Иначе — смерть!

Фрагменты жизни и смерти

Следователь:

— Да, оставил ваш батюшка наследство.

— Но он же не воспользовался, он… Нет, человек не имеет права распоряжаться ни чужой смертью, ни даже своей.

— Пропажа некоторого количества цианида из аптеки была обнаружена в 88-м году, после ухода Неволина на пенсию. Отнесли за счет халатности, одним словом, замяли. Но как вообще могла возникнуть столь дикая идея?

— Страх умирания… при отсутствии страха Божьего. Но папа не стал!

— Однако он не вернул цианистый калий по назначению, не уничтожил, наконец…

— Не успел!

— А даже поделился своим запасом с соседкой. Собака погибла вслед за ним?

— В тот же день. Папина смерть все заслонила. Патриций сумел выползти на лестничную площадку, где я застала его, наклонилась. И меня поразил запах — тот же самый там, на даче, с Агнией… и в валерьянке, и в стакане с водой, когда я растворила яд. Запах трупа, мне казалось, меня преследовал.

— То есть на собаке проверили действие яда?

— Выходит, так.

— Ваши так называемые близкие, Екатерина Павловна, — выродки.

Алексей:

— Она за тобой следила. Когда я третьего сентября явился сюда в первый раз, соседская дверь чуть приоткрылась, чья-то тень, глаза в темноте. И я ушел.

— Да, я ощущала это постоянное внимание как любовь, братскую руку на плече. Истина была все время рядом… и блеснула так ярко, когда на поминках — помнишь? — Мирон положил левую руку на плечо Дуни. И я было поняла «запечатанную тайну», но все спутала смерть.

— Когда ты очнулась окончательно?

— Тогда на рассвете… но опять спутал — яд в валерьянке (а если все-таки Мирон с Дуней?). Но моменты истины уже складывались в идеальный ряд. Разговор с Виктором Аркадьевичем в «Короне». Как он догадался, что Глеб, разыскивая мать, звонил из Герасимова? Особые короткие гудки. То есть междугородные, понимаешь? Часы с боем, про которые я спросила у Вадима. «А, подарил по пьянке». Дальше — наша кошмарная «реконструкция». Глеб за праздничным столом обвинил не кого-то из вас, а меня: «По сути, по совести — это убийца!» Он обрадовался, понимаешь? Вдруг не мать, а вот эта «опасная» женщина, которая хранит в аптечке черный сосуд с цианистым калием. Больная в саду чувствовала убийцу — да, мы были рядом с нею, и Вадим подобрал выпавшие из халата ключи, когда помог ей подняться. «Здоровяк-отставник» — назвал он тебя по телефону. Почему «здоровяк»? Ведь он тебя ни разу не видел! Или видел? Наконец, разговор с Агнией об экстрасенсах, который я передала Вадиму, — и в ее записной книжечке появился некий Александр Александрович на букву «Э». А главное — начало того английского диалога: «Я в пятницу звонила Вадиму, нас разъединили, он был дома». Из-за этого звонка она и погибла.

Психиатр:

— Однако ход моих рассуждений, Екатерина Павловна, был верен. Вы не хотели вспоминать про дорогих, единственно близких вам людей. Истоки всего в «детстве, отрочестве, юности». Когда он впервые мог почувствовать ваше физическое к нему отвращение?

— Это не так… я не чувствовала… я вообще не чувствовала его как мужчину.

— Вот именно. Когда же?

— Не знаю. Но помню тот вечер, новогодний, в школе. Мы тайком, наша компания, выпили шампанского и разбрелись кто куда. Вадим и я — в наш класс, запах от еловых лап, свет уличного фонаря в окне… С годами, и с невзгодами, все это окрасилось в прекрасные ностальгические тона, а тогда… ничего ужасного. Он начал меня целовать — я оттолкнула, просто так, инстинктивно. Это было просто недоразумение!

— Э-э, нет. В тот прелестный момент — и им, и вами — было предсказано все дальнейшее. Он стал продолжать, настаивать?

— Он заплакал.

— Классический случай бессилия. Тогда вы все почувствовали верно. Инстинкт вас не подвел.

