Империя Хунну

Кочевое скотоводство

Основные черты экстенсивного скотоводческого хозяйства мало изменились с течением времени. В жестких экологических условиях пастбищных экосистем были выработаны специфические способы адаптации к природной среде, которые подверглись лишь некоторым изменениям на протяжении столетий. Специальные исследования по сопоставлению экономики древних, средневековых и более поздних кочевников показывают, что видовой состав стад и процентное соотношение различных видов, протяженность и маршруты перекочевок во многом детерминированы структурой и продуктивностью ландшафта. Это прослеживается при сравнении средневекового населения и жителей недавнего прошлого Северной Каракалпакии, древних сарматов и калмыков этапа нового времени, ранних и поздних кочевников Казахстана, населения Тувы I тыс. н. э. и ХIХ — начала XX в., кочевников Южного Приуралья и Калмыкии в различные эпохи, монголов периода империи и современности[227].

По этой причине представляется возможным привлекать историко-статистические и этнографические данные по номадам нового и частично новейшего времени для реконструкции экономических, демографических, социально-политических структур и процессов у кочевников, проживавших на данной территории в эпохи древности и средневековья[228].

Наиболее общие сведения о скотоводческой экономике хуннского общества содержатся в первых строках 110-й главы «Ши цзи»[229]. Перевод этого фрагмента вызвал значительные разногласия среди исследователей. Н.Я. Бичурин перевел его так: «Из домашнего скота более содержат лошадей, крупный и мелкий рогатый скот; частью разводят верблюдов, ослов, лошаков и лошадей лучших пород»[230].

Н.В. Кюнер предлагает данный фрагмент перевести несколько иначе: «большинство их скота — лошади, коровы и бараны. Что касается их необычного скота, то [он состоит из] верблюдов, ослов, мулов и отличных коней»[231].

В переводе B.C. Таскина этот отрывок выглядит так: «Из домашнего скота у них больше всего лошадей, крупного и мелкого рогатого скота, а из редкого скота — верблюдов, ослов, мулов, калров, тоту и таны»[232].

В интерпретации де Грота tcamipoe следует переводить как мулов, a momy как лошадей. Термин таны де Грот не переводит[233].

B.C. Таскин посвятил специальную статью, посвященную разбору названий трех последних животных[234]. По его мнению, слово ка/nip скорее всего обозначало «лошак», то есть помесь лошади с ослом. Термин тоту, по всей видимости, обозначал «пони», древнетюркское слово таны — «кулан».

Таким образом, из рассмотренного фрагмента летописи следует, что хунну вели традиционный образ существования для кочевников-скотоводов. Состав стада был классическим для кочевников-скотоводов евразийских степей и включал все пять основных видов разводимых номадами животных: лошадей, овец, коз, верблюдов и крупный рогатый скот (буряты, например, называли данное явление табан хушуу мал, т. е. «скот пяти видов»[235]). Помимо этого у хунну имелись и другие виды разводимых животных.

Из всех видов домашнего скота лошадь имела для кочевников наиважнейшее экономическое и военное значение. Не случайно именно там, где получило распространение так называемое «всадничество» (в Евразии и Северной Африке; причем для афроазиатского номадизма роль лошади выполнял верблюд), кочевники играли важную роль в военной и политической истории до-индустриальных цивилизаций[236].

Н.Э. Масанов отмечает и другие положительные качества лошади: рефлекс стадности, способность к тебеневке, подвижность, сила и выносливость, способность терморегуляции, самовыпаса, необязательность ночлега и т. д. В то же время он фиксирует ряд черт, осложнявших расширенное использование лошади в скотоводческом хозяйстве: необходимость большого числа пастбищ и частых перекочевок, замедленный цикл воспроизводства (сезонность размножения, беременность 48–50 недель, поздний возраст полового (5–6 лет) и физического (6–7 лет) созревания, низкий (всего до 30 %) процент выжеребки, избирательность в воде и кормах и пр.[237].

Исследования палеофаунистических останков показывают, что хуннские лошади (Equus caballus) по своим экстерьерным свойствам близки к лошадям монгольского типа. Высота в холке тех и других равнялась 136–144 см[238]. Монгольские лошади были небольшого роста, неприхотливы, выносливы и хорошо адаптировались в местных суровых природно-климатических условиях. Лошадь использовалась для верховой езды, перевозки грузов, а у бурят — дополнительно в работе на сенокосе. Важную роль выполняла лошадь при пастьбе скота зимой. В случае образования снежного покрова лошадей пускали на пастбище первыми, чтобы они своими копытами разбили плотный покров и добрались до травы (тебеневка). По этой причине для нормального выпаса овец и крупного рогатого скота соотношение лошадиювцы в стаде должно быть не менее чем 1:6. В целом лошадь играла важнейшее место в хозяйственной и культурной жизни номадов, что нашло отражение в фольклоре и обрядовой жизни. Не случайно богатство монголов, бурят, как и других кочевых народов, определялось количеством у них лошадей[239], а в глазах цивилизованных жителей городов и оседлых селений мифологизированный образ воинственного кочевника ассоциировался со свирепым кентавром: наполовину человеком — наполовину лошадью.

Некоторые дополнительные данные можно получить, основываясь на информации о скотоводстве в Забайкалье. Известно, что бурятская лошадь относилась к лошади монгольского типа. В Забайкалье лошадь использовалась для работы с 4 лет при средней продолжительности жизни около 25 лет. Лошадь могла перевозить груз весом 200–400 кг, под седлом проскакать 50 верст без отдыха, а некоторые — до 120 верст за день[240].

Можно предположить, что хуннская элита использовала кроме обычных для номадов Центральной Азии лошадей монгольского типа знаменитых среднеазиатских скакунов «с кровавым потом» (например, ахалтекинцев). Во всяком случае, на драпировке из 6-го кургана из Ноин-Улы изображены породистые скакуны, отличные по своим экстерьерным признакам от мелких приземистых монгольских лошадок[241].

Крупный рогатый скот хунну также относился к монгольскому типу. Об этом свидетельствуют измерения остеологических материалов из коллекций Иволгинского городища[242]. Его высота в холке была около 110 см, вес около 340–380 кг. Ю.Д. Талько-Грынцевич, определяя остеологические коллекции из могильника Ильмовая падь, предположил, что это помесь домашнего быка (Bos taurus) с яком (Poephagus grunnienis L.)[243].

Сопоставляя эти данные с информацией о современных животных Монголии и Бурятии, нетрудно заметить их сходство. В целом крупный рогатый скот более поздних номадов Забайкалья был хорошо приспособлен к суровым местным условиям. Однако он давал гораздо меньше молока, чем при стойловом содержании животных, и отличался меньшим весом, а также хуже переносил перекочевки на длинные расстояния, чем овцы и козы. Для него характерна весьма низкая скорость передвижения, неэкономное освоение пастбищ, слабо выраженные рефлексы тебеневки и стадности. Для крупного рогатого скота характерен замедленный цикл воспроизводства (беременность 9 месяцев, рождаемость до 75 телят на 100 маток)[244].

На хуннских памятниках также встречались останки овец (Ovis aries)[245]. Овцы не требовали особенного ухода, достаточно быстро воспроизводились, легче, чем другие породы, переносили бескормицу. В отличие от других видов скота они более неприхотливы к пастбищным условиям. Из более чем 600 видов растений, произрастающих в аридных зонах Северного полушария, овцы поедают до 570, тогда как лошади — около 80, а крупный рогатый скот — лишь 55 разновидностей трав[246].

