Инженю, или В тихом омуте

17

— О, прошу вас — я устала.

Сильный хлесткий шлепок обжег попку, подбрасывая ее навстречу сильным рукам, вцепившимся в бедра, поставившим на колени. Навстречу тому горячему и крепкому, что рывком вошло между сведенных ног и задвигалось бесцеремонно и грубо.

— О, как это… — Она не договорила, застонав от глубокого проникновения, стершего с ее лица улыбку. Улыбку довольства собой, спровоцировавшей его на еще один акт. Спровоцировавшей тогда, когда он отдыхал, уже кончив, а она лежала на животе, намеренно расставив ножки, подрагивая и оттопыривая попку. Надеясь, что он среагирует, — и добившись-таки своего.

А теперь было не до улыбок и не до похвал самой себе — и не было сил сдерживаться. И она начала подаваться назад, впуская его еще глубже туда, где все покраснело и распухло уже, но было еще более мокрым и ждущим и жадным, чем когда они только оказались в постели.

Ей вдруг показалось, что не человек с ней это делает, а какой-то робот — жутко сильный, с железной хваткой, не знающий усталости, не слышащий ее стонов, неутомимо делающий свое дело. Лишь нагреванием задействованных в процессе деталей свидетельствуя о длительности этого самого процесса.

Она вся мокрая была насквозь, хотя в комнате вовсю работал кондиционер, — и простыня была мокрой, и их тела соприкасались с влажными, хлюпающими шлепками. Потому что это длилось уже почти два часа и без перерывов — если не считать маленькую пятиминутную паузу, которую она сама прервала.

— Да, да, еще, пожалуйста! — то ли крикнула, то ли прошептала, сгибая уставшие руки и роняя на них голову. Но он не нуждался в ее просьбах, он все врывался и врывался, ускоряя темп. Заставляя ее забыть, где она и кто она, лишая слуха, зрения и самой себя, — заставляя ее «я» сосредоточиться в том месте, которое истекало горячей влагой. В том месте, которое так жадно хотело, чтобы это продолжалось еще и еще — и лежа и сидя и стоя, и сзади и сверху и сбоку, и может быть, и в другие места, тоже готовые и ждущие.

Железные пальцы впились в попку, доставляя настоящую боль — такую же, какую доставляли сейчас превратившиеся в яростные и беспощадные удары проникновения, — и она выгнулась, крича, чувствуя, как забила из него раскаленная жидкость, заполняя ее всю. И рухнула на бок, когда он вдруг отпустил ее, — и лежала дрожа, ощущая, как вытекает из нее медленная жирная струйка, дыша тяжело и прерывисто.

— Вот это я понимаю — вот это благодарность, — услышала через какое-то время сквозь вату, плотно укутавшую ее целиком. И медленно повернулась на голос, с трудом переворачивая непослушное тело, падая на спину, утыкаясь взглядом в то, что привело ее к очередному оргазму — а сейчас лежало устало, длинное и красное и влажное, готовясь к очередному проникновению после небольшой передышки. А потом глаза медленно поползли по волосатому животу с длинным шрамом и заросшей совсем груди к ухмыляющемуся лицу. А потом снова вернулись вниз.

— О, я ведь только начала вас благодарить, — прошептала тихо, улыбаясь. — Вы так много для меня сделали — так что это только начало. Я умею быть благодарной — и обещаю вам это показать.

Он не успел среагировать, когда она собралась с силами и рывком оказалась внизу, обхватывая его губами, беря в руки, дразня языком. Уже через несколько секунд чувствуя, как он снова крепнет. Зная, что он не даст ей доделать это до конца — а безжалостно возьмет за волосы и отстранит, и перевернет, и раздвинет ножки, и заставит ее покорное, безвольное тело принять ту позу, которую хочет он. И снова начнет брать — молча, жестоко, беспощадно, без ласк и нежностей и слов.

То есть делать все так, как ей нравится. Так, как это должен делать настоящий мужчина. Мужчина ее мечты — так и не встретившийся до сих пор…

— Значит, высокий, крупный, лет сорок пять, с проседью — кажется, — повторил задумчиво, качая головой. — Кажется, солидный. Кажется, бизнесмен. Да нет, пустышка это — шансов ноль. Ты ешь, ешь — проголодалась ведь?

Она кивнула, не сводя с него глаз. Такого эффектного в тонком черном шелковом халате, украшенном двумя красными иероглифами, распахнутом на груди, открывающем запутавшуюся в густых волосах цепь оригинального плетения и необычной формы крест. Так вписывающегося в обстановку собственной квартиры — выдержанной в черно-белых тонах, обставленной черной кожаной мебелью. И протянула руку к стоящему между ними низкому стеклянному столику на футуристских железных ножках, беря фужер с дорогим коньяком. Смакуя сначала непривычный, почему-то не любимый до этого запах, оказавшийся таким тонким и изысканным, — а потом и вкус.

— Да точно пустышка — это кто угодно мог быть. Даже тот, кто не при делах вообще, — заключил, категорично разрезая воздух короткими сильными движениями кистей. — Ладно, прорвемся — чтоб мы да не прорвались…

Он подмигнул ей, отвлекаясь от мыслей, наклоняясь над столиком. С иронией глядя на сделанные ею бутерброды — неровные куски салями и причудливые кляксы икры, уложенные на тонкие белые сухарики. Настолько аккуратные, что сразу понятно было, что она не сама их готовила, а достала из пачки.

