Глава 1

Поверь мне — если не моим образам, так хотя бы опыту, — как опасно бывает обретение знания, и насколько счастливее человек, который верит, что его родной городок — это весь мир, по сравнению с тем, кто стремится стать более великим, чем позволяет его сущность.

Мэри Шелли.

Франкенштейн (1818)

Доктор Александр Хоффман сидел у камина в своем кабинете в Женеве. Рядом в пепельнице лежала наполовину выкуренная и давно погасшая сигара; над плечом нависала гибкая лампа, которая светила на страницы первого издания «Выражения эмоций у человека и животных» Чарлза Дарвина. Викторианские напольные часы в коридоре пробили полночь, но Хоффман их не слышал. Впрочем, он не заметил, что огонь в камине почти погас, поскольку все его внимание было сосредоточено на книге.

Он знал, что она вышла в Лондоне в 1872 году в издательстве «Джон Мюррей энд Ко» тиражом семь тысяч экземпляров, напечатанных в два приема. Он знал, что во время второго была допущена опечатка «очт» на 208-й странице. Но, поскольку в книге, которую он держал в руках, такой опечатки не имелось, Хоффман сделал вывод, что данный экземпляр относится к первому изданию, и это значительно увеличивало его стоимость. Он перевернул книгу и принялся разглядывать корешок — переплет из оригинальной зеленой ткани с позолоченными буквами, края лишь слегка обтрепались. В книжном мире это называлось «отличным экземпляром», и стоила книга, скорее всего, пятнадцать тысяч долларов. Она ждала его, когда он вернулся домой из офиса после того, как нью-йоркские биржи закрылись, в самом начале одиннадцатого. Однако странность заключалась в том, что, хотя Александр собирал научные первые издания, искал книгу в Интернете и намеревался ее купить, он ее не заказывал.

В первый момент Хоффман подумал, что книгу купила его жена, но та сказала, что не делала этого. Сначала он отказывался верить, ходил за ней по кухне, пока она накрывала на стол, и размахивал книгой у нее перед носом.

— Ты действительно хочешь сказать, что не покупала ее для меня?

— Да, Алекс. Извини, но это не я. Что еще я могу сказать? Возможно, у тебя появился тайный поклонник или поклонница?

— Ты совершенно уверена? Может, у нас какой-то праздник, годовщина или еще что-нибудь, и я забыл про подарок?

— О господи, я ее не покупала, понял?

Книгу доставили без сопроводительной записки, если не считать квитанции голландской книжной лавки: «„Розенгартен энд Нидженхьюз, антикварные, научные и медицинские книги“, основана в 1911 году. Принсенграхт 227, 1016 ХН Амстердам, Нидерланды». Хоффман нажал на педаль мусорного ведра и достал оттуда толстую коричневую бумагу и пузырчатую упаковочную пленку. На пленке стоял его адрес: «Доктор Александр Хоффман, вилла Клэрмон, 79, Шмэн-де-Рут, 1223, Колоньи, Женева, Швейцария». Посылку доставили накануне из Амстердама курьерской службой.

После ужина — рыбного пирога и зеленого салата, приготовленного экономкой перед тем, как она ушла домой, — Габриэль осталась на кухне, чтобы сделать несколько последних звонков касательно своей выставки, назначенной на завтра, а Хоффман отправился в кабинет, прихватив с собой загадочную книгу. Через час, когда Габриэль заглянула в дверь, чтобы сказать, что идет спать, он все еще читал.

— Постарайся не засиживаться слишком поздно, милый, — сказала она. — Я тебя подожду.

Александр не ответил. Габриэль постояла пару мгновений на пороге, рассматривая мужа. Он продолжал выглядеть молодым для своих сорока двух и всегда был красивым мужчиной (чего сам не понимал) — качество, которое Габриэль считала редким и невероятно привлекательным. Причина заключалась не в его скромности, как раз наоборот: Хоффман с поразительным равнодушием относился ко всему, что не требовало от него интеллектуальных усилий, черта, из-за которой многие ее друзья считали его грубияном, — и это ей тоже очень нравилось. Он сидел, склонив юное лицо американского мальчика над книгой, очки запутались в густых светло-каштановых волосах; отразившийся от линз свет, казалось, передал ей какое-то предупреждение, хотя Габриэль и сама знала, что лучше его не трогать. Она вздохнула и пошла наверх.

