С излюбленным в ирландской поэзии мотивом плавания смертного в «Страну блаженства» (ср. Плавание Брана) в этой саге соединился столь же распространенный у кельтов мотив любви феи-сиды к смертному (см. вступит. статью, стр. 35). При этом произошло характерное для сказочной фантазии смешение: обиталище феи — и волшебные холмы Ирландии («сиды»), и в то же время — заморская «Страна юности». Более подробно последняя изображена в Плавании Брана. Однако данная сага содержит два важных добавочных образа: 1) стеклянную ладью (стекло часто связано с образом «того света»; потусторонний волшебный остров в легендах о короле Артуре зовется «Стеклянным островом»), и 2) чудесное яблоко, соответствующее серебряной ветви в Плавании Брана. (Остров Авалон, куда фея Моргана уносит для исцеления и блаженной жизни тяжко раненого короля Артура, означает: «Остров яблок»; вспоминаются также яблоки чудесного сада Гесперид, на краю земли).
Мифическая тема саги искусственно приурочена к истории королей Конда и Арта, живших во II веке н. э. Последний христианский редактор или переписчик саги вложил в уста феи-сиды стихи, в которых она предсказывает, что скоро на смену религии друидов придет новая вера. Эти стихи, искажающие смысл саги, мы опустили в переводе, отметив этот пропуск многоточием.
Текст издан Е. Windisch’ем, «Kurzgefasste irische Grammatik», Leipz., 1879.
ПОЧЕМУ прозван Арт Одиноким? Не трудно сказать.
Однажды Кондла Красный, сын Конда Ста-Битв{176}, был вместе с отцом в верхнем Уснехе{177}, когда увидел он женщину в невиданной одежде, приближавшуюся к нему.
— О женщина, откуда пришла ты? — спросил он.
— Я пришла, — отвечала женщина, — из страны живых, из страны, где нет ни смерти, ни невзгод. Там у нас длится беспрерывный пир, которого не надо готовить, — счастливая жизнь вместе, без распрей. В большом сиде{178} обитаем мы, и потому племенем сидов зовемся мы.
— С кем говоришь ты, мальчик? — спросил Конд сына, ибо никто не видел женщины, кроме одного Кондлы.
Отвечая за него, запела женщина:
Он ведет беседу с юной женщиной,
Прекрасной, из благородного племени,
Которой не коснутся ни дряхлость, ни смерть.
Я полюбила Кондлу Красного
И зову его на Равнину Блаженства,
Где царит король победоносный —
В стране, где нет ни жалоб, ни страданья
С той поры, как он в ней царствует.
И она продолжала, обращаясь к Кондле:
Пойдем со мной, о Кондла с украшенной шеей{179},
О Кондла Красный, алый, как пламя!
Золотой венец покроет твой пурпурный лик,
Чтоб почтить твой царственный образ.
Пожелай лишь — и никогда не увянут
Ни юность, ни красота твоих черт,
Пленительных до скончания века.
Тогда Конд обратился к друиду своему, по имени Коран, за помощью: ибо все слышали слова женщины, самой же ее не видел никто.
Прошу тебя, о Коран, помоги мне!
Ты владеешь могучими песнями,
Владеешь могучей тайной мудростью.
На меня напала сила некая,
Большая, чем разум мой и власть моя.
Никогда еще не являлся мне враг такой,
С той поры как принял я власть царскую.
Ныне борюсь я с образом невидимым,
Он одолевает меня чарами,
Хочет похитить сына моего,
Песнями женскими волшебными
Вырвать его из царственных рук моих.
И друид спел такое сильное заклятие, что неслышен для всех стал голос женщины, и сам Кондла перестал видеть ее. Но прежде чем удалиться от песен друида, женщина дала Кондле яблоко. И целый месяц Кондла не ел и не пил ничего, ибо ничто не казалось ему вкусным с той поры, как он отведал этого яблока. Но, сколько ни съедал он его, оно не уменьшалось и оставалось цельным. Тоска охватила Кондлу по женщине, которую он один раз увидел.
Однажды, по прошествии месяца, был он вместе с отцом своим в Маг-Архоммине{180}, когда вновь увидел он ту же женщину, приближавшуюся к нему. Она запела ему:
На высоком месте сидишь ты, Кондла,
Среди смертных, среди всего тленного,
Ожидая смерти — ужаса великого.
Вечно-живущие зовут тебя!
Ты герой в глазах людей Тетраха{181},
Каждый день на тебя взирающих,
Когда ты бываешь в собрании
Твоих родных, близких и милых тебе.
Как только заслышал Конд голос женщины, сказал он людям своим:
— Позовите друида ко мне. Вижу я, сегодня заговорил вновь язык ее.
Тогда женщина запела:
Дивился Конд тому, что ни на какие речи не отзывался Кондла, лишь одно повторяя: «Вот пришла эта женщина!»
— Разумеешь ли ты, о Кондла, то, что говорит женщина? — спросил Конд.
Отвечал Кондла:
— Говорит она то, что легко бы сделать мне, если бы не любовь моя к близким моим. Тоска по этой женщине охватила меня.
В ответ ему запела женщина:
Давно влечет тебя сладкое желанье,
Со мной за волну унестись ты хочешь.
Если войдешь в мою стеклянную ладью,
Мы достигнем царства Победоносного.
Есть иная страна, далекая,
Мила она тому, кто сыщет ее.
Хоть, вижу я, садится уж солнце,
Мы ее, далекой, достигнем до ночи.
Радость вселяет земля эта
В сердце всякого, кто гуляет в ней,
Не найдешь ты там иных жителей,
Кроме одних женщин и девушек.
Едва девушка кончила речь свою, как Кондла, покинув своих, прыгнул в стеклянную ладью. И вскоре люди могли лишь едва-едва различить ее в такой дали, насколько хватало их зрения. Так-то уплыл Кондла с девушкой за море, и никто с тех пор больше не видел их и не узнал, что с ними сталось.
В то время, как все оставшиеся были погружены в раздумье, к ним подошел Арт.
— Теперь Арт стал одиноким, — сказал Конд. — Поистине, нет больше у него брата.
— Истинное слово молвил ты, — сказал Коран. — Так и будут отныне звать его: Арт Одинокий.
И осталось за ним это имя.
Сага эта представляет собою одну из многочисленных вариации ирландской легенды о плавании в «чудесную, потустороннюю страну». В основе ее лежит древнее языческое представление кельтов о «том свете», осложненное некоторыми чертами, заимствованными из христианских сказаний о «земном рае», а также, быть может, из античных мифов.
Композиция ее — весьма свободная. В середину ее вставлен эпизод о морском боге, предсказывающем свое будущее воплощение на земле (см. вступит. статью, стр. 37). Сверх того монах-переписчик совершенно механически внес несколько строф чисто христианского содержания. Эти последние, ничем с остальным не связанные, мы опустили в нашем переводе (см. прим. 6 и 8). Выразительность саги, сюжетно весьма бедной, сосредоточена в лирических описаниях.
Текст, сложившийся по меньшей мере уже в VII веке, издан, в сопровождении обширного историко-литературного и мифологического исследования, в книге: К. Meyer and A. Nutt, «The Voyage of Bran», 2 тт., Lond., 1895–1897.
ДВАДЦАТЬ два четверостишия спела женщина неведомых стран, став среди дома Брана, сына Фебала{183}, когда его королевский дом был полон королей, и никто не знал, откуда пришла женщина, ибо ворота замка были заперты.
Вот начало повести. Однажды Бран бродил одиноко вокруг своего замка, когда вдруг он услышал музыку позади себя. Он обернулся, но музыка снова звучала за спиной его, и так было всякий раз, сколько бы он ни оборачивался. И такова была прелесть мелодии, что он, наконец, впал в сон. Когда он пробудился, то увидел около себя серебряную ветвь с белыми цветами на ней, и трудно было различить, где кончалось серебро ветви и где начиналась белизна цветов.
Бран взял ветвь в руку и отнес ее в свой королевский дом. И, когда все собрались там, им явилась женщина в невиданной одежде, став среди дома. И вот тогда она пропела Брану двадцать два четверостишия, и все собравшиеся слушали и смотрели на женщину.
Она пела:
Ветвь яблочного дерева из Эмайн{184}
Я несу, всем вам ведомую{185}.