— Теперь понятно, почему ты не замужем, — хмыкнул иронично. — От тебя мужики, наверное, как от огня бегут — накормить не накормишь, а в постели отрабатывать заставишь на полную.

— О, как вы правы! Мне тоже всегда казалось, что я предназначена совсем не для кухни и воспитания детей — но для секса и удовольствий…

Она окинула его игривым взглядом, откидываясь поудобнее в кресле, взбалтывая заполнившую дно бокала густую жидкость. Философски задумываясь о том, что судьба все-таки причудлива. И от деревянной лавки в вонючей милицейской камере и беспросветного отчаяния до постели в роскошной квартире одного из авторитетнейших московских бандитов и полного счастья — временного, разумеется, счастья, но ведь постоянное и не нужно, его и быть не может — один шаг. Всего-навсего.

— Ладно, ты перекуси — а мне позвонить надо. Что-то решать придется с отморозками этими…

Он вышел, прикрывая за собой дверь, оставляя ее одну. Он знал, что она знает, кто он, — но все же разговаривать с кем-то при ней о своих делах не хотел. И вообще не произнес ничего такого — не обещал ни с кем разобраться, не угрожал никому смертью, не рассказывал о своем прошлом. И она еще подумала, что это потому, что он на самом верху уже — и по этой причине он не употребляет почти жаргон, не выставляет напоказ свою профессию, не бравирует и не старается произвести впечатление крутейшего из крутейших.

Он только усмехнулся там, в ресторане, когда она ему рассказала, что знает о нем, — это в основном от Виктора была информация, но она приписала ее этим. Что он Игорь Савостьянов, известный как Игорь Тульский или просто Савва, авторитетный бандит, скрывающийся под маской преуспевающего бизнесмена. А он усмехнулся и пожал плечами, как бы говоря — что есть, то есть. Процитировав с ухмылкой кого-то — насчет того, что в основе каждого значительного состояния лежит преступление. И ей понравилось, что он так сдержанно среагировал. И что продолжал вести себя так же, как вел до того, как она ему сказала, что знает о нем.

Ей вообще все понравилось. И то, что он не усомнился, что она говорит правду. И то, что не пытался задавать провокационных вопросов, способных развалить ее историю — историю, которая казалась ей такой гладкой и убедительной, а сейчас воспринималась как нечто неумно придуманное. И то, что, когда она произнесла свои недвусмысленные слова насчет готовности отблагодарить, он не сказал ничего лишнего. Просто заметил, что дома ей какое-то время появляться не стоит — и вообще не стоит светиться. Но раз ей так надо домой, ее сейчас отвезут и подождут, пока она сделает все, что ей надо сделать, а потом привезут к нему. На эту ночь.

И ей это тоже понравилось — то, что он подчеркнул слово «эту», трезво и прагматично и даже цинично подчеркнул. И как он все это сказал, тоже понравилось, — властно, ни на секунду не сомневаясь, что все будет по его. Вызвав напрочь забытые за последние два дня ощущения — обильную влажность внизу и медленно растущее возбуждение.

А потом он вывел ее и передал тем двоим, что привезли ее сюда, — предварительно отозвав их в сторону и что-то сказав. И темно-синяя «БМВ» понесла ее к дому. И ей было так хорошо, и все плохое отступало куда-то на задний план, и она ничего не вспоминала и ни о чем не думала — просто сидела на мягком кожаном сиденье и курила, бессмысленно глядя в окно. Ничего не видя, так и не поняв, где находился ресторан и даже этим не интересуясь. Отвечая весело и кокетливо на редкие вопросы двоих сопровождающих. Отметив только, что они вежливые такие и внимательные, и вообще приятные очень, — и прекрасно зная причину такого их поведения.

Они даже довели ее до квартиры — она отказывалась, но тот, кто вел машину, Андрей, сказал, что им поручили сделать именно так. И даже собирались ждать ее тут, у двери, и она запротестовала, объясняя, что ей минимум два часа надо, а лучше три, и, может быть, они заедут за ней потом, а она посидит тут тихо, не будет подходить к телефону и никому открывать не будет. Но оба покачали головами мрачно, и второй, Юра, сказал серьезно, что они будут ждать, — сколько надо, столько подождут, у них работа такая.

В итоге она их впустила — понимая, что их общество ничем ей не грозит. И они сидели на кухне, о чем-то своем разговаривая, сами себе сделав кофе, — а она долго стояла под душем, с наслаждением смывая с себя те почти двое суток, что не была в ванной. И разумеется, погладила себя, доведя до оргазма, — потому что все время думала о том, что будет вечером, и представляла себя под ним, над ним и перед ним, и ждать до вечера без разрядки было бы слишком мучительно.

