Институт

- Борис, а ты-то что теперь делать будешь? Тот пожал плечами:

- Новых буду набирать.

Директор усилил давление:

- Новых - это хорошо. Одна проблема - где ставки брать? Люди-то от тебя со ставками уходят. Ну, хорошо, в Институте сейчас есть несколько ставок - один старший, один младший, и два лаборанта. Их я тебе дам. А остальные?

- Наберу потихоньку. В Академии попрошу. Еще где-нибудь.

- Может получиться. Но ведь это немалого времени потребует. Я-то, конечно, поддержу. Босс, я уверен, поддержит, но все равно - пока письма, пока утверждения, пока конкурсы, пока реальные люди появиться... Год, ведь, как минимум...

- В общем так...

- Вот-вот. А у меня министерство на шее. Ты ведь знаешь, что лаборатория утверждается как самостоятельное подразделение, только если в ней не меньше восьми человек, включая завлаба. А у тебя только пятеро получается. Ну, квартал еще можно потянуть. А год... Сам понимашеь,

- Так что же делать?

- Давай мы вот что сделаем - пока ты недостающие ставки будешь искать, мы тебя, чтобы гусей не дразнить, переведем из завлабов в руководители группы. И в рамках правил и в зарплате практически не потеряешь. А если ставки достанешь, то мы вновь лабораторию утвердим. Идет?

- Подумать надо...

- Ну, ты думай. Только не очень долго, чтобы мы на следующем Ученом Совете с этим вопросом закончили. И ищи пока людей на ставки, что я тебе сейчас даю.

На этом разговор закончился, но все понимали, что для Знаменского предложенное решение смерти подобно - все его просьбы о новых ставках Директор наверняка заблокирует, а опускаться с завлабского уровня на уровень группы на неопределенно долгий срок Борик и сам не захочет. Да, к тому же, и где гарантия, что через какое-то время группа не выступит с таким же письмом, как сейчас выступила лаборатория? Директор-то тот же остается!

Поэтому никто особенно не удивился, когда на следующем ученом совете вместо утверждения новой группы для Знаменского была оглашена информация о его уходе по собственному желанию. Директор, конечно, был человек жалостливый - поймал таракана, лапки оторвал, отпустил. Да и потом слишком уж долго он Знаменского не доставал. Правда, на первом месте, куда тот сунулся, ему дали от ворот поворот уже после конкурса, буквально перед самым выходом на работу. На втором, как-то быстро выяснилось, что Знаменский вдруг оказался невыездным, а тот институт как раз совместную работу в венграми вел, так что невыездной завлаб им оказался ни к чему, и буквально через два месяца после начала работы ему пришлось уходить. В третьем месте тоже какая-то чепуха приключилась. Вот, кажется, только после этого он стабильно осел в крошечном институтике ведомства, которое от их институтских дел так далеко, что там и имен Директора и Босса, похоже, и не слыхали. Ну, и слава Богу. Может, до пенсии спокойно доработает…

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. КГБ - ДРУГ ЕВРЕЕВ

I

Евреев в Институте было довольно много. Особенно, по тем временам и по сравнению со многими другими научными учреждениями, руководители которых проводили жесткую кадровую политику и не желали иметь дело с подозрительными инородцами, которые, к тому же, того и гляди подведут под монастырь в связи со своей генетической тягой к перемене мест. Еще при первом знакомстве с Институтом и его сотрудниками Игорь отметил про себя довольно заметную прослойку еврейских лиц и фамилий среди сотрудников. С одной стороны, он воспринял это вполне одобрительно, а с другой - почти как должное. Дело в том, что сам Игорь, хоть и был евреем, но в течение своих прожитых в Союзе тридцати с гаком никаких связанных с этим сложностей и неприятностей или, точнее, никаких особых сложностей и неприятностей, он не имел. Разумеется, в детстве поддразнивали, но достаточно беззлобно, так что даже ни с кем подраться или просто раздружиться ему из-за этого не пришлось. И в Университет он поступил на удивление легко, хотя потом сокурсники-евреи из других городов и говорили ему, что они как раз и приехали в Москву из своих родных мест, поскольку тут правила несколько более человекообразные, а вот если бы он попробовал со своими еврейскими лицом и фамилией ткнуться, скажем, в какой-нибудь киевский ВУЗ, то ему сразу объяснили бы, что к чему - никакие школьные медали и характеристики не помогли бы. Так что ему, можно сказать, повезло с местом рождения и обучения. Про кафедральные его годы и говорить не приходится - для зава, под которым он начал работать еще студентом и так все время до перехода в Институт и проработал, такой проблемы просто не существовало. Так что, пусть даже с других кафедр, где у власти стояли люди другого закала, разные истории до Игоря и доходили, но его самого все это как бы и не касалось. И хотя он отлично знал, что в стране происходит, и, как и положено нормальному человеку, да еще и еврею, переживал сильно и негодование испытывал несомненное, но при этом почти бессознательно решил, что судьба решила все эти проблемы пронести мимо него. Потому и воспринял ситуацию в Институте как вполне нормальную и только много позже понял, что на самом-то деле происхождение еврейской прослойки в Институте не имело ничего общего с интеллигентским неприятием любой великодержавности или национальной розни, а базировалось исключительно на соображениях сугубо прагматических.

Дело в том, что когда и весь гигантский научно-технический центр и являвшийся его часть собственно их Институт только создавались, вопрос укомплектования подготовленными кадрами стоял, так сказать, во весь рост. И сам по себе НТЦ и имена его руководителей, хорошо известные в узких приначальственных кругах, широкой научной общественности говорили не слишком много, и, невзирая на всяческие посулы, толпы выдающихся претендентов на имевшиеся многочисленные вакансии дверей с петель не сносили. А брать кого попало ни Генеральный, ни Директор, естественно, не хотели, разумно полагая, что доступная на рупь десяток серость яркими красками даже в их новом заведении не заиграет. Вот тогда-то и были выработаны два вполне себя оправдавшие подхода. Во-первых, они начали собирать толковую, но не имевшую особых перспектив для роста молодежь из Университета, сразу предлагая ей прыжок, как минимум, через ступеньку карьерной лестницы - именно так в Институте очутился и Игорь, а во-вторых, они решили привлечь к делу некоторое число уже завоевавших себе приличное научное имя евреев, которым в их собственных учреждениях - а таких по тем временам было немало - кислород перекрывали все сильнее, стараясь выжить их всеми доступными способами еще до того, как они подали заявление на выезд, чего, по мнению руководителей тех учреждений, они не сделать просто не могли, раз уж такая возможность у них имелась. А тут демонстрировались полное понимание, доверие и поддержка, предлагались почти идеальные условия для работы и даже маячило где-то на горизонте международное сотрудничество. Плюс к этому, умело распространявшаяся информация, что при уровне связей Генерального на самом верху, ему - а значит и его сотрудникам! - будет зеленая улица в чем угодно, включая и кадровую политику, лишь бы был прок, и успешно шла работа, призванная подтвердить высокий уровень советской науки (впрочем, в значительной мере, это было чистой правдой и на самом деле). Ну как откажешься? Вот так народ и пошел, и создал то самое слегка семитическое лицо Института, которое и увидел Игорь.

При таком раскладе истинное отношение руководства к определенной части своих сотрудников сильно отличалось от того, к чему привык Игорь на своей университетской кафедре. То есть, что там думал себе витавший в почти заоблачных сферах Генеральный, простым смертным знать было не дано. Можно было только догадываться по некоторым косвенным признакам. В первую очередь, по тому поведению, которое демонстрировал Директор игорева Института. Вот с ним никаких неясностей не возникало. Он полагал себя вполне цивилизованным рабовладельцем, выкупившим дюжину приговоренных к распятию за непокорный нрав рабов и предоставившим им стол и кров. За это - именно за это, поскольку жизненная философия Директора иного принципа, чем баш на баш, не принимала и даже не предусматривала его существования - они должны были денно и нощно на него молиться, непрерывно демонстрировать полную и абсолютную лояльность и пахать, как проклятые. Да - и группами больше, чем по два, не собираться. Достаточно было ему заметить, что на каком-нибудь институтском ученом совете группа завлабов с еврейскими фамилиями образовывала в зале заседаний кластер, располагаясь по соседству друг с другом, как можно было не сомневаться в том, что сразу же после совета он поинтересуется у каждого индивидуального представителя этого кластера как бы в шутку, но на самом деле совершенно всерьез, что это за еврейский заговор они готовят и на какую тему предполагают совместное выступление. Никакие оправдания не помогали, и душа его оставалась в смущении долгое время. Да, к тому же, при каждом мелком разногласии с представителями “выкупленной” общины, Директор немедленно начинал упрекать их в черной неблагодарности и красочно расписывать, в каком говне все они находились бы, если бы не его и Генерального благодеяния. Вот в таком, примерно, виде все и проистекало. Более того, впоследствии, начиная с какого-то момента, когда авторитет их учреждения и качество проводимых работ стали общепризнанными и в дополнительном вливании подозрительной по чистоте крови уже не нуждались, было, по-видимому, решено, хотя официально и не объявлено, что хватит баловства и пусть уж что есть, то остается, но в найме на работу новых евреев потребности больше нет. Тем более, что какое-то количество “облагодетельствованных” из их учреждения на историческую родину, все-таки, отбыло, и верховному начальству порядком надоело использовать свое высокое прикрытие для отмазывания от упреков недоброжелателей (а их, естественно, тоже хватало) в том, что было принято эмфемистически именовать “недостатками в идеологической работе”. Пора становиться, как все.

II

Именно с новой кадровой политикой дирекции и была связана очередная произошедшая с Игорем история. Дело в том, что при всей привлекательности их институтской жизни в глазах, как принято было говорить, широкой научной общественности, не слишком хорошо осведомленной о конкретных деталях внутреннего бытия Института – все-таки, привычка не выносить сора из избы заложена была в советском человеке генетически, да, к тому же, многие из деликатных особенностей институтской атмосферы объяснять посторонним было очень даже непросто, могли бы решить, что зажравшиеся сотрудники привилегированного учреждения просто выпендриваются и бесятся с жиру – некоторая текучесть кадров в Институте имела место быть. Причем текли, естественно, по преимуществу те кадры, которым в результате утекания терять было особенно нечего. Оно и понятно – скажем, завлабу или старшему научному найти хорошее место, да еще с тем же уровнем снабжения и оборудования, что и в Институте, было делом непростым, так что, обстоятельно взвесив все плюсы и минусы, такие люди обычно предпочитали оставаться в Институте, даже если кое-что им сильно не нравилось. Ну, держались подальше от Директора и его присных и делали себе свою науку. Во многие других местах бывало и не в пример хуже. А вот среди многочисленных мэнээсов и старших лаборантов робинзонкрузовской манеры подсчитывать всяческие “за” и “против” еще не развилось, спрос на них везде был немалый, а прелести независимых исследований и загранкомандировок им пока что не причитались по их невысокому иерархическому положению, так что терять им было мало чего и на подъем они были куда легче. Потому периодически и уходили в поисках лучшей доли. А мелким и средним начальникам вроде Игоря надо было заполнять ставки новыми квалифицированными кадрами. Жизненная, так сказать, рутина.

В тот момент Игорь искал старшего лаборанта, пригодного для работы с животными. Парень, который делал эту работу в лаборатории уже два с лишком года и Игорю очень нравился, резко решил уходить. Дело в том, что парень этот помимо своей лабораторной деятельности сильно увлекался ездой на мотоцикле и все свободное время проводил со своими друзьями из только зарождавшегося тогда в Союзе движения байкеров. Естественно, что и свой внешний облик байкер-лаборант или лаборант-байкер – кому что больше нравится - поддерживал в соответствии с требованиями своей малой социальной группы: ходил в черной коже, мотоциклетный шлем снимал, похоже, только в лаборатории и, может быть, в постели, щеголял наколками на всех доступных взгляду местах, в одном ухе носил круглую серьгу, а в другом просверленную пулю – ну, в общем, понятно. Игоря все это слегка веселило, но смущало не слишком, поскольку работал парень действительно хорошо и с умом, а вот Директор, с которым кожаный юноша, находясь при полном своем байкерском параде, имел неприятность столкнуться в институтском коридоре, выдал ему по максимальной программе, в самой, мягко говоря, неделикатной манере, да еще и в присутствии сновавших по коридору сотрудников, растолковав парню, что выродкам и дегенератам в его Институте не место, а место им в лагере (и, естественно, не в Артеке) или, если сильно повезет, в цирке, что вахта получит немедленный приказ не впускать никаких клоунов в здание Института, и что сам урод должен немедленно исчезнуть в ближайшем сортире и оставаться там, пока не сведет своих дурацких татуировок и не засунет себе вынутую из уха пулю сам должен понимать куда. Получасом позже, после того, как Директор выяснил, к чьей лаборатории несчастный “ангел ада” приписан, свою порцию помоев получил и Игорь. Ну, Игорю-то было не привыкать, так что он, упав в дерьмо, отжался, облизнулся и пошел работать, а вот сильно гордый лаборант однозначно высказался, что, дескать, в заведении, где начальником такой мудак и хам, он оставаться не собирается, и как ни пытался Игорь его отговорить, обещая надежно прикрыть от всех возможных неприятностей, заявление об уходе подал на следующий же день. Вот Игорь нового лаборанта и искал.

