Имею топор — готов путешествовать

3

Я вдруг ощутил настоятельную потребность слинять куда-нибудь подальше, ибо перворожденная посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, что... Обвинение и детская обида, вот что сквозило в ее глазищах.

Я бы сказал, что от волнения у меня пересохло во рту, если бы там не было сухо еще с ночи.

Олник, друг мой, когда-нибудь я тебя утоплю!

Эльфийка! Так вот, значит, откуда у девушки такое... м-м-м... деликатное телосложение.

Минутку, я кое-что проясню насчет эльфов, чтобы вы яснее представили себе ситуацию в целом.

Так вот, среди них выделяют три, э-э, группы. Оседлые культурные, не совсем культурные кочевые (эти разъезжают на фургонах, играют на музыкальных инструментах, поют, немного гадают и воруют лошадей), и наши, местные, «чащобные эльфы», что населяют юго-западные отроги Галидорских гор. Последние известны в Хараште как «бич божий», «паскудники» и еще под десятком нелестных прозвищ. Больше ста лет назад их привел в горы какой-то духовный лидер, расселил в анархические коммуны, после чего благополучно скончался, кажется, от укуса горного клеща. Лишенные пастыря, эльфы удивительно быстро одичали, всего за полстолетия утратив весь шик, красоту и загадочность, присущие Дивному народу. Возможно, виной тому были анархические убеждения, или неупорядоченность быта в сырых пещерах, поразившая почти всех эльфов радикулитом, чахоткой и разными видами лихорадок. Короче говоря, лютни сменили барабаны, шитые золотом одежды — шкуры горных баранов, луки тонкой работы — грубые копья, а мудреные чары превратились в плохо действующие ругательства. Певучий язык оскудел, характер безнадежно испортился; доминирующими чертами в нем стали надменность, агрессия и ксенофобия, в том числе и к своим благополучным собратьям. Вульгарные дикари — вот кем стали чащобники. И вот уже вторую сотню лет, как они обеспечивали крестьянам в Долине Харашты полный комплект неприятностей, доходя иной раз в своих набегах до стен нашего города. Пища, рабы, предметы обихода, алкоголь — этим скрюченным мерзавцам годилось все, что можно отобрать и унести. Синдики Харашты не раз пытались выбить их из горных ущелий, но куда там! Хитроумные ловушки, узкие тропы и привычное отсутствие взаимодействия (на человеческом языке это называется: «Пусть они идут первыми, а мы прикроем с тыла!») между армиями синдиков делали чащобных эльфов неуязвимыми.

В конце концов, хараштийские картографы начали обозначать ареал обитания чащобников кровавыми пятнами с подписью «Эльфы! Опасно!», а синдики, по слухам, согласились выплачивать эльфам дань, что, впрочем, не уберегало земли Харашты от набегов. Вот так и вышло, что чащобные эльфы бросили тень на весь эльфийский род, по крайней мере, в хараштийских пределах, а крестьяне могли устроить самосуд любому эльфу, попавшему им в руки. Кочевые эльфы проезжали Долину Харашты, устраиваясь на ночлег вдали от деревенек. Что касается оседлых — в нашем мире всего одно эльфийское королевство, это Витриум у границ несчастной империи Фаленор — то они случались в Хараште, хм, мельком.

Нет, если у оседлого или кочевого эльфа есть деньги, в городе с ним будут иметь дело, хотя остроухому придется держать ухо востро и, разумеется, не забредать на любой из базаров Харашты. Там, если излагать события предельно сжато, может случиться следующее: крестьяне-узнавание-отрезанная-голова-мы-не-плохие-люди-но-поймите-нас-тоже-шнок-пни-эту-башку-и-позови-маму-будем-праздновать.

Истины ради: и кочевые, и оседлые эльфы не особенно стремятся в Харашту, считая ее тлетворным и пакостным местом, общемировой клоакой и рассадником венерических заболеваний. «Помойка у моря» и «Отрыжка злых богов» — это самые приличные выражения, которыми они ее величают. Приезжих, точнее, приплывших из Витриума эльфов я встречал в Хараште очень редко, и все это были мужчины (их можно отличить от женщин по особо надменному выражению лица) — торговцы листьями арцеллы и разными диковинами. Тут надо бы отвлечься и сказать, что после узурпации фаленорского престола герцогом Тавро Вортигеном эльфам Витриума стало трудновато проводить свои флотилии вдоль имперского побережья, и минуло уже года три с тех пор, как в Харашту заплывал последний эльфийский корабль.

Как вы могли бы догадаться, эльфийку в Хараште я встретил впервые.

