Имя Бога

Рельсы, рельсы, змеи, шпалы

В поезд я вскочил в последнюю минуту, и к себе в купе поначалу даже не заходил – пришлось, сунув купюру проводнику, обосноваться в рабочем тамбуре: все, кто мог, позвонили мне на мобильный и педантично выносили мозги до тех пор, пока трубка, наконец, не села. Тогда я облегченно вздохнул и ритмично ударяясь обо все вертикальные поверхности, побрел в вагон-ресторан. Состав несся на всех парах, и это было удивительно приятно: передвигаться по земной поверхности со сверхъестественной скоростью. Хотя если смотреть с самолета, наш поезд наверняка похож на огромную, неторопливую, хорошо отдрессированную змею…Я вспомнил Ромку Цыганенка, крошечного, смуглого и страшно замурзанного мальчишку из огромного частного дома, щедро обвешанного жестяным кружевом – сколько раз я с завистью щурился на эту причуду архитектурной мысли с пятого этажа нашей скучной госплановской новостройки!

Цыганенок умел рассказывать совершенно невероятные байки. Сейчас, наверное, стал как все – важным пузатым дядькой из Ассоциации Ромов1 Молдовы, но тогда… тогда он с гордостью носил свое прозвище, а вечером, когда наша компания – я, Борька Шейнфельд, Коля Володько, Гешка Петров и похожая на киношную Золушку Наташа Чебан – усаживалась вокруг жутко смердящего костра, который мы упорно разводили в старом ведре от битума, и Ромка рассказывал свои сказки. Больше всего нам нравилось про змея:

– … и была у того Лекса мама – не простая цыганка, а сербиянка, и был у нее брат одноногий. Все называли его Стефан, но и все знали, что это имя – не его, а одного цыгана мертвого. Стефан убил его из-за одной красавицы, а имя себе забрал. А красавица все равно от горя умерла. А этот Стефан ездил в Румынию, в горы, к старому колдуну, и вернулся с корзиной квадратной. Говорят, там сидел змей, которого дал ему колдун, и этот змей мог убить любого, кто встанет Стефану поперек дороги. За этого змея Стефан отдал колдуну свою душу, чтоб тот мог отнести ее черту. А другие болтали, что сам Стефан научился превращаться в змея…

– Ромка, ну как же это может быть? – в ужасе шептала Наташа.

– А вот как: из ноги у него вырастал толстый хвост, и весь он становился страшной невидимой анакондой…Так, видно, и было, потому что этот Стефан всю семью кормил ихнюю, хотя сам и не работал, и не воровал, и не просил. Говорили, ночью он делался змеем, душил кого хотел, а его богатства себе отбирал. А душа колдуну доставалась…

– Эй, осторожней! – на очередном повороте в очередном тамбуре я упал в объятия бородатого мужика

– Прости, друг, – от души повинился я, но мужик посмотрел недоверчиво и прощать меня, похоже, не захотел.

Ну и черт с тобой, подумал я, распахнул дверь и наконец увидел ряд твердых от крахмала скатертей.

– Пивка? – понимающе улыбнулся парень в белом халате.

В общем, так и вышло, что когда я дошел до своего купе, там все уже спали.

Конечно, никто не заставлял меня ехать в этот пресс-тур, однако поездку в Прагу я пропустил, пока был в Питере, а тупо сидеть в офисе и смотреть на помеченные мировым финансовым кризисом лица коллег совершенно не хотелось; к тому же, на носу было бабье лето, и меня неудержимо тянуло на свежий воздух. Поэтому, когда все с ужасом стали отбрыкиваться от поездки на нашумевший археологический раскоп в братской Молдове, я схватился за командировку обоими руками. В прямом смысле слова.

Шеф аж опешил – не ожидал от меня такого рвения.

– День вина там только через четыре недели, – заметил он.

– Ну, значит, придется там жениться и застрять до тех пор. А хоть на медовый-то месяц отправите меня в какое-то приличное место?

– Приличное тебе место… – привычно завел шеф – он считал себя страшно остроумным.

Но я уже бежал в бухгалтерию. Все формальности уладились как никогда легко и быстро, и вот теперь я сидел в купе и глазел на свою попутчицу, которая была похожа на Одри, Анжелину и Синди Кроуфорд одновременно. Причем грима на ней не было ни грамма – уж в этом-то я разбираюсь. И она преспокойно спала на жесткой вагонной полке, укрывшись клетчатым казенным одеялом и ворохом каштановых локонов – просто невероятно, как только ее угораздило оказаться в нашем дрянноватом лязгающем и вибрирующем от старости поезде? Золотая карета с парой дюжих молодцев на запятках была гораздо больше в ее формате и отлично подошла бы под браслет – массивный, на пряжке, отделанный камнями. Такой могла бы носить царица Медной горы или древний воин-мародер. Единственным изъяном мисс совершенство была, на мой вкус, ее старомодная бледность. Хотя, может, все дело в освещении? Еще и луна сегодня полная, потому-то мне и не спится.

Тоска.

