Икона, или Острова смерти

Глава 3

Миконос не похож на другие греческие острова. Его населяет самая разная публика — от простых греческих крестьян и обыкновенных туристов, приехавших в двухнедельный отпуск, до настоящих «золотых мешков». Здесь можно увидеть владельцев шикарных яхт на Средиземном море бок о бок с босоногими искателями приключений. Вдобавок Миконос — излюбленное местечко самых буйных и изощренных гомосексуалистов, а также умудренных опытом пассажиров с круизных лайнеров, которые сходят на берег на сутки и пускаются по магазинам.

Миконос — жемчужина в короне Киклад, самое соблазнительное яблочко в саду Гесперид. Городок, сплошь состоящий из домиков кубической формы, яркая, ослепительная белизна которых контрастируете напыщенной синевой моря. Мощенные булыжником улочки вьются в лабиринте колонн и аркад; выбеленные известкой постройки как будто опираются друг на друга, их деревянные балконы сплошь увиты кроваво-красными бугенвиллеями и гибискусом. И в конце каждый улочки призывно блестит море.

Днем городок по своей пестроте похож на марокканский базар; витрины магазинов и балконы увешаны великолепными покрывалами, шалями и коврами. Гавань обрамлена уютными кафе и тавернами, чьи столики кроются в тени разноцветных полосатых навесов. Но вечером, когда фиолетово-розовые лучи заходящего солнца окрашивают белые стены и отовсюду стягивается серый сумрак, лабиринт улиц начинает играть таинственными тенями. Хозяева магазинчиков сидят в какой-нибудь из многочисленных таверн в гавани, потягивая дымчатый коньяк, пахнущий лакрицей, и наблюдают за тем, как последние лучи солнца исчезают, словно по волшебству.

— Глоточек узо, чтоб язык развязался, — говорил в таких случаях Юджин, входя в бар. Он приближался к стойке, вытаскивал свою счастливую монетку и предлагал бармену сыграть с ним на выпивку. У нас были любимые бары. Я предпочитал «Пиано». Юджин — «Дублинер».

Я надеялся, что сегодня вечером он изменит своему обыкновению и будет держаться подальше от неприятностей. Что и говорить, мне хотелось увидеться с Линдой наедине. Я нервничал, заходя в «Пиано». Громко играл рок, и на маленьком танцполе от души отплясывала толпа туристов.

Управляющий баром Спиро, мой старый друг, приветствовал меня широкой сияющей улыбкой, как будто знал, что грядут великие события.

— Я ищу женщину, — сказал я. — Ее зовут Линда Геллер. Ты не знаешь ее, Спиро?

— Ты всегда ищешь женщину, приятель. — Спиро закатил глаза, ухмыльнулся и тут же стал похож на козла. Он был лыс и носил острую бородку. — Я знаю мисс Линду. Она фотомодель. Такая загадочная женщина! — Он придвинулся к моему уху. — Потрясающие американские сиськи. Ты с ней уже спал, а? Да? Или нет?

Официанты и бармены всегда были бесценным источником новостей, информации и сплетен о своих клиентах, но этот тип перешел все границы.

— Займись делом, Спиро! — резко бросил я вместо ответа.

Слава Богу, вскоре пришла Линда. Она великолепно смотрелась в белом; полупрозрачная юбка колыхалась, когда она шла. Воплощение постоянства и роскоши. В вечернем свете она казалась еще более смуглой и темноволосой, чем прежде; ее драгоценности заставили бы Иванку Трамп[4] позеленеть от зависти. Линда протянула мне руку, на которой звенели бриллиантовые браслеты. Я мягко коснулся кисти и поцеловал ее.

— Пойдемте вон за тот столик в углу, — сказал я.

Я зажег свечу, стоящую в красном стеклянном подсвечнике. Язычок огня трещал и метался, отбрасывая розовые блики на ее лицо. Линда казалась юной и свежей, она выглядела не старше, чем на двадцать пять. Она заказала себе мартини и закурила.

— Вы давно работаете моделью?

Она ответила уклончиво и туманно. На все мои вопросы она не давала определенных ответов. Меня посетила мимолетная мысль, что за этой расплывчатостью, возможно, скрываются ложь и хитрость; та ловкость, с которой Линда вела разговор, выдавала в ней большую любительницу игры. Спиро был прав: загадочная женщина.

— Пока я на Миконосе, я не работаю. Просто отдыхаю, — в конце концов сказала Линда.

Она отпила мартини, как бы глубоко задумавшись, и рассеянно покрутила веточку оливы длинными изящными пальцами.

