Инженю, или В тихом омуте

8

— Ну здравствуй, что ли, Марина Польских…

Голос был вежливый, но она чувствовала, что скрывается под этой вежливостью. Грубость, сила, злобность — вот что. И еще он был резкий и неприятный, несмотря на спокойность сказанного. И еще он был незнакомый.

Она сняла эту квартиру всего месяц назад — и сейчас судорожно пыталась вспомнить, кому она давала телефон сюда.

— Посмотрел я тут по телевизору на тебя, — продолжил голос, не давая ей задуматься надолго. — Ничего смотришься — да даже классно. И в газете классное фото. Даже жалко стало — красивая девчонка, а себя не бережешь. Ты что, родилась вчера — ну кто ж в милицию свидетелем идет, да еще и в телевизоре светится и в газете с такими заявлениями? Ты последствия-то прикинь — а они стремноваты, последствия-то…

— Извините… — Он так странно говорил, так непонятно — то ли делясь впечатлением просто, то ли советуя, то ли угрожая, то ли предупреждая, — что она решила, что это все-таки кто-то знакомый, просто не узнанный. — Извините, с кем я…

— Да не важно, с кем! — Голос хохотнул. — Важно, что я знаю, с кем, — а тебе и не надо. Я тут телефончик твой узнал и адресок, думал в гости наведаться. А потом думаю — дай позвоню сначала. Позвоню, поговорю. Ну а не поймем друг друга по телефону, тогда и в гости зайти можно будет. Личное общение — оно доходчивей как-то. Согласна?..

— Вот так он сказал — примерно так. — Она посмотрела на сидящего напротив Мыльникова, насупленного и озабоченного. — Я все думала, кто это — понимаете? Так рано было, он меня разбудил, я все не могла понять. А потом…

А потом она поняла — ее предупреждали, что такое может быть и скорее всего будет. Просто Мыльникову об этом знать было необязательно — что ее предупреждали. И когда она вспомнила, она нажала на кнопку на автоответчике. А сейчас, подойдя к нему, нажала на другую, соседнюю, глядя искоса на впившегося взглядом в маленькую белую коробочку Мыльникова.

— …Короче, Марина, — я звоню-то тебе зачем… — Голос, зазвучавший на всю комнату, остановился, снова хохотнув. — Нет, тебе, конечно, и так позвонить можно — смотришься класс. Но об этом мы с тобой потом, может. А пока…

— Простите, но я не поняла — мы знакомы? — донесся из коробочки ее голос, уже проснувшийся, немного удивленный, с ноткой кокетства. И тут же раздалось мерзкое пиканье — автоответчик, когда записывал разговор, каждые тридцать секунд издавал противный писк, предательски сообщая тому, кто на другом конце провода, что его записывают. Она этой кнопкой пользовалась, может, раз пять — просто из интереса; — а в последний раз вообще давным-давно. И уже забыла о ее подлых наклонностях. И даже сейчас напряглась, когда услышала писк, — но тот то ли его не услышал, то ли не так истолковал.

— Я-то? Читатель я — газеты читаю. Вот позвонил — дайте, говорю, телефончик смелой девушки, желаю ей помочь от всей души. Ну и дали. А по телефончику уже фамилию нашел — в газете-то только имя — и адресок заодно…

— Врет! — выкрикнул Мыльников, и она нажала на стоп. — Врет. Если бы это домашний ваш был, то мог бы. Мерзавцы какие-то еще лет пять назад компьютерную программу в продажу запустили — по телефону фамилию и адрес можно установить и, наоборот, по фамилии адрес и телефон. Представляете, такие данные да в продажу — это же прям путеводитель для рэкетиров и киллеров. Им что — им лишь бы деньги заработать, а вот сколько людей из-за этого пострадало, наверное… Честное слово — нашел бы, посадил бы бизнесменов этих, лично посадил бы, и надолго!

Она даже удивилась такой вспышке эмоций — вдруг осознав, что это из-за нее он на них озлобился, и этому обрадовавшись. Но сказать ничего не успела.

