Иллюзия любви

Глава 8

– Халтурить начала? – хмуро осведомился человек в черной машине. – Я уже час тебя жду.

Ничего не ответив, Нина потупила глаза.

– Ладно, – проворчал человек в черной машине, – давай, садись. Клиент ждет. А клиенты, как ты знаешь, ждать не любят.

– Бабки, Ниночка, надо отрабатывать, – сказал еще он, когда Нина уселась на заднее сиденье, – я тебе плачу хорошо, ты должна хорошо работать. Почему сегодня опоздала? Я ждал тебя – думал, ты дома, а ты где-то шлялась. Непорядок.

Он подумал и прибавил к своему высказыванию еще несколько выражений – непечатных.

«Почему я опоздала? – мысленно проговорила Нина. – Почему я опоздала... Потому что мне нужно было зайти еще к дяде Моне. Борис, когда я дала ему очередную порцию зелья, лег на кровать и больше не поднимался... Наверное, это хорошо. Он не мешал мне размышлять».

Она рассеянно посмотрела на проплывающую за окном автомобиля ночную улицу, ярко освещенную неоновыми огнями витрин и вывесок дорогих магазинов и клубов.

«А обдумать мне нужно было много. Может быть, то решение, которое я приняла сейчас, самое главное решение во всей моей жизни... Хотя не знаю... Не знаю»...

Автомобиль мягко качнуло на повороте, и Нина несильно ударилась головой о холодное стекло. Она крепко зажмурилась. Воспоминания о недавно произошедшем событии стали всплывать в ее сознании, медленно и страшно, словно труп утопленника на поверхность реки.

...Вот она стучится в ту самую дверь, в которую стучала уже почти год – каждый день. Открывает ей старуха и, кривя похожую на куриную ногу сухую шею, злобно шипит что-то неразборорчивое.

Нина, не слушая ее, проходит по темной и пропахшей какой-то застарелой мерзостью прихожей и два раза ударяет сомкнутой ладонью по шершавой поверхности двери.

Дверь открывается, Нина видит в середине чудовищно захламленной комнаты дядю Моню. Он поднимает голову и улыбается.

Нина удивлена – она уже была сегодня у дяди Мони и тот прекрасно должен помнить о том, что она никогда не приходила дважды в один день – но дядя Моня ничем не выразил своего недоумения по поводу прихода Нины. Напротив, у Нины создалось такое впечатление, что он ждал ее прихода.

– Проходи, проходи, дорогая, – улыбается дядя Моня, – говори, что тебе нужно. Ты же знаешь, что я тебе всегда готов помочь.

Нина вдыхает и выдыхает, стараясь собраться с мыслями, разогнать серый туман, клубящийся в ее голове. Ни одного слова не приходит ей на ум и она уже близка от того, чтобы сейчас сорваться с места и бежать вон отсюда. Но как только у нее появляется эта мысль – странное дело – мысли вдруг начинает строиться ровными рядами – и Нина начинает говорить:

– Дядя Моня, – шепчет Нина, – мне нужна твоя помощь. Один человек...

Тут она снова внезапно замолкает – слезы душат ее и мешают говорить. Дядя Моня ласково кивает ей головой, приглашая говорить дальше – словно добрая учительница, перед которой стоит проштрафившаяся школьница.

– Этот человек... Он мне очень дорог, – говорит Нина, – он... Его зовут Васик, – зачем-то добавляет она. – Дядя Моня, он правда мне очень дорог и я не хочу причинить ему зла.

Дядя Моня кивает и улыбается мудрой улыбкой, будто хорошо и давно знает того Васика, знает, что ему хочет сказать Нина и знает все на свете вообще.

– Васик влюблен в меня, – продолжает Нина, – он так увлечен мною, что... Я не хочу, чтобы с ним было так, как с Борисом. Конечно, странно, что я пришла к тебе с этой просьбой... Именно к тебе... Но идти мне больше некуда. И только ты мне можешь помочь.

– Говори, – вставляет слово дядя Моня, – я, конечно, помогу тебе. Ты мне сегодня дала денег больше, чем обычно... Ты, наверное, приходила с этой просьбой ко мне сегодня – первый раз? Но не решилась высказать эту просьбу, так оно было?

– Так, – шепчет Нина.

– Ничего не бойся, – говорит дядя Моня, подкрепляя каждое слово ласковой улыбкой, – говори, говори, я все исполню, если смогу.

– Ты сможешь, – шепчет Нина и на несколько минут замолкает, потому что ее снова душат слезы. Дядя Моня снова что-то говорит – ласковое и ободряющее – но Нина не слушает его.

– Мне нужно, чтобы Васик отстал от меня, – выпаливает наконец Нина, справившись с собой, – со мной он никогда не будет счастлива. Если он будет со мной, то... я боюсь, что с ним будет то же, что и Борисом... Кажется, я это уже говорила...

– Так что же ты хочешь? – говорит дядя Моня. – Конкретно?..