Александр много лет знал, что «Выражение эмоций у человека и животных» — одна из первых книг, напечатанных с фотографиями, но никогда не видел их раньше. Монохромные пластины изображали моделей викторианских художников и пациентов психиатрической лечебницы в Суррее, демонстрировавших самые разнообразные эмоции: горе, отчаяние, радость, пренебрежение, ужас — поскольку они предназначались для изучения Homo sapiens как животного, с инстинктивными реакциями существа, лишенного маски общепринятых приличий. И, несмотря на то, что они родились в век, когда наука шагнула вперед настолько, что их смогли сфотографировать, косые глаза и неровные зубы делали их похожими на крестьян из Средних веков. Хоффману они напомнили детский кошмар — чудовища из старой книжки сказок, которые могут прийти посреди ночи и утащить тебя из теплой постели в страшный лес.

Кроме того, его вывело из равновесия и кое-что еще: на странице, посвященной страху, лежала квитанция лавки, как будто кто-то хотел привлечь его внимание именно к этим словам:

«Испуганный человек сначала стоит, точно статуя, или не дышит, или приседает, как будто старается стать невидимым. Сердце у него бьется быстро и сильно, ударяя в грудную клетку…»

У Хоффмана была привычка: когда он думал, то склонял голову набок и смотрел в пространство, что и сделал сейчас. Неужели совпадение?

«Да, иначе и быть не может», — убеждал он себя. С другой стороны, физиологический эффект страха имел прямое отношение к ВИКСАЛ-4, проекту, над которым он в данный момент работал. Однако тому была присвоена высшая степень секретности, и в курсе происходящего находились только члены его команды, и, хотя Александр очень хорошо им платил — двести пятьдесят долларов на старте плюс солидные бонусы, — вряд ли кто-нибудь из них потратил бы пятнадцать тысяч на анонимный подарок. Впрочем, один человек, знавший все о проекте, мог себе такое позволить; он вполне мог посчитать это шуткой — очень дорогой шуткой, — его деловой партнер Хьюго Квери, и Александр, даже не подумав, сколько сейчас времени, набрал его номер.

— Привет, Алекс, как дела?

Возможно, Квери и считал несколько странным, что Хоффман побеспокоил его после полуночи, однако безупречные манеры не позволили ему это показать. Кроме того, Хьюго уже привык к выходкам партнера, «безумного профессора», как он называл его в лицо и за спиной. Квери всегда и со всеми разговаривал одинаково — наедине или на людях, — и это являлось частью его обаяния.

Хоффман, который продолжал читать определение страха, рассеянно ответил:

— О, привет. Ты мне купил книгу?

— Сомневаюсь, старина. С чего бы это? А должен был?

— Кто-то прислал мне первое издание Дарвина, и я не знаю кто.

— Похоже, ценная книга.

— Именно. Я подумал, тебе ведь известно, насколько Дарвин важен для ВИКСАЛа, поэтому решил, что ты прислал мне его книгу.

— Боюсь, ты ошибся. Может, клиент? Подарок в знак благодарности, а карточку положить забыли? Одному богу известно, Алекс, сколько денег мы для них заработали.

— Ну да. Может быть. Ладно. Извини, что побеспокоил.

— Ничего страшного. Увидимся утром. Завтра у нас важный день. На самом деле уже сегодня. Тебе давно пора в постель.

— Да, конечно, иду. Спокойной ночи.

«Когда страх достигает высшей точки, человек издает пронзительный крик ужаса. На коже появляются крупные капли пота. Все мышцы тела расслаблены. Вскоре наступает полная прострация, отказывают умственные способности. Страх действует и на кишечник, мышцы сфинктера перестают выполнять свою функцию и больше не удерживают содержимое тела…»

Александр поднес книгу к носу и понюхал ее, почувствовав смесь запаха кожи, библиотечной пыли и сигарного дыма, такого резкого, что, казалось, его можно потрогать рукой, и еще чего-то химического — возможно, формальдегида или угарного газа. Хоффман представил себе лабораторию XIX века или лекционный зал и на мгновение увидел бунзеновские горелки на деревянных столах, бутыли с кислотой и скелет обезьяны. Он положил в книгу закладку из магазинного чека и закрыл ее. Затем отнес к полке и осторожно, двумя пальцами освободил для своего нового сокровища место между первым изданием «Происхождения видов», которое он купил на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке за сто двадцать пять тысяч долларов, и переплетенным в кожу изданием «Происхождения человека», когда-то принадлежавшим Т. Г. Хаксли. [2]

