Imprimatur

Третья ночь С 13 НА 14 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА

Прошел час с тех пор, как Кристофано закончил осматривать моего хозяина, я был у себя и писал в своем дневнике, а когда раздался стук в дверь, спрятал его под тюфяк.

– Капля масла, – загадочно проговорил аббат, чуть только вошел.

И тут я вспомнил, что, когда мы виделись в последний раз, он заметил у меня на лбу каплю масла, вытер ее пальцем и попробовал на вкус.

– Скажи-ка, какое масло ты заливаешь в лампы и фонари?

– Камерлинги рекомендуют употреблять для этих целей только масло с осадком, которое…

– Я тебя не спрашиваю, кто что рекомендует, а что ты заливаешь в лампы, пока твой хозяин, – он указал на Пеллегрино, – находится в забытьи. – Аббат Мелани не удержался от лукавой улыбки. – Ну а теперь не лги. Сколько всего у тебя фонарей?

– Сперва было три, один мы разбили, когда спускались в подземный ход. Осталось два, причем один неисправен…

– Что ж, возьми исправный и следуй за мной. И захвати вот это.

Он указал мне на удочку, стоящую в углу комнаты, с которой г-н Пеллегрино ходил в редкие свободные часы рыбачить на берег Тибра за церковь Санта-Мария-ин-Постерула.

Через некоторое время мы уже спускались в подземелье. Железные скобы в стене, кирпичное основание, каменные ступени – все как в предыдущую ночь, – даже слой грязи повсюду, стоило углубиться в галерею, проделанную в известняковом туфе. Только дышалось на этот раз труднее.

И вот наконец сам подземный ход, такой же мрачный, как и накануне, когда мы его обнаружили.

Аббат, судя по всему, разгадал мои мысли, потому как проронил:

– Наконец-то ты узнаешь, что задумал этот странный аббат Мелани.

С этими словами он остановился.

– Дай-ка мне удочку.

Положив ее на колено, он резким движением переломил ее пополам и, не дав мне и слова вымолвить, сказал:

– Не беспокойся. Доложишь об этом своему хозяину, он поймет, что дело не требовало отлагательства. А теперь делай, что я скажу.

И пропустил меня вперед, сам же понес половинку удочки в вертикальном положении, ведя ее концом по своду, словно пером по бумаге.

Так мы прошли несколько десятков канн. Аббат все время задавал мне странные вопросы.

– Масло с осадком, оно что, какое-то особенное на вкус?

– Я бы не смог описать его, – отвечал я, хотя прекрасно знал этот вкус, поскольку мне доводилось украдкой поливать им ломоть хлеба, когда ужин был очень уж несытным. Разумеется, я делал это тайком, когда г-н Пеллегрино спал.

– И все же какой он: прогорклый, горький, кислый?

– Наверно… думаю, да.

– Ясно.

Через несколько метров аббат велел мне остановиться.

– Пришли!

Я в замешательстве смотрел на него.

– Так ты еще не понял? – На его губах появилась усмешка. – Может, это тебе поможет.

Он вырвал у меня из рук удочку и с силой ткнул ее в свод. Раздался скрип петель, ужасающий грохот, а затем шуршание посыпавшихся сверху камешков и комочков земли.

И тут я увидел нечто, отчего кровь застыла у меня в жилах: толстая черная змея бросилась на меня, желая задушить, но отчего-то повисла, так и не оторвавшись от свода.

Я невольно отскочил в сторону, весь сжавшись от ужаса, а аббат разразился хохотом.

– Подойди и подними фонарь, – с победным выражением лица проговорил он.

В своде зияла дыра, по ширине почти равная диаметру подземного хода, и оттуда свешивалась толстая веревка. Она-то и напугала меня, будучи выброшенной вниз при открытии люка.

– Ты перепугался при том, что опасности никакой не было. За это тебе полагается небольшое наказание: поднимешься первым и подсобишь мне.

К счастью, мне не составило труда подняться наверх, ухватившись за веревку и вскарабкавшись с ее помощью по стене. После этого я помог Мелани, которому пришлось пустить в ход все свои силы. Дважды он чуть не уронил на землю наш единственный фонарь.

Мы оказались посередине другого, верхнего туннеля, который, судя по всему, шел в ином направлении, вкось по сравнению с нижним.

– Тебе решать: вправо или влево?