– Мне нужно, чтобы он забыл меня совсем – Васик, – шепчет Нина и снова опускает глаза, – просто... чтобы он никогда... Будто бы он никогда не появлялся в моей жизни. И я в его жизни... Чтобы никогда не появлялась. Пусть все останется так, как было... Мне все равно пропадать и я не хочу счастья, если есть риск, чтобы все повторилось... как с Борисом.

– Я могу помочь тебе, – говорит дядя Моня, – я всегда даю людям то, что они просят. Сейчас, погоди...

Дядя Моня исчезает за грудой наваленного у стены тряпья и через секунду появляется с крохотной коробочкой в руках.

– Вот это, – говорит он.

– Что это? – спрашивает Нина.

Дядя Моня снова улыбается и говорит – тихо-тихо:

– Очень хорошая мазь. Намажешь ей губы, поцелуешь своего ненужного возлюбленного... – тут дядя Моня хихикнул, – и скажешь ему то, что хочешь. Можешь быть уверена – что он выполнит все так, как ты его попросишь. Это очень хорошая мазь, – повторяет он.

Нина принимет коробочку дрожащими руками, едва не выронив, прячет ее в карман.

– Все, – кивает ей дядя Моня, – я все выполнил, как ты и хотела. Что-нибудь еще?

Нина отрицательно мотает головой и отступает в дверной проем. Дверь захлопывается за ней.

Дядя Моня еще некоторое время стоит, улыбаясь, и смотрит на закрытую дверь.

А потом беззвучно смеется, широко раскрывая рот, будто прекрасно знает все, что случится сегодня, завтра и послезавтра...

Но Нина этого уже не видит.

...Автомобиль останавливается у подъезда большого многоэтажного дома.

– Код подъезда не забыла? – обернувшись к Нине, проговорил водитель.

– Нет, – очнувшись от своих мыслей, сказала Нина.

– Тогда вперед, – повысил голос водитель, – и с песней. Чего заснула? Клиента этого ты знаешь, он тебя не обидит, так что я подниматься не буду.

Нина вышла из машины и направилась к подъезду.

– Вот шалава, – усмехнулся человек в черной машине и сунул в рот сигаретку, – на ходу спит. И ведь – трахаться будет точно так же – подмахивать и покрикивать, а на самом деле думать о другом... Одно слово – проститутка...

Человек в черной машине прикурил от дорогой зажигалки и с удовольствием затянулся.

Мы с Дашей только-только пригубили свой чай, а хозяйка квартиры успела нам представиться и немного рассказать о себе (ее звали изысканно и красиво Марианна Генриховна, хотя родом она была из глухой деревеньки под каким-то провинциальным городком с труднопроизносимым названием).

Поговорив с нами о том, о сем, Марианна Генриховна достала из духовки яблочный пирог, присела за стол – напротив нас и – не успели мы с Дашей опомниться, как она изумительно мелодичным голоском сплела нам печальный рассказ. Речь шла о ее дочери Анне, как я поняла, несколько лет назад пропавшей без вести в трущобах того самого провинциального города...

Анна, как и ее мать, не была коренной горожанкой. Родилась и провела свое детство и большую часть юности в захолустной деревне, а, приехав в город, она удивительно легко вписалась в безумную городскую жизнь.

Наверное, повлияло на это то, что единственной отдушиной ее детства были мыльные сериалы, где импозантные длинноногие героини разъезжали в шикарных авто, купались в ваннах, размером с колхозный пруд и влюблялись в знойных темноглазых красавцев, причем, что очень удивляло маленькую девочку Аню, совершенно не замечали, что живут в возмутительной роскоши и абсолютно не представляли себе другой жизни.

Когда Анне исполнилось семнадцать лет, она сделала неожиданное открытие, в корне изменившее основы ее миросозерцания и миропонимания.

Как-то раз в общественной бане в очередную пятницу (по субботам в единственную баню на селе ходили мужики) она заметила, что очень отличается от своих преждевременно расплывшихся и потерявших всю привлекательность юности сверстниц, и почти совсем не отличается от героинь мыльных сериалов, если снять с них бриллианты, дорогие шубки и умопомрачительные вечерние платья.

«Это самое главное, – размышляла Анна, разглядывая себя в темное, покосившееся зеркало в сыром вестибюле бани, – То, что получили от матушки-природы телевизионные женщины, досталось и мне. Не хватает только почему-то дорогих нарядом, шикарный автомобилей и темноглазых красавцев»...

Исправить это досадное недоразумение в родной деревне никак не представлялось для Анны возможным. Единственный завидный жених – сын председателя – был почти с младенчества оккупирован назойливыми поклонницами и уже в шестнадцать лет вынужден был жениться на ненароком забеременевшей от него двадцатидвухлетней доярке Маше.

Других достойных кандидатов в деревне не было. Более или менее здравомыслящие парни уехали в город. Дома остались только наследственные алкоголики и совсем никчемные отпрыски пастухов и навозозаготовщиков, у которых месячный заработок частенько не превышал цены за автобусный билет до ближайшего районного центра.

Тогда Анна после окончания школы решила ехать продолжать учебу в город. Родители собрали ей денег на дорогу и с огромным трудом устроили в общежитие политехнического института.