— Вы хорошо знали Джона? — Линда пристально взглянула на меня. Ее экзотические глаза ничего не выражали; за этой завесой таилась какая-то темная тайна.

— Он был моим другом, — спокойно ответил я. — Иногда мы вместе рисовали. Я очень ценил его как иконописца.

— Вы думаете, он и вправду сошел с ума?

Я засмеялся:

— Бросьте, Джон всегда был чудаком. Но сумасшедшим? Господи, все люди немного ненормальные в нашем безумном мире. Джон был таким же сумасшедшим, как и мы.

— Говорят, он верил, что на нем проклятие. — Линда медленно затянулась, ожидая ответа.

— Вы хотите сказать — что-то вроде черной магии? — Я подумал об иконе и обо всех историях, связанных с ее таинственной силой. Может быть, Линда тоже в это верит?

— Это правда. — Она бросила сигарету в пепельницу и что-то вынула из сумочки. — Прочитайте.

В животе у меня стянулся тугой узел при виде этого клочка, но я попытался не выдать своего удивления. Я взял газетную вырезку и прочел вслух:

— Тиносская икона славится чудесными исцелениями верующих… Множество больных и увечных каждый год посещают храм, испрашивая благословения Пресвятой Девы. Иконе поклоняются на протяжении всего времени ее существования как источнику божественной благодати; это поклонение берет свое начало в святилищах Посейдона и Асклепия, бога здоровья.

Линда пристально смотрела на меня, будто пыталась прочитать мои мысли. Меня мгновенно окружили воспоминания о первом приезде на Тинос. Это произошло пятнадцатого августа, погода стояла дождливая. Паром был полон паломников. Во время путешествия греки переговаривались сиплыми голосами. Дети бегали вокруг, налетая на пассажиров. Женщины болтали (судя по всему, сплетничали о друзьях и родственниках). Мое внимание привлекли пожилые женщины в черном. На их сморщенных лицах ясно были написаны вера и благоговение. Все (особенно больные) ждали чуда. Для некоторых это была последняя надежда. Если что-либо и могло их исцелить, то лишь чудотворная сила иконы. Когда я сошел на берег, все двинулись в церковь. В течение восьми дней лодки привозили толпы народу. Самым впечатляющим и самым печальным зрелищем была медленная вереница женщин в черном, которые с трудом взбирались в гору по ступенькам, не обращая внимания на боль. Они ползли на коленях, чтобы поцеловать икону. Калеки обладают слепой верой; и несмотря на жалость, которую испытывает человек, созерцая эту сцену, он не может не восхититься их религиозным чувством. Чистая вера. Непрекращающаяся молитва.

Я задумался: если вера может совершать чудеса исцеления, то разве ей не под силу творить и зло? Когда спор между разумом и эмоциями заходит о чем-то более глубоком, нежели постигаемые рассудком явления, каждого рационального человека в какой-то момент осеняет. В тот день на Тиносе, наблюдая за процессией калек, мучительно преодолевающих ступеньки, я пережил что-то вроде откровения. Теперь, глядя на Линду, многое вспомнил, и это, должно быть, отразилось в моих глазах, потому что Линда как-то странно на меня смотрела.

Но я быстро пришел в себя.

— Не пойму. — Я пожал плечами, бережно сложил вырезку и вернул ей. — При чем здесь Ролстон? Вы хотите сказать, что это как-то связано с его безумием?

Я изучал ее лицо в поисках разгадки, но оно представляло собой безукоризненную маску.

— В общем, нет, — ответила Линда. — Но знаю, у него были какие-то дела с одним человеком — он выполнял некое важное поручение, связанное с церковью Пресвятой Девы. От людей не укрылось то, что вскоре после этого его здоровье пошатнулось.

Я засмеялся.

— А я слышал, он просто здорово перепил.

— Возможно.

— Да, Джон слишком злоупотреблял ночной жизнью… Но все-таки не понимаю, отчего у него поехала крыша и зачем он разгромил свою студию. Такой приятный человек. Впрочем, довольно о Ролстоне, — сказал я, желая сменить тему. — Я хочу узнать побольше о вас.

Мы оба были достаточно взрослыми и опытными для того, чтобы понять, что это наводящий вопрос. Банальный, но такой эффективный.

Линда молчала. Она равнодушно смотрела в пространство, как будто что-то вспомнила. После краткой паузы музыка заиграла громче; танцпол, услышав ритмы «Роллинг Стоунз», оживился.