Овцы способны пастись на подножном корме круглый год, пить грязную воду с повышенной минерализацией, а зимой обходиться без воды, поедая снег, легче переносят перекочевки, чем крупный рогатый скот, меньше теряют веса и способны к быстрой нажировке. Овцы являлись для кочевников источником основной молочной и мясной пищи. Баранина считалась по своим вкусовым и питательным качествам лучшим мясом. Из овечьей кожи изготавливался основной ассортимент одежды, а из шерсти катался незаменимый для номадов войлок[247].

Овцы ягнились обычно в апреле или в мае (беременность 5 месяцев). Чтобы это не происходило ранее, скотоводы применяли методы контроля за случкой животных (использование специальных передников, мешочков, щитов из бересты и пр.). Плодовитость овец составляла примерно 105 ягнят на 100 маток. Чтобы приплод был обеспечен достаточным количеством молока и свежей травы, случка овец производилась в январе-феврале[248].

После зимних голодовок овцы гораздо быстрее восстанавливали свой вес и за лето прибавляли почти 40 % массы[249]. Средняя масса монгольских и аборигенных бурятских баранов равнялась 55–65, а овец 40–50 кг[250]. Чистый выход мяса с одной головы равнялся 25–30 кг[251]. Кроме мяса, овцы являлись источником шерсти. Овец стригли, как правило, один раз в год, в конце весны — начале лета. Буряты настригали с одной овцы 2,5 фунта шерсти[252].

Хунну также разводили коз (Сага hircus). Их кости встречаются в могильниках Забайкалья. В Ильмовой пади, например, их около 40 % — самая представительная коллекция из всех видов жертвенных животных[253]. Однако, скорее всего, по аналогии с другими кочевниками Центральной Азии можно предположить, что коз у бурят (как и у других номадов Центральной Азии и Сибири) было в целом немного (5–10 % от общего поголовья стада). Их разведение считалось менее престижным, чем содержание в стаде овец. На этот счет у бурят существовала даже специальная пословица: «Ядапан хун ямаа бариха» («коз держит неимущий»)[254].

Кости верблюда (Camelus bactrianus) встречаются на хуннских памятниках в Забайкалье достаточно редко. Они были обнаружены, в частности, на Иволгинском городище[255]. Находки костей верблюда известны и в Ноин-Уле в Монголии[256], а также подтверждены древнекитайскими письменными источниками[257]. Среди главных достоинств верблюда следует отметить его способность длительное время (до 10 суток) обходиться без воды и пищи, а также умение пить воду с высокой степенью минерализации и поедать виды растительности, непригодные для скармливания другим видам домашних животных. Не менее важными достоинствами верблюда являлись его мощная сила, высокая скорость передвижения (что обусловило его стратегическое значение для североафриканских номадов), большая масса (до 200 кг чистого мяса и около 100 кг сала), длительный лактационный период (до 16 месяцев) и пр. В частности, в прошлом веке у бурят верблюдов содержали главным образом в богатых хозяйствах. Они использовались для перевозки грузов. Под вьюком верблюд способен перевезти до 300 кг, а в санях — до 500 кг со скоростью 7–8 км/ч. Правда, по сравнению с лошадью или волом верблюд более придирчив к дороге (он неустойчив на гололедице или в грязи). Через три часа дороги ему нужно давать время отдохнуть. Для верблюдов также характерно отсутствие рефлекса тебеневки, необходимость больших площадей выпаса, плохое перенесение холодов и сырости, замедленный цикл воспроизводства (половая зрелость 3–4 года, низкая фертильность самок — примерно раз в 2–3 года, длительный период беременности (более года), низкая рождаемость — 35–45 верблюжат на 100 маток. В Забайкалье мясо и молоко верблюдов в пищу не использовались[258].

Наконец, необходимо упомянуть еще об одном виде домашних животных — собаке — постоянном помощнике и спутнике человека начиная с глубокой древности. Коллекции костей собак (Canis domesticus; по определению В.Е. Гаррута и К.Б. Юрьева — Canis familiaris) из могильника Ильмовая падь были определены Ю.Д. Талько-Грынцевичем. Он предположил, что собаки хунну Забайкалья были близки к современным монгольским собакам[259].

Как же соотносились между собой различные виды скота в процентном отношении? Относительно хунну у нас таких сведений нет, но мы с полным основанием можем воспользоваться этнографическими параллелями с более поздним временем. Самым ценным видом скота считались лошади, но наиболее многочисленными в стаде в процентном соотношении были овцы[260]. Овцы, в целом, занимали 50–60 %. Примерно 15–20 % стада составляли лошади и крупный рогатый скот. Оставшаяся часть приходилась на коз и верблюдов, которых в структуре стада было меньше всего.

Численность номадов

Какова была численность номадов в Хуннской империи? Основываясь на данных о количестве воинов у хунну, можно приблизительно рассчитать численность населения империи в целом. Методика, традиционно применяемая в кочевниковедении, очень проста. Не без оснований считается, что количество воинов примерно соответствует общей численности взрослых мужчин (у хунну: «все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся конными латниками»[261]). Намио Эгами[262] тщательно проанализировал многочисленные данные, содержащиеся в китайских исторических хрониках, о соотношении общей численности кочевников с количеством воинов и пришел к выводу, что это соотношение 5:1. Из летописей[263] дополнительно известно, что после распада империи у южных хунну в 90 г. н. э. было 34 000 семей, 237 300 человек и 50 179 воинов (соотношение 4,7:1). Экстраполируя эти данные на время расцвета Хуннской державы, можно рассчитать максимальную численность населения степной империи в годы царствования Модэ: 300 000 × 5 = 1 500 000 человек. Такого мнения о численности хунну придерживаются многие исследователи[264].

Насколько правильны подобные расчеты? Исследования по теоретической и сравнительной демографии показывают, что определение доли взрослых мужчин в ⅕ часть от общей численности населения для кочевников вполне правдоподобно[265]. Другое дело, в какой степени точны сведения древних летописцев. Китайцы имели солидную для своего времени статистику, но едва ли китайские лазутчики могли дать реальную информацию о блуждающих «в поисках воды и травы» номадах, «отрезанных горными долинами и укрытых песчаной пустыней». Оценки имеют приблизительный характер. Знаменитый Чжунхан Юэ говорил, что численность номадов была меньше населения одной ханьской области[266], но в то же время другой источник (цзянь 48 «Хань шу») свидетельствует, что количество кочевников было сопоставимо по величине с населением крупного китайского округа[267]. Теоретически также можно допустить, что «сто тысяч» для китайцев в данном случае означало не реальное число, а понятие, близкое по смыслу (но не по содержанию!) русскому тьма (нечто вроде «очень, очень много»)[268]. Возможно, что «триста тысяч» обозначает три раза по «очень, очень много», т. е. отражает административно-территориальное деление Хуннской империи на центр, левое и правое крылья. Иррациональный характер значения числа «триста тысяч» отмечался и другими авторами[269].

