Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

Глава 18 Наташка идёт на войну

Их было трое — один в фуражке с огромной кокардой и двое с автоматами и в касках, лица плотно прикрыты чёрными забралами. «Маски-шоу», здрасьте! — подумала Наташка. — Только вас не хватало, принесла нелегкая!

— И не маски, и не шоу, здрастье-мордасьте, — скрипучим, механическим голосом сказал тот, что был в фуражке. Он нёс под мышкой стальной изящный, сам был высокого роста, широкий в плечах, с внушительной широкой ряхой, мощной лепкой лба, рта, подбородка и большими, торчащими ушами. Одет он был явное не по погоде — в длинный чёрный кожаный плащ. Золотая кокарда на чёрной фуражке, похожей на нацистскую, была какая-то чудная, не то опущенного зубцами вниз ковша экскаватора, не то средневековой опрокинутой башни.

Наташка таких кокард в жизни не видела и поняла, что это, во всяком случае, не ОМОН. Двое чёрных в касках направили на Наташку стволы автоматов неизвестной Наташке конструкции и встали справа и слева от двери, но позади мордастого. Судя по всему, человек в фуражке был у них за главного.

— Ищем важную деталь, которую свистнул вот этот говнюк, — проскрипел тот.

Он ткнул жезлом в стену, и перед глазами Наташи образовался экран, на котором она увидела изображение малого в куртке с надписью «Мослифт»; тот крался среди каких-то металлических конструкций чего-то, похожего на цех завода, оглядываясь воровато по сторонам.

— Что скажешь, Лили Марлен? Не заходил?

Какая я тебе Лили Марлен, дурак, — подумала Наташка с неприязнью.

Мордастый в фуражке поморщился и махнул рукой.

— Можешь не отвечать, не заходил. А за дурака ответишь.

Ткнул жезлом в спящего деда:

— Это что за деятель культуры? — Наташка хотела объяснить, что сторож магазина, дед Вася, ну да, алкаш, но гость опять ответил за неё. — Сторож магазина, дед алкаш, зовут его Вася, ферштейн.

Наташка подумала, что надо бы для приличия спросить: а кто вы вообще такие? И где ваши документы? Если бандиты и воры, то, скорее всего, пошлют её, куда подальше. Но если представители закона, обязаны показать и удостоверения личности и ордер на обыск. А то, что предполагался обыск, в этом сомнений не было. Не за кефиром же зашли в час ночи, обвешанные оружием, как Шварценеггер в роли Терминатора? И что у него с голосом?

— Вот именно, — ответил обладатель жезла, зевая, — какой, к свиньям, Шварценеггер в час ночи? И на фига нам кефир, если мы вооружены до зубов как Терминатор? А голос я сорвал. Песни пел на морозе.

Наташка закрыла рот ладонью: вот дура, что думала, то и сказала! Но поймала себя на том, что не помнит, чтобы говорила про оружие и документы. Подумать подумала, но ведь не сказала! Или она сошла с ума, или спит, одно из двух. И какой мороз летом?

— Не спишь, и с ума не сошла, не боись, — проскрипел человек в фуражке, повергнув Наташку в шок — именно эти слова только что она произнесла мысленно. — Чем меньше вопросов, тем больше шансов дожить до рассвета. Буди старикана, быстро! Шнель!

— Я уже будила, он не просыпается.

— Буди, буди, проснётся. Куда он, на фиг, денется из подводной лодки?

Наташка толкнула деда Васю в бок:

— Дедушка, вставай, тут какие-то люди пришли!

Думала, не добудится, но тот проснулся как миленький и, открыв глаза, уставился на гостей.

— Сам ты «фашист»! — проскрипел, глядя на него сурово, мордастый в чёрной фуражке. Дед открыл рот и потерял дар речи, потому как неизвестный услышал его мысли. — Какая я тебе матка, курка, яйки? От СС и слышу, етиомать. Вам, старым пердунам, фашист за каждой занавеской мерещится. И полиция тебе, дед, не поможет, даже не думай рыпаться. Милиция, полиция, что в лоб, что по лбу, это ты правильно подумал. Ты им только скажи: немцы в городе и «дурка» тебе обеспечена. Засадят в «обезьянник» до утра. Объясняйся потом с бабкой. И будет, как в загадке: сидит дед, во сто шкур одет, кто его раздевает, тот слёзы проливает. Кто это?