Позже Хоффман попытается вспомнить точную последовательность своих действий после этого. Он проверил «Терминал Блумберга» [3]у себя на столе, чтобы узнать последние цены в Америке: индексы Доу-Джонса, [4]Эс энд Пи 500 [5]и Насдак [6]— все ползли вниз. Хоффман написал электронное письмо Сасаму Такахаши, дежурному брокеру, отвечавшему за ВИКСАЛ сегодня вечером, который доложил, что все в порядке, и напомнил ему, что Токийская биржа откроется меньше чем через два часа после трехдневного праздника «Золотой недели». [7]Естественно, по нижнему уровню, чтобы компенсировать неделю падения цен в Европе и США.

И еще одно: ВИКСАЛ предлагал продать еще три миллиона акций «Проктор энд Гэмбл» по шестьдесят два доллара за штуку, в результате чего они получат шесть миллионов долларов — отличная сделка, и поддерживает ли ее Хоффман? Он ответил: «О’к», выбросил недокуренную сигару, поставил перед камином решетку из мелкой сетки и выключил в кабинете свет. В коридоре проверил, заперта ли входная дверь, затем выставил четыре цифры кода противовзломной сигнализации: 1729.

Число возникло из разговора двух математиков Дж. Х. Гарди и С. А. Рамануджана в 1920 году, когда Гарди отправился в такси с таким номером навестить в больнице своего умирающего коллегу и пожаловался, что это «довольно скучное число». На что Рамануджан ответил: «Нет, Гарди, нет. Это очень интересное число. Оно самое маленькое из тех, которые можно выразить как сумму двух кубов двумя разными способами».

Хоффман оставил внизу включенной всего одну лампу — он был в этом совершенно уверен, — затем поднялся по винтовой лестнице из белого мрамора в ванную комнату. Там снял очки, разделся, помылся, почистил зубы и надел голубую шелковую пижаму. Будильник на мобильном телефоне он поставил на половину седьмого, обратив внимание на то, что уже двадцать минут первого.

В спальне Александр с удивлением обнаружил, что Габриэль еще не спит и лежит в черном шелковом кимоно на спине на стеганом покрывале. На туалетном столике в окутанной тенями комнате мерцала одинокая ароматизированная свеча. Габриэль скрестила руки за головой так, что острые локти смотрели в противоположные стороны, а ноги положила одну на другую. Одна худая белая ступня с ногтями, накрашенными темно-красным лаком, делала в благоухающем воздухе нетерпеливые круги.

— О господи, — сказал он. — Я забыл о нашем свидании.

— Не волнуйся. Зато я никогда не забываю, — сказала она, развязала пояс халата, распахнула его и протянула к нему руки.


Александра что-то разбудило примерно без десяти четыре. Он с трудом выбрался из глубокого сна и, открыв глаза, увидел ослепительно яркое белое сияние. Оно имело геометрическую форму, точно граф, с горизонтальными линиями, расположенными на крошечном расстоянии друг от друга, и широко расставленными вертикальными колоннами, но без данных внутри — сон математика, но на самом деле никакой не сон, сообразил он, прищурившись и разглядывая диковинное видение несколько секунд. Это сквозь щели в жалюзи пробивался свет восьми пятисотваттовых вольфрамовых и галогеновых прожекторов системы безопасности, которых хватило бы, чтобы осветить маленькое футбольное поле; он уже давно собирался их поменять.

Прожекторы были установлены на тридцатисекундный таймер, и, дожидаясь, когда они погаснут, Хоффман раздумывал, что могло потревожить инфракрасные лучи, которые пересекали весь сад, чтобы их активировать. Кот, наверное, или лиса, или, может быть, с дерева упал листок. Через несколько секунд свет действительно погас, и в комнате снова стало темно.