Странно — но она уже не чувствовала ни усталости, ни разбитости. Отпусти он ее просто, она бы лежала сейчас пластом, не в силах пошевелиться, тяжело отходя от случившегося с ней, — а тут была полна энергии, словно его желание пробудило ее к жизни. И не вспоминалось ничего, и не думалось ни о чем — кроме того, что будет вечером. Кроме того, как лучше накраситься, каким лаком попользоваться, что надеть. И единственное, что огорчало, — то, что Вика забрала ее сумку с вещами. А значит, выбор у нее невелик — бежевое кожаное платье от Мюглера с длинными рукавами либо черное шерстяное платье от него же. И то и то жутко красивое, но не слишком подходящее для погоды.

Но зато можно было утешить себя тем, что она наденет платье только затем, чтобы очень скоро его снять, — так что соответствие одежды погоде значения не имеет. И будь это удобным, она бы вообще приехала к нему в своей короткой норковой шубке, надев ее прямо на голое тело, — и сразу сняла бы ее, как только вошла бы в квартиру. Но наверное, не стоило выставляться в таком свете перед его людьми — да и он мог не так понять, это, наверное, слишком сильно было для первого раза.

А так ее ничто не беспокоило — даже телефонные звонки. Она вздрогнула, правда, когда телефон зазвонил в первый раз, — и тут же приглушила до минимума звук на автоответчике и самом аппарате. Просто чтобы не отвлекаться от волнующих предвкушений. И больше на него не реагировала — хотя телефон еще попискивал несколько раз и автоответчик щелкал. А ей было даже неинтересно, кто это ее беспокоит, — это могло подождать до завтра. Или еще дольше подождать.

Было около восьми, когда они вышли. И ее почему-то возбудило то, что она, такая ждущая секса, такая готовая к нему, такая ухоженная и благоухающая Мюглером, такая по-детски гладкая под платьем, интимно смазанная голубым мюглерским кремом, жирно увлажнившим обработанный бритвой кусочек тела, — что она такая идет в сопровождении двух серьезных мрачных типов к дорогой машине, которая повезет ее сейчас к главному отрицательному персонажу, жестокому, злобному и жутко похотливому. По его приказу повезет и без ее согласия. И все внизу начало сжиматься сладко и истекать влагой.

Но она и без этого была очень сильно возбуждена — так сильно, как очень давно не была. Может, потому, что осознавала где-то глубоко внутри, что если бы не он, ей бы, возможно, очень долго не пришлось заниматься сексом — а может, потому, что страх и переживания и депрессия последних суток с лишним, заполнившие ее до отказа, трансформировались сейчас в сексуальное чувство, сделав его фантастически сильным. Чтобы выплеснуться из нее сегодня вечером — и уйти навсегда. Оставив ее такой, какой она была до того, как все началось.

Они так хитро ее провели вниз — один спереди и один сзади, — а потом она замешкалась, поправляя платье, и они вышли первыми, направляясь к машине, оставленной в переулке, потому что во двор они заезжать не захотели. А она не спеша шла за ними — не увидев припаркованный прямо напротив въезда во двор знакомый уже джип.

— Э, подруга, — ты собралась-то далеко? — Злобный голос длинного прозвучал неожиданно, но она не вздрогнула, не испугалась, а лишь оглянулась недоуменно. Даже будь она одна сейчас, ему бы не удалось сразу вернуть ее в недавнее прошлое, заставить ее, такую радостную сейчас, такую счастливую, почувствовать себя испуганной и униженной. Потому что она слишком многое пережила, она уже попрощалась со всем и ни на что не рассчитывала — а теперь, освободившись, стала другой немного. Потому что прошлое ушло навсегда, отсеченное ее спасителем — теперь он стоял между ней и ее прошлым, защищая ее от него. По собственной инициативе защищая. И куда надежнее, чем кто-либо другой. — Сюда иди, слышь? Ты че к телефону не подходишь — оглохла, что ль?

Он вылез из джипа, демонстративно медленно вылез, чувствуя себя хозяином положения. И встал, глядя на нее, как на грязь под ногами.

— Я че сказал — сюда иди! — повторил громко, заставив ускорить шаг проходящего мимо мужчину. Она лишь позже порадовалась, что все произошло именно там, — он в переулке стоял, а она выходила со двора, и не было рядом ни открытых окон, ни оставшихся позади бабок, оккупировавших скверик. — Повторять надо?!

— Ты базар-то фильтруй, уважаемый, — донеслось сбоку, и длинный чуть не подпрыгнул, резко поворачиваясь в ту сторону, где стоял тихо подошедший к нему Андрей — большой, крепкий, может даже, чуть полноватый, с широким круглым лицом и почти без шеи. — Зачем же с девушкой так грубо — за такие слова и ответить ведь можно…

Длинный не видел, что второй, Юра — почти копия Андрея, может, чуть похудее только, — уже обогнул джип, рывком открывая водительскую дверь, оказываясь лицом к лицу со смотревшим в ее сторону маленьким. Длинному было достаточно и того, кто стоял перед ним, чтобы сразу утратить гонор, и стать меньше ростом, и попятиться назад, оглядываясь на джип, словно моля маленького прийти на помощь. Не замечая метнувшуюся к нему руку, ухватившую за пиджак.