Я стал вяло отнекиваться, никак еще не придя в себя после пережитого ужаса. «Было бы неплохо узнать, как Мелани догадался», – мелькнуло в голове.

– Ладно, тогда выбор за мной. Итак, налево.

Мне было известно – и я подтвердил это аббату Мелани, – что растительное масло с осадком отличается худшим вкусом по сравнению с тем, на котором готовят пищу. Капля, замеченная аббатом на моем лбу наутро после нашего первого спуска в подземный ход (когда я спал, она каким-то чудом умудрилась не быть стертой с него), не могла, судя по ее вкусу, иметь отношение к Фонарям нашего постоялого двора, которые я заправлял хорошим маслом. Не принадлежала она и к числу того, что включалось Кристофано в его снадобья. Она была неизвестного происхождения и каким-то загадочным образом попала на мой лоб. С присущей ему догадливостью аббат рассудил, что в своде подземного туннеля имелось отверстие. Через него вор и ускользнул от нас, а нам показалось – растворился в воздухе.

– Масло, оказавшееся у тебя на лбу, вытекло из его фонаря и просочилось в щель крышки люка.

– А при чем тут удочка?

– Если люк существовал, он должен был быть надежно спрятан. А удочки сделаны из такого материала, который очень чувствителен ко всякого рода неровностям, вот я и подумал, что мы непременно услышим, как изменится звук, когда удочка с каменного свода перейдет на деревянный. Так и произошло.

Я был втайне признателен аббату за то, что заслугу этого открытия он приписал нам обоим.

– Механизм открытия люка и поднятия в него очень прост. Веревка, так напугавшая тебя, просто лежит на крышке люка, когда он закрыт. Когда люк открывают, толкая его крышку вверх, веревка падает. Однако для того чтобы всегда иметь возможность воспользоваться ею, очень важно точно так же уложить ее, закрывая на обратном пути люк.

– Так вы считаете, что похититель скрылся в этом, верхнем туннеле?

– Я могу лишь предполагать это, как и то, что туннель куда-то ведет.

– И вы также вот предполагали, что с помощью удочки мы отыщем люк?

– Предполагать – это полдела, главное, чтобы фортуна была на твоей стороне, – важно изрек аббат.

И двинулся вперед, освещая себе фонарем путь.

В этом туннеле, как и в нижнем, который мы покинули, человеку среднего роста приходилось идти слегка наклонившись из-за низкого свода. Он был, как и предыдущий, выложен ромбовидным кирпичом. Первый отрезок пути представлял собой длинную прямую, которая плавно шла под уклон.

– Если похититель пошел этой дорогой, сил ему не занимать. Подтянуться на веревке не так-то просто, а здесь еще и ноги скользят, – подметил аббат.

Вдруг нас обоих обуял страх.

Послышались легкие, но очень отчетливые шаги, они становились все ближе, но понять, откуда они доносились, было невозможно. Атто сильно сжал мне плечо, заставив остановиться в знак того, что тут нужна предельная осторожность. В эту минуту раздался грохот, подобный тому, которым сопровождался подъем крышки люка.

Чуть только переведя дух, мы взглянули друг на друга полными испуга глазами.

– Как думаешь, сверху или снизу? – прошептал аббат.

– Скорее сверху, чем снизу.

– Мне тоже так почудилось. Значит, это не крышка люка.

– Сколько, по-вашему, здесь люков?

– Как знать? Зря мы не продолжили обследование свода, может, наткнулись бы еще на один. Кто-то засек нас и поспешил преградить нам путь. Эхо было оглушительное, вот только откуда оно донеслось – сзади нас или спереди?

– Это похититель ключей?

– Ты мне задаешь вопросы, на которые я не в силах ответить. Может, ему тоже вздумалось прогуляться этой ночью? Ты случаем не следил за чуланом?

Я признался, что у меня были более насущные дела.

– Чудно, значит мы спустились, плохо себе представляя, мы ли кого ловим или наоборот. К тому же… – стал оскорбительным тоном выговаривать мне Мелани. – Смотри!..

Мы стояли наверху небольшой лестницы. Опустив фонарь, можно было разглядеть, что ее ступени очень аккуратно выдолблены в камне. После минутного раздумья аббат вздохнул:

– Не имею ни малейшего понятия, что нас ждет там. Ступени ведут прямо вниз. А если кто-то уже знает, что мы здесь? Не так ли? – прокричал он, склонившись.