На ней веточки из белого серебра.
Бровки хрустальные с цветами.
Есть далекий, далекий остров,
Вкруг которого сверкают кони морей{186},
Прекрасен бег их по светлым склонам волн.
На четырех ногах стоит остров.
Радость для взоров, обитель славы —
Равнина, где сонм героев предается играм.
Ладья равняется в беге с колесницей
На южной равнине, на Серебристой Поляне.
Стоит остров на ногах из белой бронзы,
Блистающих до конца времен.
Милая страна, вовеки-веков,
Усыпанная множеством цветов.
Есть там древнее дерево в цвету,
На котором птицы поют часы{187}.
Славным созвучием голосов
Возвещают они каждый час.
Сияет прелесть всех красок
На равнинах нежных голосов.
Познана радость средь музыки
На южной, туманной Серебристой Поляне.
Там неведома горесть и неведом обман
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла.
Все — сладкая музыка, нежащая слух.
Без скорби, без печали, без смерти,
Без болезней, без дряхлости,
Вот — истинный знак Эмайн.
Не найти ей равного чуда.
Прекрасна страна чудесная,
Облик ее любезен сердцу,
Ласков для взора вид ее,
Несравненен ее нежный туман.
Взгляни на Страну Благодатную:
Море бьет волной о берег и мечет
Драконовы камни и кристаллы;
Волоски кристаллов струятся с его гривы.
Богатство, сокровище всех красок
Ты найдешь в Милой Стране, прекрасно-влажной.
Там ты слушаешь сладкую музыку,
Пьешь лучшее из вин.
Золотые колесницы на Равнине Моря
Несутся с приливом к солнцу,
Серебряные колесницы на Равнине Игр
И бронзовые, без изъяна.
Желто-золотые кони там, на лужайке,
Иные — красной масти,
Иные еще, с шерстью на спинах,
Небесно-голубой масти.
С восходом солнца придет
Прекрасный муж и осветит равнины.
Он едет по прекрасной приморской равнине,
Он волнует море, обращая его в кровь.
Будут плыть мужи по светлому морю
В страну — цель их поездки.
Они пристанут к блистающему камню,
Из которого несется сто песен.
Песнь несется к плывущим,
Несется долгие века, беспечальная.
Звучен напев стоголосых хоров,
Они избыли дряхлость и смерть.
О многовидная морская Эмайн,
И близкая и далекая,
С тысячами женщин в пестрых одеждах,
Окаймленная светлым морем!
Из вечно тихого, влажного воздуха
Капли серебра падают на землю.
Белая скала у морской гряды
Получает свой жар от солнца.
Мчатся мужи по Равнине Игр —
Прекрасная игра, не бессильная.
В цветистой стране, средь красоты ее,
Они избыли дряхлость и смерть.
Слушать музыку ночью,
Гулять в Стране Многоцветной,
В стране цветистой — о венец красы! —
Где мерцает белое облако!
Есть трижды пятьдесят островов
Средь океана, от нас на запад.
Больше Ирландии вдвое
Каждый из них, или втрое{188},
Пусть же Бран средь мирской толпы
Услышит мудрость, ему возвещенную.
Предприми плаванье по светлому морю:
Быть может, ты достигнешь Страны Женщин.
Вслед за этим женщина покинула их, и они не знали, куда она ушла; и она унесла ветвь с собою. Ветвь выпала из руки Брана и перешла в руку женщины, и в руке Брана не было силы, чтобы удержать ветвь.
На другой день Бран пустился в море. Трижды девять мужей было с ним. Во главе каждых девяти был один его молочный брат и сверстник. После того как он пробыл в море два дня и две ночи, он завидел мужа, едущего навстречу ему по морю на колеснице. Этот муж спел ему двадцать два четверостишия; он назвал ему себя, — сказал, что он Мананнан, сын Лера{189}.
Он спел ему:
Чудно, прекрасно Брану
В ладье на светлом море.
Для меня же, едущего на колеснице издалека,
Цветущая долина — то море, где плывет он.
То, что светлое море для Брана,
Плывущего в ладье с кормою, —
Радостная равнина с множеством цветов
Для меня, с моей двухколесной колесницы.
Бран видит множество волн,
Плещущих среди светлого моря, —
Я вижу, на Равнине Забав —
Цветы с красными головками, без изъяна.
Кони Лера блистают летом
Всюду, сколько хватает взора Брана.
Реки струят свой медвяный поток
В стране Мананнана, сына Лера.
Блеск зыбей, средь которых ты находишься,
Белизна моря, по которому плывешь ты,
Это — расцвеченная желтым и голубым
Земля, — она не сурова.
Пестрые лососи прыгают из недр
Белого моря, на которое глядишь ты:
Это — телята, разных цветов телята,
Ласковые, не бьющие друг друга.
Хоть видна тебе лишь одна колесница
В Счастливой Стране, обильной цветами, —
Много коней на ее пространствах,
Хотя для тебя они и незримы.
Велика равнина, много в ней мужей,
Краски блистают светлым торжеством.
Серебряный поток, золотые одежды —
Все приветствует своим обилием.
В прекрасную игру, самую радостную,
Они играют, вином опьяняясь,
Мужи и милые женщины, под листвою,
Без греха, без преступления.
Вдоль вершин леса проплыла
Твоя ладья через рифы.
Лес с прекрасными плодами
Под кормой твоего кораблика.
Лес дерев цветущих, плодовых, —
Среди них лоза виноградная, —
Лес не вянущий, без изъяна,
С листьями, цвета золота.
………………………………{190}
Это облик, тобою зримый, —
Он придет в твои края, в Ирландию,
Ибо мне надлежит путь к дому
Женщины из Лине-Мага.
Пред тобой Мананнан, сын Лера,
На колеснице, в обличьи человека.
Им будет рожден — на короткую жизнь —
Прекрасный муж с белым телом.
Он будет усладой холмов волшебных{191},
Он будет любимцем в доброй стране,
Он поведает тайны — поток мудрости —
В мире, не внушая страха к себе.
Он примет облик всякого зверя
И в голубом море, и на земле.
Он будет драконом пред войсками,
Он будет волком во всяком лесу.
Он будет оленем с серебряными рогами
В стране, где катятся колесницы,
Он будет лососем в глубоком озере,
Он будет тюленем, он будет прекрасным белым лебедем.
Он будет, спустя долгие века,
Много лет прекрасным королем.
Он сокрушит полки — славная ему будет могила,
Он зальет кровью равнины, оставляя след колес.
Среди королей и витязей
Он будет героем прославленным.
На высокой твердыне уготовлю я
Ему кончину достойную.
Высоко я поставлю его средь князей.
Его одолеет сын заблуждения{192}.
Мананнан, сын Лера, будет
Его отцом и наставником.
Он будет — кратка его жизнь! —
Пятьдесят лет в этом мире.
Драконов камень морской поразит его
В бою при Сенлаборе.
Он попросит испить из Лох-Ло{193},
Устремив взор на поток крови.
Белая рать унесет его на колесах облаков
В обитель, где нет скорби.
Пусть усердно гребет Бран, —
Недалеко до Страны Женщин.
Эмайн многоцветной, гостеприимной,
Ты достигнешь до заката солнца.
После этого Бран поплыл дальше. Вскоре он завидел остров. Бран стал огибать его. Большая толпа людей была на острове, хохотавших, разинув рот{194}. Они все смотрели на Брана и его спутников и не прерывали своего хохота для беседы с ним. Они смеялись беспрерывно, глядя плывущим в лицо. Бран послал одного из своих людей на остров. Тот тотчас же присоединился к толпе и стал хохотать, глядя на плывущих, подобно людям на острове. Бран обогнул весь остров. Всякий раз, как они плыли мимо этого человека, его товарищи пытались заговорить с ним. Но он не хотел говорить с ними, а лишь глядел на них и хохотал им в лицо. Имя этого острова — Остров Радости. Так они и оставили его там.
Вскоре после этого они достигли Страны Женщин и увидели царицу женщин в гавани.
— Сойди на землю, о Бран, сын Фебала! — сказала царица женщин. — Добро пожаловать!