Пропустив через свой кабинет с десяток потенциальных кандидатов, рекомендованных друзьями и коллегами или просто откликнувшихся на объявление, выпущенное Игорем через отдел кадров, он, наконец, наткнулся на то, что искал. Опять это был парень – то ли Паша, то ли Витя, Игорь со своей плохой памятью на имена как-то прослушал, да еще и здоровый, как шкаф, но зато исключительно приличного вида и манер, без всякой мотоциклетной кожи, наколок и серег и, к тому же, с именно таким опытом работы, какой Игорю и требовался. Игорь облегченно вздохнул и велел парню, не отходя от кассы, заполнить все положенные анкеты, написать заявление о приеме на работу и быть готовым к появлению в лаборатории чуть что не на следующий день. Подождал, пока бумаги будут подготовлены, поставил на первой странице свою визу, отпустил парня домой готовиться к новой работе и тут же лично отнес всю папочку секретарше Директора для немедленного наложении начальством резолюции “в приказ”, поскольку никаких оснований не получить такую резолюцию или даже просто промедлить с ней он не видел. Попросил секретаршу позвонить ему, как только бумага будет готова, вернулся к себе и занялся текучкой.

Сосредоточиться на работе Игорю, однако, не удалось. Директорская секретарша позвонила почти сразу и, к его великому, удивлению не попросила зайти и забрать оперативно подписанную бумагу, а совсем напротив - передала ему указание немедленно и лучше даже бегом явиться к Директору в кабинет для каких-то выяснений. Что именно надо выяснять, Игорь себе представлял не очень, но к Директору, разумеется, заспешил, предположив по дороге, что тот просто хочет заодно с передачей подписанного лаборантского заявления выяснить какие-нибудь рабочие дела, а какие именно – сам и скажет, когда Игорь появится в кабинете. Вышло, однако, по другому. Секретарша махнула Игорю в сторону кабинета, и он, постучав, вошел. Дальше текст пошел, мягко говоря, занимательный. Директор, поднявшись из-за стола и не дав Игорю даже поздороваться, резко заговорил:

- Тебе что, проблем не хватает? Ты хочешь со мной нормальные отношения иметь или подставлять меня хочешь? Ты что под идиота косишь? Тебе старых неприятностей мало? Так я тебе таких новых устрою, что век не забудешь?

Совершенно ошеломленному Игорю удалось, наконец, вставить слово.

- А что случилось-то? С чего это вы на меня набросились? Может, для начала хотя бы объясните, почему столько шума?

- Сам понимать должен! – зло буркнул несколько откричавшийся Директор, по виду и интонации Игоря понявший, что тот и впрямь еще не врубился, - Ты кого мне в Институт тащишь?

- В каком смысле?

- В буквальном! Чьи бумаги ты мне “в приказ” подсовываешь?

Игорь совершенно растерялся от того, что Директор по совершенно неясной причине заостряется на такой мелочи, как зачисление какого-то старшего лаборанта.

- Вы о чем? Об этом новом лаборанте, которого я вместо мотоциклиста беру? Так вы же сами того практически выгнали. Он после того, как вы его перед всеми дегенератом обложили, сразу и уволился. А мне же опыты надо продолжать. Вот и нашел подходящего. И не мотоциклист. И вообще – если вы начнете в такие мелочи, как лаборанты, влезать, то у вас на действительно серьезные дела просто времени не останется. Или тут что-то такое, чего я не понимаю?

- Все ты понимаешь! Просто выгодно под дурачка работать! Лучше бы мотоциклиста удержал. А то своих тянешь и делаешь вид, что так и надо.

Игорь начал догадываться, в чем дело, но решил удостовериться наверняка.

- Что значит – своих и как, собственно, надо на самом деле?

- А так надо, чтобы гусей не дразнить. Мало я евреев в Институт набрал? Сколько вас у меня? И все на хороших работах. И никому не на что жаловаться. Ну так поимейте же совесть! Сколько можно! Ладно, профессоров держу – так теперь вам и в лаборанты только евреи подходят. А перед КГБ мне опять отдуваться? Что у тебя других кандидатов не было?

Игорь убедился в том, что его догадка была правильна, и, в свою очередь, начал закипать, что, в общем-то, ему было не особо свойственно.

- Во-первых, никого и никуда я не тяну. Во-вторых, подбираю таких, кто сможет работу выполнять, за которую вы сами с меня же и спрашиваете. И как всегда, с руганью и криком. И в-третьих, я вам не гестапо – лаборантам национальность проверять. Тем более, что у парня и имя, и фамилия, как вы сами легко можете убедиться, совершенно нейтральные, да и на еврея он не похож. А и похож бы был, так я все равно не в пятый пункт заглядываю, а по другим параметрам людей оцениваю – кто для работы хорош, того и беру. И вы меня знаете – буду на своем настаивать!

- Ты мне тут целку не ломай! Ишь, какой принципиальный! Я, значит, гестапо, а ты голубчик. Чистыми все хотите за моей спиной оставаться.

- А причем тут ваша спина? Пожалуйста, я с удовольствием всем буду говорить, что вы не хотели этого парня брать, а я вас уломал. Пусть на меня собак вешают, если вобще кому-то в голову такое паскудство придет.

- Придет, милый. Еще как придет. Знаешь, сколько у нас с Генеральным уже бесед в КГБ было, что мы одни в таком количестве евреев держим? Готовим, так сказать, кадры для потенциального противника. А мы отбиваем вас, что есть сил. А вы вместо спасибо только наглеете. Но теперь все – даже мы ничего больше сделать не сможем. И не станем. Есть строгая инструкция КГБ – евреев больше не брать. Вот и не будем. Прямо с твоего протеже и начнем.

- Какая инструкция? Что вы говорите? Такого даже раньше не было! Кто такое подписать может? Не Гиммлер же у нас у власти. Покажите мне эту инструкцию или визируйте парня! А и покажете, так я хоть до Политбюро дойду, но узнаю, кто это такие инструкции пишет, подписывает и в жизнь претворяет! Слава Богу, не при нацистах живем. И даже не при Сталине.

Директор, зная, что когда на Игоря, что называется, “находит” (а сейчас он почувствовал, что Игорь задет сильно и именно это и происходит), то голосу разума он внемлет не слишком и в разговоре, а то и в действиях, может дойти черт знает до чего и подставить не только себя, но и свое руководство, перегибать палку тоже не хотел и попытался подвести марксистский базис под жилетку.

- Ну что ты кипятишься. Сам знаешь, что вокруг творится. А ваш брат все равно спокойно сидеть не может. Но я из-за какого-то вшивого лаборанта неприятностей не хочу. Другого найдешь. И уж если тебе так по поводу инструкций любопытно, то вот в КГБ и выясняй. Пожалуйста! Они тебе прямо за счастье почтут разъяснить. И при ком ты живешь – тоже объяснят тебе во всех деталях. Приемная у них на Кузнецком, если тебе это еще не известно. Ну, а пока ты к ним еще не сходил, забирай свои бумаги и больше меня этим делом не тревожь. Неужели тебя прошлый опыт ничему не научил?

- И схожу, и спрошу, и разберусь, и к вам обратно за подписью приду, - уже несколько спокойнее сказал Игорь, забирая протянутую ему папочку и покидая кабинет под саркастическое директорское:

- Ну-ну…

III

В свою лабораторию Игорь шел как оплеванный. К тому же в дважды повторенных словах Директора о его, Игоря, прошлых неприятностях – а Директор ничего просто так не говорил, тем более, дважды – ему явственно была слышна угроза, что ему совсем не нравилось. Тем более, что вспомнить действительно было что. Не было сомнений в том, что Директор адресовался к имевшему года за три до того разбирательству на парткоме всего НТЦ игорева дела, возникшего на основе адресованной парткому анонимке. Тогда, неизвестный борец за чистоту советских научных рядов бдительно предупреждал (а, может, и предупреждала – кто станет разобраться в половой принадлежности анонимщика?) партком (и, разумеется, компетентные органы, поскольку анонимка заботливо информировала о направлении копии письма и в КГБ), что Игорь устроил из своей лаборатории перевалочный пункт по отправке советских ученых еврейской национальности за границу – то есть в Израиль и даже, что еще страшнее, прямо в США. В качестве доказательства такого обвинения анонимка сообщала, что за последние два года из лаборатории Игоря эмигрировало трое молодых специалистов, никто из которых более года в Институте не задержался. Объяснение такому массовому явлению может быть только одно – скрытый агент сионизма, то есть Игорь, пользуясь недостаточной бдительностью и даже, можно сказать, мягкотелостью институтских властей, берет к себе на работу тех, кто планирует предательский отъезд и чья гнусная антисоветская суть уже стала ясна коллективам их предыдущих учреждений. Там их, в соответствии с требованиями компетентных инстанций, не желали терпеть и лишнего дня, а Игорь дает им возможность пересидеть на государственной зарплате оставшиеся до окончательного предательства месяцы, что не может до глубины души не возмущать честных советских людей. В заключение требовалось принятие решительных мер, из которых, судя по рекомендациям автора, увольнение было безусловно самой мягкой…

Справедливости ради, следовало признать, что все перечисленные неизвестным недоброжелателем отъезды действительно имели место. Но вот того, что Игорь соорудил из своей лаборатории такой как бы пересадочный пункт для отъезжающих сознательно и целенаправленно, сказать было никак нельзя. До такой степени солидарности с одними и оппозиции другим он как-то никогда не доходил. Скорее, сложившаяся ситуация была результатом причудливого смешения его интеллигентского конформизма, общей душевной доброты и на удивление прочно въевшегося в его инородческую кровь исконно русского “авось пронесет”. Иными словами, он, конечно, понимал, что кое-кто из обращавшихся с просьбой о работе долго задерживаться у него, да и вообще в Союзе, не предполагает – особенно ясно это было в отношении тех, кто приходил из мест вполне престижных, типа того же Университета, но сказать, что у него лаборатория не проходной двор, да и по шапке ему самому при слишком частом повторении таких ситуаций, в общем-то, тоже может перепасть, язык у него не поворачивался. К тому же, ситуация с отъезжающими ему была через друзей и родню – ехали тогда пачками - хорошо знакома, и он знал, что людей, как правило, заставляли увольняться со своих мест, как только становилось известно о том, что они подали на выезд - соответствующие инстанции торопились с такой информацией, как могли, то есть, задолго до того, как в каких-то неведомых высотах выносится решение отпустить - не отпустить. Ну, и каково тем крутиться без работы, а, значит, и без зарплаты? Даже вагонов разгружать и то на всех не хватит, или там улиц подметать. При всем при том и отказов хватало, а тогда история затягивалась на неопределенное время, и деньги становились еще нужнее. И как на таком фоне было не брать, когда возможность имелась, он себе представлял не очень, хотя знал, что многие другие даже в их, вроде бы, довольно беззубом, по большому счету, Институте отказывают и никакими угрызениями не терзаются. Нельзя было, конечно, полностью исключить и голос крови, подсознательно требующий помочь своим, но кто его там разберет подсознание это… Ну и, естественно, на чем-то неосязаемом или даже вовсе ни на чем основанная надежда, что как-нибудь все обойдется – в конце концов ведь работают же люди в течение какого-то времени и даже хорошие статьи публикуют к вящей, так сказать, славе институской - тоже играла не последнюю роль, хотя он и понимал, что насовать ему лыка в строку, если вдруг кому-то понадобится, можно будет по самое не хочу. Вот кому-то и понадобилось.

А парткому тогда, разумеется, надо было как-то реагировать. То есть, что значит – “как-то”? Надо было собраться, вызвать и строго осудить, чтобы другим было неповадно. Именно этим немедленно и занялись. К счастью – если вообще в таком контексте можно говорить о каком-то счастье – вся ситуация не стала для Игоря абсолютной неожиданностью. В Институте к нему относились неплохо, и один из парткомовцев конфиденциально сообщил ему о грядущем разбирательстве и даже сообщил по памяти примерное содержание зловредного письма. Так что Игорь, хотя и сильно нервничал, гадая, чем, собственно, все это разбирательство может закончиться, но мог хоть немного продумать свои защитительные аргументы. К тому же, помимо воли, его сильно интересовало, по какому сценарию будет развиваться обсуждение его проступков и какими словами будут пользоваться парткомовские деятели, требуя его к ответу. Впрочем, долго ждать не пришлось. И недели не прошло после полученного шепотом в коридоре предупреждения, как неизвестный ему до того голос девицы, выполнявший при парткому функции “подай-принеси-собери взносы”, сообщил ему по телефону, что парткомовский ареопаг желает видеть его на своем заседании в следующую среду. Его вопрос стоит в повестке дня первым и ему надо приготовиться ответить на вопросы о постановке политико-воспитательной работы (начались эвфемизмы) в его лаборатории. Уважительной причиной для неявки на партсобрание может быть только смерть.

В ту самую среду заседание, ради которого вежливый Игорь даже нацепил редко носимый галстук, развивалось, по-видимому, вполне по протоколу. Внушительно выглядевшая дама из научно-организационного отдела, которая была на тот отчетный период секретарем парткома и лично вела заседание, церемонно представила Игоря, приглашенного в комнату, где собрался ареопаг, минут через десять, после того как собрались сами парткомоцы, присутствовавшим, хотя все они его и так знали, уж во всяком случае, хотя бы в лицо - неудивительно после стольких лет в Институте. Игорь выдал общий, несколько скованный поклон. Партийная начальница с положенной случаю высокопарностью начала:

- Теперь следующий вопрос повестки дня. Сейчас, когда партия и правительство уделяют такое внимание организации и развитию научных исследований в нашей стране, исключительно важно правильно нацеливать ученых, особенно, молодых, на решение важнейших народно-хозяйственных задач. И это проблема уже не только и даже не столько чисто научная, сколько политико-воспитательная. За что и насколько болеют душой наши молодые специалисты? С каким запасом патриотизма и любви к Родине они приступают к решению стоящих перед ними научных задач? От того, как именно они ориентированы, в том числе, и своим непосредственным руководителем, успех их работы зависит не меньше, чем от владения теми или иными методиками. Вот мы и решили пригласить на заседание одного из наших молодых завлабов, чтобы он рассказал нам, как именно он воспитывает он молодежь у себя в лаборатории. Что ж, расскажите, а мы послушаем.

