Инверсии

23. ДОКТОР

Мы с доктором стояли на пристани. Вокруг царила всегдашняя портовая суета, к которой добавилась сутолока, обычно сопутствующая отплытию в дальнее плавание большого корабля. Галион «Плуг морей» отплывал с ближайшим высоким приливом, менее чем через полколокола, и теперь на борт поднимали последние грузы, а вокруг нас среди бухт канатов, бочек со смолой, наваленных друг на дружку плетенных из ивняка кранцев и пустых тачек разыгрывались слезливые сцены прощания.

— Госпожа, пожалуйста, останьтесь, — молил я ее.

По моим щекам катились жалкие слезы, которые я не пытался скрыть от других.

Лицо доктора было усталым, покорным и спокойным. В ее глазах застыло какое-то надломленное, нездешнее выражение, словно в черном зеве отдаленной комнаты мелькнул кусок льда или разбитое стекло. Шапка была низко натянута на неровно выстриженный скальп. Мне казалось, что она никогда не была так красива. День стоял погожий, дул теплый ветерок, и два солнца светили с двух сторон неба — противостоящие и неравные точки зрения. Я был Зигеном против ее Ксамиса, и отчаянный свет моего желания сохранить ее полностью заглушался подавляющим сиянием ее воли к отъезду.

Она взяла мои руки в свои. Ее глаза с надломленным взглядом в последний раз нежно смотрели на меня. Я постарался смахнуть слезы: если уж мне никогда больше не суждено увидеть ее, то пусть хоть в последний раз увижу четко и ясно.

— Не могу, Элф, прости.

— А я не могу отправиться вместе с вами, хозяйка? — сказал я с еще большим отчаянием в голосе.

Это было мое последнее и самое жалкое представление. Я давал себе зарок ни за что не произносить этих слов, потому что их глупость и ненужность была очевидна. Я уже около половины луны знал, что она уезжает, и за эти несколько дней я испробовал все, зная, что ее отъезд неизбежен, что ни один из моих доводов не окажет никакого действия и будет несоизмерим с тем событием, которое она считала своим поражением. Все это время я хотел сказать ей: «Ну, уж если вы должны уехать, то, пожалуйста, возьмите меня с собой».

Но эти слова были слишком грустны, слишком предсказуемы. Конечно, я должен был их произнести, и, конечно же, я знал, что она мне откажет. Я все еще был мальчишкой, а она — зрелой и умной женщиной. Если бы я отправился с ней, то стал бы для нее вечным напоминанием о том, что она потеряла, какое поражение потерпела. Она будет смотреть на меня, а видеть короля, и никогда не простит меня за то, что я — не он, за то, что я напоминаю ей, как она не добилась его любви, пусть и сумела спасти ему жизнь.

Я знал, что она откажет, если я попрошу, а потому и решил, совершенно твердо, не просить. Ведь должен же я сохранить хотя бы малую частицу самоуважения. Но какая-то воспаленная часть моего мозга твердила: она может ответить «да»! Что, если она ждет твоей просьбы?! Что, если (нашептывал мне соблазнительный, безумный, обманывающийся, сладкий голос) она все же любит тебя и горит желанием взять тебя в Дрезен? Что, если она считает неприличным просить тебя об этом, так как ты порвешь со всем, что знаешь, со всеми, кого помнишь, порвешь, возможно, навсегда, на всю жизнь.

И вот я, как идиот, попросил ее, а она в ответ только сильнее сжимала мои руки и качала головой.

— Я бы взяла тебя, если бы могла, Элф, — тихо сказала она. — Это так мило с твоей стороны, что ты хочешь сопровождать меня. Я всегда буду помнить о твоей доброте. Но я не могу просить тебя последовать за мной.

— С вами я пойду хоть на край света, хозяйка! — воскликнул я, и мои глаза наполнились слезами. Если бы я мог ясно видеть, то бросился бы ей в ноги, обхватил бы ее колени. Но я только повесил голову и гнусавил как ребенок: — Пожалуйста, хозяйка, пожалуйста, хозяйка. — Я рыдал и уже не мог даже сказать ей то, что хотел, — чтобы она осталась или взяла меня с собой.

