Пережив долгий и подробный профессиональный обыск, Катя лежала у себя на диване, невидяще уставясь на мокрые стекла. Звуки «Маленькой ночной серенады» с яркой чувственностью возвращали в тот весенний вечер, к завязке преступления. Обе записки не предсмертные и, возможно, обе адресованы мне. В таком случае слова «все объяснит запечатанная тайна мертвых» и «я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых» обретают не абстрактно-посмертный, а конкретный, однако до сих пор непонятый мною смысл.
Катя сняла с полки над диваном томик Даля. «Печать — ручная, разного вида вещица с вырезанным на ней письмом, вензелем, знаками, гербом… отпечаток, оттиск на сургуче, на воске или чернилами… Переносное значение — печать времени, запустения, отвержения… миропомазание — печать дара Духа Святого… печать Антихриста… Соломонова… книгопечатание… пресса…»
«Все объяснит запечатанная…» обе записки не запечатаны… «тайна мертвых… черный сосуд с ядом!» Но он также не запечатан, просто завинчивается колпачок, как у авторучки, и наклеена крошечная этикетка с красной латынью: KCN.
«Я убедился сегодня, увидев…» Катя машинально встала — дверца с красным крестом в прихожей. «Да ведь пусто, все увезли. Что я хотела? Что я видела?.. Не было тут никаких тайн, не было ничего запечатанного. И все же как таинственно перекликаются мертвые голоса в записках.
«Начните с себя» — Мирон. «Вам мешает фатальная неуверенность в себе» — психиатр. «Умеете возбуждать такие страсти — отвечайте» — следователь. «Старое овальное зеркало на комоде отразило ее бледное лицо с зелеными, русалочьими глазами, в которых отразился страх». И в ком-то я возбудила столь смертоубийственную страсть? Не может быть!
Ему известен мой телефон, известно, что Александр остался у меня на ночь (всего одна ночь!), известно про наш с ним последний вечер в пятницу? Не может быть, у меня нет знакомых сумасшедших! Год назад после очередного фиаско, неудавшейся любви, я ушла с работы, разорвала прежние связи — которых и было-то кот наплакал, — чтобы начать «новую жизнь». И как удачно я ее начала… Главное — не поддаваться жалости самой к себе».
Близость, проверенная всей жизнью, осталась с Адашевыми. Катя тяжело задумалась. «Нет, невозможно! Никаких таких «страстей», братский, так сказать, барьер, Вадим никогда не интересовался и не знал о моих «приключениях». Господи, да о чем я! Всю первую половину апреля и в сентябре он был в Питере и сидел дома с женой, когда отравили Агнию. Не в нем дело, не в нем… А в ком?
Алексей и Мирон дома не сидели — сумели они сегодня доказать следователю свои алиби? Алексея весной я не знала, но что-то странное в нем есть, что отзывается во мне чувством темным и нехорошим… «соблазном»… Катя подошла к окну: напротив, через неширокую Петровскую, дом с аптекой, окно над вывеской с крестом — так близко, что при электрическом освещении наверняка можно наблюдать происходящее у меня в кабинете. И незнакомый человек, совершенно посторонний, наблюдал за мною с Сашей? Абсурд! Да кто в здравом уме… речь идет о сумасшедшем, здравый человек не способен на столь изощренные убийства.
Итак, некто знал, что Саша находится у меня, и позвонил ему. Они договариваются о встрече в Герасимове… А вдруг ему действительно звонил коллега, и весь этот ужас не имеет ко мне отношения?.. А Глеб, который пришел в мой дом и погиб? А Агния? Не обманывайся.