Денег на карманные расходы Анне не полагалось. Раз в месяц отец передавал со знакомыми продукты, а стипендии – когда она еще получала стипендию – Анне не хватало даже на элементарные гигиенические нужды.

Еще в школе Анна поняла, что блестящими умственными способностями она не обладает, поэтому ко второму курсу ей расхотелось постигать тонкости политехнических наук совсем – чего зря терять время, если на этом поприще нужных ей успехом она не добьется.

Проживая в городе, Анна сделал второе свое открытие. Мужчины, которых она встречала на улице, в общежитских коридорах, вели себя несколько иначе, нежели хорошо знакомые ей с детства деревенские парни – гогочащие ей вслед и отпускавшие шуточки, которые, наверное, были еще в полном ходу в годы мрачного средневековья.

Мужская половина городского населения обращала на Анну гораздо больше внимания, чем на многих ее сверстниц, а преподаватели-мужчины, все, как один, выделяли ее из общей массы студентов и на зачетах ставили отличные отметки, не особенно даже вслушиваясь в ее ответ. И скоро восхищенные взгляды городских ловеласов уже не смущали Анну, а добавляли ей уверенности в том, что единственное оружие, которым она может добиться того, что с самого рождения имели незабвенные телевизионные красавицы из детства, это ее внешность.

Анна, давно заметила, что она совсем не похожа на многих окружающих ее девушек и женщин, а когда, обучаясь на первом курсе политехнического института на странице учебника истории увидела старинный портрет какой-то средневековой дамы, то поразилась удивительному сходству своего лица с гордым профилем, запечатленным на древнем холсте неведомым художником.

Под портретом Анна прочитала подпись – «Куртизанка французского короля Генриха...». Непонятное слово «куртизанка» показалось Анне загадочным и манящим отображением того, о чем она мечтала все детство и всю юность. Когда она на одной из лекций попросила старенького преподавателя истории объяснить значение этого слова, он неизвестно отчего замялся и пустился в пространные рассуждения о том, что великих мира сего часто губят не происки их политических противников, а собственные человеческие слабости.

Из этих рассуждений Анна мало что поняла, но на перерыве после лекции однокурсницы все-все ей объяснили. В этот день Анна сделала третье и самое великое свое открытие – как оказалось, все то, что у нее в деревне обозначалось кратким и емким словом «блядство», можно назвать по-другому. И если доярку Машу, которая после своего двадцатилетия внезапно перестала соглашаться на бесконечные предложения деревенских парней, сходить с кем-нибудь из них за амбар, либо на сеновал, либо на речной берег «посчитать звезды», что она раньше делала охотно и практически бескорыстно, и, решив наконец устроить жизнь, женила на себе малолетнего сына председателя – если эту хорошо знакомую Анне доярку Машу из родной деревни трудно было назвать «куртизанкой», то назвать «блядью» даму со старинного портрета было совершенно невозможно.

Когда Анна поделилась своими рассуждениями со соседкой по общежитской комнате, та сказала, что – если не вникать в частности – то в Анна, по сути, права. Дело все не в том, чем занимается человек, а в том, на каком уровне социальной лестницы он находится.

– Просто надо уметь себя поставить, – сообщила Анне разумная и, судя по всему, опытная городская девушка, а, узнав, что Анна все еще девственница, надолго вдруг задумалась и, спустя какое-то время, предложила Анне эту свою девственность задорого продать.

– Как это? – поразилась Анна.

– Очень просто, – ответила соседка по комнате, и уже на следующий день Анна сидела на коленях у доброго дяди в его квартире и пила сладкую хмельную водичку, которая, как узнала Анна в тот вечер, называлось иностранным словом «мартини».

Однако, тот факт, что не все спиртные напитки имеют отвратительный вкус деревенского самогона или дешевого портвейна, который Анна успела уже попробовать на студенческих праздниках, оказался открытием для Анны – в тот вечер она получила подтверждение в правильности своих мыслей насчет куртизанки из учебника истории и доярки Маши.

Добрый дядя, проводив утром Анну, положил в ее сумочку несколько денежных купюр, номинальная стоимость которых – по меньшей мере – в десять раз превышала полугодовой заработок ее родителей.

Деньги Анна аккуратно зашила в подушку, а на вопрос соседки – как тебе понравилось заниматься этим... – ответила, равнодушно качнув головой:

– Нормально...

Для нее и вправду – первые заработанные ей деньги отложились в памяти гораздо ярче, нежели первый сексуальный опыт.

Тот самый добрый дядя сначала звонил и приглашал Анну в гости два-три раза в неделю и давал ей после каждой встречи примерно треть той суммы, что она получила в первый день знакомства с ним.

Потом – Анну словно захватил ураган новой прекрасной жизни– в один прекрасный день она проснулась в уютной однокомнатной квартире, которую снял для нее добрый дядя, превратившийся уже в просто Александра и уже переставший быть для Анны постоянным любовником; институт ей пришлось оставить, ужинала и обедала она в ресторанах и кафе с мужчинами, очень почему-то похожими на Александра.