Но Александр уже полностью проснулся и потянулся к своему мобильному телефону. Тот был из небольшой партии, изготовленной специально для хеджевого [8]фонда, и мог кодировать некоторые, не предназначенные для посторонних звонки и электронные письма. Чтобы не потревожить Габриэль — которая ненавидела эту его привычку даже больше, чем курение, — Хоффман включил его под одеялом и быстро проверил экран прибылей и убытков на Дальнем Востоке. В Токио, Сингапуре и Сиднее рынки, как и предполагалось, падали, но ВИКСАЛ-4 поднялся на 0,3 процента, а это, по его подсчетам, означало, что он заработал три миллиона после того, как отправился в постель. Довольный, Хоффман выключил телефон и положил его на тумбочку у кровати, когда услышал какой-то шум: едва различимый, необъяснимый и одновременно на удивление вызывающий беспокойство, словно кто-то ходил внизу.

Глядя на маленький красный датчик пожарной сигнализации на потолке, Александр осторожно протянул руку под одеялом к жене. Раньше, после того как они занимались любовью, она, если не могла уснуть, спускалась в свою студию поработать. Его ладонь скользнула по мягкому матрасу, и пальцы наткнулись на теплую кожу бедра. Габриэль тут же пробормотала что-то неразборчивое и повернулась к нему спиной, закутавшись в одеяло.

Хоффман снова услышал тот же шум, приподнялся на локтях и прислушался. Ничего особенного — едва различимый стук, и не более того. Это вполне могла быть система отопления, к которой они еще не привыкли, или сквозняк, открывший дверь. В этот момент Александр ощущал абсолютное спокойствие.

В доме была установлена исключительная система безопасности, что явилось одной из причин, по которой он его купил несколько недель назад. Территория обнесена трехметровой стеной с тяжелыми электронными воротами, а сам дом защищала стальная дверь с цифровым замком, пуленепробиваемые окна на первом этаже и система безопасности, настроенная на движение. Александр совершенно точно помнил, что он включил ее, когда шел спать. Шансы того, что злоумышленник прошел мимо всех систем и проник внутрь дома, практически равнялись нулю.

Хоффман находился в отличной физической форме и давным-давно пришел к выводу, что высокий уровень эндорфинов позволяет ему лучше думать. Он много тренировался и бегал. Атавистический инстинкт защищать свою территорию проснулся и поднял голову.

Хозяин дома выскользнул из постели, умудрившись не разбудить Габриэль, надел очки, халат и тапочки. Несколько мгновений он колебался, оглядываясь в темноте, но не смог припомнить, есть ли в комнате что-нибудь, что хотя бы отдаленно может сойти за оружие. Потом засунул мобильник в карман и открыл дверь спальни — сначала чуть-чуть, затем распахнул ее. На площадку лестницы падал тусклый свет лампы, горевшей внизу. Хоффман постоял на пороге, прислушиваясь, но звуки — если они вообще были, в чем он уже начал сомневаться — прекратились. Примерно через минуту он направился к лестнице и начал очень медленно спускаться.

Возможно, причина заключалась в том, что он читал Дарвина перед сном, но на лестнице Александр обнаружил, что отмечает с отстраненным научным интересом собственные симптомы страха. Он начал задыхаться, сердце забилось быстрее, доставляя ему определенные неудобства; волосы, казалось, стали жесткими, точно мех животного.

Он добрался до первого этажа.

Дом представлял собой особняк в стиле Прекрасной эпохи, [9]построенный в 1902 году для французского бизнесмена, который нажил состояние, добывая нефть на участках, где раньше разрабатывали уголь. Внутреннее убранство — следует заметить, чрезмерное — осталось от прежнего владельца, так что они смогли сразу сюда въехать, но, возможно, по этой причине Хоффман не чувствовал себя здесь дома. Слева от него находилась входная дверь, а прямо впереди — дверь в гостиную. Коридор по правую руку уходил внутрь дома: в столовую, кухню, библиотеку и викторианскую оранжерею, которую Габриэль использовала в качестве своей студии.

Хоффман стоял совершенно неподвижно, подняв руки и приготовившись защищаться. И ничего не слышал. В углу коридора ему подмигивал крошечный красный глазок сенсора движения, и он понял, что, если не будет соблюдать осторожность, сам включит сигнал тревоги. Такое уже происходило дважды в Колоньи с тех пор, как они переехали, — огромные дома начинали испуганно и без всякой причины вопить, точно богатые старые дамы, впавшие в истерику за своими высокими, увитыми плющом стенами.