В то же самое время Л.Н. Гумилев не без оснований считал данные Сыма Цяня стандартным преувеличением китайских хроник. Он основывался на том, что население Монголии даже в середине XX в. было вдвое меньше расчетного[270]. Действительно, к 1918 г. (более репрезентативному для сопоставления с хунну) население Монголии составляло около 650 000 человек[271]. Даже в XX столетии численность скотоводов осталась примерно на таком же уровне, хотя в целом население Монголии возросло за счет урабанизационных процессов почти в три раза[272].

По этой причине более надежны расчеты численности населения кочевых обществ на основе определения продуктивности пастбищных ресурсов и вычисление на основе этого вероятного поголовья стад животных и численности скотоводов. Подобная методика основана на моделировании энергетических процессов в экосистемах, определении вероятной численности диких и домашних животных, а также людей на основе первичной биопродукции аридных пастбищ. Поскольку человек является одним из компонентов экосистемы, людей может быть столько, сколько их способно прокормиться за счет имеющихся в экосистеме ресурсов. Следовательно, численность кочевников прямо опосредована количеством разводимых животных. В свою очередь, численность домашних животных зависит от объемов пастбищных ресурсов. Нарушение равновесия экосистемы (например, чрезмерное стравливание пастбищ) ведет к кризису. Экосистема автоматически стремится восстановить оптимальное соотношение между трофическими уровнями. В сложившейся ситуации (если нет возможности откочевать на другие территории) животным не хватает кормов, они гибнут от истощения и голода, хуже переносят зимние холода. Это сразу же отражается на численности самих номадов, их благосостоянии и политической системе. Со временем баланс между продуктивностью пастбищ, поголовьем животных и количеством людей, кочевавших на данной территории, восстанавливается.

В отечественном кочевниковедении одним из первых попытался использовать данные экологии для определения численности населения Б.Ф. Железчиков, применив их к истории сарматов Южного Приуралья и Заволжья (1984). Однако в его расчеты вкралась досадная ошибка[273], он не учел несколько важных обстоятельств: наличие в экосистеме помимо домашних еще и диких копытных животных, обязательное деление пастбищ на зимние и летние, неодинаковое количество кормов, съедаемых разными видами домашних животных, характер питания самих скотоводов и пр. В настоящее время появились более совершенные методики, которые учитывают эти и другие факторы[274].

Авторы данных разработок совершенно справедливо отмечают, что кочевники никогда не эксплуатировали всю территорию разом. Они поочередно переходили со своими стадами в соответствии с годовым хозяйственным циклом. Еще китайский евнух Чжунхан Юэ отметил эту особенность экономики хунну: «скот же питается травой и пьет воду, переходя в зависимости от сезона с места на место» (выделено мной. — Н.К.)[275]. Особенно важным в этой оценке, с моей точки зрения, представляется то, что Чжунхан Юэ определенно указывает на существование у хунну упорядоченной системы маршрутов сезонных перекочевок.

В кочевниковедении принято выделять несколько различных моделей кочевания (кочевая, полукочевая, полуоседлая и т. п.), а также несколько типов сезонного передвижения номадов (меридиональный, радиально-круговой, широтный, эллипсоидный и пр.). Данные по монголам конца прошлого и первой половины нынешнего века позволяют глубже раскрыть этот аспект проблемы. У современных монголов нет единственной схемы перекочевок. Одни номады, как, например на Ононе, уходят на зиму в тихие предгорные долины или даже в горы, а летом спускаются в широкие плодородные долины рек. Скотоводы Гобийского Алтая, наоборот, летом кочуют со своими стадами на горных пастбищах, а зимой перемещаются в предгорья. В целом в Халха-Монголии известно не менее десятка различных вариантов моделей сезонного кочевания. Основная часть монголов кочует со скотом в среднем 2–4 раза в год. Однако количество перекочевок и радиус кочевания существенно разнятся в зависимости от продуктивности пастбищ. В плодородных хангайских степях номады кочуют в пределах 2–15 км. В гобийских полупустынных районах радиус намного больше — от 50 до 70 км. Самые большие перекочевки — в пределах 100–200 км — совершают монголы Убур-хангайского и Баян-хонгорского аймаков. Количество перекочевок в этих аймаках может достигать 50 и даже более[276].

Интересно также сопоставить эти сведения с соответствующими данными по Забайкалью. Буряты предпочитали устраивать летники поближе к источникам водопоя, тогда как зимние пастбища выбирали в местах покосов, по возможности защищенных от ветров (в распадках, у подножий сопок и гор), а также там, где оставалось много ветоши[277]. В середине XIX в. хоринские буряты перекочевывали от двух до четырех раз в год. Деревянные юрты составляли примерно четвертую часть от общего их количества. Но общее число оседлых жителей также было невелико: 308 человек из 38 тысяч населения Хоринского ведомства. Кударинские и баргузинские буряты войлочных юрт уже не имели, жили летом в деревянных юртах, а зимой в домах русского типа. Перекочевки они совершали всего два раза в год с зимников на летники и обратно. Селенгинские буряты, которые были расселены, кстати, в местах наибольшей концентрации археологических памятников хунну, кочевали, как правило, четыре раза в год, совершая сезонные перекочевки между пастбищами. Количество войлочных и деревянных юрт у селенгинских бурят было одинаковым[278].

Только значительные природные катаклизмы (снегопады, засухи) могли привести к нарушениям сложившихся маршрутов перекочевок и крупных миграций в пределах нескольких сотен километров[279].

В то же время необходимо иметь в виду, что границы Хуннской державы не были постоянными на протяжении 250 лет существования степной империи. Крупные политические события периодически нарушали сложившиеся модели кочевания. Вытеснение номадов из Ордоса при Цинь Шихуанди (215 г. до н. э.), а затем снова при ханьском императоре У-ди в конце II в. до н. э., привело к массовым переселениям номадов на север за пустыню Гоби и необходимости пересмотреть устоявшиеся в Халха-Монголии ареалы кочевания хуннских племен. Еще один серьезный период нарушений традиционных систем кочевок связан с гражданской войной 60–36 гг. до н. э. Сформировалось несколько различных враждующих между собой группировок, из числа которых выжили две наиболее мощные, возглавляемые братьями Чжичжи и Хуханье. Первоначально противостояние между ними осуществлялось по оси «север» — «юг», позже переместилось в плоскость «запад» — «восток». Последнее крупное нарушение традиционных систем кочевания связано с распадом Хуннской державы в 48 г. на «северную» и «южную» конфедерации.

В связи с этим все производимые ниже расчеты справедливы только в отношении стабильной экологической, хозяйственной и политической ситуации в обществе хунну, когда номады имели достаточно устойчивые маршруты передвижения и стабильные, закрепленные традицией сезонные пастбища.

Представляется очевидным, что наиболее важными для годового выпаса скота были именно зимние пастбища. Нельзя не согласиться с точкой зрения, что именно зимние пастбища лимитировали в конечном счете общее количество поголовья домашнего скота[280]. Поскольку Для степей Монголии характерны бесснежные зимы, практически все ее пастбищные территории были потенциально пригодны для организации зимовок. Тем не менее, как показывает практика, площадь зимних пастбищ занимала 30–50 % от всех имеющихся ресурсов.

Формула емкости (или нагрузки) пастбищ, рассчитанная специалистами по животноводству, выглядит следующим образом:

Н = У: (Ц × К),

где Н — продуктивность пастбищ, У — урожайность корма, Д — период использования пастбищ (зимний сезон условно длится 90 дней), К — потребность животных в кормах (в кг или кормовых единицах).