— Да ничего подобного! Он рассмеялся, я тоже — от шампанского, похвастался, стало весело, мы говорили о Карле Великом…

— Потрясающе. Разве вы не чувствуете изумляющую душу символику происшедшего? Символисты, Екатерина Павловна, не призывали, а отразили зло, подползающее своим потайным путем.

— Я ничего не поняла.

— Инстинктивно поняли. Половое бессилие — распространенный феномен: подавление в детстве властной личностью матери; отец отстранился. Отсюда — разводы вашего так называемого «брата», внешняя властность «гения» — и внутренняя неуверенность в себе. Ни малейшей даже попытки пробудить в вас женщину… Действительно, ничего ужасного, но беда в том, что его поражение было связано с вами, зафиксировалось на вас. Овладев вами, он овладеет собой и миром, образно выражаясь.

— Теперь я понимаю подоплеку той средневековой истории, точнее, его интерпретации той истории.

— Разумеется. Он заколдован, заворожен, одержим вами. Вот вам и «Молот ведьм».

— Когда в то утро я сидела на скамеечке возле его родителей, а на поду валялась книжка с «розой и крестом», опять вспомнился тот новогодний вечер. Не отвращение, нет, прелесть юности. Вспомнилось прикосновение «запечатанной тайны мертвых».

— Вот я и говорю, какая глубокая уникальная символика в самой обыденной реальности!

— Да, в словаре Даля все сказано, но я тогда не догадалась.

Следователь:

— Я проконсультировался. Если звонить из автомата, то впоследствии источник установить невозможно, на АТС просто зафиксированы междугородные переговоры с вашим номером. Мы как раз занимаемся Питером.

— Да все уже ясно, весь этот ужас!

— Екатерина Павловна, я понимаю вашу реакцию, но вы у меня единственный, так сказать, информатор, поскольку старая карга в реанимации и вряд ли выкарабкается. Давайте успокоимся — и по порядку.

— Ну что? С первого апреля Вадим находился в командировке в Питере. С матерью и со мной перезванивался каждый день — так было заведено. Одиннадцатого вечером она сообщила ему, что у меня ночевал мужчина. Двенадцатого на «Стреле» Вадим прибыл в Москву.

— Собственно, командировка у него двенадцатого и кончалась официально. Но железнодорожный билет, сданный в бухгалтерию (и гостиничные счета), взят на понедельник.

— Да, по договоренности с начальством он обычно использовал отгулы, словом, оставался на выходные для «прогулок по Петербургу».

— Он сразу приехал к матери?

— К себе домой.

— Наверное, хотел туда заманить вас?

— Наверное.

— Вторая жена уходила от него, приходила… в общем окончательно они расстались в августе.

— Если б я знала про это! А Ксения Дмитриевна не была соучастницей, нет, она много узнала уже потом. Он сам описал свой тогдашний настрой: «Человек вне себя от ревности, от ярости». Уверена, никакого «плана» у него не было. Вероятно, он хотел «разобраться» со мной, покончить разом с проклятием, которое носил в себе… с собой. Дозвонился до меня только к вечеру, трубку взял Саша. Вадим, прихватив с собой бутылку коньяка, отправился на машине в Герасимово.

Алексей:

— Да, теперь все больше проясняется: «Ночь, улица, фонарь, аптека», угрюмый вход во двор и угрюмый дом. Но если он выследил отца здесь и поехал за ним в поселок — одновременно! — то почему застал его уже мертвым?

— Не одновременно — Ирина Васильевна подсказала. Глеб понял, что отец едет на дачу за ящиком: следить нет смысла… но сын же обещал — только что: «Сегодня он за все ответит». Лучшего места для разговора не найти. Еду! Но пока он раздумывал, ушел с вокзала… Следующая электричка только через сорок минут. Эти минуты решили дело. Ты помнишь?

— Помню.

— И я. Наизусть: «Вот представьте: ночь, горит настольная лампа, в кресле улыбается труп, и какая-то тень скользит в каком-то ином измерении. А записка уже написана, и все продолжают жить как ни в чем не бывало». Это я продолжаю… понимаешь? Это про меня.

— Катя, ты раскрыла тайну.

— Собственной жизни. И отвечу за собственный грех.