— Ах, Элф, я так крепилась, чтобы не расплакаться, — сказала она, обняла меня и прижала к себе.

Наконец-то ее руки держали меня, прижимали к груди, наконец-то мне было дозволено обнять ее, почувствовать ее тепло и силу, обхватить эту твердую мягкость, вдохнуть свежий запах ее тела. Она прижалась подбородком к моему плечу, а я — к ее. В перерывах между рыданиями я чувствовал, как сотрясается ее тело — она теперь тоже плакала. В последний раз я стоял так близко к ней (бок о бок, моя голова на ее плече, ее голова — на моем) в камере пыток половиной луны ранее, когда к нам ворвались стражники с известием, что мы нужны — король умирает.

Король и в самом деле умирал. Страшная болезнь, неизвестно откуда взявшаяся, внезапно поразила его во время обеда, устроенного в связи с неожиданным и тайным прибытием герцога Кветтила. Король Квиенс замолчал на полуслове, уставился перед собой пустым взором и затрясся. Глаза его закатились, он осел на своем сиденье и потерял сознание, а кубок с вином выпал из его руки.

На пиру был Скелим, доктор Кветтила. Ему пришлось вытащить язык изо рта короля, иначе тот немедленно задохнулся бы. Короля положили на пол. Он был без сознания и конвульсивно дергался, а все присутствующие суетились вокруг него. Герцог Кветтил попытался было взять все в свои руки и приказал страже всюду выставить посты. Герцог Улресил ограничился тем, что просто смотрел, а герцог Вален сидел на своем стуле, бормоча что-то под нос. Начальник стражи Адлейн поставил стражника рядом с креслом короля, чтобы никто не прикасался к его блюду и графину, из которого тот пил, — вдруг короля пытались отравить.

В разгар всей этой суеты прибыл слуга с известием, что герцог Ормин убит.

Когда я пытался представить себе эту сцену, мысли мои странным образом все время обращались к тому вестнику. Слуга редко доставляет такие чудовищные новости сильным мира сего. А тот, кому доверили известие исключительной важности — о том, что один из фаворитов короля убил одного из герцогов, — может считать себя удостоенным немалой чести. Ах, как это должно быть досадно — прийти с такой вестью и обнаружить, что она не имеет особого значения ввиду событий, разворачивающихся перед тобой.

Впоследствии я с усердием, хотя и не без осторожности, расспрашивал слуг, находившихся в тот вечер в обеденном зале, и они говорили, что даже тогда обратили внимание: некоторые из гостей за столом повели себя при этом известии вовсе не так, как должны были повести. Возможно, это объяснялось внезапной болезнью короля. Но слуги тем не менее говорили мне, что у них создалось впечатление, будто начальник стражи и герцоги Улресил и Кветтил ждали этой новости.

Доктор Скелим приказал немедля отнести короля в кровать. Там его раздели. Келим осмотрел тело короля — нет ли на нем каких-либо отметин, указывающих на ранение отравленной стрелой или заражение через порез. Ничего такого не обнаружилось.

Пульс у короля был медленный и становился еще медленнее, убыстряясь лишь на короткие промежутки, когда по телу проходила судорога. Доктор Скелим сообщил, что если не предпринять срочных мер, то сердце короля менее чем через колокол остановится. Он признал, что сам не в силах определить болезнь, поразившую монарха. Запыхавшийся слуга принес из комнаты Скелима его докторский саквояж, но ни укрепляющие, ни стимулирующие средства (судя по всему, не сильнее, чем нюхательные соли, особенно учитывая, что вызвать у короля глотательные движения было невозможно) не оказали никакого воздействия.

Доктор хотел было сделать кровопускание (пожалуй, это единственное не испробованное им средство из тех, что пришли ему в голову), но кровопускание при угасающей сердечной деятельности в прошлом показало полную свою негодность, и, к счастью, в данном случае желание не навредить перевесило потребность в симулировании бурной деятельности. Скелим приказал приготовить несколько экзотических настоев, но при этом не питал особых надежд на то, что они окажутся действеннее уже примененных средств.