— Луковица!

— Сам ты луковица, это — есть дед, то есть, ты! И не кино снимают, не бзди, Илья Муромец, харэ дрыхнуть! Вставайте, граф, вас ждут великие дела! Ни за что не угадаешь, кто я. И нё Федор Бондарчук, и не Михалков! Я круче!

Даже через щетину было видно, что дед покраснел.

— Короче, Склифософский! Не встречал его? — опять на стене возникло изображение парня в куртке «Мослифт». — Откуда он, кто, куда пошёл?

Дед не успел рта раскрыть, чтобы сказать: ясен перец, не видел я козла из «Мослифта», как тот, в плаще, кивнул:

— Всё понял. Козла из «Мослифта», ясен перец, ты не видел.

И, тут же потеряв к деду интерес, повернул лицо к разорённым магазинным полкам, на одной из которых за стеклом, закрытые на тяжелый амбарный замок, выстроились в плотный ряд разноцветные сосуды с водкой.

— Что, дед, выпьем чарочку за шинкарочку?

— Я его не видел и не знаю, куда он пошёл, — с опозданием ответил тот на первый вопрос, подумав, что на всякий случай надо от всего отбояриваться, раз у людей оружие.

Человек в плаще поморщился:

— Да уж я понял! Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Мыслишь в правильном направлении. Выпить, спрашиваю, хошь?

— Чего? — спросил дед, тугой на ухо.

— Вы-пить? Ахнуть, трахнуть, бухнуть, жахнуть, забабахать, накатить, глаза залить и остаканиться? Лизнуть по писяшке? Да по пятьдесят грамм, что тут непонятного? Сообразим на двоих?

Тут вышла вперёд Наташка:

— Водку не отпускаем.

— Да нам по паре пузырей. Не жидись, хозяйка!

— Торговля крепкими алкогольными напитками решением Правительства Российской Федерации запрещена, — строго сказала Наташка. — С 22-х часов вечера до 12 часов дня. Так что, извините, отпустить не могу.

Гость в фуражке посмотрел на неё с нескрываемым удивлением.

— Ты плохо слышишь? Я тебе на чисто русском языке сказал: нам с дедком по паре пузырей на рыло! Не рассуждать!

— В каком смысле? — Наташку разозлил его наглый тон. — Я же сказала: водку не отпускаем. Не имею права. Есть закон. А потом у меня и ключей нет от шкафа. Они у Ахмета, моего шефа. Приходите к открытию магазина, я вам её отпущу.

Мордастый лениво обернулся к автоматчику, стоявшему за спиной, что-то ему сказал. Тот резко, прямо с места прыгнул на высокий прилавок, двинул прикладом по стеклу и вытащил литровую водки. Наташка испуганно шарахнулась к деду.

— Закон, закон, — недовольно пробубнил гость. — Знаем мы ваш закон. Что дышло. Кто больше даст, тот и прав. Не дёргайся, шинкарка, оплатим. Почём?

— Вам сказано русским языком: водку не отпускаем, — Наташка пошла на принцип. — И никакие деньги я не возьму.

Мордастый посмотрел на неё оценивающе. Будь Наташка не так хороша, разговор с ней был бы другой. Это она поняла по сложной мимической гамме, отразившейся на лице гостя. Сначала — явное желание подавить, растоптать, не дав прийти в себя. Поэтому нахмуренный лоб, сжатая челюсть, глаза навыкате. Потом, разглядев и оценив, гнев сменяется милостью. Уже появляется желание уговорить, даже пофлиртовать. Губы расплываются в подобии улыбки, лоб проясняется, в глазах — кобелиная поволока.

— На принцип пошла, — сказал мордастый деду. — Но вот, что говорит статистика. В России нет людей, которые не берут деньги, если им их, конечно, дают, а не чисто теоретически. Разница лишь в количестве. Не возьмёт сто, возьмёт миллион. Но всё равно возьмёт. Если он, конечно, не ку-ку. Милая дамочка, ты ведь не ку-ку? Какими возьмёшь?