Темнота ответила громогласным эхом. Я вздрогнул. Мы стали спускаться.

Лестница закончилась выложенной плиткой площадкой. Судя по тому, каким эхом отзывались наши шаги, мы оказались в неком просторном подземном зале вроде грота. Аббат поднял фонарь и поводил им из стороны в сторону. В свете прорисовались две большие кирпичные арки в стене, верхняя часть которой терялась во мраке, а между ними проход, к которому мы и устремились, хотя и против своей воли, на шорох.

Стоило нам остановиться, и вновь вокруг воцарялась тишина, которую нарушало лишь многократное чиханье Атто, от которого чуть было не погас огонь в лампе, служившей нам светильником. И тут я снова уловил шорох слева от нас.

– Слышал? – тревожно спросил Мелани.

На этот раз какое-то шуршание чуть дальше. Атто знаком велел мне застыть на месте, после чего, вместо того чтобы шагнуть в проход, зиявший перед нами, метнулся на цыпочках к правой арке, куда не достигал свет фонаря. Я держался начеку, страх продирал по коже. Вновь все затихло.

Как вдруг снова шорох, все ближе, ближе и вот уже прямо у меня за спиной. Я резко обернулся. Слева от меня метнулась тень. Я бросился к Мелани, скорее ища защиты, чем желая предостеречь его.

– Не-е-ет, – простонал он, чуть только свет вырвал его из темноты.

Из чего я заключил, что он затаился в засаде, а я его выдал. Бесшумно пробежав несколько пядей влево, он присел на корточки. Серый силуэт подскочил и оказался между нами, пытаясь прорваться и очутиться подальше от стены с арками.

– Держи его! – крикнул аббат и стремглав бросился вдогонку.

Тот, кого он имел в виду, вдруг покачнулся и как будто упал. Я наугад бросился вперед, моля Бога, чтобы Атто повезло больше меня и он первым настиг его.

И вот тогда-то на меня с оглушительным грохотом обрушился град из каких-то больно ударяющих предметов. Я был буквально сбит с ног и погребен под ними. Тут-то и удалось разглядеть поближе, из чего состояла вся эта вонючая мерзость, завалившая меня, которая к тому же издавала гнуснейшие звуки: скрежет, треск, скрип. Это были черепа и человеческие кости – челюсти, ключицы, ребра вперемешку с нечистотами. Я был скорее мертв, чем жив, но тут ко всем этим звукам примешался еще один – какое-то адское не то мычание, не то завывание, – разгадать природу которого у меня уже не хватало духу. Да и что-то мешало мне как следует видеть. Как я теперь понимаю, это был скелет, словно подвешенный в пустоте и взиравший на меня с угрожающим видом. Я пытался кричать, но из моей глотки не доносилось ни звука. Силы покинули меня, и в ту минуту, когда я в последнем усилии мысленно обратился к Господу с молитвой о спасении своей души, словно во сне послышался твердый голос аббата:

– Довольно, я тебя вижу. Не двигайся или я стреляю.

Мне показалось, что истекло немало времени (на самом деле всего несколько минут), прежде чем зычный голос вырвал меня из лап бесформенного кошмара, в который погрузился мой помутившийся рассудок.

Не без тени тревоги и как бы со стороны наблюдал я за тем, как чья-то рука приподняла мою голову, пока кто-то еще (третий?) освобождал мое бедное бренное тело из-под жуткого завала. Я невольно дернулся, устраняясь от услуг неизвестного, но поскользнулся и стукнулся головой об одну из частей скелета, источающую смрад. Желудок мой перестал мне повиноваться, и весь мой ужин в два счета был выблеван. Незнакомец чертыхнулся: насколько я мог заметить, язык, на котором он изъяснялся, напоминал мой родной, итальянский.

Я все еще плохо соображал, когда милосердные руки аббата Мелани подхватили меня под мышки.

– Держись, мой мальчик.

Он помог мне встать на ноги. В слабом свете фонаря я различил незнакомца, одетого во что-то, напоминающее монашескую рясу, и склонившегося над моими кишечными извержениями, смешавшимися с человеческими останками.

– У каждого свои сокровища, – усмехнулся Атто.