Бран не решался сойти на берег. Женщина бросила клубок нитей прямо в него. Бран схватил клубок рукою, и он пристал к его ладони. Конец нити был в руке женщины, и таким образом она притянула ладью в гавань. Они вошли в большой дом. Там было по ложу на каждых двоих — трижды девять лож. Яства, предложенные им, не иссякали на блюдах, и каждый находил в них вкус того кушанья, какого желал. Им казалось, что они пробыли там один год, а прошло уже много, много лет.
Тоска по дому охватила одного из них, Нехтана, сына Кольбрана. Его родичи стали просить Брана, чтобы он вернулся с ними в Ирландию. Женщина сказала им, что они пожалеют о своем отъезде. Они все же собрались в обратный путь. Тогда она сказала им, чтобы они остерегались коснуться ногой земли.
Они плыли, пока не достигли селения по имени Мыс Брана{195}. Люди спросили их, кто они, приехавшие с моря. Отвечал Бран:
— Я Бран, сын Фебала.
Тогда те ему сказали:
— Мы не знаем такого человека. Но в наших старинных повестях рассказывается о Плавании Брана.
Нехтан прыгнул из ладьи на берег. Едва коснулся он земли Ирландии, как тотчас же обратился в груду праха, как если бы его тело пролежало в земле уже много сот лет.
После этого Бран поведал всем собравшимся о своих странствиях с начала вплоть до этого времени. Затем он простился с ними, и о странствиях его с той поры ничего не известно.
Время возникновения этой саги с трудом поддается определению. Она сложилась бесспорно еще в Средние века, но все же значительно позднее других, собранных нами здесь саг. Помимо прочего, об этом свидетельствует отсутствие в ней первобытно-суровых, героических черт. Характерно прозвище Байле, буквально означающее — «тот, о котором все хорошо говорят», а также заключение, в котором поэт словно оглядывается на седую старину. Вообще это уже переход от эпоса к сказке или к лирической новелле.
Сага о Байле показывает, как много тем и образов мировой поэзии либо предвосхищено, либо находит параллели в древнем ирландском творчестве. С одной стороны, эта сага о смерти двух любящих во имя любви представляет собою параллель к античной легенде о Пираме и Тисбе или к итальянской новелле о Ромео и Джульетте. С другой стороны, «любовь, которая сильнее смерти», весьма напоминает такую же любовь Тристана и Изольды, легенда о которых — кельтского происхождения. (Кстати сказать, в некоторых версиях последней из смежных могил любящих также вырастают два деревца, сплетающиеся между собою, а в другом эпизоде ее Тристан сравнивает себя с жимолостью, обвивающейся вокруг ветви орешника — Изольды).
Текст издан К. Meyer’ом в «Revue Celtique», т. XIII, 1892.
БАЙЛЕ Доброй Славы был единственным сыном Бауна. Он вызывал любовь к себе во всех, кто хоть раз его видел или только слышал о нем, как в мужчинах, так и в женщинах, из-за доброй молвы, шедшей о нем. Но сильнее всех полюбила его Айлен, дочь Лугайда{196}. Он полюбил ее также. И они сговорились встретиться в Росс-на-Риге{197}, что на берегу Бойны Брегской, чтобы заключить там союз любви.
Байле двинулся в путь из Эмайн-Махи к югу и, миновав гору Фуат и равнину Муртемне, достиг местности, прозванной Трайг-Байли{198}. Там он и его спутники выпрягли коней из колесниц и пустили их пастись на лужайке.
Они отдыхали там, когда вдруг предстал им страшный образ человека, направлявшийся к ним со стороны юга. Он двигался стремительно, он несся над землей, как ястреб, ринувшийся со скалы, как ветер с зеленого моря. Наклонен к земле был левый бок его.
— Скорей к нему! — воскликнул Байле. — Спросим его, куда и откуда несется он, к чему спешит так.
— Я стремлюсь в Туайг-Инбер{199}, — был ответ им. — И нет у меня иной вести, кроме той, что дочь Лугайда полюбила Байле, сына Буана, и направлялась на свиданье любви к нему, когда воины из Лагена напали на нее и убили ее, как и было предсказано о них друидами и ведунами, что не быть им вместе в жизни, но что в смерти будут они вместе вовеки. Вот — весть моя.
И с этим он покинул их, и у них не было силы удержать его.
Когда Байле услышал это, он упал на месте мертвым, бездыханным. Вырыли могилу ему, насыпали вал вокруг нее, поставили каменный столб над ней, и стали улады справлять поминальные игры над могилой его. И выросло тисовое дерево на могиле этой, с верхушкой, похожей видом на голову Байле. Потому-то и зовется место это Трайг-Байли.
А страшный образ направился после этого на юг, в то место, где была Айлен, и проник в лиственный домик ее.
— Откуда явился этот неведомый? — спросила девушка.
— С севера Ирландии, из Туайг-Инбер, — был ей ответ.
— Какие же вести несешь ты? — спросила девушка.
— Нет у меня вести, из-за которой стоило бы печалиться здесь, кроме той, что в Трайг-Байли видел я уладов, справлявших поминальные игры, после того как вырыли они могилу, насыпали вал вокруг нее, поставили каменный столб над ней и вырезали имя Байле, сына Буана, из королевского рода уладов. Ехал он к милой своей, к возлюбленной, которой отдал сердце свое; но не судьба была им вместе быть в жизни, увидеть друг друга живыми.
Он унесся, окончив злую повесть свою. Айлен же упала мертвой, бездыханной, и погребли ее, как и Байле. И выросла яблоня из могилы ее, разрослась она на седьмой год, а на верхушке ее — словно голова Айлен.
Когда прошло семь лет с того дня, друиды и ведуны срубили тис с головой Байле и сделали из его ствола таблички, на которых поэты и рассказчики стали записывать повести о любви, сватовствах и разных деяниях уладов. Так же поступили и лагены с яблоней Айлен; а они писали о своих деяниях на табличках из ее ствола.
Настал канун Самайн{200}, и все собрались праздновать его у Кормака, сына Арта{201}. Поэты и люди всех ремесел сошлись на праздник по обычаю, и были туда же принесены таблички эти. Увидев их, Кормак велел подать их ему. Взял он их, одну в правую, другую в левую руку, так что они были обращены лицом друг к другу. И тогда одна сама прыгнула к другой, и они соединились так, как жимолость обвивается вокруг ветви; и невозможно было разъединить их.
Так и сохранили их, как другие драгоценные предметы, в сокровищнице Темры.
Сказал поэт:
Благородная яблоня Айлен,
Несравненный тис Байле!
Того, что хранят нам древние песни,
Не понять неразумному слуху.
Эта сага, содержащая уже знакомый нам мотив любви между смертным и сидою (см. вступит. статью стр. 35), может быть отнесена как к историческому, так и к мифологическому циклу. Она является частью сказаний об Этайн, которые можно восстановить лишь по сохранившимся обрывкам. Из них мы узнаем, что Этайн была некогда женою бога Мидера, но что их разлучила зависть другой сиды по имени Фуамнах. Превращенная волшебством ее в насекомое, Этайн семь лет носилась в воздухе, пока не попала в кубок с напитком, который выпила жена одного уладского воина, зачавшая от этого и возродившая Этайн в человеческом образе (сопост. подобный же глоток в саге Рождение Кухулина). Верховный король Ирландии избрал Этайн себе в жены за исключительную красоту ее, которой она была обязана своей сверхчеловеческой природе. Став земной женщиной, она сохранила волшебную способность вызывать к себе необычайную любовь (сопост. Болезнь Кухулина), как это показывает данная сага. В эпилоге к ней, сохранившемся не в оригинале, но лишь в пересказах, сообщается, что Мидер, безутешный после исчезновения Этайн, разыскал ее, наконец, и получил обратно от короля, ее мужа, путем хитрости. Явившись к нему в человеческом образе, он предложил ему сыграть партию в шахматы на любую ставку и, выиграв, увел с собой Этайн.
Действие саги, в особенности отношения между сидами и смертными, слегка напоминает Сон в летнюю ночь Шекспира, который в обрисовке царства эльфов несомненно воспользовался кельтскими сказочными представлениями. Эохайд Айрем, к которому приурочено это мифическое сказание, царствовал, согласно хроникам, во II веке н. э.
Мы избрали для перевода древнейшую из двух сохранившихся версий; текст ее издан Е. Windisсh’ем, «Irische Texte», т. I, Leipz., 1880.