Не скажу, к какому из двух цивилизованных племен принадлежала девушка, но она прикрывала уши, а значит, кое-что знала. Она благоухала, но слишком сдержанно, а ее одежда была вполне человеческой. (Не говорю уже о том, что она нашла общий кошелек, тьфу ты, язык с местными судьями.) Нет, она не была случайным гостем в Хараште. Скорее наоборот.

Гм, какая же забота привела эльфийку в нашу без меры унавоженную метрополию? Чего она хочет? Скупила второй этаж, чтобы устроить там салон красоты? Цех по разделке селедки? Фабрику поддельных реликвий? Артель, клепающую праздничные колокольчики? Сомневаюсь, что она посвятит меня в свои планы.

Ах да, про аллергию, если вы еще не устали от назойливых пояснений. Ну вы сами, небось, знаете, что между гномами и эльфами существует труднообъяснимая вражда. Это как кошки и собаки, антагонизм врожденный, впечатанный намертво. При этом каждый десятый гном с незапамятных времен рождается с аллергией на эльфов, — что значит чиханье и насморк, когда остроухий рядом. У многих эльфов, замечу (впрочем, эти сведения не проверены), от соседства с гномами развивается смертная тоска, чреватая самоубийством. Ну и у всех эльфов от звуков гномских йодлей начинается неукротимая рвота. Это безотказное оружие гномы Шляйфергарда использовали издревле, выставляя на флангах армий лучших певцов, и оно действовало до тех пор, пока эльфы Витриума не додумались заливать уши воском. Увы, наши, чащобные эльфы настолько... хм, очеловечились, что гномье пение действовало на них как слабая щекотка.

Вот вроде и все пояснения.

Кстати, хотел бы я посмотреть на эльфийку, которой нравится, когда ее презрительно кличут «эльфкой».

В общем, со всеми этими соображениями я подобрался, ожидая самого худшего. Шансы избежать драки были довольно зыбкими.

Но ничего страшного не случилось: девушка быстро овладела собой. Уголки ее губ стали жестче, а потом на них расцвела царственная улыбка.

—Значит, это ваш напарник? — Сказано это было в стиле: «Стало быть, вы держите дома ручную вошь?»

Я пожал плечами, за спиной демонстрируя Олнику кулак.

— Ну да, а что тут такого? Хороший честный парень, я с ним познакомился в тюрьме...

Серые глаза мазнули по мне, и я ощутил, как на мой лоб наклеивают ярлык: «Развратник, насильник, убийца!»

—Пустяковое дело, — попытался исправить ситуацию Олник, наконец-то учуявший неладное. — Фатик всего лишь лошадь украл. Ну, там, вломил кое-кому... А я так вообще сидел ни за что! Это же Фрайтор, там законы дикие!

Я промолчал, в смущении переступая босыми ногами. Да, то был Фрайтор, одно из последних приключений, будь они неладны! Но не рассказывать же девчонке, как меня кинул наниматель — гроссмейстер рыцарского ордена Чоза Двурогого Аерамин А.О. Фаерано... Гритт, то был один из случаев, когда моя варварская природа взяла свое, и я погнался за гадом в слепой ярости и, кажется, завывая, чтобы вырвать его лживое сердце!

Не догнал, не вырвал, попал в тюрьму, отсидел.

Приключения оплачиваются плохо, вот что я вам скажу.

Да что там, приключения оплачиваются очень, очень хреново! Приключения калечат, преждевременно старят, делают алкоголиком, импотентом, лишают семьи!

В задницу приключения, яханный фонарь!

Нет, не буду оправдываться. Да и вряд ли я еще раз увижу эту эльфийку. Пускай останусь для нее насильником, грабителем и убийцей. Не сопляк, не какой-нибудь карманник, уже хорошо.

В некоторой степени, это было стоическое решение.

Я сделал к Олнику пол-оборота и энергично скривил ту часть лица, которая была невидима эльфийке.

—Нас выселяют, Ол. Будь добр, извинись перед новой хозяйкой этих апартаментов за «эльфку».

Это называется «гамма чувств». То есть когда на лице при сильном потрясении отображаются эмоции совершенно противоречивые. Вот примерно это и произошло с моим другом. Затем он слегка позеленел — то ли от приступа аллергии, то ли от досады. Глядя куда-то в землю (а точнее, в кучу мусора, что покрывала пол), он проговорил с пугающей монотонностью:

—Эльфка покупает нашу контору... А я-то думал, похмелье — это худшее, что будет ожидать меня сегодня утром. — И громко: — Простите, миледи, я был не прав! А-а-апчхи-и-и! — И шепотом мне: — Дамочка уже представилась? Показала бумаги? Ты уверен, что это не разводка? — Он добавил что-то неизустное, что читалось только по глазам.

