Империя смерти

История, общие контуры

На всем протяжении нацистского рейха концлагеря, или, как их называли в просторечии, «кацет» — по двум латинским буквам слова «концлагерь», являлись важнейшей составной частью эсэсовской террористической системы. Но подобно всей системе, «кацет» нельзя рассматривать как нечто совершенно застывшее. Количество лагерей менялось (увеличивалось), менялись и порядки в лагерях (ужесточались), и само назначение «кацет». Постоянная эскалация насилия в коричневом государстве сопровождалась и «усовершенствованием» концлагерей. Здесь надо подчеркнуть одно: если тюремная пенитенциарная система является неотъемлемой принадлежностью любого буржуазного государства, то «кацет» — изобретение нацистов; они могли быть созданы лишь на основе так называемых «охранных арестов», то есть арестов превентивных, не за совершенные преступления, а по политическим, «расово-биологическим» и прочим мотивам. Притом арестам, совершенным без всяких юридических формальностей, по произволу чиновников террористического аппарата.

Нельзя забывать также, что система «охранных (превентивных) арестов» и сама система «кацет» были прежде всего оружием против коммунистов, против сознательной части трудящихся Германии.

Наиболее ясно это сформулировал Эрнст Тельман, вождь немецких коммунистов, в своей последней речи на заседании ЦК коммунистической партии в Цигенхаузе 7 февраля 1933 г.

«Для буржуазии очень важно уничтожить и нашу партию, и весь авангард рабочего класса. Она не остановится ни перед чем, дабы достичь этой цели. Стало быть, сейчас речь идет не только о ликвидации последних жалких прав рабочих, не только о запрещении партии, не только о фашистской классовой юстиции, но и обо всех формах фашистского террора: о массовом интернировании коммунистов в концентрационных лагерях, о линчеваниях, об убийствах из-за угла».

Истинные хозяева Германии — монополисты прекрасно понимали, что обычными средствами, с помощью буржуазной юстиции, нельзя покончить раз и навсегда с демократией, прекратить всякую оппозицию, уничтожить инакомыслие. Без системы концлагерей коричневый рейх не сумел бы продержаться и дня.

Гиммлер прямо говорил, что он намерен заключить в «кацет» сотни тысяч немцев на всю жизнь. Вот что он заявил уже 8 февраля 1937 г. в речи перед группенфюрерами СС:

«…Я убежден, и надо сказать об этом открыто, что таким количеством лагерей в случае войны мы не обойдемся… Я того мнения, что преступников необходимо держать в лагерях много лет, минимум до тех пор, пока они не приучатся к порядку — в нашем понимании этого слова… и пока не удастся сломить их волю. Очень многих мы вообще никогда не сможем выпустить на свободу; следует ясно представить себе: широкие массы нашего народа и в последующие годы, а может десятилетия, будут восприимчивы к яду большевизма, который во все новых формах и гомеопатических дозах, причем в рафинированной упаковке, станет выдавать вражеская пропаганда. И если мы выпустим их вожаков, они станут жертвами этого яда; зато если верхушка окажется в заточении, то в трудные времена здоровый дух возьмет верх… Но если мы так не поступим, то будущее уже сейчас… видится мне в черном свете».

Яснее не скажешь! Надо увеличивать число концлагерей, следует держать в них «вожаков», дабы они не распространяли «яд большевизма», к которому немецкий народ столь «восприимчив».

Спустя семь лет, в речи 28 февраля 1944 г. в Берлине перед пропагандистами НСДАП, Гиммлер повторил это в еще более откровенной форме. «Все коммунисты, — сказал он, — теперь уголовные элементы. Главная наша забота в отношении будущего привела к тому, что сейчас у нас не может возникнуть никакая организация на коммунистической базе, ибо основная масса коммунистических функционеров уже много лет сидит в концлагерях. Здесь, как и во всех других вопросах, которые касаются блага нашей нации, мы проводим беспощадную и безжалостную политику».

Речь перед генералами в Зонтхофене 5 мая 1944 г., всего за год до крушения нацистского рейха, была своего рода ретроспективой «подвигов» СС. И Гиммлер опять счел необходимым похвастаться тем, что он сделал для господ монополистов, поправ все законы и создав целую сеть концлагерей.

«Сознаюсь, что, несмотря на протестующие крики в Германии и крики во всем мире, я заблаговременно посадил за решетку всех истинных преступников (сиречь инакомыслящих. — Авт.), а не ждал, пока эти господа снова совершат преступления.

Я и тогда, и сегодня делаю много такого — сознаюсь в этом откровенно, — что по писаным законам делать нельзя, а по законам разума и здорового опыта положено делать…

Потом у нас появились законы об охранном заключении, согласно которым за определенное преступление после отсидки в тюрьме по судебному приговору преступник еще много лет охраняется в концлагере. Мы это делали и делаем по сию пору».

Хорошо известно, что в «кацет» погибли миллионы поляков, украинцев, белорусов, русских, евреев, сотни тысяч голландцев, норвежцев, французов… Но кое-кто на Западе хочет забыть, что в концлагерях годами томились немцы, что именно на немцах, на их костях был опробован весь этот «конвейер смерти». По подсчетам ученых из ГДР (в частности, Бергшиккера), сквозь концлагеря нацисты пропустили не менее 1 млн 600 тыс. немецких граждан.

Итак, фактически пребывание в концлагерях было бессрочным… Вечный ад! Наказание (а как мы видели, это даже не было наказанием, ибо само понятие наказания предполагает совершение какого-либо преступления!) приобретало апокалипсические черты! Вот что сказал в своей обвинительной речи в Нюрнберге главный советский обвинитель Р. А. Руденко:

«Никогда подвергавшийся превентивному заключению не знал, на какой срок мучений и издевательств он обречен, — срок заключения всецело зависел от произвола гестапо. Даже в тех случаях, когда гестапо, бросая человека в концлагерь, заранее определяло срок его заключения, было строжайше запрещено сообщать его как заключенному, так и его близким».

Выше мы говорили, что сеть концлагерей все время расширялась — она и впрямь росла подобно раковой опухоли, захватывая все новые страны и территории, на которые ступал сапог немецкого вермахта. И притом это чудовищное образование подчинялось неизменным законам, правилам, установлениям, пусть и противоестественным.

Концлагеря выполняли вполне определенные функции — они уничтожали противников нацизма, вселяли страх в миллионы людей, предоставляли рабов немецким концернам и одновременно были идеологическими учреждениями, так же как и весь эсэсовский «орден».

Поэтому глубоко не правы те буржуазные ученые, которые считают, что все зверства в концлагерях надо объяснять низменными, садистскими инстинктами охранников. Фюрер сказал эсэсовцам, что они высшая раса, элита нации, призванная спасти мир от биологического вырождения. И эсэсовцы поверили фюреру, что, конечно, не освобождает их от вины и ответственности. Но понять это необходимо, иначе не понять природу концлагерей, где беззаконие, вседозволенность, жестокость и лицемерие были обнажены до предела и во сто крат обострены…

Чего стоят, к примеру, надписи на огромных щитах, поставленных на многих лагерных «улицах» (в частности, в Бухенвальде) по приказу Гиммлера: «Существует только одна дорога к свободе. Ее вехи: послушание, прилежание, честность, трезвость, чистоплотность, жертвенность, чувство порядка, дисциплина и любовь к отечеству».

Воистину кощунственно звучали «изречения» на дверях Дахау: «Работа дарует свободу», над воротами Бухенвальда: «Справедливо или несправедливо — это моя родина», а на решетке — «Каждому свое».

«Выродкам в эсэсовской форме, потерявшим всякое представление о человеческой морали, не только гарантировалась безнаказанность за преступления, им повседневно внушалось, что именно они являются тем «полноценным расовым слоем», который составит основу будущей «великой германской империи», — сказал главный обвинитель от СССР Р. А. Руденко в Нюрнберге. Так заявлял им Гиммлер, так заявляли рейхслейтеры и гаулейтеры, возведенные Гиммлером в высшие звания СС и в зависимости от оценки рейхсфюрером СС их деятельности повышаемые по эсэсовской иерархии. И далее:

«…Одна и та же система СС объединяла коменданта Треблинки унтершарфюрера Курта Франца, изобретателя «душегубок» унтершарфюрера Беккера, эсэсовского экспериментатора над живыми людьми гауптштурмфюрера доктора Рашера и имперского министра обергруппенфюрера СС Риббентропа».

А сейчас — немного истории… Мы уже писали о «диких лагерях», основанных СА сразу же после захвата Гитлером власти, о лагерях, где штурмовики избивали, морили голодом, пытали людей, видя в них врагов нацистского строя[90].

Большинство таких лагерей находилось в Берлине и его окрестностях, несколько меньше в Саксонии и Тюрингии, а именно лагеря Лихтенберг, Заксенбург, Хоэнштейн, Бад-Зульца, Гильдиц, еще лагерь Хейбер недалеко от Штутгарта. «Дикие» лагеря размещались где попало: в бывших казармах, казематах, заброшенных фабричных зданиях, полуразрушенных пустующих замках. Наиболее страшной репутацией пользовались берлинские концлагеря Колумбиа-Хауз (о нем уже говорилось) и лагерь на Генерал-Папенштрассе. В каждый из них запирали обычно около тысячи узников. Общее, что они имели с лагерями-гигантами последующих времен, заключалось в том, что из них мало кто выходил живым. Вот что пишет Ойген Когон[91] о «диких» лагерях: «Немногие люди, пережившие те годы, в один голос заявляют, что не существовало таких изощренных противоестественных пыток, какие садисты-штурмовики не перепробовали бы на своих жертвах». «Но это были, — подчеркивает Когон, — безусловно, индивидуальные акты зверств; великолепно организованная холодная система террора еще не имела места… Сие достижение надо отнести на счет СС».

Примерно в то же время, что и «дикие» лагеря, появились и «лагеря юстиции» в Ольденбургских болотах — Папенбург, Эстервеген. В них наряду со штурмовиками, а позже — с эсэсовцами хозяйничали и чиновники министерства внутренних дел. Официально в этих лагерях должны были отбывать наказание уголовники, но на самом деле в «болотные лагеря» сажали и политических заключенных, обвиняемых в государственной измене и в измене родине. Эти лагеря существовали до разгрома рейха. В «болотных лагерях» в годы войны томились десятки тысяч человек.

Далее на смену «диким лагерям» пришли лагеря под эгидой СС. Впрочем, некоторые «кацет», созданные штурмовиками, остались. В частности, лагеря в Ораниенбурге и Дахау; ведь концлагерь Дахау с самого начала появился по инициативе Гиммлера — Гейдриха. В 1935 г. в Германии функционировало семь «кацет»: Дахау, Эстервеген, Лихтенберг, Заксенбург, Бад-Зульца, Колумбиа-Хауз и Фюльсбюттель. В июле 1936 г. «основным» (базовым) лагерем стал концлагерь Заксенхаузен, в июле 1937 г. началось интенсивное строительство концлагеря Бухенвальд.

В 1936 г., когда произошло «упорядочение» системы террора в «третьем рейхе», Гиммлер и Гейдрих «навели порядок» и в концлагерях. Именно в это время на территории Германии окончательно сформировались лагеря, рассчитанные, как и весь «тысячелетний рейх», на «вечные времена». Именно тогда была разработана вся та страшная регламентация, все те страшные «ритуалы» для унижения людей, для подавления в них чувства собственного достоинства, в конечном счете для их быстрого физического уничтожения. «Конвейер смерти» начал приобретать некую законченность.

…В 1936–1937 гг. тысячи узников стали свозить в лагеря Дахау (близ Мюнхена), Бухенвальд (близ Веймара), Заксенхаузен (в Ораниенбурге под Берлином), а также в менее известные концлагеря — в Гросс-Розен (близ Штутгарта), во Флоссенбюрг (в баварском Верхнем Пфальце), в Нойенгамме (близ Гамбурга), в женский лагерь Равенсбрюк — он функционировал с 1939 г., — а после захвата Австрии — и в Маутхаузен (близ Линца).

В обстановке лихорадочного перевооружения и подготовки к войне 28 сентября 1938 г. была издана директива о мероприятиях гестапо в случае приказа о всеобщей мобилизации. В директиве, подписанной Бестом, говорилось: «Касат. размещения арестованных лиц, занесенных в картотеки «А».

Лиц, арестованных на основании картотеки «А», вначале следует направлять в полицейские и прочие тюрьмы, а как только представится возможность, — отсылать в концентрационные лагеря Бухенвальд, Заксенхаузен или в лагерь в Восточной Пруссии, который сейчас строится».

30 августа — 1 сентября 1939 г., на пороге войны, нацисты провели акцию «Заключенные». Две тысячи коммунистов и большое число антифашистов не членов КПГ были посажены в концлагеря. Сюда входили и «заключенные протектората», в том числе пражские студенты и поляки, жившие в Германии.

В 1939 г. была введена казнь в концлагерях за «саботаж» на военных предприятиях. Созданы также «штрафные лагеря» специально для вермахта. С 18 октября 1939 г. людей бросали в концлагеря за уклонение от работы, для этого проводились специальные облавы. 24 октября 1939 г. был издан указ о более жестком обращении с охранными заключенными в концлагерях.

В июле 1934 г. Гиммлер создал ведомство инспекторов концлагерей в Берлине, а главное — отряды «Мертвая голова», ими командовал бригадефюрер Эйке, который сыграл немалую роль в установлении концлагерных порядков. Канцелярия Эйке разместилась в том же комплексе зданий, что и гестапо, — на Принц Альбрехтштрассе. Именно эсэсовские части «Мертвая голова» распоряжались жизнью сперва сотен тысяч, а потом и миллионов людей.

После начала войны в 1939 г. ведомство инспекторов и так называемая группа «Д» (концлагеря) стали координировать свои действия с Главным ведомством по экономике и управлению, начальником которого был Поль — великий специалист по финансовому обогащению на трупах людей, «бюрократ смерти», как его назвал Ойген Когон. Гигантский аппарат Поля размещался в Ораниенбурге, около концлагеря Заксенхаузен. Начальником «группы Д» на первых порах был оберштурмбанфюрер Либехеншель. Его преемником стал штандартенфюрер Маур.

Война ознаменовалась огромным расширением сети концлагерей, а также созданием лагерей смерти, где ликвидация узников шла непрерывно и ускоренным темпом. К лагерям, находящимся в самой Германии, прибавились лагеря, спешно созданные на оккупированных территориях, — такие, как Освенцим, Майданек, Треблинка. И наконец, в годы войны появились «рабочие лагеря», где заключенные жили не более трех — шести месяцев: там проводился пресловутый приказ об «умерщвлении работой».

В «Немецкой хронике. 1933–1945» историк из ГДР Гейнц Бергшиккер, рассматривая «конвейер смерти» в военные годы, пишет:

«Сутью и сердцевиной фашистского государства все больше и больше становилась система концлагерей. Тесная совместная работа с немецкой промышленностью привела к перестройке лагерей из политико-воспитательных учреждений в прибыльные предприятия, обеспеченные даровой рабочей силой, и все это завершилось планом СС превратить концлагеря в сугубо постоянные и на их базе основать свой собственный суперконцерн. Этому способствовала и передача в ходе войны многих функций юстиции в руки полицейского аппарата и СС; роль юстиции в конце концов свелась к минимуму, к созданию военно-полевых судов, игравших в основном пропагандистскую роль».

Подробнее о концлагерях, созданных во время войны, речь пойдет ниже, здесь же у нас иная задача — показать, как функционировали, как управлялись десятки крупных и сотни мелких «обычных» лагерей, в которых в каждый данный момент истязали около миллиона жертв…

Разумеется, узники нацизма не знали ни общего количества лагерей, ни их функций, ни структуры «конвейера смерти», ни таких больших начальников, как Поль или Эйке, Маур или Либехеншель. Они целиком и полностью зависели от низших чинов частей «Мертвая голова». Бюрократически-садистский разум эсэсовцев создал особого рода ад: «конвейер», где все было подчинено железным правилам и где в то же время царил неслыханный произвол.

Владимир Познер, французский публицист, в своей документальной книге «Нисхождение в ад» цитирует высказывания множества заключенных концлагеря Освенцим № 1, которым чудом удалось выжить и которые поделились своими мыслями о системе «кацет». Пелагия Левинска, лагерный номер 32292, сказала:

«Я думала, что концлагерь — это мера наказания изоляцией, лишением свободы, тяжелой работой, убогим бытом. Разве я не знала, что такое тюрьма?

Однако нацистский концлагерь — это нечто иное, это место, где узники умирают медленной неотвратимой смертью.

Все то, что сначала показалось мне просто неорганизованностью, было на самом деле изощренной жестокостью. Все, что казалось беспорядком, было задумано сознательно… Ничего случайного в этой системе не было, все заранее преследовало определенную цель. Наконец-то я уразумела, осмыслила, поняла! Поняла подлинную суть концлагерей. Их назначением было систематическое истребление людей»[92].

Унификация «обычных» лагерей начиналась уже с их внешнего вида. Для устройства «кацет» избирали земельную неудобь — болота, чащобы, пустоши, но не в глухомани, а недалеко от больших городов. По мнению О. Когона, это делалось для того, чтобы эсэсовцы-охранники имели возможность развлекаться. Но, думается, не только для этого: лагерям необходимы были железные дороги, промышленные предприятия.

Благодаря даровой рабочей силе охранники обеспечивали себе на любой пустоши роскошную жизнь. За пределами лагерей заключенные возводили добротные административные здания (комендатуру и т. д.), казармы, а также целые поселки, состоявшие из особняков, окруженных фруктовыми садами. В старых лагерях были парки и теплицы, манежи для верховой езды, офицерские казино, животноводческие фермы, птицефермы и т. д. Часто эсэсовцы селились несколько поодаль — в радиусе 3–6 километров от концлагерей. Для них тоже строили виллы.