Того, кто придумал бессонницу, следовало бы похоронить заживо. А потом вбить в него кол, а потом… я с упоением колесовал длинного, вялого, липкого, извивающегося изобретателя бессонницы, потом четвертовал его, потом сжег на медленном огне, однако все это никак не помогало мне справиться с жаждой мести. К тому же, этот гад упорно не желал подыхать. Тогда я решил взглянуть ему в глаза – узнать, чего он по-настоящему боится, и всматриваясь в неуловимые, постоянно меняющиеся черты врага, вдруг понял, что держу за горло самого себя. Это было мое лицо, и это было чудовищно, дико, невыносимо, поэтому все вокруг начало с грохотом рушиться, оглушительно лопаться и хохотать разнокалиберными голосами.

Я проснулся, аккуратно отодвинул физиономию от черных резиновых тапок с надписью «Адидос», поднялся и сел. В окно купе светило солнце, девушка напротив меня от души смеялась, ехидна с верней полки очнулась от спячки и тоже подвывала, а тот, кто ночевал надо мной, спустил голову вниз, и, изо всех стараясь не ржать конем, проревел:

– Братишка, помощь надо?

Не дожидаясь ответа, громила повалился на спину. Купе тряслось от его конвульсий.

Девушка тем временем связала свое чувство юмора крепким узлом – это было видно невооруженным глазом.

– Простите, – сказала она, – у вас был такой забавный вид, когда вы кого-то задушили и сразу свалились на пол. Простите, не обижайтесь, ладно?

Я постарался не обижаться, потому что голос Анджелины-Одри вполне соответствовал всему остальному – и хрупким пальцам со свежайшим френчем, и узким длинным лодыжкам, и странно горькому изгибу губ, который не совпадал по смыслу с озорными зелеными бликами в светло-карих, окольцованных серым, глазах. Она больше не казалась мне бледной, наоборот: я чувствовал себя, как гаммельнская крыса, которую зовет смертельная флейта – погибал с восторгом. Однако в голове все равно оставалось место для мыслишки образца то ли раннего неолита, то ли среднего пубертата: ну и рожа будет у Кристи, когда он увидит меня с этой чиксой!

…С Кристи мы знакомы столько, сколько я себя помню, и конечно, он встречает меня. И конечно, не упустит случая сунуть нос в купе, чтобы узнать с кем я ехал. Кристи, безусловно, крутой парень – это он сам про себя так говорит, – житель европейской столицы и всякое такое, но от этого его тотальное любопытство – или, может, неистребимая любознательность? – никуда не девается.

Что поделаешь, любая европейская столица – в прошлом вполне провинциальный городок, где все друг друга знают и не ленятся с утра до вечера носить туда-сюда сплетни, как свежие, так и столетней давности. Кишинев не исключение, к тому же он такой крошечный, что здесь просто не может быть иначе. Компактность – его фирменный знак, как и то, что здесь хронически, раз за разом, повторяется классическая история: либерте-егалите-фратерните, Марсельеза, independance – и потом, лет через пятьдесят, все сначала. Одним это нравится, а других пугает. Моих предков, например, напугало. Поэтому когда Молдова очередной раз стала независимой2, и кишиневские заборы запестрили популярным в те годы «Чемодан-вокзал-Россия!», отец уехал в Израиль. А мы с моей мгновенно состарившей мамой эвакуировались в столицу покрупнее.

Я несколько месяцев не мог поверить, что все это – один населенный пункт. И даже Химки, и Долгопрудный, и Ромашково – тоже Москва. Мне казалось нелепым устраивать такое огромное поселение – ведь можно было поделить его на несколько штук поменьше? Честно говоря, эта детская мысль мелькает у меня и сейчас, особенно на обратном пути из командировок. И хоть я искренне полюбил наш странный город и, как мне кажется, проникся его несокрушимым духом – в Кишиневе мне гораздо комфортнее. Просто физически удобнее – все близко, никто никуда не несется сломя голову, а водители привычно уступают дорогу пешеходам. Наверное, потому и народ тут не такой агрессивный: не от чего уставать.

Последние 15 часов пролетели как одна минута. Вот что значит – повезло с соседями: и ехидна, и коняга с верхних полок, и Анджелина (когда я услышал, что ее зовут Элеонорой, то пропал окончательно: мне ли не знать, каково это – жить с необычным именем!), да и я сам как будто прошли тщательный кастинг, чтобы собраться в одном купе. В жизни не видел настолько гармоничной компании, хотя трудно представить более разношерстное общество: инженер-проектировщик, водила-гастарбайтер, журналист и историк – во всяком случае, так она сказала.

Когда паровоз последний раз свистнул, я с сожалением посмотрел на опустевший столик и отчужденные, упакованные в полиэтилен адидосы.

Но тут в вагон ворвался Кристи.

1. Рома – западная ветвь цыган (в ед. числе – ром), проживающих на территории бывшего СССР и в Восточной Европе. 7

2.27 августа 1991 года Парламент Республики Молдова принял Декларацию о независимости, а 29 июля 1994 года была подписана новая Конституция РМ