Александр расслабил кисти рук и прошел по коридору к древнему барометру, висевшему на стене. Когда он нажал на кнопку, барометр выдвинулся вперед, и появилась коробка системы безопасности, спрятанная в углублении за ним. Правым пальцем Хоффман начал набирать шифр и замер.

Система была отключена.

Его палец замер в воздухе, в то время как рациональная часть мозга искала утешительное объяснение случившемуся. Возможно, Габриэль все-таки спускалась вниз, выключила систему и не включила ее, когда вернулась в постель… Или он сам забыл это сделать… Может быть, она сломалась?

Очень медленно Хоффман повернулся налево, чтобы посмотреть на входную дверь — свет лампы отражался от блестящей черной поверхности, и складывалось впечатление, что она плотно закрыта и никто ее не взломал. Как и система безопасности, она была самой современной модели и контролировалась тем же шифром из четырех цифр. Хоффман оглянулся через плечо, проверяя лестницу и коридор, ведущий внутрь дома. Все спокойно. Он направился к двери, набрал шифр и услышал тихие щелчки. Повернув тяжелую медную ручку, открыл дверь и вышел на темное крыльцо.

Над чернильно-черной лужайкой сиял серебристо-голубой диск луны, который, казалось, зашвырнули на небо с огромной силой, и он пролетел сквозь скопления черных туч. Тени громадных елей, закрывавших дом от дороги, покачивались и шелестели на ветру.

Александр сделал несколько шагов на усыпанную гравием подъездную дорожку — ровно столько, чтобы попасть в поле инфракрасного луча, который включил прожекторы перед домом. Свет был таким ярким, что он вздрогнул от неожиданности и замер на месте, точно узник, сбежавший из тюрьмы. Поднял руку, чтобы прикрыть глаза и, повернувшись, увидел залитый желтым светом коридор и пару больших черных ботинок, стоявших по одну сторону двери, как будто их хозяин боялся испачкать пол или побеспокоить жильцов дома. Ботинки были не Хоффмана и, вне всякого сомнения, не принадлежали Габриэль. Кроме того, Александр не сомневался, что их там не было, когда он вернулся домой шесть часов назад.

Не в силах отвести от ботинок глаз, он нащупал в кармане мобильник, чуть не уронил его, начал набирать 911, вспомнил, что он в Швейцарии, и предпринял новую попытку: 117.

В трубке раздался гудок — без одной минуты в четыре утра, по данным женевского полицейского управления, которое фиксирует все подобные звонки и сохраняет записи. Ответил женский голос, который резко проговорил:

— Oui, police? [10]

Голос показался Хоффману невероятно громким в тишине, окружавшей дом, и он вдруг подумал, что находится как на ладони в свете прожекторов. Быстро шагнув влево и вперед, в тень дома, прижимая телефон к губам, он прошептал:

— J’ai un intrus sur ma propriété. [11]

На пленке его сообщение звучало спокойно, тускло, почти как у робота; так говорит человек, чей мозг — хотя он сам не отдает себе в этом отчета — полностью сосредоточен на выживании и охвачен настоящим страхом.

— Quelle est votre adresse, monsieur? [12]

Хоффман назвал свой адрес. Он продолжал двигаться вдоль фасада дома, но слышал, как диспетчер что-то печатает.

— Et votre nom. [13]

Он прошептал:

— Александр Хоффман.

Прожектора погасли.

— O’kay, monsieur Hoffman. Restez-là. Une voiture est en route. [14]

Диспетчер повесила трубку. Оказавшись в полном одиночестве, в темноте, Хоффман стоял около угла своего дома. Было нехарактерно холодно для Швейцарии первой недели мая. Ветер дул с северо-востока, с озера Леман, [15]и Хоффман слышал, как вода непрестанно набегает на ближние причалы, звенит о фалы металлических мачт яхт. Он попытался поплотнее закутаться в шелковый халат, потому что начал отчаянно дрожать. Однако — и это его удивило — Александр не испытывал паники, которая, как он обнаружил, кардинально отличалась от страха. Паника представляла собой моральный и нервный крах, потерю драгоценной энергии, в то время как страх являлся инстинктом, действовавшим на мышцы: животное, стоявшее на задних ногах и полностью тебя заполнившее, контролировало твои мозг и тело. Хоффман принюхался к воздуху и посмотрел вдоль стены дома в сторону озера. Где-то в дальней части дома на первом этаже горел свет, и его сияние озаряло ближние кусты, превращая их в великолепный грот.