Урожайность различных участков монгольских степей колеблется в зависимости от природно-климатических зон и от времени года от 0,6–2 ц/га в пустынях до 9–20 ц/га в долинах рек. Средняя урожайность колеблется в пределах 2,5–3,5 ц/га[281].

Однако необходимо иметь в виду два важных обстоятельства: во-первых, величина (У) не должна была равняться 100 %, так как стравливание всей травы вело к дигрессии пастбищ (в современном кочевом скотоводстве в Монголии коэффициент использования травяного покрова принимается за 0,5; для древности и средневековья, видимо, следует принять величину 0,3[282]); во-вторых, продуктивность пастбищ в осенний период была примерно на 30 % меньше, чем в летнее время года, а в весеннее и зимнее время составляла 35–38 % от валового урожая трав[283].

Примем условную величину отчуждаемого травостоя с зимних пастбищ при нагрузке на пастбища в 30 % за 1 ц/га. Также известно, что питательная ценность одного килограмма зимних трав (ветоши) равняется примерно 0,32 кг условных кормовых единиц (1 к.е. = 2500 ккал энергии)[284]. Воспользуемся этими данными и рассчитаем величину (У):

1 ц/га × 0,32 = 32 кг к.е./га.

Величина (Д) условно принимается за 90 дней — продолжительность зимнего сезона.

Величина (К) известна по исследованиям в области животноводства. Суточная потребность в кормах одной овцы оценивается в 0,91 к.е. (4–5 кг сухой массы). Кормовая потребность одной головы крупного рогатого скота равняется 4,7, а лошади — 6,1 от условной головы овцы[285].

Для удобства расчетов имеет смысл привести все эти данные к единому знаменателю. А.А. Тортика, В.К. Михеев и Р.И. Кортиев проделали большую работу по систематизации ряда сведений о количестве разных видов животных, приходящихся на одно хозяйство в различных номадах Евразии (хунну, тангуты, монголы разных эпох, калмыки, казахи, киргизы, тувинцы, каракалпаки). Основываясь на этих данных, они предложили ввести некий условный эквивалент в 36 условных овец на одного человека[286]. Эти выводы перекликаются с аналогичными расчетами других исследователей[287].

Рассчитаем теперь по формуле из работы А.А. Тортики, В.К. Михеева и Р.И. Кортиева вероятное количество населения хунну, кочевавшего на территории Западного Забайкалья. Формула численности кочевого населения основана на приведенной выше формуле определения нагрузки на пастбища, используемой в современном сельском хозяйстве и выглядит следующим образом:

Числ тш = (Кс × У × Пзим): (К × Д);

Числ тах = Ктах × (Кс × У × Пзим): (К × Д).

Кроме уже известных переменных (У — урожайность в килограммах кормовых единицах сухой массы на 1 га (32 кг к.е./га), К — суточная потребность в кормах (0,91 к.е.), Д — количество зимних дней — 90), здесь введены новые величины: Пзим — площадь зимних пастбищ, Кс — коэффициент поправки на социальное расслоение, Ктах — коэффициент максимального изъятия корма.

Площадь зимников обычно составляет 30–50 % от общей площади территории пастбищ. Численность сельскохозяйственных угодий в Монголии оценивается по разным источникам от 120 до 140 млн га[288]. Учитывая, что часть пастбищ в современности используется под сенокосы или под земледельческие угодья, а уровень пастбищной дигрессии в хуннское время был намного ниже, представляется целесообразным считать, что в хуннскую эпоху площадь пастбищ составляла 140 млн га. Следовательно, численность зимников у хунну могла равняться 42–70 млн га.

Коэффициент поправки на социальное расслоение отражает имущественную и социальную дифференциацию в сложных номадных обществах. Известно, что богатые скотоводы чаще кочевали и использовали большее количество пастбищных территорий. Это связано, во-первых, с тем, что они имели больше животных и для их выпаса требовалось большее количество ресурсов; во-вторых, богатые скотовладельцы имели в структуре стада больший процент лошадей и верблюдов, что обеспечивало более высокую скорость кочевания их стад[289]. Согласно расчетам, величина коэффициента высчитывается исходя из условного количества животных, которое могли иметь богатые, обычные и бедные скотовладельцы, деленное на 36 условных овец. Коэффициент равняется 0,0202[290].

Коэффициент максимального изъятия корма принят за 1,5.

Окончательные расчеты количества номадов, способных кочевать на территории нынешней Монголии в хуннскую эпоху, выглядят следующим образом:

при П зим 30 %:

Числ min = (0,0202 × 32 × 42 000 000): (0,91 × 90) = = 331 487 человек.

Числ mах — 1,5 × (0,0202 × 32 × 42 000 000): (0,91 × 90) = = 497 230 человек.

при П зим 50 %:

Числ min = (0,0202 × 32 × 70 000 000): (0,91 × 90) = = 552 478 человек.

Числ max = 1,5 X (0,0202 × 32 × 70 000 000): (0,91 × 90) = = 828 717 человек.

Необходимо учесть еще один фактор. Степи Монголии эксплуатировались не только домашними, но и дикими животными. Основываясь на данных Б.Д. Абатурова, И.В. Иванов рассчитал, что биомасса наиболее распространенных видов диких млекопитающих аридных степей колеблется в пределах 3–10 кг/га. В экосистемах с равновесным состоянием, где отчуждается 30–40–50 % пастбищной продукции, биомасса домашних животных не должна превышать соответственно 16–22–25 кг/га[291]. В противном случае можно говорить о кризисной нагрузке на пастбища. Исходя из этого, проверим, насколько правильны наши расчеты численности животных и древнего скотоводческого населения монгольских степей. Умножим вычисленное количество людей на 36 условных овец и получим условное поголовье всех домашних животных, способных прокормиться на данной территории. Умножив полученную величину на средний вес овцы (50 кг) и разделив результат на площадь степных пастбищ (140 000 000 га), высчитываем, что даже при максимальном коэффициенте изъятия корма масса домашних животных будет чуть более 10 кг/га.

Таким образом, можно сделать следующий вывод: численность номадов, кочевавших на территории Монголии в хуннскую эпоху, могла составлять 350–800 тыс. человек.

Однако необходимо иметь в виду, что в период расцвета хунну территория империи не ограничивалась Халхой, а включала Внутреннюю Монголию, Ордос, территории Синьцзяна. В состав хуннской армии входило население зависимых от империи народов Маньчжурии, Забайкалья, Саяно-Алтая, Тувы. На рубеже III–II вв. до н. э. на сторону хунну перешло много ханьских военачальников различных рангов[292]. Если вспомнить, что количество монголов юань-ского времени оценивается разными исследователями в пределах 1–2,5 млн номадов[293], что сопоставимо с ойратско-джунгарским периодом истории Монголии[294], то численность Хуннской империи в 1–1,5 млн человек не покажется сверхневероятной.

Точно так же была рассчитана вероятная численность кочевого населения юго-западного Забайкалья[295]. В хуннское время на этой территории могло кочевать от 12 до 26 тыс. номадов. В военном отношении это от 2–3 до 5 «тысяч» лучников. Можно предположить, что в совокупности с земледельческим населением они представляли самостоятельное воинское подразделение с военачальником в ранге так называемого «слабого» ваньци (темника), имевшего в подчинении около 5–7 тыс. воинов.