ЭОХАЙД Айрем был верховным королем Ирландии, и все пять королевств Ирландии были подвластны ему. Королями же в них были в то время: Конхобар, сын Несс, Мес-Гегра, Тигернах Тетбаннах, Курои и Айлиль, сын Маты Муйреск{202}. Два замка были у Эохайда: Фремайн в Миде и Фремайн в Тетбе{203}. Фремайн в Тетбе был его любимым замком из всех замков Ирландии.
В первый же год, как Эохайд стал королем, созвал он мужей Ирландии на празднество в Темре{204}, чтобы назначить им подати и повинности на пять лет вперед. Но мужи Ирландии ответили Эохайду, что они не придут на празднество в Темру к королю без королевы, — ибо в то время, когда Эохайд принял власть, он не был женат.
Тогда послал Эохайд послов по всем пяти королевствам Ирландии, чтобы они разыскали прекраснейшую женщину или девушку, какая только найдется в Ирландии, для него в жены. И он сказал при этом, что возьмет за себя лишь такую, которая не знала до него мужа. Ему нашли такую в Инбер Кихмайни{205} — Этайн, дочь Этайр. И Эохайд ввел ее в дом свой, ибо она подходила ему по красоте, юности и доброй славе своей.
Три сына были у Финда, сына Финдлуга, Сына Королевы{206}: Эохайд Айрем, Эохайд Фейдлех и Айлиль Ангуба{207}. На празднестве в Темре, после того как Этайн уже разделила ложе Эохайда, Айлиль Ангуба почувствовал любовь к ней и стал смотреть на нее, не отводя глаз. Так как пристальный взгляд есть признак любви, то он мысленно укорил себя за это. Но не с намерением делал он это, и волею своей обуздал он желание.
Не нарушив закону чести и не признавшись женщине в чувстве своем, он заболел от него. Когда пред его взором уже стояла смерть, пришел присланный к нему врач Эохайда, Фахтна, чтобы осмотреть его. И сказал ему врач:
— У тебя одна из двух смертельных болезней, против которых врач бессилен: либо болезнь любви, либо болезнь ревности.
Но Айлиль не сказал ему правды, ибо стыдился он. Оставили умирать его во Фремайне в Тетбе, в то время как Эохайд отправился в объезд Ирландии{208}. Но, уезжая, он оставил Этайн, чтобы та оказала последнюю честь Айлилю: присмотрела, чтобы вырыта была могила ему, спет был плач по нем и убиты были служившие ему животные.
Каждый день приходила Этайн в комнату, где лежал Айлиль больной, и беседовала с ним. И, пока находилась она возле него, он, не отрываясь, смотрел на нее. Заметила она это и задумалась. Однажды, когда были они вдвоем, спросила она его, какая причина его болезни.
— Любовь к тебе, — ответил ей Айлиль.
— Жаль, что ты так долго не говорил этого, — сказала она. — Ты уже давно был бы здоров, если бы мы знали это.
— Я и теперь мог бы еще исцелиться, — сказал он, — если бы ты захотела.
— Видно нужно, чтобы я захотела.
Она продолжала каждый день навещать его и стала теперь мыть ему голову, сама подавать пищу и воду на руки. Через трижды девять дней был он здоров. Тогда сказал он Этайн:
— Когда же дашь ты мне то, чего недостает мне для полного исцеления?
— Завтра получишь ты это. Но только позор короля не должен совершиться в его собственном доме. Ты встретишь меня завтра под утро на холме возле нашего двора.
Первую часть ночи Айлиль бодрствовал. Но час свиданья проспал он и пробудился лишь поздно утром на следующий день. Этайн же пришла в условленное место и встретила там мужа, обликом подобного Айлилю. Он жаловался на слабость свою от болезни. Она же обошлась с ним так, как это было бы приятно Айлилю.
Поздно утром пробудился Айлиль. Когда Этайн вошла в дом, он посмотрел на нее долгим печальным взором.
— Отчего грустно лицо твое? — спросила она его.
— Оттого, что я сговорился с тобой о свидании и сам же не пришел на него. Сон одолел меня, и я только что пробудился. Теперь я вижу ясно, что не вернулось здоровье ко мне.
— Легко исправить беду, — отвечала Этайн, и она назначила ему свиданье на следующее утро.
И эту ночь бодрствовал Айлиль вначале; он развел большой огонь и поставил воду около себя, чтобы смачивать глаза. И все-таки опять заснул он. В условный час пришла Этайн в назначенное место и увидела там того же мужа в облике Айлиля и опять вняла любви его. Когда она пришла домой, она застала Айлиля плачущим.
И в третий раз пошла Этайн на место свидания и вновь встретила там того же мужа вместо Айлиля.
— Не тебе назначила я встречу, — сказала она. — Кто ты такой, стремящийся на свиданье со мной? Ведь тому человеку назначаю я свиданье любви не от греховной мысли или из суетного желания, — я, королева Ирландии, — но лишь для того, чтобы исцелить его от болезни, которая терзает его.
— Лучше было бы тебе, — был ответ ей, — ко мне притти. Ибо в те времена, когда имя твое было Этайн Эхриде, дочь Айлиля{209}, я был супругом твоим. Дорогой ценой приобрел я тогда тебя, отдав лучшие поля и воды Ирландии и прибавив еще столько золота и серебра, сколько ты сама весила.
— Кто же ты такой? — спросила она.
— Я — Мидер из Бри-Лейта{210}.
— Что же разлучило нас с тобой?
— Речи Фуамнах и заклинания Бресала Эхарлама{211}, — сказал он, и прибавил: — Хочешь ты уйти со мной?
— Нет, — отвечала она, — не оставлю я короля Ирландии ради человека, рода и племени которого я не знаю.
— Это я, — сказал Мидер, — насылал столь долгое время на Айлиля любовь, проникшую в его тело и кровь. И я же отнимал силу у него, дабы честь твоя не подверглась позору. Скажи же, пойдешь ли ты в мою страну, если сам Эохайд предложит тебе это сделать?
— На таких условиях я согласна, — ответила Этайн.
После этого она вернулась домой.
— Как хорошо, что мы так встретились! — воскликнул Айлиль. — Теперь я совсем здоров, притом же и честь твоя не пострадала!
— Прекрасно это, — сказала Этайн.
Когда Эохайд вернулся из своего объезда, очень был он рад, что нашел брата живым, и весьма благодарил Этайн за то, что она своим уходом спасла ему жизнь.
В основе этой саги лежит предание об историческом событии — трагической смерти короля Муйрхертаха, правившего в VI веке. Эпическое предание, сложившееся, без сомнения, вскоре после смерти короля, рано подверглось ряду видоизменений. Сначала оно окрасилось чертами языческой, сказочной фантастики путем введения образа феи-сиды, волшебницы Син. Затем, попав в руки монахов, оно подверглось наивной христианизации, с привнесением соответствующей морали. В частности, конец саги, искажающий ее первоначальный смысл и забавный своей наивной искусственностью, явно присочинен монахами. Попытка различить эти последовательные напластования и определить историческое ядро сказания, равно как и первоначальную его форму, сделано мною в статье: «Ирландская сага о смерти короля Муйрхертаха, сына Эрк», в «Записках Неофилологического Общества», вып. VIII, Пб., 1914.
Повесть эта — один из характерных примеров кельтских «легенд любви и смерти», с их живописной фантастикой и захватывающим трагизмом. Сохранившаяся ее версия содержится в рукописях XIV и XV веков, но, судя по языку, она сложилась уже в XI веке.
Текст издан Wh. Stokes’ом в «Revue Celtique», т. XXIII, 1902.
МУЙРХЕРТАХ{212}, сын Муйредаха, сына Эогана, король Ирландии, жил со своей женой Дуайбсех, дочерью Дуаха Медного Языка, короля Коннахтского{213}, в Клетехском доме, на берегу Бойны Бругской{214}. Однажды отправился он на охоту на окраине Бруга. Случилось так, что товарищи его по охоте оставили его одного на охотничьем холме.
Вскоре он увидел одинокую девушку, прекрасно сложенную, с прекрасным лицом, с ослепительно белой кожей, в зеленом плаще. Она сидела неподалеку от него, на могильном холме. Ему показалось, что он еще не встречал женщины, равной ей по красоте и очарованию. Все его тело и все его существо наполнились любовью к ней, и, глядя на нее, он подумал, что отдал бы всю Ирландию за то, чтобы провести одну ночь с ней: так страстно полюбил он ее с первого взгляда. Он приветствовал ее, словно знал ее раньше, и спросил ее, кто она и откуда.