Собственно «кацет» был обнесен высоким забором из колючей проволоки, сквозь который пропускали ток высокого напряжения. Через каждые 75 метров торчала наблюдательная вышка (каменная или деревянная) с обзорной площадкой под крышей. На вышке устанавливали пулемет, пристрелянный соответствующим образом. Часовые сменялись через три часа. За колючей проволокой и вышками пролегала широкая нейтральная полоса, которая великолепно просматривалась. «Ворота» лагеря представляли собой обычно вытянутое в длину одноэтажное здание с башней посредине, где опять же была обзорная площадка и где стояли мощные прожектора, которые зажигали, когда темнело. В одном из крыльев здания-«ворот» помещались апартаменты дежурного по лагерю фюрера СС, в другом крыле — карцеры (бункеры) для штрафников. Лагеря были радиофицированы.

Сразу за «воротами» начинался так называемый аппельплац, то есть плац, где выстраивали заключенных. Если все дороги за пределами лагеря были великолепно вымощены, заасфальтированы, то в самом лагере и дороги («улицы») между бараками, и аппельплац представляли собой пыльную, выложенную щебенкой землю с колдобинами, превращавшуюся зимой, осенью и весной в сплошную чавкающую под ногами грязь. Разумеется, и это было продумано и входило в общую программу истязания людей.

За аппельплацем рядами стояли бараки для узников, а также бараки, где помещался лазарет, прачечная, кухня и, разумеется, крематорий. «Улицы» были довольно широкие, ибо заключенных водили строем по восемь, а то и по 10 человек в ряду. Каждый барак в свою очередь был окружен колючей проволокой.

Отдельно находились выгребные ямы, а в бараках, где заключенных запирали на ночь, — параши, всегда слишком маленькие, или уборные с открытыми кабинами. Вообще, отправление естественных нужд превращалось для узников концлагерей в сплошную пытку. Охранники, караулившие около выгребных ям, часто сталкивали заключенных в клоаку, и те захлебывались в нечистотах. Это была одна из распространенных забав членов «ордена» СС.

Каков же был аппарат, управлявший концлагерем?

Мы уже говорили, что «кацет» являлись плотью от плоти нацистского режима. Они и были организованы соответственно — густая сеть надзирателей всех сортов следили за каждым шагом, за каждым вздохом заключенных. Все было централизовано; существовала сложная иерархия как узников, так и начальства.

Вот какие «виды» господ были в концлагерях.

Во-первых, комендант и его адъютанты. Обычно на пост коменданта назначался штурмбанфюрер СС или оберштурмбанфюрер, то есть майор или полковник.

Комендатуре подчинялся начальник по хозяйственной части, имевший в своем распоряжении множество шарфюреров (унтер-фельдфебелей). Это во-вторых. Практически начальник по хозяйственной части и его помощники также являлись неограниченными властителями заключенных.

В-третьих, существовали еще так называемые рапортфюреры — промежуточная инстанция между лагерными рабами и их повелителями. В подчинении рапортфюреров были блокфюреры в ранге до обершарфюреров (фельдфебелей СС). Они жили, так же как и более высокое начальство, за пределами лагеря, но толклись всегда в лагере — мучили людей и во время бесконечных поверок, и в бараках, и за едой (если можно назвать едой те отбросы, которые давались узникам «кацет»).

В-четвертых, в лагерях были еще командофюреры, то есть эсэсовцы, отвечавшие за «рабочие команды». Эсэсовцы, которые заставляли узников делать (особенно на первых порах) совершенно бессмысленную работу — скажем, выкорчевывать пни без всяких инструментов, голыми руками, или таскать на себе камни из каменоломен в каком-то бешеном темпе. «Рабочий день» продолжался в лагерях 14–16 часов. Зачастую командофюреры гнали заключенных за пределы лагеря, тогда им придавались еще подразделения СС с собаками, натасканными на людей в полосатой лагерной одежде.

Вся эта свора охранников измывалась над заключенными, соревнуясь друг с другом в жестокости и садизме.

Лагерное начальство считало себя «экстерриториальным». В лагерях процветали взяточничество, коррупция, откровенное воровство…

В-пятых, в лагерях были особые «политические отделы» — в них сидели представители гестапо, совершенно независимые от прочего начальства. В «политические отделы» вызывали узников — на допросы. Иногда люди исчезали после этих допросов, не выдержав пыток.

Число собственно охранников достигало в лагерях 6 тыс. эсэсовцев — двух штандартов — эсэсовских подразделений. Рядовые эсэсовцы жили в казармах.

Надо прямо сказать, что, чем более жестоким был охранник, тем больше шансов у него было выдвинуться. Всякий акт жестокости, издевательства поощрялся — эсэсовца награждали деньгами, давали ему внеочередной отпуск, повышали в чине. Естественно, что любой милосердный поступок был наказуем. Эсэсовцев, проявлявших человечность, изгоняли. Во время войны их посылали на фронт, иногда в штрафные части.

В лагерях существовала и официальная организация заключенных — она была придумана эсэсовцами для того, чтобы еще больше усилить неусыпное наблюдение за своими жертвами. Но в некоторых «старых» лагерях узники использовали ее по-своему: вводя туда порядочных людей — речь, разумеется, идет о концлагерях, где существовали подпольные интернациональные антифашистские комитеты, созданные коммунистами. Однако, как правило, организации заключенных, назначаемые лагерным начальством, состояли из бывших уголовников, проштрафившихся штурмовиков, проворовавшихся эсэсовцев. И естественно, измываясь над своими же товарищами по заключению, они стремились выслужиться, выйти на свободу или занять более «теплое местечко» в «кацет»[93].

Самыми важными персонами из среды узников были лагерные старосты — в больших лагерях их назначали несколько (до трех). Существовали еще писари, их роль тоже нельзя преуменьшать — от писарей зависело, в какой блок (барак) попадал заключенный. Писари вели отчетность, канцелярскую работу и при огромном числе людей могли кое-что сделать — вплоть до «списания» человека как мертвого. Ведь смертность в лагерях была ужасающая. Наконец, существовал институт статистиков, то есть заключенных, ведавших выпиской нарядов на работу. Нетрудно догадаться, что от них зависело еще больше. Однако все заключенные, назначаемые на посты писарей, статистиков и т. д., можно сказать, подвергались повышенной опасности. Ведь они были ближе к лагерному начальству.

На низшей ступени лагерной иерархии стояли капо. Но именно их больше всего и страшились узники. Капо — слово это иностранного происхождения (Caporal — по-французски начальник, то же и по-итальянски — capo) — был заключенный, следивший за порядком в блоке, а также за порядком во время работы лагерных команд. Капо не работал, а только надзирал. То было дьявольское изобретение палачей. Сам Гиммлер в печально знаменитой речи в Зонтхофене перед генералами в 1944 г. хвастливо заявил: «Итак, за каждыми тридцатью, сорока или ста заключенными наблюдают свои капо. Лишь только узник становится капо, его отделяют на ночь от остальных лагерников. Он отвечает за выработку, следит, чтобы не было саботажа, смотрит за чистотой в бараке, за тем, чтобы койки (четырехэтажные или трехэтажные нары. — Авт.) были правильно застелены. И это в среде заключенных, из которых ни один не говорит по-немецки (напомним, что речь в Зонтхофене была произнесена тогда, когда лагеря были переполнены военнопленными и гражданским населением из оккупированных стран и областей. — Авт.)… Капо должен непрерывно подгонять людей, но в ту минуту, когда он вызовет наше неудовольствие и перестанет быть капо, его отправят к остальным. И он знает (!), что в первую же ночь его убьют. Капо получает некоторые привилегии… Со всей прямотой я говорю — порядки в концлагерях рассчитаны не на то, чтобы превратить их в богоугодные заведения. Я обязан во имя Германии заставить недочеловеков работать на нашу победу…»

Гиммлер не зря похвалялся капо. Уголовники, из которых в основном вербовались капо, сыграли свою мрачную роль в «кацет».

Старосты лагерей, старосты блоков, капо и прочие заключенные, занятые в лагерных организациях, носили на левом рукаве черную повязку с белой надписью.

Узники концлагерей были разбиты на множество категорий, каждая из которых была либо на ступеньку ниже в лагерном аду, либо на ступеньку выше и имела… свой цвет.

Ойген Когон перечисляет следующие категории узников:

«политические»;

представители «неполноценных» рас и «расово-биологически неполноценные»:

уголовники;

так называемые «антисоциальные элементы»;

гомосексуалисты.

К разряду «политических» эсэсовцы причисляли кроме членов КПГ (их было большинство) социал-демократов и профсоюзных активистов, а также бывших нацистов, которые по каким-либо причинам вышли из НСДАП или вступили в конфликт с партийной верхушкой. А в годы войны — и дезертиров из вермахта. Кроме того, среди «политических» нередко значились вообще люди случайные — любители слушать иностранное радио, простаки, разоткровенничавшиеся с соседом-шпиком и получившие ярлык «паникер», «предатель», «ворчун» (особенно много таких людей сажали за колючую проволоку в годы войны). В те же годы концлагеря пополнились узниками не немецкой национальности, постоянно проживавшими в Германии, — их всех заклеймили как шпионов, особенно если они переписывались с родственниками и друзьями, проживавшими за пределами страны. Большая группа «политических» состояла из людей, которые не принимали нацизм по религиозным мотивам: из католических и протестантских священников и из мирян. Надо, впрочем, отметить, что церковных иерархов высокого сана нацисты в концлагеря не сажали, если они были немцами. Это не относилось к священникам полякам и к священникам других национальностей.

Группа «расово-неполноценных» заключенных была чрезвычайно многочисленной. К ней принадлежали на первых порах цыгане и евреи. А в годы войны еще и поляки, русские, украинцы, белорусы. «Расово-неполноценные» стояли на самой последней ступеньке лагерного ада. Их больше всего унижали, истязали, убивали.

Группа «расово-неполноценных» делилась, в свою очередь, на подгруппы: «политические», уголовники, «антиобщественные» и т. д. Но деление это было уж вовсе произвольным…

Уголовники в «кацет» были двух родов: уголовники-рецидивисты и уголовники, посаженные в целях, так сказать, профилактики. Среди уголовников-рецидивистов — убийц, взломщиков, грабителей — и вербовались основные кадры помощников палачей. Кроме того, рецидивисты выполняли шпионские функции. «Блатные» были бичом нацистских лагерей[94]. Да и шпионская сеть за колючей проволокой играла особо зловещую роль.

К уголовникам примыкали «антисоциальные элементы». Но они, по словам Ойгена Когона, были более «безобидные». К ним принадлежали карманники и вообще мелкие воры, бродяги, сутенеры и т. д. и т. п. Однако встречались среди «антиобщественных элементов» и совершенно нормальные люди, не имевшие ничего общего с дном общества. Достаточно было несколько раз не явиться на работу, или без разрешения начальства взять отпуск, или перейти с одной работы на другую — и ты попадал в рубрику «антисоциальных элементов». К тому же не надо забывать, что сотни мелких фюреров и лейтеров день и ночь строчили доносы на своих сограждан, объявляя их «паразитами» и т. д. и т. п. И по этим доносам гестапо бросало «паразитов» в концлагеря или «рабочие лагеря». Если таких людей освобождали, то посылали на передовую…

Каждая из перечисленных категорий и групп имела, как уже сказано, свой цвет, свой ярлык. Кроме того, заключенный сразу же после прибытия в лагерь получал номер. (В Освенциме номера заключенных вытатуировывались у них на предплечье.) В других лагерях номер пришивался к одежде. К одежде — полосатым лохмотьям — пришивался и соответствующего цвета треугольник. Узник обязан был носить этот треугольник на левой стороне груди и на правой штанине.

«Политическим заключенным» полагался красный треугольник (люди, попавшие в концлагерь во второй раз за политическое «преступление», кроме красного треугольника имели на одежде чуть повыше еще красную черту).

Уголовники были «украшены» зеленым треугольником. Если они принадлежали к рецидивистам, то в треугольник было вписано латинское S.

«Свидетели Иеговы» получали лиловый треугольник.

«Антисоциальные элементы» — черный.

Цыгане — коричневый.

Евреи кроме треугольника, причисляющего их к какой-либо группе (скажем, «политических», уголовников и т. д.), обязаны были нашивать еще один треугольник — желтого цвета. Он укреплялся таким образом, чтобы получалась шестиконечная звезда. Нацисты были заинтересованы в том, чтобы уголовники и всякий сброд находились в одном лагере с «политическими». Это унижало борцов-антифашистов, безмерно утяжеляло их и без того мучительную жизнь, кроме того, эсэсовцы получали добровольных надзирателей и шпиков. Лагерное начальство беспрерывно подчеркивало, что любой грабитель, любой убийца и растлитель малолетних во много крат более ценный член гитлеровского «народного сообщества», нежели «политический» — предатель и изменник, и уж тем паче, чем «расово-неполноценный».

В начале главы мы говорили: нельзя забывать, что «кацет» были созданы в Германии прежде всего для уничтожения инакомыслия в самой стране, для расправы с Коммунистической партией Германии, авангардом трудящихся. Сейчас надо добавить: глубоко закономерно, что именно в концлагере был убит вождь КПГ Эрнст Тельман.

Произошло это четыре с лишним десятилетия назад, в ночь с 17 на 18 августа 1944 г.

С 3 марта 1933 г. Эрнст Тельман томился в нацистских застенках — перенес немало физических и нравственных страданий. Одиннадцать лет он просидел в одиночках, но остался сильным духом. «Много сильнее своих мучителей» — эти слова о Тельмане написал Генрих Манн. Да и сами нацистские палачи понимали, что им никогда не сломить волю Тэдди, вождя немецких народных масс. И чем труднее становилось положение коричневого рейха, чем ощутимее приближался час расплаты, тем больше «мешал» нацистам безоружный, лишенный свободы и близких, товарищей и постоянной информации, отрезанный от всего мира Тельман. У злодеев тоже есть своя логика. И это знал пролетарский политик Тельман.

«Выпустят ли меня из тюрьмы на свет божий? — спрашивал он себя. И отвечал: — Нет! Добровольно — наверняка не выпустят. Возможно, как ни ужасно и ни больно это высказать здесь, что при опасном для Германии продвижении Красной Армии и связанным с этим ухудшением общего военного положения национал-социалистский режим сделает все, чтобы такой личности, как Эрнст Тельман, объявить шах и мат. При подобной ситуации гитлеровский режим не остановится перед тем, чтобы убрать Тельмана, покончить с ним навсегда»[95].

Убили Тельмана в Бухенвальде. Убили трусливо, стараясь сохранить в тайне это злодеяние, замести следы. Однако преступления такого масштаба рано или поздно выходят наружу. Уже давно известны все подробности убийства Тэдди.

За два часа до того, как вождя немецких коммунистов доставили из тюрьмы в лагерь, всех заключенных заперли в бараках. Более того, бухенвальдскую команду «99» — команду, убивавшую узников, которую потом убивала другая команда, также временно упрятали под замок. И все-таки свидетели нашлись. Нашлась и записка, с которой Гиммлер пошел 14 августа 1944 г. к Гитлеру, где среди 12 пунктов предстоящей беседы было написано: «Тельман» — и где напротив этого слова значилось: «подлежит ликвидации».

Да, уже давно известны люди, которые тайком, без суда, без приговора, по нескольким нацарапанным на клочке бумаги словам убили вождя германских трудящихся.

…В полночь 18 августа 1944 г. в ворота Бухенвальда въехал крытый грузовик. Группа эсэсовцев на сей раз сама должна была совершить убийство и сжечь тело. Машина подъехала прямо к дверям лагерного крематория. Из машины вышел человек в штатском в окружении эсэсовцев. Двери крематория захлопнулись. Раздались три выстрела. Чуть погодя еще один. Убийцы стреляли Тельману в затылок. Два эсэсовца, выйдя из крематория после сожжения, перебросились несколькими словами. Один спросил: «Знаешь, кто это был?» Второй ответил: «Да, вождь коммунистов Тельман».

Теперь нам известны и фамилии этих двоих, и фамилии всех участников убийства. В деле, предъявленном западногерманскими адвокатами суду ФРГ, — 12 томов.

На территории мемориала, созданного на месте гитлеровского концентрационного лагеря Бухенвальд, сейчас могила Тельмана. На бронзовой доске надпись:

«Вечная слава великому сыну немецкого народа, вождю немецкого рабочего класса Эрнсту Тельману, который 18 августа 1944 г. был убит здесь фашистами».

«Конвейер смерти»

О системе концлагерей существует огромная литература — здесь и материалы Нюрнбергского процесса, и воспоминания очевидцев (в большинстве коммунистов), и научные исследования, и очерки, и документальные повести. Как видно из этих книг и брошюр, лагеря существовали разные, с разными целевыми установками. И все же сеть «кацет» была унифицирована в самом главном. Она представляла собой невиданного масштаба «конвейер»: на «конвейер» загружались люди, миллионы людей, а выгружался пепел. «Конечной станцией» лагерника был крематорий. Но «длина» «конвейера» в различных лагерях была различной. В одних «загрузка» и «выгрузка» продолжалась несколько часов (лагеря смерти), в других несколько месяцев («рабочие лагеря»), в третьих — год, два («обычные» лагеря).

Издевательства, наказания, казни в «кацет» были самые неожиданные. Каждый комендант, каждый фюрер СС, каждый политфюрер изощрялся, как мог, но опять же общего было больше, нежели разного. Идея «конвейера» заключалась в том, чтобы сломить человека, уничтожить его сперва морально, а потом физически.

Три цифры надо запомнить, чтобы понять весь размах гитлеровского «конвейера». Только на территории Германии насчитывалось 1100 концлагерей. Через концлагеря прошли 18 млн человек, погибли 12 млн.

А теперь вернемся к лагерному «конвейеру».

Мы уже писали, что из семидесятимиллионного населения «рейха» почти никто не мог считать себя полностью застрахованным от «охранного ареста». Что уж тут говорить об оккупированных странах — у кого из поляков, французов, норвежцев родичи не служили в армии, не состояли в запрещенных (иногда сугубо буржуазных) партиях, кто не был ревностным прихожанином или не имел родственников в нейтральных странах, кто не дружил или не был в свойстве с людьми «низших рас» и т. д. и т. п.

