыдитесь, мудрейший. Вы ведь не верите в чудеса, могли бы и сказать сразу.

— Я верю, леди. Верю. Иногда современная техника совершает чудеса гораздо большие, чем вы можете себе представить, — Санх на секунду прикрыл глаза. — Значит, она совсем плоха?

— И даже хуже. Боюсь, ваша вера в современные чудеса беспочвенна. Все пойдет своим чередом… И скоро. Готовьтесь к приему Избранной. Только… Мне интересно, в тексте пророчества на процедуру инициации были прямые указания или вы тоже догадались?

— В текстах такой древности почти не бывает четких указаний, но ошибиться было сложно. Где бы еще новорожденная взяла силу для пробуждения своей сущности, как не забрав ее у собственной матери? Не буду утомлять вас цитированием, но на смерть матери при родах кое-что косвенно указывало. От этого и спасли ее ваши врачи, не так ли? — Санх сцепил пальцы замком. — Инициации и не произошло. Но я надеялся…

— Знаете, это заставляет задуматься, какая судьба ждет нас с богиней, начинающей жизнь с убийства. Вам не страшно?

— Я служу ей. И — нет. Восходит звезда богини войны, кровавой богини. Мир перекроят войны… Впрочем, вы знаете это. Но скажите, как вы догадались?…

— Просто, — я грустно улыбнулась. — Просто кое-кто догадался раньше меня. Увы. И… Навряд ли лицо мира под силу перекроить войне. Вот тех, кто этот мир населяет — наверняка, — я коротко поклонилась. — До свиданья, мудрейший. Я буду держать вас в курсе.

Санх поклонился в ответ и исчез.

Я вернулась в реанимацию, где за прозрачной перегородкой затухала чужая жизнь. Ночь прошла как во сне, странном и неестественно застывшем. Пешш сидел в углу, ни на кого не глядя. Я бесконечно мерила шагами десять квадратных метров пола. Механически считала шаги, сбивалась, начинала снова. И абсолютно ничего не чувствовала.

А к утру задания, с которым мы жили сезон, не стало.

На повинные слова врачей я отвечала: «Вы ничего не могли сделать». И никто не мог.

Или мог?…

Горячий ветер присыпал плечи желтой пылью, трепал волосы, хватал за полы и рукава. Проносился между рядами траурных фигур, расцвеченный тысячами сверкающих на солнце песчинок, и с тихим шелестом оседал у ног, уже по щиколотки заметенных песком.

А под песком расцветали цветы.

Я стояла у края могилы и качала головой, забыв о мнущемся под сжатыми пальцами букете. Цветы были везде: в руках — моих и чужих, на гравилетах, у могилы. Гроб был засыпан ими.

Сыплющийся с небес песок покрывал нежные лепестки золотой пыльцой. Пыльца превращалась в покрывало, покрывало — в саван. Золотые песчинки сыпались с края могилы вниз, делая саван все тяжелее.

Мимо проходили темные фигуры, наклонялись — и поверх савана ложились новые бутоны, чтобы тот час же засиять золотым блеском. И снова был саван, и снова были цветы…

Мы провожали Марлен Рис в последний путь. И усыпали этот путь цветами.

И там, на другом конце пути, они будут цвести вечно у нее под ногами.

Но на этом… они цветут под песком. Россыпь стеблей и ярких головок, выпавших из рук врачей, агентов, моих рук. Всех, кто пришел сегодня. Взгляд пробегал по хмурым лицам, опущенным головам, напряженно развернутым, или, наоборот, ссутуленным плечам.

Ты мало прожила на свете, Марлен. Но сколькие же тебя любили…

Моя жизнь гораздо длиннее. Но скажет ли обо мне кто-нибудь то же?…

Я держу за плечо того, кто тебя все-таки любил, и понимаю, что завидую твоей безмятежной душе, тишине, в которой ты жила, любви, в которой ушла. Глупость, и через час я сама пойму это, но сейчас… но сейчас я понимаю гораздо лучше, что мой путь — кольцо, а не прямая, которое в конце концов разрежет чья-нибудь пуля или нож.

Но… я сделала свой выбор давно. Не жить вечно или не жить вообще. Значит, все правильно.