— Так что врал он вам — насчет фамилии и адреса. Вы журналистам фамилию свою сообщали?

Она не помнила, кивнув на всякий случай.

— Зря вы это, Марина, зря. Вы, кстати, — в газету не звонили, не проверили — неужели и вправду они?

— Нет-нет, я не звонила, — вы же меня тогда просили, помните? Мне так жаль, что у вас тогда были неприятности, — газета ведь сама на меня вышла, они сказали, что хотят раздуть то, что в передаче было, так что лучше мне самой к ним приехать и рассказать. А вам досталось. А больше я им не звонила. И не из-за начальника вашего — а из-за вас…

Это было не совсем так — она им звонила. Как раз вчера, в понедельник. Но Сергей этот, который Кочкин, ей сказал, что писать пока не о чем — еще факты нужны. И очень вяло отреагировал, когда она ему прямо по телефону пересказала вкратце разговор с милицией. «Это доказать сложно, что они на вас давят и вам угрожают, а тут и так шум поднялся, из пресс-центра МВД звонили, упрекали, что слухи и сплетни печатаем. Давайте паузу дадим, а если что — так сразу». Она даже Бреннеру набирала полдня — чтобы повлиял на этого, чтобы заставил его сказать, неужели действительно ему никто не звонил из других газет насчет нее, ведь Виктор уверял, что так и будет, что они все сенсации друг у друга воруют, а кто первым использовал, с другими делится. Но не оказалось Бреннера, хотя она уже решила, что если он что-то сделает, то она, так и быть, снова поедет к нему домой, если без этого никак.

Но Мыльников обо всем этом не знал. И смотрел на нее так, словно поверил сразу и безоговорочно. И вид был такой, словно он так много хотел ей всего сказать, столько слов благодарности, что они слиплись вместе, эти слова, заткнув ему горло комком. И он просто сглотнул и прокашлялся, отведя от нее полные тепла глаза. И кажется, смутился проявления чувств — даже такого.

— Давайте дальше, Марина, — дослушаем…

— …так что читатель я, Марина Польских. И, если хочешь, телевизионный смотритель — во загнул, а? Криминалом всяким интересуюсь, понимаешь? Имею кое-какое отношение — ну типа частный детектив. Понравилась мне история твоя — чуть не прослезился, не поверишь. Ну и думаю — дай девушке помогу, смелая ведь, а времена-то такие. Так короче — ты ментам-то то же самое сказала, что и телевидению с газетами? В смысле — что не запомнила того мужика, которого там видела, но если увидишь, то узнаешь?

— Да, да, конечно… Но…

— Так я тебе чего сказать-то хотел — зря говоришь ты такое, Марина. Классная девчонка такая, все при тебе — а такие заявления делаешь. А ну как тот, о ком говоришь, услышит или прочитает? Ты ж понимать должна — если он того в машине убрал, то уж тебя-то ему убрать как делать нечего…

— Вы хотите сказать…

Ее голос звучал чуть испуганно — сейчас она это четко слышала. А вот в голосе того, кто звонил, были уверенность и сила и расслабленность, он легко так себя ощущал.

— Да хочу, хочу. Ты задумайся, в общем, Марина. Ну то, что второй мужик там был, в машине, — это ладно уже, всем рассказала. Тут уж не отвертишься теперь. Так хотя бы тверди, что не видела, как он из машины выходил, — может, мимо шел мужик, могло ведь такое быть, а? Ну это даже ладно. А вот что ты его вспомнить можешь, если увидишь, — сильно, даже чересчур. Как считаешь?

Автоответчик издал очередной писк, и тот наконец его услышал.

— Это чего там у тебя? Ты меня пишешь, что ли?

— О… Здесь такой старый телефон…

— Телефон, говоришь, старый? — голос хмыкнул. — А я-то думал, когда на тебя смотрел и читал потом, — вот, думаю, по наивности девчонка во все влезла. А ты хитрая, выходит? Ну коли пишешь, так пиши — все равно закругляться пора. Короче, я что звонил-то — поберегла бы ты себя, Марина. Ты ж молодая совсем. Ну сколько тебе — двадцать, двадцать один? Беречься надо, в общем, — в наше время особенно. Люди злые сейчас — а «мерседесы» и «восьмерки», они одинаково взрываются-то…

Голос замолчал, видно, давая ей возможность прочувствовать сказанное.