— Эти выродки заключили тебя в «мертвую зону».

— Ты же прорвался? Вот мне и надо было ждать, а не воображать… Ну, ладно, Глеб идет в сарай за ключами, убийца не находит его в саду и спешит на станцию.

— Ему надо было поспешить в противоположную сторону — к машине на обочине шоссе, как я понимаю.

— Да он же объяснил свое состояние. Только что на его глазах умер человек. Создается непроницаемая иллюзия самоубийства, убийца уже скрывается за занавесками… вдруг что-то (чье-то присутствие) заставляет его обернуться, взглянуть сквозь прорезь: еще колышутся попугайчики, словно чья-то тень скользит… и в окно смотрит незнакомое лицо. Что видел свидетель? В панике, в ужасе он бросается за ним… как сквозь землю провалился!.. И на станции замечает междугородный телефон-автомат.

— И звонит тебе из «Питера». Гениальный ход.

— Убийца и называл себя «гением». В ту же ночь он возвращается в Питер.

— Его нелегальные поездки туда-сюда установлены?

— По крайней мере — последняя. Проводник опознал по фотографии.

Психиатр:

— Такое состояние в старину называлось «одержимость бесом».

То есть когда он узнал, что Саша остался ночевать…

— Это был уже последний толчок — не забывайте про смерть собаки.

— Уже не забыть… но не верится. Он так любил Патриция.

— И вас любил.

— Его любовь — это смерть.

— Он вас не убил.

— Я знала этот запах… Как Мирон говорил: «Чую вокруг вас некое биополе», прорваться сквозь которое не смог никто. Чтоб подтвердить свою догадку, я позвонила трем знакомым мужчинам… бывшим знакомым… и сказала каждому: «Тебя заставили отказаться от меня под угрозой? Признайся, если не хочешь быть замешанным в убийстве». Как говорится «взяла на понт». И каждый признался.

— То есть ваш тайный влюбленный угрожал…

— Да, по телефону: «Иначе — смерть!» И никто не устоял.

— Правильно. Абсолютная одержимость действует устрашающе, ты чувствуешь: этот человек пойдет на все, до конца, дотла… иначе смерть. Перед этим устоять трудно.

— Но можно! Вам не кажется, что трусость — тоже немалый порок?

— Конечно, но по-человечески понятный… Что рождается от бессилия…

— От бессилия может родиться зло — вы сами разъяснили мне тог давний эпизод на новогоднем вечере.

Следователь:

— А теперь проанализируем сентябрьские события — начало, кажется, синхронно повторяет самую завязку преступлений.

— Да, Вадим в Питере. Третьего сентября Ксения Дмитриевна впервые обращает внимание на Алексея.

— Алексея Палицына. И чутье ее как будто не обманывает?

— Она человек тонкий и очень проницательный. Ну, ведет, так сказать, «прямой репортаж» по телефону. И докладывает, что тринадцатого, в пятницу, у меня состоится пир с новым (будущим новым) любовником (накануне я заходила к ней за штопором). Вадим проделал тот же трюк.

— Но на этот раз он приехал к матери?

— В пятом часу. До этого сидел у себя дома.

— Готовился к убийству?

— Не знаю. Ксении Дмитриевне он сказал, что хочет зайти ко мне, познакомиться и «прощупать» Алексея.

— Что значит «прощупать»?

— Такой же он слабак и трус, как другие… В общем, он смотрел в кухонное окно. Алексей пришел первым — «здоровяк-отставник», — проговорился мне впоследствии Вадим. Но самое главное… самое страшное!.. представляете? Во двор входит юноша.

— Ага! То самое «лицо в окне», что преследует убийцу полгода.

— Да, свидетель. И возможно, выследил? Что он тогда видел? Что делает здесь? Кто он такой?.. Любой ценой избавиться от «ночного кошмара»! Так я представляю.

— Меня, собственно, интересуют действия, а не представления.

— Одно вытекает из другого. Уже в сумерках юноша идет на Павелецкий, едет в «жуткое место», включает свет и ставит на стол бутылку «Наполеона»! Поступки свидетеля обретают все более таинственный ритуальный характер. Он словно провоцирует преступление — и преступник поддается на провокацию. По-моему, в этих повторах сюжета есть нечто ужасающее.