Темная ткань собирается под пальцами в мелкие складки, скользит, хочет вырваться из рук. Пешш дергает рукой, в который уже раз пытаясь сбросить мою руку, но я лишь разглаживаю складки на рукаве и вновь сжимаю пальцы. Наконец подходит отлучившийся было Чезе и я снова передаю эту вахту ему. Помощник что-то тихо говорит стоящему рядом мужчине и сочувствующе хлопает по плечу. Застывшее лицо чуть разглаживается, Пешш молча кивает.

Мы рядом с ним все это время. Я — из соображения элементарного долга, Чезе… сначала думалось, что как мой помощник, потом пришло понимание: потому что он его друг. И, похоже, единственный. Чего еще я не заметила в этой круговерти? Что еще прошло мимо? Да и есть ли разница?…

Взгляд снова и снова возвращается к присыпанным золотой крошкой бутонам.

Мы провожали Марлен Рис в последний путь. И усыпали этот путь цветами…

Темнота. Хочется думать, что она здесь оттого, что просочилась по капле сквозь иллюминатор, а вовсе не потому, что я выключила свет.

Давным-давно прозвучал отбой и корабль, несущийся сквозь ночь обратно к «Полюсу», спал. Снятся ли кораблям сны? Этому, наверное, нет. А вот моим когда-то снились…

Похороны эти… Я до последнего надеялась, что хоронить будут там, где она жила, или на Станайе, или хоть где-нибудь еще. Но. Приказ есть приказ.

Цветы… Тогда, давным-давно все было точно так же засыпано цветами. Не этими изнеженно-хрупкими созданиями, а другими, нашими цветами. Каждый лепесток — драгоценный камень, каждый венчик — брошь. Сайтэ, цветы печали. Веками, тысячами лет они цветут на наших могилах, вбирая в себя свет живых когда-то тел.

А здесь они называются каменными и стоят безумных кредитов. И их собирают. На наших могилах.

А тогда… Тогда могил было много. Огромная пещера вся горела холодным светом скорбных цветов. Я видела их только издали, уже тогда не имея прав ни на что. Даже посадить свой цветок в Сад Плача. Даже вплести свой свет в общую скорбь. Только видеть, как это делают другие и выть, выть от невозможности разделения, от выжженных с корнями из сознания паутинок, тянущихся от Гнезда, оплетающих каждый разум Сетью… Кроме моего. От вакуума вокруг перепуганной души, от желания вырваться из крепко держащих, ставших вдруг чужими рук и забиться в крошечную щель.

Призрачно сияющие фигуры проскальзывали мимо, не глядя, не задевая, не замечая.

Это тоже было частью наказания.

И скрюченные пальцы сжимают прошитые болью насквозь виски, и из горла вырывается долгий звериный вопль.

Никто не оборачивается. Ведь дочери Гнезда уже нет.

Есть только тэйли, «мертвая душа». Изгнанница.

Особо жестокий способ смертной казни, применяемый только к совершившим самые тяжкие преступления перед Гнездом. Когда разум и душа остаются одни, а тело выбрасывается за пределы Ночной Вуали. В Мир.

Разум окутывает безумие, душа бьется в агонии, а тело…тело живет еще долго. Наверное.

В тот раз тэйли стала я. Разум правого Крыла.

Четыре корабля были моими глазами, руками и крыльями. Это были маленькие корабли, но я только начинала их растить. Они росли бы всю жизнь, наращивая каменные кристаллы на гладкие бока, раздаваясь вширь и вытягиваясь. Совсем как цветы печали. Только те растут только вверх… А мои корабли вырасти не успели.

Самое тяжкое преступление — обратить свое оружие против Гнезда. И на то, насколько я была молода, скидок не делали. Как, впрочем, и на то, что находилась я явно не в своем уме.

Законы риалтэ жестоки. Но жестокость эта необходима. Я могла доказать, что причина всему — несколько капель психотропной жидкости, попавшей на мою кожу стараниями завистника и вызвавшей нарушение функций мозга. Но… Был важен результат, а не причина. Я должна была предвидеть это, но пренебрегла защитой. И оправдания были бесполезны.