Мужчины эти расплачивались с Анной новенькими, вкусно пахнущими купюрами за те же абсолютно упражнения, после которых доярка Маша получала горсть семечек подсолнуха или несколько сигарет «Прима».

Это – поняла Анна – только первый, хотя и очень удачный шаг на пути к сладкой жизни беспечных красавиц из незабытых сериалов, про которые Анна часто рассказывала доброму дяде Александру, когда он вызывал ее из пропахшего тараканьей отравой общежития в свою квартиру.

В какой-то момент – много позже этих рассказов – Александр решил проверить целеустремленность Анны и одолжил ей денег на то, чтобы она смогла поступить на коммерческое отделение романо-германских языков филологического факультета местного факультета.

Теперь Анна училась с радостью – по утрам. А вечером отправлялась в один и тот же бар, владельцем которого был Александр, и уходила оттуда с изрядно пополнившимся кошельком, а нередко – ее увозили к себе на квартиры загулявшие клиенты бара.

Александр часто интересовался у Анны, как идут ее дела в университете, нередко даже просматривал ее зачетку, одобрительно кивал головой и все говорил о том, что после окончания Анной вуза, он устроит ее в какую-нибудь престижную фирму, а за деньги, на которые она учится, ей придется расплатиться позже, предоставлением каких-то услуг, о которых Александр пока говорил неясно.

Анна давно утратила свою первобытную деревенскую простодушность и заменила ее изрядной долей цинизма, совершенно необходимого ей для ее ежевечерних занятий и прекрасно понимала, что в обмен на возможность учиться на коммерческом отделении университета Александр потребует от нее каких-нибудь встреч с нужными ему по бизнесу людьми, либо устроит к нужному человеку секретаршей, либо...

«Тогда будет совсем другое, – думала Анна, – тогда будет не как с клиентами из бара, а... по-другому. Совсем другой уровень. Тогда можно будет искать себе своего... сына председателя»...

Родителям Анна написала, что нашла себе хорошую работу, а за успехи в учебе, ее перевели в более престижный вуз. Родители еще ни разу не приезжали в город в гости к дочери, ни времени не было, ни денег, да и сама Анна их не приглашала – родители совсем не вписывались в строго очерченную ею самой картину нынешнего и будущего бытия...

– Вот так... – тихо выговорила Марианна Генриховна и перед нашими с Дашей глазами потухли отражающиеся во влажных девичьих глазах ослепительные неоновые огни неведомого города. Мы снова оказались в теплой и уютной кухне, ароматный парок поднимался от чашек с чаем, которые перед нами стояли и чудесно пахло свежим яблочным пирогом.

Я посмотрела на Дашу и увидела в ее глазах слезы.

Мне и самой было как-то не по себе. Незамысловатый рассказец Марианны Генриховны отчего-то особенно волнующе лег на мое сердце.

Я перевела взгляд на Марианну Генриховну. Она закурила тонкую сигаретку и, окутанная облаком синего дыма, смотрела за окно.

– Какая трогательная история... – шепнула мне Даша, – готовый сюжет для моего романа. Мне так понравилось, как она рассказывала. Давай попросим ее рассказать что-нибудь еще – я чувствую, как из ее историй получится просто изумительная книга – по-женски трогательная, красивая и такая печальная... Удивительные подробности...

– Ты же хотела писать о собственной жизни? – напомнила я.

Даша только вздохнула и махнула рукой в знак того, что после рассказанной Марианной Генриховной истории, собственная жизнь ее представляется скудной и неинтересной.

Даша помолчала еще немного и тихонько позвала:

– Марианна Генриховна!

– Да? – повернулась Марианна Генриховна, и я который раз поразилась тому, какой точеный и породистый ее профиль – выходца из деревни.

– А что там дальше было с Анной... С вашей дочерью?

– Извините... – совсем тихо проговорила Марианна Генриховна, – мне тяжело об этом... Как-нибудь потом...

Она помолчала еще немного и добавила:

– В деревне у Анны остался жених... Сейчас он переехал в Москву. Очень часто ко мне заходит. Сидим, разговариваем. Иваном его зовут... Очень он Анну любил. И сейчас любит – до сих пор не женился, хотя парень хоть куда...

У Даши загорелись глаза. Казалось, она сейчас выхватит из кармана записную книжку и начнет строчить туда – собирая материал для своей книги. Наверное, она так бы и поступила, если бы при ней была записная книжка.

Я отхлебнула еще чаю. Марианна Генриховна заговорила снова. Она рассказывала о чем-то совсем отвлеченном, ее голосок звенел, как серебряный колокольчик. Даша слушала ее, словно завороженная.

«Как хорошо здесь, – вдруг подумала я, – так приятно попить чай с такой прекрасной дамой, как Марианна Генриховна. Так уютно»...

И тут в дверь постучали.

Меня словно подкинуло. Я немедленно вспомнила, зачем мы сюда пришли. Имя «дядя Моня» резануло мои внутренности, словно бритва.

– Сидите, сидите, – проговорила Марианна Генриховна, и я вдруг заметила, что вскочила.

Я снова опустилась на стул.