Посему каждый ждал ночного звонка[96]: забирали обычно ночью. До войны, то есть до облав и массовых арестов прямо на улицах и предприятиях, будущим лагерникам вручали ордер. Однако это вручение было чистой пародией на законность, ибо кроме фамилии и имени будущего заключенного на ордере было написано: «…берется под охранный арест по подозрению в деятельности, ведущей к предательству и измене родине» или: «…берется под охранный арест, поскольку существует опасность, что имярек использует свою свободу для подрыва национал-социалистского государства и его учреждений».

Впрочем, даже в первые годы нацистского господства ордера давались далеко не всем. Но страх, темный страх перед гестапо, перед людьми в черных мундирах с черепом и свастикой, был настолько велик, что никому просто не приходило в голову сказать, что арест незаконный. К какому закону, к какой правде можно было взывать в царстве нацистского произвола?

Несколько недель, а то и месяцев арестованный сидел в гестаповской тюрьме, в камерах, забитых до отказа людьми, обвиняемыми лишь в том, что они «могут использовать свою свободу» не так, как этого хочется нацистам, или желают «заниматься деятельностью», ведущей не туда, куда идет гестапо… Из камер их вызывали на допросы, после которых «подозреваемые» возвращались избитые, с кровоподтеками, без зубов, иногда с серьезными внутренними повреждениями.

Вслед за тюрьмой шла «транспортировка» — отправление в концлагерь. Естественно, что и это было обставлено соответствующим образом. Сотни заключенных заталкивали в товарные вагоны, и они стояли там в такой тесноте, что даже люди, потерявшие сознание от жажды, голода, холода (или жары) и недостатка воздуха, не падали — это было невозможно. Далее арестованных пересаживали в крытые грузовики. И наконец — пеший марш: истощенных, обезумевших людей гнали пинками, пощечинами, ударами сапог и дубинок к воротам концлагеря; отставших, упавших забивали насмерть, затаптывали, расстреливали в упор… Так происходила пресловутая «селекция» будущих узников «кацет». Только наиболее выносливые, а стало быть работоспособные, переступали порог лагерного ада. С этого и начинался «конвейер смерти».

У ворот лагеря на вновь прибывших набрасывалась свора эсэсовцев — и самые низшие чины, и высшие. И опять направо и налево сыпались удары, зуботычины, пинки. Кое-кто бросал в беззащитных людей камни, кое-кто плевал, кое-кто мочился на них. А все остальные гоготали. Длинноволосых и бородатых таскали за волосы и за бороды. Если на улице был мороз, узников обливали из шлангов водой. Их ставили перед воротами, заставляли стоять по многу часов подряд на холоде, под проливным дождем, под палящим солнцем. Иногда приказывали делать пресловутые приседания. А кто падал, тех пристреливали…

Без «этапа» и церемонии «встречи» нацистский концлагерь был бы невозможен, ведь с самого начала следовало превратить узника в дрожащую, истерзанную плоть, лишить воли и способности сопротивляться. Иногда при «встрече» сажали сразу в карцер.

Документы, которые стали известны после войны, показывают, что эсэсовцам это удавалось отнюдь не всегда. Лагеря рождали героев. Таких, как советский генерал Карбышев, таких, как сотни и тысячи антифашистов из разных стран, подвиги которых всегда будут жить в сердцах человечества.

Но мы говорим не о них, а об империи «кацет» и ее хозяевах — эсэсовцах, о тех, кто по самой своей природе не в силах был понять мужество и достоинство униженных, избиваемых, пытаемых…

Эсэсовцы верили в силу — других богов у них не было. Они не говорили даже, как французский король: «После меня хоть потоп», ибо им казалось, что их власть вечна. Фюрер обещал им «тысячелетний рейх», и они решили, что и концлагеря, и их безнаказанность останутся на века.

…Итак, только после многих мучений и унижений начиналась унизительная процедура приема в концлагерь. Ее не мог миновать никто. После заполнения многочисленных анкет[97] заключенных гнали к парикмахеру (брили наголо даже женщин в женском концлагере Равенсбрюк), потом в душ (часто душ заменяли «купанием» в грязной лохани с дезинфекционной жидкостью). За это время узника успевали обобрать — одежду связывали в узлы, ценности — от денег до обручального кольца, от часов до крестика или распятия — прятали якобы до «освобождения», на самом деле это была добыча эсэсовцев, которую они тут же делили (в лагерях смерти порядок был другой — награбленное добро передавали в имперский банк!).

Так начиналась лагерная жизнь. А потом шли лагерные будни… Сирена… Подъем… Поверка на аппельплаце… Работа по 14–16 часов… Снова поверка, на сей раз вечерняя, которая продолжалась, как правило, бесконечно долго… Короткий сон… Сирена… Подъем…

И все это при чудовищном недоедании — лагерников держали на голодном пайке даже до войны, когда на каждую лагерную «душу» приходились кое-какие продукты, но их разворовывали эсэсовцы. И при небывало антисанитарных условиях[98], скученности, при непрекращающихся эпидемиях. Уже зимой 1939/40 г. в империи «кацет» вспыхнула эпидемия сыпного тифа, унесшего многие тысячи жизней. И наконец, при заранее продуманной, изощренной системе издевательств, наказаний, пыток, которым подвергались узники иногда по самой ничтожной причине, а иногда и вовсе без причин…

Наказанием была уже сама работа в «обычном» лагере. Для нее были характерны — неимоверная, непосильная тяжесть и… бессмысленность. Работа в «кацет» была построена таким образом, чтобы уморить людей. Особенно тяжелой считалась работа в каменоломнях, где приходилось таскать огромные камни. Не легче было волочить в упряжке вагон. В Равенсбрюке заключенные-женщины таскали гигантский каток. Узников, впрягавшихся в вагон, «остряки» эсэсовцы называли «поющие лошади», ибо им приказывали петь хором. В Маутхаузене, где работа в каменоломнях считалась основной, заключенные шли на вечернюю поверку, толкая тачки с трупами умерших от истощения, застреленных.

Невыносимой была и работа землекопов. Впрочем, «выносимых» работ в концлагерях вообще не было. Ш. Мюллер пишет в своей книге: «Для работы у станка (в ткацкой мастерской. — Авт.) отбирали самых крепких, большей частью русских, украинок, полек. Однако на баланде и сухом хлебе, работая то в дневную, то в ночную смену, через год-полтора погибали даже самые здоровые. Участь, грозившая нам, была у всех перед глазами. Уже в первый день я с ужасом увидела, как, обессилев и кашляя кровью, молодая ткачиха сползла со скамейки и упала под ткацкий станок. Ведь тот, кто, заболев туберкулезом… попадал в страшный блок — десятый, мог оставить всякую надежду когда-нибудь увидеть родину. Если же несчастные умирали недостаточно быстро, им была обеспечена газовая камера. Эсэсовцы и те, кто стоял за ними, думали только о том, как бы побольше выколотить прибыли».

Страшная судьба ожидала узников, посланных на военные заводы. А их было огромное количество. Зачастую они не выходили из цехов в буквальном смысле этого слова (спали у станков на полу), «на волю» выносили их трупы и пригоняли новое пополнение.

В последние годы войны, когда участились бомбежки, заводы по производству оружия поместили под землю. Вот там-то и погибли миллионы людей — без дневного света, без воздуха.

Однако вернемся к «обычным» лагерям. Лагерный труд кроме всего прочего был, как мы писали выше, издевательски бессмыслен. Иногда землю, щебень и камни носили голыми руками, обдирая руки в кровь: не хватало лопат, мотыг, тачек. Очень часто узников заставляли по 16 часов в сутки копать ямы, а на следующий день засыпать их. Иногда в эти ямы заталкивали живых людей. В Бухенвальде на «заре» его возникновения при даровой рабочей силе водопровод стоил 3 млн марок (довоенных!), а осушение заболоченных мест — 5 млн — гигантские суммы по тем временам. Рабский труд был совершенно непроизводителен.

Кроме того, бесконечные наказания, превращавшие людей в калек, не давали им возможности нормально работать.

Система наказаний в общем была унифицирована — во всех лагерях приблизительно одинакова, что, впрочем, не мешало эсэсовцам придумывать свои собственные «оригинальные» способы расправы с беззащитными людьми…

Мы уже писали о бесконечных стояниях на аппельплаце, кончавшихся обычно несколькими смертными случаями. Иногда узников выгоняли на аппельплац голыми. Часто людей пристреливали «за попытку к бегству»: сперва избивали, а потом толкали по направлению к колючей проволоке и в упор расстреливали. Иногда лагерь лишали еды на несколько дней; за «серьезные» проступки (неправильно застеленные нары, курение, «отлынивание от работы» — все это по доносу капо или уголовника) назначались телесные наказания. Согласно циркуляру Гиммлера от 4 апреля 1942 г., они были официально введены в «кацет» (до этого существовали неофициально). Порядок был такой: на аппельплаце зачитывался список (естественно, по номерам — в концлагере человек лишался имени и фамилии и становился «номером») тех, кого должны были подвергнуть избиению. Если дело ограничивалось 25 ударами, их наносили в один прием. Иногда приговаривали к 50, 75 или даже 100 ударам — тогда экзекуция растягивалась на несколько дней. Согласно инструкции, наказывали «в одежде» или обнажая «заднюю часть тела» («усиленная строгость»). Подвергавшегося порке привязывали ремнями к так называемой «кобыле», голову закутывали тряпьем, чтобы приглушить крики. Часто на всю мощь включали радио. В циркуляре говорилось, что телесное наказание требует «санкции» врача. Обычно врач давал «санкцию» уже после экзекуции. Нередко жертвам отбивали почки. После наказания многие палачи требовали, чтобы избиваемые, которых стащили с «кобылы», сделали от 50 до 150 приседаний, дабы «укрепить мускулы».

Избивали плетками или палками.

Еще более страшным наказанием было подвешивание. Узникам заламывали руки за спину, надевали кандалы и за эти кандалы подвешивали к столбу или к дереву, следствием чего были вывихи плечевых суставов и нечеловеческая боль. Одновременно эсэсовцы избивали свои жертвы — били по лицу, по половым органам, по ногам. Потерявших сознание обливали водой. Подвешивание продолжалось от получаса до четырех часов. Наконец, в случае неповиновения или сопротивления сажали в карцер, в бетонные камеры-бункеры.

Коротко мы упоминали о карцерах в связи со «встречей» новых партий лагерников. Но вновь прибывшие проводили там одну ночь. Не для этого предназначались карцеры. Они существовали для наказания заключенных. По свидетельству Ойгена Когона, в каждом концлагере карцеры имели свои «особенности». Так, в Дахау запертые в бункеры узники могли лежать только скорчившись и должны были выпрашивать еду лаем. В Дахау карцеры назывались «собачьи клетки».

Несколько месяцев в концлагере Бухенвальд действовал так называемый «черный карцер». Один из заключенных. Отто Лайшнигг, портной, чудом спасшийся, рассказал о нем: «Каждую дырочку или трещину заклеивали бумагой, чтобы не пробивался свет.

…Поскольку отопления не было… на стенах скапливалась сырость. На полу стояли лужи. В темноте я ощупью добрался до воды и сел на мокрое, чтобы несколько утолить нестерпимую боль (Лайшнигга и его товарищей по портняжной мастерской несколько раз выпороли на «кобыле». — Авт.)… Умываться давали раз в три дня… Помещение было абсолютно пустым, только в углу находились две параши. Туда мы тоже пробирались ощупью. Из-за фекалий вонь стояла невыносимая. Спали мы вповалку на полу, положив под голову башмаки и шапку. Прижимались друг к другу, чтобы окончательно не замерзнуть, пошевелиться было невозможно. Примерно два-три часа люди выдерживали такое лежание. Потом приходилось вставать и ходить по кругу, чтобы хоть немного согреться. Когда человек падал, его оттаскивали в угол. Если он лежал неподвижно двое суток, эсэсовцы выбрасывали его на улицу, в большинстве случаев он был мертв. Так шли дни и недели, мертвых и полумертвых выносили. Срока наказания никто не знал. Я пробыл в «черном бункере» 50 дней и ночей. Силы мои почти иссякли…»[99]

В Заксенхаузене в карцере человек мог только стоять: на высоте лица в стену были вделаны решетки, для того чтобы эсэсовцы могли плевать в наказанного.

Церемония допросов в бункерах также была отработана до мельчайших деталей. Узника раздевали догола, потом его вводили в комнату, закованного в кандалы, и привязывали к батарее.

В некоторых концлагерях в бункере не разрешали спать. Заснувших избивали резиновой дубинкой, а если он начинал кричать, приходил другой эсэсовец с плеткой. Потерявших сознание обливали ледяной водой.

В огромных «обычных» лагерях по временам скапливалось такое количество людей, что на лагерной территории устраивали дополнительные так называемые «малые лагеря». Условия там были еще более тяжелые, чем в больших «кацет», поскольку узники жили либо в палатках, либо в дощатых, наскоро сколоченных сараях. В «малых лагерях» не водилось ни печей, ни воды, ни соломенных матрасов, ни одеял. Но и в этих лагерях существовало подобие карцеров. К примеру, в Бухенвальде в «малом лагере» стояла клетка из колючей проволоки под названием «розарий». Там люди умирали от голода и холода на глазах у своих товарищей.

«Казни» совершались, как правило, стихийно. Например, охранник мог «под настроение» положить узника лицом в лужу и до тех пор прижимать его голову к земле, пока он, захлебнувшись, не испускал дух. Тысячи людей в «кацет» эсэсовцы удавили, повесили (в Бухенвальде на аппельплаце долгое время стояла виселица), отравили, убили инъекциями… О палачах в белых халатах речь пойдет ниже…

Один из комендантов Бухенвальда, Кох[100], сочинил такую присказку: «В моем (!) лагере больных не бывает. У меня есть только здоровые или мертвые».

Тем не менее больных при тех условиях, которые существовали в «кацет», насчитывалось великое множество. Обращались с ними еще более жестоко, нежели со здоровыми. После своеобразного «отбора» некоторых из них укладывали в специальные бараки, где находились заключенные с самыми разными заболеваниями — от тифа до флегмоны, от дизентерии до воспаления легких. Случалось, врачи-эсэсовцы поступали еще проще — врач вставал перед нескончаемой очередью больных и взмахом руки определял, какому узнику отойти направо, какому — налево. Отошедших налево (или направо) отправляли сразу к крематорию, где делали укол, остальных помещали в больничный блок. Тех, кого умерщвляли, цинично именовали «вспрыснутыми» — им вводили очень большие дозы хлоралгидрата, фенола либо просто воздух. Впрочем, отравляли в «обычных» лагерях (и, кстати, в бункерах) самыми разными способами, в частности подмешивали в баланду или в «кофе» мышьяк.

С течением времени, когда в концлагерях начали вспыхивать эпидемии сыпного тифа, эсэсовцы перестали посещать больничные бараки — они боялись за свою жизнь, — и персоналу (разумеется, если это были «политические») удавалось не только лечить людей, чудом добывая медикаменты, но и прятать среди больных тех товарищей, кому грозила смерть.

То же относилось и к туберкулезным баракам, куда никогда не заглядывали эсэсовские врачи.

Но это было лишь исключением из общего правила. А правило состояло в том, что заболевший автоматически приближался к концу «конвейера», то есть к крематорию. Ведь он уже не представлял ровно никакой ценности как рабочий скот.

Страшным деянием эсэсовцев с врачебными дипломами были опыты над живыми людьми.

В этих случаях «самодеятельность» встречалась уже реже.

Медицинские эксперименты проводились только с ведома и разрешения самого Гиммлера.

Самое непосредственное участие в опытах над узниками «кацет» принимали монополии, особенно химический гигант «ИГ Фарбениндустри», а также множество научных институтов, не имевших прямого отношения к СС. Начиная с 1943 г. опыты стали проводиться с санкции уже не раз упоминавшегося выше Небе — начальника одного из отделов РСХА.

В самих концлагерях буквально весь медицинский персонал — а следовательно, тысячи людей — был участником этих тягчайших преступлений.

Для экспериментов возводились бараки в некотором отдалении от других. Доступ туда был строжайше запрещен, что не мешало просачиваться слухам об ужасах, творимых в этих бараках.

С течением времени у каждого концлагеря появилась своя «специализация».

В Бухенвальде в основном занимались разработкой противотифозной вакцины. Но как занимались! Ничтоже сумняшеся, заражали здоровых людей. И даже в тех редких случаях, когда противотифозная сыворотка оказывалась действенной, эсэсовские врачи вводили вакцинированным людям такие лошадиные дозы бацилл (внутривенно), что люди все равно гибли. Более того, дабы иметь под руками свежие штаммы сыпного тифа, целую группу узников все время заражали тифом. Чудом выжившие стали калеками — их парализовало, они потеряли память. Этих «подопытных» заключенных можно было считать стопроцентными смертниками. Впрочем, крематорием кончался любой эксперимент — кроме всего прочего, эсэсовцы вовсе не были заинтересованы в том, чтобы оставались живые свидетели их «медицинской» деятельности.

Проходили эти опыты с осени 1941 г. в блоке 46, обнесенном двойным рядом колючей проволоки. Ответственным за них был Институт гигиены войск СС в Берлине. Непосредственно участвовали штандартенфюрер (позже оберфюрер) СС доцент Марговски, а также инспектор вермахта, генерал-полковник, профессор Хандлозер; имперский фюрер здравоохранения, статс-секретарь группенфюрер СС Конти, президент «имперской палаты здравоохранения» профессор Рейтер, профессор института имени Роберта Коха в Берлине Гильдемейстер и, наконец, врачи из самого Бухенвальда, в частности Динг-Шулер.

В Бухенвальде проводились и другие эксперименты — опыты по заражению желтой лихорадкой, оспой, паратифом, дифтеритом. Как и во всех «кацет», там экспериментировали с ОВ (отравляющими веществами). И наконец, врачи-садисты пересаживали узникам половые органы, якобы для… борьбы с гомосексуализмом. Руководил этими опытами штурмбанфюрер СС Шульце и оберфюрер Попендик. Эти же «ученые мужи» кастрировали людей и вводили им… синтетические гормоны.