Но ни у кого не могло даже возникнуть мысли, что эти несколько капель и вызванное им среди прочего разрушение установки неприченения вреда Гнезду позволят мне жить вне Вуали. Вне Гнезда. Вне всего. Вместе с установками подточилась психо-органическая зависимость от Сети.

И я выжила.

Выжила даже среди ущербных созданий, запертых в одной-единственной оболочке. Что-то делала. Как-то жила. Их корабли были из мертвого металла, и единственное, что я умела, не было нужно никому. Мне не нужны были их деньги, их еда или кров. Но без общества, без общества теперь уже любых разумных риалте было не выжить. И вдруг то, что никогда не считалось среди нас «особым умением», оказалось ценным товаром на рынке услуг. Все риалтэ умеют работать с живыми клетками и их составляющими — это самая низшая ступень, доступная даже детям, перед переходом к работе с каменными кристаллами. Эти, оказывается, не владели даже низшей ступенью.

Так что…

Я отвела взгляд от иллюминатора. Уже давно все по-другому. К чему вспоминать, если ничего не вернуть? Ведь не вернуть…

— Я начинаю думать, что меланхолия заразна, — прозвучало за спиной. — Весь корабль воет на луну.

— Так уж и весь, — индифферентно отозвалась я, не оборачиваясь.

— Почти, — Эрик обошел мое кресло и сел напротив. — Не догадываешься, почему?

— Не имею понятия, — я посмотрела на него. — Эрик, я не нуждаюсь в психотерапевте.

— Вижу, — он криво усмехнулся.

Я подперла щеку кулаком и перевела взгляд на иллюминатор: — И тоскливо мне сегодня только из-за похорон.

— Во-первых, можешь не стараться, я все равно не собираюсь уходить.

— Не собираешься? — вкрадчиво повторила я и с нескрываемым раздражением бросила: — В таком случае, чтобы улучшить мое настроение, ответь на один вопрос. Твои лаборатории ведут работу по разработке полуорганических кораблей?

Эрик замер, очевидно, ожидая чего угодно, кроме этого.

— Отвечайте, отвечайте, лорд, — зло рыкнула я. Пауза. — Ты хоть понимаешь, в какой заднице я из-за этого оказалась?! Эрро не взял меня за горло только потому, что я возилась с Избранной! А теперь мне нужно будет ему что-то говорить! И что, интересно?!

— Да.

— Что «да»?!

— Все да, — он пожал плечами. — Они действительно мои.

— Можно подумать, я об этом не знала. Оружейник, значит? — я фыркнула и вскочила из кресла, начиная мерить шагами каюту. Эрик медленно поднялся следом.

— Кроме всего прочего — да. А Эрро говори правду — что поймать меня не имеешь возможности. И не советую покушаться на мое имущество. Если тебе дороги твои агенты, конечно. И прекрати злиться. Я надеялся, что хоть ты на это не среагируешь.

Я обернулась и прищурилась.

— На что — это?

— На «во-вторых». Избранная, прежде чем отбыть на Станайю, оставила вам маленький подарочек. Дабы вы достойно оплакали ее мать.

— Ах, маленькая…

— У Мар, яар всегда было специфичные понятия о некоторых вещах. Только у тебя реакция вышла другой, прочие усердно выполняют волю богини, — Эрик наконец сдвинулся с места, ловко изловив меня за руки. — Хочешь, поставлю щит?

— Ты что, можешь?!

— Ну, Избранная пока совсем молоденькая, так? — Эрик усмехнулся. — Только мой амулет сними.

Я пожала плечами. Его пальцы скользнули по моей шее, безошибочно захватив нужную цепочку из переплетения десятка точно таких же. Теплый металл скользнул по коже, и секундой позже резной кругляш скрылся в его кармане. Вместе с ним по капле начала таять злость и раздражение, прихватывая с собой тоску. Чего Эрик не предвидел, так это того, я решу изобразить внезапно вспыхнувшие чувства, и, пристроив голову у него на плече, под шумок запущу руку ему в ворот, изучая амулеты, которые носил он сам.

— Ну как?

Смутившись, я попыталась выдернуть руку. Эрик, хмыкнув, накрыл ее своей ладонью.