– Я сама открою, – сказала еще Марианна Генриховна и пошла в прихожую.

– Даша! – шепнула я.

Даша повернулась ко мне и посмотрела как-то... Как-то растерянно, что ли?

– Это наверняка дядя Моня, – шепотом проговорила я.

– Кто? – недоуменно переспросила Даша.

– Дядя Моня! – повторила я, порядком разозленная странным отстутствующим видом своей подруги.

Тут Даша перестала, наконец, парить в облаках и спустилась на землю, грохнувшись о каменную твердь.

– Дядя Моня? – прошептала она, заметно бледнея. – Ты думаешь, это он пришел?

– А кто же еще? – прошипела в ответ я.

Щелкнул в прихожей дверной замок.

Оставив возле своего дома машину, Васик еще долго стоял у подъезда, думая о том, что делать ему дальше. Он вспомнил, что Даша просила его остаться дома, пока ему не позвонят, но Васик представил вдруг внутренности своей пустой квартиры, где все так обрыдло, и даже застонал от безысходной тоски и сосущего чувства ужасного одиночества.

– Напиться, что ли?.. – уныло проговорил он вслух. – Да нет, что-то не хочется...

Пить ему и в самом деле не хотелось.

– Наверное, в первый раз в жизни со мной такое, – невесело усмехнулся он.

Васик еще минуту стоял неподвижно, потом сунул руки в карманы и пошел...

Он просто шел. Просто переставлял ноги, как он привык делать с детства, когда ему нужно было перемещаться в окружающем его пространстве.

У сегодняшней его прогулки не было ни маршрута, ни цели, ни даже – смысла.

Васик был настолько погружен в свои мысли, что когда он случайно остановился и рассеянно огляделся вокруг, город, где он родился и вырос, показался ему совершенно чужим.

Он как будто очнулся, когда очутился на набережной. Поднялся ветер, Москва-река гулко шумела вдали, а волны, разбивающиеся о камни парапета, шипели ничуть не громче ревуших неподалеку автомобильных моторов.

Начало уже светать. Васик почему-то совсем не удивился тому, что пробродил по городу всю ночь – и ничего не помнит – даже собственных мыслей не помнит. Он как будто проспал все это время.

– Нужно возвращаться, – проговорил он вслух, потому что никто не мог его услышать из-за шума речных волн, – Поговорить с Ниной... Решить, что нам делать дальше... Что она мне сегодня скажет?..

Он вдруг вспомнил о Даше и Ольге.

– Что они там говорили о Нине? – прошептал он. – Почему мне нельзя соваться к ней? Совершенно не понимаю. Какая-то глупость. Да что там... Разве они могут понять, что сейчас творится у меня внутри...

Внезапно Васик замолчал.

Он еще довольно долго стоял, глядя на реку. Он кусал губы... грызла его мысль, а он столько раз за сегодняшний день не давал ей пробиться в пределы его сознания, что наконец, не выдержав ужасающего напряжения, тряхнул головой и проговорил:

– Все равно, что она мне скажет. Пусть даже будет так, что она попросит никогда-никогда не беспокоить ее. Я просто не смогу исполнить этой просьбы. Я буду всегда рядом с ней и не может быть такого, чтобы положения не изменилось. Да...

Вдруг внезапная мысль пришла в его голову.

«А ведь это совершенный метод, – подумал он, – жаль, что у нас – людей – никогда не хватает терпения. Это и вправду совершенный метод – думать о том, что рано или поздно мы всегда будем вместе»...

Потом закрыл глаза и ни о чем не думал, пока солнце не показалось из-за верхушек высоких домов.

– Мне бы только посмотреть на нее, – произнес Васик, после того, как долго молчал, – посмотрю, мне даже говорить ничего не обязательно, просто посмотрю... А потом, когда все изменится... Конечно, все еще может измениться, на этой земле нет ничего постоянного...

Продолжая бормотать под нос себе что-то он, повернулся и пошел, ссутулившийсь, к проезжей части. Теперь он точно знал маршрут и цель своего похода. А о смысле он теперь не задумывался.

«Позвонить, – вдруг возникла в его воспаленной голове мысль, – нужно позвонить Даше... Или Ольге. Нужно поговорить с кем-нибудь, а то я окончательно свихнусь. Нужно немного прийти в себя, перед встречей с Ниной. Время у меня еще есть, а вот телефон»...

Васик бездумно пошарил по карманам и, вспомнив, что телефон потерял по пьянке, направился к первому попавшемуся ночному кабаку.

Васик переступил порог заведения, шагнув в окутанный табачным дымом полумрак, пронизанный синими лучами электрического света, в которых, словно слепые китайские драконы, нетвердой походкой блуждали пьяные люди.

Васик вспомнил, как он и сам превращался в дракона, сидя за стойкой бара – много-много раз.

А потом вдруг он увидел Нину. Она сидела за стойкой бара, задумавшись о чем-то... Она была одета в ту же самую одежду, в которой Васик видел ее в прошлый раз.

Васик медленно пошел туда.