В руках он держал небольшое орудие, насколько я мог видеть, полированный деревянный ствол со сверкающим металлическим наконечником. Оно было направлено еще на одного персонажа, одетого так же, как первый, и сидящего на обломке то ли изваяния, то ли колонны.

Приглядевшись, я был немало поражен его лицом, если вообще слово «лицо» применимо к этой симфонии кожных складок, этому концерту наростов и напластований, этому мадригалу морщин, которые были согласны меж собой лишь оттого, что очень уж замшели и утомились, чтобы восстать против принудительного сожительства. Серые недоверчивые зрачки плавали в красных белках глаз, придавая целому один из самых устрашающих видов, которые мне доводилось когда-либо лицезреть. Острые каштанового цвета резцы, достойные адских видений Мелоццо да Форли[86], довершали картину.

– Знакомься, мастера по добыванию мощей из склепов, знатоки катакомбных реликвий, виртуозы могильного промысла, – с отвращением произнес аббат. – Могли быть чуточку повнимательнее и не пугать приличных людей, – бросил он им, опустив пистолет, с помощью которого удерживал на месте одного из незнакомцев, а затем в знак добронамеренности и вовсе убрав его в карман.

Пока я отряхивался, пытаясь подавить вновь подкатившую к горлу тошноту, мне представилась возможность разглядеть и второго субъекта: он как раз поднял голову. Разглядеть – громко сказано, поскольку на нем был грязный балахон с необъятными и длиннющими рукавами и капюшоном, почти полностью скрывавшим лицо. В щель, образовавшуюся между краями капюшона, было видно немногое и то лишь когда мрак слегка редел. Да так оно было и к лучшему, поскольку в результате пытливого вглядывания я различил наличие, во-первых, одного глаза, наполовину закрытого бельмом, и другого – с непомерно раздувшимся и вылезающим из орбиты глазным яблоком; во-вторых, носа, обтянутого желтоватой лоснящейся кожей и очень напоминающего огурец; и в-третьих, рта, чье местонахождение можно было установить разве что по нечленораздельным звукам, изредка оттуда доносившимся. Две крючкообразные кисти с длинными ногтями, столь же дряхлые, сколь и сильные, поочередно выступали из рукавов балахона.

Аббат обернулся ко мне и перехватил мой испуганный и исполненный вопрошания взгляд. Знаком указав одному из двоих, которому страх как хотелось обрести свободу, что он может присоединиться ко второму, роющемуся в зловонной куче, аббат промолвил:

– Ну не диво ли, на постоялом дворе я то и дело чихаю, тогда как здесь, среди этой грязи и пыли, чихнул всего-то раз или два – Атто тщательно отряхнул рукава и плечи и принялся пояснять мне: – Два любопытных существа, с которыми мы столкнулись, принадлежат к жалкой и, увы, пополняющей свои ряды ораве тех, кто по ночам проникает в бесчисленные римские подземелья в поисках сокровищ. Но не драгоценностей и не античных статуй, а реликвий святых и мучеников, которыми кишели некогда, да и сейчас еще катакомбы и могилы, рассеянные по всему городу.

– Что-то я никак не возьму в толк, разве позволено выкапывать из могил что бы то ни было? – прервал я его.

– Не только позволено, но и поощряется, – с иронией в голосе отвечал аббат. – Поселения первых христиан рассматриваются как богатая в духовном отношении почва и место охоты ut ita dicam [87] для возвышенных душ.

В свое время святой Филипп Нери[88] и святой Карло Борромео[89] имели обыкновение предаваться в катакомбах молитве, – напомнил мне аббат. – А в конце прошлого века один отважный иезуит, некий Антонио Бозио, забрался в самые потаенные уголки Рима и исследовал все подземелья, сделав массу открытий и описав их в книге «Roma Subterranea»[90], принесшей ему заслуженную известность. Примерно в 1620 году папа Григорий XV постановил, что надлежит извлечь из катакомб бесценные останки святых и разместить их в храмах всего христианского мира, возложив эту священную задачу на кардинала Крещенци.

Я обернулся к этим так сказать не совсем обычным представителям рода человеческого, которые колдовали над костями и черепами и издавали какие-то непристойные звуки.