Игорь понял, что заходят издалека и про анонимку, во всяком случае, пока, упоминать не собираются. Он решил, что спокойнее всего будет сделать вид, будто он принимает все происходящее за чистую монету, и отвечать в том же ключе.

- Ну, для начала я хотел бы поблагодарить партком за то, что именно к моей лаборатории проявлено такое внимание. Во всяком случае, для меня это означает, что про нас в НТЦ знают, что само по себе лестно, если вспомнить, сколько у нас всего подразделений.

Игорь заметил, как несколько присутствующих переглянулись с некоторым смущением – дескать, что это за придурок, он что, не понимает, что его не хвалить, а дрючить вызвали – и понял, что тон он выбрал самый правильный. А потому бодро и продолжил:

- В смысле политико-воспитательном вы, может быть, захотите меня в чем-то и поправить. Буду только благодарен – завлаб я еще довольно свежий и не всему мог еще научиться. Так что для начала просто хочу вам рассказать, как я сам понимаю ситуацию. Как вы знаете, народ у нас работает, в основном, молодой, хорошо образованный и политически грамотный. Поэтому, скажем, политинформации проводить для них вряд ли целесообразно, равно как и вывешивать на стене вырезки из центральных газет. Все равно все важнейшие политические решения и новости в той или иной форме в лаборатории в течение дня обсуждаются – и в чайной комнате, и в курилке, и просто в разговорах, и, насколько я знаю, на основную линию нашей политики люди реагируют с полным пониманием. Это, как бы, данность. А вот количество и качество выполняемой работы являются для меня основными критериями того, с полной ли отдачей отвечают люди на заботу партии и правительства. Если человек проводит в лаборатории двенадцать часов вместо официальных восьми и за полгода нарабатывает материал на патент, который может принести стране и новый продукт и валюту за продажу лицензии за рубеж, или на пару статей, пригодных для представления в хорошие международные журналы, что, естественно, служит укреплению престижа советской науки, а, значит, и страны, то я считают, что человек ориентирован правильно и работает на пользу своего народа с полной отдачей. И, в общем, примерно такую команду мне и удалось подобрать. Если вы посмотрите на количество поданных патентов и опубликованный статей в расчете на одного сотрудника, то я думаю, что вы со мной согласитесь. К тому же…

- Да-да, - неожиданно перебила Игоря секретарша, понимая, что его несет не туда и чем больше он будет говорить про публикации, тем труднее будет вернуть его к вопросу об отъезжантах – мы, конечно, знаем про ваши несомненные успехи. Но воспитательная работа, все-таки, шире, чем это. Вот вы сказали, что вам удалось подобрать хорошую команду. А вы не можете сказать нам, какими именно критериями вы руководствовались и руководствуетесь при подборе кадров? Что для вас важно, а что не очень?

- Теплее, - прикинул Игорь – но тактику менять пока рано.

- В общем-то, самыми очевидными. Примерно теми же, какими, насколько я помню, руководствовались генеральная дирекция и Директор нашего Института, когда приглашали на работу меня и моих коллег (выкусили - вот теперь поспорьте с Генеральным!). Во-первых, хорошее образование. Пусть это не прозвучит снобизмом, но обычно оказывается, что выпускники, скажем. МГУ, Физтеха или МИФИ, обладают большим потенциалом. Во-вторых, опыт работы. Конечно, если человек занимался примерно тем же, чем ему предстоит заниматься у меня, так я, при прочих равных, возьму его скорее, чем того, кого надо обучать от нуля. Хотя некоторых и обучали. Потом, конечно, стараюсь понять, действительно ли человека работа интересует или будет, как в банке, от и до сидеть и все. Это обычно сразу видно. Да, может, конечно, и глупо, но всегда спрашиваю, занимаются ли люди спортом и играют ли в шахматы. Я понимаю, конечно, что это мой индивидуальный подход, но как-то получается, что спортсмены, если не за сборную Союза выступают – те заняты очень, и шахматисты склонны к нетривиальным решениям и вообще и работают много и без устали и соображают хорошо. Потом…

- А на анкетные данные вы хоть какое-то внимание обращаете, - уже во второй раз перебила Игоря секретарша.

- А на какие? Поскольку почти исключительно молодежь, так все комсомольцы. Судимых ни разу не попадалось. Родственники за границей в наши дни, вроде бы, криминалом не являются, да все равно это случаи, если так можно выразиться, эксквизитные. А на что еще смотреть-то?

Секретарша несколько смутилась, поскольку явно не хотела открыто и во всеуслышание говорить, что именно она имеет в виду. Игорь же, со своей стороны, решил, что будет валять примерного дурака до тех пор, пока не заставит ее или еще кого-то из присутствующих высказаться прямо и уж тогда найдет, что сказать в ответ.

- Ладно, об этом потом. А пока что скажите, а как у вас с текучестью кадров.

- Ну, как с текучестью… В общем и целом пожаловаться не могу. Костяк хороший. Но, конечно, некоторые уходят. Немного, но уходят.

- А почему же уходят, если у вас так хорошо все организовано?

- Трудно какой-то один общий ответ дать. У всех свои причины. Вот недавно одна хорошая сотрудница уволилась – так буквально со слезами. Ей у нас очень нравится, точнее нравилось, и результаты вовсю шли. Но ей в один конец до работы почти полтора часа ехать. Пока детей не было – как то получалось. А вышла после декрета, так поняла, что не может. И сама устает, и ребенку меньше внимания, чем следует. Нашла работу близко к дому. Конечно, с нами никакого сравнения, но кто ее упрекнуть может? Со своим-то жильем у нас, как вы сами знаете, пока туго. Я уж об этом не один раз говорил.

Кое-кто из парткомовцев начал уже улыбаться, понимая, что ввести вопрос в нужное русло никак не удается. Поняла это и парткомовская начальница, решив быть попонятнее.

- А вам, все-таки, не кажется, что у целой группы ваших бывших сотрудников, которые у нас не задержались, есть нечто их всех объединяющее?

Игорь начал изображать полного идиота:

- Что вы имеете в виду?

- Ну, вот несколько человек у вас только по году или чуть больше провели. А потом и вообще из страны уехали. Чем же они у вас занимались?

- Да, действительно, Крейер, Серебровская и еще один лаборант, забыл фамилию, сильно не задержались. Но, на мой взгляд, с деловой точки зрения никаких претензий к ним нет и быть не может. Трудились они просто отлично – опять же, посмотрите на список наших патентов и публикаций. Сами увидете, как продуктивно они у нас отработали. Так что, чем занимались, выяснить несложно. Жаль, конечно, что уволились, но бывает.

Секретарша не выдержала и пошла в открытую атаку:

- А вам не кажется, что это бывает только с представителями определенной национальной группы, и именно их у вас в лаборатории оказывается куда больше, чем в среднем по Институту? Это что – случайность или целенаправленная кадровая политика?

Тут Игорь понял, что начинается самое неприятное и настал, наконец, подходящий миг выпустить так долго копившийся заряд, причем, без особого риска дополнительных неприятностей:

- Ах, вы вот о чем! Ну, не знаю даже, что и сказать. Я ведь, честно говоря, когда на работу нанимаю, в графу национальности не смотрю. Вы уж извините. Я смотрю, чтобы человек был с нужным образованием, опытом работы, способностями и желанием вкалывать. И, если вы посмотрите на все статьи, что моя лаборатория за эти годы напечатала, и на все патенты, что мы за эти годы получили, то должны согласиться, что такая кадровая политика себя вполне оправдывает, и на людей и мне, и Институту жаловаться грешно, поскольку именно они все и делали. А что они периодически от нас уходят, так мне тоже жалко, но что делать - куда у нас расти-то, если все более или менее престижные ставки тоже молодежью заняты. И куда они при этом уходят - для меня дело десятое, хотя я сам им только добра желаю. Приходится новых набирать и учить - вот и все. И если даже они из страны уезжают, то огорчаться можно, а возмущаться особо нечего - если бы это какое преступление было, то они бы в тюрьме оказывались, а не в Нью Йорке, скажем, или Тель Авиве. Во всяком случае, на нас они отработали по полной программе, а не отсиживались в ожидании отъезда. А что среди толковых ребят, которых мы нанимаем, а они – еще раз напомню - предварительно как следует попахав на нас, потом уходят и даже уезжают, оказывается столько евреев, так это не моя вина. Кто действительно толковый, тех и набираем. Дайте мне толкового татарина, и я его тут же и с удовольствием зачислю - только где его взять, толкового татарина-то?

Почему Игорю на ум пришел именно татарин, объяснить он и сам бы не смог. Тем более, что никаких особых положительных или отрицательных эмоций в отношении татар он не испытывал, а толковых татар встречал как раз нередко. Вот пришло как-то на язык и все тут! Хотя именно это высказывание и предотвратило всю предполагавшуюся парткомовским руководством выволочку. Дело в том, что не успел еще Игорь договорить свой дозировано горячий монолог, как с ужасом осознал, что сидящий за столом прямо напротив него весьма уважаемый и на редкость приятный по личным и деловым качествам немолодой профессор из соседнего отдела Равиль Махмудович Шакиров как раз татарином и является. Как только Игорь это сообразил, его залила волна такого смущения, что он, покраснев как факел, просто-таки застыл, неотрывно глядя на удивленно вскинувшего брови Шакирова. До остальных пикантность ситуации тоже дошла почти мгновенно, и почтенное собрание, включая и самого Шакирова, разразилось таким искренним и долгим хохотом, что когда он, наконец, затих, вернуться к серьезному обсуждению игоревых ошибок в кадровой политике никакой возможности уже не было, так что ему отечески посоветовали быть поактивнее в работе с молодежью и не ограничивать эту активность только научной стороной дела, после чего выпроводили из парткомовской комнаты, чтобы перейти к следующему, очевидно, столь же важному вопросу. Игорь удалился с облегченной душой, но все еще сильно смущенный и решил дождаться конца заседания, чтобы прямо на выходе принести Шакирову свои извинения. Ждать пришлось довольно долго, но, наконец, партком заседать закончил, и люди стали выходить из дверей. Вышел и Шакиров. Игорь догнал его в коридоре и, тронув за плечо, искательно заговорил

- Равиль Махмудович....

Тот продолжить не дал.

- Мой юный друг, - перебил он Игоря с совершенно искренней улыбкой, - я хорошо представляю себе все, что вы хотите мне сказать. Поверьте - никакой нужды в этом нет. Я знаю, что никакого злого умысла в том, что вы случаем ляпнули, не было, так что и каяться нечего. А такого веселья на парткоме я за последние лет десять припомнить не могу. Так что идите спокойно, радуйтесь, что отделались легким испугом и имейте в виду, что в будущем всегда можете на меня рассчитывать. И, кстати, не могу не отдать должного вашей сообразительности и удачно выбранной тактике разговора. Не такой уж я, говоря вашими словами, татарин, чтобы ее не понять. Молодцом!

Шакиров похлопал Игоря по плечу и удалился. Так история с анонимкой и закончилась.

IV

Так что сообразить, что именно имел в виде Директор, напоминая Игорю о его прошлых ошибках, было, прямо скажем, нетрудно. И так же нетрудно было догадаться, что второй раз сыграть в ту же игру, что и в первый, уже не получится, и если Директору захочется вновь привлечь ненужное внимание к кадровой политике Игоря, то легким испугом отделаться уже не удастся. Проще всего было заткнуться и забыть, найдя благовидный предлог для отказа понравившемуся Игорю кандидату. Сколько раз он уже в прошлом притормаживал по мелочам, понимая, что стену не прошибить, и уже зная, что невыносимое вначале чувство унижения и бессилия постепенно рассасывается, особенно, если приучить себя о таких случаях просто не вспоминать. Всегда ведь за все хорошее приходится платить, вот он и платит за возможность делать свою науку.

На словах все получалось хорошо, но на этот раз Игорь был взбешен настолько, что успокоиться не удавалось. А может просто это была последняя капля… Не разберешься. Однако, как бы то ни было, проведя бессонную ночь и получив полную моральную поддержку от отличавшейся куда большей нетерпимостью и обостренным национальным чувством жены, Игорь решил не отступать и будь, что будет. Вот, правда, что именно означает “не отступать”, он еще для себя не решил. Впрочем, одно было понятно – следовать совету Директора и отправляться в известную всей Москве общественную приемную КГБ на Кузнецком смысла не было. Неприятностей можно набрать полную шляпу, а добиться чего-то… точно, как Директор напутствовал – “ну-ну”.. Следовало искать другие возможности. Конечно, идеально было бы поговорить с каким-нибудь знакомым серьезным гебешником, но жизнь сложилась как-то так, что ни серьезных, то есть, в чинах, ни несерьезных гебешников ни у самого Игоря, ни у его ближайших друзей не водилось. Но задача была сформулирована, и Игорь стал думать.