Именно вы, хозяин, сказали, что нужно позвать доктора Восилл. Мне рассказывали, что герцог Улресил и герцог Кветтил отвели вас в сторону и между вами троими произошла жестокая перебранка. Герцог Улресил выскочил из комнаты в слепой ярости и позднее приложился мечом к одному из своих слуг, отчего бедняга лишился глаза и двух пальцев. Я восхищаюсь тем, что вы отстояли свою позицию. Наряд дворцовой стражи был отправлен в камеру пыток с приказом доставить доктора. А если потребуется, то и применить для этого силу.

Мне рассказывали потом, что моя хозяйка уверенно прошла сквозь бессмысленную толкотню, царившую в королевской спальне, где собрались плачущая и причитающая знать, слуги, вообще чуть ли не полдворца.

Она послала меня с двумя стражниками в ее покои за медицинским саквояжем. Мы застали там одного из слуг герцога Кветтила и одного дворцового стражника. Оба они при нашем появлении смутились и заволновались. Слуга Кветтила держал в руке знакомую мне записку.

Думаю, я ничем так не гордился в своей жизни, как тем, что совершил тогда, — ведь ужас еще висел надо мной, поскольку я не знал, отменена ли предназначенная нам пытка или только отложена. Меня трясло и прошибал пот от ужаса перед увиденным, меня мучило то, как глупо и трусливо я вел себя в камере пыток, мне было стыдно за тело, предавшее меня, а голова все еще шла кругом.

А сделал я вот что: отобрал записку у слуги Кветтила.

— Это собственность моей хозяйки! — прошипел я, шагнув вперед со свирепым выражением на лице, и выхватил записку из его пальцев. Он тупо посмотрел на меня, потом на записку, которую я быстро сунул себе под рубаху. Он открыл рот, собираясь что-то сказать. Я, все еще дрожа от ярости, повернулся к двум пришедшим со мной стражникам. — Немедленно выпроводите этого человека! — сказал я.

С моей стороны это, конечно же, был рискованный шаг. Во всей этой суматохе пока не было ясно, кто такие мы с доктором — заключенные или уже нет, а потому два стражника вполне обоснованно могли считать себя моими тюремщиками, а не телохранителями, каковыми я пытался их выставить. Могу лишь скромно сообщить, что они признали очевидную искренность и справедливость моего негодования, а потому исполнили мое требование.

У герцогского слуги вид был перепуганный, но он сделал, как ему сказали. Я застегнул куртку ради вящей сохранности записки, взял докторский саквояж и поспешил со своими сопровождающими в королевскую спальню.

Доктор положила короля на бок. Она стояла на коленях перед кроватью, с встревоженным видом гладя королевскую голову и кратко отвечая на вопросы доктора Скелима. (Возможно, реакция на то, что было в его пище, сказала она доктору. Опасное, но не ядовитое.)

Хозяин, вы стояли, скрестив руки на груди, рядом с доктором. Герцог Кветтил поглядывал на нее из угла.

Она вытащила из саквояжа маленький пузырек с пробкой, посмотрела его на свет, встряхнула.

— Элф, это солевой раствор номер двадцать один, приправленный травами. Знаешь его?

Я задумался.

— Да, хозяйка.

— Нам понадобится еще в течение следующих двух колоколов. Уже высушенный. Ты помнишь, как его приготовить?

— Кажется, помню, хозяйка. Если что, справлюсь с вашими записками.

— Замечательно. Уверена, два твоих стражника тебе помогут. Ступай.

Я повернулся, чтобы идти, но остановился и протянул ей записку, отобранную у герцогского слуги.

— Вот эта бумажка, хозяйка, — сказал я, быстро повернулся и вышел, прежде чем она успела спросить, что это такое.

Я не присутствовал при том шуме, который поднялся, когда доктор защемила королю нос и положила ладонь ему на рот, отчего тот вскоре посинел. Вы, хозяин, сдерживали натиск тех, кто хотел оттащить ее, но потом сами заволновались и чуть было под угрозой применения оружия не приказали ей оставить короля, но тут она отпустила королевский нос и насыпала порошок из склянки под ноздри. Красноватый порошок был похож на кровь, но только внешне. Его унесло в нос короля, когда тот сделал глубокий вдох.

