Рена сидит в кафе, на красной банкетке, рядом с уютно дородной Ингрид. Очень медленно, едва уловимо, она склоняется к ее материнскому плечу — сказывается усталость из-за бессонной ночи. Ингрид обнимает падчерицу, в неверном свете раннего утра посторонний человек не взялся бы сказать, кто кого поддерживает. Глаза Рены закрыты, но она не засыпает. В помещении пахнет хлоркой и чистящим средством, горло саднит от крепкого табака. Из кафе доносится обыденный мерный шум: звякают ложечки, открываются-закрываются двери, люди заказывают кофе. Бизнесмены спешат выпить ристретто, прежде чем отправиться в Рим, алкаш покупает первое за день пиво, громкоговоритель сообщает время отправления и прибытия поездов, переговариваются официантки.
«Я склоняюсь, следовательно, существую, — думает Рена. — Нет, я склоняюсь вправо, значит, я в Италии. Все мои мысли звучат на итальянском, они вопят, настаивают, повторяются, орут, обвиняют меня: Ну ты, пленка сверхчувствительная, как же так? Ты ничего не видела, ни о чем не догадывалась, ничего не почувствовала, ничего не поняла, ничего не обнаружила? Нет, нет и нет! Грудь — да, кожа — да, желудок — да, бронхи — да, средостение — да! С 1936 года без инфракрасной пленки — то есть без рентгена — эти части тела и органы никто не обследует и не лечит, но сейчас мой ответ: НЕТ».