Икона, или Острова смерти

Глава 30

Возвращение на овеваемый ветрами Миконос из раскаленных Афин всегда приятно. Я лежал на пляже, и жаркое солнце пробуждало во мне самые позитивные мысли. Дело, которое привело меня сюда, — копия иконы — было почти окончено, и я наконец узнал, что случилось с Джоном. Только тайна, окружавшая Линду, продолжала меня беспокоить; я неизменно оставался в неведении, что бы ни делал. Единственным утешением служила бесконечная вереница красоток в бикини, дефилирующих по пляжу.

Яркий, в желто-оранжевую полоску, каик Димитри причалил к берегу — окончился еще один «круиз». Я решил искупаться, нырнул в чистую прохладную воду и поплыл навстречу, пока они становились на якорь.

— Я слышал, что ты вернулся! — крикнул Юджин, стоя на носу. — Есть новости?

Я проплыл вдоль борта и вскарабкался на палубу.

— Помнишь врача Джона? Он, видимо, зачем-то встречался с Линдой в Афинах. Судя по всему, у них с Майснером общие дела. В частности, любовь к археологии. И оба интересуются религиозными артефактами.

— Черт возьми, ты шутишь?

Я покачал головой.

— Все это становится очень странным…

— И не говори, дружище. В любом случае я предупредил, что слышать об этом не желаю. Все это чересчур в духе Кафки. Плюнь на них обоих и на эту безумную Линду. Мы квиты, и больше я с ней ничего иметь не собираюсь.

Я был удивлен подобным отношением.

— Непохоже на тебя — так легко сдаваться, Юдж.

— Заткнись. Это дохлый номер. В буквальном смысле слова. Я возвращаюсь в город. Кстати, твоя хозяйка просила передать, что у нее для тебя посылка. Ты с нами или как?

— Да, с вами, только возьму одежду.

Я снова поплыл к берегу, чтобы забрать вещи и полотенце.

Миконос оживал, когда мы вошли в прохладную гавань. Торговцы раскладывали товар, а хозяйки вытряхивали одеяла через балконные перила. Несколько ранних туристов брели из порта, нагруженные багажом, с фотокамерами наготове, и таращились на пеликана Петроса — местную знаменитость. Всем нравилась эта птица, которая расхаживала где вздумается.

Мы поднялись в свою квартиру, и хозяйка вышла во внутренний дворик, чтобы поздороваться с нами. Ее улыбка сияла, когда она протянула мне огромный пакет, завернутый в коричневую бумагу. Я вежливо поблагодарил ее. Она была доброй женщиной, очень снисходительной и разумной. К тому же относилась к нам с любопытством и уважением, а также щедрой долей истинно греческой материнской любви. Она дружелюбно болтала, намекая на то, что мы можем позавтракать вместе с ней. Мы учтиво отказались.

Юджин успел уже наполовину вылезти из своего «городского» костюма, едва добравшись до дверей. Он направился прямо к холодильнику, чтобы проверить наш обычный запас пива. Холодильник был пуст. Юджин захлопнул дверцу и, ворча, натянул шорты. Он сказал, что пойдет за пивом на пристань.

Разглядывая сверток, он помолчал.

— Эй, что там у тебя? Бомба?

В свете недавних событий я не торопился открывать посылку. Юджин подозрительно и с любопытством наблюдал за мной, пока я осторожно разворачивал коричневую бумагу и аккуратно приподнимал крышку коробки.

— Черт возьми!.. Кто-то ограбил королевскую сокровищницу!

Я был удивлен не меньше. У Юджина глаза полезли на лоб. В коробке, переливаясь, лежали драгоценности — несомненно, муляжи, но тем не менее превосходные копии настоящих. Там были нити жемчуга и бриллиантовые запонки, изумруды и рубины; целый ассортимент сверкающих брошей и заготовок, представляющих собой греческие надписи. Внизу, бережно обернутая тонкой бумагой, лежала искусной работы золотая рамка с изображениями свитков, выгравированных с тем же мастерством, что и на окладе тиносской иконы. Рамку венчал крест, поддерживаемый с обеих сторон ангелами, с лентами из накладного золота и гравировкой на греческом. Здесь постарался опытный ювелир. Андерсен, должно быть, заплатил целое состояние за такую работу.

На лестнице послышались мягкие, приглушенные шаги хозяйки. Я закрыл крышку в ту секунду, когда она появилась на пороге.

— Мистер Гарт, — сказала она, протягивая мне конверт. — Я забыла еще вот это.

— Кто принес посылку, kyria?[16]

— Ах, Матерь Божья… Он хорошо мне заплатил, чтобы я сберегла ее для вас. — Ее черные глаза любопытно сверкнули, когда она взглянула на коробку.

— Кто вам заплатил?

— Мужчина. Не грек. Но по-гречески хорошо говорит. Может, американец. Высокий. Mavro…

Она ждала, что я предложу ей заглянуть в коробку.

— Мавр? Черный? Чернокожий мужчина? — уточнил я.

Она слегка откинула голову и пощелкала языком.

— Нет. Не черный. Черные волосы и moustaki… — Она жестом изобразила усы и бороду.

Под описание не подходил ни один человек из тех, кого я знал.

Я поблагодарил ее.

— Все в порядке, kyria. Это всего лишь необходимые мне для работы вещи, которые я заказал в Афинах. — Я выпроводил ее за дверь прежде, чем греческое любопытство взяло над старухой верх. Чтобы почтенная женщина не чувствовала себя разочарованной, я польстил ей, похвалив красоту маленького садика. Пухлые щеки хозяйки стали алыми, как розы. Цветы были ее гордостью и счастьем.