— Э, ты че — ты кто такой-то? — начал обиженно длинный, когда кулак Андрея коротко врезался ему в живот, сгибая пополам, — а в следующую секунду Андрей, приобняв его этак по-товарищески, словно напившегося приятеля, потащил к джипу. Оглядываясь быстро по сторонам, запихивая длинного на заднее сиденье и залезая вслед за ним.

А она стояла растерянно, не зная, что ей делать, чувствуя, как понемногу улетучивается настроение, — просто потому, что испугалась, что они уедут сейчас с этими и оставят ее здесь, и предвкушения не оправдаются. И улыбнулась с облегчением, когда Андрей вылез обратно, кивая ей на «БМВ», вытаскивая из кармана сотовый.

— Двое от Никиты — у дома ее. — Он говорил тихо, но она услышала, когда подошла ближе. — Да, ее ждали. В джипе они своем — с Юрком, он на контроле там. Говорят, знакомая их — в кабак свозить хотели. А мы им то же самое. Нет, никто ничего — обижаешь. Да самый центр — Покровка. Не, туда могут не поехать, поближе бы. Во, класс — минут через двадцать будем. Лады.

Он отключился, быстро набирая другой номер.

— Это я, Юрок. В кабак наш. Этим скажи, что здесь тереть не надо, — в кабаке перетрем, с нас кабак. Если не правы — извинимся и девчонку отдадим, че, мол, пацанам из-за телки на конфликт идти. Разведи их, по ушам поезди, мол, познакомились с девчонкой на улице час назад, вот заехали за ней, чтоб в казино свозить, а тут они. А сейчас приедем, место наше там, и телок куча — на всех хватит. Закинь, что если эта так нужна — ну так отдадим после кабака, на принцип не пойдем. Скорешись, короче, чтоб без шуток по пути, — но по мобиле базарить не давай, скажи, что, мол, решим сами полюбовно, зачем чтоб знал кто-то. И без имен, слышь? Той дорогой, какой сюда ехали — дворами, а там на набережную. Ты впереди.

Он сунул мобильный в карман, молча садясь в машину и трогаясь вслед за джипом. Глядя сосредоточенно перед собой — не обращая на нее внимания.

— Вы хотите меня им отдать? — спросила тихо, ощущая, как каменно ворочается язык, отчаянно надеясь, что плохо расслышала. Зная, что со слухом у нее все в порядке. — Это.. — это Игорь так сказал?

— Да не волнуйся! — Он повернулся к ней на мгновение, подмигивая. — Надо ж сказать им что-то — Юрок там с ними один, что он, стрелять будет, если эти ехать не захотят или шутить на дороге начнут? Ребята, видишь, крутые, горячие, а тут у них стволы отобрали, одному по кишкам надавали, обиделись они. Ну не здесь же с ними толковать — народ же кругом…

— Может быть, я вам мешаю? — спросила негромко, когда они проехали в тишине уже минут пять — Может, вы меня высадите? Я не думала, что они тут будут. Это те самые, которые меня подкараулили у дома и на кладбище увезли, а потом обещали убить, если… Мне жаль, что у вас из-за меня проблемы, — у вас и у Игоря…

— Да никому ты не мешаешь! — бросил он, стараясь держаться как можно ближе к джипу. — Сейчас отвезем их кое-куда, там людям отдадим — и вперед, к Игорехе, он уже к дому подъезжает, там нас ждать будет. Ты не переживай: сказал Игореха, что ты с нами, — значит, все. А крутые эти — не твоя забота, с ними другие люди решат.

Ей вдруг снова стало легко — почти так же, как было до появления длинного. И она отвернулась, закуривая, приоткрывая окно — глядя в него и ничего, как всегда, не видя. Старательно вытесняя из головы длинного и его напарника и вообще все мысли — наслаждаясь уютом дорогой машины, запахом кожи и свежего ветерка, вкусом кисловатого дыма. И своим телом — таким упругим, молодым, аппетитным телом с маленькими грудками и дерзкой попкой, недлинными, но стройными ножками и припухшей полоской между ними.

И напрочь потеряла ощущение времени. Не замечая, как они выехали на набережную и двинулись в сторону Лужников, и ушли направо потом, подъезжая к тому ресторану, в котором она уже была сегодня, только с другой стороны. Очнувшись, лишь когда хлопнула дверь, — видя, как все четверо стоят около джипа, а вокруг безлюдный тихий двор, и до ближайшего дома, скрытого деревьями, довольно далеко.

— Да нормальные пацаны, — негромкий голос Юры доносился до нее отчетливо. — Ты прикинь — от Никиты они. Во как бывает — братва из-за девчонки схлестнулась. Ладно, ща отдохнем, перетрем, и все дела.

— От Никиты? — В голосе Андрея слышались недоверие и презрение. — Ну да — как взорвали Никиту, теперь все от него будут. У Никиты пацаны дерзкие, а эти…

— Да не, братва, с Никитой мы, без бля, — вот хоронили его на днях, — быстро вставил длинный. Его не загораживал никто, она хорошо его видела — совсем другого, совсем не такого, каким был с ней, но зажатого, съежившегося, заискивающего, совсем растерявшего всю Свою крутость. — А девчонку — да оставьте себе, че она нам? Сегодня мы, завтра вы — че, не сойдемся?