В концлагере Дахау специализировались на малярии. С января 1942 г. гауптштурмфюрер, доктор Плётнер (а до него Брахтель) по распоряжению профессора Шиллинга начали отбирать среди лагерников «абсолютно здоровых людей» в возрасте от 20 до 45 лет и заражать их малярией. Каждую неделю жертвами Плётнера становились не менее 20 человек. Заразив людей малярией, эсэсовские врачи спокойно наблюдали за ходом болезни и за соответствующими осложнениями: желтухой, сердечной недостаточностью, воспалением легких. Особо много смертных случаев от нелеченной малярии объяснялось и тем, что ею заражали узников с ослабленным, истощенным организмом.

Гиммлер посетил малярийный блок в сопровождении Конти и воскликнул, обращаясь к «подопытным» заключенным: «Парни, вы принесли отечеству такую же пользу, как наши солдаты на фронте! Я позабочусь о том, чтобы вас выпустили на свободу».

Разумеется, все «парни», подвергшиеся в Дахау медицинским экспериментам, были умерщвлены там же, впрочем, как и зараженные узники в других лагерях.

С 1943 по 1945 г. узникам в Дахау делали прививку, чтобы вызвать у них флегмону. «Подопытными кроликами» убийц с врачебными дипломами были в основном католические священники, больше всего из Польши. Главный врач СС Вольтер поставлял их из числа заключенных, а другой эсэсовец — Лауэ — «заражал». Рапортуя Гиммлеру, врач СС Гравиц сказал, что, «несмотря на неблагоприятные результаты (все больные умирали. — Авт.), исследования в Дахау продолжаются».

В этом лагере проводились и такие варварские эксперименты: узников подвергали высочайшему атмосферному давлению либо замораживали живьем.

В 1941 г. штабной врач нацистской авиации Рашер (вскоре он получил чин унтерштурмфюрера СС), работавший в Мюнхене, начал, с разрешения Гиммлера, экспериментировать на узниках Дахау. Это вызвало превеликую зависть у штатских «исследователей» Ромберга и Руффа — оба были директорами соответствующих научных институтов, связанных с воздушным флотом. Суть экспериментов Рашера сводилась к тому, чтобы выяснить, как люди выдерживают быстрый подъем и столь же быстрый спуск в негерметизированных кабинах. Характерно, что Гиммлер разрешил проводить эти заведомо смертельные опыты на поляках и русских — участниках Сопротивления.

В Дахау на лагерной «улице» поставили «вагон» — высокую камеру на колесах, снабженную специальной аппаратурой. Когда испытуемый «поднимался вверх» или «падал» — в камере соответствующим образом менялось давление, — ему снимали кардиограмму. А после смерти жертву подвергали анатомическому вскрытию. «Научные» выводы господа палачи сформулировали следующим образом: «Кровь на высоте 21 тысячи метров еще не закипает» (медицинское заключение от июля 1942 г.) — или же: «При вскрытии сердце еще билось» (заключение самого Рашера). После чего доктор Рашер начал подряд рассекать на части еще живых людей, чтобы узнать, сколько времени после наступления клинической смерти работает сердце.

«Вагон» вызывал дикий ужас у заключенных Дахау. Правда, первые жертвы Рашера были «добровольцы» — им обещали сносное питание, не объяснив, что с ними произойдет. Но потом, естественно, никто не соглашался идти в камеру, и Рашер стал выискивать жертвы сам. Рашер был одним из фаворитов Гиммлера: всемогущий рейхсфюрер СС и «скромный ученый» обменивались письмами.

В одном письме, к примеру, Рашер писал, что «продуктивный интерес Гиммлера к его (Рашера) исследованиям повышает активность и творческую энергию» сего ученого мужа.

Впрочем, не только Рашер находился в переписке с Гиммлером. Так, в октябре 1942 г. генерал-полковник профессор Хиппке, санитарный инспектор немецкой авиации, писал Гиммлеру:

Опыты по «охлаждению» (замораживанию) людей под названием «действие охлаждения на теплокровных» уже с октября 1942 г. ставил некий профессор Хольцлёнер. Все тот же Рашер предложил Хольцлёнеру сотрудничество, иными словами, неограниченное число «теплокровных» — живых людей. Некоторое время профессор работал с Рашером, а потом Рашер решил не делить ни с кем «лавры» и до мая 1943 г. единолично губил узников Дахау, подвергая их мучительной смерти.

«В первый период (экспериментов. — Авт.) испытуемых — одетых или обнаженных — погружали в холодную воду с t° от −4 до −9° Цельсия до тех пор, пока они не окоченевали. Измерение температуры тела проводилось термоэлектрически через прямую кишку. Число подвергнутых экспериментам на первых порах — 50–60 человек, число летальных исходов — от 15 до 18. Во втором периоде Рашер ввел еще одно «новшество»: заключенных в мороз от −20 до −35° часами обливали водой и оставляли на улице ночью; поскольку крики замерзающих вызывали большое беспокойство, Рашер под конец стал усыплять их, делая соответствующий укол. Двух русских офицеров, которых приволокли из камеры. Рашер, согласно свидетельству бывшего узника Дахау Вальтера Неффа, обнаженных положил в холодную воду. Офицеры погибли только через пять часов. По прошествии двух с лишним часов один из русских сказал другому (это слышал присутствовавший при опыте польский санитар): «Попроси того офицера, чтобы нас пристрелили». На что второй ответил: «Не имеет смысла ждать милости от фашистского зверя».

Чудом выжил после экспериментов Рашера в Дахау советский военнопленный Николай Хонич. «добродушный великан, убегавший из неволи много раз, замороженный в Дахау заживо, активный участник лагерного подполья…». Газета «Известия» от 13 августа 1984 г. приводит рассказ о Хониче.

«Сколько раз возвращался из небытия сам Хонич, сосчитать трудно. Его бросали в бассейн с ледяной водой, держали там по три с лишним часа, пока не угаснет. Затем доктор-палач Рашер приказывал: отогреть, растереть спиртом… через несколько дней опыт видоизменялся: узника клали в студеную ванну, голову, спину, шею обкладывали льдом, на лоб лили воду. Процедура повторялась четыре раза — в научных целях, по словам Рашера, и еще дважды — для развлечения высоких чинов в черных мундирах и их семей…»

Общее число «испытуемых» с ноября 1942 г. по май 1943 г. составило от 200 до 240 человек (речь, разумеется, идет лишь о заключенных, которых заморозили. — Авт.); некоторых подвергали этой пытке два-три раза…

Гиммлера особенно интересовало отогревание еще живых, но потерявших сознание узников. Для этого было поставлено множество серий экспериментов с помощью догола раздетых женщин, которых привозили из концлагеря Равенсбрюк. «Лично я считаю, — писал рейхсфюрер СС Рашеру (Рашера за это время успели повысить в чине, сделать гауптштурмфюрером. — Авт.), — что эти эксперименты принесут самый большой и длительный успех…»

Ответ Рашера на это письмо даже не хочется цитировать, он выдержан в стиле неприличных статеек в нацистской газетенке «Штюрмер», где похоть густо перемежалась с политиканством, а кровавые призывы — с порнографией.

Но на сем переписка по поводу замученных узников «кацет» отнюдь не кончилась. Продолжаем цитировать из книги О. Когона:

«…Руководство СС утверждало, что упомянутые выше эксперименты имели большое значение для немецких летчиков, но что господа из авиации недостаточно энергично поддержали их инициативу. Однако профессор Хиппке попытался оправдаться, направив 6 марта 1943 г. письмо начальнику личного штаба рейхсфюрера СС обергруппенфюреру СС Вольфу[101]. В письме говорилось:

«…Ваше мнение о том, что я, будучи ответственным руководителем всех медико-научных исследований, оказывал хоть малейшее сопротивление опытам по охлаждению людей или мешал их проведению, совершенно необоснованно; я сразу же согласился с постановкой этих экспериментов, так как наши опыты над крупными животными были закончены и требовали уточнения. Просто невероятно предположить, что я, отвечая за разработку всех мер по спасению наших летчиков и делая в этом направлении все, что в моих силах, не пошел бы навстречу такой работе (нацистский профессор оскорблен в своих лучших чувствах! — Авт.). Когда Рашер изложил в свое время свои пожелания, я немедленно согласился с ними».

Опыты над живыми людьми в женском концлагере Равенсбрюк отличались такой же чудовищной жестокостью, как и опыты в Дахау.

Гравиц, имперский медицинский инспектор СС, приказал вводить узницам Равенсбрюка стафилококки, возбудители газовой гангрены и столбняка, а также вводили одновременно несколько видов бактерий, дабы установить эффективность сульфаниламидных препаратов. Непосредственно руководил экспериментами профессор Гебхард (с ним мы еще встретимся) — ординатор клиники ортопедической хирургии Берлинского университета, главный врач больницы Хоэнлихен, друг и один из лейб-медиков Гиммлера. По его указанию доктора Шидлауски. Розенталь и Герта Оберхейзер калечили и убивали несчастных женщин.

Надрез для внесения бактерий узницам делали на верхней части бедра, почти всегда глубокий, до самой кости, очень часто в рану вкладывали также щепки и осколки стекла: нагноения начинались сразу, и «контрольные» больные умирали в страшных муках. Смерть других больных наступала позже, но мучились они не меньше. (Для опытов почему-то выбирали самых красивых девушек!) А когда в Равенсбрюк являлся профессор Гебхард собственной персоной, больных (иногда умирающих) узниц часами держали привязанными к операционным столам.

В мае 1943 г. Гебхард сделал доклад об опытах в Равенсбрюке на «третьей конференции по Востоку для врачей — консультантов» военной академии в Берлине. Доклад назывался: «Особые эксперименты касательно действия сульфаниламидов». На конференции присутствовали уже известные нам профессор Хандлозер, профессор Рошток, директор университетской клиники в Берлине, консультант вермахта генерал-полковник Шрёдер, начальник санитарного управления авиации вездесущий Конти, начальник санитарного управления войск СС и полиции оберштурмфюрер Попендик, лейб-медик Гитлера (он же генерал-лейтенант войск СС) Брандт и другие менее известные медицинские «светила» «третьего рейха». Ни один из них не выразил своего возмущения тем, что опыты проводились над живыми людьми!

В Равенсбрюке также трансплантировали костные ткани. «Методика» и здесь была обычная для «кацет» — брали здоровых женщин, калечили их, а потом накладывали гипс. Когда хотели взглянуть, как идет эксперимент, вырезали куски живого тела и обнажали кость.

Иногда поступали еще проще: ампутировали здоровую ногу, руку или лопатку и отвозили в другой концлагерь — Хоэнлихен, к профессору Гебхарду, а там он вместе с Штумпффэггером и Шульцем (все это самые знаменитые хирурги СС) «приставляли» их к другим подопытным.

С 1939 г. опыты на живых людях проводились в Заксенхаузене — на узниках испытывали жидкие отравляющие вещества (ОВ), их втирали в кожу (!). О результатах экспериментов докладывали лично Гиммлеру. Заключенные сперва слепли, а потом в страшных мучениях погибали.

В концлагере Нацвейлер также была широко поставлена вивисекция. Здесь экспериментировали с желтой лихорадкой, сыпным тифом… Особо отличался в Нацвейлере некий профессор Хирт. Хирт в конце 1942 г. связался с Гиммлером и получил разрешение создать «коллекцию» черепов и скелетов «еврейско-большевистских комиссаров». Оказывается, в нацистской науке существовал и такой «термин». Профессору было предоставлено 115 заключенных для этой цели, в основном из Освенцима. В Нацвейлере их отравили в газовой камере, а потом Хирт отправил «экспонаты» в Анатомический институт при имперском университете, где их хранили в спирту. Когда фронт приблизился, тот же Хирт расчленил на куски трупы и сжег.

Освенцим с самого начала был задуман как лагерь уничтожения. «Медицинские» эксперименты в нем проводились в особо широких масштабах. Главным образом, эксперименты по стерилизации людей. Здесь выделился врач-венеролог некий Покорни, так же как Рашер, находившийся в переписке с самим Гиммлером. Сперва эти два «мудреца» решили испробовать медикаментозное «лечение» на основе исследований фирмы «Мадаус и К°», проведенных на животных. В октябре 1941 г. Покорни с восторгом писал Гиммлеру: «Если нам удастся на основе этих исследований быстро создать лекарство, которое в относительно короткий срок и незаметно будет стерилизовать людей, то мы получим в свое распоряжение новое, действенное оружие (у нацистов военные термины не сходили с языка. — Авт.). Одно то обстоятельство, что находящиеся в немецком плену три миллиона большевиков (речь шла об угнанных советских гражданах. — Авт.) могут быть стерилизованы, то есть останутся работоспособными, но не сумеют размножаться, открывает широкие перспективы».

Однако оказалось, что экзотическое лекарственное растение для стерилизации трудно выращивать в Германии.

За дело взялись другие врачи-убийцы, в частности Шуман (один из тех, кто проводил «программу эвтаназии»). Шуман связался с рейхслейтером Боле и оберфюрером СС Браком, сотрудником канцелярии Гитлера. Боле и Брак носились в ту пору (в 1941 г.) с планом поголовной стерилизации всех «неарийцев».

Опыты на сей счет по приказу Гиммлера проводились в Освенциме. И вот Шуман приступил к делу, отобрав в Освенциме всех евреев от 20 до 24 лет, хороших работников, и облучил их соответствующим образом рентгеном, после чего опять погнал на работу. Через две — четыре недели «подопытных» кастрировали и исследовали их половые органы. А Шуман отправился в Равенсбрюк, где без наркоза проводил чудовищные операции по стерилизации детей цыган.

И опять в стане убийц наступило ликование — врачи отрапортовали, что вопрос о стерилизации с помощью рентгена решен положительно; при наличии 20 рентгеновских установок можно якобы за день стерилизовать 3–4 тыс. узников концлагерей. Брак в послании к Гиммлеру заверил своего рейхсфюрера, что он обязуется стерилизовать «от двух до трех миллионов мужчин и женщин из числа еврейского населения», которые только «через несколько недель или — соответственно — месяцев поймут, что они кастрированы». «Если Вы, рейхсфюрер, — писал Брак далее, — решите, что в интересах сохранения рабочей силы следует пойти этим путем, то рейхслейтер Боле предоставит в Ваше распоряжение требуемых врачей и прочий персонал».

Но и на сей раз произошла осечка. Шуман сообщил, что, во-первых, на мужчин рентген действует не стопроцентно и, во-вторых, все предложенные «мероприятия» весьма дорогостоящи (тем более что облученные умирали как мухи, и, таким образом, нацисты лишались рабов).

Тогда, не мудрствуя лукаво. Шуман предложил кастрировать «неарийцев», пообещав, что операция продлится всего 6–7 минут.

Наконец, в 1942 г. появился еще один садист с ученой степенью — профессор Клауберг. Этот «изобрел» свой метод — вспрыскивание в матку женщин химического препарата. Состоялась встреча Клауберга с Гебхардом и Глюксом — оберфюрером СС (заместителем Поля). Клаубергу было разрешено «производить опыты на людях и животных в концлагере Освенцим». Кроме того, свои жертвы сей профессор получил и в Равенсбрюке.

7 июня 1943 г. Клауберг сообщил, что его «методику можно считать разработанной» и что за один день он обязуется изуродовать «до одной тысячи женщин». Впрочем, для дальнейшего усовершенствования «метода» он потребовал еще 300 узниц из Равенсбрюка. Все они погибли в Освенциме.

Быть может, не стоило бы так подробно останавливаться на «врачебных» экспериментах в концлагерях — о них писалось не раз — и, пожалуй, ничто из практики эсэсовцев не вызывало такого ужаса и отвращения, как эти эксперименты, хотя и сам «обычный» «конвейер смерти», через который нацисты пропустили миллионы людей, убедительно показывает всю меру патологической бесчеловечности гитлеровского строя.

Однако есть причина, которая заставила нас с такой дотошностью описывать опыты над живыми людьми. Эта причина заключается в том, что «врачи», причастные к опытам, до сих пор разгуливают на свободе. Более того, находятся люди, которые смеют защищать их. Приведем только один пример: за четыре десятилетия так и не предстал перед судом гауптштурмфюрер СС Иозеф Менгеле по кличке Ангел смерти. Иозеф Менгеле ответствен за убийство 400 тыс. узников Освенцима. Он проводил, кроме того, «генетические эксперименты» для «создания чистой арийской расы», а попросту говоря, убивал детей-близнецов (какой изощренный садизм!) под видом постановки «научных» экспериментов. Впрочем, изобретательности этого патологоанатома по профессии не было пределов: он испытывал на живых людях (не только близнецах) воздействие отравляющих химических веществ, сжигал им кожу, выкачивал кровь, не говоря уже о том, что Менгеле ответствен за «селекцию» узников в Освенциме… И этот-то Менгеле за 40 послевоенных лет где только «не мелькал»: был опознан в Вене, арестован американцами, но очень скоро выпущен на свободу, жил в Швейцарии с супругой, переправился в Южную Америку с фальшивым паспортом на имя Грегора из Буэнос-Айреса, съездил под своим настоящим именем в ФРГ, где развелся с первой женой, получил врачебную практику в Парагвае, совершал оттуда вояжи в США — в Майами… Какой позор для западной демократии!..[102]

Лагеря уничтожения

Историки и публицисты, которые пишут о лагерях уничтожения — последнем круге нацистского ада, подчеркивают, что умерщвление людей в них — в Треблинке, Берген-Бельзене, Собиборе. Майданеке, Освенциме — было поставлено на промышленную основу. Действительно, сами цифры уничтоженных мужчин, женщин и детей показывают, что необходимо было создать «индустриальную базу» для убийств. Ведь счет шел не на сотни, не на тысячи, даже не на десятки или сотни тысяч, а на миллионы. Чтобы умерщвлять миллионы, и впрямь необходимо было создать что-то вроде «производственного процесса». На повестку дня встали вопросы транспорта — жертвы свозились из всех стран Европы: вопросы строительства и «технического оснащения» палачей — вручную убить и захоронить столько людей, естественно, не представлялось возможным.