Большинство народа в комнате в тот момент тоже перевели дыхание. Некоторое время все оставалось без изменений. Потом, как мне рассказывали, веки короля дрогнули и открылись. Он увидел доктора и улыбнулся. Потом закашлялся, чихнул. Ему помогли сесть.

Он прочистил горло, уставился на доктора недоуменным взглядом и сказал:

— Восилл, ради небес, что вы сделали со своими волосами?

Я думаю, доктор знала, что ей больше не понадобится солевой раствор двадцать один, приправленный травами. Она таким образом пыталась предотвратить нежелательное для нас развитие событий: ведь после излечения короля нас снова могли отправить в камеру пыток. Она хотела, чтобы люди думали, будто времени на курс лечения нужно гораздо больше, чем на одну понюшку.

Тем не менее я вернулся в покои доктора с двумя стражниками и собрал все, что было нужно для приготовления порошка. Даже с помощью стражников (для меня такой опыт был внове — командовать, а не подчиняться) приготовить немного вещества менее чем за два колокола было делом нелегким. По крайней мере, скучать мне не приходилось.

Только потом, да еще из вторых рук, я узнал, какой приступ гнева обуял герцога Кветтила в спальне короля. Сержант стражи, освободивший нас из клетки в камере пыток, потихоньку поговорил с вами, хозяин, вскоре после того, как король вернулся в мир живых. Мне сказали, что его слова на несколько мгновений потрясли вас, но потом вы с мрачным лицом направились к герцогу Кветтилу и сообщили ему о судьбе его главного палача и двух помощников.

— Мертвы! Мертвы? Адлейн, неужели вы ничего не можете организовать толком?! — таковы, по всем свидетельствам, были точные слова герцога.

Король взирал на происходящее гневным взглядом. Доктор глядела невозмутимо. Все остальные наблюдали за сценой с недоумением. Герцог попытался ударить вас, и двоим вашим людям (действия которых, видимо, опередили их мысли) пришлось удерживать его. Король спросил, что происходит.

Доктор тем временем разглядывала клочок бумаги, который я сунул ей в руку.

Это была предположительно записка от вас, заманившая доктора в ловушку, что позволяло обвинить ее в убийстве герцога Ормина и, следовательно, избавиться от нее. Доктор уже сообщила королю о смерти Ормина и о том, что ее хотели выставить убийцей. Король еще сидел на кровати, смотрел перед собой и пытался переварить эту новость. Доктор еще не привела деталей того, что предположительно случилось в камере пыток, а просто сказала, что ее освободили до того, как допрос начался.

Она показала королю записку. Тот подозвал вас, и вы подтвердили, что почерк не ваш, хотя подделка, можно сказать, довольно правдоподобная.

Герцог Кветтил воспользовался случаем, чтобы потребовать у короля суда над виновниками смерти его людей, что, возможно, было поступком несколько поспешным, поскольку возник законный вопрос: а что же они там делали? Выражение лица короля мрачнело по мере того, как ему открывалась суть произошедшего, и несколько раз ему приходилось останавливать тех, кто пытался прервать других, иначе он не разобрался бы в случившемся, тем более что в королевской голове все еще стоял туман. По словам очевидцев, герцог Кветтил, тяжело дыша, с выпученными глазами и слюной на губах в какой-то момент попытался ухватить доктора за руку и оттащить от короля, но тот обнял ее за плечи и приказал вам отвести герцога в сторону.

Я не был свидетелем того, что происходило в течение следующего полуколокола. То, что мне стало известно, было передано другими и страдает теми же недостатками, что и любая информация, прошедшая через мозги и воспоминания других. Но и при том, что меня не было в королевской спальне, я уверен: кое-кому, главным образом вам, пришлось быстро принимать решения, а герцог Кветтил к этому времени, должно быть, уже порядком успокоился, потому что смог трезво оценить ситуацию и принять план действий, который предлагали вы, пусть даже ему самому предложить было нечего.