— Это дело, — заметил рассудительно Юра. Но Андрей перебил его грубо:

— Ты слушай их — от Никиты они! Как же, от Никиты! Я Никитиных видал…

— Да кончай гнать — я тебя на стрелке видел, когда Сашок на Саввин банк наехал, — веско уронил маленький, невидимый ей отсюда, загораживаемый ее спутниками, но, судя по тону, явно не боящийся никого, оказавшийся куда более сильным, чем длинный. — В мае стрелка была у Лужников — забыл? А сейчас, братва, стволы вертайте и мобилы — и девку тоже. Проблемы есть — на завтра стрелку забьем. Хоть здесь, хоть где. Мобилу давай — при тебе своим наберу, а ты своим.

— Ну ты че, братан, — че за базар такой? Мы ж одно дело делаем — а ты стрелки забивать собрался? — ласково укорил его Юра. — А стволы отдадим — в «бээмвухе» стволы. Ты мне скажи — разрешение-то есть на волыны? У нас вот есть, а у вас? Так же мусора тормознут, и все, вилы. Ну как волыну без бумаг таскать?

— Да не, не от Никиты они, — снова перебил его Андрей. — Те бы уже в горло вцепились, а эти че? Одному по кишкам дали — притих. Второму волыну к башке приставили — тоже молчок. Да были б от Никиты, что, ехали бы сюда как бараны?

— Базар фильтруй! — Маленький, такой тихий всегда по сравнению с длинным, молчаливый и незаметный, сейчас выходил из себя. То есть делал именно то, чего, как ей казалось, от него ждали, намеренно ставя под сомнение его, так сказать, принадлежность. — Базарить завтра будем — а ща стволы вертайте и валим мы. Вместе с телкой валим — для дела нужна, не для койки. Старшему своему скажете, что завтра стрелка, здесь, в двенадцать.

— Нуты, в натуре, даешь! — В тоне Юры, стоявшего к ней спиной, было наигранное изумление. — Мы тебя в кабак зовем по соточке махнуть за знакомство, а ты че, брезгуешь? Не, ты че, а? Ну огорчил, братан, — в натуре огорчил…

Ей показалось, что они специально так делают — играя в хорошего и плохого. Именно поэтому они, показавшиеся ей такими согласованными и единодушными и вообще чуть ли не близнецами, вели себя сейчас так по-разному. Играя одним им понятный спектакль, провоцируя этих на конфликт.

— Да че мне ваш кабак — я вам сам лавэ подкину, чтоб погуляли, а…

Маленький не договорил — она уловила какое-то движение и глухой удар, а потом еще один, и что-то упало. Или кто-то. И она уже догадывалась, кто именно. Но не увидела, отвлекаясь на врезавшийся сбоку в окно свет фар. Замечая, как из двух подъехавших машин выскакивают уже знакомый ей карлик и какие-то люди.

— Здорово, пацаны, — че это тут у вас? — полюбопытствовал ерничающе карлик, подходя к ним развязной такой походочкой, но ей показалось, что он прекрасно знает, что происходит, и оказался здесь совсем не случайно. — Че за пассажиры с вами — небось коммерсанты сладкие, на братву хотят лавэ отстегнуть?

— Да от Никиты, говорят! — хохотнул Андрей. — Ты прикинь, Витек, — мы с девчонкой познакомились днем, вечерком заезжаем за ней, чтоб в кабак свозить, а тут эти — наша, мол, девчонка. Ну и давай грубить. Ну помяли слегка, волыны отобрали, а они — от Никиты мы. А мы ж люди мирные, ты ж в курсах, — ладно, говорим, пацаны, раз так, угостим вас в кабаке, а заодно за девчонку перетрем. Так они и корешиться с нами не хотят, и в кабак не хотят, и стрелкой грозят.

— Да не, мы че — в кабак так в кабак, — начал было длинный, глядя на приближающегося карлика, вдруг пнувшего его в пах, уронившего на землю.

— Ты че хайло открываешь, когда не спрашивали? — Голос карлика, такой страшный днем в ресторане, когда она вошла туда, сейчас был куда страшнее. Заставляя ее подумать, что с ней он не рисовался, он естественно себя вел — а в другой ситуации может вести себя намного неприятнее. — Ты че, петух, — в рот взять хочешь? Так я тебя отпетушу, падла! Ну-ка, братва, в тачку их — в другом месте потолкуем.

Она не видела, что было дальше, — потому что двое ее спутников-охранников развернулись и пошли к «БМВ», загораживая ей обзор. А потом они быстро сдали назад и снова ушли на набережную. И уже минут через двадцать притормозили у на первый взгляд ничем не примечательного дома — если и было там что примечательное, так это дежурящие у подъезда люди, ненавязчиво прогуливающиеся или сидящие в машинах. У дома где-то в районе «Юго-Западной» или проспекта Вернадского — она так решила, потому что увидела в окно новый цирк незадолго до того, как они остановились. А еще через пару минут поднявшийся с ней наверх Андрей нажал на кнопку звонка ничем не примечательной вроде бы квартиры — как она узнала чуть позже, весьма примечательной внутри.

— Какие люди! — Он был абсолютно серьезен, открывая дверь, ни тени улыбки на лице. — Ты, Марина, давай осваивайся да осматривайся — а мы поговорим пока.