Но авторы этой книги не перестают повторять — «империя смерти», «империя Гиммлера», была идеологическим образованием. И прежде чем строить газовые камеры и крематории, прежде чем сгонять в них «неарийцев» со всей Европы, необходимо было идеологическое обоснование этой неслыханной акции.

Азбука нацизма предписывала освобождаться от особей с «нечистой» кровью. С этой целью были изданы пресловутые Нюрнбергские расовые законы, одним из авторов которых явился Глобке, в будущем начальник канцелярии Аденауэра. С этой целью пропагандистская машина коричневого рейха без конца нагнетала напряженность, сеяла ненависть к «низшим расам» и буквально доводила до истерики обывателя, запугивая его «загрязнением нордической крови», подстрекая, накаляя обстановку в стране. «Штюрмер» — одна из крупнейших газет в нацистской Германии — писала изо дня в день: «они должны быть вырваны с корнем». «будут выкорчеваны навсегда», «будут вырезаны в массовом масштабе», «приготовьте им могилу, из которой они не смогут восстать».

Главный обвинитель от Великобритании Шоукросс говорил в Нюрнберге:

«Как может кто-нибудь из этих подсудимых заявлять, что он ничего не знал об этом?.. Гиммлер говорил об этих действиях открыто перед своими генералами СС и остальными офицерами дивизий СС в апреле 1940 года, он сказал им:

«Антисемитизм — это точно то же самое, что санитарная обработка. Избавление от вшей не вопрос идеологии, это вопрос гигиены. Точно так же для нас антисемитизм являлся не вопросом идеологии, а вопросом гигиены, которым мы скоро практически займемся. Скоро мы избавимся от «вшей». У нас осталось только 20 тысяч «вшей», и затем с этим вопросом будет покончено во всей Германии».

Палачи решали свои проблемы «поэтапно». Врагами номер один, «вшами», были перво-наперво объявлены евреи… Их надо было «давить» немедленно и полностью. Однако уже подготовлялись враги номер два, номер три, номер четыре, номер пять — поляки, русские, украинцы, белорусы…

Маниакальной, навязчивой идеей Гиммлера была борьба с «насекомыми» — вшами, мухами, блохами… Любимой темой — гигиена, очищение, дезинфекция…

Двенадцать с половиной лет происходила эскалация насилия в Германии. Нет сомнений, что и эскалация геноцида шла бы в арифметической прогрессии…

Важным этапом в «промышленном» уничтожении «неарийцев» явилась конференция. Сами нацисты назвали эту конференцию «Конференцией статс-секретарей». В историю она вошла под именем «Конференция в Ванзее» — Ванзее был аристократический пригород Берлина — район вилл. Конференцию созвали 20 января 1942 г. Проводил ее Гейдрих, тогда он был в зените «славы». Материалы для Гейдриха готовил Адольф Эйхман — его «звезда» только восходила.

Разумеется, конференция работала не на пустом месте. Подготовка к массовой ликвидации «вшей» шла уже полным ходом. На Нюрнбергском процессе Хёсс[103] показал, что подготовкой к геноциду (не теоретической, а сугубо практической) занимались в Германии с самого начала войны — с 1939 г.

«Полное разрешение еврейского вопроса, — сказал Хёсс, — означало полное уничтожение всех евреев в Европе. В июне 1941 года я получил указание создать необходимые для уничтожения условия в Освенциме». К тому времени в генерал-губернаторстве (в Польше. — Авт.) существовали уже лагеря уничтожения.

И все-таки недооценивать конференцию в Ванзее нельзя, одно дело — грязный палач Хёсс, другое дело — статс-секретари, то есть заместители министров таких «приличных» министерств, как министерство путей сообщения, министерство экономики, министерство вооружений, наконец, министерство иностранных дел. Вполне респектабельные господа…

До показаний Хёсса в Нюрнберге было еще далеко, и участники совещания на Гросс-Ванзее, 56/58, не слышали, как тикают часы истории, неотвратимо приближая день расплаты, день возмездия. Не по ним звонил колокол, а по их жертвам.

Как явствует из воспоминаний Эйхмана (вспоминал он много лет спустя в стеклянной клетке незадолго до вынесения ему приговора), этому чинуше среднего масштаба конференция очень понравилась, показалась этаким уютным (слово «уютный» он произнес несколько раз) разговором обходительных и энергичных джентльменов… Само заседание, вспоминал Эйхман, продолжалось не более часа-полутора, после чего принесли напитки, затем последовал обед и «уютная беседа», во время которой завязывались более тесные личные связи… «И еще я помню, что после окончания этой «конференции в Ванзее» Гейдрих, Мюллер и я, ваш покорный слуга, уютно сидели у камина… не для того, чтобы обсуждать узкоспециальные вопросы, а чтобы отдохнуть после долгой напряженной работы… В тюрьме (!) я не раз вспоминал, как все были довольны, особенно в каком хорошем настроении находился Гейдрих… И подумал: сегодня Гейдрих курит, а раньше я не видел Гейдриха курящим… И он пьет коньяк… Я подумал, что до того вообще ни разу не видел, чтобы Гейдрих пил спиртное…»[104]

Почему Гейдрих пришел в такое прекрасное настроение? Очевидно, обер-палачи все же боялись, что профессиональное чиновничество, можно сказать «элитное» чиновничество, окажет сопротивление чудовищным, злодейским планам нацистского карательного аппарата. А оно, согласно живым свидетельствам и печатным документам, не только не возражало против этих планов, но, наоборот, билось за то, чтобы оказаться «в передовых», отличиться, «перевыполнить» наметки Гиммлера…

Как тут не вспомнить речь обвинителя от СССР Р. А. Руденко в Нюрнберге, в которой он с огромной силой пригвоздил к позорному столбу всех власть имущих в нацистской Германии: и политических деятелей, и промышленников, и высшее офицерство.

«Конечно, подсудимым, занимавшим высшие руководящие посты в гитлеровской Германии, не было никакой нужды самим, своими руками расстреливать, вешать, душить, замораживать живых людей… Это делали по их указаниям их подчиненные, палачи, выполнявшие, так сказать, черную работу, а подсудимым нужно было только давать приказания, исполняемые беспрекословно.

Поэтому безнадежна попытка подсудимых разорвать свою связь с этими палачами, отгородиться от них. Эта связь несомненна и бесспорна. И если комендант Освенцима Рудольф Хёсс вырывал золотые зубы у мертвецов, то имперский министр Вальтер Функ открывал для хранения золотых зубов специальные сейфы в подвалах имперского банка.

Если подчиненные Кальтенбруннера умерщвляли людей в душегубках, то строились эти «газвагены» на заводах Зауэра, Даймлера и Бенца, подчиненных подсудимому Шпееру.

Если военнопленных уничтожали профессиональные палачи из соединения «Тотенкопф» («Мертвая голова») и лагерная охрана, то приказы об уничтожении подписывались фельдмаршалом германской армии Кейтелем; именно подсудимые намечали сроки уничтожения, отдавали приказы о создании специальной техники умерщвления, идеологически обосновывали «право высших рас» на уничтожение, истребление «неполноценных» народов.

Это они спокойно и безжалостно наблюдали за замученными жертвами и, как Ганс Франк, произносили парадные речи «о еще новом шаге», пройденном германским фашизмом по пути очищения «жизненного пространства» от «низших рас».

Да так оно и было. И именно поэтому 20 января 1942 г. статс-секретари крупнейших министерств нацистской Германии «уютно» собрались с Гейдрихом и его помощниками — Мюллером-гестапо и Эйхманом, непосредственным исполнителем «окончательного решения». Посидели часок-полтора, потом, засучив рукава, принялись за работу.

К великому сожалению респектабельных статс-секретарей, сохранился протокол конференции. Выдержки из него — хотя бы выдержки! — необходимо привести.

«…Начальник полиции безопасности и СД, обергруппенфюрор СС Гейдрих вначале передал присутствовавшим уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе соображения рейхсмаршала (Геринга. — Авт.) и указал, что они приглашены для обсуждения их, чтобы создать ясность по принципиальным вопросам… Поскольку рейхсмаршал возложил на него (Гейдриха. — Авт.) проведение организационных, экономических и материальных мер в связи с окончательным решением еврейского вопроса, требуется предварительная общая подготовка непосредственно задействованных в этой работе центральных инстанций…»

Такова, так сказать, преамбула — обоснование конференции в Ванзее. Однако нам могут возразить, что в преамбуле ничего не сказано о массовых казнях — говорится только об «окончательном решении». Но хорошо известно, что эсэсовцы создали свой язык — в этом языке такие слова, как убийства, казни, умерщвления, вообще отсутствовали. Уже в параграфе об «эвтаназии» мы упоминали об этом языке палачей. Сама эвтаназия — облегчение умирания обезболивающими средствами — не имела ничего общего с нацистской «эвтаназией» — убийством «лишних ртов». Тогда же были придуманы термины — «дезинфекция», «отсечение зараженных ветвей». Даже в концлагерях, где убийцы были, что называется, в своем кругу, существовал определенный жаргон. Вместо отбора для газовых камер говорили «селекция». Два палача, возившие жестянки с «Циклоном Б» и вводившие его в газовые камеры, именовались «санитарами». Заключенные (старики, дети, больные), которых умерщвляли сразу же после поступления в «кацет», получили название «пересылаемых по инстанции» (инстанция в данном случае означала, видимо, тот свет), а заключенных, которых еще намеревались использовать в качестве рабов, называли «отложенными».

Буржуазные историки до сих пор уверяют, будто конференция в Ванзее содержит некую «загадку». Их, видите ли, беспокоит, почему Гейдрих ссылался на рейхсмаршала, то есть на Геринга, а не на Гитлера или хотя бы на Гиммлера. Не являлось ли это самодеятельностью Люцифера — Гейдриха?

Разумеется, нет. Решение об убийстве миллионов людей нельзя было принять, а тем более проводить в жизнь без прямых указаний Гитлера и Гиммлера. За такое самоуправство первым сгорел бы в печи крематория не какой-нибудь там ремесленник из Лодзи, а сам Люцифер. Безусловно, в данном случае мы имеем дело с коллективной волей всех главарей рейха — от Гитлера до Лея, от Гиммлера до Франка, от Геринга до Розенберга.

«Окончательное решение» было логическим завершением начального этапа борьбы гитлеровцев за мировое господство. И утвердили его в январе 1942 г., когда нацисты, несмотря на первые поражения на советско-германском фронте, еще были полны чудовищной спеси, мнили себя господами мира. Нет сомнения, что, если бы советский народ не разгромил немецкий фашизм, возникли бы другие программы и другие «вопросы». Они, как мы покажем ниже, были заложены в «плане Ост», в плане опустошения и нового заселения «восточного пространства», а далее неизбежно перекинулись бы на Запад.

Мы остановились на преамбуле… Потом идет та часть протокола конференции в Ванзее, где рассказывается о «достижениях» нацистов в вопросе преследования «неарийского» населения — в Германии, Австрии и в «протекторате», то есть на территории Чехословакии.

Собственно программа массового уничтожения «неарийцев» следует после констатации того факта, что предварительная их депортация на Восток, одобренная фюрером (вот и Гитлер появился в протоколах), прошла успешно, но что ее «надо рассматривать только как временную меру, хотя здесь уже создается практический опыт, который имеет важное значение в связи с планом окончательного решения…».

Самое главное начинается в заключительной части протокола — там дается «контрольная цифра» — число людей, которые должны были быть уничтожены в ходе «окончательного решения», — 11 млн человек! И «разнарядки» по отдельным странам. То обстоятельство, что в утвержденном в Ванзее решении значатся сама Германия, Австрия, оккупированная Польша (пресловутое «генерал-губернаторство»), «протекторат» (часть захваченной Чехословакии), оккупированная и неоккупированная Франция, Нидерланды, Норвегия, Дания. Советская Прибалтика, не может никого удивить. Известно, что на этих территориях, в этих суверенных европейских странах, эсэсовские палачи с самого начала лили кровь, зверствовали, уничтожали все живое. Более или менее понятно, что нацистские убийцы захотят превратить в ловушку для евреев и земли своих вассалов и союзников — Венгрии и Болгарии, Румынии и Италии. Однако последняя часть «разнарядки» убеждает нас в том, что амбиции гитлеровцев в Европе были поистине тотальными! В «разнарядке» значатся Англия, Швейцария, Турция, Португалия, Испания.

После конференции в Ванзее, которая была не только сугубо секретной, но и, так сказать, установочной, палачи приступили к конкретной деятельности. Адольф Эйхман созвал 28 августа 1942 г. «конференцию референтов». Эта конференция также прошла в Берлине, и на ней во всех подробностях были обсуждены «технические вопросы».

А далее «референты» — сотни эсэсовцев — разъехались по всем оккупированным территориям и по странам — вассалам Германии, и началась массовая депортация еврейского населения в лагеря смерти.

Машина геноцида отладилась не в мгновение ока. Вначале людей убивали самым примитивным способом, на месте, без газовых камер и т. д. Да и впоследствии известный «разнобой» существовал. Число евреев, подлежащих уничтожению, было столь велико, что полной «унификации» палачи сумели добиться только в отдельных лагерях — в Треблинке, Майданеке, Освенциме…

А теперь предоставим слово свидетелям. В Нюрнберге об уничтожении людей рассказал немецкий инженер Герман Фридрих Грабе, ставший очевидцем в октябре 1942 г. массовых расстрелов гитлеровцами еврейского населения городов Ровно и Дубно.

До этого нацистские власти собирали их в определенных местах, вывешивая соответствующие объявления-приказы. А потом на грузовиках привозили к месту казни.

Вот что увидел Грабе:

«Люди, которые сошли с грузовиков, — мужчины, женщины и дети всех возрастов — должны были раздеться по приказу членов СС, имевших при себе кнуты и плетки. Они должны были сложить свою одежду в определенных местах, таким образом, соответственно рассортировывалась обувь, верхняя одежда и белье.

Я видел груду обуви, приблизительно от 800 до 1000 пар, огромные кипы белья и одежды. Без криков и плача эти люди, раздетые, стояли вокруг семьями, целовали друг друга, прощались и ожидали знака от другого эсэсовца, который стоял около насыпи также с кнутом в руке. В течение 15 минут, пока я стоял там, я не слышал ни одной жалобы, ни одной мольбы о милосердии. Я наблюдал за семьей, состоявшей из 8 человек: мужчин и женщин в возрасте около 50 лет с детьми около 8 и 10 лет и двумя взрослыми дочерьми около 20 и 24 лет. Старая женщина со снежно-белыми волосами держала на руках годовалого ребенка, пела ему и играла с ним. Ребенок ворковал от удовольствия. Родители смотрели на него со слезами на глазах. Отец держал за руку мальчика приблизительно лет десяти и что-то мягко говорил ему. Мальчик боролся со слезами. Отец указывал на небо, гладил рукой его по голове и, казалось, что-то объяснял ему. В этот момент эсэсовец у насыпи крикнул что-то своему напарнику. Последний отсчитал около 20 человек и приказал им идти за насыпь. Среди них была и та семья, о которой я говорил. Я запомнил девушку, стройную, с черными волосами, которая, проходя близко от меня, показала на себя и сказала: «23». Я обошел вокруг насыпи и оказался перед огромной могилой. Люди тесно были сбиты друг к другу и лежали друг на друге, так что были видны только их головы. Почти у всех по плечам струилась кровь из голов. Некоторые из расстрелянных еще шевелились, некоторые поднимали руки и поворачивали головы, чтобы показать, что они еще живы. Яма уже была заполнена на две трети. По моему подсчету, там уже было около тысячи человек. Я поискал глазами человека, производившего расстрел. Это был эсэсовец, сидевший на краю узкого конца ямы: ноги его свисали в яму. На его коленях лежал автомат, он курил сигарету. Люди совершенно нагие сходили вниз по нескольким ступенькам, которые были вырублены в глиняной стене ямы, и карабкались по головам лежавших там людей к тому месту, которое указывал им эсэсовец. Они ложились перед мертвыми или ранеными людьми, некоторые ласкали тех, которые еще были живы, и тихо говорили им что-то. Затем я услышал автоматную очередь. Я посмотрел в яму и увидел, что там бились в судорогах люди: их головы лежали неподвижно на телах, положенных до них. Кровь текла из затылков…

Следующая группа уже приближалась. Они спустились в яму, легли… и были расстреляны. Когда я, возвращаясь, огибал насыпь, я заметил другой, только что прибывший грузовик, нагруженный людьми. На этот раз это были больные и дряхлые люди. Старая, очень худая женщина со страшно тонкими ногами была раздета другими, уже обнаженными, в то время как два человека поддерживали ее. Женщина, очевидно, была разбита параличом. Обнаженные люди принесли ее. Я покинул это место вместе со своим десятником и уехал на машине обратно в Дубно.

Утром следующего дня, когда я снова посетил строительный участок, я увидел около 30 обнаженных людей, лежавших вблизи от ямы, примерно в 30–50 метрах от нее. Некоторые из них были еще живы, смотрели прямо перед собой остановившимися глазами и, казалось, не замечали ни утреннего холода, ни рабочих моей фирмы, которые стояли вокруг. Девушка около 20 лет заговорила со мной и попросила дать ей одежду и помочь бежать. В этот момент мы услышали шум быстро приближавшейся машины, и я заметил, что это была команда СС. Я отошел обратно на свой строительный участок.

Через 10 минут мы услышали выстрелы со стороны ям».