— А у вас что, разные есть? — влез ироничный дед.

Мордастый усмехнулся:

— А то! — и стал вынимать из кармана денежные пачки, кидать их на прилавок. Тут были американские доллары, норвежские кроны, латвийские латы, английские фунты стерлингов, китайские юани, японские йены, вьетнамские воны, монгольские тугрики, швейцарские франки, хорватские куны, индийские рупии, тайландские баты, израильские шеккели, венесуэльские боливары, чилийские и аргентинские песо, бразильские реалы, филиппинские сентавос, кины Папуа Новая Гвинея, риели Камбоджи, ранды ЮАР, египетские фунты, марокканские дирхамы и кувейтские динары. — Командировочные! Из бухгалтерии, под отчёт. Полным полна коробочка! Ну, какими берём?

— Давай, в евро! — смело выступил дед. — Пачку!

Наташка попыталась оттащить деда от денег. Тот сопротивлялся и шипел:

— У него их полно, дура! Пусть плотит! Поделим же! Эй ты, гони тыщу!

— Да хоть миллион! — мордастый раздухарился, направил свой жезл на пачку евро и тут же вместо одной в десять тысяч появилось сто таких пачек. — Держи, красотка! Миллион тебе на шпильки. Компенсация за причинённые неудобства.

— Я не возьму! — гордо сказала Наташка. — Заберите ваши деньги!

— Тогда я возьму! — вылез дед. — Шпильки куплю, а потом ей отдам.

Он сгрёб пачки и стал их распихивать по карманам, роняя на пол.

— Как вам не стыдно, дедушка, — сказала Наташка.

— Ничего, ничего, стыд не дым, глаза не выест, — спешил дед. — А с тобой, внучка, я поделюсь, не боись.

Сам при этом подумал: как же, держи карман шире! В деревне Калатозово Егорьевского района, поссовет Матрёнин Двор у него шесть соток и старенькая хибарка, на ладан дышит. Теперь он её снесет, купит земли и на этом месте забабахает кирпичный дом не хуже, чем у местного бандюгана Сумасшедшего Лёньки — до небес! А этой дуре скажет, что и она там жить сможет, что он не против. Девка доверчивая, легковерная.

— Не верь гаду, — сказал зевая, мордастый. — Дед Вася соврёт, недорого возьмет. Не станет делиться, всё пустопорожний трёп. Хохляцкая закваска, всё до сэбэ.

Дед, потолстевший втрое из-за распиханных по карманам пачек, сделал вид, что ничего не слышит.

— Ну и гадость вы пьёте, — сказал мордастый, понюхав содержимое бутылки. — Скипидар? Политура? Вас ист дас? Или денатурат? А ещё говорят: чарку пить, здорову быть.

— Это водка, — сказала Наташа злым голосом. Ясное дело, так по-хозяйски может вести себя только уполномоченная контора, чья-то «крыша». — Странно, что вы, русский человек, не знаете, что такое водка.

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся тот. — Какой русский не любит быстрой езды, хорошей, скажем так, узды и какой русский не знает историю любимого национального напитка! Гордость русского народа. Со школы нас учат, что водка изобретена монахами Чудова монастыря на территории Московского Кремля пятьсот с лишним лет назад. Следуя традициям православной Византии смешивать вино с водой, монахи смешали привозной спирт с водой московских родников. Ни вкуса, ни цвета, ни запаха, русское ноу-хау. Погода отличная, спасибо, «столичная»! Алкогольный фольклор: водка — вину тётка, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки, пить — горе, а не пить вдвое, водка без пива, как Гибралтар без пролива, умный в гору не пойдет, выпить он и тут найдёт, не водкой единой пьян человек. Смеси: «ёрш» — водка с пивом, «северное сияние» — водка с пепси-колой, «бурый медведь» — водка с бальзамом, «огни Лубянки» — водка с шампанским. Так? Чай и кофе не по нутру, была бы водка поутру. Понял?

Открыл бутылку и протянул деду:

— Испробуй, старче, вдруг баба со зла дрянь впарила? Живёшь — хочешь выпить. Выпил — хочешь жить.

Дед отшатнулся:

— Сам пей, я не пьющий.

— Не уважаешь, значит? — спросил гость.