Тут было где осмотреться — в этой гигантской пятикомнатной квартире с высоченными потолками. По которой она бродила и бродила, касаясь покрытых пупырчатой краской стен, скользя по блестящему как лед паркету. Любуясь развешенными и расставленными на специальных полочках копьями и длинными и короткими мечами в лакированных черных ножнах с золотыми иероглифами. Застыв наконец перед двумя большими, в треть ее роста, куклами в стеклянных коробках. Самураем в сине-белом кимоно, выхватывающим меч, — и сидящим на коленях пожилым японцем в смешной черной шапочке с завязками под подбородком, в богатой одежде, с красно-черным веером в руке.

— Я в свое время карате занимался — благодаря ему и в Москву переехал, — раздалось сзади, и она не вздрогнула даже, не повернулась, зачарованно рассматривая кукол. — Вот с тех пор все японское и люблю. Даже на ресторан денег дал — чтобы свой был. Нравится?

Она кивнула восхищенно:

— О, конечно! Но… у вас теперь проблемы, да? И все из-за меня. Если хотите, я поеду домой — у вас, наверное, дела. Наверное, то, что произошло, — это очень плохо?

— Да не очень хорошо, — кивнул он, глядя на нее серьезно. — Ребята молодцы, развели как положено. Куда ни кинь — из-за девушки конфликт, и те сами его начали. Лучше бы, чтоб вообще их не трогали — ментами представились бы, и все дела, — но кто ж знал? А теперь придурки Никитины точно решат, что я тебя специально прикрываю, боюсь, что меня узнаешь. Придется их подержать где-нибудь до завтра — а пока придумаем что-нибудь. Там один все твердил, кстати, длинный такой, что ты подруга его, что он тебя… что любовь у вас, в общем. Как тебе?

Он сказал это самым обычным тоном — кажется, не проверяя, без скрытых сомнений и подозрений, и даже не особенно ожидая ответа. Но возможно, это ей только казалось.

— А вам? Как вы думаете, могло у меня быть что-нибудь с таким? — спросила безо всякой игры, абсолютно искренне, улыбаясь грустно. — Он меня чуть не изнасиловал — это было, действительно. Это он придумал, что я кого-то могу узнать, — он и второй меня в ресторан привозили, вас показать. И пистолетом он меня пугал, говорил, что отпустит, если я вас узнаю, а если нет — они с вами все равно разберутся, но со мной прямо сейчас. И заставлял меня — вы понимает?..

— Секса, значит, под стволом хотел? — Она на мгновение опустила глаза, чтобы не видеть его ледяной тяжелый взгляд. — Ну тогда куда ж его отпускать? Потом же трепать будет на каждом углу, что с той же девушкой спал, что и я, — а мне обидно будет, понимаешь?

Она кивнула, зная, что смертный приговор длинному подписан, — самим длинным и подписан. Потому что не болтай длинный о том, что было между ними, она бы об этом и не заикнулась. А теперь он сам себя приговорил. Но она почему-то не испытывала ничего — ни стыда за то, что занималась этим с таким уродом, ни сожаления, что он обо всем знает. Ничего не было — кроме возбуждения. Вызванного, помимо всего прочего, еще и тем, что стоящий перед ней мужчина — сильный, жесткий, наверняка оборвавший своими и чужими руками не одну жизнь — заявил на нее свои права. Грубо и категорично заявил. И это было жутко первобытно, животно, примитивно — но она уже давно научилась ценить именно примитивные инстинкты и желания.

— Знаете, мне так неудобно — ведь я приехала, чтобы вас отблагодарить, — начала, глядя ему в глаза, демонстративно облизываясь. — Может быть, вы позволите мне наконец это сделать? И заодно… заодно поблагодарите меня, ведь вы собирались?

Он молча поманил ее пальцем, молча поворачиваясь и направляясь куда-то. И она пошла за ним, ощущая поднимающуюся в ней дрожь, входя в комнату с гигантской кроватью, глядя, как он сбрасывает туфли, расстегивает ремень на брюках и пуговицы на рубашке. Наблюдая, как из-под обвисающей в кресле одежды появляется сильное волосатое тело — и то, что так хочет ее, большое, уже напряженное.

Он делал все так, как она представляла себе не раз, — со многими представляла, только ни с кем не получалось пока. Разделся, не оглядываясь на нее, не сомневаясь, что она раздевается тоже, не собираясь ей помогать, — а потом повернулся, окидывая ее, одетую, стоящую посреди комнаты, чуть удивленным взглядом. Садясь на край кровати, откидываясь на локти, ловя ее взгляд и глазами показывая ей туда, где у него уже стояло все.

— Ну?!