– Знаю, тебе представляется удивительным, что исполненная великой духовности миссия находится в руках подобных типов, – догадался Атто. – Дело в том, что спуск в катакомбы и искусственные гроты, которыми изобилует Рим, не всякому по плечу. Приходится без счету подвергаться опасности: водные препятствия, осыпи, обвалы. Не мешает также иметь крепкий желудок, чтобы рыться среди всех этих останков и отбросов.

– Но речь ведь о старинных костях?

– Так-то оно так. Но посуди сам – как, к примеру, повел себя ты? Наши новые знакомцы завершили осмотр некоего участка – они рассказали мне об этом, пока ты находился в беспамятстве, – перетащили все свои трофеи в одно место – катакомбы не близко, конкурентам сюда не добраться – и думали, что здесь-то точно никого не встретят. Когда мы нагрянули, они в панике бросились врассыпную, ты налетел на их заветную кучу, и она рухнула, погребя тебя под собой.

Я снова взглянул на двух старателей, служащих великой цели, и присмотрелся, чем они занимались – чистили кости, соскабливая с них остатки плоти. Куча, в которую я угодил, судя по всему, первоначально намного превосходила меня по высоте. На самом деле человеческие останки, как то: черепа, длинные кости, позвонки – составляли лишь малую часть той груды, которая покрывала теперь несколько пядей подземного зала, остальное было: земля, черепки, камешки, осколки, корни, мох, тряпье, нечистоты всякого рода. То, что при пособничестве страха предстало мне чуть ли не как потоп из преисподней, могло бы поместиться в крестьянской суме.

– Для подобного неблагодарного труда просто необходимы такие личности. Если их поиски окажутся неплодотворны, с них станется впарить какому-нибудь простаку всякий хлам. Да ты верно и сам видел, как на улице, да хотя бы и перед вашим заведением, торгуют ключицей святого Иоанна или челюстью святой Екатерины, а то и перьями из крыльев ангелов, и щепой от единственного креста, который нес наш Господь на Голгофу. Эта парочка и их сотоварищи как раз и являются поставщиками подобного товара. Если повезет, можно напасть и на захоронение мученика. Но всю славу присваивают себе кардиналы вроде этого старого бахвала отца Фабретти, которого Иннокентий X назначил, если мне не изменяет память, custos reliquiarum aс coemeteriorum [91], они же объявляют о переносе мощей такого-то в испанскую церковь такую-то.

– Господин аббат, где мы? – поинтересовался я, совершенно утратив чувство пространства в этих неприветливых и сумрачных местах.

– Я мысленно заново прошел наш путь и расспросил этих двоих. Они называют сей грот «Архивами», поскольку накапливают здесь находки. Сообразив все, я пришел к выводу, что это руины стадиона Домициана[92], где в эпоху Римской империи происходили морские ристалища. Чтобы как-то приободрить тебя, могу добавить, что мы находимся под площадью Навона, а именно под той ее частью, которая ближе всего подходит к Тибру. Если бы мы покрыли расстояние от «Оруженосца» до этого места по верху, нам потребовалось бы чуть более трех минут неспешной ходьбы.

– Так, значит, эти руины остались от римлян?

– Ну да, это римские руины. Вот, к примеру, эти арки. Ведь это не иначе как постройки стадиона, где разыгрывались морские сражения. Позже на них возвели дворцы, обрамляющие площадь Навона, оттого она и имеет форму овала.

– Ту же, что была и у Цирка Массимо.

– Точно. Только тогда все это было на поверхности, а теперь погребено под вековыми напластованиями. Но вот увидишь, однажды в этих местах начнутся раскопки. Не всему суждено лежать под землей мертвым грузом.

Покуда аббат Мелани рассказывал о том, чего я и не чаял узнать когда-либо, я с удивлением подметил загоревшийся в его взоре огонек непобедимого влечения ко всякого рода старине и искусству, даже если в эту минуту на уме у него и было совершенно иное.

Впервые я ощутил в нем эту страсть тогда, когда увидел в его комнате труды, описывающие древности и художественные сокровища Рима. Но тогда я не мог еще знать, какое немаловажное значение будет иметь в этой истории его увлечение.

– Что ж, было бы любопытно вспомнить однажды имена наших ночных знакомцев, – немного погодя молвил аббат, обращаясь к искателям реликвий.

– Меня звать Угонио, – ответил тот, что был выше ростом. Мелани перевел взгляд на его спутника.