Здесь речь идет о массовых расстрелах… Но в том же 1942 г. наряду с такого рода «кустарными» акциями, которые проводились на глазах у людей, что называется, цивильных, не служивших в СС, проходили и другие акции — с применением палаческой «техники». Крупный эсэсовский чин докладывал о «газовых автомобилях» — душегубках (автомобилях, в которых люди умерщвлялись выхлопными газами), вернувшись в Берлин из инспекционной поездки, нижеследующее:

«Приказав прорубить по одному окну с каждой стороны в маленьких автомобилях, а в больших автомобилях — по два окна с каждой стороны — таких, какие можно часто видеть в крестьянских домах в деревне, — я добился того, что автомобили группы «Д» стали выглядеть, как автомобили, приспособленные для жилья. Однако они настолько хорошо известны, что не только власти, но и гражданское население называют такие автомобили «машины смерти», лишь только они появляются. По моему мнению, даже при маскировке нельзя будет держать это в секрете хоть сколько-нибудь продолжительное время».

У нас есть описание лагеря уничтожения, сделанное советским писателем Василием Гроссманом. Вместе с частями Советской Армии Гроссман в 1944 г. вошел на территорию Треблинки: ему представилась возможность поговорить с сотнями простых людей, живших в окрестностях концлагеря и изо дня в день, хотя и издали, наблюдавших за ужасами, творимыми эсэсовцами. Сама земля открыла писателю секреты гитлеровских палачей. Так же как и в других концлагерях, нацистам не удалось полностью уничтожить следы своих злодеяний, несмотря на прямые приказы Гиммлера.

Силой своего таланта Гроссман воссоздал на бумаге картину треблинского ада, «будни» одного из нацистских «кацет» на польской земле. Его записи поистине уникальны[105]. А ведь человечество еще не знало в 1944 г. всего размаха нацистских преступлений. Не знало оно и пресловутого «плана Ост», о котором подробно будет рассказано в следующей главе. Не знало и итоговых цифр — числа замученных, «загазованных», сожженных гитлеровцами людей. Но даже если бы кроме треблинского ада молодчики Гиммлера не совершили бы ничего преступного, то и тогда их злодейства были бы поистине чудовищны.

«Эшелоны с жертвами шли сюда со всех четырех сторон света, с запада и востока, с севера и юга…

Эшелоны шли к Треблинке в течение 13 месяцев, в каждом эшелоне было 60 вагонов, и на каждом вагоне мелом были написаны цифры: 150–180–200. Эта цифра показывала количество людей, находящихся в вагоне. Железнодорожные служащие и крестьяне тайно вели счет этим эшелонам.

…С 15 июня 1942 г. по август 1943 г. в лагерь по ветке от станции Треблинка ежедневно подходили от одного до трех железнодорожных составов… Тринадцать месяцев. 396 дней, эшелоны уходили, груженные песком, и пустые, ни один человек из прибывших в лагерь № 2 не уехал обратно. Пришло время задать грозный вопрос: «Каин, где же они, те, кого ты привез сюда?»

Фашизму не удалось сохранить в тайне свое величайшее преступление. Но вовсе не потому, что тысячи людей невольно были свидетелями этого преступления. Гитлер, уверенный в безнаказанности, принял решение об истреблении миллионов невинных летом 1942 г. в период наибольшего успеха фашистских войск… Убежденные в своей безнаказанности, фашисты показали, на что они способны. О, если бы Адольф Гитлер победил, он сумел бы скрыть все следы всех преступлений; он бы заставил замолчать всех свидетелей, пусть их было бы десятки тысяч, а не тысячи. Ни один из них не произнес бы ни слова. И невольно еще раз хочется преклониться перед теми, кто осенью 1942 г. при молчании всего ныне столь шумного и победоносного мира вели в бой в Сталинграде и на волжском обрыве против немецкой армии, за спиной которой дымились и клокотали реки невинной крови. Красная Армия — вот кто помешал Гиммлеру сохранить тайну Треблинки…

…Все, что написано ниже, составлено по рассказам живых свидетелей, по показаниям людей, работавших в Треблинке с первого дня существования лагеря по день 2 августа 1943 г., когда восставшие смертники сожгли лагерь и бежали в лес, по показаниям арестованных вахманов, которые от слова до слова подтвердили и во многом дополнили рассказы свидетелей…

Пройдем же по кругам треблинского ада.

…Известно, что Гиммлер приезжал в это время в Варшаву, отдавал соответствующие распоряжения. День и ночь шла подготовка треблинской плахи. В июле первые эшелоны уже шли из Варшавы и Ченстохова в Треблинку, людей извещали, что их везут на Украину для работы в сельском хозяйстве…

…Для последнего обмана людей, приезжавших из Европы, железнодорожный тупик в лагере смерти был оборудован наподобие пассажирской станции. На платформе, у которой разгружались очередные 20 вагонов, стояло вокзальное здание с кассами, камерой хранения багажа, с залом ресторана, повсюду имелись стрелы-указатели: «Посадка на Белосток», «На Барановичи», «Посадка на Волковыск» и т. д.

…Тревога на площади (куда сгоняли с перрона обреченных. — Авт.) продолжается несколько мгновений, может быть две-три минуты… Выход всегда сопряжен с задержкой, в каждой партии имеются калеки, хромые, старики и больные, едва передвигающие ноги. Но вот все на площади. Унтершарфюрер (младший унтер-офицер войск СС) громко и раздельно предлагает приехавшим оставить вещи на площади и отправиться в «баню», имея при себе лишь личные документы, ценности и самые небольшие пакетики с умывальными принадлежностями.

…А на площади перед вокзалом две сотни рабочих с небесно-голубыми повязками… молча, быстро, умело развязывают узлы, вскрывают корзинки и чемоданы, снимают ремни с портпледов. Идет сортировка и оценка вещей, оставленных только что прибывшей партией…

…Нужно обладать квалификацией, чтобы в считанные минуты рассортировать все эти тысячи предметов, оценить их — одни отобрать для отправки в Германию, другие — второстепенные, старые, штопаные — для сожжения… Сорок эсэсовцев и 60 вахманов работали «на транспорте», так называлась в Треблинке первая, только что описанная нами стадия: прием эшелона, вывод партии на «вокзал» и на площадь, наблюдение за рабочими, сортирующими и оценивающими вещи…

…И пока люди, все еще живые, готовились к «бане», работа над их вещами подходила к концу — ценные вещи уносились на склад, а письма, фотографии новорожденных, братьев, невест, пожелтевшие извещения о свадьбах, все эти тысячи драгоценных предметов, бесконечно дорогих для их владельцев и представляющих лишь хлам для треблинских хозяев, собирались в кучи и уносились к огромным ямам, где на дне лежали сотни тысяч таких же писем, открыток, визитных карточек, фотографий, бумажек с детскими каракулями и первыми неумелыми рисунками цветным карандашом. Площадь кое-как подметалась и была готова к приему новой партии обреченных. Не всегда прием партии проходил, как только что описано. В тех случаях, когда заключенные знали, куда их везут, вспыхивали бунты…

…«Achtung!»[106] проносится над толпой, и в свинцовой тишине голос шарфюрера произносит заученные, повторяемые несколько раз на день, много месяцев подряд слова:

«Мужчины остаются на месте, женщины и дети раздеваются в бараках налево».

…Психиатры смерти знают те простые законы, которые действуют на всех скотобойнях мира, законы, которые в Треблинке скоты применяли к людям. Это один из наиболее ответственных моментов: отделение дочерей от отцов, матерей от сыновей, бабушек от внучек, мужей от жен.

И снова над площадью: «Achtung! Achtung!» Именно в этот момент нужно снова смутить разум людей надеждой, правилами смерти, выдаваемыми за правила жизни. Тот же голос рубит слово за словом:

— Женщины и дети снимают обувь при входе в барак. Чулки вкладываются в туфли. Детские чулочки вкладываются в сандалии, ботиночки и туфельки детей. Будьте аккуратны.

И тотчас же снова:

— Направляясь в баню, иметь при себе драгоценности, документы, деньги, полотенце и мыло… Повторяю…

Внутри женского барака находится парикмахерская: голых женщин стригут под машинку…

…Все свидетели подтверждали, что волосы отправляли в мешках в германские адреса…

…Мужчины раздевались во дворе. Из первой утренней партии отбиралось полтораста — триста человек, обладающих большой физической силой, их использовали для захоронения трупов и убивали обычно на второй день. Раздеваться мужчины должны были очень быстро, но аккуратно, складывая в порядке обувь, носки, белье, пиджаки и брюки. Сортировкой носильных вещей занималась вторая рабочая команда…

…Начиналась новая процедура. Голых людей подводили к «кассе» и предлагали сдавать документы и ценности. И вновь страшный, гипнотизирующий голос кричал: «Achtung! Achtung! За сокрытие ценностей смерть! Achtung!»

В маленькой, сколоченной из досок будке сидел шарфюрер. Возле него стояли эсэсовцы и вахманы. Подле будки стояли деревянные ящики, в которые бросались ценности — один для бумажных денег, другой для монет, третий для ручных часов, для колец, для серег и для брошек с драгоценными камнями, для браслетов. А документы летели на землю, уже никому не нужные на свете, документы живых мертвецов, которые через час уже будут затрамбованными лежать в яме. Но золото и ценности подвергались тщательной сортировке, десятки ювелиров определяли чистоту металла, ценность камня, чистоту воды бриллиантов…

…Здесь, у «кассы», наступал перелом — здесь кончалась пытка ложью, державшей людей в гипнозе неведения, в лихорадке, бросавшей их на протяжении нескольких минут от надежды к отчаянию, от видений жизни к видениям смерти. Эта пытка ложью являлась одним из атрибутов конвейерной плахи, она помогала эсэсовцам работать. И когда наступал последний акт ограбления живых мертвецов, немцы резко меняли стиль отношения к своим жертвам. Кольца срывали, ломая пальцы женщинам, вырывали серьги, раздирая мочки ушей.

На последнем этапе конвейерная плаха требовала для быстрого своего функционирования нового принципа. И поэтому слово «Achtung!» сменялось другим, хлопающим, шипящим: «Schneller! Schneller! Schneller!» Скорей! Скорей! Скорей! Бегом в небытие!

Эсэсовцы… применяли на последнем этапе работы конвейерной плахи метод чудовищного оглушения, ввергали людей в состояние психического, душевного шока.

Как это делалось?

Внезапным и резким применением бессмысленной, алогичной жестокости… Из рук их (голых людей. — Авт.) вышибали куски мыла и полотенца. Их строили рядами по пять человек…

— Hände hoch! Marsch! Schneller! Schneller![107]

Они вступали на прямую аллею, обсаженную цветами и елками, длиной 120 метров, шириной два метра, ведущую к месту казни. По обе стороны этой аллеи была протянута проволока и плечом к плечу стояли вахманы… и эсэсовцы… Дорога была покрыта белым песком…

Эту аллею немцы назвали «дорога без возвращения».

…Путь от «кассы» до места казни занимал несколько минут. Подхлестываемые ударами, оглушенные криками, люди выходили на третью площадь…

Перед ними стояло красивое каменное здание, отделанное деревом, построенное, как древний храм. Пять широких бетонированных ступеней вели к низким, но очень широким, массивным, красиво отделанным дверям. У входа росли цветы, стояли вазоны. Кругом же царил хаос: всюду видны были горы свежевскопанной земли, огромный экскаватор, скрежеща, выбрасывал своими стальными клешнями тонны желтой песчаной почвы, и пыль, поднятая его работой, стояла между землей и солнцем. Грохот колоссальной машины, рывшей с утра до ночи огромные рвы-могилы, смешивался с отчаянным лаем десятков немецких овчарок.

…Эсэсовцы спускали натренированных собак, которые кидались в толпу и рвали зубами голые тела обреченных. Эсэсовцы с криками били прикладами, подгоняя замерших, словно в столбняке, женщин.

…Жители ближайшей к Треблинке деревни Вулька рассказывают, что иногда крик убиваемых женщин был так ужасен, что вся деревня, теряя голову, бежала в дальний лес, чтобы не слышать этого пронзительного, просверливающего бревна, небо и землю крика. Потом крик внезапно стихал и вновь столь же внезапно рождался, такой же ужасный, пронзительный, сверлящий кости, череп, душу… Так повторялось по три-четыре раза в день.

…Это была конвейерная плаха, организованная по методу потока, заимствованному из современного крупнопромышленного производства.

И как подлинный промышленный комбинат, Треблинка не возникла сразу в том виде, как мы ее описываем. Сперва были построены три газовые камеры небольшого размера… 5×5 метров, то есть площадью в 25 квадратных метров каждая. Высота камеры 190 сантиметров. В каждой камере имелись две двери — в одну впускались живые люди, вторая служила для вытаскивания загазированных трупов…

Эти три камеры не удовлетворяли заданной Берлином мощности конвейерной плахи.

Тотчас же приступили к строительству описанного выше здания. Руководители Треблинки гордились тем, что оставляют далеко позади по мощности, пропускной способности и производственной квадратуре камер многие гестаповские «фабрики смерти»: и Майданек, и Собибур, и Бельжице.

Общая площадь новых 10 камер составляла 560 квадратных метров, а считая и площадь трех старых камер, которые продолжали работать при поступлении небольших партий, — 630 метров. В одну камеру загружалось одновременно 400–600 человек. Таким образом, при полной загрузке 10 камер в один прием уничтожалось в среднем 4–6 тыс. человек. При самой средней нагрузке камеры треблинского ада загружались по крайней мере два-три раза в день (были дни, когда они загружались по шесть раз).

…И вот наступает последний акт человеческой трагедии — человек переступил последний круг треблинского ада.

Захлопнулись двери бетонной камеры. Усовершенствованные, комбинированные затворы, массивная задвижка, зажим и крюки держат эту дверь, ее не выломать…

…Через 20–25 минут подручные Шмида (начальник лагеря «Треблинка-2». — Авт.) заглядывали в глазки. Наступала пора открывать двери камер, ведущие на платформы. Заключенные, в комбинезонах, под шумное понукание эсэсовцев приступали к разгрузке… Эсэсовцы, переговариваясь, осматривали трупы. Если кто-нибудь оказывался жив, стонал или шевелился, его достреливали из пистолета. Затем команды, вооруженные зубоврачебными щипцами, вырывали у лежавших в ожидании погрузки убитых платиновые и золотые зубы. Зубы эти сортировали согласно их ценности, упаковывали в ящики и отправляли в Германию…[108]

Трупы грузили на вагонетки и подвозили к огромным рвам — могилам. Там их укладывали рядами, плотно один к одному. Ров оставался незасыпанным, ждал. А в это время… шарфюрер, работавший «на транспорте», получал по телефону короткий приказ, подавал сигнал машинисту, и новые 20 вагонов медленно подкатывались к платформе…»

Писатель Гроссман, один из первых советских людей побывавший в Треблинке, не знал еще, что этот «кацет» был отнюдь не самым производительным из всех «фабрик смерти». Показания коменданта Освенцима Хёсса на Нюрнбергском процессе и показания других палачей на процессах во Франкфурте-на-Майне (1963–1965 гг.) и в Кёльне (1979–1980 гг.) свидетельствуют о том, что только в этом лагере эсэсовцы и гестаповцы достигли своего потолка.

В Нюрнберге Хёсс, комендант освенцимского лагеря, заявил:

«Я поехал в Треблинку, чтобы узнать, как они проводили операции по уничтожению. Начальник лагеря Треблинка сказал мне, что он ликвидировал 80 тыс. человек на протяжении периода в полгода. Он главным образом занимался ликвидацией евреев из Варшавского гетто».

Далее Хёсс описал «усовершенствования», которые он ввел в Освенциме. Он ввел в употребление новый газ — «Циклон Б», который «умерщвлял людей в газовой камере за время от 3 до 15 минут, в зависимости от температурных условий. Мы узнавали о том, что люди задохнулись, по тому, что они переставали кричать. Второе наше усовершенствование по сравнению с Треблинкой заключалось в том, что мы построили газовые камеры, рассчитанные на одновременное уничтожение двух тысяч человек, в то время как в Треблинке десять газовых камер были оборудованы лишь на двести человек каждая». (Очевидно, это было еще до реконструкции Треблинки. — Авт.)

И далее он описывает, как отбирались жертвы из ежедневно прибывавших транспортов:

«Те, кто был пригоден для работы, отправлялись в лагерь. Остальные немедленно посылались на установки для уничтожения. Дети младшего возраста уничтожались без исключения, поскольку они не могли вследствие своего возраста быть использованы на работе. Следующее усовершенствование, которого мы достигли по сравнению с Треблинкой, заключалось в том, что в Треблинке жертвы почти всегда знали, что их ведут на уничтожение, а в Освенциме мы старались одурачить их и заставить их думать, что они должны пройти санитарную обработку. Конечно, очень часто они понимали, каковы были наши истинные намерения. Очень часто женщины прятали своих детей под одежду, но, найдя их, мы направляли этих детей на уничтожение…

От нас требовали, чтобы мы проводили эти уничтожения в обстановке самой строгой секретности, но, конечно, отвратительный и тошнотворный запах постоянно сжигаемых человеческих тел пропитал воздух в окрестностях, и все жители окружающих селений знали о том, что в Освенциме производится уничтожение людей».

Об этом также должны были знать те, кто жил близ Бельзена, Треблинки. Майданека, Маутхаузена, Заксенхаузена, Флоссенбюрга, Нойенгамма, Гузена, Натцвейлера, Люблина, Бухенвальда и Дахау.

Но пропускная способность газовых камер и крематориев, которыми хвастались эсэсовские палачи — от Кальтенбруннера до последнего ополоумевшего из-за трупного смрада и своей безнаказанности унтершарфюрера, — оказалась недостаточной.

Поэтому наряду с этими усовершенствованиями «конвейера смерти» продолжали действовать и старые, испытанные способы — благо свинца для выстрелов в затылок хватало.

В уже цитированной книге В. Познера читаем запись беседы с Миклошем Нисли, лагерный номер А8450: «Третий рейх захватил деревню Биркенау рядом с Освенцимом, чтобы создать здесь концентрационный лагерь. Все дома, кроме этого, были разрушены, а жителей выселили…

В Биркенау направляют тех, для кого не хватило места в четырех крематориях…

Здесь ждет их самая страшная смерть. Здесь нет кранов с водой, чтобы утолить жажду после длительного путешествия. Нет лживых объявлений, дабы рассеять дурное предчувствие, нет газовых камер, которые узники считают дезинфекционными. Один лишь деревенский дом, окрашенный некогда в желтый цвет, с истлевшей соломенной крышей, с окнами без стекол, заколоченными досками. За домом — огромные столбы дыма, вздымающиеся высоко в небо и распространяющие чад горелого мяса и жженых волос.