Она поежилась от властного вопроса-приказа, неторопливо и обреченно, словно не по своей воле стаскивая с себя платье, оставаясь в одних колготках. Повернувшись к нему попкой и снимая их не спеша. А потом повернулась, застыв, давая ему рассмотреть себя всю, физически чувствуя на себе его взгляд. А потом пошла к кровати, не улыбаясь, ничего не говоря, глядя ему в лицо, — и покорно опустилась на колени между его расставленных ног, беря его в руки, поднося ко рту, длинным касанием языка пробуя его на вкус и глотая. Застонав, когда через какое-то время он схватил ее за волосы и начал двигаться сам, ударяясь ей в горло, а потом отстранил, приподнимая, кидая на кровать, оказываясь сверху. И развел сильными руками ножки, закидывая их на широкие плечи, входя рывком, не отпуская глазами ее глаза. Вырывая из нее заставившую выгнуться все тело конвульсию и крик. Громкий, страстный — но всего-навсего первый среди бесконечных криков этой долгой ночи…

И вот сейчас, пару часов спустя, она сидела, завернутая в полотенце, в большом и комфортном черном кожаном кресле, откинувшись, смакуя коньяк. Поворачивая голову к открывающейся двери, видя, как его взгляд первым делом останавливается на ее полуприкрытом полотенцем теле, задерживаясь там.

— О, неужели вы снова хотите этого? — воскликнула, округлив глаза в наивном удивлении. — О, это ужасно — вы такой жестокий! Вы истерзали меня, измучили — и хотите делать это снова…

— Конечно, хочу, — подтвердил, садясь в кресло напротив, беря со столика стакан с минералкой. — Сейчас отзвонят мне только. Да, завтра рано утром пацаны тебя отвезут на квартиру твою — чтобы все свое оттуда забрала. Этих хватятся — могут начать тебя искать, знают ведь, наверное, что они внизу у твоего дома сидели. Длинный знаешь что рассказал — что они тебя в кабак один отвезти хотели, где люди мои бывают часто. Витьку тебе хотели показать — помнишь, в ресторане, в наколках весь, все лично допросить тебя хотел? — и еще нескольких близких. А тут Витька за ними самими приехал…

Он хмыкнул, но не слишком весело, задумчиво затеребил рукой цепочку с позвякивающим крестом.

— Теперь куда ни кинь — все равно на меня думать начнут. Нормальный человек бы что другое предположил — Москва ж, город дикий, люди каждый день пропадают да умирают. У меня в прошлом году двое пацанов машину продавали, поехали покупателю показать и пропали — так и не нашли. А эти на меня все запишут. Придется решать с ними — не хотелось, а придется, и конкретно решать. И быстро — пока они со мной не решили. Захотят ведь — никакая охрана не помешает, хоть двадцать человек с собой вози. Тем более отморозки упертые…

Он спохватился вдруг, глядя нее внимательно, а потом махнул рукой.

— Да ладно — все равно ты при делах уже. Так что завтра вещи забирай — и они тебя отвезут куда скажешь, только чтоб адрес этот вычислить нельзя было. Может, они и не будут тебя искать — но береженого сама знаешь кто бережет. Ты слышишь?

Она смотрела на него, пропуская мимо ушей слова, думая о своем — о том, какое у него интересное лицо, и глаза красивые, и как идет ему этот халат. И о том, что прячется под этим халатом сейчас, поглаживаемое нежным шелком.

— Да, да, конечно, — кивнула рассеянно, не желая думать ни о чем другом. — Мне так жаль, что я создала вам проблемы. Может, я могу как-то помочь?..

— Можешь — еще как! — Он потянулся всем телом, ухмыляясь, показывая, что имеет в виду. — А проблемы — ты-то при чем, они все равно на меня думали, сразу. Найти бы того, кого ты видела, — разом бы все решили. Да где его искать — по городу ездить и в окно машины смотреть?

— Ну почему? — произнесла неуверенно через какое-то время, колеблясь, разрываясь между желанием довести все до конца и боязнью навредить себе. — Я ведь знаю, кто он, — примерно знаю…

— Не понял. — Голос изменился, став безразличным и даже чужим. — Не понял…

Было уже поздно жалеть о сказанном — она бы уже не вывернулась сейчас, а если бы начала придумывать что-то другое, он бы почувствовал, а это было ни к чему.

— Дело в том… все было не совсем так. Я просто не сказала милиции — испугалась. Я гуляла, а тут он окликнул меня из машины. Он мне показался приятным, веселым таким, и я видела, что ему понравилась. И села. Я думала, что в этом ничего нет такого, — все равно я просто гуляю. Ну посижу с ним, может быть, потом схожу куда-нибудь, я же все равно одна. А он шутил и звал поехать с ним в ресторан прямо сейчас, не откладывая, — и я согласилась. А он сказал, что ждет одного человека, у него встреча здесь, — и человек вот-вот приедет, и не надо, чтобы он меня тут видел, личная очень встреча и важная. И чтобы я его подождала где-нибудь тут — погуляла бы по другой стороне переулка и не показывала бы, что с ним знакома…

Он молчал, не перебивая, ожидая продолжения в тяжелой тишине. Которую так не хотелось разрывать — да и вообще не надо было разрывать, — но…

— И он мне сказал… Я спросила, не шпион ли он, раз все так секретно, — или он с президентом встречается? А он сказал, что президент у него впереди, — хотя тот, кто сейчас приедет, побогаче любого президента. А я удивилась, разве такое возможно, — а он посмеялся, сказал, что это начальник одной таможни московской. Сказал, что богатый очень, но жадный, делиться не любит. И что-то еще говорил — не помню. Кажется, что сейчас разбогатеет немножко и будет на что пообедать. И я ушла. А потом…

Она пожала плечами, показывая ему, что это все. Пытаясь понять во все усиливающейся, все растущей, все более взрывоопасной тишине, как прозвучал ее рассказ, — но слишком нервничая, чтобы оценить его. И наконец решаясь посмотреть на него — встречаясь взглядом с его глазами, в которых было что-то непонятное.

