Иначе — смерть!

А кто роковая женщина?

Николай Иванович Мирошников ходил взад-вперед по диагонали в своем кабинете. Теперешняя Катина привычка — ей представилось, как они шагают по разным диагоналям и сталкиваются в центре. Но она сидела на стуле, а он говорил, едва сдерживая раздражение:

— Я вас предупреждал: не лезть в сыщики! Не хотелось упоминать об этом в воскресенье, уж больно в жалком положении вы находились.

— Я нахожусь в более жалком положении, чем вы думаете. И мое участие в этом деле было запрограммировано.

— Что вы этим хотите сказать? — Он остановился, словно на ровном месте споткнулся.

— Александр Воронов был моим любовником. Мы расстались с ним двенадцатого апреля этого года — как оказалось, навсегда.

— Это правда?

— Правда. Я опознала его по фотографии на кладбищенском кресте.

— А вы знаете, что я могу привлечь вас к ответственности за дачу ложных показаний?

— За это — не можете. На кладбище я была вчера, а неделю назад ни о чем не догадывалась.

— Вы не догадывались о смерти своего любовника? Сколько ж у вас их, простите, было?

— Один.

— Оригинально, — он наконец сел за стол. — Рассказывайте. И если можно — по делу.

— Второго апреля я познакомилась с Сашей.

— То есть с Аликом?

— С Александром. С Сашей. Его фамилия мне была неизвестна.

— Значит, вы крутили с женатым человеком, не ознакомившись даже с его паспортными данными?

— Я не знала даже, что он женат.

— Черт знает что!

— Да, черт знал.

— Как вы с ним познакомились?

— В метро.

— Он к вам пристал или вы к нему?

— Не надо. Он заговорил. В тот день мне исполнилось тридцать лет.

— Ну, понятно, все эти женские комплексы.

— Да.

— И он не дал вам хотя бы свой телефон?

— Я его ни о чем не просила.

— Сколько гордости при нашей бедности!

— Мне нравится, Николай Иванович, ваше отношение к подсудимой.

— А вы отдаете себе отчет, что из-за ваших штучек на мне висят три убийства? Ладно, извините. Но о чем-нибудь на ваших свиданиях вы говорили?

— У нас было всего четыре свидания. Один раз он остался у меня на ночь. Он говорил, что ухаживает за больными стариками-родителями.

— Хорош гусь!

— Да сосед его подтвердил, он ухаживал… только, конечно, не тогда, давно. Нет, он был человек с совестью и страдал, я чувствовала, но не понимала.

— И из-за этих страданий он отравился?

— А Агния?

Произнесенное вслух имя умершей как бы сняло злой задор. После молчания Мирошников спросил сдержанно:

— Кто мог знать о вашей связи?

— Я никому не рассказывала. Уверена: он тоже.

— Ну, догадывался? Прежде всего я имею в виду ваших учеников, ведь кого-то из них обвинил Глеб Воронов.

— Мог догадаться Мирон Ильич. Однажды он столкнулся у меня с Сашей.

— Что значит «столкнулся»?

— Я открыла на звонок дверь, Саша меня обнял на пороге. Тут из кабинета вышел Мирон.

— То есть он видел ваши объятья?

— Да.

— Ну и?

— Молча ушел, урок как раз кончился.

— А потом вы с Туркиным на эту тему говорили?

— Нет. Но Мирон намекал. Ну… что я окружена мужчинами.

— Вы окружены?

— Да что вы! Я одинокий человек.

— М-да.

— Кстати, Мирон вместе с Сашей учился в Бауманском, мог его знать.

— Проверим. Сейчас меня больше интересует Алексей Палицын… хотя обыски ни у того, ни у другого ничего не дали.

— Алексей Кириллович у меня в то время не занимался. Пришел третьего сентября — в один день с Глебом.

— Интересное совпадение. У этого человека слишком много совпадений… Он ведь ваш сосед?

— Да. Поселился в доме с аптекой в феврале, по его словам.

— Хозяйка подтверждает. Боевой офицер, то есть способен на все, понимаете? Но вы его не помните? До сентября не встречали?

— У меня плохая память на лица и даты.

— Да уж! Не узнать любовника по фотографиям!

— Они сильно изуродованы. А Глеб мне все время кого-то напоминал… общим обликом, движениями, поворотом лица. Но меня так внезапно бросили, что я… хотела забыть и забыла.