Наташка вступилась за сторожа:

— Оставьте его! Ему нельзя, у него печень, он завязал.

Мордастый хмыкнул:

— И посадил дед печень, и выросла печень большая-пребольшая. Ты его не жалей, кстати. Он уже бежать намылился с денежками. Дом строить в деревне Калатозово Егорьевского района. Поссовет Матрёнин Двор. А тебе там ничего не светит, даже не думай. Так, дед?

— А вот возьму и выпью! — сказал дед с угрозой в голосе. Очень ему не понравились слова человека в фуражке.

— И молодец! Самогоноварение — наше сопротивление! Пьянство это борьба с алкоголизмом. Пей, старый хрен, чего не пить, того не миновать. Не откладывай на завтра то, что можно выпить сегодня. А будешь сопротивляться, — тут он красноречиво навёл свой жезл на Наташку, — я её распылю. Давай, давай, поздно пить боржоми, когда печень отвалилась!

— Из горла не буду, — сказал дед с вызовом. — Я чё, алкаш, что ли?

— Альт зу. Надо же, эстет, блин, голубая кровь! А, ну ты ж теперь богат, я и забыл! Теперь, как говорится, ноблесс оближ, что в переводе с латыни на русский означает: «положение обязывает». Гут! Ну-ка, девка, тащи стаканЫ, — потребовал мордастый у Наташки. Та с отвращением достала из-под прилавка два гранёных стакана. — О, мухинский! Рабочий и колхозница? Сто семнадцать граней? Или 17? «Сосед наш неуч, сумасбродит, он фармазон, он пьёт давно стаканом красное вино». Обожаю стихи! «Наполним стаканы и сдвинем их разом. Да здравствует солнце, да здравствует разум!».

Наполнил стакан до краев, и ловко, точно, по-барменски, как в ковбойских фильмах про освоение Америки, пихнул деду по прилавку.

— Держи, дедок, открывай роток! Выпей за солнце и за твой разум, который, гляжу, помутился из-за бабок. Первая колом, вторая соколом, а остальные — мелкими пташечками. Давай, дуй! Lets drink! Ганбэй! На здрове! Прозит! Его же и монаси премлют. Не тяни за хвост Кота в сапогах!

Дед взял стакан в трясущуюся руку, облизнулся и рукавом вытер губы.

— А за что хош, за то и пей, — сказал мордастый в чёрной фуражке. — Можешь за тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу. Выпей за родину, выпей за Сталина! А можешь за дам. Мужчины пьют стоя, женщины до дна. Вон, за неё пей, за женскую особь. Красивая, ведь, стерва, и, наверное, ласковая. Выпью и ею закушу. Как сказал Андрей Синявский, был такой поэт:

— Чего ты её «особью» обзываешь, — обиделся за Наташку дед. — Извинись, не то я пить не буду.

— Да ладно, дед, не пыли! Я старый солдат, с меня взятки гладки. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань. Будь здорова, моя черноброва! Извини дурака.

— Ну, за что пьём? — спросил дед, глядя на стакан с любовью.

— А хрен его знает! Пей, пей, увидишь чертей! Перед смертью выпей, русс Иван, за победу немецкого оружия!

Дед, сделав вид, что обиделся, чуть-чуть отставил стакан:

— Благодарствую за угощение, я не пьющий.

— Ну да, знаем мы вашего брата, непьющий он. Не хочешь пить за победу немецкого оружия? Выпей за свою погибель! — мордастый зевнул. — Сейчас этот старый козёл скажет: я выпью за свою погибель и избавление от мук. А потом начнётся вся эта кино-мудянка: после первого стакана не закусываю, я и после второго стакана не привык закусывать. Знаем вас, русских алкашей, лишь бы языком молоть. Пей, давай, шут гороховый! Не пьющий он. Насмотрелись тут синематографа!

— За то, чтобы все, — сказал дед и хлестанул стакан.

— Лихо, Вася! — цокнул языком мордастый. Вынул из разбитой витрины банку «Кильки в томате», вскрыл железным ногтем, подпихнул деду. Согнулся и поднял с пола упавший батон, стряхнул с него рукавом битое стекло. Отломил кусок и протянул старику. — Закуси, дед, не побрезгуй нашим угощением. Макай хлебушек, не стесняйся! И не фиг выпендриваться, без закуски пить, ещё кондрашка хватит, ну тебя в жопу.