— Я отвечу тебе, — отвечала она. — Я — любовь Муйрхертаха, сына Эрк{215}, короля Ирландии, и пришла сюда, чтобы встретиться с ним.
Приятно было это Муйрхертаху.
— Разве ты знаешь меня, девушка? — спросил он.
— Знаю, — отвечала она, — ибо сведуща я в делах еще более тайных, чем это, и известны мне и ты и другие мужи Ирландии.
— Пойдешь ты за мной, девушка? — спросил Муйрхертах.
— Я пойду за тобой, — отвечала она, — если ты дашь мне дар, который я попрошу.
— Я дам тебе все, что могу дать, девушка, — сказал сын Эрк.
— Дай мне слово в этом, — сказала она. Он тотчас дал ей слово.
— Я дам тебе сто голов от каждого стада, сто рогов, из которых пьют мед, сто чаш, сто золотых колец, и каждый второй вечер я буду устраивать для тебя пир в Клетехском доме.
— Нет, — сказала девушка. — Этого мне не надо. Но вот чего я требую: ты никогда не должен произносить моего имени; Дуайбсех, мать твоих детей, должна скрыться с моих глаз; люди церкви не должны ступать ногой в дом, где я буду жить.
— Пусть будет так, — отвечал король, — ибо я дал тебе мое слово, хотя легче мне было бы отдать тебе пол-Ирландии, чем исполнить то, что ты попросила. Скажи мне по правде, как твое имя, чтобы мы знали его и избегали произносить.
Она ответила:
— Вздох, Свист, Буря, Резкий Ветер, Зимняя Ночь, Крик, Рыданье, Стон.
Итак, король обязался исполнить все то, что она попросила. Они вернулись вместе в Клетехский дом.
Хорошо был устроен этот дом, полный мужей и добрых слуг. Все благородные потомки Ниала весело и радостно взимали в нем дань и подати со всех княжеств, в победном Клетехском доме, на берегу богатой лососями, вечно прекрасной Бойны, на окраине Бруга с зелеными вершинами.
Когда Син{216} увидела дом, полный народа, сказала она:
— Добрый дом, куда мы пришли.
— Да, добрый дом, — сказал король. — Ни в Темре, ни в Наасе, ни в Красной Ветви, ни в Эмайн-Махе, ни в Айлех-Нейте, ни в Клетехе не было построено другого такого дома{217}. И ты можешь сказать то же.
— Что мы будем теперь делать? — спросила девушка.
— То, что тебе будет угодно, — отвечал Муйрхертах.
— Если так, — сказала Син, — то пусть Дуайбсех со своими детьми уйдет прочь из дома; и пусть все мужи, занимающиеся каким-либо ремеслом или искусством, соберутся со своими женами в зале для пира.
Так и было сделано. Каждый из приглашенных стал хвалить свое ремесло или искусство, слагая стихи в его честь.
Когда пир кончился, сказала Син Муйрхертаху:
— Теперь пора предоставить мне дом, как было обещано.
И она изгнала сынов Ниала{218} и Дуайбсех с ее детьми из Клетеха; число их всех, мужчин и женщин, равнялось вместе двум полным равным полкам{219}.
Пошла Дуайбсех со своими детьми из Клетеха в Туйлен{220}, к другу души, святому епископу Кайрнеху{221}, и поведала ему о своем горе. Тогда отправился Кайрнех к сынам Эогана и Конала{222}, и все вместе пошли в Клетех, но Син не подпустила их близко к замку. Печальны и мрачны стали сыны Ниала. Сильно разгневался Кайрнех; он проклял это место и приготовил могилу королю.
— Тот, кому приготовлена эта могила, — сказал он, — конченный человек; поистине, конец его царствованию и владычеству.
Он велел бить в колокола: это было проклятием королю{223}.
Итак, Кайрнех проклял замок короля и благословил все остальные места. В печаль и скорбь впал он.
— Благослови нас теперь, — сказали ему сыны Ниала, — перед тем как нам вернуться в свои земли: ведь мы не виновны перед тобой.
Кайрнех благословил их и дал доброе напутствие им, потомкам Конала и Эогана: пусть вечно власть и царство Ирландии будут в их руках, власть над всеми княжествами вокруг них: пусть они наследуют Айлех{224} и Темру, и Улад; никому не должны они служить за плату, ибо их наследственное право — власть над Ирландией; пусть не придется им никогда никому давать заложников; пусть погибнут их заложники, если убегут от них; пусть всегда будет им победа в бою, если только бой затеян ими за правое дело; пусть тремя святынями и знаменами их будут: Катах, колокол Патрика и книга Кайрнеха{225}; пусть сила этих святынь помогает каждому из них в бою. После этого они все разошлись по своим домам и замкам.
Теперь скажем о Кайрнехе. Он пошел в свой монастырь. По дороге он встретил большую толпу людей: это было племя Тадга, сына Киана, сына Айлиля Олома{226}. Они упросили его пойти с ними, чтобы он помог им заключить договор с Муйрхертахом, сыном Эрк.
Когда король узнал о их приходе, он вышел к ним и приветствовал их. Но когда он увидел, что с ними епископ, он покраснел от гнева и воскликнул:
— Зачем ты пришел к нам, церковник, после того как проклял нас?
— Чтобы примирить с тобой племя Тагда, сына Киана, и племя Эогана, сына Ниала, — отвечал тот.
После этого они заключили договор между собою, и Кайрнех смешал кровь обеих сторон в одном сосуде и записал условия договора{227}. Муйрхертах простился с епископом и велел ему близко не показываться. Когда договор был заключен, Кайрнех благословил всех, посулил краткую жизнь и муки ада тому, кто нарушит договор, и удалился в свой монастырь. Король же вернулся в свой замок, и с ним его вассалы, чтобы защищать его от сынов Ниала.
Король сел на трон, и Син — по правую руку его; еще не было на земле женщины более прекрасной обликом, чем она. Король глядел на нее и задавал ей вопросы, чтобы почерпнуть у нее мудрости. Она обладала, казалось ему, могуществом богини. Он спросил ее, откуда ее сила:
Скажи нам, милая девушка,
Веришь ли ты в бога монахов?
В этот мир откуда явилась ты?
Поведай о своем происхождении.
Отвечала ему Син:
Я верую в истинного бога,
Спасителя моего от смерти.
Не совершалось еще в мире чуда,
Которого бы и я не совершила{228}.
Я — дочь женщины и мужчины
Из племени Адама и Евы.
Мила я для тебя и прекрасна,
Пусть раскаянье тебя не коснется.
Я могу создать и луну, и солнце,
И звезды, блистающие в небе,
Я могу создать храбрых воинов,
Бьющихся в жестоком сраженьи.
Могу в вино превратить — не ложь это! —
Воду Бойны: в моей это власти.
Я могу создать овец из камней,
Свиней из папоротника.
Сотворить я могу серебро и золото
Пред лицом всего войска.
Я могу создать славных мужей
Для тебя сейчас же. Я сказала.
— Соверши для нас одно из этих великих чудес, — сказал король.
Син вышла и тотчас создала два полка, равных по числу воинов, по силе, по красоте; присутствовавшим казалось, что никогда еще на земле не было двух полков более отважных и смелых людей, — в то время как они стремительно пронзали, ранили, убивали друг друга пред глазами собравшихся.
— Видишь, — сказала девушка, — кажется, моя сила — не обман?
— Вижу, — отвечал Муйрхертах.
Король со своими людьми вернулся в замок. В это время ему принесли воду из Бойны. Король попросил девушку превратить ее в вино. Девушка наполнила водой три боченка и произнесла над ними заклинания. Король и его люди нашли, что никогда еще на земле не было более вкусного и крепкого вина. Она также создала из папоротника волшебную, призрачную свинью и отдала вино и свинью воинам, которые разделили полученное между собой и, казалось им, насытились. Она же обещала им давать всегда, постоянно то же самое.
По окончании волшебного пира племя Тагда, сына Киана, охраняло короля в ту ночь. Когда он встал утром, он чувствовал себя обессиленным, и так же чувствовали себя все, кто отведал вина и призрачного, волшебного мяса, которое Син дала для пира.