Хоффман подождал полминуты, затем начал осторожно двигаться в его сторону по широкой клумбе, засаженной цветами, которая шла вдоль этой части дома. Сначала он сомневался, из какой комнаты льется свет: он не был тут с тех самых пор, как агент по недвижимости показывал им дом. Но, подойдя ближе, понял, что свет падает из кухни, и, когда он к ней приблизился и заглянул в окно, то увидел внутри мужчину, стоявшего спиной к нему на выложенном гранитной плиткой полу. Мужчина неспешно вынимал ножи из подставки и точил их на электрической точилке.

Сердце билось так быстро, что Александр чувствовал собственный пульс. Первым делом подумал про Габриэль: нужно убрать ее из дома, пока грабитель занят на кухне. Вывести или, по крайней мере, заставить закрыться на замок в ванной комнате до приезда полиции.

Хоффман продолжал держать в руке мобильный телефон и, не сводя глаз с грабителя, набрал ее номер. Через несколько секунд он услышал звонок — слишком громкий и близкий, значит, телефон находился не наверху. Незнакомец тут же поднял голову и прервал свое занятие. Телефон Габриэль лежал там, где она оставила его перед тем, как отправилась спать, — на большом сосновом столе на кухне; его экран зажегся, розовый пластмассовый корпус жужжал и подпрыгивал на деревянной поверхности, точно тропический жук, нечаянно перевернувшийся на спину. Грабитель склонил голову набок и посмотрел на него. Несколько секунд он стоял, замерев на месте, затем с таким же возмутительным спокойствием положил нож — любимый нож Хоффмана, с длинным тонким лезвием, который отлично подходил для того, чтобы срезать мясо с костей, — и направился к столу.

По дороге он частично повернулся к окну, и Александр впервые сумел его разглядеть — лысая макушка с длинными, тонкими, седыми волосами, собранными в жирный хвост, ввалившиеся щеки, небритое лицо, потрепанная коричневая куртка из кожи. Он был похож на бродягу, вроде тех, что работают в цирке или на ярмарках. Незнакомец озадаченно посмотрел на телефон, как будто никогда в жизни не видел ничего подобного, взял его, помедлил, затем нажал на кнопку ответа и поднес к уху.

Хоффмана наполнила волна смертоносной ярости, которая вспыхнула ослепительным сиянием молнии, и он спокойно сказал:

— Ты, ублюдок, убирайся из моего дома.

Он с удовлетворением увидел, что грабитель вздрогнул, словно кто-то дернул его за ниточку, и принялся вертеть головой — налево, направо, налево, направо; затем его взгляд остановился на окне. На мгновение его мечущиеся глаза встретились с глазами хозяина дома. Впрочем, он его не видел, потому что смотрел в черное окно. Трудно сказать, кто в этот момент был напуган больше. Грабитель швырнул телефон на стол и с удивительной резвостью метнулся к двери.

Хоффман выругался, повернулся и направился назад по той же дороге, по которой пришел сюда, скользя и спотыкаясь на клумбе с цветами, вдоль стены большого дома к входной двери. В домашних тапках получалось не слишком быстро, он подвернул ноту; дыхание с тихими всхлипываниями вырывалось из его груди. Добрался до угла — и услышал, как хлопнула входная дверь. Александр решил, что грабитель помчался к дороге. Однако он ошибся: прошло несколько секунд, но мужчина так и не появился. Видимо, он заперся внутри.

— О, Господи, — пробормотал Александр. — Господи. Господи.

Он поспешил к крыльцу. Ботинки по-прежнему стояли на месте — старые, разношенные, с вывалившимися языками, пугающие. Дрожащими руками Александр принялся набирать шифр, открывающий дверь. Одновременно он выкрикивал имя Габриэль, хотя их спальня находилась в противоположном конце дома, и она не могла его услышать. Замок щелкнул, и Хоффман распахнул дверь в темноту — грабитель выключил лампу в прихожей.

Мгновение он стоял, задыхаясь, на пороге, представляя расстояние, которое ему предстояло преодолеть, затем бросился к лестнице, выкрикивая:

— Габриэль! Габриэль!

Когда Хоффман находился примерно на середине мраморной прихожей, дом, казалось, взорвался: лестница упала, плитки пола вспучились, стены провалились наружу, в ночь…

Загрузка...