Решение пришло неожиданно. Когда Игорь в своих умственных изысканиях от неких абстрактных гебешников перешел к перебору возможностей, которые предоставляла внутриинститутская жизнь, то он вспомнил, как некоторое время назад на заседании экспертной комиссии о необходимости строгой охраны государственной тайны в печати деловито вещал почти лилипутского роста надутый мужичок, представленный начальницей так называемого Первого отдела экспертам, в число которых входил и Игорь, в качестве куратора их НТЦ от районного управления КГБ. Интересно, что в заключение встречи ученых с курирующим их гебешником последний сказал, что помимо гостайн он вообще очень заинтересован в общении со специалистами и приглашает их к более тесному общения по вяскому необходимому поводу.

- Если понадобится что-то рассказать или обсудить, - сказал он тогда, - милости прошу. Обратитесь в Первый отдел. Если что-то срочное, они вас со мной соединят по телефону, а если день-другой потерпит, то они вас пригласят, когда я в Институте. Тем более, что бываю я у вас часто. В общем, не стесняйтесь.

Вот Игорь и решил не стесняться, тем более, что для этого куратора он был бы не совершенно посторонним и даже, возможно, подозрительным посетителем, а хотя бы по имени знакомым и вполне уважаемым руководителем среднего звена подведомственного Института, и следующим же утром звонил в обитую железом дверь Первого отдела. Встретила его хорошо знакомая начальница, которая подписывала Игорю, как и другим завлабам, по дюжине бумаг в месяц. Сначала мило улыбнулась, а потом откровенно удивилась, когда Игорь сообщил с ней, что ему срочно надо повидаться с тем самым малорослым гебешником из района, который отвечает за их Институт.

- Что за срочность?, - естественным образом полюбопытствовала она.

- Да так, надо один важный вопрос провентилировать.

- А я не могу помочь?

- Спасибо, но мне сказали, что этот вопрос исключительно по их ведомству проходит.

- А-а-а… - уважительно протянула начальница, решив, по-видимому, что Игорь хочет на кого-то настучать, - в общем-то мы его только завтра ждем. Дотерпит?

- До завтра дотерпит.

- Вот и хорошо. А завтра я вам часов в одиннадцать позвоню. Он обычно как раз к этому времени с нашими делами заканчивает. Я вас сразу и приглашу.

На том и расстались. Эту ночь Игорь тоже спал не слишком хорошо, волнуясь перед предстоящим разговором и пытаясь представить себе, какое именно направление такой разговор сможет принять, но все равно с без четверти одиннадцать сидел у телефона в своем кабинете. Начальница позвонила с английской точностью.

- Вас ждут, - коротко сказала она.

Разом вспотевший Игорь побрел знакомой дорогой к Первому отделу.

Ну вот – та же дверь, тот же звонок, та же начальница.

- Проходите, - сказала она, указывая рукой в сторону открытой двери, которая вела из большой комнаты, где раз в две недели заседала экспертная комиссия, в маленький и обычно недоступный взглядам случайных посетителей кабинет.

Игорь прошел. Дверь за ним закрылась как бы сама собой. В кабинетике за небольшим письменным столом сидел запомнившийся Игорю по той давней встрече комитетчик, который при виде посетителя из-за стола вышел и направился к Игорю с такой широкой улыбкой, как будто встречал давно утерянного и случайного нашедшегося близкого родственника, и с протянутой для пожатия рукой. Игорь протянул свою.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте-здравствуйте. Ну, и о чем вы хотели мне рассказать? - любезно поинтересовался гном, выпустив, наконец, руку Игоря из своего показательно долгого и мощного пожатия.

- Да я, собственно, не рассказать, а расспросить, - похерил его надежды на дополнительную информацию Игорь.

- Расспросить, - искренне удивился тот, - А о чем?

Игорь набрал дыхание и быстро, чтобы не успеть самому испугаться, заговорил или, точнее, выпалил:

- Хотел у вас выяснить, на основе какой инструкции или чьего распоряжения вы не разрешаете принимать на работу в Институт евреев?

Гном несомненно решил, что ему послышалось:

- Чего-чего выяснить?

Бояться было уже поздно. Игорь стал произносить те же слова спокойней и отчетливей.

- Выяснить, почему вы от имени КГБ или КГБ в вашем лице не разрешают принимать на работу в Институт евреев? И узнать, откуда исходит подобная инструкция, если она действительно существует, во что мне верить очень не хочется. Вот, вроде, и все.

Растерянность игорева собеседника была видна даже невооруженным и неопытным игоревым глазом, но как человек подготовленный и повидавший всякое и всяких, тот немедленно попытался перехватить инициативу и не начать отчитываться перед Игорем, что там, дескать, как и почему, а быстренько перевести в положение отвечающего уже самого Игоря.

- А с чего это вы вообще взяли, что евреев в Институт брать нельзя и что с таким нелепым запретом, даже если кто-то о таком запрете ни на чем не основанные слухи и распускает, то причем тут КГБ?

Снявши голову, по волосам не плачут. Так что Игорь мельтешить не стал, а совершенно честно ответил:

- Именно так мне сказал наш Директор, когда я принес ему на подпись заявление претендента на должность старшего лаборанта в мою лабораторию от вполне достойного, на мой взгляд, кандидата, оказавшегося евреем. Как только Директор этот факт из его анкеты вычитал, так сразу подписывать отказался и сослался на строгую инструкцию КГБ. Вы – КГБ, вот я в вам и пришел выяснить.

- Директор сказал? Он что, в своем уме?

- А я-то откуда знаю! Выглядел совершенно нормальным – не хуже обычного, да еще мне клизму влил на полведра, что я его подо что-то там подставляю.

- Нет, это какое-то недоразумение. Ничего подобного нет и быть не может.

- Вот и я так думаю, но Директор уперся, я, как вы сами понимаете, тоже, поскольку сегодня новых евреев не принимают, завтра старых увольнять начнут – мы все это уже проходили… И что же – мне спокойно дожидаться, пока и меня выпихнут? Естественно, мне разобраться хочется.

- Ну, что вы, - начал успокаивать Игоря гном – вы наш золотой фонд, как это так, чтобы вас увольнять! Вы себе таких глупостей даже в голову не берите!

- Ладно, меня, значит, не увольнять, а других все равно не брать?

- Да я же вам сказал – ничего подобного вашему Директору никто и никогда не говорил. Идите себе спокойно и работайте. И передайте вашему Директору, что вы у меня были и это досадное недоразумение решили.

Терять Игорю было уже все равно нечего, так что он продолжал нахальничать.

- Конечно! Сказал я это Директору и сразу все будет в порядке! Как-будто вы сами не знаете, что он мне тут же растолкует, что я от вас какое-то важное подтверждение или, там, резолюцию забыл получить, и он все равно ничего сделать не может. Я обратно к вам – а у вас для меня в обозримом будущем времени не найдется. Мне что, так и бегать от одного кабинета к другому? Я, все-таки, не мальчик, а ученый и, как вы сами говорите, неплохой. Мне бы лучше своим прямым делом заниматься. Так что вы уж, пожалуйста, очень вас прошу, вот сейчас и позвоните Директору и прямо при мне и скажите, чтобы подписывал, поскольку и инструкции такой нет и вообще вы со мной переговорили. Мне его секретарша сказала, что он у себя и еще часа два на месте будет. Все и решим.

Тем не менее, куратор за телефон не схватился, а несколько изменил тактику.

- Так кого, вы говорите, в штат зачислить надо, - вдруг начал он интересоваться деталями, - лаборанта?

- Нет, старшего лаборанта.

- А что, так трудно на такую должность сотрудника найти, что вы именно из-за этого кандидата готовы с самим Директором конфликтовать?

- Да я же вам объясняю, что я не из-за сотрудника, а из-за причины отказа!

- Так и я вам уже объяснил, что такой причины нет и быть не может, так что тут волноваться не о чем! А у вашего Директора, может, какие-то свои соображения, вот он и не хочет подписывать. А вы на пустом месте заостряете. Найдите еще кого-нибудь – что лаборантов что ли мало? А вот если какой уникальный специалист понадобится, так тут никто на его анкету, как я вас уверяю, и не глянет.

- Послушайте, - Игорь старался держать в рамках, - ну почему я вам советов и указаний не даю, кого в первый отдел, скажем, машинисткой зачислять. Мне ведь тоже виднее, кто для моей работы лучше подходит. Этот лаборант владеет парой довольно редких методик, именно поэтому я его и беру. Точнее, хочу взять, только вот все какие-то странные препятствия возникают. Любого другого, независимо от чистоты его анкеты, мне надо будет чуть не полгода натаскивать. А конкуренты-то наши, в том числе и за кордоном, на месте тоже не стоят. И почему мы всегда должны в роли догоняющих выступать? Чтобы какие-то предрассудки тешить? Так вы сами мне только что сказали, что никаких этих предрассудков и в помине нет. И все равны. И вообще и в ваших глазах, в частности. Я, конечно, не вас лично, а все ваше ведомство имею в виду. Так что давайте из пустого в порожнее не переливать. Или вы прямо сейчас даете добро и сообщаете об этом нашему Директору, или я завтра записываюсь на прием в московское управление. Раз уж начал, останавливаться не буду. Пусть они мне растолкуют, что у нас происходит. Или это только у вас... Пусть тогда меры сами принимают.

Куратор отступил к последней линии обороны.

- Ну вот, вы уже начальством мне угрожаете! А на самом-то деле, если я у вас о действительной нужде в отношении этого кандидата поинтересовался, так это только в его собственных и в ваших интересах - не более того.

- Как это? - озадачился Игорь.

- А вот так. Допустим, вовлекаете вы этого лаборанта в потенциально приоритетные исследования. Значит он, естественным образом, становится носителем соответствующей информации, которой мы с другими странами делиться пока не хотим. Теперь, допустим опять же, что этот ваш лаборант решит эмигрировать. Ну, в тот же Израиль, скажем. Для воссоединения семьи. Я уверен, что вы знаете, как много людей еврейского происхождения сейчас это делают. В любой другой ситуации - пожалуйста, зеленый свет в соответствии со всеми международными нормами и подписанными нашей страной документами! А тут у него вполне может заминка получиться. До той поры пока информация не устареет. Надо ему это? Или, скажем, захотите вы его с докладом на какую-нибудь международную конференцию послать, а у него в анкете заграничная родня имеется. Какой-нибудь перестраховщик решит придержать - у нас тоже пока всякие люди попадаются, и вы лишаетесь заслуженной возможности пропагандировать ваши и, соответственно, институтские успехи за границей. Полезно это для дела? Или, если он разными правдами-неправдами, все-таки, в эмиграцию выберется, то надо ли вам, чтобы вашими же открытиями вас, так сказать, и побили? И вам ущерб и стране. Вот о чем нам думать приходится, а не просто о пятом пункте.

- Вы извините, но это чистой воды демагогия! Вы же сами знаете, что в нашем Институте закрытой тематики вообще нет. Генеральный специально на ученом совете объяснял, что именно в целях свободного международного обмена он полной открытости придерживается. Что он, шутил что ли? О чем тогда вообще речь? О какой информации? А чтобы не опередили - больше работать надо и людей по деловым качествам набирать, а не по принципу как бы чего не вышло! И что касается его возможных выездов - невыездов, то о чем вы говорите? Это же просто несерьезно! Кто это у нас лаборантов, даже старших, на международные конгрессы с докладами посылает? Ему до такого уровня годы и годы расти - если действительно таким толковым окажется, каким кажется, то сначала пару лет на лаборантской должности поработать придется, потом или соискательство или аспирантура - так это еще года три-четыре, кто же на такой срок сейчас загадывать будет? Так что я заботу вашу очень ценю, но считаю сильно чрезмерной!

- Ну, может быть, вы и правы. Я просто, как лучше хотел. Но раз вы так настаиваете - будь по вашему. Сейчас вас провожу и сразу вашему Директору отзвоню, чтобы не препятствовал.

- Нет уж, прямо сейчас и, главное, при мне звоните, - настаивал вконец распоясавшийся Игорь, - вон телефон-то прямо перед вами стоит. А то потом вы станете говорить, что Директора застать не сумели и записочку ему черканули, Директор будет клясться, что никогда ничего от вас не слыхал, а со мной еще раз повидаться у вас никак времени не найдется - так все и кончится. Так что давайте ж прямо сейчас, раз уж мы так хорошо с вами поговорили. Директор у себя - я точно знаю.

Куратор неожиданно ухмыльнулся и стал набирать номер. Директор был на месте. И хотя Игорь мог слышать только одну сторону, а о реакциях второй стороны должен был только догадываться, произошедший разговор был настолько показателен, что Игорь запомнил его навсегда. Начать с того, что к человеку и возрастом и положением куда как старше себя комитетский представитель обратился запросто и даже на “ты”:

- Привет, - сказал он, - это я. Да, да - я. Слушай, у меня тут к тебе дело не совсем обычное. Сидит тут у меня один из твоих завлабов... Вот именно - он самый... Да знаю, знаю - не об этом сейчас речь... Он мне сказал, что ты со ссылкой на нас не разрешаешь ему зачислить в лабораторию какого-то еврея... Тем более... Если мы уж на лаборантах начнем принцип держать... А мы-то тут причем? Вот после таких ситуаций на нас и начинают всех собак вешать. А этого ни вам, ни нам не надо... В общем, не надо заострять... Да, не рекомендую... Я твоему завлабу сказал, что никаких препятствий не вижу... И он мне все четко и понятно изложил... Ну, нужен ему человек для серьезного дела - пусть и берет... Я же говорю, не возражаю... Что? Визу на документе поставить? Да ты в своем уме - когда это мы такие документы визировали?... А... Ну, конечно, звони... Так что считаем, что обо всем договорились... Он сейчас прямо к тебе со всеми бумагами придет... Ну, бывай...