Итак, они встречаются на даче, и Саша пишет записку. Надо признать правду: за десять дней нашего знакомства его скрытное (теперь можно даже сказать: трусливое) поведение меня настораживало. Он любил своих, несомненно, и ему достаточно было толчка — вот этой встречи, например, — чтоб от меня отказаться. И записку он согласился написать при условии, конечно, что мне ее передадут. «Ты поймешь, что дальше тянуть нет смысла». Как я пойму, коль не знаю о его семье? Если мне кто-то объяснит. «Все объяснит запечатанная тайна мертвых». Заколдованный круг! И совершенно не понятен мотив: ведь он отказывается от меня — за что платить жизнью? Значит, я ни при чем — просто жуткое совпадение — и могу вздохнуть свободно», — «А Глеб? А Агния?» — прозвучало погребальным рефреном, что сопровождал ее с той минуты, как подошла она к окну и увидела мертвую.
Прозвенел входной звонок, и пришла Дуня.
— Не хотела по телефону говорить, мама на стреме. Екатерина Павловна, меня опять требуют к следователю.
— Агния погибла.
— На даче? — спросила Дуня обреченно.
— Да.
— Отравлена?
— Да.
— Записка есть?
— Нет.
— И кто на этот раз нашел труп?
— Я.
— Вы слышали те голоса?
— У меня было нечто вроде обморока со страху. Галлюцинация — видно, твои впечатления повлияли.
— Нет, не галлюцинация. Я слышала.
— Ты очень смелая девочка, Дуня.
— Нет, я… он нас всех убьет!
— Ну, голубчик, тебя-то за что? Ты ведь все рассказала?
Дуня зябко повела плечами.
— Ну вот. А Агния, наверное, скрывала что-то.
— Значит, она была связана с папой Глеба?
— С папой была связана я, — брякнула Катя и с удивлением увидела, как Дунечка поднялась из-за стола и направилась к двери.
— Дуня! Что ты?
Она обернулась, взглянула исподлобья и прошептала:
— Вы все сумасшедшие.
(«Вы — вдова!» — прошептал страж.)
— Ты считаешь меня отравительницей?
— Глеб сказал, что среди нас убийца!
И опять прозвенел входной звонок. Появились Алексей и Мирон, молча прошли, сели в разные углы дивана; Дуня, помедлив, — за обеденный стол; Катя остановилась посреди кабинета и повторила ее слова:
— Глеб сказал, что среди нас убийца.
После паузы Мирон отреагировал:
— Вы наконец разобрались со своими любовниками?
«Только не оправдываться, перед ними — ни за что!»
— Вас очень волнуют мои любовники?
— Меня волнует подписка о невыезде.
— Так. А вас?
Она взглянула на Алексея, тот ответил острым взглядом и вопросом:
— Вы знали, что Глеб его сын?
— Нет. И про Александра узнала только в воскресенье, увидев его лицо на кресте.
— На чем?
— Фотография на могиле. Вы оба слышали мои переговоры по телефону с соседом Вороновых. Фотокарточки отца и сына в семейном альбоме изуродованы, а у Ирины Васильевны в Кащенко пропали ключи от квартиры и дачи.
Она заметила, как мгновенно переглянулись Мирон с Дуней.
— То есть кто-то не хотел, чтоб вы опознали… — Алексей запнулся и произнес с усилием: — своего любовника?
— Возможно, так. Алексей Кириллович, вы знали от меня, где лечится больная. Дуня тоже, поэтому не исключено, что и Мирон Ильич, а?
Усугубляющееся молчание — знак согласия. И чего-то (кого-то?) смертельно боится Дунечка. Она чувствовала страх, но продолжала уверенно:
— Далее. В субботу вечером, буквально перед гибелью Агнии, я звонила вам обоим из Герасимова. У вас есть алиби? Молчание, которое нарушила Дуня, все так же глядя исподлобья:
— Во сколько вы звонили?
— Без четверти девять. Между девятью и десятью часами наступила смерть.
Мирон прошипел, обращаясь к Алексею:
— Чего молчите-то? Вас же расколол следователь.
— Меня никто не может расколоть, — ответствовал Алексей хладнокровно. — Я говорю то, что считаю нужным.