Нина, не шевелясь, сидела на том же самом месте, точно так же склонив голову, как будто силясь что-то рассмотреть в наполненной окурками пепельнице.

Не в силах справится со своими губами, настойчиво расползающимися в глупую улыбку, Васик подошел к Нине и присел на высокий стул рядом с ней.

– Здравствуй, – сказал Васик.

Он хотел сказать ей, так и не поднявшей на него лица, еще... но его прервал подошедший бармен:

– Что будем заказывать?

Отстранив в колеблющееся, мерцающее зеркалами и этикетками многочисленных бутылок непонятное пространство – склонившегося бармена – движением руки, Васик снова повернулся к Нине.

Ее не было – высокий стул был пустой и пепельница стояла чистая, только что вымытая. Снова вынырнув, бармен пододвинул эту пепельницы к Васику.

Едва не упав с пошатнувшегося стула, Васик резко повернулся лицом к залу. Между синих блуждающих драконов никого не было.

Васик снова обернулся к озадаченно хлопающему глазами бармену.

– А где?.. – спросил он.

– Водка, текила, пиво, коньяк, ликеры, коктейли...

– Да нет, вы тут...

– Поесть желаете?

– Девушку не видели? – выговорил наконец Васик. – Только что сидела рядом со мной.

Бармен посмотрел на пустой стул рядом с Васиком, потом оглянулся на совершенно безлюдный зал.

– Здесь никого нет, – ровным голосом проговорил бармен, – посетители разошлись. Уже поздно. То есть – рано. А если хотите познакомиться с кем-нибудь, то приходите к нам... часикам к одиннадцати вечера...

Васик оглянулся – зал был пуст. Еще не рассявшиеся облачка табачного дыма блуждали между колонн.

«Что такое со мной? – с ужасом подумал он. – Я схожу с ума?»

Сжав виски, чтобы вытеснить рвущееся внутрь головы бе– зумие, Васик проговорил:

– Она была здесь... Только что. Я ее видел и с ней разговаривал. – его голос получился зыбким и далеким, Васик даже сам не узнал собственного голоса.

Бармен вздохнул. Он, наверное, уже привык иметь дело с пьяными или обдолбанными клиентами, так что ничему не удивлялся.

– Шел бы ты домой парень, – просто сказал он и зевнул. – Уже утро совсем.

Васик кивнул бармену.

– Мне бы позвонить, – сказал он.

Бармен пододвинул к нему телефон, а сам, закурив сигарету, деликатно отошел куда-то в угол стойки. Принялся протирать и без того сверкающие стаканы.

Васик дрожащими руками снял телефонную трубку. Набрал номер Даши. Послушал несколько длинных гудков и положил трубку. Потом набрал номер Ольги и через минуту опустил трубку на рычаг.

– Как это? – шепотом спросил он сам у себя. – Нет никого дома? Где они могут быть в такое время, а? Господи... Не дай мне с ума сойти...

– Нет никого, – сообщил он подошедшему бармену.

– Ну, так иди с богом, – кивнул тот ему.

– Да, да, – пробормотал Васик, пытаясь подсчетом бутылок на зеркальных полках витрины в глубине барной стойки установить нерушимую стену между яростно вспухающими в его воображении картинками и сжатым в ледяной комок сознанием, – Сейчас я немного посижу и пойду... Сколько времени? Половина шестого? Мы договорились на десять часов... В сквере. Я пойду туда и подожду... Что мне стоит посидеть до десяти? Всего-то – четыре с половиной часа...

Бутылки, отражаясь в зеркалах, множились и очень скоро заполнили все помещение бара. Равномерные глухие стуки, появившиеся неизвестно откуда, становились все громче и громче, покрывая маячившую перед глазами Васик стеклянную стену сетью тончайших трещин.

– Молодой человек! – снова услышал Васик голос бармена. Тогда смолк стук шагов, раздался оглушительный звон, и бесчисленное множество осколков осыпали Васика с ног до головы.

– Молодой человек! – повторил бармен, с изумлением наблюдая странного посетителя, который, зажмурив глаза, быстро-быстро дотрагивается кончиками пальцев до волос на голове, как будто что-то стряхивает с себя.

– А? – хрипло вскрикнул Васик, очнувшись и открыв глаза, – это ты... А где она?

– Шел бы домой, – повторил бармен, которому видно надоело общаться с явно ненормальным посетителем, – я ведь и охрану могу позвать...

Васик поднялся и молча покинул бар.

– Счастливо отдохнуть, – по привычке сказал бармен и постоял, глядя вслед Васику, примерно полминуты.

– Позвольте вам представить, – проговорила Марианна Генриховна, возвращаясь на кухню, – Иван. Я вам про него только что говорила. Иван, это Даша. Ольга.

Высокий молодой человек, улыбчивый и светловолосый, казавшийся почему-то прозрачным, несмотря на довольно плотное телосложение, слегка поклонился – по очереди – сначала Даше, потом мне. Как мне показалось, на мне свой взгляд он задержал несколько дольше, чем на Даше.