— Если здесь такое творится, да почти сразу после инициации, то не завидую мудрейшему Санху. Что он будет с ней делать? — я с невинным видом пыталась усыпить его бдительность, скользя пальчиками по его шее, и убрать, наконец, эту чертову руку! Разомлевший от ласки Эрик со смехом ловил блудную ладошку и возвращал ее на место. Захваченный этим в высшей степени увлекательным занятием, он, совершенно не думая, брякнул:

— Уж с кем-кем, а с Мар, яар отец справится, не волнуйся.

Впрочем, до меня содержание этого предложения тоже дошло не сразу. Но когда дошло…

— Кто он тебе?!

Эрик замешкался, медленно наливаясь краской. Я ткнула ему пальцем в грудь и нехорошо прищурилась:

— Ну?

Эрик ругнулся вполголоса, воровато шаря взглядом по стенам. Я же мысленно стонала. Грабил он Станайю на предмет амулетиков, ага, ага… Санх, змей старый. «За вас попросили»! ТЬФУ! И еще раз тьфу!

Расовая вспыльчивость уже не раз играла против меня. Пока я кипятилась, был упущен последний шанс перехватить инициативу в свои руки.

И вот уже голова начинает тяжелеть, ноги подкашиваются, закрываются глаза, но тело не падает, удерживаемое чужими руками. Выиграл, как всегда, паршивец…

А потом я сплю. Почти до конца полета, восполняя все бессонные ночи в клинике.

В док «Полюса» мы зашли ко второй дневной вахте. Спустя час меня уже закружило в привычной круговерти конторы. Документация спешно дооформлялась, распускались временные бригады, корабли частью разгружались и отправлялись на долговременную стоянку, частью уходили в новый рейс, — сдавалось долгоиграющее дело, и блок пребывал в состоянии полного хаоса. Впрочем, большей его части я объявила внеплановый выходной, разрешив доводить бумаги по личным каютам.

Чезе был заблаговременно отправлен штурмовать приемную Командора, добиться внимания которого я не рассчитывала раньше завтрашнего дня. Тем большим было мое удивление, когда секретарь Эрро лично передал мне приглашение на аудиенцию уже этим вечером.

Оставив постоперационную лихорадку в самом разгаре, я на всякий случай предварительно оформила материалы дела, заслонившись от возможного гнева Командора парочкой записей и расписок.

Впрочем, увидев Эрро, я поняла, что дело не в этом. Он рассеяно барабанил пальцами по столу и не слишком обратил на меня внимание, даже когда секретарь доложил о моем прибытии.

Опустив глаза в считыватель, я педантично доложила итоги операции.

— Говорите, смерть была неизбежна? — отрывисто бросил Командор.

— В общем-то да. Мудрейший Санх привел достаточно убедительные доказательства, хотя мог бы сделать это и раньше. На итогах это бы не отразилось, но, возможно, аналитики сказали бы что-то новое относительно организаторов нападений. И…

— Договаривайте, раз уже начали, — среагировал на затянувшуюся паузу Эрро.

— Исходя из механики процесса инициации, или, во всяком случае, моего его понимания… Направленная передача ментальной энергии от нескольких сильных псионов должна была дать примерно тот же результат.

— Вы думаете, Санх убил леди Рис намеренно?

— Ничего я не думаю, — я перевела взгляд на стену, сбившись с официального тона. — Я вообще мало что понимаю в ваших верованиях. Может, для ременской богини важным условием являлось как раз убийство, а передача энергии было внешней формой, особого значения не имеющей. Вы спросили, неизбежна ли была смерть. Я высказала свое мнение.

— Прекрасно, — сухо проговорил он. — Агенты направлены на Станайю?

— Да. Я связалась с девятнадцатым блоком, они уже на месте. Новорожденную также сопровождает часть их агентов и эскорт из силового отдела, который был прикомандирован к нам на Силлане.

— Как только оформите документы, вышлите экземпляр куратору их блока. Надеюсь, вы надлежащим образом ввели его в курс дел?

— Я отослала ему материалы дела, — я побарабанила пальцами по столу. — Означает ли это, что дело мы сдаем полностью?

— Вы правильно поняли.

— А поиск источника нападений?