— Ну ладно — ты подумай, короче. Если умная — поймешь. А если нет — ну тогда еще поговорим. Лично уже, с глазу на глаз. Ладно, привет!..

Автоответчик щелкнул, обозначив сухо и веско конец записи, и она автоматически нажала на перемотку, возвращая запись на начало. Вспоминая, как часа через полтора после разговора, приведя себя в порядок, вышла на улицу. Можно было бы и не выходить — но ей надо было дойти до магазина, дома все запасы иссякли, и хотя худеть ей было полезно, но ведь не голодать же всухую. И она вышла, и тут же увидела двоих милиционеров около своей «восьмерки».

Саму машину она увидела не сразу — они ее загораживали. И если бы не милиция, может, она и не посмотрела бы на нее вообще. Она у нее стояла во дворе, ее не видно было из ее окон, но она за нее совсем не беспокоилась — все-таки совсем не новая, а к тому же центр, отсюда не угоняют, и вдобавок машин во дворе куча, и кажется, никаких проблем ни у кого не было.

По крайней мере заигрывавший с ней пару недель назад молодой парень — она у него прикурить попросила, после дождя никак завестись не могла, отсырело, видно, что-то где-то — сказал, что тут машину держать безопасно. Вот на прежней квартире, на «Смоленской», она «восьмерку» тоже ставила во дворе, так у нее как-то ночью кто-то боковое зеркало оторвал, идиот какой-то. А тут за почти месяц никаких проблем — и никаких оснований для беспокойства. И если бы не милиция…

То, что она увидела, подойдя поближе, потрясло — обугленный остов, кусок сгоревшего железа без зеркал и колес. Ей не жалко было машину — в конце концов, она действительно была старая и совсем ей ненужная, она на ней и ездила-то раз в неделю максимум и ничего в нее не вкладывала, не украшала любовно, как некоторые. Может, потому, что у нее не было никогда ощущения, что эта машина — ее второй дом. Даже первый — Г ли учесть, что квартиры она снимала.

Будь у нее иномарка, пусть и подержанная, но уютная и комфортабельная, — может быть. Но эту старушку с дребезжащей панелью, отваливавшимися пластмассовыми ручками, обшарпанными сиденьями она воспринимала как арендуемое временно жилье. Как квартиру, в которой жила сейчас — и в которой ничего не собиралась менять, зная, что она тут лишь на время, скорее всего на очень короткое время.

— А вот и хозяйка объявилась! — прямо-таки обрадовался ей один из милиционеров, молодой, худой и высокий, с какими-то нашивками на погонах. — Хороша хозяйка, а, Володь? А у нас для нее такие новости…

Они оба смотрели на нее — и на тело, упругое, сластолюбивое, привлекательное в любое время года и в любой ситуации, и на лицо, на котором царили искренние недоумение и растерянность.

— А чего новости, — вставил второй, чуть пониже ростом и поприятнее внешне. — Одна плохая — что машины больше нет, а одна хорошая — что другие не пострадали. А то ведь предъявлять бы вам начали, компенсации требовать. У нас месяц назад по соседству с вами под «девятку» чего-то пихнули, рвануло так, что мало не покажется, — хозяину повезло, что без него рвануло. А рядом джип новенький стоял, «ниссан-террано» — покорежило дай боже. Так хозяин джипа этого из «девятки» так напряг — караул. Оба бандюки, чуть до пальбы не дошло…

— Если вам хоть кто слово вякнет, вы нам жалуйтесь, — вмешался высокий, все еще изучающий ее внимательно. — Это вам кто сюрприз-то такой устроил — бывший муж? Или отказали кому в любви и ласке? Мы его, конечно, ловить будем — но я так скажу, на вас-то глядя, что смягчающих обстоятельств у него куча. На суде-то и оправдать могут…

Он улыбнулся ей широко, и она неуверенно улыбнулась в ответ — она не совсем поняла, о чем он, она невнимательно слушала, разглядывая машину, с ужасом вспоминая, что в бардачке был платок, который она когда-то жутко любила. Леопардовый такой, желтый в коричневых пятнах, дизайнерский, купленный на распродаже под Новый год и носимый ею всю зиму вместо шарфа — и забытый потом, и теперь сгоревший.