Оседлое население

Как уже подчеркивалось, в китайских династийных хрониках хунну обычно описываются как не имеющие определенного места жительства пастухи, беспорядочно передвигающиеся в поисках пищи по бескрайним пространствам холодной «северной пустыни». В этой характеристике сквозит пренебрежительное отношение образованных конфуцианцев к диким, лишенным добродетельности неотесанным варварам.

Однако, если внимательно просмотреть тексты глав летописей, посвященных хунну, то в них можно обнаружить определенное количество упоминаний о строительстве населением Хуннской державы оседлых, защищенных стенами поселений, выращиванием и использованием в пишу различных злаков[296]. Есть на этот счет соответствующие археологические данные. На настоящий день известно почти два десятка городищ с культурным слоем, относящимся к хуннскому времени[297].

Достаточно благоприятными для занятия земледелием, в частности, были земли Северной Монголии и Южной Бурятии. Среднегодовые осадки в этой физико-географической зоне в лучшие годы могут достигать 400 мм[298], что в совокупности с наличием сети рек является важнейшей предпосылкой для развития в регионе земледелия[299]. Не случайно именно здесь находятся многие (известные на настоящий момент) городища и поселения хуннского времени.

Наиболее изученными из оседлых памятников хунну являются Иволгинское городище, городище Баян-Ундэр, поселение Дурены, расположенные на территории современной Бурятии[300].

Какое место занимали оседлые населенные пункты в структуре хуннского общества? Этот вопрос по-прежнему остается открытым. Мнения специалистов существенно расходятся. Одни полагают, что хунну не были «чистыми» кочевниками, а представляли полукочевой этнос[301]. По мнению других авторов, городища заселялись в основном иммигрантами или пленниками из оседло-земледельческих обществ[302].

Функциональный статус хуннских городищ еще предстоит выяснить. В частности, они не могли выполнять важную оборонительную роль. Их размеры невелики, и они не были способны задержать большие армии. Кроме этого, сами хунну скептически относились к возможности пассивной обороны в осаде[303]. Номады делали основной акцент на подвижность своих армейских подразделений и кочевий и видели в этом одну из главнейших причин своей военной неуязвимости. Еще один интересный момент, отмеченный специалистами: на хуннских городищах в Бурятии[304], в отличие от городищ на территории Монголии[305], не обнаружено черепицы, которая является индикатором строительства зданий с административными или культовыми функциями.

В то же самое время имеющаяся в настоящее время источниковая база по археологии хунну позволяет по-новому интерпретировать некоторые из аспектов данной темы. Наиболее изученным из оседлых хуннских памятников является Иволгинское городище, длительное время исследовавшееся петербургским археологом А.В. Давыдовой. Городище расположено неподалеку от г. Улан-Удэ. Оно представляло собой неправильный прямоугольник со сторонами примерно 200 на 300 м. С трех сторон было защищено фортификационными сооружениями (4 вала и 3 рва между ними), с четвертой стороны городище примыкало к р. Селенге. Многолетними археологическими исследованиями вскрыто около ⅒ части общей площади памятника, исследовано более 50 жилищ, а также много иных хозяйственных и прочих сооружений. Городище, а также синхронный ему могильник (216 погребений), являются наиболее изученными памятниками хуннской эпохи. Материалы раскопок опубликованы практически полностью[306], что дает возможность решать на их основе не только специфические археологические проблемы (классификация и типология инвентаря, культурная принадлежность, хронология и датировка и т. д.), но и реконструировать различные стороны хозяйственной, социальной и духовной жизни.

Представляется очевидным, что основное население городища вело оседлый образ жизни. В подтверждение этому имеется ряд прямых и косвенных аргументов. Во-первых, отказ от пасторального образа существования и прозябание за высоким частоколом, отгороженным от внешнего мира, должно было восприниматься кочевниками как крайне нежелательная альтернатива. Во-вторых, остеологические материалы Иволгинского городища[307] свидетельствуют о полуоседлом характере животноводства его жителей. Это, в частности, подтверждается достаточно низким в процентном отношении количеством костей особей мелкого рогатого скота (овцы — 22 %, козы — 4 %) и в то же время весьма высоким показателем таких животных, как собаки (29 %), крупный рогатый скот (17 %) и особенно свиньи (15 %), разведением которых подвижные скотоводы Забайкалья[308] не занимались.

Даже если сопоставить эти сведения с остеологическими коллекциями Ильмовой пади (имея в виду, что данные коллекции в большей степени отражают культурные особенности погребальной тризны у хунну, чем собственно количественное соотношение скота), то последние гораздо больше соответствуют традиционной структуре стада у кочевников-скотоводов Евразии: козы (40 %), коровы и быки (30 %), овцы (11 %), собаки (5 %), лошади (5 %)[309]. Состав стада у кочевников Монголии и Бурятии более позднего времени подтверждает правильность такого вывода (см. первый раздел главы).

Скорее всего, правильным было бы предположить, что основное население городища не являлось кочевниками и, следовательно, не принадлежало к хуннскому этносу. Многонациональный характер населения городища подтверждают: анализ остеологических коллекций, конструктивные особенности иволгинских жилищ, специфика хозяйства, некоторые аналогии в инвентаре, антропологический анализ костяков расположенного рядом могильника, особенности погребального обряда захороненных.

Преобладание в остеологическом материале городища костей таких животных, как собака (29 %) и свинья (15 %)[310], в совокупности с широко используемой на городище традицией строительства «кана» невольно наводит на мысль о том, что, возможно, определенная часть жителей городища были выходцами с Дальнего Востока. Известно, что собака является традиционным деликатесом народов Китая, Маньчжурии и Корейского полуострова, а свинья с глубокой древности входила в число излюбленных лакомств «восточных иноземцев»[311]. В то же самое время показательно, что в остеологических коллекциях из Ильмовой пади на долю собак приходится всего 6 %, а кости свиньи не упоминаются совсем[312]. Отчасти уместно здесь сослаться и на этнографические материалы.

В конце прошлого века у бурят Западного Забайкалья, ведших полуоседлый образ жизни, на 123 тыс. человек приходилось всего 800 свиней. В среднем это составляло примерно 0,03 головы на одно домохозяйство. Более подвижные буряты Восточного Забайкалья (35 тыс. человек) по данным статистики имели лишь 100 свиней, что в процентном соотношении и того меньше[313].

Раскопки Иволгинского городища показывают, что его население активно занималось рыболовством. На памятнике обнаружены кости различных видов рыб: тайменя, ленка, хариуса, леща, щуки и др.[314]. В 10 погребениях Иволгинского могильника обнаружены кости рыб[315]. В то же самое время известно, что кочевые скотоводы Монголии и Забайкалья (монголы и буряты) рыболовством практически не занимались[316]. Более того, современники хунну сяньби также не умели ловить рыбу. Незадолго до свой смерти основатель Сяньбийской степной империи Таньшихуай, обеспокоенный тем, что чистое кочевое скотоводство не удовлетворяет потребностей номадов в пище, переселил откуда-то «с востока» более тысячи семей народа вожэнь на реку Ухоуцинь (совр. Ляохэхэ в Маньчжурии), заставив их заниматься рыболовством, чтобы «восполнить недостаток в пище»[317].