— Ты, случаем, больше ничего не вспомнишь?

— Больше ничего. — Она развела руками, улыбаясь ему несмело. — Мне жаль — но больше ничего. Только, что я видела, как он из арки выходил, перед тем как в машину сесть, — у него было что-то в руках, сумка или портфель. А когда уходил, ничего не было уже. Но это ведь мелочь, наверное…

— Да само собой, — кивнул задумчиво, не сводя с нее глаз — в которых ей привиделось не недоверие, не подозрение, но почему-то восхищение. Может, потому, что она уже видела его — в постели — и ей очень хотелось увидеть его сейчас. Больше, чем все остальное. — Натуральная мелочь…

Она не поверила своим глазам и ушам, когда он рассмеялся внезапно — весело, заливисто, легко рассмеялся. Поглядывая на нее, качая головой, смеясь еще громче. Так, словно в этом смехе выплескивалось нервное напряжение — потому он и не мог никак кончиться. А она смотрела на него, не зная, чем вызван смех, и не зная, что ей делать, — и лично ей было не то что не до смеха, но даже не до улыбок.

— Вам кажется, что я сказала что-то смешное? — поинтересовалась язвительно, надеясь, что выбрала верный тон. — Да, я дура, я бестолковая, я плохо соображаю. И вдобавок не умею даже ровно нарезать колбасу. Но разве это повод, чтобы надо мной смеяться, — ведь кое-что я все-таки умею. Или, на ваш взгляд, в постели я так же плоха, как и на кухне?

— Да брось ты, Марина! — выдавил из себя, успокаиваясь, но все еще всхлипывая, все еще мотая головой. — Правда ж смешно. Человек, может, мину принес в сумке с деньгами — знал ведь, гад, что Никита при нем пересчитывать не будет, ему понты не позволят показать, что он допустить может, что его обмануть рискнут, — а для тебя это мелочь. А про постель — что я тебе скажу про постель, мы ж начали только! Как ты бутерброды делаешь, я уже видел — а с постелью разбираться надо. Сейчас к ребятам спущусь, надо озадачить их, выяснить, что за таможенник с Никитой дела имел, — а потом вернусь и будем разбираться. Ты мне вот что скажи — ты в попку любишь?

— О, как нескромно! — Она с укором покачала головой, чувствуя, как обмякает все внутри, но уже зная, что все плохое точно позади. — Но я скажу вам правду — я люблю так, как любите вы. Если вы любите связывать женщин и их насиловать — то я это тоже люблю. Если вы любите хлестать девушек ремнем, а потом заниматься с ними анальным сексом — я и это люблю. Если вы любите, чтобы вам танцевали сюрприз и на ваших глазах делали это вибратором — я люблю и так. Если вы любите это в ванной, на балконе, в туалете или в холодильнике прекрасно. Если вы любите, чтобы с вами в постели было две женщины или три, — великолепно. Я буду счастлива быть одной из них. И при этом мне от вас совершенно ничего не надо — ни вещей, ни денег, ни слов. Только сильное желание — а лучше очень сильное…

Он надевал брюки, когда она начала говорить, а сейчас стоял и смотрел на нее, так их и не застегнув, придерживая руками. Словно не знал, как реагировать на ее слова и что стоит за ними и ее кокетливым тоном и улыбкой. А потом вдруг продолжил одеваться, так ничего и не сказав.

— Вам не понравилось то, что вы услышали? — спросила его спину, все еще немного боясь, что неправильно его поняла, что для нее все плохое только начинается. — Я сказала что-то не то?

Он обернулся, глядя на нее серьезно, отрицательно качая головой — а потом ухмыляясь:

— Все то — кроме одного. Ну куда мне две или три, когда ты одна все силы отнимаешь? Да, и вот еще — ты ж при делах теперь, а у нас за слова отвечать принято.

Он сделал паузу, кажется, размышляя о чем-то, на что-то решаясь, взвешивая «за» и «против».

— Я так думаю, домой тебе заезжать не стоит. Временно. Обойдешься пару дней? Да и вообще выходить отсюда не стоит — пока. Так что сейчас вернусь — и начнешь отвечать за слова. По полной программе.

Он подмигнул ей, выходя, хлопая негромко входной дверью. Оставляя ее тут в смешанных чувствах — настолько многочисленных, разнообразных, порой кардинально противоположных, но тем не менее так тесно перемешавшихся, что разобраться в них было очень сложно.

И может быть, не стоило делать этого совсем. И она, отрешаясь от мыслей, сосредотачиваясь на чувствах, допила одним глотком коньяк, развела ножки, закинув их на подлокотники кресла, и опустила вниз руку, касаясь себя и выгибаясь. Шепнув адресованное тому, кого не было здесь:

— С удовольствием — с превеликим удовольствием…