Сказал опять король:
— Покажи мне что-нибудь из твоего тайного искусства, о девушка.
— Хорошо, я это сделаю, — отвечала она.
Муйрхертах и все его воины вышли в поле.
Тогда Син создала из камней голубых людей и других еще людей, с козлиными головами{229}. Явилось четыре вооруженных полка пред лицом присутствующих, на Бругской лужайке. Схватил Муйрхертах свое оружие и, надев боевой наряд, ринулся на них словно быстрый, злой, бешеный бык, и сразу принялся избивать и ранить их; и каждый воин, которого он убивал, тотчас опять вставал. Так убивал он их целый день до вечера. Хотя велики были ярость и гнев короля, все же, наконец, он утомился.
Печальный вернулся он в свой замок, и Син дала ему волшебное вино и волшебную свинью. Он и его люди поужинали и заснули тяжелым сном до утра. Когда утром он пробудился, то не чувствовал в себе ни силы, ни крепости.
Внезапно услышал он крики воинов; большая толпа их вызывала Муйрхертаха на бой в поле. Ему предстали в Бруге два равных полка: один из голубых людей, другой из людей с козлиными головами. Пришел Муйрхертах в ярость, услышав вызов этого войска. Он встал во весь рост и грянулся о землю. Затем он устремился в Бруг и, напав на воинов, стал избивать и ранить их.
В то время как он бился, Кайрнех послал к нему трех монахов: Масана, Касана и Кридана, чтобы он мог иметь помощь божию, ибо великий святой знал о насилии, совершавшемся над королем. Монахи встретили его в Бруге в то время, как он рубил камни, дерн и колосья. Они благословили короля и камни. Тотчас гнев Муйрхертаха улегся, он пришел в себя, осенил себя крестным знамением и увидел, что кругом не было ничего, кроме камней, дерна и колосьев.
— Для чего вы пришли? — спросил он монахов.
— Ради твоего бренного тела, — отвечали они, — ибо смерть близка к тебе.
Монахи показали ему церковь в Бруге и велели ему собственноручно вырыть ров для нее, во славу великого господа тварей.
— Это будет мною исполнено, — отвечал король и начал рыть ров.
Вот когда впервые была затронута лужайка Бруга{230}.
Король поведал монахам о себе все и пламенно покаялся богу. После его покаяния монахи окропили его святой водою, и он причастился тела Христова. Он просил монахов сказать Кайрнеху о своем покаянии и раскаянии.
Эту ночь монахи остались в Бругской церкви; король же вернулся в Клетех и сел по правую руку своей жены. Спросила Син, что прервало его бой в этот день.
— Пришли ко мне монахи, осенили меня знаком креста Христова, и я увидел, что вокруг меня не было ничего, кроме камней и травы; и раз не с кем было больше сражаться, я ушел.
— Не верь монахам, — сказала Син, — они лгут. Я буду тебе лучшей помощницей, чем они.
И она усыпила его ум и стала между ним и учением монахов. В этот вечер она опять создала волшебную свинью для короля и его воинов.
Это был седьмой вечер, что она занималась таким колдовством; и было это в вечер вторника, после праздника Самайн{231}. После того как воины охмелели, застонал сильный ветер.
— Это стон зимней ночи, — сказал король.
А Син сказала:
— Это я — Резкий Ветер, я — Зимняя Ночь, дочь прекрасных, благородных существ. Вот мое имя, всегда и всюду: я — Стон, я — Ветер, я — Зимняя Ночь…
Затем она вызвала снежную бурю. Никогда шум битвы не был сильнее, чем шум густого снега, падавшего в тот час; он несся с северо-запада{232}. Король ушел в глубину дома, но затем снова вернулся и стал сетовать на бурю.
Когда пир кончился, воины прилегли. Ни в одном из них не было силы хотя бы столько, сколько в женщине, рождающей ребенка. Король лежит на своем ложе. Тяжелый сон овладел им. Громко вскрикнул он во сне и пробудился.
— Что случилось? — спросила девушка.
— Полчище демонов явилось мне, — отвечал он.
Король встал, ибо видение, явившееся ему, не давало ему спать. Он вышел наружу и увидел маленький огонек, горевший в Бругской церкви, у монахов. Он пришел к ним и сказал:
— Нет во мне ни силы, ни крепости в эту ночь, — и рассказал им свое сонное виденье. — Трудно было бы мне, — прибавил он, — доблестно отразить врагов, если бы они напали на меня этой ночью: в бессилье впали мы, и злая ночь сегодня.
Монахи начали наставлять его. Тогда он сразу ушел и вернулся домой. Там он повел беседу с девушкой.
Жестока буря{233} сегодня ночью
Для монахов в их убежище.
Они не могут заснуть, —
Так зла ночная буря.
Зачем ты назвал мое имя, о человек,
Сын Эрк и Муйредаха?
Теперь ты примешь смерть — тихий праздник.
Не спи в Клетехском доме!
Скажи мне, беспечальная женщина,
Сколько воинов еще сражу я?
Не скрывай, скажи без принуждения,
Сколько воинов падет от руки моей?
Ни один не падет от твоей руки,
О сын Эрк из рода высокого.
Поистине, ты достиг конца, о король,
Иссякла ныне сила твоя.
Большая беда, что нынче без силы я,
О благородная, многовидная Син.
Часто убивал я свирепых воинов,
В эту же ночь обессилел я.
Многих мужей сразила сила твоя,
О сын высокой дочери Лоарна.
Великие войска сокрушил ты.
Горе, что пришла напасть на тебя.
— Это правда, девушка, — сказал король, — ибо было предсказано, что моя смерть будет подобна смерти Лоарна{234}, моего предка: не в битве пал он, а сгорел живым.
— Спи в эту ночь, — сказала девушка, — предоставь мне охранять тебя и стеречь от врагов; и, если тебе не суждено, твой дом не сгорит надо мной в эту ночь.
— Я чую, — сказал король, — идет на меня со злыми намерениями Туатал Майльгарб{235}, сын Кормака Одноглазого, сына Кайрпре, сына Ниала Девяти-Заложников.
— Пусть идет Туатал со всем своим войском со злыми намерениями на тебя, не страшись его в эту ночь, — отвечала девушка. — Усни.
Король лег на ложе и попросил у девушки испить. Она совершила сонные чары над обманным вином, и, выпив глоток его, король охмелел и стал без крепости, без силы. Он заснул тяжелым сном, и ему представилось в сонном видении, что он плывет по морю на корабле, что корабль стал тонуть, и гриф, налетев на него, схватил его своими когтями и унес его в свое гнездо, и вскоре затем гнездо сгорело с ним, и сам гриф погиб вместе с ним.
Проснулся король и велел передать о своем видении своему молочному брату, Дуб Да Ринду, сыну друида Сайгнена, и тот так истолковал видение:
— Это — корабль, на котором ты находишься, корабль царствования на море жизни; ты — кормчий власти. Гибель корабля — конец власти и жизни твоей. Гриф с когтями, унесший тебя в свое гнездо — это та женщина, которая с тобой и которая опьяняет тебя, влечет тебя на свое ложе и держит тебя в Клетехском доме для того, чтобы он сгорел над тобой. Гриф, погибший вместе с тобой, — это женщина, которая погибнет ради тебя. Вот — изъяснение твоего видения.
Король снова заснул, после того как Син опять совершила сонные чары над ним.
В то время как он лежал, погруженный в сон, Син встала, собрала копья и дротики всех воинов в доме и поставила их в воротах, обратив острием к дому. Она создала множество воинов вокруг замка, затем вошла в дом, рассыпала огонь во всех направлениях по дому и по стенам крепости и легла в постель.
Пробудился король от сна.
— Что случилось? — спросила девушка.
— Толпа демонов привиделась мне. Они зажгли дом надо мной и перебили моих людей у ворот.
— В этом нет беды, — отвечала девушка: — ведь это только приснилось тебе.
В то время как они говорили это, они заслышали треск рушащегося дома и крики толпы демонов и волшебных сил вокруг дома.
— Кто около дома? — спросил король.
Отвечала Син:
— Туатал Майльгарб, сын Кормака Одноглазого, сына Кайрпре, сына Ниала, со своим войском. Он явился сюда, чтобы отомстить тебе за битву при Гранарде{236}.