Я с облегчением выдохнула. Все-таки, это был не дядя Моня. А... тот самый жених пропавшей без вести дочери Марианны Генриховны. Кстати, довольно милый молодой человек.

– А мы как раз чай пьем, – сказала Марианна Генриховна, – садись, Ваня, с нами. Мы с Дашей разговариваем, а вот ее подруга явно скучает. Не займешь ее, пока мы с Дашей закончим нашу беседу?

– С удовольствием, – ответил Иван и сел рядом со мной.

«Какой у него приятный голос, – подумала я вдруг, – кажется, такой голос называют бархатный».

Я вдруг поймала себя на том, что слишком долго разглядываю пришельца. Он тоже не сводил с меня глаз. Посмотрев друг другу в глаза, мы одновременно смутились и потупились. Я машинально взглянула на часы.

«Странно, – мелькнула у меня в голове мысль, – шесть часов утра... выходит, мы с Дашей просидели здесь всю ночь? А такое ощущение, что всего часа два»...

Я посмотрела в окно. Шторы были опущены. Потом снова на часы – они так же показывали шесть часов. Секундная стрелка не двигалась.

«Все правильно! – с облегчением подумала я. – Часы у меня остановились... А я-то думала...»

Я подняла голову. Иван отхлебнул чай из чашки, словно по волшебству появившейся перед ним. И снова посмотрел на меня. И улыбнулся, начиная разговор.

– Вы, Ольга, чем занимаетесь?

Радуясь бархатным переливам его голоса, я ответила.

– Реклама, – мягко выговорил он, – очень интересная область деятельности.

– А вы чем занимаетесь? – в свою очередь спросила я.

– Я искусствовед, – ответил Иван и посмотрел на Марианну Генриховну.

Та все разговаривала с Дашей. Сути этого разговора я не уловила, но заметила, что Даша настолько увлечена, что не замечает, что чай свой давно уже выпила – она время от времени прихлебывала из совершенно пустой чашки.

«Как это похоже на Дашу, – подумала я, – увлекающаяся натура, что и говорить... А она ведь и вправду напишет роман. И роман этот будет, я думаю, весьма неплох – если она использует рассказанные ей Марианной Генриховной истории»...

Голоса Даши и Марианны Генриховны равномерно журчали, сливаясь в прозрачный хрустальный поток, словно резной заборчик отгораживающий нас с Иваном от всего остального мира.

– Искусствовед, – сказала я – и мне было легко и приятно говорить с Иваном, – это, наверное, очень занимательно. Не все, конечно, могут позволить себе такую профессию в наше время, когда только финансовыми операциями можно хорошо зарабатывать...

Иван отпил еще чаю и пожал плечами.

– Я каждый день соприкасаюсь с вечностью, – просто выговорил он слова и, из-за верной взятой интонации они не показались слишком вычурными и надуманными, – и как-то не задумываюсь над всеми этими... финансовыми делами.

Он замолчал на минуту, а потом вдруг рассмеялся.

– Что вы? – удивленно спросила я.

– Вспомнил кое-что, – ответил Иван мгновенно посерьезнел, – у меня в детстве был такой альбом – с репродукциями работ мастеров Возрождения...

– Большой альбом в кожаном переплете? – воскликнула я, перебив Ивана. – С репродукцией «Мадонна» Леонардо Да Винчи на первой странице?

Иван несколько удивленно посмотрел на меня, потом радостно засмеялся.

– Точно, он!

– У меня такой же был в детстве! – призналась я и мне внезапно стало очень тепло из-за того, что у меня с этим хорошим человеком Иваном было одно общее детское воспоминание.

– Отец мой запрещал мне смотреть этот альбом, – смеясь, говорил мне Иван, – лет до пятнадцати... Говорил, что рано на голых баб пялиться. Ну, вы же понимаете – я родился в деревне... Марианна Генриховна вам, наверное, уже рассказывала?

– Да, – ответила я, – она много хорошего о вас говорила.

Иван снова пожал плечами и посмотрел на меня так доверчиво, что мне очень захотелось сказать ему что-то... очень-очень хорошее.

«Какие у него глаза, – подумала я, – голубые-голубые. Прямо синие. Как лед. И вместе с тем – теплые. Замечательные глаза»...

– Какие у вас глаза, – проговорил вдруг Иван, – глубокие и умные...

– Как у собаки? – смешавшись от неожиданности, я, конечно, сказала глупость, однако Иван только рассмеялся и чистым смехом своим сгладил неловкость.

– Помню, как я первый раз взял в руки этот альбом... мастеров Возрождения, – сказал Иван, – там так и было написано – мастеров. Не художников, не живописцев, не скульпторов, а именно – мастеров. Помните, такой фильм был – «Город мастеров»? Детский фильм. Он мне очень нравился. Наверное, из-за того, что я часто представлял на месте этих мастеров из фильма – тех... Да Винчи, Микельанджело... и других титанов Возрождения.

– Помню! – воскликнула я, – это был один из моих любимых фильмов детства.