— Его мент видел!
— Ну и что? Я там работаю.
— Строите дом № 6 по улице Аптечной? Его видел мент около девяти на площади.
Катя вздрогнула и переменила тему:
— Кстати, Мирон Ильич, вы столкнулись у меня с Сашей Вороновым десятого апреля в среду. Вы его узнали?
— Да как бы я…
— Вы ж с ним вместе учились.
— Я его никогда не знал!
— И тем не менее вы позвонили сюда двенадцатого и разговаривали с ним по телефону?
— Вы Мирошникову про меня такие шуточки выкладываете?
— У вас есть алиби на эту субботу?
— Стопроцентное. Вечером у меня была Дуня.
— Вы отключали телефон?
— Просто не брал трубку. Дуняш, подтверди…
Она кивнула, в глазах метался откровенный страх.
— Ладно, пошли из этого сумасшедшего дома!
Но Дунечка не тронулась с места.
— Пошли! — повторил Мирон настойчиво.
— Я… еще посижу. Мы тут с мамой встречаемся сейчас. Тут, у аптеки.
«Она врет! — поняла Катя. — Она кого-то боится!»
В прихожей гулко захлопнулась дверь за Мироном, Дунечка сказала, опустив голову:
— Я тогда все рассказала вам и следователю. Я больше ничего не знаю. И насчет небесных голосов вы правы, Екатерина Павловна. Мне померещилось. Галлюцинация.
— Ты сказала: мертвые переговариваются.
— Да, я по телику наслушалась черт-те чего.
— Как странно: в обеих записках упоминается какая-то «тайна мертвых». Запечатанная.
— И отец о ней пишет? — поинтересовался Алексей.
Катя произнесла медленно, наизусть:
— «Моя дорогая, прости и прощай. Во всем виню только себя. Ты поймешь, что дальше тянуть нет смысла, все объяснит запечатанная тайна мертвых».
— Ну, мне уже пора.
Дверь негромко щелкнула, и зазвонил телефон. Катя подошла к письменному столу, взяла трубку, глядя в окно.
— Катюша, здравствуй. Была у следователя?
— Была.
— Ну и что?
— Все потом.
— Ты не одна?
— Нет.
— С кем?
— У меня Алексей Кириллович.
— А, здоровяк-отставник! Хорошо, что ты его назвала, теперь, если что, не посмеет…
— Что не посмеет?
— Послушай! — взорвался Вадим. — Я тут с ума схожу, а ты…
— Димочка, за меня не беспокойся. Я тебе перезвоню, ладно?
— Я жду.
В прозрачных сумерках Дуня пересекла Петровскую и действительно вошла в аптеку, вскоре вышла, огляделась и помчалась по тротуару, видимо, домой. Одна-одинешенька.
Катя так засмотрелась, что вздрогнула, услышав голос Алексея:
— Рыцарь ваш беспокоится?
— Откуда вы про него знаете?
— От вас. Вы упомянули — Вадим.
«А ведь правда, вспомнилось, но как давно, и сколько всего с тех пор обрушилось… и убийца кружит вокруг, следит, я чувствую… играет левой рукой».
— Господи! Совсем забыла сказать следователю: вы мне звонили тогда ночью! Я узнала голос.
— Я ему сказал.
Катя помолчала, преодолевая головокружение. («Оно постоянно охватывает меня в его присутствии!»)
— Алексей Кириллович, вы ведь не левша?
— Неожиданный вопрос. Нет, не левша.
— А как-то похвалились, что левой владеете не хуже, чем правой.
— В борьбе — да. А что, эту женщину отравил левша?
Как странно он сказал: «Эту женщину». Подло отстранен.
— В субботу вы ходили встречать ее на станцию?
— Нет. Позвонить.
— Агнии?
— Вам.
— Зачем?