Алексей:

— Понятно, почему на даче он спрятался от Дуни. Вероятно, видел всю нашу компанию во дворе у машины Мирона, как мы прощались. И действительно поверил, что она не одна. Но убита — Агния!

— Да, Агния.

— Этого я не понимаю. Зачем она поехала в Герасимово?

— Она туда не ездила.

— Но я своими глазами…

— Она поехала в Бирюлево к Вадиму. Самый прямой и короткий путь — на электричке.

— Он там живет?!

— Жил. Ты не знал, но я-то знала… А догадалась слишком поздно. А ведь чувствовала в ней потаенный жар, жгучий интерес к Вадиму… Но она с другой кафедры, работала недолго и не знала, что он устраивает себе «прогулки по Петербургу». Конференция уже кончилась. «В пятницу я позвонила Вадиму, нас разъединили. Он был дома», — сказала она со своей таинственной улыбкой.

— «Разъединили», то есть разговора не было.

— Конечно, иначе «гений» не стал бы рисковать с Глебом, машинально отозвался, швырнул трубку — и тут же забыл. Он был одержим. Но она не забыла.

— Ты права. В ней чувствовалось сильное возбуждение, помню, все время смеялась, кокетничала… Я еще подумал — виноват, каюсь: «Перепила матушка!»

— И это тоже. Кофейный ликер… и Дуню понесло на край света, и несчастную Агнию. Господи, как жалко!

— Очень.

— Но ведь не только опьянение, правда? Прикосновение в тайне. Словом, она рискнула продлить праздник. Она погибла из-за меня. Они все…

— Катя, не бери в голову!

— Она меня ненавидела, интуитивно, как некое препятствие. Ходила на уроки, в которых уже не нуждалась, наблюдала… В общем, Агния поехала к нему и не застала: убийца был с Глебом в Герасимове.

Психиатр:

— «Убийца в саду»! — начала твердить больная после вашего визита с «гением». Вот и не верь в некую «порчу» мира, сверхчувственное «влияние Тьмы», как я вам уже говорил. Впрочем, пожалуйста — и реалистическое объяснение: стронули ее с «мертвой точки» (сын-отцеубийца), появилась надежда, заработало воображение. Пропажу ключей в тот момент она и не заметила.

— Вы считаете, он уже тогда задумал…

— Екатерина Павловна, вы должны запомнить одно: больше всего на свете преступник боялся вас.

— Меня?

— Что вы узнаете — этим страхом, вероятно, объясняется его конец.

— То есть испугался, что поминки получатся его собственные? Испугался Дуни: вдруг она узнает его?

— Конечно, он шел к самоистреблению — разве не страшно?

— Меня в этом обвинила его мать.

— Не вас бы ей обвинять, разумеется, но по сути она права. Он изуродовал фотографии, чтоб вы не узнали Александра.

— Проще было бы украсть альбом.

— Этот акт вандализма и обличает одержимость, не смог удержаться.

— Но остались могилы, он забыл о поминовении мертвых. Лицо на кресте!.. Двое убитых — и он смотрел на них отстраненно, ничем себя не выдав.

— Наверное, уже перешел грань живых и мертвых… нет, не совсем, жизнь еще горячила, вы были рядом. В общем, он оказался слабаком, трусом.

— Да, теперь-то ясно. Он изувечил фотографии и поехал в «жуткое место» принять яд. Это в его духе: гармония, цельность, завершенность картины.

— И наверняка оставил бы такую записочку, чтоб вы всю жизнь мучились из-за «верного рыцаря». А кстати впутал бы и еще кое-кого.

— Я и мучаюсь.

— Вот уж не стоит!

— Стоит! Это освещенное окно, черная бутылка в свете лампы, этот запах…

— Не застревайте! Ловушку он готовил для себя, а попался в нее другой… вернее, другая. А тогда он не смог умереть, струсил и сбежал. Сильный и смелый человек, как это ни «идеально» звучит, покаялся бы перед вами.

Следователь:

— Когда именно Адашев начал подозревать Студницкую как свидетельницу, которая может его разоблачить?