- Довольны?, - спросил он Игоря, - Добились, чего хотели? Не будете теперь КГБ во всех смертных грехах обвинять? Идите, подписывайте у своего Директора все, что надо. Будут проблемы - заходите, не стесняйтесь. Дорогу знаете.

Игорь чисто интуитивно почувствовал, что просто уйти без приличествующей случаю благодарности будет как-то нехорошо. Достойные слова нашлись сами собой и, стараясь звучать совершенно серьезно и даже несколько взволнованно и, главное, не позволить и тени иронии обозначиться в произносимом, он торжественно заявил:

- Спасибо! Я был уверен, что советский офицер и коммунист именно таким образом и решит ситуацию. Поэтому к вам и обратился. Очень рад, что оказался прав. Очень рад. Всего вам доброго.

Совершенно ошалевший от подобного текста гебешник от души стиснул протянутую руку Игоря и уже почти по-свойски слегка пооткровенничал на прощание:

- Да что мы, не понимаем что ли? У нас вообще таких тенденций нет. Мой отец в отставку полковником вышел, так у него половина сослуживцев евреи были. Мой первый наставник тоже... Такие кадры поискать! Мы-то всей душой за нужных людей. А вот в административном отделе ЦК этого понять не хотят! Достали просто своими инструкциями... А, ладно... В общем, удачи.

На это высокой ноте Игорь покинул представителя организации защиты евреев и отправился в приемную Директора.

V

Директор, к удивлению Игоря, принял его немедленно. Более того, он сам вышел из кабинета в приемную и глядел на Игоря с каким-то не слишком понятным, но уж, во всяком случае, не с безумно возмущенным выражением в глазах. И заговорил тоже, хоть и в своей обычной манере, но без крика и угроз и не обращая внимание на прикинувшуюся мертвой секретаршу:

- Ну что, добился своего? Доволен? И чего, спрашивается, тебе, мудаку, неймется?

- Можно по порядку отвечать?, - спросил пребывающий на крыльях удачи Игорь, позволяя себе легкую тень иронии, - Своего я действительно добился. И добился бы в любом случае, чего бы мне это ни стоило. Насчет “доволен” сказать труднее. Как вообще можно быть довольным, если подобными выяснениями приходится заниматься, даже если в конце концов вы и подпишете. Вообще такого быть не должно! Вот как раз поэтому мне и неймется. Как раз – был бы мудак, сглотнул бы и заткнулся. А так - я же вам сразу сказал, что хоть выгоняйте, а с такими антисемитскими штуками я соглашаться не могу и не буду. Вот и не согласился. И КГБ тут не при чем оказался. Все сами перестраховываетесь!

- Нет, - сказал Директор, как бы даже пропустив мимо ушей краткое выступление Игоря, - эта вся болтовня на дурачков рассчитана. Стал бы так из голого принципа упираться. Знаю я вашего брата. Тут что-то еще замешано. Это что – родня твоя? Брат какой-нибудь двоюродный? Почему тогда сразу не сказать? В конце концов, тобой я доволен – зачислил бы родственника. А что до КГБ, так ты их разговорам не очень-то верь. Похоже, ты этого нашего мужика просто врасплох застал. Вот он и не стал скандалить. А раз он санкцию дал, то с меня взятки гладки. Так что на этот случай мне теперь наплевать. Но вот зачем ты так старался, я все-таки, разберусь!

- Да вы хоть слышите, что я вам говорю? Никакого подвоха тут нет! Нет - и все тут! Доходит, наконец, это до вас или нет? Просто не могу я больше на такие вещи подписываться! Неужели понять трудно?

- Ладно, хватит орать, - Директор, не обращая внимания на игорев запал, протянул руку вперед, - давай бумаги и жди тут.

Принял папочку и исчез за дверями.

- Ну что, можно ему что-то втолковать?, - обратился Игорь к директорской секретарше. Та дипломатично пожала плечами и ничего не ответила.

Хотя, по мнению Игоря, для визирования уже разрешенного вопроса хватило бы и полминуты, Директор не появлялся минут пятнадцать. Когда же дверь кабинета наконец открылась и Директор явил себя Игорю и секретарше, на лице его играла добрая и всепонимающая усмешка.

- Ну вот, получай своего кадра. Тоже ведь не с дураком дело имеешь. Сказал бы все сразу по честному, сразу бы и подпись получил. Хоть я бы тогда под КГБ и подставился, чего бы они там тебе ни врали. А то конька-горбунка изображаешь! По комитетчикам бегаешь! Дым коромыслом! А я должен время тратить, допирать, что за комбинации ты затеиваешь.

- Вы о чем? – ошарашенно спросил Игорь, автоматически забирая бумаги из рук Директора, - До чего это вы доперли, если допирать-то не до чего?

- Ладно-ладно… Со мной-то хоть можешь не темнить. Слава Богу, по написанному разбираю. А в бумагах все написано. В общем вали отсюда и не забудь только в кино пригласить, когда выйдет. Повод действительно достойный - каждому про себя охота в кино посмотреть, если возможность есть. Эх ты, герой документалистики!

Игорь безумными глазами посмотрел на Директора, на секретаршу и вышел из приемной, чувствуя себя участником какой-то абсурдисткой пьесы. Впрочем, фигура Директора была бы не зубам даже Ионеску. Правда, не пройдя и десяти метров до лифта, Игорь одернул себя и остановился проверить, действительно ли нужная подпись получена. Он открыл папку. Заявление о приеме, визированное Игорем, лежало прямо сверху. Поперек было крупными буквами написано “ОК (значит, отдел кадров) – В приказ”, и красовалась хорошо знакомая директорская подпись. Игорь пожал плечами и стал листать остальные документы, пытаясь понять, что из содержащегося в них натолкнула Директора на мысль о тайных интересах Игоря в этом сотруднике. Ответ обнаружился на странице листка по учету кадров, где содержались данные о родителях претендента на лаборантскую должность. В графе “место работы родителей” напротив имени матери стояло: “Главный редактор Свердловской киностудии документальных фильмов”! Значит вот где прихотливая фантазия изучавшего каждую строчку этой анкеты Директора решила, что именно желание Игоря увидеть себя героем или хотя бы персонажем очередной ленты свердловских документалистов и явилась причиной его неожиданной активности! Вроде как договорился – я вашего сына к нам в Институт беру, а вы про меня фильм делаете, чтобы на всю страну прославить – а когда дело срываться стало, испугался что и фильм тоже мимо пролетит, вот и дал свечку. Вплоть до КГБ. И ведь что интересно – именно это, в отличие от всех других мотивов, показалось Директору вполне уважительной причиной! Надо же иметь такую логику! Впрочем при его обычном жизненном принципе “ты мне, я тебе” чего-то другого и ожидать было трудно. Вот ведь… Дальнейший мысленный текст Игоря для печати не предназначен.

Хотя, конечно, через некоторое время он успокоился и философически подумал, что, как бы там ни было, а лаборанта он получил. Равно как и науку на будущее – если еще кого-то надо будет нанимать с проблемным пятым пунктом, то непременно выбирать так, чтобы среди родственников если уж не киношник, то хотя бы газетчик или художник обнаруживался! Директор поймет и поддержит, а если какие проблемы, то КГБ заступится. Жить можно!

И ведь жили же…

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. КРАСНАЯ КНИГА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРИРОДЫ

I

Как и положено любому мало-мальски уважающему себя советскому научному учреждению, научно-технический центр, где трудился Игорь, равно как и непосредственно игорев Институт были снабжены целым набором разнообразных подразделений, всесторонне охранявших государственные секреты от любопытных взоров потенциального противника, а самих сотрудников от возможного тлетворного влияния Запада. Отдел кадров заботливо отделял агнцев от козлищ, не позволяя последним проникать на священную территорию НТЦ еще на стадии рассмотрения заявлений о приеме на работу и всех сопутствующих такому заявлению анкет. Первый отдел заботливо информировал сотрудников о том, какие именно сведения не подлежат разглашению в открытой печати, а также осуществлял контакт с КГБ в лице курировавшего НТЦ сотрудника и, как было известно на неофициальном уровне, собирал, фильтровал и направлял по назначению сведения, поставляемые внутриинститутскими стукачами. Иностранный отдел держал под строгим контролем все отношения с заграницей и регулировал как приемы иностранных специалистов, так и становившиеся все более частыми загранкомандировки сотрудников. Экспертная комиссия после консультации с патентно-лицензионной службой давала добро на публикацию книг и статей. Ну, и все такое прочее. Не говоря уже о том, что все эти же отделы и комиссии повторялись по новой уже на уровне министерства. В общем, все были при деле.

Конечно, если бы начать выполнять все требования этих разнообразных служб полностью и неукоснительно, то и опубликованных статей сотрудникам видеть бы не пришлось, и иностранных гостей принимать, и уж, конечно, самим по заграницам раскатывать, но люди как-то приспосабливались, так что в конечном итоге и сами жить могли, и охранительным инстанциям позволяли делать вид, что они все держат в поле зрения своего всевидящего ока, и без их одобрения ни одна мелочь не происходит. Жизнь оказывалась сильнее инструкций. Тем не менее, именно из этого диалектического противоречия между многообразием реальной жизни и попытками поставить ее под постоянный и всепроникающий контроль надзирающих служб рождались типы и ситуации, которые, похоже, безвозвратно уходят сейчас в прошлое. Впрочем, горячиться не будем - как только разные перемены в конце концов ни оборачивались - иногда прямым возвращением к тому, что полагалось давно и навсегда минувшим. Как говаривал галичевский песенный герой: “Культ – не культ, а чего не случается…”

К счастью еще, и весь их научно-технический центр в целом, и игорев Институт в частности, к секретным или закрытым работам отношение имели самое минимальное. Получилось это не само собой (всепроникающая военка, разумеется, не преминула бы попользоваться прекрасно оснащенными лабораториями и уж как-нибудь нашла бы, что именно поручить им в разработку, действуя через руководство министерства), а благодаря усилиям Генерального, который очень хотел стать первым в стране по уровню сотрудничества с развитОй заграницей и понимал, что любая военка влечет за собой секретность, а любая секретность обрастет таким количеством запретов и ограничений, что не только о развитОй, но и о недорАзвитой загранице придется забыть. Вот он через самые влиятельные из доступных ему каналов и оградил свое хозяйство от ненужных сложностей, напирая на то, что открытые работы тоже важны и послужат, под его чутким руководством, укреплению престижа советской науки, а, стало быть, и страны в целом. По слухам, наверху поворчали, но согласились.

В общем, как бы то ни было, работа, а вместе с ней и жизнь, понемногу двигались. Конечно, как полагал Игорь, движение это могло бы проистекать с тем же, если не с большим, успехом и безо всех многочисленных охранительных мер и осуществлявших их подразделений. Но, может быть, такое мнение было отчасти связано с зигзагами его личной судьбы, то посылавшей его – для выяснения особенностей национальной проблемы в Советском Союзе! - к малорослому кагебешному куратору их Института, то выводившей Игоря через двери Первого отдела на высокие этажи министерской иностранной службы в связи с его предполагаемым участием в работе какой-то зарубежной редколлегии, то еще что-то из той же оперы – мог бы и поспокойнее сидеть… Многие другие, особенно, из тех, кто имел возможность сравнить их атмосферу с тем, что происходило в местах, знакомых им по предыдущим работам, считали, что условия у них настолько тепличные и либеральные, что даже и рассказывать кому неудобно. Все сходились, однако, в том, что организацию Генеральный построил уникальную, и в обозримом будущем изменений в ней ждать не приходится.

Тем большим было общее удивление, когда на одном из больших ученых советов, собиравших всю элиту их НТЦ, Генеральный, в очередной раз расписывая их безоблачное настоящее и еще более замечательное будущее, неожиданно сообщил, что замечательность их будущего отчасти связана и с тем, что принято решение о введении в штатное расписание НТЦ нового отдела, а именно Спецотдела, и, соответственно, о появлении новой должности – заместителя Генерального по режиму. Народ слегка подобалдел – как говорится, все у них было, только режима не хватало, но Генеральный быстро растолковал, что такой отдел нужен не столько для того, чтобы закручивать гайки (никто, естественно, не поверил), сколько для координации работы уже существующих Первого, Иностранного и Патентно-лицензионного отделов и для, так сказать, унификации канала связи с вышестоящими организациями, в первую очередь, с соответствующими отделами их Министерства, особенно, с учетом все возрастающего международного сотрудничества НТЦ. К тому же, сам по себе факт создания такого отдела, по словам Генерального, как бы даже повышал статус НТЦ, позволяя больше вопросов решать прямо на месте. И, к тому же, в качестве зама Генерального и спецотдельского начальника Министерство уже утвердило некоего Владимира Фомича Рогова, совершенно выдающегося человека, специалиста и организатора, который будет активно способствовать их общему процветанию.

- Не спрашивай, пьет ли, спрашивай, каков во хмелю, - негромко пробормотал сидевший рядом с Игорем начальник экспериментальных мастерских.

На том и разошлись, размышляя о том, а чем же в реальности предстоит заниматься Спецотделу и этому выдающемуся Рогову и как могут все эти пертурбации отразиться на индивидуальном бытии отдельных сотрудников.