Во дворе — пятитысячная толпа перепуганных, охваченных ужасом людей. Их окружает густая цепь эсэсовцев-охранников с собаками на поводках. Вводят в раздевалку по 300–400 человек сразу. Здесь, подгоняемые ударами дубинок, они снимают одежду и выходят через дверь на противоположной стороне дома, освобождая место следующим.

Переступив порог, они не успевают даже оглянуться и осознать ужас своего положения, как тотчас же люди из зондеркоманды хватают их и тащат вперед, меж двух рядов эсэсовцев, вдоль извилистой траншеи длиной метров в полтораста, окаймленной лесной порослью, к самому костру, скрытому до тех пор за деревьями.

Костер — это ров длиной в 50 метров, шириной в 6 и глубиной в 3 метра, заполненный сотнями горящих трупов. У кромки рва и по сторонам его, выходящим на дорогу, через каждые 5 метров выстроены солдаты (очевидно, эсэсовцы. — Авт.), которые поджидают свои жертвы. В руках у каждого — мелкокалиберный пистолет (6 мм). В лагере его употребляют для выстрела в затылок осужденного.

В конце аллеи — двое из зондеркоманды. Они хватают обреченных за руки и 5–20 метров тащат к стрелкам. Крики ужаса заглушают звуки выстрелов. Тотчас же несчастных еще живыми бросают в пламя костра.

В полусотне метров отсюда — такой же костер. Работа идет полным ходом…

…На двух кострах сжигали по 5–6 тыс. трупов в день, немногим больше, чем в крематории. Но здесь смерть была в тысячу раз страшнее, так как здесь умирали дважды — сначала от пули в затылок, потом в огне.

Я узнал об этом четвертом, «комбинированном» методе уничтожения помимо умерщвления газом, уколами хлороформа и пули в затылок». (В Освенциме существовала особая, так называемая «Черная стена», где узников убивали пулей в затылок, предварительно собрав целую партию. — Авт.)»

Итак, круг замкнулся. Отбросив хитроумные способы обмана своих жертв, всякие там «бани», «душевые», «лазареты», «дезкамеры», палачи-эсэсовцы косили безоружных, ни в чем не повинных людей пулеметными очередями, убивали из пистолетов. Не изменился лишь «промышленный», «конвейерный» характер умерщвлений.

Посему, как и каждое «производство», нацистские «фабрики уничтожения» имели своих «смежников» — поставщиков газа, строителей, изобретателей и т. д. и т. п. Имели и свою «технику безопасности», свою систему поощрений.

Надо сразу сказать, без нацистского министерства путей сообщения вся система концлагерей и рабочих лагерей была бы невозможна. «Имперское министерство путей сообщения, — пишет Арендт в книге «Эйхман в Иерусалиме», — предоставляло (СС. — Авт.) необходимые железнодорожные вагоны, большей частью товарные, даже во времена острейшей нехватки транспортных средств, когда лозунгом было: «Колеса должны вертеться только для победы».

Постоянным поставщиком «кацет» была фирма «Бауэр», входившая в суперконцерн «ИГ Фарбениндустри», она отправляла в лагеря жестяные запаянные банки с газом «Циклон Б» для газовых камер и яд фенол для смертельных инъекций.

Крематорий в Освенциме построила фирма «Топф и сыновья». До этого фирма получила патент на «бесперебойно работающую печь массового использования для сжигания трупов». В патенте было оговорено, что в печи можно сжигать за один раз до 2 тыс. трупов. Патент выдало «Имперское патентное бюро» 26 октября 1942 г. Много дела оказалось в лагерях и для инженеров коммунального хозяйства — там время от времени переставала работать канализация, так как трубы «засоряли» куски тел, вырезанные из живых людей, а иногда из трупов. Этих инженеров часто также посылали крупные, всем известные фирмы.

До нас дошла корреспонденция эсэсовцев, обращенная к поставщикам, в частности к фирме, которая закладывала печи в крематориях. Сохранились и письма о поставках «Циклона Б». Все это обычные, деловые письма, как будто речь шла не о массовых умерщвлениях, а о производстве железа или тканей.

Очень беспокоились эсэсовские руководители о безопасности палачей и об их удобствах. Известно, что при массовых казнях в обязательном порядке должен был присутствовать врач, имея при себе кислородную подушку. Врачу вменялось в обязанность оказывать в случае необходимости первую помощь… эсэсовцам, которые подавали в газовые камеры «Циклон Б» и которые по неосторожности могли почувствовать себя плохо.

В одном из приказов, изданном в Гавре французским гестапо (этот приказ был зачитан на так называемом процессе «Лишка и другие», процессе персонала Освенцима, который проходил в Кёльне в 1979–1980 гг.), говорилось:

«…Принять меры к тому, чтобы члены карательной команды в перерывах между отдельными карательными акциями получали дополнительный паек для освежения. Рекомендуется иметь наготове сигареты или шнапс для укрепления нервов».

В том же приказе было написано:

«Команду, занимающуюся трупами… необходимо обеспечить умывальными принадлежностями, дезинфекционными средствами и перчатками, которыми следует запастись заранее. Если нельзя обеспечить людей резиновыми перчатками, в наличии должны иметься крепкие матерчатые перчатки».

В дневнике Иоганна Кремера, освенцимского врача (дневник этот широко цитировал и В. Познер, и журналист из ГДР Рудольф Хирш, описавший процесс «Лишка и другие»), читаем:

«Вечером, часов в восемь, опять присутствовал при «специальной акции» (умерщвлении людей в газовых камерах. — Авт.), прибыл транспорт из Нидерландов. Из-за спецпайка, состоящего из 200 граммов шнапса, 5 сигарет и 100 граммов колбасы с хлебом, рядовые стремятся участвовать в этих акциях» (по словам врача, «рядовые» пускали в камеры «Циклон Б»). Сам Кремер также получал спецпаек.

На суде он, выступая как свидетель, цинично заявил, что, поскольку со спиртным и табаком в последние годы войны в Германии было туго, рвение эсэсовских палачей «никого не может удивить»[109].

Однако больше всего заботило Гиммлера моральное самочувствие его палачей, их «дух». В своих речах, письмах и статьях он беспрестанно подчеркивал, что массовые умерщвления — чрезвычайно почетная (да, да, именно почетная!), хоть и трудная, задача. Тяжко, оказывается, приходилось не убиваемым, пытаемым, заживо сжигаемым, а тем, кто травил людей овчарками, запихивал их в газовые камеры, закапывал в землю, сжигал в специальных печах фирмы «Топф и сыновья»!

Трупы, горы трупов и горы пепла оставляли за собой люди Гиммлера, Гейдриха, Мюллера, Кальтенбруннера, Поля, Эйке, Олендорфа. Даже по минимальным данным, они уничтожили в концлагерях и в ходе своих карательных акций 12 млн человек. И уничтожили бы в пять, в десять раз больше, если бы Красная Армия не разгромила военную машину Гитлера.

Рабовладельцы из СС

Многих на Западе поражает «практицизм» организаторов «конвейера смерти». Ведь все без исключения имевшееся у узников, обреченных на гибель, утилизировалось во благо коричневого рейха. Нельзя забыть ни горы детских ботиночек, ни горы оправ от очков, ни мешки с женскими волосами, которые увидели наши воины и воины союзников, вступившие на территории концлагерей. Нельзя забыть и многочисленные нацистские циркуляры и предписания, где черным по белому было написано: одежду убитых, спарывая метки и, по возможности, очищая от крови, отправлять в Германию в фонд «зимней помощи». Все драгоценности, валюту, а также «платиновые и золотые зубные коронки пересылать в имперский банк». Пепел использовать в качестве удобрений. Часть трупов послать на выделку мыла (сие находилось еще на стадии разработок), а из человеческих волос изготовлять теплоизоляцию для подлодок, а также особые (типа войлочных) чулки для подводников…

Да, забыть это нельзя. Ограбление трупов и осквернение могил во все времена считалось тягчайшим преступлением. Но не только на мыле, на пепле и даже не только на золотых коронках обогащались эсэсовские мародеры и их хозяева. Они обогащались в основном за счет рабского труда миллионов людей, насильно угнанных, незаконно схваченных во всех странах Европы и замученных в нацистских «кацет».

В своей книге «Империя рабов», вышедшей сравнительно недавно, в 1981 г., Альберт Шпеер, министр вооружения в «третьем рейхе», подробно рассказал о притязаниях аппарата насилия — создать суперконцерн и захватить в свои руки всю военную промышленность, пользуясь рабским трудом. В качестве эпиграфа к книге Шпеер привел слова Гитлера: «Гиммлер станет когда-нибудь самым крупным предпринимателем!..» (Очевидно, самым крупным в мире. — Авт.)

Итак, фраза, которую мы часто произносим: германский фашизм хотел повернуть историю вспять, отбросить человечество на многие столетия назад, в самые мрачные и темные периоды его бытия, — отнюдь не гипербола и не метафора. В середине XX в. Гиммлер и его аппарат и впрямь собирались вернуть мир к рабовладению. К рабовладению, оснащенному современной техникой как производства, так и умерщвления.

15 апреля 1943 г. Фриц Заукель[110], назначенный в марте 1942 г. Гитлером «уполномоченным по рабочей силе», иными словами, поставщиком рабов, гордо отрапортовал своему фюреру, что всего за один год он «привез» (то есть силком утащил в Германию) 3 638 065 мужчин и женщин с оккупированных территорий Советского Союза и Западной Европы. В марте 1944 г. тот же Заукель сообщил, что им угнано в нацистский рейх уже «5 миллионов иностранных рабочих». Характерно, что кредо нацистских рабовладельцев было сформулировано тем же Заукелем, фактически сменившим Геринга на посту «уполномоченного по четырехлетнему плану» и «по совместительству» имевшему звание обергруппенфюрера СС и СА. Заукель сказал:

«Всех людей (насильно угнанных. — Авт.) следует кормить, размещать и обращаться с ними таким образом, чтобы эксплуатировать их с наибольшим эффектом при минимально возможных затратах».

В результате, как это констатировал Нюрнбергский трибунал, рабы Заукеля «подвергались… жестокостям и терпели величайшие страдания».

Однако «трудовая повинность», введенная Заукелем на оккупированных нацистами территориях, была не единственным источником даровой рабочей силы. Рабов гитлеровские рабовладельцы получали разными путями. Отправляя в «кацет» военнопленных, захватывая тысячи заложников, депортируя в лагеря смерти «расово-неполноценных» и отбирая среди них наиболее трудоспособных, арестовывая участников Сопротивления и сочувствующих им, наконец, попросту устраивая облавы во всех городах, куда вошли нацистские солдаты…

Но каким бы способом ни были «добыты» рабочие, каким бы варварским манером их ни перевозили в рейх, результат был один: они попадали на «конвейер смерти», в руки молодчиков Гиммлера. А там разговор был еще куда откровенней и короче, чем у Заукеля.

«Теоретиком» рабского труда стал один из самых видных эсэсовцев — Отто Олендорф[111], начальник третьего управления РСХА (СД-внутренняя служба). «Практиком» — Освальд Поль, чрезвычайно важная фигура в военные годы. С 1 февраля 1941 г. генерал-инспектор всех «кацет» Поль был назначен начальником Главного административно-хозяйственного ведомства СС, которому поставили задачу — укреплять «экономику» «империи Гиммлера». Через его руки проходили и золотые колечки, и детские башмачки, и гигантские «аризированные» предприятия в оккупированных странах. Он же приходовал прибыль от рабского труда.

Теория, подведенная Олендорфом под рабский труд, была весьма нехитрой. Олендорф утверждал, что даже в годы войны, в экстремальных условиях, «арийцев», «высшую расу» нельзя делать придатком машин, роботами. «На всякую экономическую структуру, — говорил он, — надо смотреть и оценивать ее с точки зрения того, даст ли она возможность раскрыть свойства немецкого человека — его честь, свободу духа, ответственность, правдивость…» Или же он вещал: «Эта война — не только война промышленных мощностей, но и война идей, а в истории можно найти немало примеров, когда идеи оказывались сильнее цифровых показателей производства». И далее: «…то, что мы будем создавать после войны из материальных ценностей, для меня не столь важно, мне важно, чтобы мы сохранили и развили субстанцию, присущую только нам; так мы выиграем мир».

Однако совершенно ясно было, что пушки и пулеметы, самолеты и танки следовало выпускать не поштучно, а сериями, на конвейере, отнюдь не в ремесленных мастерских. Словом, для сохранения арийского духа, «немецкой субстанции» и «идей» расизма следовало иметь огромную армию рабов. Что касается арийцев, то их ради «идей» надо было сохранить от унификации и «стандартизации», сделав надсмотрщиками, инженерами и т. п.

Конкретные правила обращения с «илотами» вырабатывали Поль и коменданты «кацет».

Основное положение, касающееся рабского труда, было сформулировано Полем через три месяца после его вступления на пост начальника Главного ведомства 30 апреля 1942 г. В длинном сообщении Гиммлеру Поль писал:

«1. …Война принесла с собой явные структурные изменения в системе концлагерей и коренным образом поменяла их задачи в отношении использования заключенных.

Содержание в концентрационных лагерях узников лишь только из соображений безопасности, воспитания и профилактических целей не является первостепенным.

Центр тяжести переместился на экономическую сторону. Мобилизация рабочей силы заключенных сначала для военных нужд, а затем для задач мира все больше и больше выступает на передний план.

2. Отсюда вытекают необходимые меры, которые требуют постепенного перевода концлагерей из прежней односторонней политической формы в организацию, которая соответствовала бы их хозяйственным задачам.

3. Поэтому я собрал всех фюреров бывшей инспекции концлагерей, всех лагерных комендантов и всех директоров предприятий 23–24 апреля 1942 г. и лично разъяснил им новый порядок. Важные вопросы, осуществление которых является первоочередным — иначе затянется начало промышленных работ, — я сформулировал в приложенном предписании.

4. Перевод инспекции концлагерей в Главное административно-хозяйственное ведомство СС было произведено при полном взаимопонимании всех заинтересованных управлений. Совместная работа различных инстанций прошла без всяких трений, устранение параллелизма в концлагерях повсеместно приветствуется как преодоление препятствий, мешающих прогрессу» (!).

К этому сообщению следует добавить запись Тирака о беседе с Гиммлером в сентябре 1942 г. О беседе, в которой ясно и недвусмысленно отмечалось, что отныне заключенные «кацет» и вообще все неугодные нацистам лица — военнопленные, чехи, русские, украинцы и т. д. — будут уничтожаться работой. Таков был прогресс по-эсэсовски!

В переписке Гиммлера с подчиненными, а также самих подчиненных вопрос о наиболее рациональном использовании рабского труда обсуждался весьма подробно. Так, уже в конце марта 1942 г. (еще до упомянутого совещания, проведенного Полем) Гиммлер потребовал от Поля ввести (для заключенных. — Авт.) «довольствие, сходное с довольствием египетских рабов…»

В конце апреля 1942 г. Поль в послании к Гиммлеру высказался еще откровенней: «Работа должна быть в полном смысле этого слова изнуряющей, чтобы добиться максимальных достижений. Рабочее время нельзя связывать с какими бы то ни было ограничениями. Его продолжительность будет зависеть только от структуры лагеря… Все обстоятельства, которые ведут к сокращению рабочего дня, как то: еда, поверки и т. д., должны все больше укорачиваться… Обеды, которые отрывают надолго от работы, запрещены…» (Последнее звучало весьма странно — баланда надолго оторвать ни от чего не могла.)

Окрыленные тем, что число рабов, уже имевшихся в лагерях, было гигантским. Гиммлер и Поль решили перебазировать крупные предприятия военного значения в «кацет». Ведь в уже цитировавшемся сообщении Поля говорилось, что директора предприятий без всяких «трений» согласились сотрудничать с СС. В 1942 г. Гиммлер доложил Гитлеру, что целесообразно было бы производить в «кацет» винтовки[112].

Уже в феврале 1941 г. директор «ИГ Фарбениндустри» Краух по распоряжению Гиммлера стал строить Бунаверке, то есть заводы по производству искусственного каучука рядом с Освенцимом. В мае 1942 г. Поль создал для заводов Буна специальный рабочий лагерь в Освенциме под названием Освенцим-Моновитц. Тогда же в Катовицах рядом с Освенцимом фирма «Опель» соорудила завод для серийного выпуска грузовиков. На базе концлагерей велось строительство заводов для производства зениток в Риге и опять же в Катовицах. В концлагерях Бухенвальд, Заксенхаузен, Нойенгамме, Равенсбрюк создаются оружейные фабрики. Наконец, в 1943 г. в Нордхаузене строится концлагерь Дора и одновременно завод. Это уже не наземные корпуса, а гигантские штольни — подземные туннели в горе и огромные залы — цехи, ибо на заводе Дора Гиммлер намерен был производить ракеты.

В 1942 г. многим крупным фирмам было приказано посылать в «кацет» инженеров, техников, мастеров, чтобы обучать рабов, собранных из всех стран Европы, техническим профессиям.

В октябре 1943 г. в речи в Познани Гиммлер хвастливо заявил, что в его «империи» 200 тыс. лагерников работают на вооружение… Они будто бы производят одну треть всех немецких истребителей, одну треть орудийных стволов, громадное количество гранатометов и зенитных орудий. И на каждые 900 рабов будто бы требуется всего один немец-надсмотрщик.

Историки не без основания отмечают, что мечтой рейхсфюрера СС было создать автаркию, то есть производить для себя все самому. Известно, что тираны масштаба Гитлера испокон веку мечтали об автаркии… Но в случае с Гиммлером эта мечта имела довольно своеобразное звучание. Прежде всего, СС должна была стать государством в государстве, а уж потом перейти на самообеспечение.