— Впервые после гибели Глеба он пришел ко мне семнадцатого, во вторник, случайно вместе с Мироном, и еще в прихожей заговорил: «Только вчера с поезда…». Вошел в кабинет и увидел Агнию, у которой как раз кончился урок. Думаю, тогда он не отдал себе отчета (случайный звонок, не разобрался), но она, конечно, была поражена: Вадим Петрович зачем-то соврал мне, у него какие-то секреты от меня. Наверное, это дало ей надежду.

— Так когда же, по-вашему, он разобрался?

— Мне кажется, когда я сообщила ему, что Агния поехала за Глебом в Герасимово. Все мусолил эту тему: не соврал ли Алексей, не ездил ли он вместе с нею, не замешан ли и так далее. И сказал: «Агнией займусь я». И занялся.

— Вы позвонили со станции Адашеву примерно без четверти девять.

— И услышала женский голос: «Алло!» После увиденного на даче я была просто не в себе и решила, что разговариваю с Еленой — женой Вадима. Звучал Моцарт. Эти потрясающие душу совпадения…

— Не будем отвлекаться. Адашев понял, что вы испугались и уезжаете в Москву.

— Да! «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Вполне совместные, утверждал как-то он. Гений — по-гречески демон, по-русски — бес. Он мигом сообразил, что представляется уникальная возможность избавиться от свидетельницы.

— Которая, по-видимому, слишком близко подошла к убийце.

— Ей оставался один шаг: рассказать мне про пятницу, она дважды намекала… Тогда алиби Вадима рушится. В отличие от меня Агния интуитивно угадывала некую связь… смертную связь между ним и мною. Он соврал мне, и в момент убийства дома его не было.

— Доказательства, конечно, косвенные, скорее, домыслы, но в свете случившегося достаточно убедительны.

— И еще. Откуда в ее записной книжке возник Александр Александрович на букву «Э» и номер телефона Вороновых? Я сказала Вадиму, что она ищет экстрасенса. И он «нашел», то есть продиктовал телефон, связывающий ее с убитым.

Алексей:

— Я знаю, что такое смерть — вот, рядом, рукой подать. Но то зрелище в окне… это, знаешь… безумие, извращение. Ритуальное, как сказал твой…

— Он не мой.

— Он владел тобой тридцать лет. Катя, прости. Как она все-таки вошла в тот дом и выпила яд?

— Осложнение после гриппа. И обоняние…

— К черту обоняние, я не об этом! Как психологически она могла это сделать.

— На всех занятиях Агния заводила речь о Вадиме, ее влекло к нему.

— К своему будущему убийце — парадокс.

— «Зло притягательно и гораздо интереснее добра» — помню ее фразу… Да что ж я всех сужу и осуждаю, Алеша?.. А я сама?.. Чувствовала в нем брата и любила его.

— Как брата?

— Вот именно — это его и бесило, вероятно. «Агнией займусь я». Наконец ее надежды сбываются. Они вдвоем у него, конечно, пьют, она возбуждена сверх меры, он якобы увлечен… Мой звонок. «Что-то случилось в Герасимове, я нужен Кате». Возможно, ее обида и его приглашение: поехали вместе. Как установлено следствием, от его квартиры в Бирюлеве до поселка езды двадцать — двадцать пять минут. Они оставили машину на обочине шоссе и пошли на Аптечную. К тому времени мы сбежали оттуда вместе с милиционером, ты был уже на стройке.

— Он не мог открыть при ней дверь ключом.

— «Дайте же волю воображению, господа!» Он и мне приказал: «Оставайся здесь». То есть за калиткой: опасно, страшно. В темноте подходит к дому, отпирает: «А дверь-то открыта!» — входит включает свет: — «Нет никого, иди сюда!»

— Особым воображением я, положим, не страдаю, но эту пару, кажется, понял. Он играл в «настоящего мужчину» («Вот, смотри, я пробую… пью… жив!») Она — в «роковую женщину» («И я люблю рисковать жизнью!») Обручение, говоря красиво, со смертью в «жутком месте».

— Алексей, ты повторил его слово!

— Какое?

— Обручение. Кажется, я поняла, как она выпила яд.

Психиатр:

— Полную потерю сознания и отсутствие рефлексов сымитировать невозможно.