– Так я о чем говорил... – наморщил лоб Иван, – альбом тот в детстве мне казался живым собеседником. Я так много узнал и – что самое главное – понял в своей, тогда еще совсем короткой жизни, что, наверное, из-за этого альбома поставил себе цель – заниматься искусством. А так как никаких особых дарований у меня не было – я стал не заниматься искусством, а изучать его...

– А я в детстве... – почти перебила я Ивана, – как только пошла в школу...

Мы говорили, уже не замечая ничего вокруг себя. Даша, беседовавшая с Марианной Генриховной, ушла куда-то на второй план, кухонька померкла, будто свет электрических лампочек стал много мягче, а перед собой я видела только голубые-голубые глаза Ивана.

И больше ничего.

Васик проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он рывком поднял голову и огляделся.

«Не может быть, – стукнуло у него в голове, – я спал на лавочке? В том самом сквере, в котором мы договорились встретится с Ниной. Вот так здорово... А сколько сейчас времени»?

Он поднял глаза и вдруг тихо ахнул.

Нина стояла перед ним. Прическа ее была растрепанной, а глаза смотрели устало. Васик крепко зажмурился, молясь, чтобы образ возлюбленной не оказался лишь творениям иссушенного горячкой мозга – как тогда в пустынном баре на неведомой улице.

Он крепко протер глаза. Нина никуда не исчезала.

– Я спал, – хрипло сказал Васик, – веришь, всю ночь шатался по городу, не мог никак дождаться десяти часов... Времени встречи... Пришел сюда и заснул. Сейчас – десять утра?

– Еще нет десяти, – каким-то деревянным голосом сказала Нина, – начало восьмого. Я просто шла мимо... домой. Я всегда хожу здесь – через этот сквер. И увидела, что кто-то спит на лавочке... Потом присмотрелась – а это ты. Сначала не поверила – думала – какой-то бомж...

– Не бомж, – выговорил Васик и поднялся, – это я спал... А можно тебя спросить?

– О чем? – произнесла Нина и глаза ее затуманились.

– Я не первый раз вижу, что ты откуда-то возвращаешься утром, – проговорил Васик, – где ты бываешь ночами?

Нина нисколько не медлила, прежде чем ответить.

– Я – проститутка, – сказала она, – зарабатываю себе на жизнь тем, что сплю с мужчинами за деньги.

Она смотрела ему прямо в глаза. Надежда снова вспыхнула у нее в груди.

«Только бы не понадобилось применять средство дяди Мони, – подумала она, – вот сейчас он рассмеется мне в лицо и уйдет. И больше никогда не придет. И все»...

Скулы Васика порозовели и он коротко рассмеялся. Нина отшатнулась от него и закрыла лицо руками.

«Все правильно, – летели в голове ее мысли, – я добилась, чего хотела. Теперь Васик никогда больше ко мне не придет. Я добилась, чего хотела – не пришлось даже применять зелье дяди Мони... Я добилась... Но отчего мне так больно»?..

Васик смеялся все громче и громче. Слезы покатились у него из глаз, а когда рот его искривился болезненно и, вместо смеха, изо рта полетели странные клокочущие звуки, Нина догадалась, что это – истерика. Несильно размахнувшись, она ударила Васика по щеке.

Он мгновенно успокоился.

– И поэтому... – он все еще всхлипывал, – и поэтому ты не хочешь, чтобы мы были вместе? Только из-за того, что тебе приходится зарабатывать себе на жизнь таким способом?.. Назначая встречу, ты хотела мне это сказать? Я... Я давно подозревал что-то подобное... Я тебя люблю, Нина, – произнес он уже совсем другим голосом – не надтреснутым и больным, а глубоким и влажным, – я тебя больше всего на свете люблю. И ничто не заставит меня навсегда отказаться от тебя...

Чтобы больше ни о чем не думать, Нина сжала виски вмиг оледеневшими пальцами. Она шагнула к Васику, схватила его за плечи и сильно прижалась губами к его губам.

И замерла. На гораздо более долгое время, чем рассчитывала. Адская смесь, проданная ей дядей Моней, словно ожила на ее губах. Нина физически почувствовала, как невидимые розоватые крупинки всасываются в кожу Васика.

Тогда она ахнула от отшатнулась.

Васик, задыхаясь, смотрел на нее.

«Теперь нужно сказать... – закружились в сознании Нины горячечные мысли, – нужно сказать ему, чтобы... Чтобы он исполнил»...

Он шагнула к Васику и вдруг разрыдалась. Дважды он открывала рот, что начать говорить, но рыдания душили ее, словно холодные костлявые руки.

Тогда Нина – не в силах совладать с собой – сорвалась с места и бросилась бежать.

По направлению к своему дому.

Пошатываясь и обалдело встряхивая уже одурманенной адским зельем головой, Васик медленно двинулся за ней.

Он прошел насквозь сквер и остановился.

Мутная пелена, стянувшая его мозг, мешала думать. Ничего уже не понимая, Васик мотал головой, пока не наткнулся глазами на большой девятиэтажный дом, стоящий прямо перед ним – выступающий из череды других таких же домов, словно делавший шаг навстречу Васику.

«Двадцать пять» – гласила табличка на стене.

Васик направился во двор дома.