Тот мотнул головой:

— После первой не закусываю.

Мордастый покачал головой:

— Блин, маразм крепчал! По второй?

— Давай.

Мордастый взял бутылку и произнёс, наливая:

— Наполним стаканы и хряпнем их разом, да здравствуют музы, да здравствует разум! Пупкин Александр Семёнович, наше всё.

Дед крякнул и выпил.

— Закуси, дед, — сказал мордастый. — Не откажи себе в удовольствии.

Дед опять мотнул головой:

— Я и после второго стакана не закусываю.

— Вот ты пень упёртый!

— А сам-то не пьёшь! — сказал дед, глаза его масляно блестели. — Только льёшь.

Мордастый пожал плечами, мол, какие проблемы? Налил стакан, залпом его ахнул, не поморщившись, и тут же, догоняя деда, налил и выпил второй. Бутылка закончилась. Солдат снова влез прилавок, взял следующую, откупорил и, протянув мордастому, вернулся к двери. Мордастый быстро соорудил новый миллион евро и пока дед прятал деньги за пазуху, загорелся устроить соревнование — кто кого перепьёт?

— Что, дед, слабо? Как маршал Сталин с товарищем Черчиллем в одна тысяча сорок втором году, а?

Дед азартно потёр руки:

— Давай, фашист! Я за Виссарионовича пасть порву, отвечаю!

Мордастый, не поморщившись, выдул глотком пол-бутылки.

— Рюмочка-каток, покатися мне в роток! — перекрестился дед и поднял стакан. Но Наташка отняла его у деда и пристыдила мордастого:

— Ему хватит. Как вам не стыдно, спаиваете старого человека.

— Молчи, тётка! — ответил тот, разомлев от водки. — Распылю в момент.

Дед Вася, осмелев после двух стаканов водки, ка-ак грохнет кулачком по прилавку:

— Да ты кто такой? Раскомандовался тут, зас-ранец! Шпана! Распылю, да распылю! Как с женщиной разговариваешь, с-сукин сын! С будущей матерью солдата? Смирно стоять! Руки по швам!

Мордастый глянул на деда с некоторым интересом, после чего взял в руку жезл, и, словно взвешивая его на вытянутой ладони, сказал с сожалением:

— Сам виноват, Вася, никто дурака не неволил. Попала вожжа под хвост. Что ни боров, то норов. У всякого праздника да не без безобразника.

А деда понесло. Пошел на мордастого грудью.

— Сам ты дурак, фашист проклятый! Мы таких, как ты, в восемьсот двенадцатом били, а в сорок пятом до Берлина дошли! Били, бьём и будем вас бить, говнюков!

Мордастый зевнул, потеряв к деду интерес. Даже не смотрел в его сторону, словно бы того и не было. А дед уже задирался, сжимал кулачки, кричал:

— Пойдем, вырубим, козлина!

Дикий Зэпп, с полным безразличием на лице, навёл на него стальной жезл, нажал на что-то и дед моментально испарился, словно его и не было.

— Дедушка! — только и успела вскрикнуть Наташка.

— Хрен тебе, а не дедушка, — мордастый повернулся к Наташке. — Как говорится, sik transit gloria mundi. Что означает, короче: так проходит слава земных дедушек. Эй, Лили Марлен, налей-ка мне ещё! Помянем старичка-дурачка, зальём горе верёвочкой.

Наташка была в оцепенении. Всё то, что она видела, напоминало кошмарный сон. То, что происходило на её глазах, не укладывалось в голове, казалось чем-то неестественным, ненастоящим, каким-то театральным действом. Сейчас этот в чёрном хлопнет в ладоши, крикнет «оп!» и дед, как в цирковом представлении, возникнет где-нибудь на стеллажах под потолком в костюме Санта Клауса. Но гость и в ладоши не хлопал и «оп!» не говорил.