II

Не прошло и месяца после того самого ученого совета, как целая бригада столяров и плотников уже заканчивала переоборудование пустовавшего на первом этаже административного здания большого углового помещения под шикарнейший – в этом мог, заглянув, убедиться каждый любопытствующий, пока доступ туда не прикрыли - кабинет с не менее шикарной приемной и рабочими местами для двух (!) секретарш и мощной дубовой дверью, а в институтских коридорах начали периодически замечать высокого и статного седоватого красавца совершенно кинематографического вида в идеально сидевшем и явно импортном костюмчике и в модном по тем временам узком темном галстуке с яркой алой полоской наискосок.

Поначалу о новом начальнике по специальной части мало что было известно. Разве что ни у кого не возникало сомнения, что приглашен он в их заведение лично Генеральным со всеми вытекающими отсюда правами и полномочиями. Производственные и вспомогательные отделы и институты, которые, в общем и целом, и так практически никаких контактов с подозрительной заграницей не имели, особого интереса к новому заму по режиму не проявили - раз назначен, значит так надо, и нечего лишний раз всеми этими делами интересоваться, себе же спокойнее будет. А вот в игоревом Институте, который благодаря неистовым усилиям Директора и, главное, общей толковости значительной части сотрудников, все заметнее выходил на международную арену, человек, которому отныне предстояло плотно курировать все относящиеся к этой самой арене дела и проблемы, вызывал интерес просто таки исключительный. Особенно, с учетом того, что отныне именно через его кабинет предстояло на финальной стадии проходить - или проползать, или пролетать, это уж как ему заблагорассудится - всем без исключения бумагам и делам: от заявки на посылку факса за рубеж или на проведение телефонного разговора с заграничным партнером и до предложений по организации разнообразных международных конференций, сотрудничеств и программ. Не говоря уже обо всех потенциально возможных в связи с этим командированиях как в дружественные страны Восточной Европы (желающих прокатиться по каким угодно делам в Монголию или Китай как-то еще не возникало), так и в недружественные государства Запада.

Поэтому заинтересованные лица использовали все возможные каналы, и постепенно из добытой по крохам информации начала вырисовываться следующая картина. Владимир Фомич Рогов был человек судьбы совершенно кинематографической. Как выяснилось, в течение чуть не двадцати лет он служил советским разведчиком-нелегалом где-то в Латинской Америке - то ли в Аргентине, то ли в Бразилии, а может даже и в Парагвае, не в мелочах дело - и под видом местного жителя плодотворно трудился на советскую разведку то ли ГРУ, то ли КГБ, кто их там разберет. Потом, по каким-то там их разведческим причинам он, таки, был разоблачен, арестован, судим и даже посажен в их латиноамериканскую тюрьму, но через какое-то время путем сложных комбинаций обменян на кого-то из западных агентов, в свою очередь, арестованных на бескрайних просторах нашей тогдашней страны. В результате он оказался на Родине, которую не видел чуть не четверть века. Прошел все положенные проверки, получил все положенные награды и в чине полковника был выведен, так сказать, за штат, поскольку обратно за кордон ему уже было нельзя в силу появившейся после разоблачения ненужной известности в кругах вражеских профессионалов, а преподавательские места в их системе были уже надежно разобраны теми, кто раньше сел и, соответственно, раньше вышел. Так что в качестве своеобразной и вполне почетной синекуры ему и подобрали пост заместителя Генерального по режиму, отмотивировав, не слишком заботясь о правдоподобии, появление такой должности в штатном расписании общецентровской дирекции непрерывным расширением международных контактов советской науки и техники и необходимостью держать эти контакты под надежным и квалифицированным контролем - как будто отдела кадров и первого отдела вкупе с кураторами из районного и городского КГБ было для такой важной работы недостаточно.

Но, как бы то ни было, Рогов в их заведении появился, и произошла забавная коллизия - человек, который двадцать лет вел свою каждодневную жизнь в относительно демократически устроенной стране с вполне развитой рыночной экономикой и соответствующим укладом, пусть даже и работал при этом на советскую разведку, теперь оказался в самом эпицентре совершенно иных и не слишком знакомых ему с практической стороны норм и правил режимного бытия. Неких последствий из такой ситуации просто не могло не быть.

III

Первый раз с новым режимником Игорь столкнулся, когда ему надо было отправить факс в Амстердам. Нужда в этом факсе была исключительная. Дело в том, что очередная статья из их лаборатории была послана в международный журнал, редакция которого находилась в Амстердаме, и примерно через три месяца после отправки рукописи Игорь получил письмо из редакции, в котором сообщалось, что статья вполне подойдет, и журнал готов ее напечатать, если авторы сделают кое-какие незначительные поправки, перечисленные в замечаниях рецензентов. Если редакция получит статью с поправками в течение двух месяцев, то она сразу пойдет в печать, а если авторы в два месяца не уложатся, то статья будет рассматриваться как новая и снова пойдет на рецензию, но уже другим рецензентам, которые могут высказать и дополнительные замечания, что публикацию, несомненно, отсрочит. Игорь быстро проглядел замечания. Они были пустяковыми, новых экспериментов не требовали, и всей правки было на пару часов работы. Порадоваться, однако, он толком не успел, поскольку тут же заметил, что письмо было ему отправлено как раз около двух месяцев назад, и до истечения опущенного ему на поправки срока остается всего одна рабочая неделя.

В общем-то, удивляться было особенно нечему: проблемы с почтой из-за бугра всегда были большими. Если на посланиях за рубеж отправлявшая их институтская канцелярия ставила свой штамп, из которого следовало, что содержащийся в конверте материал компетентными органами к отправке разрешен и дополнительного внимания бдительных почтовых властей не требует, то послания из-за этого самого рубежа никакого штампа о благонадежности, естественно, не имели. В результате, соответствующий отдел почтового ведомства, являвшийся составной частью государственной безопасности, в полном противоречии с разными там дурацкими законами о сохранении тайны переписки и всякой прочей либеральной чушью, работал с полной нагрузкой, внимательно эту самую переписку читая на предмет вылова нежелательной информации и, в конечном итоге, решая, стоит ли вообще доставлять именно эту корреспонденцию адресату. Учитывая, что в соответствии с естественным развитием событий количество корреспонденции из-за кордона на адреса советских учреждений и даже индивидуальных граждан непрерывно возрастало, а работников в этом читающем отделе, похоже, сильно не прибавлялось, то письма ожидали своего прочтения неделями и доходили (если доходили) до адресатов через самые невероятные сроки. На все жалобы недовольные получали один и тот же стандартный ответ, что задержка почты произошла за пределами границ Советского Союза, и отечественные почтари тут не при чем. Разумеется, все всё знали, но система работала, как было заведено. Отдельные случаи, подобные игоревому, никого не волновали. Кроме, естественно, самого Игоря, которому статью напечатать быстро и без повторной рецензии очень хотелось.

Понемногу поникавшие в советскую бюрократическую жизнь технические новшества типа факса давали ему на выбор две возможности. Во-первых, он мог срочно факсануть в редакцию просьбу о некотором продлении двухмесячного срока в связи с тем, что по не известным ему причинам, письмо дошло до него с сильным запозданием, и отправить исправленную статью авиапочтой так быстро, как только возможно, надеясь при этом, что благонадежный штамп канцелярии не позволит пакету пропасть в почтовых дебрях на обратном пути. Во-вторых, для еще большего ускорения и даже теоретически возможного укладывания в редакционные сроки он мог послать по факсу исправленную статью целиком, тем более что статья была довольной короткой, а оригинальные рисунки в редакции сохранялись и переделок не требовали. Игорь выбрал вариант номер два и пошел к Рогову за разрешением на отправку десятистраничного факса в далекую Голландию.

По начальным временам пребывания Рогова в их конторе попасть к нему было нетрудно, так что Игорь был допущен без промедления и сразу начал излагать свою просьбу поскорее завизировать факс. Первой реакцией нового режимника было искреннее удивление. Быстро просмотрев четвертьстраничную заявку Игоря и пролистав предполагаемую к факсованию статью, он озадаченно спросил:

- А я-то тут причем? Если вам надо статью послать, то это экспертная комиссия решает и Ученый Совет, но никак не я.

- Да нет, - попробовал разъяснить Игорь, - и комиссия и совет уже статью пропустили. И я ее уже отсылал. Просто редакция срочно просит кое-какую мелкую правку сделать для окончательного варианта, а письмо от них где-то задержалось, так что теперь время поджимает, вот я и хочу сразу всю правленую статью им факсануть, а то если почтой, то опоздаю и тогда по новой всё оформлять.

- Тем более! Если все уже разрешено, и просто мелкая правка добавлена, то что от меня-то требуется? Идите себе и шлите.

- То есть как это что требуется? Как это шлите? Виза ваша нужна, что мне можно этот текст в редакцию по факсу отправить. Иначе ведь операторша на факсе материал не примет.

До Рогова, казалось, не доходило.

- А почему не примет - тут же ясно видно, что это чистая наука и поправки к уже раз посланной статье, а не какая-нибудь посторонняя переписка. Пусть сразу и отправляет. Какие еще визы нужны?

Игорь начал слегка заводиться, не переходя, впрочем, границ приличия.

- Послушайте, есть же раз и навсегда установленные правила! Что бы там у меня ни было и как бы это ни было ясно, для отправки факса за рубеж требуется виза от того, кто эту отправку разрешает. Она фиксируется в журнале операторшей. Раньше визу ставил первый отдел, но нам на институтском собрании объявили, что теперь виза должна быть вашей. Я и действую согласно правилам. Не понимаю, почему такое простое дело требует какого-то дополнительного обсуждения!

- То есть вы хотите сказать, что моя виза нужна не только на всякие там переписки, приглашения и контакты с зарубежом по серьезным делам, но и на чисто научные послания, в которых я просто по определению ничего не понимаю? Вы еще мне скажите, что на новогодние поздравления тоже мое разрешение требуется! Кто такую чушь придумал?

Игорь остолбенел.

- Как это кто придумал? Вы и придумали! То есть, я не вас лично имею в виду, а ваше, так сказать, ведомство. Так всегда было. Во всяком случае, я другого не помню. И везде так. Есть виза - можно слать. Хоть науку, хоть поздравление с Новым Годом, хоть еще что.

- Вы что, серьезно?

- Куда уж серьезнее! Так что подписывайте поскорее, а то я и по факсу опоздаю, чем нанесу ущерб пропаганде достижений советской науки в зарубежных журналах.

Рогов совершенно сомнамбулически поставил свою подпись в заботливо указанной игоревым пальцем графе, и уже идя к двери с оформленной по всем правилам бумаге, Игорь все чувствовал спиной ошеломленный и даже какой-то несколько обиженный взгляд нового начальника по режиму, который на знакомых Игорю режимников уж очень не походил. Так что пока Игорь ждал в очереди на факс, а потом и подтверждения того, что факс отправлен и к адресату прошел, у него была возможность поразмышлять о такой странной реакции Рогова на самое обычное дело. Вполне разумная гипотеза, базировавшаяся на том, что было известно в Институте о прошлом нового комитетчика, сформулировалась довольно быстро.

- Конечно, - думал Игорь, - гебешник он и есть гебешник, но учили-то его всем гебешным ценностям и манерам чуть не четверть века назад, так что базисные установки, естественно, вросли в сознание и даже в подсознание навсегда. Но вот после этого ждали только полезных донесений, пока пахал он шпионом на благо Родины в условиях относительной демократии, к которой и привык как к нормальной среде обитания, поскольку подпитки отечественными правилами не проводили за их ненужностью в его латиноамериканской пампе или сельве. Кем бы он там ни был – но уж точно не безработным и не люмпеном, иначе как до нужных секретов доберешься - а для бизнесмена или чиновника и факс, и, скажем, международные телефонные переговоры это повседневная реальность, и, небось, никто и никогда у него разрешений на такие дела не спрашивал, равно как и ему в таких мелочах ни от кого зависеть не приходилось. Вот он и привык. И считает, что так и надо. А к нашим порядкам пока не обвыкся. И удивляется тому, что для всех, по двадцать лет по разным там сальвадорам с аргентинами не мотавшихся, совершенно обычно и естественно. Так, наверное, и под какой-нибудь аргентинский гимн автоматически вскакивал, а к нашему еще прислушивается, пока сообразит, что делать. Скорее всего, так оно и есть. Так что непросто ему будет в течение переходного периода. Но, скорее всего, привыкнет. Да и вышестоящие начальники мозги ему быстро откомпостируют.

IV

Естественно, не только Игорь, но и многие другие начали появляться в роговском кабинете достаточно часто. Во всяком случае, намного чаще, чем, похоже, Рогову хотелось бы. И появления их были, как правило, связаны с такими же мелкими и дурацкими проблемами, как та, что положила начало его знакомству с Игорем. Подписать факс, дать разрешение на телефонный звонок в куда-то там, одобрить прием на дому иностранного специалиста с женой, разрешить переселить недавно приехавшего из откуда-то там визитера из гостиницы, куда его определило на постой Министерство и откуда ему до работы полтора часа в один конец, в гостиницу поближе, и так далее. Каждый может этот джентльменский набор продолжить, куда ему хочется… И хотя, скорее всего, вышестоящее начальство компостировало роговские мозги с той же, если не с большей интенсивностью, что и мозги всего остального населения великого и могучего Советского Союза, но вакцинация, полученная Роговым в результате длительного пребывания там, где правильным советским людям долго делать нечего, свое действие, несомненно, оказывала.