Я поменял тактику:

— Отличная музыка. Может, немного потанцуем?

— Конечно, — согласилась она, поднимаясь со стула.

Я взял ее за руку и вывел на танцпол. Длинные волосы Линды цвета воронова крыла развевались, как плащ, юбка приоткрывала длинные смуглые ноги. Общение с Линдой возбуждало; я как будто бросал вызов непостижимой тайне, которая только и ждала своего героя.

Возможно, виной тому стала жара или двойная текила, но меня слегка пошатывало, когда мы возвращались на место. Мы сели за столик, и она быстро выпила мартини, потом еще два. Если она пыталась не отстать от меня, то ей это неплохо удавалось. Или у нее на уме было что-то еще?

Вскоре Линда заметно опьянела. Я по глупости посмеялся над тем, как она бормочет, в ту секунду, когда к нам подошел официант. У нее тут же испортилось настроение.

— Над чем вы смеетесь? — спросила она. — Только не говорите, что священник, который в вас сидит, осуждает меня.

Ее недокуренная сигарета по-прежнему дымилась в пепельнице. Линда затянулась.

— Я не люблю, когда надо мной смеются. Вы поняли?

— Я вас не осуждаю. Успокойтесь.

— Все мужчины одинаковы, — сказала Линда. Взгляд у нее был тусклый и безумный. Она потянулась за своим стаканом и опрокинула его, выплеснув содержимое на скатерть. — Я ухожу.

Она порывисто встала и зашагала к двери.

Я быстро расплатился и поспешил следом за ней. Она торопливо шла по дороге. У нее сломался каблук. Линда выругалась вслух и остановилась, чтобы разуться. Я приблизился.

— Господи, Линда, успокойтесь.

Она разозлилась еще сильнее.

— Проваливайте!

Я схватил ее за запястье.

— Остыньте. Что с вами такое?

Она попыталась оттолкнуть меня и вырваться из моих крепких объятий. Судя по всему, Линда себя не контролировала, и я не собирался просто так ее отпустить. Оставалось еще много вопросов без ответа. Свободной рукой она ударила меня и потребовала:

— Отпусти!

— Прекратите, Линда, вы слишком много выпили, — упрекнул я, выпуская ее запястье. — А я думал, что мы… друзья.

— Друзья? — Она рассмеялась. — Не смешите меня. Вы даже не знаете, что происходит.

Я крепко взял ее за плечи и развернул к себе.

— Что вы хотите этим сказать?

Она плюнула мне в лицо. Теплая слюна стекала по моей щеке.

Я стиснул Линду сильнее и стал ее страстно целовать. Она попыталась меня укусить. Наши языки соприкоснулись, и Линда уступила. Вкус ее губ был горько-сладким от алкоголя. Я чувствовал, как обмякает ее тело во время страстного поцелуя. Она тяжело дышала, шелковистые волосы растрепались, алая губная помада смазалась. Слегка откинув ее голову назад и держа за волосы, я взглянул в синие глаза.

И снова сказал глупость:

— Значит, подо льдом есть капелька тепла?

Она без предупреждения хлестнула меня по лицу. Меня пронзила острая боль, на секунду я застыл от удивления, а потом увидел, как она бежит по булыжной мостовой, держа в руках туфлю со сломанным каблуком. Нужно было немного выждать, не показывать ей, что я собираюсь сделать.

Я последовал за ней как можно более ненавязчиво. Улицы были темные и по мере удаления от гавани становились все уже. Слышно было цоканье каблука Линды по булыжникам, но саму ее не видно.

После десятиминутного осмотра аллеи я наконец увидел, как Линда поднимается по лестнице за углом. Оставаясь в тени, так чтобы она не могла меня заметить, я наблюдал за ней, пока Линда не исчезла за низкой оградой внутреннего дворика. На стене дома был выцарапан номер 9. Теперь я был уверен, что не забуду эту узкую лестницу и увитый виноградом забор.

Что бы ни собиралась делать Линда, я хотел выяснить, какую игру она ведет. Хмель не мог служить объяснением ее поведения.

В ночном воздухе висел тяжелый запах жасмина. Я долго стоял в тени и размышлял, что делать.

Белые дома нависали надо мной, словно стены гробницы. Я думал об иконе, грядущей поездке на Тинос, Ролстоне и его безумии. Наверное, глупо было надеяться, что афера с иконой сойдет гладко. Говорят, копировать тиносскую икону — значит, ссориться с богами, но я решил довести дело до конца. По крайней мере выясню, что случилось с Джоном.