Короче говоря, всю вину возложили на герцога Улресила. Выяснилось, что записка была написана его почерком. Дворцовые стражники утверждали, что Улресил отдавал им приказания от вашего имени. Позднее в тот же день один из людей Улресила был доставлен к королю. Рыдая, он признался, что немного раньше украл скальпель из жилища доктора и убил герцога Ормина, а потом убежал через заднюю дверь в Крыле просителя, перед тем как доктор вошла через парадный вход. Я тоже не остался в стороне, показав, что парень этот вполне мог быть тем самым типом, с которым я столкнулся в темном коридоре Крыла просителя.

Насчет скальпеля этот тип, конечно, соврал. У доктора пропал только один скальпель — тот, который я украл двумя сезонами ранее, когда мы посещали больницу для бедняков. Конечно же, он предназначался и был доставлен вам, хозяин, хотя и не в том буквальном смысле, в каком позднее предназначался герцогу Ормину.

Герцога Улресила тем временем убедили покинуть дворец. Я полагаю, что более зрелый ум, взвесив все «за» и «против», понял бы, что такой побег подтвердит все обвинения, которые могут быть выдвинуты против него, но он, видимо, не догадался, оценивая свое положение и вытекающие из него последствия, сопоставить себя с несчастным мертвым Юнуром, выходцем из низшего сословия. Как бы то ни было, герцогу внушили, что король гневлив, но отходчив, и вообще все это дело — следствие обычной путаницы, а Кветтил и вы, хозяин, очень скоро рассеете все недоразумения, но для этого категорически необходимо временное отсутствие молодого герцога.

Король ясно дал понять, что любые новые попытки опорочить доброе имя доктора встретят его решительный отпор. А вы пообещали предпринять все возможное, чтобы внести полную ясность в произошедшее.

В ту ночь у дверей наших покоев были выставлены два собственных стражника короля. Я крепко спал в своей каморке, пока меня не разбудил кошмар. Думаю, что доктор спала хорошо. Утром вид у нее был вполне приемлемый. Она добрила себе голову, сделав это куда аккуратнее, чем мастер Ралиндж.

Я помогал ей — она сидела на стуле в своей спальне, накинув на плечи полотенце и поставив на колени тазик, в котором плавали мыльная пена и губка. Тем утром мы должны были явиться на прием к королю, чтобы изложить наш взгляд на вчерашние события.

— Так что же случилось, хозяйка? — спросил я.

— Где и когда, Элф? — Увлажнив свой скальп губкой, она стала скрести его скальпелем (смотреть на это спокойно я не мог!), а потом передала инструмент мне, чтобы я закончил работу.

— В камере пыток, хозяйка. Что случилось с Ралинджем и двумя другими?

— Они рассорились — не могли меня поделить. Каждый хотел быть первым. Разве ты не помнишь?

— Не помню, хозяйка, — прошептал я, оглянувшись на дверь операционной. Дверь была заперта, как и та, что за ней, и следующая, но все же я был испуган, а кроме того, чувствовал что-то вроде мучительной вины. — Я видел, как мастер Ралиндж собирался…

— Собирался изнасиловать меня, Элф. Прошу тебя, Элф. Осторожнее со скальпелем, — сказала она, тронув пальцами мою руку. Она чуть-чуть отвела ее от своей головы и оглянулась, улыбнувшись. — Вот было бы нелепо — опровергнуть ложное обвинение в убийстве, едва не подвергнуться пытке, а потом погибнуть от твоей руки!

— Но, хозяйка! — сказал я и не стыжусь сообщить, что голос мой срывался на плач, потому как я до сих пор убежден, что среди таких катастрофических событий, среди столь влиятельных и враждующих между собой лиц невозможно оставаться целым и невредимым. — У них не было времени ни на какие разборки! Он был готов вот-вот овладеть вами. Я закрыл глаза за миг до того, как… на это не было времени!