— Эй, матка! Курка, яйка, водка! — повторил своё приказание на ломанном русском. — Оглохла, что ли? Не жалей этого дурака. Чего жалеть пьянчужку? Таких, как он, на каждом километре. Опьяневший человек утрачивает разумный контроль над самим собой. Не тот пьян, что двое ведут, третий ноги расставляет, а тот пьян, кто лежит, не дышит, собака рыло лижет, а он слышит, да не может сказать: цыц!

Глянул на Наташку с интересом:

— Эй, Лили Марлен!

Сам ты, дурак, Марлен! — подумала Наташка, а мордастый вдруг и говорит:

— А это ты зря. Лучшая солдатская песня всех времён и народов.

И запел во весь голос, раскачиваясь на табурете:

— Слеза прошибает, — сказал мордастый. — Тебя, Лили Марлен! Сильно сказано! Эй, Лили, водки старому солдату!

Наташка вышла из себя:

— Никакая я вам не Лили, хватит чушь молоть! Меня зовут Наташа!

— О, Наташа, радость наша! Дас ист шён! А я Зэпп! Дикий, как носорог! — мордастый расплылся в улыбке и легко перешёл на позию. — Водочки бы мне, красавица. В сияньи ночи лунной тебя я увидал… Твой голос, милая, выводит звуки родимых песен с диким совершенством…

— Вы бы лучше помолчали, — разозлилась Наташка, — звуки! Сначала бьёте витрины, а потом про дикое совершенство несёте. Напились, а теперь хулиганите! Чего вам от меня надо?

Мордастый театрально схватился за сердце:

Наташка не успела узнать, какой-такой «милый» для неё прах имеет в виду этот пьяница, не полёт ли в никуда деда Васи, как вдруг мордастый подскочил и попытался через прилавок схватить Наташку за грудь:

— Ко мне, моя Марлен!

Она успела уклониться, из-за чего тот, не рассчитав центра тяжести, грузно и тяжело рухнул на кассовый аппарат. Наташка пихнула его с силой, и человек, именующий себя Зэпп, едва устоял на ногах.

— Ах, вот ты какая! — заорал он и пьяно, неловко стал перелезать через прилавок, протягивая к ней руки. Наташка хладнокровно взяла за горлышко бутылку, мысленно приметилась и резко, страшно ударила мордастого прямо в центр фуражки. Тот упал и захрипел. Двое с автоматами со сноровкой обезьян прыгнули на прилавок, один больно схватил Наташку за волосы железной пятерней и дёрнул, словно бы ставил целью извлечь её из-за кассы на свет божий. Слёзы брызнули из Наташкиных глаз и она, осатанев от злости и боли, резко, как учили, присела, чтобы поймать противника на движении вниз, и когда он начал на неё валиться, сильно и точно двинула ему коленом в лоб. Тот охнул и отвалился.

Второй, передёрнув затвор автомата, спрыгнул на пол и, отскочив к двери, сноровисто выпустил в Наташку длинную очередь. Она упала за прилавок на пачки с чипсами и пули защёлкали по стене и витрине, которая разлетелась с грохотом. Наташка притворилась раненой и громко застонала; это был старый хитрый способ дезориентировать и расслабить врага, такие навыки ей привили в клубе единоборств.

Человек с автоматом подошёл поближе, она видела из-под прилавка его сапоги на толстой рифлёной подошве, перегнулся через стойку и буквально лёг грудью на кассу, чтобы увидеть, что там с Наташкой. Она резко взяла его шею в кольцо сгибом правой руки и сильно дёрнула вбок. У того что-то хрустнуло в позвонках, и, захрапев, он тяжело рухнул на пол.

— О, Господи, что я наделала! — испугалась Наташка и, схватив сумочку, кинулась к двери. Мысль у неё была проста: пока те трое не очухались, вызвать полицию! И остановилась, поражённая: дверь была закрыта изнутри на засов. Но ведь ни она, ни дед его не отпирали! Засов был не смазан, скрипел так, что слышно даже в подсобке, но Наташка могла поклясться, что никакого скрипа или лязга она не слышала. Кто эти люди в чёрном, что и мысли твои читают, и через закрытую дверь просачиваются? Да ещё и бедного деда куда-то отправили!

Страшно стало Наташке. А вдруг, нечистая сила? Она неумело перекрестилась и распахнула дверь во двор.

Но на улице было ещё страшней.