— Да пойди найди! — оборвал второй, с упреком глядя на высокого. — Никто ж не видел даже, как машина горела, — значит, часа в три-четыре ночи все и случилось, когда все спят глухо. Подошел, стекло разбил, кинул чего-то внутрь — и привет. Ни свидетелей, ни отпечатков — кого искать-то?

— Так кого подозреваете? — продолжал заигрывать высокий, словно не слыша своего напарника. — Или сразу пол-Москвы арестовывать придется?

Вот тогда она им и рассказала все — насчет той истории. Так неуверенно рассказала — сразу заявив, что не думает, что это имеет какое-то отношение к тому, что случилось с ее машиной. Но эти, выслушав, тут же позвонили Мыльникову — от нее и позвонили, все равно его номер у нее дома был. И не торопились уходить — так что пришлось им сделать кофе и вяло улыбаться в ответ на заигрывания высокого, вызвавшегося стать ее личным телохранителем.

— Боюсь, что ваша охрана дорого мне обойдется, — заметила наконец, оторвавшись от мыслей о случившемся. — Моему телу в смысле…

Второй загоготал, а высокий поперхнулся — он не ожидал от нее, кажется, таких двусмысленных слов. И начал объяснять что-то сбивчиво — оправдываясь, как ребенок, и одновременно пошла под непрекращающийся гогот напарника, — и тут появился Мыльников.

Он показался ей взволнованным, когда она открыла ему дверь, он, кажется, хотел сказать что-то — но тут услышал доносившийся из комнаты гогот и сразу стал суров и деловит. Он, видимо, был главнее этих — потому что они поскучнели сразу при его появлении. Особенно когда он спросил сухо насчет повода для веселья. При своем начальнике и с ней наедине он был совсем другой, а тут жутко важный стал и строгий — и смотрел на этих очень неприветливо, словно ревновал ее к ним. И буквально тут же увел их к «восьмерке» — и вернулся только минут через сорок, а может, и через час, потому что она успела старый маникюр стереть и сделать новый, и любовалась ярко-черным лаком, так сочетавшимся с золотом колец на пальцах, когда он позвонил в дверь.

И вот уже полчаса он сидел у нее. Он очень неловко себя здесь чувствовал — особенно когда она сказала ему, что сама смущена. Потому что он может по этой квартире сделать вывод, что она жуткая лентяйка и неряха, а на самом деле это не ее квартира, она в ней недавно и вряд ли надолго, особенно в свете случившегося. Но с другой стороны, одинокая молодая девушка и не должна быть ужасно аккуратной — для чистоты и порядка существуют жены, а у таких, как она, должна быть совсем другая атмосфера. Чтобы мужчина сразу почувствовал, что находится не дома.

— Не обращайте на меня внимания, Андрей. — Она усмехнулась невесело, резко меняя тон. — Просто я так рада вас видеть — вот и… То, что было, — это так ужасно, я так растерялась, я так вас ждала…

Он приободрился — расправив плечи, сразу став значительнее.

— Да я сразу — только позвонили, и сразу. Просто машины не было — своим ходом пришлось. — Он немного погрустнел, словно сам факт того, что он добирался своим ходом, немного принижал его достоинство и он уже пожалел, что сказал об этом. — Вы сами как? Испугались?