— Мой дорогой Элф, — сказала доктор, держа мое запястье. — Ты, видимо, запамятовал. Ты на какое-то время потерял сознание. Голова у тебя упала набок, тело обмякло. Боюсь, что ты просто отключился. А эти трое, пока ты был в беспамятстве, учинили древнюю разборку самцов. Когда ты опять пришел в себя, эти двое, прикончив Ралинджа, набросились друг на друга. Неужели ты не помнишь?

Я заглянул в ее глаза — по их выражению невозможно было ничего понять. Я внезапно вспомнил о той зеркальной маске, которую она надела на бал во дворце Ивенира.

— Так это я и должен помнить, хозяйка?

— Да, Элф, это.

Я опустил глаза на скальпель и сверкающую зеркальную поверхность его лезвия.

— Ну а как вы освободились от пут?

— Понимаешь, мастер Ралиндж в спешке просто не успел их толком завязать, — сказала доктор, отпуская мое запястье и снова наклоняя голову. — Прискорбное отсутствие профессионализма, хотя тут есть и положительная сторона.

Я вздохнул, взял губку и выдавил немного пены ей на затылок.

— Понимаю, хозяйка, — сказал я несчастным голосом и соскреб остатки волос с ее головы.

Делая это, я пришел к выводу, что, видимо, память подвела меня, потому что, взглянув на ноги доктора, я увидел: из голенища ее сапога, как всегда, выглядывает старый кинжал, а на нем — на навершии рукоятки — видней видного тот самый небольшой бледный камень. А ведь вчера в камере пыток я был убежден, что его там больше нет.

Наверно, я уже тогда понял, что возврата к прежнему быть не может. Но все равно был потрясен, когда два дня спустя доктор без меня посетила короля, а вернувшись, сообщила мне, что попросила отставку с должности личного королевского врача. Я стоял, молча глядя на нее, стоял среди все еще нераспакованных ящиков и коробок с химикалиями и компонентами, которые она продолжала покупать у аптекарей и химиков города.

— Отставку? — с глупым видом переспросил я. Она кивнула. Мне показалось по ее глазам, что она плачет.

— Да, Элф. Я думаю, так будет лучше. Пора мне возвращаться в Дрезен. А король, похоже, поправился.

— Но всего два дня назад он был на пороге смерти! — закричал я, не в силах поверить услышанному и тому, что из этого вытекает.

Она улыбнулась мне одной из своих улыбок — только краешками губ.

— Думаю, больше этого с ним не случится.

— Но вы сказали, что это было вызвано какой-то… как вы ее называете? Аллотропической гальваникой соли! Проклятье, женщина, это может…

— Элф!

То был единственный раз, когда мы говорили друг с другом в таком тоне. Вся моя ярость вышла прочь, как воздух из проткнутого пузыря. Я уткнулся глазами в пол.

— Извините, хозяйка.

— Я не сомневаюсь, — твердо сказала она, — что больше этого не случится.

— Да, хозяйка, — промямлил я.

— А ты можешь все это запаковать снова.

Колокол спустя я, пребывая в полном отчаянии, запаковывал по распоряжению доктора коробки, ящики и мешки, и тут появились вы, хозяин.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине, мадам, — сказали вы доктору.

Она посмотрела на меня. Я стоял потный и уставший, весь обвешанный упаковочной соломой.

Она сказала:

— Я думаю, Элф может остаться, правда, начальник стражи?

Несколько мгновений вы смотрели на нее, и я помню, что ваше суровое выражение лица растаяло, как снег.

— Да, — сказали вы и со вздохом сели на стул, на котором временно не стояло ни коробок, ни их содержимого. — Да, пожалуй, может.

Вы улыбнулись доктору. Она в это время, приняв очередную ванну, повязывала полотенце вокруг головы. Она всегда после ванны повязывала полотенце вокруг головы, и я помню, мне вдруг подумалось: Зачем она это делает? Ведь ей теперь не нужно сушить волосы. На ней было плотное объемистое платье, отчего ее обнаженная голова казалась очень маленькой, пока доктор не повязала полотенце.

Вы устроились на стуле поудобнее, поправили меч, чтобы не мешал, переступили ногами. Потом сказали:

— Я слышал, вы просили короля об отставке.

— Верно, начальник стражи.

Вы закивали головой.