Традиция сооружения канов (кор. ондоль) несомненно не местного происхождения и фиксируется в Байкальской Азии только в хуннское время[318]. Как свидетельствуют исследования последних лет, самые ранние сооружения данного типа обнаружены на севере КНДР и в приграничных с Кореей районах Китая и только впоследствии кан распространился на сопредельные территории Маньчжурии, Дальнего Востока России и Корейского полуострова[319]. Его появление в Бурятии скорее всего является следствием привнесения традиции на более холодную территорию Байкальской Азии каких-либо групп «восточных иноземцев» или китаеязычных носителей данной строительной традиции с юго-востока.

Часть жителей городища наряду с сельским хозяйством занималась и ремесленным производством. По концентрации в отдельных жилищах находок разных категорий прослеживается специализация их обитателей. Так, в жилище № 25 обнаружено большое число изделий и заготовок из кости, в жилище № 32 — железные орудия труда и формочки для отливки металла, в жилище № 41 много керамики и керамического брака, в жилище № 49 панцирные пластины и другие предметы вооружения[320].

Технология земледельческих орудий определенно связана с Китаем. Лопата, обнаруженная на Иволгинском городище[321], и кельты[322] аналогичны ханьским лопатам и кельтам[323], хуннские насады на пахотные орудия[324] очень похожи на древнекитайские[325], а серповидные ножи[326] подобны традиционным китайским серпам[327].

Истоки хуннской ремесленной гончарной традиции, по всей видимости, также находятся в земледельческом мире[328]. Из всех типов сосудов особенно хотелось бы выделить изделия с отверстиями в дне[329]. Они использовались для широко распространенного в Ханьском Китае способа приготовления риса и иных круп на пару[330].

На городище, кроме этого, был обнаружен ряд предметов, на которых имелись знаки китайской письменности. К их числу относится, например, каменное точило[331], надписи на трех сторонах которого были интерпретированы китайским археологом Ся Наем[332] как суй (количество лет), чу (враг, соперник, ненавидеть, мстить; этот иероглиф использовался в качестве фамилии) и дан (партия, административная единица в 500 дворов; этот иероглиф также мог использоваться в качестве фамилии).

На дне сосуда из жилища 21 было обнаружено клеймо ремесленника с китайским иероглифом «и»[333]. Представляет большой интерес надпись на днище сосуда из жилища 21[334], которая по интерпретации выше цитированного профессора Ся Ная[335] является иероглифом ханьского времени и, переводимым им в значении «заслуженно». Не менее интересны оттиск на донышке сосуда из жилища 50[336], который похож на иероглиф чжу (хозяин, правитель), оттиск иероглифа ван еще на одном донце сосуда, прочтенный по моей просьбе А.Л. Ивлиевым, оттиск на дне сосуда из жилища 13, схожий с иероглифом ту (картина) и процарапанная надпись на внутренней части венчика другого сосуда, похожая на иероглиф цзин (колодец)[337]. Некоторые оттиски на керамике не поддаются прочтению[338], однако не исключено, что это могли быть клейма мастеров.

Поскольку даже верхи хуннского общества не отличались особенным знанием китайской письменности (достаточно напомнить хорошо известный эпизод с подменой шаньюевой печати по приказу Ван Мана), то едва ли простые номады могли быть более грамотными, чем их вожди. А раз так, то логично предположить, что надписи на предметах из Иволгинского городища были сделаны не хуннами, а выходцами из оседло-земледельческого мира и, скорее всего, иммигрантами или военнопленными из Китая.

А.В. Давыдова полагает, что погребальный обряд населения Иволгинского могильника отличался от хуннского и был в целом более бедным[339], хотя и не отличался однородностью[340]. Данное обстоятельство, по ее мнению, свидетельствует: (1) о межэтнической стратификации, (2) социальных отличиях между иммигрантами (так называемыми циньцами[341]) и военнопленными, (3) пленниками в первом поколении и потомками угнанного земледельческого населения. Косвенно на это указывают разнообразие и размеры строительных конструкций соседнего с могильником Иволгинского городища, а также обнаруженный в этих объектах инвентарь[342].

Физико-антропологические исследования черепов из Иволгинского могильника подтверждают предположение А.В. Давыдовой о многоэтничном характере населения городища. По мнению И.И. Гохмана, жители городища относились к трем различным антропологическим группам: (1) хуннской (согласно А.В. Давыдовой некочевая часть); (2) аборигенной (возможно, из числа потомков «плиточников»); (3) китайской из числа перебежчиков и военнопленных[343].

Иволгинское городите: палеоэкономическая модель

Какова была численность населения Иволгинского городища? Ответить на этот вопрос можно, зная количество жилищ и их размеры. В «демографической археологии» существует большое число специальных исследований, в которых обосновываются нормы площади пола на одного человека[344]. Минимальные величины находятся в пределах 1,8–3,6 м².

На памятнике раскопано 54 жилища. По площади пола они разбиваются на несколько групп:

до 10 м — 4 жилища, в которых могли жить максимум 2 человека; до 20 м — 13 жилищ, в которых могли проживать до 4 человек; до 30 м² — 24 жилища, в которых могли жить 6–7 человек; более 30 м² — 13 жилищ, в которых могли жить от 6 до 8 человек; более 100 м² — 1 жилище (№ 9), которое явно выполняло административные функции.

Суммируем эти данные. Получается, что в жилищах могло проживать до 300 человек. Если допустить, что часть жилищ занимали лица с высоким общественным статусом и, следовательно, там жило меньшее количество людей, то общее количество их обитателей должно было составлять 250–300 человек. Поскольку площадь раскопанной территории составляет примерно ⅒ часть от общей площади городища, есть основания предположить, что суммарная максимальная численность одновременно живущих жителей Иволгинского городища по данным площади жилищ могла составлять 2500–3000 человек.

Сопоставим теперь эти данные с информацией о хозяйственной деятельности населения и попытаемся определить место Иволгинского городища в экономической структуре Хуннской кочевой империи.

Земледелие. Межгорные котловины Селенги и ее притоков относятся к засушливой агроклиматической зоне. Здесь наблюдается недостаток влаги, но вызревают пшеница, овес, ячмень, гречиха, просо, овощи[345]. Начало земледельческого цикла в Западном Забайкалье приурочивается к вскрытию рек[346]. Запашка и посадка хлебов производятся в первой декаде мая по старому стилю[347]. Хлеб спеет к концу августа — началу сентября[348].

Археологические источники (плуги, мотыги, серпы, зернотерки и пр.) убедительно свидетельствуют, что население Иволгинского городища занималось земледелием[349].

Какие территории могли использоваться жителями городища под сельскохозяйственные угодья? В современной археологии принято допущение, что наиболее активно используемая хозяйственная зона оседлых земледельческих поселений сосредоточена в радиусе одного часа ходьбы пешком (круг радиусом примерно 5 км)[350]. Из данной зоны исключаются все территории, непригодные для сельскохозяйственной деятельности (леса, болота, водные источники и пр.). При средней скорости пешехода 5 км/ч объем этих ресурсов высчитывается в соответствии с площадью круга π5²: 2 = 39,2 км². Необходимо также вычесть земли правобережья Селенги, так как считается, что обработка полей на другом берегу реки энергетически неэффективна[351].

