Иннокентий

Глава 17 Кадры решают все!

Фрол Никодимыч Брагин сегодня вечером был откровенно трезв. То ли к дождю, то ли к премии. Прихлебывая чай, дедок терпеливо ожидал, когда проявленные пленки подсохнут, чтобы засесть за печать. В лаборатории было тихо. Кеша под сурдинку подъедал выданные пенсионером бутерброды и дремотно блаженствовал. Макарыч сегодня выжал из него последние соки, затем пришлось сдавать фотохимию в УПК. Там на ставке мастера сидел также пенсионер, но как-то злой и нелюдимый. Как такого ценного кадра занесло в преподаватели, было непонятно. Мастер УПК, похоже, подозревал, что Иннокентий не тот, за кого себя выдает. Так что бромиды и йодиды серебра вперемешку с гидрохиноном и метолом будут ему еще долго сниться.

Но, слава партии, основные зачеты позади, впереди практическая практика. Которая, к счастью, проходит в их краснознаменном гвардейском фотосалоне имени «Юпитера» под чутким руководством двух старых «кровавых чекистов». Осталось настроиться и приступить. Ага, если только отдадут вовремя все документы в ЖЭКе. В кои веки он внезапно всем понадобился. Еще бы. Взять вторым электриком бывшего подводника, что не выныривает из «синевы», много ума не надо. Только вот кто за него нынче работать на участке будет? Строева слишком поздно спохватилась и сейчас кусала локти.

— Ты, Иннокентий, главное — не смущайся и не давай собой никому командовать. Строй мордой кирпичом, соглашайся для виду. Наше все — можно мне на минуточку, вас здесь не стояло, знать ничего не знаю. Как залезут на холку, так и скатятся.

— Угу, — Васечкин сосредоточенно пытался навести резкость на негативной проекции. — Сколько делаем?

— Три засечки. Начни от секунды. Пленка слабая, а это, значит, что?

— Контраста не будет.

— И?

— Повышаем температуру раствора.

— Правильно! Зачет. Коньяк сдашь комиссии.

Кеша заржал. Вот бы везде его так учили. Доходчиво с юмором и без претензий на мудрость. Но больше всего ему нравилось то обстоятельство, что ни Мартын Петрович, ни Фрол Никодимыч никогда не кичились перед ним своим возрастом и опытом. В их кругу главенствовал другие понятия — бери сколько можешь, тебе еще нальют от души. Эх и куда потом все подобные люди делись? В московских офисах и автосалонах вместо дружеской поддержки скорее получишь подсечку или навет.

— Двойка с половиной.

Кеша учился оценивать «пробы» на красном свету. Высший шик и блеск для лаборанта.

— Делай!

Васечкин сунул листок бумаги двадцать четыре на восемнадцать под фотоувеличитель и прижал края специальной рамкой. Реле уже было выставлено на нужное для засветки время, осталось лишь нажать кнопку. Пусть в будущем процесс обработки станет намного комфортней, зато исчезнет таинственная атмосфера настоящей «мокрой фотографии».

После экспонирования бумага ловко «рыбкой» ныряет в кювету. Аккуратно двигаем её с помощью пинцета в растворе. Переворачиваем. Проявитель перегрет, так что надо следить за проявкой, чтобы по краям бумаги не пошла вуаль. Есть! Брагин использовал фиксаж с квасцами, поэтому можно было обойтись без стоп-раствора. Ждем пять минут и перекидываем отпечаток в воду для промывки. Сейчас можно перекурить и доедать бутерброды. Кеша понимал, что подобная еда каждый день вредна, но пока ему на лыжи ЗОЖ становится было некогда.

— Годно! Но видишь по углам лёгкое затемнение? Что это значит?

Иннокентий угрюмо рассматривал блекловатое изображение, которое они совместными усилиями смогли вытянуть.

— Это значит, что свет в «Беларуси» не настроен.

— Ответ неправильный. Это означает лишь то, что ты завтра начинаешь затирать эту пластину, чтобы сделать её матовой! — ехидный дедок подал курсанту тоненькую стеклянную пластинку, завернутую в вощеную бумагу. Её Кеше предстоит сделать годной с помощью банальной наждачки. И ведь не откажешься! Ему самому работать на этом агрегате. Так что и Фрол Никодимыч прав. Обустраиваться везде нужно самому!

Около подъезда, где проживал свои последние дни Васечкин, его ждал сюрприз. На скамейке виднелась знакомая стройная фигура.

— Настасья Дмитриевна, какими судьбами! Решили проследить, чтобы я их служебной квартиры ничего не утащил?

— Все шутишь, Кеша?

— Тогда чего ждешь? Вроде все обговорили? — тон у Кеши был жесткий. Не до политесов. Последние недели дались ему нелегко. И меньше всего ему сейчас нужны были очередные романтические разборки. Даже от такой красотки с точеной фигурой.

— Мы можем поговорить?

«Ого, как глаза сверкают!»

— Ну, пошли. Только у меня ничего жрать нету. Некогда, понимаешь. Работаю по-стахановски за себя и того парня.

— Я пирожки напекла. С луком и яйцом, как ты любишь.

— С этого и надо было начинать.

Девушка фыркнула, а Иннокентий вежливо открыл дверь даме.

Но к пирожкам они смогли приступить лишь через полчаса. Васечкин пытался принять ванные процедуры, но кто-то наглым образом их нарушил. Так, мокрыми и голожопыми и бухнулись на скрипучую кровать. Воздержание сыграло злую шутку с молодыми организмами обоих.

— Бери еще.

— Спасибо.

Васечкин жевал и думал. Не к добру этот визит.

— Кеша…

— Я двадцать третий год Кеша. И что?

— Я вот что подумала. Давай уедем?