Не знал король, что это была ложь и что никакие враги из человеческой плоти не окружали дома. Он быстро встал и пошел искать свое оружие, но не встретил никого, кто бы мог ответить ему. Девушка вышла из дома, и он следом за ней. Но он встретил пред собой войско, с трудом отбился от него и вернулся к своему ложу. А воины его вышли наружу, и ни один из них не спасся от ударов или огня.
Король снова подошел к дверям. Между ним и дверьми были искры и языки пламени. Когда огонь охватил путь к выходу и весь дом кругом, и король нигде не мог найти себе убежища, он влез в бочку с вином и погрузился в нее. Он ежеминутно вылезал и снова прятался в бочку, из страха перед огнем. Рухнул дом над ним, и сгорело его тело на пять футов длины, остальную же часть его предохранило вино от огня{237}.
На утро следующего дня пришли к королю монахи, Масан, Касан и Кридан, и отнесли его тело, чтобы омыть в Бойне.
Тогда и сам Кайрнех со своими монахами пришел, и печалился святой и оплакивал короля и засвидетельствовал:
— Великая потеря ныне для Ирландии — смерть сына Эрк, одного из четырех мужей, владевших Ирландией без обмана и насилия: один из них — Муйрхертах, сын Эрк, другой — Ниал Девяти-Заложников, третий — Конд Ста-Битв, четвертый — Угайне Великий{238}.
Затем тело было унесено Кайрнехом в Туйлен и там погребено.
Дуайбсех, жена Муйрхертаха, встретила монахов с телом мужа. Она стала испускать великие горестные стоны, полные муки, ударяя в ладони. Она прислонилась к древнему дереву в Ойнах-Рейле. Поток крови хлынул из ее сердца и груди, и она тут же на месте умерла от тоски по мужу. Монахи положили тело королевы рядом с телом короля.
Затем похоронили королеву и насыпали над ней могильный холм. Похоронили и короля поблизости от храма, с северной стороны.
Когда монахи окончили погребение, они увидели одинокую женщину, прекрасную, светлоликую, в зеленом плаще с золотой бахромой поверх шелковой рубашки. Она приблизилась к монахам, приветствовала их, и монахи приветствовали ее. Они заметили печальное, грустное выражение ее лица и признали в ней ту, что погубила короля. Спросил ее Кайрнех, кто она. И все монахи спросили ее, кто она, кто ее отец и мать, и ради чего погубила она короля, как было рассказано.
— Син — мое имя, — отвечала она. — Сиге, сын Диана, сына Трена — мой отец. Муйрхертах, сын Эрк, убил моего отца, мою мать и мою сестру в битве при Кербе на Бойне{239}. Он истребил в этой битве все древние кланы Темры и моей родины.
Она прибавила:
Я сама умру от тоски тяжкой
По великом короле Западного Мира,
Терзаясь тем, что принесла страданье
Верховному королю Ирландии.
Затем она исповедалась Кайрнеху и пламенно покаялась богу, как повелел Кайрнех. Она поступила в послушницы к нему и вскоре умерла от скорби по короле. Кайрнех велел вырыть для нее могилу и покрыть ее дерном. Так и было сделано.
Что же касается Кайрнеха, то он очень заботился о душе Муйрхертаха, но не мог спасти ее от ада. Тогда он сочинил молитву, которая называется, по ее началу, Parce mihi, domine{240}, и постоянно повторял ее, молясь о душе короля, так что под конец освободил ее из ада. После этого Кайрнеху явился ангел и сказал, что, каков бы ни был человек, — если только он постоянно будет петь эту молитву, он непременно попадет на небо:
Спасется всякий, кто споет с усердием
Молитву Кайрнеха, ведающего тайны,
Ее достаточно, чтоб оказать помощь
Иуде, худшему из всех рожденных.
Вот повесть о смерти Муйрхертаха, как ее передали нам Кайрнех, Тигернах, Киаран, Мохта и Туатал Майльгарб{241}; она записана и исправлена этими святыми монахами на память всем с тех времен и доныне.
Эта сага — также один из вариантов сказания о посещении смертным «блаженной страны». Обитатели ее, сиды, заманивают к себе героя хитростью, чтобы затем отпустить его обратно, наградив ценными, чудесными дарами. В отличие от Плавания Брана и Болезни Кухулина, здесь почти вовсе не дано самого описания чудесной страны. Весь интерес саги сосредоточен в психологическом драматизме, в эффекте смены скорби радостью, жестокого лишения — прекрасной наградой.
Кормак, сын Арта, герой саги, царствовал, согласно хроникам, в III веке н. э. Но дошедшая до нас версия саги сложилась, несомненно, много позднее, после прихода скандинавов в Ирландию (в IX–X веках).
Текст, по двум рукописям XIV века, издан Е. Windisch,eм, «Irische Texte», т. III, часть I, Leipz., 1891.
У КОРОЛЯ Кормака была золотая чаша. Вот как он получил ее.
Однажды в майский вечер, когда уже начало смеркаться, был он один в Мур Tea, в Темре{242}. Внезапно увидел он седовласого воина с важной осанкой, направляющегося к нему. Пурпурный плащ с бахромой был на нем. Сорочка с полосками из золотых нитей была на теле его. Башмаки с подошвами из белой бронзы отделяли ноги его от земли. Серебряная ветвь с тремя золотыми яблоками лежала на плече его. Сладко и весело было слушать музыку, которую издавала эта ветвь; тяжко раненые воины, женщины, рожавшие в муках, и все болящие впадали в тихий сон, слушая мелодию, издаваемую этой ветвью при сотрясении{243}.
Приветствовал воин Кормака, и Кормак — его.
— Откуда явился ты, воин? — спросил его Кормак.
— Из страны, — был ответ, — где царит лишь одна правда, где нет ни старости, ни дряхлости, ни печали, ни горести, ни зависти, ни ревности, ни злобы, ни надменности.
— Не так у нас здесь, — сказал Кормак. — Скажи же мне, воин, могли бы мы заключить с тобой союз?
— Охотно согласен я на это, — отвечал воин.
И они заключили между собою союз.
— Теперь дай мне эту ветвь! — сказал Кормак.
— Я дам тебе ее, — отвечал воин, — с условием, что в обмен ты дашь мне три дара, которые я попрошу у тебя в Темре.
— Ты получишь их, — сказал Кормак.
И воин, связав Кормака обещанием, отдал ему ветвь и удалился. И Кормак не знал, куда ушел он.
Возвратился Кормак в свой королевский дом. Все люди его дивились этой ветви. Кормак потряс ею пред ними, и все они впали в тихий сон, длившийся ровно день до того же самого часа.
Когда истек год с того дня, воин явился, как было условлено, и попросил у Кормака первый дар в обмен за ветвь.
— Ты получишь его, — сказал Кормак.
— Так я беру сегодня Айльбе, дочь твою, — сказал воин..
И он увел девушку с собой. Женщины Темры испустили три громких крика по дочери короля Ирландии. Но Кормак потряс перед ними ветвью, печаль отошла от них, и они погрузились в тихий сон.
В тот же день, через месяц, воин явился снова и увел с собой Кайрпре Лифехайра, сына Кормака. Стон и рыдание не смолкали в Темре по юноше, и в эту ночь ни один человек не вкушал пищи и не спал, но все были в печали и скорби великой. Но вновь потряс Кормак ветвью перед ними, и скорбь отошла от них.
И еще раз явился воин.
— Что потребуешь ты сегодня? — спросил его Кормак.
— Твою жену, — отвечал тот, — Этне-со-Стройным-Станом, дочь Дунланга, короля Лагена.
И он увел с собой королеву.
Но этого уже не мог перенести Кормак. Он пошел вслед за воином, и все пошли вместе с Кормаком. Сильный туман застиг их среди равнины, окруженной валом. Кормак оказался один среди великой равнины. Посреди ее был замок, с бронзовой оградой вокруг него. Во дворе замка был дом из светлого серебра, наполовину крытый перьями белых птиц. Сиды, верхом на конях, подъезжали к дому с охапками перьев белых птиц для покрышки дома. Но порывы ветра налетали на дом, и ветер все время уносил перья, которыми крыли его.