— Значит, врачи «скорой» не ошиблись?

— Нет, конечно. Из смертельного стресса ее вывел ваш голос — несомненно.

— Да, я крикнула медсестре: «Она умерла?»

— И вот тут-то она ожила. Ненависть вернула ей жизнь. Но ведь в ее квартире ночью провели обыск. Откуда взялся цианистый калий?

— Она сказала, что в последние дни, предчувствуя конец, держала его при себе, в кармане халата. Точно такой же черный сосуд, папин. Умирающую старуху не обыскивали.

— Вот это старушка! Из гроба встала, можно сказать, восхищаюсь! Как же она обманула медсестру?

— Та дала мне пузырек с валерьянкой и попросила грелку, не нашла у них. Я не расслышала, приняла лекарство и спустилась во двор… места себе не находила. А медсестра отправилась по соседям за грелкой. Двери все настежь, конечно… путь свободен.

— Старушка рисковала застать вас дома.

— Господи, не на убийство же она шла! Вне себя от ревности, от ярости… излить душу напоследок.

— А «излила» яд.

— Так уж все сошлось, подвернулось…

— И вы устроили ей ловушку.

— Я решила проверить. «Роза и Крест» на полу напомнили о «запечатанной тайне». Скупой Рыцарь сбежал. Мы остались вдвоем. Охватило ощущение, будто полумертвая женщина следит за мной, из-под опущенных век как будто блеснул черный зрачок в красном свете. Хотя я ни разу не взглянула ей в лицо. Было страшно, и моя жизнь разворачивалась передо мной словно другой стороною — ночной, скрытой до сих пор. Я сказала вслух, что допью валерьянку, и ушла.

— И она явилась убедиться, что вы допили.

— Вы себе представить не можете сцену между нами!

— Отчего же? Клинический случай. В античных терминах Эриния — «неистовство, безумие, ярость» — всегда в образе старухи с ядом, — мстящая за материнство, заметьте, и за мертвых. Как же вы с ней справились?

— Вернулся Скупой Рыцарь.

Следователь:

— Кому конкретно пришло в голову устроить эту идиотскую «реконструкцию»?

— Справить поминки предложил Мирон (он жаждал Дунечку), а восстановить «праздник в пятницу» — Алексей.

— С какой целью?

— Он хотел, чтобы Вадим сыграл роль убитого.

— То есть, в сущности, подтолкнуть его к публичному самоубийству?

— Хотел проверить, он подозревал эту семью в… болезненном внимании ко мне.

— Вот я размышляю, Екатерина Павловна, почему мне, профессионалу, на котором «висят» четыре трупа, с такой натугой далось это дело? И пришел к выводу: архитрудно действовать в кругу ненормальных.

— Спасибо.

— Не за что. Не говоря о самом маньяке… Ваш любовник черт знает кому доверяет записку, вас же компрометирующую…

— Не черт знает кому! Я рассказала Саше о своем самом близком друге — брате, которому он и доверился, который на этом и сыграл. Что тут ненормального?

— Все! Встречаться ночью в Богом забытом месте…

— Николай Иванович, да вы — поэт!.. Богом забытое — ужас.

— Передаем эстафету дальше. Мать, подозревающая сына в убийстве отца. Сын, подозревающий мать. Потом — вас. Тут юноша некоторым образом напал на верный путь. Ваш, мягко говоря, странный образ жизни…

— То есть?

— Полная изоляция. Такая, извините, красивая женщина, хранит наследственный яд…

— Я не хранила!

— Ну, в том хаосе, в котором вы существуете… Помните, сколько длился обыск, покуда перебрали весь хлам?

— Насчет меня вы правы. «Ночь, улица, фонарь, аптека» — вот мой замкнутый круг.

— В который вовлеклась и очередная жертва — Студницкая. Тоже, судя по всему, не подарок. Уж замуж невтерпеж… Устроить «обручение» на месте преступления.

— Не она устроила — убийца!

— Однако вы все слишком легко ему поддались. Интеллектуальная элита, черт возьми!

— Опять вы правы. Однако «гений» провел и профессионала.

Алексей:

— С самого первого твоего упоминания о «верном рыцаре» я его, скажем нейтрально, невзлюбил.