Нет-нет, ничего такого – Рогов, как и положено, выступал на всех ученых советах, призывая к бдительности, тщательной охране государственных тайн как в печати, так и во всяких других местах, строго избирательному подходу как к посылке собственных специалистов на рабочие места за рубеж, так и к приему закордонных посетителей, и к разным другим шагам, направленным на защиту, укрепление и процветание, но звучало это у него как-то не слишком убедительно. Особенно, когда в качестве примеров недостаточной бдительности или нарушенной режимности ему приходилось приводить несанкционированные телефонные звонки зарубежным коллегам или не доложенные вовремя совместные выходы с несоветскими людьми в советские театры или рестораны. Если бы его мог слышать Станиславский, то наверняка бы произнес свое знаменитое: “Не верю!”. Но Станиславский его не слышал, а тем, кто обычно слушал, все это было настолько до фонаря, что даже и говорить неудобно. Потому никто и не замечал затаившейся в роговских глазах некой тоски.

Не заметил бы и Игорь, если бы, как все остальные, забегал к Рогову только за подписью. Но Игоря Рогов нередко задерживал потолковать, с изысканной вежливостью предварительно интересуясь, не отрывает ли он его от чего более важного. Наверное, потому, что именно с давнего Игорева визита по поводу голландского факса и началось роговское знакомство с реалиями режимного советского бытия. Тот-то, небось, думал, что ему предстоит непрерывно отражать атаки многочисленных закордонных “анти-роговых”, охотящихся за выдающимися научными секретами отечества, а ему вместо этого какие-то никому на хрен не нужные факсы подписывать… Ему бы Игоря возненавидеть после такого поворота событий как дурного, так сказать, вестника, а он наоборот – разговаривать стал. Вот в процессе этих разговоров Игорь и заметил, что Рогов, хотя и выглядит по-прежнему безукоризненно, но выражение в глазах имеет какое-то несколько затравленное.

Тем не менее, интересовали Рогова самые разнообразные вещи. Игорю порой даже казалось, что многие совершенно естественные для простого советского человека реалии каждодневного бытия бывшему разведчику вообще неизвестны. Конечно, его загранично-тюремная биография отчасти объясняла пробелы в житейском образовании, но чтобы уж настолько… Как ни странно, оказалось, что новый спецрежимник очень мало знал как раз о том, как этот самый спецрежим работает. Стальные двери на комнатах с факсами, практически узаконенное вскрытие всей приходящей из-за границы корреспонденции прямо в канцелярии, письменные разрешения на совместный поход в ресторан с иностранцем и все остальное тому подобное и вполне привычное для сотрудников, казалось Рогову чем-то невероятным, и он не раз высказывал свое удивление Игорю, да, похоже и не только ему. При этом он как бы даже спрашивал у них ответа на то, откуда и каким образом все это появилось, и, главное, зачем? Вот Игорю и приходилось осторожно просвещать его относительно их собственных, разве что проходящих по другому отделу того же ведомства, гебистских штучек. И при всем при том, судя по разнообразным косвенным признакам, в том числе, и по отношению Генерального, со своими обязанностями режимник справлялся вполне успешно: одно слово – службист!.

Постепенно, однако, Рогов то ли набрал достаточно информации, то ли понял, что излишнее критиканство и ему самому на пользу не пойдет, то ли взяла свое дисциплина и он стал выполнять обязанности, не особенно заботясь о том, насколько бредовыми они являются, но любопытство свое сильно умерил. К тому же, все чаще и Игорь, и другие сотрудники наблюдали в его кабинете малорослого комитетского куратора их НТЦ из райотдела КГБ, который, похоже, просто сердцем прикипел к новому режимнику и его хотя и не афишируемому, но несомненно героическому прошлому. Он, по-видимому, и занялся дополнительным просвещением своего старшего чинами и опытом коллеги. Да и Рогов относился к нему вполне по отечески и, как понял из пары его реплик Игорь, стал его всячески опекать, полировать и даже, можно сказать, очеловечивать.

Впрочем, и с Игорем он тоже беседовать не перестал. Правда, теперь эти беседы вращались вокруг более нейтральных вопросов. Они обсуждали заграничные впечатления, новые фильмы, сравнительные качества отдельных членов очаровательной девичьей команды институтских библиотекарш, футбол с хоккеем и все остальное, о чем обычно беседуют молодые и здоровые мужчины с широким кругом интересов. Иногда, правда, беседы принимали неожиданное направление и теперь уже Игорь набирался кое-каких интересных сведений и, можно даже сказать, ума.

Так, как-то раз, Рогов вполне по дружески попенял пришедшему к нему с очередной бумагой Игорю, что тот больно уж часто выводит по вечерам приезжающих к нему в лабораторию иностранцев в столичные рестораны. Игорь искренне удивился:

- А что тут такого? Надо же мне их как-то занимать! Домой вы их вообще не разрешаете приглашать, в кино они по русски все равно не понимают, в Большом уже побывали, да и билеты даже с вашей помощью доставать все труднее, вот поужинать и ходим – не бросать же их одних в гостинице.

- Может и ничего, но зачем тебе лишний материал на себя давать?

- Какой материал?

- Ну, как – именно вот этот. Что с иностранцами много внерабочего времени проводишь.

- Да кому такой материал нужен и что мне-то с этого?

- Кому нужен, тому нужен, а вот тебе это совсем ни к чему.

- А что ни к чему-то?

И вот тут Игорь услышал нечто в высшей степени поучительное.

V

- Эх, ты. Прямо, как дитя малое. Ну чего здесь непонятного? Любой материал надо копить – это великая сила. Может быть, он никогда и не понадобится – тогда и хрен с ним. А вот если понадобится, а его в руках нет – как тогда?

- А с чего это ему вдруг надобиться?, - искренне недоумевал Игорь.

- Как с чего? Ну вот, возьмем хоть тебя. Ты когда кандидатскую защитил?

- Да уж лет десять. Или даже точно – десять лет тому.

- А лабораторию когда здесь получил?

- Уже шестой год идет.

- Ну вот, или десять лет или, как минимум, шесть материал на тебя идет, поскольку теперь ты представляешь собой фигуру, значимую с точки зрения оперативной разработки. И контактов у тебя много, и имя твое многим среди коллег известно, ну, и все такое. Как же тут без материала?

- А что за материал-то, если все, что я делаю, и так на виду?

- Да причем тут - на виду, не на виду! На виду – это одно, а задокументированные факты – совсем другое. Вот хотя бы твои заявы на рестораны – они же все здесь в папочке лежат.

- Ну и что вы с этими задокументированными фактами делать собираетесь?

- Вот тут-то собака и зарыта. Все зависит от тебя самого и от ситуации. Ну, грубо говоря, примерно так. Допустим, работаешь ты на благо Родины с полной отдачей и успехом и ни в чем действительно опасном не замечен…

- А что значит…

- Подожди, не перебивай. Сейчас объясню. Значит, допустим, не замечен. И не потому не замечен, что ловко скрываешь – рано или поздно все на свет Божий выходит, а с помощью хороших специалистов скорее рано, чем поздно, а потому, что и правда ничего особенного себе не позволяешь. А даже наоборот – ценный специалист и даже патриот. И везде тебе будет зеленый свет – и доктором становись, и профессором, и отдел получай, и по загранкам мотайся, и в академию избирайся, а придет время – на Новодевичьем тебя зароем. И никто даже не намекнет, что в твоей папочке и такие сведения есть, что ты вот любишь с иностранцами по ресторанам ходить, а в юности и в студенческие годы иконками подторговывал, да еще и в преферанс резался на серьезные деньги, и БиБиСи слушал, и самиздатом обменивался, и знакомых у тебя в Израиле полно, и Солженицина кое-кому давал читать, а уж Советскую власть на каждой пьянке со своими дружками и в хвост и в гриву костеришь…

У Игоря перехватило дыхание, поскольку все сказанное Роговым точно соответствовало действительности, а томики ГУЛАГа и сейчас лежали в его сейфе рядом с бутылкой с казенным спиртом, поскольку он обещал дать их на три дня вполне надежному корешку из отдела изотопов. А Рогов продолжал.

- Поскольку не в этих мелочах твоя суть получилась, а в той объективной пользе, что ты стране принес. И пьяная болтовня ваша и даже Солженицын в сейфе (вот тут уж версией случайного совпадения не отделаешься, - обреченно подумал Игорь, - или действительно смотрят плотно, или кто-то из своих стучит без передышки) никакого отрицательного воздействия на ситуацию в целом оказать не могут. И кто же будет твою большую пользу какими-то мелочами перечеркивать – не в сталинское время живем! Но вот, предположим, потянуло тебя куда-то не туда – или коллективное письмо, скажем, в защиту Сахарова решил поддержать, и оно на Запад попало, или из того же Солженицина избранные места стал ксерить и распространять, или в какой демонстрации решил поучаствовать… В общем, сам понимаешь – от интимной болтовни в узком кругу переходишь к публичной активности. А это значит, что можешь начать наносить существенный вред, и он твою пользу вполне может перевесить. Вот тут-то папочка и заговорит! И опомниться не успеешь, как, например, в газете статья – и иконный спекулянт ты, и картежник, и пьяница, и профессиональный антисоветчик, и вообще улицу на красный свет постоянно переходишь и в вендиспансере по три раза в месяц проверяешься. Поскольку весь негатив, что на тебя десять лет копили, выплеснут в один момент. Никто ведь по годам делить не будет – тогда получится, что ты такой же, как все. Каждый ведь по разу в год чего-то там нарушает, распространяет, читает или перепродает. А когда все разом, то впечатление будет, что ты только грязными делами и занимался. И какая тебе вера или поддержка после этого? И кто заступаться захочет? Что и требовалось доказать. Понял теперь? То-то…

Игорь очумело молчал. Рогов усмехался.

- Ладно, не дрожи. Бог даст, обойдется… И давай, о наших разговорах особо не распространяйся. Хоть ничего секретного во все этом нет, любой может сообразить, если подумать будет не лень, но все равно – я тебе так, по-свойски, без передачи. Гуд?

- Гуд-то гуд, но вы, ребята, даете. Самим-то не противно?

- Противно – не противно… Работа…

Так поучительный разговор и закончился. И хотя Игорь ничего в своих привычках и разговорах не изменил, разве что Солженицына в тот раз быстро домой оттащил, посетовав изотопному знакомцу, что его самого подвели и не принесли, но все сказанное Роговым запомнил хорошо. На всякий случай. Иногда даже подумывал, что Рогов этот разговор специально с ним провел. В качестве, так сказать, профилактики. Если действительно так, то Игорь не мог не отдать такой профилактике должного. А с Роговым встречались и беседовали, как раньше, вполне по-приятельски.

Впрочем и сам Рогов постепенно заметно менялся. И не в том даже смысле, что стал завинчивать гайки без зазрения совести. Нет, этого как раз не происходило. То есть, номер свой он, разумеется, отрабатывал и положенного протокола придерживался, но при этом старался, по мере возможности, жизнь людям не затруднять, а облегчать – и разрешения разные без разговора подписывал, хотя соответствующие копии прошений в соответствующие папочки и складировал, и на дружбу с иностранцами не накидывался, и насчет вечно запаздывающих загранпаспортов для сотрудников звонил в любые инстанции без разговоров, и вообще… Так что могло быть (а в других местах вовсю бывало) куда хуже, и все заинтересованные лица считали что им, в целом, очень даже повезло. Менялся он в другом смысле.

Похоже, что, при всей его выучке и дисциплинированности, сама по себе атмосфера режимности в их довольно беззубом и почти даже и не режимном заведении наводила на его олатиноамериканенную душу некую глобальную тоску. И тоску эту он изживал самым что ни на есть традиционным способом. Сначала начали замечать, что от него порой несколько отдает высококачественным коньяком и даже в рабочее время. Потом некоторые пользовавшиеся его симпатией лица, к которым, похоже, относился и Игорь, иногда были допускаемы увидеть приоткрытую дверцу его кабинетного шкафа, где на одной из полок бутылка этого самого коньяка и пребывала и даже в окружении нескольких хрустальных рюмок. На следующей ступени развития своей тоски он даже начал порой предлагать своим посетителям из категории “надежных” присоединиться к нему на рюмочку, а когда люди, как правило, отказывались, ссылаясь на середину рабочего дня и общую занятость, то он не обижался и прикладывался в одиночку. Похоже, однако, что одиночество в процессе такого дела его не устраивало не очень, так что все чаще в кабинете его пребывала вместе с ним одна из секретарш, а то и обе, и глаза у них к концу дня приобретали поволоку совершенно дьявольскую. Еще позднее пошли негромкие разговоры, что дело зашло и подальше коньяка и звуки из роговского кабинета в течение рабочего дня доносятся самые многозначительные, а у секретарш то губки припухлые, то пуговички на блузках через одну застегнуты. В общем диагноз ясен – уход от суровой действительности в мелкие жизненные радости налицо. Под такое дело и районный комитетчик стал в районе роговского кабинета появляться куда реже…

Так оно, по-видимому, и шло бы, поскольку всех участников событий как внутри режимного кабинета, так и за его пределами, сложившаяся ситуация, похоже, вполне устраивала. Увы - жизнь неутомима в подкидывании сюрпризов, а потому с течением времени последовала стремительная череда происшествий, существенно изменившая многое и для многих. Но чтобы сделать произошедшее более понятным, надо будет ввести в повествование новое лицо, в своем роде столь же показательное для того времени и того места, как и Рогов.