– Гр-бр-мр-фр, – донеслось из-под капюшона.

– А это Джакконио, – поспешил перевести Угонио, заглушая бурчание дружка.

– Он что, не умеет говорить? – удивился аббат.

– Гр-бр-мр-фр, – послышалось вновь.

– Понял. – Атто подавил свое нетерпение. – Сожалеем, что прервали ваше приятное времяпрепровождение. Но раз уж так вышло, не соблаговолите ли вы сказать, не проходил ли здесь кто незадолго до нас?

– Гр-бр-мр-фр! – вскричал Джакконио.

– Он кого-то заприметил, – перевел Угонио.

– Скажи ему, что мы хотим все об этом знать, – вставил свое слово и я.

– Гр-бр-мр-фр, – как заведенный твердил Джакконио. Мы уже привычно перевели взгляд на Угонио.

– Джакконио спустился в ту самую галерейку, откуда изволили затем повыскочить милостивые государи, а один тип с фонарем его пронаблюдал, тогда Джакконио поворотил назад, а тот, с фонарем, воспользовался люком, как пить дать, потому как испарился, запоминай как назвали, а Джакконио, испугавшись-то, и прискакал сюда.

– А что ж сам-то он не расскажет? – опешив, вопросил мой спутник.

– Дак он же вам только что все и доложил самолично, – не менее удивленно отвечал Угонио.

– Гр-бр-мр-фр! – поддакнул Джакконио, явно задетый за живое.

Мы с аббатом озадаченно переглянулись.

– Гр-бр-мр-фр! – оживленно гнул свое Джакконио, судя по всему, гордо заверяя нас, что и такой, как он, может на что-нибудь сгодиться.

После встречи с тем типом, как следовало из перевода, Джакконио в котором любопытство пересилило страх, предпринял повторную вылазку.

– О, это пребольшой сователь своего носа, – заверил нас Угонио, как будто повторял ставший уже привычным упрек, – от него вся проблематика, все неприятности.

– Гр-бр-мр-фр! – вскинулся на него Джакконио, роясь в балахоне.

На лице Угонио появилось выражение нерешительности.

– Что он сказал? – спросил я.

– Пустяковину, вот токмо…

И тут Джакконио победно потряс над головой клочком бумаги. Угонио схватил его за руку и мигом отобрал его у приятеля.

– А ну дай сюда, не то снесу тебе башку, – вдруг спокойно проговорил аббат Мелани, сунув руку в правый карман, где у него была та штуковина, которой он угрожал до этого.

Угонио медленно протянул ему бумажный комочек, а сам вдруг как накинется на своего дружка, и ну его дубасить и пинать, и ну его честить и награждать разными причудливыми прозвищами: грязным тулупом, вшивым балахоном, безмозглым дуралеем, хромым увальнем, шарлатаном со бзиком, сырной башкой, умом, заходящим за разум, типом типическим, сколопендрой, сколиозником, пыльным набитым варваризмами мешком, гайморовой полостью, мучнистой росой, тыквообразным пестиком, мычащим фанфароном, облезшим насекомым, вздорной коровой, больным ликантропией, вальтрапом, в задний проход засунутым, бородавочником, каких свет не видывал, хромоножкой прямостоящей, вралем апоплексическим, промокательной бумагой, тварью, ног не таскающей, оксюмороном безбожным, языком, не к тому месту пришитым, скупердяем простоволосым, бутоном несрезанным, сикомором соперничающим, волдырем расплющенным, прыщом на ровном месте и козявкой дрожащей…

Отродясь не приходилось мне слышать такого. Аббат же и бровью не повел ввиду столь темпераментного изъявления чувств, а положив клочок бумаги на землю, попытался расправить его. Я вытянул шею и вместе с ним стал разбирать, что там написано. К сожалению, листок с двух сторон был сильно поврежден. Зато сохранилось все остальное.

– Это страница из Библии, – уверенно заявил я.

– Таково и мое мнение, – крутя в руках листок, раздумчиво произнес аббат. – Думаю, речь идет о…

– Малахии, – докончил я за него, не сомневаясь в том, что прав особенно после того, как увидел обрывок имени наверху страницы, пощаженного обстоятельствами.

На обороте листка не было ничего, кроме пятнышка крови, которое я заметил на просвет. Кровью был залит и заголовок.