— Ну, Алексей!

— Думаешь: позавидовал. Согласен. Но кому — брату?.. Эта дверь, рядом с твоею, и глаза в темноте. Что-то тут не то. Я чувствовал: не то. И боялся за тебя, все время.

— Наблюдал в бинокль?

— Не в бинокль, но наблюдал.

— Ты хотел подтолкнуть его…

— Нет, я человек простой и рассчитать столь эстетское самоубийство не в состоянии. Но я знаю, что такое смерть, навидался. И когда он вышел из спальни — глаза обреченные — я крикнул: «Не надо!» Нет, не рассчитывал, а заподозрил эту семейку и надеялся, что в роли Глеба он раскроется.

— Неужели ты его действительно подозревал?

— Я увидел его со стороны. Исступленность — как он смаковал подробности свидания с Александром. Одержимость — как ты говоришь. И страх, страх, страх.

— Однако он покончил с собой.

— От безысходности — ты уже все поняла. Помнишь «Сейчас блеснет и озарит». А я… во всяком случае, я глаз не спускал с твоей рюмки.

— Я помнила запах миндаля со смерти Патриция.

— Катя, что ты помнила? Школьную елку и холодок золота. Больше ничего. Та смерть, как и все остальные, сошла ему с рук.

— Ничего не слышала. Если у него и была такая идея, то он нацелился, скорей, на тебя.

— Зачем? У тебя были доказательства, у меня, так сказать «чувства».

— И у него чувства: он догадался. Накануне поминок.

— О чем?

— О нас с тобой.

— Правда, о нас? Это правда, Катя?

— Это правда.

Психиатр:

— Такая гипотеза не исключается: смерть развязывает руки. Но чисто технически организовать новое убийство было затруднительно. А главное — он почувствовал свое бессилие, возможно, еще когда увидел Алексея из окна и убедился при знакомстве: этот не трус, не слабак. И не напьется до чертиков, чтоб безропотно проглотить цианид.

— То есть вы думаете, Вадим согласился на «реконструкцию» как на своего рода «рыцарский поединок»?

— Похоже, что так. И испытал поражение. Я уже говорил: больше всего он боялся вас — вы догадались, вы почувствовали, вы полюбили… «Чтоб они сдохли!» В спальне он действительно воспроизвел записку Глеба?

— Слово в слово.

— Вы, должно быть, помните наизусть.

— Еще бы! «Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь окончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».

— Блестящее обвинение! У этого мальчика был несомненный литературный стиль.

— Он писал стихи.

— Нет, вы понимаете? Повторив эти слова, убийца почувствовал, что написал завещание. И он слышал ваши слова о Сальери.

— И бросил яд в рюмку.

— Да, сильный драматический эффект. Преступник вообще был склонен к эффектам, что характерно для одержимого. «Дамы и господа! Мы присутствуем в этом зале…» Как дальше?

— «…для справедливого и беспристрастного суда над убийцей!» Он наконец в полной мере ощутил себя…

— Он ощутил вашу любовь — не к себе. Наверное, это была последняя капля. И указал на вас.

— На меня?

— На вас обоих. Возможно, гипотеза вашего Алексея верна, какая-то игра с чужой смертью была задумана. Но вы очень вовремя упомянули про специалиста.

— «Мне объяснит специалист по тайному ордену».

Специалист:

— Поскольку орден был действительно тайный, многие секреты его утеряны. Впрочем, не поручусь, что он не существует и посейчас. Под другим названием, например.

— Какова же цель?

— Если отбросить всю атрибутику, эстетику… в сущности, борьба с Христом.

— Но… «роза, распятая на кресте» — любовь. Не намек ли это на Спасителя?

— Спаситель сам указал другой путь, Катя. Не поиски философского камня — золота, не общение с духами Тьмы. Это не мистика, а магия. Это власть. Под изысканной символикой все та же жажда: «Будьте как боги».

— Но почему такие люди… великие люди входили в этот союз?

— Братство соблазнительно. Оно дает ощущение свобод и равенства с сильными мира сего. Тайна соблазнительна. И Моцарт и Пушкин соблазнились, но — воистину великие! — и опомнились.