— Что ж, это, пожалуй, к лучшему.

— Я в этом уверена, начальник стражи. Элф, не стой без дела, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Прошу тебя, продолжай работу.

— Да, хозяйка, — пробормотал я.

— Мне бы очень хотелось узнать, что случилось в камере тем вечером.

— Я уверена, вы уже и так все знаете, начальник стражи.

— А я в такой же мере уверен, что не знаю, — сказали вы, покорно вздохнув. — Человек более суеверный решил бы, что дело тут не обошлось без колдовства.

— Но вы-то так легко не обманываетесь.

— Да, не обманываюсь. Остаюсь в неведении, но не обманываюсь. Пожалуй, я могу сказать, что не будь у меня других объяснений, то меня бы грызли сомнения, пока это дело остается необъясненным, а вы по-прежнему находитесь здесь, но поскольку вы говорите, что отправляетесь…

— Да. Назад в Дрезен. Я уже узнавала насчет корабля… Элф?

Я выронил из рук флягу с дистиллированной водой. Она не разбилась, но звук от падения получился громкий.

— Извините, хозяйка, — сказал я, едва сдерживая слезы. Она уже узнала насчет корабля!

— Как вы считаете, вы здесь с успехом провели время, доктор?

— Думаю — да. Здоровье короля теперь лучше, чем было при моем появлении. Уже одного этого — если, конечно, здесь есть моя заслуга — достаточно, чтобы почувствовать… удовлетворение.

— И тем не менее, как я себе представляю, вы уже соскучились по своим.

— Да, я уверена, представлять вы можете.

— Ну что ж, мне пора, — сказали вы, вставая. Потом добавили: — Странное это было дело — те смерти в Ивенире, а потом еще добрый герцог Ормин и эти трое.

— Странное, сударь?

— Ну, столько ножей или клинков — и ни один не найден. Я говорю об орудиях убийства.

— Да, странно.

Вы повернулись к двери.

— Жуткое там было дело — в камере для допросов.

Доктор промолчала.

— Я рад, что вас спасли… целой и невредимой. Я бы многое отдал, чтобы узнать, как это получилось, но не променял бы это знание на результат. — Вы улыбнулись. — Надеюсь, я еще увижу вас, доктор, но если нет, позвольте пожелать вам счастливого пути домой.

И вот спустя пол-луны я стоял на пристани с доктором и обнимал ее, а она обнимала меня, и я знал, что готов на что угодно, лишь бы она осталась или взяла меня с собой, а еще я знал, что никогда больше ее не увижу.

Она легонько оттолкнула меня.

— Элф, — сказала она, шмыгнув носом. — Не забудь, что доктор Хилбиер — сторонник более строгих методов, чем я. Я его уважаю, но он…

— Хозяйка, я не забуду ничего из того, что вы мне говорили.

— Хорошо. Хорошо. Вот, держи. — Он вытащила из-под блузки запечатанный конверт. — Я договорилась с семейством Мифели, чтобы они открыли на тебя счет. Это доверенность. Можешь тратить деньги, как заблагорассудится, хотя я надеюсь, что ты не забудешь и про эксперименты вроде тех, каким я тебя научила…

— Хозяйка!

— … но я оставила Мифели указание, что весь капитал станет твоим, только когда ты получишь звание доктора. Я бы посоветовала тебе купить дом и участок земли, но…

— Хозяйка? Вы говорите — счет? Зачем? Откуда? Где? — сказал я, искренне удивленный.

Она уже оставила мне то, что, на ее взгляд, мне могло пригодиться. А хранить подарок — ее запасы лекарств и сырья — я мог в выделенной мне комнате, в доме моего нового наставника доктора Хилбиера.

— Эти деньги дал мне король, — сказала она. — Мне они не нужны. Они твои. А еще в этом пакете — ключ от моего дневника. В нем все мои заметки и описания экспериментов. Воспользуйся им, если решишь, что тебе это нужно.

— Ах, хозяйка!

Она взяла мою руку в свои ладони и пожала.