Рассчитаем теперь площадь продуктивных территорий. Для этих целей можно воспользоваться, например, картой масштаба 1: 200 000 «Республика Бурятия», изданной в 1994 г. в рамках программы «Общегеографические карты Российской Федерации». Исходя из подсчетов, площадь пастбищных и потенциальных земледельческих ресурсов составляет полукруг в 34,5 км².

Средний урожай по официальным документам в Западном Забайкалье в прошлом столетии равнялся примерно сам-5,5[352]. Известный авторитет в сельском хозяйстве Восточной Сибири Н.В. Крюков писал, что «средний урожай для ярицы и пшеницы считается в 50–60 пудов с казенной десятины; хорошим называется сбор в 80–90 пудов»[353]. Им же была приведена выборка ряда данных о количестве засеянных и собранных зерновых за шесть лет[354]. Усредненные данные показывают, что урожай за этот период равнялся примерно сам-четыре, сам-шесть. Интересно, что в Маньчжурии, по данным Е.Е. Яшнова, китайские крестьяне собирали порядка 85 пудов зерновых с десятины[355]. Однако едва ли в хуннское время земледельцы Забайкалья превосходили средний ханьский урожай сам-полтора, сам-четыре[356], собираемый к тому же в гораздо более южных районах.

Поэтому вряд ли мы сделаем большую ошибку, если возьмем цифру в 50 пудов. В переводе в современные меры веса на площадь это составляет 734 кг/га. Исходя из этих данных, максимальное количество зерновых (при условии, что засеяны все поля, отсутствуют места, отведенные для выпаса скота) с территории 34,5 км будет составлять 2 532 110 кг зерновых. Из этой суммы необходимо вычесть семенной фонд (скажем, в пределах четвертой части — 633 т зерна), а также расходы на питание.

Согласно подробным расчетам норм питания древнекитайского населения в различные эпохи, произведенным Э.С. Кульпиным, за среднестатистическую норму, обеспечивающую простое хозяйственное и демографическое воспроизводство сельского населения, следует принять показатель в 300 кг на одного человека[357]. Исходя из этой величины можно рассчитать, что для существования населенного пункта численностью около 3000 человек необходимо было около 1500 т зерна. Остается еще примерно 1000 т зерна, которые в идеале могли изыматься или обмениваться для потребления кочевниками-скотоводами.

Однако насколько правдоподобны такие расчеты? Очевидно, что далеко не вся территория была засеяна зерновыми. Часть полей была засеяна овощными культурами, часть была отведена под пастбища домашнего скота, который использовался при распашке полей, обеспечивал жителей городища мясом, молоком, удобрениями для сельскохозяйственных угодий. Теоретически не исключено, что какая-то часть полей «отдыхала» под паром, хотя, скорее всего, следует допустить, что население городища практиковало более привычную для народов Дальнего Востока грядковую систему земледелия. Грядковая система спасает высеваемые культуры от загнивания при обильных дождях и в то же время несколько лучше держит влагу при засухе. В то же время «основное значение грядковой культуры заключается в том, что она устраняет необходимость пара, так как чередование грядок и борозд при ней, по существу, дает возможность ежегодно отдыхать — даже не трети, как при нашем трехполье, — а целой половине посевной площади, не теряя при этом ни пяди посевного пространства»[358].

Данные о продуктивности сельскохозяйственных территорий обязательно необходимо откорректировать, исходя из реальных физических возможностей человека. Из литературы известно, что один человек с упряжкой животных вспахивал 1 га примерно за четыре с половиной рабочих дня. Еще около двух дней требовалось на боронование этого участка, четверть дня уходило на посадку зерновых, около восьми с половиной дней требовалось на то, чтобы сжать с этой территории урожай и еще не менее четырех с половиной дней уходило на обмолот зерна[359].

Пользуясь этими данными, можно вычислить, что взрослое мужское население Иволгинского городища (скажем, 600 человек) за три полные недели мая могло вспахать, заборонить и засеять 1800 га. С этой площади они могли получить около 1 321 000 кг зерновых. Для того чтобы сжать этот урожай силами всего взрослого работоспособного населения городища (600 × 2 = 1200), требовалось почти 13 дней конца августа — начала сентября. Еще неделя уходила на обмолот хлебов.

Вычитаем из 1300 т зерна 900 т на питание жителей городища и примерно 300 т (¼ часть) на посевной запас. Остается, таким образом, не более 100 т излишков. Но мы еще не учли расходы на подкормку крупного рогатого скота в периоды лактации и посевной, прикорм молодняка и свиней, которых активно разводило население городища.

Приведенные выше расчеты характеризуют минимум затрат, необходимых жителям городища для собственного экономического и демографического воспроизводства. Для снабжения продуктами земледелия кочевников были необходимы дополнительные трудовые затраты. Согласно максимально упрощенным расчетам, как это было показано выше, совокупное количество прибавочного продукта с территории зоны активного хозяйственного использования теоретически могло достигать 1000 т зерна. Для получения этого количества урожая для взрослого населения городища требовалось уже не 44, а 77 рабочих дней (насколько это реально в природно-климатических условиях Юго-Западного Забайкалья — отдельный вопрос). При условии использования собранного зерна в качестве пищевой добавки (скажем, в течение зимы) им можно было снабдить более 13 тыс. номадов.

Поскольку на территории современной степной Бурятии согласно продуктивности пастбищных ресурсов могло кочевать от 12 000 до 26 000 скотоводов[360], можно считать, что жители городища были способны удовлетворять частичные потребности в земледельческой продукции большей части местных кочевников. Если же допустить, что население городища использовало под поля территорию, удаленную от жилья более чем на 5 км, или имело заимки, а совокупное число рабочих дней было доведено до 100 в году, то общее количество прибавочного продукта теоретически было еще больше.

Как оценивать отношения между номадами и жителями оседлых поселений и городищ, а в частности, статус жителей Иволгинского городища — как сложившуюся систему доминирования кочевников и эксплуатацию ими земледельцев или же как партнерские торгово-обменные связи между двумя хозяйственно-культурными группами общества?

Очевидно, что номады имели в целом более высокий общественный статус в Хуннской кочевой империи. Это прослеживается хотя бы в отличиях в количестве и разнообразии сопроводительного инвентаря в захоронениях, а также в различиях погребальных конструкций Иволгинского могильника и могильников Дэрестуйский Култук, Черемуховая и Ильмовая падь. Данный факт предполагает возможность существования определенной эксплуатации населения поселений и городищ (для межэтнической эксплуатации кочевниками земледельческих поселений совсем не обязательно создание государства). В то же самое время нельзя забывать, что в среде низших социальных групп Ханьской империи бытовало мнение о привольном образе жизни иммигрантов в среде кочевников. Единственная проблема — это опасность быть пойманным китайскими пограничниками во время побега[361].

Скорее всего, в Хуннской державе существовал достаточно широкий спектр отношений между кочевниками и земледельцами. Это могли быть как поселения, заселенные пленниками-рабами, так и населенные пункты, жители которых имели статус полувассальных данников, обязанных поставлять номадам определенное количество земледельческой и ремесленной продукции, или даже общины земледельцев, поддерживавшие дружеские экономические и торговые связи с кочевой частью населения степной империи при условии общего военного и политического доминирования кочевников. В последнем случае номады могли поставлять оседлым жителям скот и продукты скотоводческого хозяйства, частично компенсируя земледельцам недостаток в мясе, овчинах, шерсти, войлоке и т. д. Однако нельзя не признать, что Иволгинское городище, как и другие оседлые земледельческие поселения и городища, играло важную роль в экономической структуре Хуннской кочевой империи.