— О, конечно, мне было страшно. — Она смотрела ему в глаза. — Но теперь, когда вы здесь, — уже нет…

Он сидел на диване, а она напротив, на полу, на специально купленной для этой квартиры маленькой подушке — ей вообще нравилось сидеть на полу, и в любом случае это было лучше, чем восседать на чужом, некрасивом, продавленном диване или на жестком кресле, куске дерева, обитом тонким слоем дерматина. И она сидела и смотрела на него — пытаясь передать взглядом, что своим кокетством лишь прикрывает растерянность и испуг. Что она одна на белом свете и ей нужны его помощь и защита. Но он молчал, он все еще был скованный какой-то — и тогда она сделала ему кофе и дала прослушать запись два раза подряд. И теперь снова вернулась на место, устраиваясь поудобнее и закуривая.

— Еще кофе?

— Откуда же он телефон, интересно, взял? — пробормотал Мыльников, не услышав ее. — Ну не мог он его нигде взять — разве что от телевизионщиков или газетчиков. Или… вы домой не звонили, родителям в смысле? Никто там справок не наводил? Они же хитрые — могли и милицией представиться. Хотя я так думаю — журналисты это. Как думаете — могли они?

— Наверное… — протянула неопределенно. — Вы же сами говорили — если их напугают, то они дадут. Только… Только адрес никто не знал. Фамилию я называла, точно — но не адрес. Адрес я только вам сказала…

Мыльников закивал, все еще бормоча что-то себе под нос, кажется, не придав значения последним ее словам.

— Андрей! — Он даже дернулся, впиваясь расширившимися глазами в ее осененное мыслью лицо. — Знаете что, Андрей… Только между нами, ладно? Я все поняла, поняла, кто это…

Он весь напрягся, это чувствовалось, — и наклонился к ней, непроизвольно создавая заговорщическую атмосферу.

— Я только сейчас поняла — когда вспомнила, что адрес только вам давала. — Она говорила громким шепотом. — Адрес только вам, и на машине я в воскресенье к вам приезжала, под окнами ставила — журналисты ведь не знают ничего, ни адреса, ни номера машины. И я поняла… Я поняла, что это начальник ваш — вот кто. Я ведь сразу на него подумала — только этим не сказала, решила, что глупость. А вот теперь… Это точно он, я знаю. Помните, какие ужасные вещи он мне говорил — что посадит, сделает плохо, бандитов натравит и все в таком духе. Так что это он мою машину заминировал — чтобы я погибла, и…

Шепот, такой яростный вначале, постепенно затихал и вот наконец вообще исчез, так драматично, как в хорошей, профессионально играемой трагедии. И Мыльников, видимо, проникся, подыграв ей на высшем уровне — глядя на нее шокированно и онемело, оглянувшись на дверь, вернувшись к ней потрясенным взглядом.

— Да что вы, Марина?! — Голос его дрожал. — Да этого быть не может! Да он… Да никогда! Мы же милиция. Да и вообще…

— Нет, нет, не обманывайте меня, Андрей, — я прекрасно помню, как он мне угрожал. Я понимаю, что в такой ситуации вы мне не поможете, — и все, что мне остается…

— Да что вы, Марина, — ну клянусь, что не мог он такого! — Мыльников увещевал, упрашивал, уговаривал — но ей показалось, что он не до конца был убежден в своих словах, что он недаром покосился на дверь. — Ну понервничал он — так это понятно. Ну наговорил немного лишнего, так то на эмоциях. А это… это…

Он вдруг вскочил, подскакивая к автоответчику, разглядывая его какое-то время, нажимая наконец на воспроизведение.

«…Люди злые сейчас — а „мерседесы“ и „восьмерки“, они одинаково взрываются-то…….

— Ну вот видите? Видите? — Вид у него был такой, словно он испытал жуткое облегчение. — Он же вам открыто говорит — про «восьмерку» вашу!

— А разве я знаю, кто такой этот «он» — и каких злых людей он имеет в виду?..

У нее неожиданно родилась эта фраза, прозвучавшая так философски, — но она потрясла и ее, и Мыльникова. Забывшего про свои протесты, обхватившего голову руками, ушедшего в себя.