Но он все-таки понял, как понял это я, что раз «миледи» соизволила подняться наверх, оставив приставов внизу, значит, у нас есть шанс разойтись мирно. Убраться, в смысле, уйти свободными, на своих двоих, на все четыре стороны без проблем. И с гордо поднятыми головами, как и полагается двум неудачникам на бизнес-поле Харашты (умолчим о том, что подобных неудачников чаще находят в подворотнях с перерезанными глотками). Вообще, когда права собственности переходят из рук в руки посредством выселения, может случиться... всякое. Если выселенец ершист, команда приставов пополняется троллями, а уж те «в порядке исполнения служебного долга» могут устроить вам внезапное недомогание, скоростной спуск по лестнице и даже обзорный полет из окна.

Но эта девушка, похоже, была не чужда добродетели. Да-да, у приезжих случаются острые приступы этого недуга. Обычно он проходит через месяц-два, когда они убеждаются, что слова «добродетель» и «Харашта» могут соединяться разве что противоестественным образом.

Короче говоря, я кивнул, не забывая следить за выражением ее лица. Складка между ровных тонких бровей эльфийки мне не очень нравилась.

—Не задирай хвост, Ол. Мы спокойно...

Но он уже решил прокрутить ситуацию до конца и включил план номер девять: сел на пол, уронил голову на руки и запричитал:

—Молю, испытайте сочувствие к нашим проблемам! А-а-апчхи-и-и! У меня родственники, сорок ртов, дедушка инвалид!

Ненавижу план номер девять! Но... Иногда он срабатывает, особенно с женщинами. Здесь нужен напор, здесь нужно все провернуть очень быстро.

—Дедушка? О Небеса! Я не слышал, что случилось? Он поднял голову, на его глазах блестели слезы (а изо рта, добавлю, выхлестывала мощная струя перегара).

—Я не хотел, не хотел говорить, тебе и без того пришлось тяжело последний месяц! Страшный обвал в Джутовых пещерах! Чтобы спасти, пришлось отнять обе ноги! И что теперь? Дети!.. Сорок ртов лишились кормильца. Остался один кормилец — я!

—О Небо, о Великая Торба!

—Поднять их, дать воспитание, чтобы они не пошли по кривой дорожке и не попали в лапы воров и распутников! Но мы разорены!.. Я разорен! Я нищ... Тебе хорошо, Фатик, уйдешь в матросы, а я... Я займу место дедушки! Тяжкий труд в забое! Три года — и хана! Угольная пыль! Они же не знают, что у меня слабые легкие! — По гномьим щекам покатились слезы, чуточку мутные от бродившего в крови алкоголя.

Я сочувственно кивнул.

—Ну а что тебе остается? Опять преступная стезя? Он яростно покачал головой, разметав шлейфы слез, потом вдруг надул щеки и содрогнулся, выпучив глаза. О да, мне ли не знать, что резкие движения головой с похмелья вызывают тошноту.

К счастью, Олник справился и уже через мгновение пришел в себя:

—Нет, как можно? Я же дал зарок!.. Но деньги... кровь этого жестокого мира! Я сойду в шахту, эркешш махандарр! Я сгину там, но не брошу сирот!

Он шустро вскочил на колени и простер к эльфийке руки.

—Пока мы еще здесь, можно, милая госпожа, я спою в честь вашей красоты? У меня отменный бас-тенор, он усладит ваши... уши.

Замечу между строк, что бас-тенор у него и правда был неплохой. Во всяком случае, за исполнение мне краснеть не пришлось.

Потом — верите или нет — он заплакал и согнулся пополам: впрочем, это был, кажется, незапланированный поклон — Олника, я уверен, здорово тошнило.

Я посмотрел на девушку, прикинувшись агнцем. Ее взгляд уткнулся в гнома, словно тот был... ну не знаю, диковинной зверушкой, выставленной в балагане. Обычно эльфы тщательно скрывают свои эмоции, эта же девушка... В общем, на ее лице было то самое живое любопытство, что свойственно по большей части людям (ну и гномам, конечно, тоже).

Олник воспринял ее взгляд как знак одобрения собственных потуг.

Кряхтя, он приподнялся и подскочил к шкафчику с прозрачной витриной, где стояли его наградные кубки — пять штук, все из серебра. Их мы думали вынести сегодня утром по-тихому, как последний резерв...

Щелкнули дверцы, Олник сграбастал кубки и прижал к груди.