— Стань хорошим доктором, Элф. Стань хорошим человеком. Ну а теперь, — сказала она с безнадежно грустным и неубедительным смешком, — чтобы не истечь слезами и не обезводить наши организмы, давай будем про…

— А если я стану доктором, хозяйка? — спросил я, и голос мой прозвучал довольно сдержанно и холодно — я даже не думал, что мне это по силам в такое мгновение. — Если я стану доктором и использую часть денег, чтобы повторить ваш путь и приехать в Дрезен?

Она начала отворачиваться, полуобернулась назад и посмотрела на деревянные мостки пристани.

— Нет, Элф. Нет, я думаю, меня там не будет. — Она подняла взгляд и отважно улыбнулась. — Прощай, Элф. Будь счастлив.

— Прощайте, хозяйка. Спасибо вам. Я буду любить вас вечно.

Эти слова родились у меня в голове, и я чувствовал в себе силы произнести их, мог бы произнести, чуть было не произнес — но все же не произнес. Может быть, именно то, что я не произнес этих слов, даже не зная, что помышлял об этом, и позволило мне сохранить остатки самоуважения.

Она медленно преодолела первую половину крутого трапа, потом подняла голову, ускорила шаг, распрямила спину и, ни разу не обернувшись, заспешила на огромный галион; ее темная шляпка исчезла где-то между черными переплетениями канатов.

Я медленно, опустив голову, побрел назад в город. Слезы катились у меня по носу, а на сердце было черным-черно. Несколько раз я хотел оглянуться, но убеждал себя, что корабль еще не отплыл. Все время я надеялся, надеялся, надеялся, что услышу стук каблучков, или ускоренный шаг носильщиков с паланкином, или громыхание наемного экипажа и фырканье скакунов, а потом ее голос.

Выстрелила пушка, отмечая очередной колокол, гул разнесся по всему городу, с криками и гамом взмыли в воздух стаи птиц, но я все еще ни разу не оглянулся, так как думал, что из этой части города не видны гавань и пристань, а когда я все же поднял голову и обернулся, то понял, что зашел слишком далеко, что стою на рыночной площади, откуда не видно не то что галиона, а даже его верхних парусов.

Я бросился обратно вниз тем же путем, которым пришел. Я думал, что опоздаю, но не опоздал, и, когда пристань снова оказалась в поле моего зрения, я увидел огромный, похожий на луковицу корабль, который величественно двигался к выходу из гавани — его буксировали две длинные галеры, полные налегающих на весла гребцов. На пристани все еще толпились люди, они махали пассажирам и команде, собравшимся на корме удаляющегося галиона. Я не увидел на корабле доктора.

Я не увидел ее на корабле!

Я понесся по пристани как сумасшедший, я искал ее. Я заглядывал во все лица, изучал их выражения, разбирал каждую походку, каждую осанку, словно в своей безответной любви и в самом деле уверовал, что она решила сойти с корабля и остаться здесь, остаться со мной, что весь этот демонстративный отъезд — всего лишь безумно затянувшаяся шутка и что она, сойдя с корабля, решила помучить меня еще немного и переоделась до неузнаваемости.

Галион вышел в открытое море, а я почти и не заметил этого. Галеры, оставляя за собой буруны, возвращались назад, а корабль, оказавшись в открытых водах за волноломом, распустил кремовые паруса и, поймав в них ветер, набирал ход.

Люди стали покидать пристань, остались лишь две рыдающие женщины. Одна стояла, забыв обо всем вокруг, почти совсем закрыв лицо ладонями, другая сидела на корточках, подняв пустые глаза к небесам, а по ее щекам струились слезы.

… А я стоял, уставившись в пространство между маяками гавани, где вдалеке виднелась неровная полуокружность береговой линии Кратерного озера. Так я стоял там, недоумевающий, ошарашенный, не чуя под собой ног. Я тряс головой и бормотал что-то себе под нос, несколько раз порывался уйти, но возвращался к пристани, влекомый предательским поблескиванием воды, которая разлучила меня с ней. Меня хлестал ветер, уносивший ее все дальше с каждым ударом моего и ее сердца, и оглушали резкие крики кружащих в воздухе морских птиц и тихие, безнадежные рыдания женщин.