— И погибли?

— Может быть, и так. Вы впервые увидели его на том новогоднем вечере в школе?

— Да, я… Мы с Димой… В общем, в полутьме я не рассмотрела. Только почувствовала холодок на щеке… на его левой руке. Он объяснил: «Папа подарил к семнадцатилетию».

— Нет, Катя. Дима украл перстень с печаткой из моей коллекции. Он и не представлял тогда его ценности. Дело даже не в золоте, даже не в старинной работе — в исторической уникальности. XV век — предположительное время возникновения ордена. По преданию, драгоценность носил сам легендарный Христиан Розенкрейц, могила которого «никоим образом не пуста».

— А он хвастался: перстень королевский.

— Он еще не знал. Монограмма «RC» может ведь и означать: Rex Carl[2].

— Почему же вы тогда его не отобрали?

— Попробуй у моей семейки что-нибудь отбери. Публичного скандала я, конечно, не поднял…

— А зря!

— Что ж, мы — отцы, так сказать, — оставили вам худое наследство. Я приезжал на днях — вы, наверное, помните — просил, умолял: вещь мне нужна для работы, хоть на время… бесполезно! Она давно уже была не пуста. С кончины вашего батюшки.

— Да, он подарил Ксении Дмитриевне яд перед смертью.

— И эти чертовы разговоры о «своевольном конце» велись при сыне!

— Но как он мог попробовать на Патриции? Три года назад он был уже не мальчик.

— Он навсегда остался испорченным мальчиком.

— Вы верите в порчу? Вы сбежали, бросили их.

— Я верю в зло. Здесь — зло. Но наследников нет и уже не будет. Пропажа обнаружилась недели через две. Я сразу заподозрил и объяснился. В пылу ссоры у меня вырвались неосторожные слова — «тайна мертвых». Ну, образный оборот.

— Вы имели в виду секретную полость в перстне.

— И он ее обнаружил. Если особым образом нажать на монограмму «RC», полость обнажается. Я имел в виду, что в средние века там могли хранить яд. Для этого, собственно, секрет и предназначался.

— И Сальери «осьмнадцать лет» носил с собою…

— Вполне вероятно. Пушкин не раскрывает секрета, но через восемнадцать лет после смерти Моцарта знаменитый завистник пытался покончить с собой.

— А я ведь смотрела в словаре Даля: «Печать — ручная вещица разного вида с вырезанными на ней знаками, гербом, вензелем» — и не догадалась.

— Да, ручная вещица. Предполагаю что-нибудь в таком роде; «Пишите письмо, мы его запечатаем. (Ну, воском от свечки, например.) Видите перстень с печаткой? В нем тайна мертвых».

— Да, да! «Все объяснит запечатанная тайна» — вот намек на убийцу. А Глеб просто повторил отца, увидев у меня в аптечке черный сосуд — KCN: «Я убедился сегодня, увидев…» — и указал левой рукой на дверь в прихожую.

— Ваша подруга, кажется, записку не оставила.

— Она не была моей подругой… к сожалению. Наоборот. Я предполагаю что-нибудь в таком роде. У Димы вырвалось слово «обручение». «Здесь, в жутком месте, выпьем за нашу любовь! Закрой глаза на минутку…». Бросает яд в стакан, снимает перстень и надевает его на палец Агнии. Петр Александрович, а вы про все догадались?

— Нет, не догадался, а… размышлял. Вот когда вы пришли к Ксении. Меня поразило, что следов цианистого калия не обнаружено ни на трупе, ни в окрестностях… вообще нигде… Тут еще моя брошюрка на полу… «Роза и Крест».

— Именно тогда я поняла. А почувствовала раньше. Бес играет левой рукой. Как Мирон положил руку на плечо Дуни — блеснуло золото. Я сказала про Сальери, про вас.

— И он услышал.

— А потом я бросилась к нему, схватила за руку прощупать пульс — и ощутила тот холодок на безымянном пальце. По странной ассоциации вспомнился новогодний вечер в школе.

— Катя, вы и раскрыли «запечатанную тайну». Не плачьте.

— Ведь они — мертвые!

— Им уже Бог — Судья. Впрочем, как и нам.