— Да нет, Марина, — это невозможно! Да клянусь вам! Ну перегнул, ну лишнего сказал — но вот так… Да нет. Вы мне лучше данные журналистов дайте, с кем общались, — обещаю, расколю в момент, все выложат, кому и что про вас сообщили! Да прям сейчас начну — к вечеру все знать будем.

Она покачала головой — ей в принципе не важно было, откуда тот, кто звонил, нашел ее данные. Важно было, что он сделал первый ход и сказал, что сделает второй. И еще важнее было, что сгорел ее любимый платок, — куда важнее всего остального.

— Да в общем, правы вы, Марина. — Грозный Мыльников охотно обмяк, принимая простое качание головой за категоричный отказ. — Не признаются они, как их ни пытай теперь. Только вот как он их запугать-то мог? Ладно отморозки из Никитиной бригады — а этот…

Хотя он ведь не один может быть, верно? Киллеры — они ведь редко одни работают. Им помощники нужны, все такое. Но ведь каков гад, а? «Мерседесы» и «восьмерки», мол, одинаково взрываются. Машина-то ваша чудом не рванула — бензина, видно, вообще не было. Был бы бензин — рвануло бы, а так сгорела просто. Боковое стекло разбил, что-то там внутрь кинул и привет. А с утра пораньше вам и позвонил. Ночью не стал… Вы, кстати, ночью дома были? Легли поздно?

— О, Андрей! — Она посмотрела на него с наигранным удивлением. — Вы хотите знать… Конечно, это странный вопрос…

Мыльников покраснел — только сейчас поняв, как она истолковала его слова. Но сказать ничего не успел — она не дала.

— Но вам скажу честно — я была дома, и я легла поздно. И — и я была одна. Если вам интересно — мне очень нравится секс, это может быть ужасно приятно, но так сложно встретить мужчину, с которым бы это было приятно. И… И в общем, я одна, уже довольно давно. И поэтому мне так тяжело сейчас, и я так рада, что вы со мной…

— Да нет-нет, я не о том! — Мыльников, почему-то взмокший — хотя окна были нараспашку, впуская чуть загазованный, но все же воздух, — отчаянно мотал головой. — Я в том смысле, что…

— Не объясняйте, Андрей, — вы мне тоже нравитесь. — Она посмотрела на него смущенно, словно ей нелегко дались эти слова. — И я понимаю, что вы женаты, — и это так прекрасно, что вы верны своей жене…

Ей было тяжело произнести эту фразу искренне — обычно она произносила ее по-другому. Но сейчас, кажется, удалось, кажется, иронии в ее словах не было. По крайней мере он ее не услышал.

— Ну да… Но я в том смысле… — Он напряженно смотрел в сторону, старательно избегая встречи взглядов. — Я в том смысле, что, если адрес ваш у него есть, так он и окна может знать — посмотрел, увидел, что у вас свет, и… Ему ж эффект был нужен, чтобы неожиданно все, чтобы растерялись вы и испугались. И ведь точно рассчитал — ну будто знал, что вы поздно встаете и ложитесь поздно…

— Наверное, по мне это сразу видно, — вставила кокетливо, отвлекая его от чем-то не понравившейся ей мысли. — Вам не кажется?

— Да, точно. — Он наконец посмотрел на нее — не в лицо, куда-то в район шеи. И тут же снова отвернулся, буквально рванув голову в сторону. Она даже посмотрела на себя, все ли в порядке, — убедившись, что все отлично. Придя к выводу, что, наверное, грудь его смущала, — она же сидела на полу, и еще наклонялась к нему, и ему сверху все должно было быть прекрасно видно, вплоть до нежно-розовых сосочков. И это было приятно — такая его реакция. И смущать его было приятно. Но увы, тему пора было менять — потому что Мыльников замолчал и, кажется, основательно.

— Я так рада, что вы приехали, Андрей. — Он не смотрел на нее, но она на него смотрела, улыбаясь доверчиво, слыша грусть в собственном голосе. — Все это так неприятно, так ужасно. Я, конечно, притворяюсь, что мне все равно, — с этими милиционерами даже пошутила немного, уж лучше шутить, чем плакать — но… А вы приехали, и мне сразу стало спокойнее. Правда. Хотя, если честно, я даже не представляю, что мне теперь делать. Ваш начальник мне угрожает, и тот, кто звонил, тоже угрожает — а я, а мне… Вы ведь мне поможете, правда?