Васечкин удивленно отставил чашку с чайным грузинским напитком и внимательно посмотрел на Настю.

— Это куда?

— В область. Я же там учусь заочно. Понимаешь, родители мне плешь проели в старших классах — поступай и поступай! И обязательно высшее! Ну и что? Приехала в Ленинград, а там вдоль аллеи около института сидят эти…

— Кто эти? — Кеша налил себе еще чаю. После трудного дня так здорово выпить горячего чаю, поесть вкуснящих пирожков и подвигать чреслами в жарком лоне.

— Южане! Сидят на скамейках целыми семьями и их так много. У меня сердце так и ёкнуло.

— Не поступила, потому что эти проплатили? — ситуация была знакома, но все равно удивила Иннокентия. Вон откуда ноги старой и доброй традиции растут! А ведь до конца советской власти еще шестнадцать лет. Это же еще целое поколение коррупционное вырастет!

— Как ты такое можешь говорить?

— Ладно, будем считать, что у них в Питере в среде масонской профессуры имелись связи.

— Возможно, — со вздохом согласилась Настя. — Вернулась домой ни с чем, там ругань, скандал. Никуда уже не хотела поступать, пошла работать.

— И?

— Папа устроил меня заочно в областной педагогический.

— Хочешь учителем работать? Отчасти у тебя получается.

Настя вспыхнула, а с плеча слетела полотенце.

— Не смейся! Это филологический факультет. Английский язык в современное время невероятно важен.

— Вот с этим я полностью согласен. Будешь меня учить? Так сказать, в порядке педагогической практики? Начнем со слова ножка.

— Тебя, деревенского оболтуса?!

— За оболтуса накажу. Поворачивайся попкой.

— Кеееша!

— Нет, Настя. Я же с самого начала тебя предупреждал. У меня нет крепких отношений в планах. И никуда пока я не поеду. А тебе нужно учиться и устраиваться по жизни. Найдешь себе правильного парня, выйдешь замуж, нарожаешь детишек и будешь жить поживать, добра наживать.

Затем Иннокентий вспомнил, что рассказывали ему родители про девяностые, и замолчал.

«Да ну его на фиг. Живи, девочка, лучше для себя!!»

Насте Дмитриевне его мысли и голимое ёрничание жутко не понравились. Она начала молча собираться, совершенно не стесняясь наготы и разбросанной по полу одежды. Девушка, фыркая, натянула на себя трусики и юбку.

— Я хотела, как лучше.

— Лучше кому, Настя? Ты, как и твои родители, видишь только себя. А мои желания тебе побоку.

Комсорг порывисто повернулась:

— То есть ты серьезно… с фотографией?

— У меня же дед был известным в области фотографом. Чем я хуже?

Настя от удивления даже забыла надеть лифчик, щеголяя перед Васечкиным обнаженными полушариями титечек. И это его отвлекало от мыслей.

— Ты здорово изменился, Кеша.

Но в одном Кеша из двух миров совершенно не поменялся. Дают — бери.

— Ай! Юбку не порви!

В ЖЭКе его встретили подчеркнуто хмуро. Макарыч бросил на стол какую-то бумажку:

— Держи бегунок, и чтобы сдал все инструменты до конца рабочего дня!

Иннокентий не поверил своему счастью. Неужели сегодня последний день работы электриком в жилищно-коммунальном хозяйстве?

— Таки все?

— Васечкин, вот ты скажи, кто у тебя там наверху есть? Звонили с горисполкома.

— Наверное, по линии УПК. У меня ведь практика начинается.

— Ну-ну, — судя по взгляду, Шошенский ни разу не поверил в отговорку. Тот еще ушлый жук. — Но ты дорогу не забывай, если что.

— Спасибо на добром слове.

Сначала Васечкин сдал все имеющееся у него казенное добро. С этим в СССР было строго. И наказания за хищения социалистической собственности больше, чем украденное у частников. На стол легли относительно чистая роба, начищенные до блеска кирзачи и инструмент в потертой сумке. Новая уже была его собственная. Подарок соседа автомобилиста. Да и часть инструмента взята у пролетариата на стройке в результате «обмена опытом и жидкостями».

Помощник Макарыча с недовольным видом глянул на полупустую сумку, но возразить ему было нечем. По списку сдано все. Пусть и старое, и убитое. Какое уж выдали! Затем бухгалтерия, профком и комсорг. Везде нужны штампы. Если профкомша вздыхала по поводу утраты ценного молодого специалиста, то Настя Дмитриевна даже не подняла глаз. Тяжело с женщинами, но и без них хреново. Ни вставить, ни вынуть. И даже поругаться не с кем.

Выйдя из конторы, Васечкин выдохнул. Неужели первый этап квеста позади? В принципе он еще неплохо отделался. Попасть в иной, зачастую жутко непонятный мир. Как-то устроиться в нем, выжить и получить некие преференции. К тому же сделать успешный шаг вперед. Стрельнув у знакомого сантехника сигарету, Кеша присел на лавочке. Хотелось малость передохнуть и подумать. Что он имеет на данный момент?

Практически получены корочки лаборанта. Еще три месяца и будет диплом фотографа. Со всеми вытекающими.

Освоены навыки электрика. В жизни пригодится.

От деда местного Васечкина осталась раритетная немецкая техника. В столице за нее можно сменять много плюшек. Даже в этом времени. Кеша был в стопроцентно уверен.

Появился некоторый круг знакомств. Не все из них одинаково полезны, но своя ноша не тянет. Во всяком случае пока Кеша об этом думает. Реальность советского образа жизни сильно отличалась, как от воспоминаний дедов СССРовского разлива, так и воинствующих хипстеров. Временами Петрову из будущего казалось, что он все-таки лежит в дурдоме. Таком добродушном и пахнущим нафталином.