— Проверить, дома ли вы, и если да — предупредить, чтоб вы не ездили на дачу.
— Почему?
— Потому что там был уже приготовлен «Наполеон».
— Откуда вам известно?
— Я проходил мимо и увидел свет в окне, — говорил Алексей все так же отстраненно. — Но трупа еще не было. «Вот оно — безумие… мания! Господи!» — затрепетала Катя и взяла себя в руки.
— Что вы делали на Аптечной улице?
— Я объявил перерыв и пошел пройтись.
— Пройтись? Вы догадались, что я собираюсь в Герасимово.
— Догадался.
— И испугались, что я вам помешаю?
— Я испугался за вас.
«Еще один рыцарь! Не верю».
— Вы выключили свет и захлопнули дверь?
— Да, я сделал глупость, не забрав коньяк. Запаха миндаля в нем не ощущалось, поэтому я решил ничего не брать с места преступления.
— Будущего преступления! Ваши отпечатки пальцев обнаружены?
— Я был в рукавицах.
— То есть подготовились?
— На мне была прозодежда, потому и нашли легко.
— Во сколько вы пришли на станцию?
Алексей машинально отогнул рукав элегантного велюрового пиджака и взглянул на свои роскошные заморские часы. — Без десяти девять.
— И тут вас застукал милиционер?
— Он входил в станционный домик и обернулся.
«А меня страж пропустил вперед! — сообразила Катя. — Мы шли звонить».
— Дальше!
— К вам не дозвонился и пошел на работу.
— По Аптечной?
— Да. Там все было, как я оставил. До вас дозвонился в двенадцатом часу уже с работы. Предупредил. В понедельник на стройку прибыл человек из органов с тем самым милиционером, который меня опознал. В моем вагончике и на квартире провели обыск, было приказано явиться на допрос во вторник.
— Как же следователь вас не арестовал?
— Он бы рад, но у меня алиби: в полдесятого я был уже на работе.
— Агния была убита с девяти до десяти.
— Вы с милиционером пришли на дачу десять минут десятого. Следственный эксперимент показал, что ходьбы оттуда до стройки самое малое полчаса.
— Вы могли добежать гораздо быстрее, у вас могла быть машина.
— Машины не было. Добежать мог. Но отравление требует времени. Это понял даже Мирошников, который жаждет навесить на меня три убийства.
— Три убийства, — тихим эхом повторила Катя.
— Я вообще не понимаю, — заговорил он внезапно с какой-то потаенной мукой, — как она могла выпить этот коньяк на этой даче.
— У нее осложнение после гриппа, с весны. Запах…
— Все равно: как?!
— Ее заставили насильно.
— Нет следов насилия. Ни малейших!
— Здоровенный мужчина мог так скрутить…
— Именно скрутить! Хоть что-нибудь, хоть намек на борьбу!.. Ничего. Поверьте, я в этом кое-что понимаю. И когда я заглянул в окно — впервые в жизни я почувствовал такой… — он запнулся, — трепет, не побоюсь красивости.
— Когда увидели мертвую? — шепотом спросила Катя.
— Я ее не видел! — закричал Алексей. Отстраненность, бесстрастность его вдруг пропали; неукротимость — вот что прорвалось… («Способен на все!») — Не мертвую — всего лишь коньяк на столе. И она не побоялась сесть за этот стол, выпить из этого стакана… Екатерина Павловна, я человек простой…
— О нет!
— Простой, — повторил он настойчиво. — Страстей таких не понимаю…
— О нет, понимаете!
— И уверен, что это самоубийство.
— Нет, она не была связана с Вороновыми.
— Она поехала за Глебом в Герасимово.
— Об этом известно только с ваших слов. А вот вам ее слова в день смерти: в пятницу после вечеринки она была не одна, и алиби у нее точное, как в аптеке, — Катя подчеркнула последнее слово. — Помните? «Ночь, улица, фонарь, аптека. Там яд».