— Вот взгляните, милая эльфийка! Это мои награды! Знали бы вы, за какие заслуги они мне достались на фестивале гномской культуры и сочувствия Бургх дер Гозанштадт![4] Вот этот — за опекунство над домом ветеранов! Этот — за взносы в фонд моральной солидарности! А вот этот...

Гравированные надписи на кубках были исполнены на гномском двусложном футарке, и я сомневался, что эльфийка сможет их прочесть. Кубок «за опекунство» был присужден Олнику за победу в скоростном пожирании пирожков, а «моральную солидарность» он получил на конкурсе «Сострой-ка пострашнее рожу!». Добавлю, что мой напарник весьма гордился этими призами.

Он продолжал трещать, атакуя острые уши эльфийки разваристой лапшой. Я испугался, как бы в припадке красноречия он не затянул йодль — вот этого, я думаю, эльфийка бы нам ни за что не простила.

—И вот я прошу самую малость, миледи, если мне будет дозволено взять хотя бы три кубка...

—ПОШЛИ ВОН ОБА!

Вот тут я даже присел, а Олник с перепуга выпустил кубки. По-настоящему разгневанная эльфийка — то еще зрелище. Глаза у нее, как бы это сказать, загорелись, а с растопыренных пальцев готовы были сорваться молнии. Ну то есть мне так показалось — у страха глаза велики, даже если это страх и глаза варвара.

Олник отступил на шаг и быстро отвесил девице поклон. Проигрывать надо с достоинством да еще постараться, чтобы достоинство не пострадало.

—Тогда мы тихонько пойдем, прекрасная леди, — изрек он, расшаркиваясь. — Не думайте о нас плохо.

Она презрительно фыркнула.

Олник подумал и родил сентенцию, от которой я чуть не схватился за голову.

—Это не мы, это жизнь такая тяжелая. Я чуть не отвесил ему пинка.

—Вон отсюда. И вы не возьмете ни крошки.

Она уже говорила спокойно, однако в голосе звучала сталь. Я кивнул, Олник кивнул тоже. Она отодвинулась от двери, освобождая выход, и только сейчас заметила, что за срам на ней нарисован. Клянусь вам, ее ухо само пробилось сквозь локоны! Острый кончик воспламенился, ну просто как свеча.

—Это он сделал! — заявили мы с Олником хором, показывая друг на друга.

Эльфийка молча спрятала ухо, откинув пряди со лба. Лоб у нее был высокий и... Гритт, ну сколько можно? Я снова поймал себя на том, что просто любуюсь девушкой.

—Убирайтесь.

—Миледи, вы разрешите мне хотя бы обуться? Она окинула меня взглядом — снизу вверх. Лицо ее выразило презрение и жалость. На миг она заглянула мне в глаза, потом сделала неопределенный жест рукой, который я истолковал как согласие.

Смущаясь, я одернул штанины:

—Это чернила. Я вчера не свел дебет с кредитом и немного вспылил. А мои ботинки... Они пропали... загадочно.

После чего я присел и открыл обувное отделение платяного шкафа. Рылся я там долго, выгреб паука, горсть пыли и кожаные шлепанцы — они, я это хорошо помню, от прежних хозяев остались. Попутно я успел заглянуть в сам шкаф — топора там не было. Да собственно, я и не надеялся его там найти — никогда и ни за что, даже в самом глубоком опьянении, я бы не сунул фамильный топор в платяной шкаф. И никогда не похоронил бы его под грудами мусора. Значит, топор был где-то в другом месте, вне конторы. И это было хорошо — поскольку формально он принадлежал эльфийке. Иначе говоря, у меня оставался шанс заполучить его обратно.

Я выпрямился и, сгорая от стыда, сунул ноги в проклятые шлепанцы. Они были на два размера меньше, чем надо, и расписаны цветной абстракцией.

—Кхм-м...

—Подлецу все к лицу, — заметил Олник, приоткрыв дверь.

Не глядя на девушку, я вышел в коридор.

—Прощайте, добрая фея, надеюсь на плавное течение ваших дел.

—А также на хорошего мужа с плеткой, — добавил гном шепотом.

Она произнесла что-то на эльфийском мне в спину. Нечто певучее, с интонациями, которые заставили меня вздрогнуть.

Небо, почему я не знаю эльфийского? Почему этот проклятый гном его не знает?

Я не ответил, и мы пошли по коридору, скрипя половицами. Она осталась в комнате. На полпути к выходу мой напарник повернулся, смачно чихнул и изрек:

—Худая-то худая, но я уверен, второй размер груди у нее есть!

Хорошо, что он не сказал этого громко.