— Придется вспомнить. Итак, в последний раз вы видели Алика, то есть Сашу, в день его смерти. Ну, хоть что-нибудь вспомнили?

— Все! Он пришел в седьмом часу, я как раз поставила «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. И хотела выключить. Но он попросил: не надо, мне все равно скоро уходить, возникло срочное дело. И когда я на кухне заправляла салат, зазвонил телефон. Я крикнула: «Возьми трубку, сейчас подойду!» Через минуту вошла в кабинет, он кого-то слушал по телефону и сказал: «Это мне, по работе». Я вернулась на кухню и из прихожей случайно услышала, как он произнес два слова. «Аптечная, 6».

— Получается, он кому-то назначил свидание в Герасимове? И ничего вам не объяснил?

— Нет. Я не спросила. Просто извинился, что дал мой телефон.

— Кому?

— Не знаю. Я поняла, что кому-то на работе. Он не стал ужинать и очень скоро ушел.

— Вы не заметили, у него была с собой бутылка «Наполеона»?

— Не было. Он вообще не пил.

— В рот не брал?

— Не могу сказать так определенно. Мы с ним не пили. Он заметил как-то вскользь, что не понимает в этом прелести… В общем, не разбирается.

— То есть он не различил бы запах миндаля в алкоголе?

— Я об этом уже думала. Мне кажется, если человек ни разу не пробовал «Наполеон»… я бы, например… ну, пахнет миндалем.

— Вы знаете этот запах?

— Знаю. Он у меня смешивается с запахом трупа.

— Запомните на всю жизнь.

— А у Глеба в комнате есть книга о ядах…

— Да, да, мы обнаружили.

— Но в день смерти у него болела голова от сильного насморка. Он чихал и сморкался, — Катя помолчала, опустив голову. — Он оставил у меня в аптечке цианистый калий в черном сосуде, о котором упомянул в записке, — она вынула из сумочки сосудик.

— Осторожно! — закричал Мирошников. — Отпечатки! Вот, кладите на лист бумаги. Конечно, все стерто. Как вы могли умолчать об этом?

— Я обнаружила яд после того допроса, а вы закрыли дело.

— Откуда вы знаете, что здесь яд?

— Растворила в воде… крошечку. И понюхала.

— Придется провести у вас обыск.

— Пожалуйста.

Мирошников пристально смотрел на черный сосуд.

— Что вы делали, когда от вас ушел Александр Воронов?

Катя улыбнулась с горечью.

— После того как я увидела его лицо на кресте, я в мельчайших подробностях восстановила в памяти вечер двенадцатого апреля.

— Кажется, у вас нет памяти.

— Есть — но другая! — возразила Катя горячо. — Ощущения, слова, атмосфера, каждое движение, душевный порыв… я наказана памятью. — И, помолчав, продолжала сдержанно: — Я должна рассказать вам о своих алиби. Вечером двенадцатого апреля и тринадцатого сентября мне звонил из Питера Вадим Адашев, с которым вы познакомились в воскресенье.

— Разве он живет в Питере?

— Он был там в командировке, а потом на конференции лингвистов. Понимаете, ну, как бы традиция: в один вечер он звонит своей матери, в другой — мне. То есть через день. Куда б ни уезжал. Он мой самый близкий друг, с детства. Надеюсь, междугородные переговоры нетрудно проверить. Я разговаривала с ним примерно в то время, когда произошли оба преступления.

— Проверим сегодня же.

— Ну, насчет двадцатого сентября вам известно, очную ставку вы провели, и милиционер подтвердил…

— Подтвердил. Но он не видел, как вы садились на московскую электричку.

— Я пошла через мост!

— Вы могли вернуться… и со следующей станции могли вернуться. Алиби сомнительное, — Мирошников вздохнул. — Пока что, Екатерина Павловна, я вас не подозреваю в отравлениях. Но — для меня совершенно неожиданно — вы оказались в центре событий чрезвычайных.

— Для меня это также оказалось неожиданностью.

— Ну-ну. В последний вечер вас что-нибудь насторожило в поведении Александра Воронова?

— Он был очень взволнован.

— До или после звонка?

— После звонка он почти сразу ушел. Но не звонок сорвал его с места: про срочное дело он сказал раньше. Я представляю так. Пообещав жене, Саша собирался на дачу за ящиком. Кто-то позвонил и попросил о встрече. И он назначил ее, дав адрес: Аптечная, 6. Глеб, вероятно, следил за отцом, выследил его в моем доме и отправился за ним в Герасимово. Адрес сыну сообщать незачем — по-моему, это звонил убийца.