Охота. Роль охоты для населения Иволгинского городища, судя по фаунистическим остаткам, была невелика. Кости диких зверей из остеологических коллекций составляют лишь 7,5 %. В основном это кости косули, оленя, степной антилопы, лисицы. Незначительно представлены лось, медведь, барсук, заяц, хорек[362]. А.В. Давыдова полагает, что охотились, в основном используя лук и стрелы[363]. Возможно, о пушном промысле свидетельствуют представленные в коллекции городища затупленные наконечники стрел[364].

Тем не менее ресурсы окрестностей Иволгинского городища позволяли использовать охоту в качестве важного дополнительного источника белковой пищи (особенно в холодное время года). Наиболее оптимальной ресурсной зоной для охотничьей деятельности оседлых жителей является территория с радиусом в два часа пути (около 10 км при средней скорости пешехода: п × 10²: 2 = 157 км²) от поселения[365]. Вычитаем из этой территории потенциальную площадь земледельческих угодий (34,5 км). Исходя из этого, площадь потенциальной зоны охотничьей деятельности для жителей Иволгинского городища составляла 122,5 т/г.

Известно, что биомасса диких животных степей Евразии составляет от 3 до 10 кг/га[366]. Следовательно, максимальная биомасса обитающих на моделируемой территории млекопитающих могла быть около 122 500 кг/км². Допустим, что охотник максимально отчуждал не более 30 % от совокупной биомассы, чтобы не нарушать экологического равновесия. Нетрудно подсчитать, что для населенного пункта численностью около 3 тыс. человек такое количество мясной пищи могло стать важным источником питания в осенне-зимний период:

36 750 кг: 3000 человек: 100 дней = 0,123 кг/день.

Животноводство. Выше уже говорилось, что, согласно археологическим данным, население Иволгинского городища разводило свиней, мелкий (овец и коз) и крупный рогатый скот[367]. Кости домашних животных составляли 92,5 %. Это позволяет сделать вывод, что ресурсы охоты населением городища использовались лишь незначительно.

Минимальное число особей трех первых видов животных (овца, бык, свинья) выглядит как 16:13:11[368]. Если перевести это соотношение в весовые пропорции, воспользовавшись данными о среднем весе животных, то оно приблизительно будет выглядеть следующим образом: 1:6:2. Таким образом, домашний бык (Bos taurus) и свинья (Sus scropha) являлись наиболее распространенными у жителей городища животными. Бык служил основной тягловой силой в хозяйстве. Свиньи, возможно, были для местных жителей главным источником мяса.

Оценивая место животноводческого хозяйства в структуре хозяйства оседлых жителей региона, необходимо учитывать, что суточная длина перегона домашних животных невелика. Жителям оседлых поселений необходимо было вернуть стадо на ночлег домой. Исходя из собранных Ж. Чогдоном[369] данных, можно подсчитать, что отару овец нельзя было угонять от оседлого поселения далее чем на 5–6 км, а стадо крупного рогатого скота максимально можно было выпасать на расстоянии 3 км от дома. Свиней пасли вообще рядом с домом. По всей видимости, не без оснований так называемое «малое» городище, расположенное в 100 м к югу от основного, связывается с загоном для скота[370]. Можно предположить, что подобная ситуация была типична и для других стационарных поселений хуннского времени в Юго-Западном Забайкалье.

Зная потребляемое животными количество кормов и площадь пастбищных ресурсов вокруг Иволгинского городища, можно подсчитать примерное количество животных, которое могло разводить местное население. Возьмем за основу данные о скотоводстве по Хоринскому ведомству в среднем течении р. Уды. Здесь для выпаса одной головы рогатого скота требовалось около 2 десятин, для лошади 2 десятины, для пяти голов овец от 2,6(6) до 4 десятин пастбищ[371].

Если допустить, например, что третья часть зоны активного хозяйственного использования (11 км²) вокруг городища использовалась под пастбища, то несложно подсчитать максимально возможное число выпасаемых голов крупного рогатого скота — около 500 животных. Почти столько быков требовалось местному населению — примерно по одному на каждую семью. Еще 75 «условных» голов рогатого скота (или 150 голов при стойловом содержании за 6 месяцев) можно было накормить соломой, собранной с оставшихся 23,5 км² (примерно 1200 кг/га[372]).

Свиньям кроме травы и соломы требовались желуди, корнеплоды, кухонные отходы и пр. Иволгинский ландшафт таков, что лесов поблизости нет. Что делало в этой ситуации местное население, мы не знаем. Очевидно только одно, что они нашли какой-то выход из этого положения, раз остеологические материалы подтверждают достаточно высокую степень развития свиноводства.

Важно знать, сколько голов скота было необходимо жителям городища для питания и своей хозяйственной деятельности. Поголовье рогатого скота должно было быть не менее 500–600 голов (примерно по одному быку на семью). Относительно количества съедаемого мяса можно воспользоваться данными Е.Е. Яшнова о диете традиционного китайского населения Маньчжурии. Там на одного среднестатистического жителя приходилось примерно 0,61 пуда (9,76 кг) мясных продуктов[373]. Следовательно, трехтысячному поселку требовалось не менее 29 т мяса в год. Это около тысячи овец, при выходе мяса с одной головы 25–30 кг[374]. Едва ли такое количество мелкого рогатого скота имелось у местных жителей. Но они могли выменять часть животных у кочевников на зерно, гончарные изделия и продукцию ремесленников-металлургов.

Необходимо заметить, что потребности населения городища в мясе могли быть обеспечены за счет охоты (см. выше). Однако местные жители, как это следует из археологических данных, охотничьей деятельностью занимались мало. Более выгодным для населения городища было свиноводство. Для аналогии можно воспользоваться сопоставлением со свиноводством у китайцев Маньчжурии в XIX — начале XX века. Местная порода свиней дает выход мяса с одной головы 5 пудов. Свиньи становятся годны для скрещивания уже с 6 месяцев, отличаются большой плодовитостью (12–14 поросят)[375]. Нетрудно подсчитать, что если в каждой семье имелось по одной свиноматке, то она вполне могла произвести достаточное количество мяса для дополнительного питания местных жителей.

Рыболовство. Селенга замерзает к конце октября — начале ноября, вскрывается в конце апреля — первой декаде мая[376]. С этого времени и до конца лета длится период активного рыболовства (таблица). После зимы рыба являлась важной составляющей диеты населения городища. По всей видимости, ближе к осени производились массовые заготовки рыбы на зиму. Наиболее активно вылавливаемыми видами рыб на этой территории являются чебак, щука, налим, ленок, окунь, язь, особо деликатесные осетр, хариус и таймень. Заходит сюда и байкальский омуль. В различных объектах городища встречены кости большинства из этих видов[377].

Однако рыболовство не могло составлять существенной доли в структуре питания населения Иволгинского городища. Согласно статистическим данным прошлого века, в этом месте могло вылавливаться до 155 пудов (2480 кг) совокупной массы рыбы (таблица). Если разделить эти цифры на количество населения, проживавшего на территории городища, то полученное значение представляется не очень существенным. Тем не менее богатая протеином рыбная пища в летние месяцы отчасти компенсировала нехватку мясной пищи.