— Вы хороший парень, мистер Гарт. — Она погрозила мне пальцем. — Вы хороший парень, но плохо живете. Пьете слишком много узо. Мало едите. Мистер Гарт, я от вас прямо с ума схожу. Идемте, я дам вам pastitso[17] и свежего хлеба.

Хозяйка была настроена очень решительно, но я вежливо и твердо отказался, пообещав заглянуть к ней вечером на ужин и стаканчик домашнего вина.

Юджин собирался уходить. Шествуя мимо, он игриво ткнул меня под ребра.

— Ах, мистер Гарт, — передразнил он. — Вы пользуетесь определенным успехом у зрелых женщин.

На конверте не было марки: вероятно, письмо вручили вместе с посылкой. Я открыл его так осторожно, как будто внутри лежала бомба. Текст послания был отпечатан, подписи под ним не стояло. Он имел форму криптограммы.

Ясно, что «паломничество» — это 15 августа, когда люди со всей Греции едут на Тинос, чтобы причаститься благодати святой иконы. «Посейдон» — отель, расположенный неподалеку от порта. Я сунул письмо в коробку с драгоценностями и спрятал ее под кровать. У меня было желание еще кое-что сделать, прежде чем присоединиться к Юджину в баре.

В зарослях бугенвиллей пели птицы. На улицах царила тишина и прохлада. Я не спеша шел в тени нависающих над улицей балконов, разыскивая нужный дом.

Вот он. Номер девять. Я поднялся по знакомой кривой лесенке на террасу. Старуха, подметавшая гальку, положила метлу и подошла к воротам. На ее загорелом, обветренном лице появилась беззубая улыбка.

— Мисс Геллер дома? — спросил я.

Она нахмурилась, ее блестящие маленькие глазки с подозрением рассматривали меня.

— Линда Геллер, — уточнил я. — Американская kyria. Она здесь?

Выражение ее лица изменилось. Старуха взяла метлу и зашагала прочь, удостоив меня лишь пожатием плеч.

— Линда Геллер — она что, уехала? — Я был настойчив.

Старуха что-то кратко ответила хриплым голосом. Я разобрал слово «efieghe», что означало: Линды здесь нет, она уехала.

Я умоляюще сложил ладони.

— Куда? Pou?

Старуха снова равнодушно пожала плечами; на ее лице появилось выражение безразличия. Она упрямо поджала губы, как будто обладала каким-то тайным знанием, и принялась подметать.

Озадаченный, я спустился по ступенькам и подумал, что Линда по крайней мере могла бы оказать мне любезность и написать на прощание пару слов.

К черту Линду. Пора приниматься за работу. Дома я установил мольберт с фотографией тиносской иконы, взял другую старую икону, купленную в Афинах, и положил ее на рабочий стол.

Сначала я смазал поверхность иконы растворителем, а потом начал соскребать изображение святого Иоанна. Затем я сунул доску в духовку, чтобы она побыстрее высохла, и покрыл ее подцвеченным гипсом, чтобы можно было работать темперой, после чего снова подсушил.

Я взял стеклянную палитру, достал разнообразные баночки с сухой гуашью, купленной в Афинах, и все их открыл. Тщательно выстроив их короткими аккуратными рядами, в порядке возможных цветовых сочетаний, достал из холодильника яйцо, разбил его и вылил в чашку, осторожно отделил желток от белка и перелил в отдельную посудинку.

Поставив на стол рядом с собой бутылку с дистиллированной водой, я взял специальный нож, выскреб из баночки немного сухого пигмента и перенес его на стеклянную палитру. В середине кучки сделал небольшое углубление и добавил туда несколько капель воды. Затем начал смешивать пигмент с водой с помощью ножа, и время от времени используя днище стакана, чтобы размолоть гранулы. Потом я положил пигмент в маленькую кофейную чашечку и принялся проделывать то же самое с оставшимися красками.

Далее я взял желток и опрокинул его на бумажную салфетку, держа этот импровизированный мешочек над пустым стеклянным кувшином. Я осторожно проколол желток кончиком кисти и вылил его в сосуд, после чего вернулся к плите, вынул загипсованную заготовку, поставил ее на другой мольберт и начал угольным карандашом набрасывать изображение Богородицы с младенцем. Закончив, я взял перо и смахнул почти весь уголь, оставив едва заметный абрис. Маленькой кисточкой, обмакнутой в светло-коричневую тушь, я обвел контур, подчеркнув тени на лице Пресвятой Девы и складки ее пышного одеяния.

Первая стадия заняла у меня минут десять, потом я снова занялся желтком — обмакнул в него кисть и смешал со свежемолотым пигментом. Я начал понемногу наносить темперу, чтобы копия стала неотличимой от оригинала.

В конце такого утомительного процесса я опять убрал копию в духовку, чтобы она покрылась патиной и потемнела — «состарилась». Окончив работу, я закурил сигару. Ощущение было такое, словно я только что занимался любовью. Я сидел на кушетке, любуясь своим детищем. Оно было великолепно — отличная работа, точное воспроизведение тиносской иконы.

На лестнице послышались шаги. Я нервно приоткрыл дверь, чтобы посмотреть, кто там. Хозяйка.

— Да, kyria, в чем дело? — нетерпеливо спросил я.

Она протянула мне розу.

— Возьмите, мистер Гарт. Вы такой добрый. Я хочу вам подарить.

Я улыбнулся, взял розу и поблагодарил ее. Она кивнула и зашагала вниз. Так приятно быть любимым. Я почувствовал себя настоящим жуликом. Хозяйка считала меня таким милым — а я сидел здесь и снимал копию со священной иконы, чтобы Рик и его дружки могли завладеть бесценной национальной святыней.