— И это тоже. Тем более, что теперь эта проблема носит исключительно умозрительный интерес. У вас будет более чем достаточно работы с другими операциями. Собственно, об этом я и хотел с вами поговорить…

Внезапный звонок заставил его досадливо поморщиться, но вызов исходил от его личного переговорника, к которому мало кто имел доступ. Включив прием, Эрро несколько секунд напряженно слушал собеседника, бросил одно-единственное «Да» и резко встал.

— Подождите здесь.

— Хорошо, — я проследила взглядом, как он исчез в одной из смежных комнат, вышел оттуда уже с темным плоским футляром и направился в приемную. Мягко прошуршала закрываемая автоматически дверь.

Уныло подумалось, что пятиминутная отсрочка меня не спасет. Не успев вынырнуть из одного кошмарного дела, я окажусь немедленно втянута в следующее. И забери меня Бездна, если это не светит очередной длительной (на этот раз действительно длительной) командировкой.

Минуты шли, а Эрро все не появлялся. Я задумалась. Никогда раньше я не оставалась в этом кабинете в одиночестве. А ведь где-то…

Внезапно мне пришло в голову, что в этом помещении единственном камеры слежения отключаются на время рабочего дня. А Эрро все же слишком недолго здесь работает, чтобы ради десятиминутного отсутствия включать их вновь…

Я мягко встала. Прогулялась вдоль стен, не спеша приближаясь к заветной двери. Где-то здесь у Командора были сейфы для служебного пользования. В мозгу вспыхнуло одно слово: «Информация». Дальше меня уже вел инстинкт существа, слишком хорошо знающего ценность того, что за этим словом скрывалось. И какая разница, что это будет, если (о, пусть это будет не пустышка!) когда-нибудь это сможет превратиться в оружие.

Замок на двери поддался без труда, да и был он лишь формальностью. Замки самих сейфов — вот где стояла первоклассная защита. Секунду поколебавшись, я направилась к тому, из которого, видимо, Командор доставал тот темный футляр. Я ненавидела работать с металлом, но «память» он имел долгую, да и дело того стоило.

Кончики пальцев коснулись замка. Тоненький лучик сознания пробежал по истлевающим на глазах нитям прошлых событий, заставляя металл вспомнить. И скользнуть по этим нитям назад, в то, что было несколько минут назад. Молекулы пришли в движение, не смотря на то, что электроника была мертва.

Руки скользнули в перчатки и потянули дверцу. Она была открыта.

Я окинула быстрым взглядом содержимое сейфа, решая, чем заняться в первую очередь, и… Они лежали в самом дальнем углу. Плотная стопка считывателей, покрытых тонким слоем пыли, несмотря на фильтры. Махнув рукой на россыпь малопонятных предметов, я потянулась к ним.

Первый, второй, третий… Старые дела, разные отделы, многие — сто-, двухсотлетней давности. Я бегло просматривала их по диагонали и, хотя не понимала их значения в контексте такой секретности, старательно запоминала.

Минуту спустя стало понятно, что стопка выложена в хронологическом порядке. Ближе к концу начали попадаться засекреченные личные дела, в основном — принадлежащие основателям Корпуса. Их я пропускала, — все равно от копания в грязном белье настолько давно почивших деятелей не было толку. Поэтому, взяв в руки очередной считыватель, я уже хотела сделать тоже самое, как взгляд упал на имя.

Потом на голографию.

Оправдать меня и тот непростительный ступор, в который я впала, в тот момент могло лишь то, что этот документ я никак не ожидала встретить в куче старого хлама, в отнюдь не неприступном сейфе командорского офиса.

Дурак. Молодой беспечный дурак!

Следовало схватить этот считыватель и бежать, но тонкая иголочка предчувствия неожиданно кольнула висок. И инстинкт самосохранения сработал раньше, заставляя руки запихнуть документ обратно, вернуть на место пыль, а следом — и дверцу сейфа с ее запорами. Захлопнуть дверь, перебежать комнату и усесться в кресло как раз вовремя, чтобы чуть опередить входящего Командора.

Сидеть, делать вид, что слушаешь, и даже что-то отвечать, когда перед глазами стоит одно.

Старый считыватель. Слова: «Личное дело». Имя: «Вира «Сияющая» Нейн, (полн. Ки-мив, ира, гнездо Шал'е'не'йен'не)».

И голография, с которой смотрели мои глаза.