Но условия в концлагерях были таковы, что заключенные просто не могли производительно работать. Смертность с каждым месяцем возрастала. Только с июля по ноябрь 1942 г. из 109 тыс. заключенных, занятых в военном производстве, то есть уже обученных, погибла 71 тысяча. И это по официальным данным, которые были преуменьшены. Как справедливо отмечает Шпеер[113], даже сам Поль признавался, что около четверти всех рабочих в «кацет» были истреблены. Кстати, на тысячу заключенных приходилось 74 надзирателя, каждый из которых только деньгами получал полторы тысячи марок в год.

Фактически рапорты и заявления Гиммлера о достижениях «кацет» в области военного производства и эффективности рабского труда оказывались блефом.

Живые трупы не могли вносить вклада в военное производство нацистского рейха. Вся система «конвейера смерти» была совершенно не приспособлена к этому. Кроме того, концлагеря еще в большей степени, нежели всю страну, разъедала коррупция. Специальная группа «Ви», созданная в управлении уголовной полиции в РСХА, была завалена делами о взяточничестве и кражах в «кацет». Всемогущий Гиммлер метал громы и молнии против «этой чумы под названием «коррупция». Все было тщетно.

Да, лагеря были созданы не для жизни людей, а стало быть, и не для труда. Но и заводы, принадлежавшие немецким концернам, фактически превратились в… рабовладельческие «плантации». Невольники с них бежали массами. Из тех же мемуаров Шпеера мы узнаем, что в июне 1944 г. он докладывал Гитлеру: с заводов убегает ежемесячно 30–40 тыс. имперских рабочих. «Я не могу с этим мириться, — заявил Шпеер, — ибо речь в большинстве случаев идет об обученных людях или же мастерах, которых как можно скорее следовало бы вернуть к их прежней профессии». Далее Шпеер жаловался на то, что беглецов хватали полиция и гестапо и сажали в концлагеря, чтобы использовать в качестве рабов СС.

По подсчетам Шпеера, они (сиречь германские монополии) потеряли, таким образом, 500 тыс. иностранных рабочих. Гитлер якобы обещал помочь своему министру вооружения и своим монополиям… Но бегство продолжалось, и нацистские рабовладельцы оказались в порочном круге… Все шло как прежде.

В сентябре 1942 г. крупные чиновники из министерства вооружений собрались с Полем и его подручными и договорились о том, что заключенные из «кацет» должны быть предоставлены в распоряжение военных предприятий. Заводы, расположенные за городской чертой, получали, согласно договоренности, по 10–15 тыс. заключенных от СС. Кроме того, концерны имели особое соглашение непосредственно с Заукелем о доставке рабов с оккупированных территорий. Здесь счет шел на сотни тысяч, на миллионы…

Так в середине XX в. в центре Европы стал функционировать невиданный по масштабам невольничий рынок.

Вот подсчет, найденный после войны среди документов РСХА:

Такая «арифметика» вполне устраивала германских монополистов: они готовы были платить 6 марок в день за раба, предоставляя эсэсовцам право использовать его труп, кости и пепел…

На одних только предприятиях Фридриха Флика работало свыше 50 тыс. иностранных рабов, «арендованных у СС»[115].

Всего в 1944 г. СС продало промышленникам около полумиллиона заключенных и получило за это 50 млн марок.

Казалось бы, работорговля была выгодна обеим сторонам: и эсэсовцам и крупным промышленникам. Однако немаловажным вопросом являлся в нацистской Германии и вопрос о престиже, о реальном влиянии на ход событий.

Из соображений престижа гиммлеровский аппарат желал распоряжаться не только рабами, но и военной промышленностью и исследованиями в области военной техники.

Чиновничий аппарат в РСХА и в ведомстве Поля рос с каждым часом.

Более того, Гиммлер с помощью Мюллера-гестапо начал потихоньку внедряться в военную промышленность. Для этой цели он создал в концлагере несколько «конструкторских бюро» и поручил им разработку проектов новейшего оружия.

Так, в августе 1943 г. с согласия рейхсфюрера СС и главного ведомства Поля в концлагере Дахау была открыта лаборатория по радиолокации. В лаборатории работали исключительно заключенные. Директором назначили оберштурмбанфюрера Шредера. Научным руководителем лаборатории стал Ганс Майер, бывший директор Центральной лаборатории фирмы «Сименс и Гальске». В распоряжении лаборатории оказались также дипломированные физики, инженеры, техники. «Ясно, — возмущался впоследствии Шпеер, министр вооружения, — что такие специалисты работали бы куда успешней, если бы ими не руководил технический невежда оберштурмбанфюрер СС в Дахау».

Из письма крупного эсэсовца Плендля мы видим, что более чем через год, в январе 1944 г., ведомство Поля стремилось расширить свои радиолокационные разработки. «Чтобы в гораздо большем масштабе привлечь и необученных заключенных для исследований в области радиолокации, — писал Плендль, — в концлагере Гросс-Розен в данный момент при личной поддержке рейхсфюрера СС идет строительство предприятия для нужд научно-исследовательской лаборатории. Это предприятие будет размещено в четырех бараках общей площадью в 1700 квадратных метров. Возведение бараков, по предварительным сведениям, должно быть закончено в начале марта. Бараки предполагается использовать следующим образом: в полутора бараках разместится находящаяся ныне в Дахау лаборатория, в остальных двух с половиной бараках мы оборудуем подсобные предприятия для лаборатории. Как только строительство бараков закончится, 150–200 заключенных под руководством инженера и пяти мастеров, которых предоставит имперский Институт радиолокации, начнут работу; вначале это будет разборка трофейной техники, конструкций и т. д., которая во все большей степени применяется сейчас для нужд исследований».

Примерно в то же время, когда рабы Поля занимались радиолокацией, другие «конструкторские бюро» за колючей проволокой трудились над проектом новой подводной лодки (своего рода мини-подлодки), а также над проектами нового стрелкового оружия.

Однако, безусловно, самым большим успехом империи «кацет» на военно-промышленной ниве было согласие Гитлера отдать на откуп Гиммлеру ракетостроение, пресловутые Фау-1 и Фау-2. Гиммлер занялся ракетами, когда германские конструкторы под руководством Вернера фон Брауна и генерала Дорнбергера проектировали создание «чудо-оружия», Фау-4, то есть более прицельной тяжелой ракеты с огромным по тем временам радиусом действия. В марте 1942 г. было принято решение довести производство ракет до 3 тыс.

А в августе 1942 г. Гиммлер торжественно возвестил, что ракетостроением будет заниматься он.

«Этим письмом сообщаю Вам (Шпееру. — Авт.), что я, как рейхсфюрер СС, принимаю на себя всю ответственность за изготовление объекта Ау…[116]» Далее в письме говорилось: «Я передал соответствующее задание обергруппенфюреру Полю, а непосредственным руководителем работ по линии СС назначил бригадефюрера д-ра Каммлера. Прошу Вас в самые ближайшие дни лично принять д-ра Каммлера, чтобы ознакомить его со всеми требованиями… Можете быть уверены, что СС не разочарует фюрера и Вас при выполнении этой воистину важнейшей для хода войны задачи».

Шпеер в своей книге «Империя рабов» признает, что и он, и нацистские ученые, и промышленники посетили заводы в Гарце, где заключенные из концлагеря Дора собирали ракеты, признает также, что истощенные, буквально падавшие с ног от усталости узники выглядели ужасающе, что воздух в подземных цехах был спертый, промозглый и холодный и что там воняло фекалиями, что от недостатка кислорода он даже потерял сознание. Признает далее, что главный врач организации Тодта, доктор Пошман называл заводы по производству ракет «адом в Гарце». Но тот же Шпеер справедливо замечает: «По существу, мы (то есть монополистический капитал. — Авт.) и СС принадлежали к одной и той же системе».

Где бы ни находились заключенные — в концлагерях или в лагерях для военнопленных[117], — кончалось все газовыми камерами или пулеметными очередями и крематорием.

До какой степени чудовищной была практика заполучения рабов для Германии, выявилось уже на Нюрнбергском процессе.

Вот несколько цитат из речи помощника главного обвинителя от СССР Н. Д. Зори по разделу обвинения: «Угон мирного населения в немецко-фашистское рабство и применение принудительного труда на оккупированных территориях».

…«Фашизм, с его планами завоевания мирового господства, с его отрицанием права, морали, жалости и человечности, предусматривал порабощение мирного населения временно захваченных территорий, угон миллионов людей в фашистскую Германию и использование в принудительном порядке их рабочей силы.

Фашизм и рабство — понятия, неотделимые друг от друга…»

Далее Н. Д. Зоря привел выдержки из доклада правительства Югославской Республики:

«В докладе указывается, что гестапо и специальная комиссия применили давление и силу… «добровольцев» ловили прямо на улицах, собирали партиями и угоняли в Германию».

…«Помимо этих так называемых «добровольных» рабочих немцы угоняли в Германию на принудительную работу заключенных из лагерей и «политически неблагонадежных», последних использовали, естественно, на самых тяжелых работах…»

«Отправляли молодых и старых, мужчин и женщин, крестьян, рабочих и интеллигенцию, притом не только в Германию, но и в другие страны, оккупированные рейхом».

Потом Н. Д. Зоря перешел к докладу правительства Польской Республики по этому разделу, приведя в подтверждение несколько раз слова так называемого «генерал-губернатора» Польши — Франка. В 1940 г. Франк заявил в Польше:

«Под нажимом империи отныне сделано распоряжение о том, что так как на работу в Германскую империю добровольно поступает недостаточное количество рабочей силы, то должны быть приняты меры принуждения.

Это принуждение означает возможность ареста поляков, как мужчин, так и женщин…»

«Далее указывается, что — цитирую дословно: «Франк сам по себе ничего не имеет против того, чтобы забирать с улиц работоспособный, «шатающийся» элемент, но лучшим путем была бы организация облав. Вполне законно задержать поляка на улице и спросить его, что он делает, где он работает и т. д.».

«В беседе с подсудимым Заукелем 18 августа 1942 г. подсудимый Франк говорит:

«Очень рад, что могу официально сообщить вам, что по сей день мы отправили в Германию свыше 800 тысяч рабочих. Недавно вы ходатайствовали о посылке 140 тысяч рабочих. Счастлив официально сообщить вам, что в соответствии с нашим вчерашним соглашением 60 процентов этих новых поляков мы дадим до конца октября, а остальные 40 процентов — до конца года».

«…14 декабря 1942 г. на совещании польских руководителей «трудового фронта» «генерал-губернаторства» Франк в своем выступлении говорил:

«Вы знаете, что мы отправили в Германию свыше 940 тысяч польских рабочих. В этом отношении генерал-губернаторство абсолютно и относительно стоит впереди всех европейских стран. Это исключительное усилие, и гаулейтер Заукель признает это. Кроме этих 940 тысяч вы, однако, в следующем году можете рассчитывать на новые партии рабочих из генерал-губернаторства, ибо для вербовки мы используем полицию».

В докладе польского правительства, процитированном Зорей, говорилось:

«…Имеются конкретные доказательства, что во время этих принудительных работ тысячи мужчин были стерилизованы, а молодые девушки отправлялись в публичные дома…

Рабочих отправляли к немецким крестьянам обрабатывать их земли, на заводы или специальные принудительные работы в лагерях. Условия в этих лагерях были ужасны.

…К этой огромной армии рабочих-рабов следует причислить также тысячи поляков, увезенных из присоединенных территорий, а также 200 тысяч польских военнопленных, которые, согласно декрету Гитлера от августа 1940 г., были «освобождены» из лагерей только для того, чтобы затем отправить их на принудительные работы в разные части Германии.

…Эти депортации продолжались в течение всех лет войны. Общее число таких рабочих дошло в одно время до 2 миллионов.

Вся глава, касающаяся депортации на принудительные работы, представлена здесь в крайне сжатой форме. Несколько строк скрывают историю сотен тысяч разрушенных польских семейств, трагедию, смерть и скорбь… Число «2 миллиона» скрывает море разбитых жизней, по крайней мере 10 процентов всего населения Польши.

Это было огромное преступление…»

Затем Н. Д. Зоря перешел к докладу Греческого правительства о зверствах немцев, представленному Трибуналу…

«Как и на других оккупированных территориях, немцы в своей оккупационной политике в Греции руководствовались двумя определяющими факторами: максимальная эксплуатация ресурсов страны в интересах немецкой военной экономики и порабощение населения посредством методического террора и всеобщего угнетения. Немцы следовали своей двусторонней политике грабежа и лишения, тем самым нарушая всеми признанные законы».

«Одной из проблем, с которой столкнулась немецкая администрация, явилась проблема набора рабочей силы. Все мужское население в возрасте от 16 до 50 лет подлежало трудовой мобилизации».

«Когда… «добровольный» набор рабочей силы не дал желаемых результатов, они (нацисты. — Авт.) отказались от него и поставили рабочих перед дилеммой — ехать в Германию работать или быть взятыми в качестве заложников».

Далее Н. Д. Зоря перешел к Чехословакии.

«Совершенно аналогичные меры принудительного угона рабочей силы в Германию применялись фашистами и в Чехословакии.

Но особенно большой размах угон фашистскими преступниками в рабство мирного населения получил на временно оккупированных территориях Советского Союза».

О чудовищной политике превращения СССР в пустыню, об угоне мирного советского населения в рабство речь пойдет в следующей главе. Здесь мы приведем для полноты картины всего лишь несколько цитат из речи Н. Д. Зори.

Так, обвинитель от СССР прочел распоряжение Геринга, касающееся использования рабочих, захваченных нацистами. В этом распоряжении, в частности, говорилось:

«1. Наличие крупных резервов рабочей силы… имеет решающее значение для исхода войны. Русские рабочие показали свою работоспособность во время строительства гигантской русской промышленности, поэтому эта трудоспособность должна быть теперь использована во благо империи…

2. Русские в зоне боевых действий. Русских надо использовать преимущественно на строительстве шоссейных и железных дорог, для работы по расчистке, для разминирования и для строительства аэродромов. Значительная часть немецких строительных батальонов должна быть расформирована… квалифицированных немецких рабочих надо направить в военную промышленность, копать землю и дробить камни — эта работа не для них, для этого есть русские».

Далее Н. Д. Зоря зачитал документ ОКХ (Верховного командования армии) от 6 мая 1942 г.:

«Назначенный фюрером генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы гаулейтер Заукель… распорядился об ускорении темпов мобилизации русской рабочей силы и ее отправки в империю и о значительном увеличении количества мобилизуемых рабочих…»

Обвинитель от СССР зачитал директиву Гитлера, где цинично говорилось:

«Во всех отношениях гораздо гуманнее заставить русское население работать, применяя все средства, чем жертвовать нашим наиболее ценным сокровищем — нашей собственной кровью…»

В той же речи Н. Д. Зори приводится письмо генерала Вейганга:

«Только отправка в Германию нескольких миллионов отборных русских рабочих за счет неисчерпаемых резервов работоспособных, здоровых и крепких людей в оккупированных восточных областях… сможет разрешить катастрофический недостаток рабочих рук в Германии».

И наконец, в Нюрнберге обвинитель от СССР огласил выдержки из ноты Советского правительства «О массовом насильственном угоне в немецко-фашистское рабство мирных советских граждан и об ответственности за это преступление германских властей и частных лиц, эксплуатирующих подневольный труд советских граждан в Германии».

Из этой ноты ясно видна, с одной стороны, наглость нацистских главарей, а с другой — тот факт, что население, захваченное «для работы» нацистскими карателями, неминуемо ждала мучительная смерть. В так называемых «рабочих лагерях» с людьми обращались столь же жестоко, как и в концлагерях, на «конвейере смерти»[118].

В ноте цитируется предельно циничное заявление Геринга:

«Русский неприхотлив, поэтому его легко прокормить без заметного нарушения нашего продовольственного баланса. Его не следует баловать или приучать к немецкой пище».

В той же ноте цитируются показания советских граждан. Обвинитель от СССР привел показание колхозницы Варвары Бахтиной из села Николаевна Курской области:

«В Курске нас впихнули в телятник по 50–60 человек в вагон. Выходить не разрешали… Во Льгове нас высадили, здесь мы проходили осмотр специальной комиссии (пресловутую «селекцию». — Авт.). В присутствии солдат заставляли раздеваться догола, осматривали тело. Чем ближе к Германии, тем все больше пустел наш эшелон. Из Курска взяли 3 тысячи человек, но почти на каждой станции выбрасывали больных и умирающих с голоду людей. В Германии нас заключили в лагерь, где находились советские военнопленные. Это был участок в лесу, обнесенный высокой оградой из колючей проволоки. Через четыре дня нас распределили по местам. Я, моя сестра Валентина и 13 девушек попали на военный завод».

Далее обвинитель от СССР прочел письмо немки из Хемница, найденное у убитого немецкого солдата Бока — ее сына.

«Много русских женщин и девушек работает на фабриках «Астра Верке». Их заставляют работать по 14 и более часов в день. Зарплаты они, конечно, никакой не получают. На работу и с работы они ходят под конвоем. Русские настолько переутомлены, что они буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Пожаловаться на побои и скверную пищу они не имеют права. Моя соседка на днях приобрела себе работницу. Она внесла в кассу деньги, и ей предоставили возможность выбирать по вкусу любую из только что пригнанных сюда женщин из России».

И сам Гитлер, и аппарат Гиммлера «идеологически» обосновывали угон в рабство и зверства, творимые на советских территориях. Они объявили великие народы, населяющие нашу страну, людьми «низшей расы».

Закончить этот раздел опять же хочется цитатой из речи главного обвинителя от Великобритании Шоукросса:

«Должен ли мир пройти мимо возрождения рабства в Европе, мимо порабощения 7 миллионов мужчин, женщин и детей, которых увезли из-под родного крова, с которыми обращались, как с животными, которых морили голодом, избивали и умерщвляли… Долгие годы миллионы иностранных рабов трудились на фабриках и в деревнях по всей Германии и, как скот, транспортировались по всем дорогам, по всем железнодорожным линиям Германии».