— Мы, конечно, проверим сотрудников НИИ, в котором работал Воронов, подумаю, спустя полгода это мало что даст.

— А я вообще не уверена, что звонили с его работы. Мне тогда не показалось странным, что он дал кому-то мой телефон, я подумала: срочное дело, сейчас, вечером, на работе. Но ведь он отправлялся на дачу. И меньше всего Саша был заинтересован, чтоб кто-то узнал про меня. Мне запомнилась его реакция, когда он держал трубку: изумление, смущение, жадный интерес.

— А не страх, не гнев, не неприязнь?

— Нет, нет, он же выпил с убийцей на даче. Он — непьющий. Именно смущение, словно его застали врасплох.

— Жена?

— Близким не нужен адрес. Вообще наши свидания были очень нервны. Теперь, после знакомства с Глебом и Ириной Васильевной, я все поняла.

— То есть он колебался и выбирал между семьей и…

— Не выбирал, он их любил. А я… так, — Катя замолчала.

— Как?

— Ну, увлекся на минуту.

— И за это его отравили?.. Что ж вы молчите? Умеете возбуждать такие страсти — отвечайте.

— Отвечу. Поверить в такую патологию почти невозможно, но… события в сентябре доказали, что Саша был убит, что убийца заметает следы. Вы согласны?

— Приходится соглашаться.

— Стало быть, он не писал предсмертной записки.

— Записку написал он — это установлено.

— Но не предсмертную. Стало быть, он обращался не к жене.

— Ну, понятно, от жены запиской не отделаешься. Значит, к вам?

— Возможно.

— Или к Агнии Студницкой?

— Если б это было так!

— Поверьте, я бы тоже испытал облегчение. Она убила его из ревности, сына — как свидетеля, ее обвинившего, и покончила с собой, — Мирошников поморщился. — Но нам пока что не удалось установить факт знакомства Студницкой со старшим Вороновым.

— Вряд ли и удастся. Саша был отнюдь не ловелас и не ходок.

— Он вас обманул.

— Но и переживал! Чтоб вести одновременно несколько романов, нужна другая психология.

— И все-таки, как вы слышали от Палицына, она поехала за Глебом в Герасимово. Хотя этому свидетелю я бы особо доверять не стал.

— Не знаю. Здоровое любопытство, она как-то пошутила по-английски, — Катя вздохнула. — Адрес могли слышать все… возможно, ее что-то насторожило, заинтересовало на той проклятой вечеринке. В общем, она была захвачена тайной.

— И ее никто не заметил в Герасимове, никто! Такая броская, эффектная женщина… Мы, конечно, не всех успели охватить, но… Поистине «жуткое место», — констатировал Мирошников. — Жуткая цепочка вырисовывается: что-то видел Глеб — и погиб, что-то видела Агния — и погибла, что-то видели вы… имейте в виду.

— Николай Иванович, надо всего лишь отыскать того, кто украл ключи.

— Всего лишь! Подозрительных следов, посторонних отпечатков пальцев в квартире Вороновых нет: ваши, соседей и хозяев.

— Убийце известен адрес квартиры — выходит, он знал Вороновых раньше?

— Не обязательно. Если он вырвал листок из записной книжки Александра — там на первой странице и адрес, и телефон. Ну, мог поинтересоваться, кого убил.

— А что говорит больная?

— А! — Мирошников махнул рукой. — Может, она ключи потеряла, а на столе возле убитой лежал, например, дубликат.

— Она говорит, что потеряла?

— Ну нет! Твердит: украл убийца. Крался в кустах, когда она с девочкой, бывшей одноклассницей Глеба, разговаривала.

— А одноклассница что-нибудь такое заметила?

— Абсолютно ничего! Наша больная и вообще-то дама с фантазиями, по апрелю помню, а уж когда психиатр над душой… Ладно хоть Сарабатова ее опознала по фотографии.

— Хиромантка?

— И якобы помнит: двенадцатого апреля. Созвездия, видите ли… Эти чертовы гнезда надо выжигать, но теперича у нас — тьма свободы!.. Все. Из-за ваших признаний мы просрочили все сроки. Меня ждут. Позвоню, когда понадобитесь.

В коридоре, залитом синеватым, режущим глаза светом действительно ждали: Алексей и Мирон.