VI

В лаборатории Игоря самым давним сотрудником был некто Гриша Мамченко – здоровенный усатый амбал, известный в Институте под кличкой Грицько. Кличка, естественно, была данью украинской фамилии Гриши, хотя и был он коренным москвичом и по-украински не знал ни слова. Гриша этот появился у Игоря в качестве потенциального дипломника, когда был еще студентом той же университетской кафедры, которую оканчивал и сам Игорь, только-только начавший тогда работать в Институте. Так что когда игорев бывший завкафедрой порекомендовал на задуманную ими совместную работу одного из своих студентов с тем, чтобы тот потом делал эту работу в качестве дипломной, то Игорь согласился с явным удовольствием, расценив это как жест симпатии и профессионального уважения со стороны когдатошнего своего наставника, которого он искренне и прочно почитал. Так Грицько в Институте и появился. Особыми талантами он не блистал, разве что пива мог высосать больше, чем кто бы то ни было из известных Игорю любителей, но то, что ему поручали в лаборатории, делал аккуратно и в срок. Поскольку именно в той работе от исполнителя никакой инициативы и не требовалось, так как все было продумано до того, и надо было только аккуратно готовить образцы и делать измерения, то Гриша вполне пришелся, а диплом получился вполне достойным.

Игорю тогда надо было обрастать сотрудниками, вот он после диплома и пригласил Гришу держать экзамен в аспирантуру Института, поскольку пара аспирантских мест для только что организованной группы Игоря была твердо обещана. Так и пошло. Гриша стал аспирантом, Игорь предложил ему хорошую тему, тот послушно выполнял все предложенные эксперименты, в процессе обсуждения результатов все больше отмалчивался, слушая, что скажет Игорь, но, опять же, работал аккуратно, так что не одобрить его кандидатскую было просто невозможно. Грицько стал кандидатом наук и начал понемногу меняться. И, к сожалению, не в лучшую сторону. Во-первых, он стал демонстрировать какую-то совершенно непонятную Игорю тягу к общественной работе. Он был и членом профкома, и членом комитета комсомола, и студентом университета Марксизма-Ленинизма, и, главное, при каждом удобном случае старался попасться на глаза начальству в качестве “быстро растущего молодого специалиста”. Серьезно Игорь к такой активности не относился и, скорее, посмеивался над гиперактивным Грицько, не забыв, правда, объяснить тому, что если от всех дополнительных обязанностей начнет страдать основная гришина работа, то из лаборатории его Игорь выставит. И вообще, гораздо больше Игоря беспокоило “во-вторых”.

А это “во-вторых” заключалось в том, что от ставшего кандидатом наук Грицько Игорь ожидал каких-то самостоятельных научных идей, тогда как тот или мог делать только то, что ему скажут, или, когда высказывал что-то свое, то это “свое” было таким бредом, что Игорь начинал даже сомневаться в том, запомнил ли Гриша хоть что-то из того, чему его учили. При этом Грицько страшно заботился о том, чтобы каждый кусочек работы, которую он сделал, независимо от его научной ценности, нашел бы свое место в одной из публикации лаборатории, а сам Грицько, естественно, стал бы в этой работе соавтором и пополнил бы свой список печатных трудов. Если Игорь выражал сомнение в ценности добытого материала, то Гриша обижался, упрекал Игоря в недостаточной заботе о молодежи и вообще всячески демонстрировал свое неудовольствие. Еще одной темой его непрерывного интереса были возможные стажировки в зарубежных лабораториях. Вообще-то Игорь был совсем не против посылать своих сотрудников в загранки, давая им возможность и мир посмотреть, и себя показать, и кое-какого барахла для семьи прикупить, но, все-таки, в качестве главной цели видел выполнение хорошей работы. После же того, как Игорю позвонил коллега из одной европейской лаборатории, где Грицько провел перед этим два месяца, так и не сумев по возвращении толком объяснить Игорь, чем он там, собственно, занимался, и в мягкой форме попросил прислать в следующий раз кого-нибудь еще, поскольку доктор Мамченко имеет, по-видимому, другие научные интересы, Игорь с гришиными загранкомандированиями притормозил. Улучшению отношений это, естественно, не способствовало. Как и то, что безграмотные гришины статьи Игорь из лаборатории не выпускал, заставляя зеленевшего от злобы Гришу переписывать их по пять раз, а когда тот однажды со скандалом потребовал одну из них не тормозить, упрекнув вырастившего его из полного дерьма Игоря в научной зависти, то Игорь разрешил, дождался разгромного отказа из редакции и тогда уж перекрыл его писательство намертво, чтобы не навлекать на лабораторию позора. Впрочем, из туманных намеков не сдавшегося Гриши Игорь уловил, что тот пребывает в полной уверенности, что в провале его статьи виновата не его собственная малограмотность, а интриги Игоря, связавшегося с редакцией по каким-то своим каналам и устроившего отрицательную рецензию. На такой бред даже ответить было нечего. Интересно, что при всем при этом Игорь от Грицько избавляться даже не пытался в силу сентиментальной привязанности к первому ученику и ни на чем не основанной надежде на еще не утерянную возможность сделать из него что-нибудь пристойное.

Как бы там ни было, перефразируя Гашека, можно сказать, что на тот момент в кругу ученых мэнээс Гриша Мамченко стал считать себя равным высшим чинам и требовать от Игоря, чтобы тот подтверждал этот факт как продвижением Гриши по службе, так и предоставлением ему выигрышной тематики и подчиненных сотрудников. Пусть хоть дипломников. В качестве основного мотива для своих требований Грицько выдвигал вовсе не качество своей научной работы, а то, что он работает с Игорем давнее всех, искренне полагая, что все положенные карьерные и другие блага он должен получать просто, так сказать, по выслуге лет. Игорь с этим не соглашался, но Гриша получил неожиданную поддержку, ни много ни мало, от самого Директора, который стал неожиданно упрекать Игоря в зажимании молодежи и даже в ревности, что было уже полным идиотизмом, поскольку своего за Гришей не водилось ни капли и все его достижения полностью базировались на идеях и работах Игоря и других его сотрудников. Впрочем механизм возникновения директорского интереса сомнений у Игоря не вызывал. В какой-то мере, он винил в этом самого себя, понимая, что именно его находчивость обратилась сейчас против него самого.

Дело в том, что как раз он сам и был изобретателем автором забавного подхода к решению многих обычно трудно решаемых у них в Институте вопросов. Схема “неформального” решения самых разнообразных проблем, тщательно продуманная и периодически воплощавшаяся в жизнь Игорем, базировалась на хорошем к тому времени знании институтских порядков и достаточном понимании параноидального склада характера Директора, насколько такой характер вообще можно понять. Поскольку Директором многократно и вполне открыто декларировалась приверженность известному принципу “разделяй и властвуй” в своей повседневной директорской практике, то он постоянно отслеживал все имеющие место конфликты в отделах и лабораториях между сотрудниками и их заведующими или между завами соседних подразделений, чтобы, умело поддерживая их, создавать полезное для него напряжение в системе.

На этом Игорь и играл. Надо ему, к примеру, выбить для кого-то повышение или отправить кого-то на месяцок в импортную лабораторию поработать, так он сам к Директору соваться и не думает - клянчить и унижаться придется безмерно, да тот еще непрерывно будет свои безумные версии проверять на предмет того, почему Игорю именно того надо повысить, а именно этого отправить. То есть, все это относится не только к Игорю, но и к кому угодно другому, если только инициатива не исходит от самого Директора, но Игорю-то от этого не легче и потраченного - и нередко совершенно напрасно - времени жалко не меньше. Вот тут-то его выдумка и начинает действовать. С ведома и одобрения Игоря, тот сотрудник, для которого, собственно, и нужны были это повышение или эта командировка, идет прямым ходом к Директору, добивается приема, намекнув секретарше, что пришел жаловаться на своего непосредственного начальника, после чего Директор принимает его практически немедленно, и в директорском кабинете начинает жаловаться на то, что Игорь именно его притесняет и зажимает, никуда не посылая и никак не повышая, тогда как многие другие всеми этими благами пользуются во всю. Директора просят как отца родного вмешаться, разобраться и заступиться.

Поскольку в такой ситуации Директор видит отличную возможность вбить клин в отношения между сотрудником и завлабом, то два раза его просить не приходится. Он тут же вызывает Игоря, распекает его в хвост и в гриву за необъективность, несправедливость и неумение работать с людьми, после чего приказывает ему немедленно именно этого несчастного повысить или командировать, после чего выставляет их обоих из кабинета в полной уверенности, что в лице облагодетельствованного сотрудника приобрел себе верного сторонника и возможно даже информатора, а заодно уел и Игоря. В свою очередь, Игорь с сотрудником дружно направлялись обратно в лабораторию, унося в клювике желаемое. Конечно, элемент риска в таком деле всегда присутствовал, но Игорь здраво рассудил, что самим сотрудникам продавать его схему начальству невыгодно, а даже если она в какой-то мере вскроется, то польза от его работы начальственный гнев в конце концов должна пересилить. В общем, обойдется.

Естественно, в курсе этой тактики был и Грицько, тем более, что именно с ее помощью Игорь выбил ему не только поездку на хороший конгресс во Францию, но даже и квартиру в доме, построенном их Институтом на паях с министерством. И на этот раз он использовал ее в обратном, так сказать, варианте, пойдя к Директору, нажаловавшись на всевозможнейшие зажимы с игоревой стороны, да еще, похоже, и продав все прошлые игоревы авантюры. Именно к такому выводу пришел Игорь, когда Директор с жутким скандалом не только потребовал обеспечить Гришу большей частью требуемого, но и намекнул, что никакие лже-жалобы больше с ним не пройдут, и вообще Игорь теперь у него на особом контроле. Было очень обидно, но работать с Гришей и над Гришей Игорь продолжал.

Вот тут обе линии и сошлись.

VII

И сошлись резко и неожиданно.

Как-то раз, войдя в здание Института и неторопливо направляясь по широкому безлюдному коридору к лифту, Игорь чуть не был сбит с ног Роговым, который буквально скатился с широкой лестницы, которая вела на второй этаж к шикарно оборудованному отсеку, где располагались чертоги лично Генерального и его канцелярии. На Рогове практически не было лица, так, бледные остатки. И даже выглядел он не так элегантно, как обычно, хотя коньячного духа Игорь на этот раз не учуял.

- Чего с тобой, Фомич? - участливо поинтересовался Игорь, - Хвораешь, а тебя к начальству дергают работой загружать?

В ответ воспитанный и обычно сдержанный Рогов разразился потоком совершенно несвойственной ему до того момента чудовищной ругани. Из густого облака мата постепенно прояснилось, что всего несколько минут назад Генеральный уволил Рогова в связи с многократными нарушениями трудовой дисциплины. И поскольку дело уже, как оказалось, согласовано с руководством отдела КГБ, по которому числился находящийся в резерве Рогов, то правды искать больше негде. А искать надо новую работу, поскольку и погоны и мозги пока еще при нем. А съинициировал увольнение – представляешь? – районный клоп-гебешник, которому страсть как хотелось бы занять роговское место. И вот этот мудак решил, что он под наблюдением как раз Рогова обтесался уже достаточно, чтобы выполнить любое задание партии и правительства, и не нашел ничего лучшего, чем настучать главному начальнику про роговскую привычку к дорогому коньяку в рабочее время и страсть запираться в кабинете с секретаршами и опять же в рабочее время. Тому, в общем-то, может, и наплевать, поскольку и сам не мимо коньяка и девочек, но дело уже вышло наружу, и, значит, надо было принимать меры. Вот он и принял – самые радикальные, мать их….

Игорь ситуацию понял, Рогова сильно пожалел, хорошо зная, что Босс от своих решений не отступает, на маленького райотдельского куратора столь же сильно понегодовал и даже, пытаясь хоть как-то Рогова утешить, заметил, что ждать благодарности от учеников обычно не приходится и чем к ним лучше, тем... увы…

- Да уж, - злобно откомментировал все еще горячившийся Рогов, - их засранцев подбираешь и растишь… А они тебя только и норовят подсидеть и продать… И эта мандавошка туда же. И ведь как все подал-то – ни крестом, ни пестом не отмахнешься. А Генеральный и рад схавать. Забыл, ссучий кот, сколько я ему добра сделал, на каких людей вывел, какие загранки устраивал, от каких неприятностей отмазывал! Ведь если бы не я…

- Ну что тут сделаешь, - специально перебил его Игорь, не желая посвящаться в дела и секреты заоблачных сфер, куда его мог, разгорячившись, ненароком втащить Рогов, - Иногда и профессионал вроде тебя разглядеть не может, кто рядом пасется. Обидно, конечно, но все как-то устаканивается…

- Мне, значит, обидно! А себя, небось, инженером человеческих душ чувствуешь? Думаешь, что ты-то сам людей без ошибок подбираешь? Как же! Знаешь, чьими доносами на тебя у меня весь стол завален? Знаешь?

Хотя поворот разговора был совершенно неожиданным, но вот тут уж Игорь действительно заинтересовался.

- Так и чьими же?

- А Гришки твоего мордатого! Стучит и стучит, сволочь хохлацкая! Уж даже мне надоел. Я ему говорю, да что ты мне всякие мелочи по сто раз таскаешь – будет о чем действительно сказать, так скажи, а остальным подотрись! А он в ответ – нет уж, примите, пожалуйста. И, главное, я ему толкую, что нечего на тебя капать – ничего уж такого все равно нет, а сидишь ты прочно. А он все своё, гаденыш. А ты, небось, считаешь, что раз твой выкормыш, так надежнее у тебя человека нет!