– Кажется, я понимаю, – пробормотал аббат, взглянув на Угонио, как ни в чем не бывало колошматившего своего приятеля.

– Что понимаете?

– Наши два урода думают, что им страшно повезло.

И пояснил мне, что пределом мечтаний для людей, посвятивших себя поискам реликвий, являются мощи, извлеченные не из захоронений первых христиан, а из могил прославленных святых и мучеников. Однако на них не так легко напасть. Признак, позволяющий отличить эти захоронения от прочих, стал предметом застарелой распри, повлекшей за собой соперничество в среде богословов. Согласно Бозио, отважному иезуиту, исследовавшему подземный Рим, такие признаки, как пальмовые ветви, короны, сосуды, наполненные зерном и пеплом, выгравированные на могилах, могут являться свидетельством признательности по отношению к мученикам. А вот стеклянные либо керамические сосуды, вмурованные в ниши склепов с внутренней стороны и содержащие красноватую жидкость, почитаемую за священную кровь мучеников, являются massime доказательством подлинности. Этот животрепещущий вопрос долго обсуждался, покуда наконец некая комиссия не положила конец неуверенности, постановив, что palman et vas illorum sanguine tinctum pro signis certissimis habendas esse.

– Что означает: изображение пальмовой ветви равно как сосуд с красной жидкостью суть доказательства того, что в данном захоронении покоится мученик, принявший смерть за веру, – перевел Атто.

– Стало быть, это стоит немалых денег. – Разумеется, не все находки попадают в руки высшего духовенства. Любой римлянин может посвятить себя поиску реликвий: стоит лишь заручиться разрешением папы, как, к примеру, сделал Сципион Боргезе, племянник папы, а найдя, просить какого-нибудь снисходительного ученого объявить найденное подлинным. После чего продать. И все же надежных критериев отличить подлинник от подделки нету. Нашедший непременно станет утверждать, что напал на настоящую реликвию. И если б только все сводилось к деньгам. Ведь мощи затем благословляются, становятся объектом поклонения, к ним устремляются паломники, ну и все такое.

– Неужто так никогда и не пытались разобраться в этом вопросе? – недоумевал я.

– Общество Иисуса всегда пользовалось привилегиями, когда речь шла о раскопках в катакомбах, и озаботилось тем, чтобы доставлять мощи и реликвии в Испанию, где их принимают с помпой, поскольку больше нигде, в том числе в Индии, не принимают. Но последователи святого Игнатия в конце концов признались понтифику: ничто не дает оснований утверждать, что останки подлинные. В некоторых случаях, как в случае с детскими скелетами, и впрямь трудно что-либо утверждать. Иезуитам пришлось попросить введения принципа adoramus quod scimus [93], a именно – только те останки, о которых с математической точностью или хотя бы большой долей вероятности известно, чьи они, являются мощами святого или мученика. И потому было решено, что одни лишь сосуды с кровью являются безоговорочным доказательством. А отсюда вытекает, что это источник доходов для любителей порыться в могилах и склепах, через которых реликвии, ложные либо подлинные, попадают в комнаты чудес или в дома доверчивых горожан с достатком.

– Доверчивых?

– Ну да, никто ведь не станет утверждать, что в них содержится кровь мучеников или даже просто кровь. Лично я питаю на этот счет большие сомнения. Содержимое одной такой склянки, купленной по цене золота у одного отвратительного субъекта, похожего на этого, как бишь его звать, Джакконио, я подверг анализу.

– И что же вы выяснили?

– Растворив в воде красноватую жидкость, я обнаружил, что она состоит из земли и мух. Суть их ссоры в том, что, столкнувшись с похитителем, Джакконио напал на обрывок Библии, запачканный чем-то, очень похожим на кровь. – Аббат вернулся к настоящему. – Incipit [94] одной из глав Библии со следами крови святого Каллиста, к примеру, стоит денег. Оттого-то один любезно упрекает другого в том, что тот сообщил нам о существовании этого обрывка.

– Но как кровь, возраст которой исчисляется веками, может попасть на современную книгу?

– Вместо ответа я расскажу тебе одну историю, услышанную в прошлом году в Версале. Один человек пытался продать череп, заявляя, что тот принадлежал знаменитому Кромвелю. Кто-то из присутствующих заметил ему, что череп слишком мал, чтобы принадлежать взрослому, да еще воину, к тому же известно, что у Кромвеля была большая голова.