Возможно, стоило выдавить из себя слезы — ей ведь и в самом деле нужна была его помощь, а на него бы слезы подействовали. Но ей показалось, что это будет чересчур — такие вот резкие переходы от кокетства к слезам. И она просто улыбалась невесело, не сводя с него глаз, крича ими, что ей нужен его утвердительный ответ, просто необходим.

— Не бойтесь ничего, Марина, — ну разумеется, мы вас защитим. Мы же милиция. — Мыльников, кажется, осчастливленный тем, что они ушли со скользкой темы, посолиднел сразу, расправил плечи, обретая уверенность. — А начальник — ну что начальник? Тут же вроде понятно на кассете — тот же сам говорит, что убийство было, да тут еще и эта история с вами. Вот привезу ему, дам послушать, расскажу, что тут у вас с машиной, — и все…

В голосе его был оптимизм — но какой-то надуманный, неубедительный. И он, кажется, сам это почувствовал.

— И все… А если что — сразу нам звоните. А мы уже… ну если что, мы сразу. А вообще — у вас пожить есть где пока? Ну там родители, бабушки-дедушки? Здесь бы не стоило вам — а так уедете, пересидите…

— О, Андрей, — значит, вы… значит, вы сами не можете меня защитить? — Она смотрела на него, как ребенок на большого и сильного взрослого, вдруг признавшегося, что на самом деле он слабый и ничего не может. — Но ведь я вам помогала. И вы же видите — он говорит то же, что я вам сказала. Я думала, это для вас так важно — знать правду, чтобы поймать убийцу. А…

— Да, разумеется, важно, очень важно. Вы такая молодец, Марина! — затараторил Мыльников с вымученным энтузиазмом, пытаясь поднять настроение и ей и себе. Ему, кажется, стыдно было, что он не может ей сказать что-то громкое — типа того, что приставит к ней личную охрану и сам ее возглавит. Ему нравилось быть при ней таким могущественным — недаром он еще несколько минут назад собирался расправляться с бизнесменами, продававшими телефонную программу. А вот теперь он потух — и знал, что она тоже это видит. И сейчас пытался возродить из жалкого пепелища большой жаркий костер — который никак не хотел разгораться.

— Знаете, мы же сами уже почти уверены, что это убийство, — шепнул вдруг заговорщически. — Только между нами, ладно? Наши ребята там на месте такую штуку нашли — вполне возможно, что с ее помощью мину в действие привели. Знаете — брелок такой, пультик, каким в машине сигнализацию включают и отключают. Отошел, нажал — и все. Как раз там, где арка во двор выходит, — там и нашли. Вы же говорили, что тот через арку уходил, — вот он там, видно, и бросил. Нашли-то случайно — в понедельник, позавчера то есть. Следственная группа там была, с жителями беседовала, осматривала местность еще раз — ну и вот…

— Мужчины такие странные. — Она слабо улыбнулась. — Ваш начальник мог бы и извиниться передо мной…

— Ну так он не уверен еще, — снова затараторил Мыльников. — Еще ж убедиться надо, что не просто брелок, а специально использовали для взрыва. А теперь, когда это еще, звонок этот вам — теперь точно поверит. Он нормальный мужик, Марина, — понервничал просто. А вот сейчас поймет, что все было так, как вы говорили, — и извинится. Вспыльчивый он — но отходчивый. Вы ж поймите — на него в главке всех собак спустили. А получилось, что из-за вас. Ведь он как говорит — ну убивают эти бандиты друг друга, так нам же лучше. А тут…

Ей хотелось спросить его, что разве имеет значение, кем был убитый, — важно, что его убили. Так с пафосом спросить — это вписывалось в ее образ. Но она не стала. Ее больше интересовало другое.

— Скажите, Андрей, — а если он позвонит мне еще? А если он… если он придет?

— Позвонит — вы запишите и мне тут же, я в момент примчусь! — выпалил гордо Мыльников. — А приходить-то ему зачем? Он же думает, что вас напугал, так зачем ему приходить? А вы посидите тихо, может, съедете куда на время. Только телефончик оставьте, ладно? У нас же с вами работы теперь! Уточнять все заново надо, может даже, следственный эксперимент провести. Ну чтоб вы на месте все показали — кто и где был и все такое. И фоторобот составим. Мы с вами теперь часто встречаться будем. А хотите — я вам домашний оставлю, на всякий случай? Вы только, если звонить будете, скажите, что это по работе. Ладно?

Он явно хотел ей помочь. Хотел показать, что он на ее стороне, — но одновременно боялся жены. Это было так смешно — этот контраст между его показной смелостью и вполне реальной боязнью. Но она просто покивала с благодарностью.

— Спасибо, спасибо, Андрей, — я вам так признательна. Так приятно, когда знаешь, что тебя всегда защитят. Для одинокой девушки это так важно — иметь рядом сильного, смелого мужчину, на которого можно положиться…

Наверное, Мыльников неправильно расслышал слово «положиться», чуть покраснев и заторопившись вдруг.

— Ладно, пора мне, Марина, — надо начальству доложить срочно. Да и искать того, кто машину сжег, — по горячим, так сказать, следам. Вот его найдем — а там он и выведет, может, на того, кто вам звонил…

Интонация опускалась постепенно, в конце предложения замерев у самой земли, — так что даже ей стало ясно, что того, кто сжег ее машину, никогда не найдут. И Мыльников это понимал — и маска отважного храбреца, не раз сползавшая за время их беседы, никак не желавшая удерживаться на совершенно неподходящем ей лице, на этот раз упала окончательно, словно резинка лопнула.

— Пойду я, Марина, — кассетку мне отдайте, и я пойду. — Мыльникову было, кажется, неуютно. — А вы, если что, — сразу мне. Не дай Бог, конечно, — да и не должно ничего такого быть-то. Но если что — вы сразу, в любое время. И не дай Бог газета что пронюхает — ну насчет машины. Вы им ни слова, ладно?

Она кивнула. Она и не собиралась ограничиваться одним словом — у нее была заготовлена целая куча слов. И для телевидения, куда собиралась позвонить первым делом, не сомневаясь, что они заинтересуются с ходу, тем более что им есть что снять, — и для газеты. А к тому же кроме своих слов у нее были для них и чужие — на оригинале пленки с автоответчика, с которой она вскоре после звонка сделала копию для милиции.

Сложно так, но сделала — включив проигрыш на автоответчике и запись на поднесенном вплотную магнитофоне. И хотя качество получилось не очень, она гордилась собой — тем, что сумела сделать копию и вообще догадалась ее сделать, без чьего-либо совета. Ну то есть совет был — но дан был не сегодня, а она, все всегда забывавшая, его запомнила.

— О, разумеется…

Она приветливо улыбнулась на прощание Мыльникову, автоматически произнеся что-то кокетливое и закрывая за ним дверь. Она хорошо к нему относилась и не желала ему ничего плохого, но ему ни к чему было знать о ее планах — тем более что он сразу передал бы все своему начальнику. Тем более что он сознательно врал ей — насчет того, что они ее защитят, — и потому она легко врала ему.

А к тому же в этой игре — которая казалась все опаснее и опаснее — каждый был сам за себя. И потому выполнять его просьбы и следовать его советам она не собиралась.

Хотя что скрывать, одному из них ей очень хотелось последовать. Плюнуть на все и уехать куда-нибудь, и сидеть, и не высовываться. Но она знала, что это невозможно. Потому что она уже слишком ввязалась в эту игру — и теперь играть ее надо было до конца. И ни в коем случае не допускать мысли о том, что этот конец может оказаться не таким, на который она рассчитывала. Что в силу природной глупости и наивности было не так уж и сложно.

Пока…