– И что же ответил продавец черепа?

– Он ответил: все это верно, да только это ведь череп Кромвеля, когда тот был ребенком! И представь себе, череп ушел за большие деньги. Вот и подумай, с какой легкостью Угонио и Джакконио могли бы продать обрывок из Библии, запачканный кровью святого Каллиста.

– Не стоит ли вернуть им его, господин Атто?

– Всему свое время, мой мальчик, пока оставим его у себя. – Аббат повысил голос, чтобы его услышали те двое: – А вернем в обмен на кое-какие услуги. – И объяснил им, что от них требуется.

– Гр-бр-мр-фр! – согласился Джакконио.

Отдав распоряжения кладбищенских дел мастерам, которые тут же растворились в темноте, Атто предложил вернуться на постоялый двор.

Я спросил у него, не кажется ли ему необычным, что в таком месте вдруг сыскалась страница из Библии, запачканная в крови.

– На мой взгляд, этот листок обронил похититель твоих жемчужин.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я не говорил, что уверен в этом. Но подумай сам: этот обрывок выглядит как новый. Кровь на нем (если это действительно кровь, как я думаю) слишком ярка, чтобы быть давней. Джакконио сказал, pardon, прохрюкал, что нашел его тотчас после встречи с незнакомцем, там, где тот испарился. Мне этого достаточно. Когда речь идет о Библии, кто из постояльцев приходит на ум прежде всего?

– Отец Робледа.

– Точно. Где Библия, там и святой отец.

– И все-таки кое-что требует разъяснений.

– Что именно?

– Первая – это то, что осталось от Глава первая, это ясно. Тогда как Малах – это Малахии. Это наводит меня на мысль, что кровью залито слово Пророчество. Речь идет о главе из Библии, содержащей пророчество Малахии, – делился я с аббатом знаниями, полученными в детские годы, проведенные чуть ли не в монастырском уединении. – Но что могло бы значить нда первой строки? Что вы думаете по этому поводу, господин Атто? Я ума не приложу.

Аббат Мелани пожал плечами:

– Ну какой из меня знаток.

Подобный ответ из уст аббата показался мне более чем странным. А заявление «Где Библия, там и святой отец» и вовсе грубым. Что же это был за аббат?

На обратном пути Мелани вновь принялся рассуждать вслух:

– Любой, не только Робледа, может иметь при себе Библию. Да и в «Оруженосце» один экземпляр, наверное, имеется?

– Даже два, если быть точным. Но я их хорошо знаю и могу утверждать, что страница, которую вы держите в руках, не из них.

– Что ж, пусть так. Но она могла быть вырвана из экземпляра Библии, принадлежащего любому из постояльцев, захватившему ее с собой в дорогу. Жаль, что буквица осталась на другой части страницы, она бы нам очень помогла.

Я думал так же. Было и кое-что еще странное, на что я ему указал:

– Приходилось ли вам видеть, чтобы Библия печаталась только с одной стороны страницы?

– Это наверняка конец главы.

– Но ведь она только началась!

– Возможно, пророчество Малахии отличается краткостью. Откуда нам знать, ведь последних строк тоже не хватает. Если только это не какой-то типографский трюк или ошибка. Как бы то ни было, Угонио и Джакконио помогут нам: очень уж они испугались, что им больше не увидеть их засаленного клочка бумаги.

– Кстати, по поводу их испуга, я и не знал, что у вас имеется пистолет.

– Я тоже ничего об этом не знал, – ответил Мелани и как-то сбоку с усмешкой взглянул на меня, после чего вынул из кармана деревянный предмет с металлическим наконечником, которым потрясал перед Угонио.

– Трубка! – поразился я. – Но как же они не догадались?

– Света было мало, а выражение моего лица было угрожающим. К тому же этим двоим вовсе не хотелось познакомиться с пулей.

Простота этого трюка, та естественность, с какой аббат применил его, а также успех, увенчавший его, восхитили меня.

– Однажды, как знать, может, и тебе это пригодится, мой мальчик.

– А если противники заподозрят что-то не то?

– Бери пример с меня. Однажды ночью я повстречался в Париже с двумя бандитами. Положение было аховое, я что есть мочи крикнул: «Ceci n'est pas une pipe!» [95] – смеясь, отвечал аббат.