Кормак увидел внутри дома человека, поддерживающего огонь в очаге: цельный дуб, от корней до верхушки, с толстым стволом, горел в очаге. Когда один дуб догорал, человек выходил и приносил новый.
Дальше Кормак увидел еще другой замок, большой, королевский, также с бронзовой оградой вокруг него. Четыре дома было во дворе его. Кормак вошел во двор. Он увидел перед собой большой королевский дом из бронзовых брусьев с серебряной плетенкой, крытый перьями белых птиц.
Он увидел также во дворе светлый, сверкающий источник. Пятью потоками струился он, из которых обитатели по очереди брали воду. Девять орешников Буан{244} росли над источником. Эти пурпурные деревья роняли свои орехи в источник, и пять лососей, бывших в нем, разгрызали их и пускали скорлупки плыть по течению. И журчанье этих потоков было слаще всякой человеческой музыки.
Кормак вошел в дом. Он нашел в нем воина и девушку, ожидавших его. Необычайно прекрасен был облик воина — красотой лица, благородством сложения, совершенством обращения. Рядом с ним была девушка, рослая, со светло-желтыми волосами и золотым убором на голове, прелестнейшая из женщин в мире. Она только что вымыла свои ноги. Ибо за стенкой комнаты была баня, где можно было мыться без чьей-либо помощи: горячие камни сами прыгали в воду, чтобы нагреть ее, и затем исчезали. И Кормак вымылся в этой бане.
Во второй половине дня в дом вошел человек. В правой руке его был деревянный топор, в левой — бревно, а на спине он тащил кабана.
— Пора приготовить угощенье, — сказал воин, — ибо знатный гость посетил нас.
Тогда человек одним ударом заколол кабана, рассек бревно на-трое и бросил кабана в котел.
— Теперь пора перевернуть его, — сказал воин.
— Нет нужды в этом, — сказал стряпавший, — ибо все равно кабан никогда, до конца веков, не сварится, если не будет сказана правда на каждую четверть его.
— Если так, — сказал воин, — начни ты первый.
— Однажды, — заговорил тот, — когда я бродил около своего дома, я встретил чужих коров на моей земле и загнал их в мой коровник. Хозяин их пришел ко мне и сказал, что наградит меня, если я отпущу его коров. Я возвратил их ему, он же дал мне кабана, бревно и топор, чтобы закалывать кабана каждый вечер и разрубать бревно. Бревна этого хватает, чтобы сварить на нем кабана и кроме того еще обогреть целый королевский дом. Кабан же снова оживает на следующее утро, и бревно снова оказывается целым. С того самого дня посейчас так это и продолжается.
— Поистине, правдив рассказ твой, — сказал воин.
Перевернули кабана в котле, и оказалось, что одна четверть его сварилась.
— Пусть будет теперь рассказана другая правдивая повесть, — сказали они.
— Я расскажу, — сказал воин. — Пришла однажды пора пахать. Когда мы собрались вспахать поле, что здесь рядом, то оказалось, что оно вспахано, взборонено и засеяно пшеницей. Когда мы захотели сжать ее, она оказалась связанной в снопы. Когда мы захотели собрать их вместе, чтобы перенести сюда, они оказались сложенными в одну большую скирду. С того дня и посейчас мы питаемся этой пшеницей, и не стало ее ни больше, ни меньше, чем было вначале.
Снова перевернули кабана в котле, и оказалось, что вторая четверть его сварилась.
— Теперь моя очередь, — сказала женщина. — У меня есть семь коров и семь овец. Молока от этих семи коров хватает на всех жителей Обетованной Страны. А шерсти с семи овец хватает на одежду им всем.
Тут и третья четверть кабана сварилась.
— Теперь твоя очередь, — сказали они Кормаку.
И тогда Кормак рассказал, как у него были уведены дочь, сын и жена и как он пошел следом за ними, пока не попал в этот дом.
И на этом рассказе весь кабан сварился.
Они разрезали его на части и положили долю Кормака пред ним.
— Я никогда не ел иначе, — сказал Кормак, — как в обществе пятидесяти человек.
Воин спел тихую песню, от которой Кормак впал в сон. Когда он пробудился, то увидел, что с ним — пятьдесят воинов и сын, и дочь, и жена. Воспрянул духом он. Пища и хмельной напиток были в изобилии предложены им, и всех охватили радость и веселье.
Золотая чаша была в руке воина. Кормак удивился числу фигур на ней и необычайной красоте работы.
— В ней есть нечто еще более необычайное, — сказал воин. — Если сказать три слова лжи перед ней, она тотчас распадется на три части. Если затем сказать три слова правды перед ней, части вновь соединятся, и чаша станет, как была прежде.
Воин произнес три слова лжи, и чаша распалась на три части.
— Надо теперь произнести три слова правды, — сказал он, — чтобы чаша восстановилась. Итак, я говорю, о Кормак, — воскликнул он, — что до этого дня ни жена, ни дочь твоя не видели лица мужчины с той поры, как я увел их от тебя из Темры, и что сын твой не видел лица женщины.
Тотчас же чаша стала опять цельной.
— Возьми же с собой, — сказал воин, — семью свою, а также и чашу, чтобы пользоваться ею для различения лжи от правды. И ветвь, издающая музыку, останется у тебя на радость тебе. Но в тот день, когда ты умрешь, они обе будут взяты от тебя. Знай, что я — Мананнан, сын Лера{245}, король Обетованной Страны{246}. Для того, чтобы ты узрел Обетованную Страну, заманил я тебя сюда. Всадники, кроющие дом, которых ты видел, это — искусники ирландские, копящие скот и богатства, которые обращаются в ничто. Человек, которого ты видел поддерживающим огонь в очаге, это — юный князь здешний, платящий из хозяйства своего за все, что берет для себя{247}. Источник с пятью потоками, который видел ты, это — Источник Мудрости, потоки же его — пять чувств, через которые проникает знание. Никто не может обрести мудрость, если не выпьет хоть глоток воды из этого источника и его потоков. Люди всех искусств и ремесел пьют оттуда.
Когда на утро Кормак пробудился, он увидел себя на лужайке Темры вместе с женой, сыном и дочерью. И ветвь и чаша была при нем. Чашей Кормака была она прозвана, и служила она для различения лжи от правды в Ирландии. Но, как и было предсказано Мананнаном, она не осталась среди людей после смерти Кормака.
В этой саге пространно разработана та же тема «плавания в чудесную страну», что и в Плавании Брана. Но состав ее — весьма сложного происхождения. Ясно проступают христианские элементы, как, например, рассуждения о грехе (гл. VII), образы анахоретов (гл. IX и X), мораль прощения врагам (гл. XI) и т. п. Однако все это — несомненно позднейшие наслоения, основа же сказания — древне-языческая, как видно из встречающихся несколько раз образов «Блаженной страны» или «Острова женщин» (особенно в гл. VIII). Равным образом наслоениями являются черты, заимствованные из античности и своеобразно преломившиеся в ирландской фантазии, как, например, Циклоп (гл. VII) или птица Феникс (гл. IX). Автор этой осложненной версии, назвавший в конце свое имя, Айд Светлый, мудрый поэт Ирландии, проявил здесь большую начитанность: он дважды цитирует Виргилия, заимствует кое-что из латинской легенды Плавание Брендана и т. п. Он сочинил (вернее, переработал) эту сагу в X веке. Но более простая и, без сомнения, менее христианизованная версия ее существовала, по некоторым данным, уже в VII веке, если не ранее. Композиция саги (вдохновившей Теннисона на поэму «The Voyage of Mael dune») — весьма свободная; эпизоды, то контрастирующие, то дополняющие друг друга, изобилуют повторениями. Но в этой наивной бессвязности приключений есть своя прелесть: она превосходно передает чувство беспомощности путников, носимых судьбою по волнам беспредельного и жуткого, полного диковин океана.
Текст (с опущением стихов, которые в конце глав резюмируют их содержание, не внося ничего нового) издал Wh. Stokes в «Revue Celtique», тт. IX (1888) и X (1889).
Для удобообозримости пестрых авантюр саги мы разделили ее на главы, снабдив их заголовками.
БЫЛ знаменитый муж из рода Эоганахтов{248} Нинусских, с Аранских островов{249}, по имени Айлиль Острие-Битвы. Могучим воином был он, вождем своего рода и племени. И встретилась ему молодая монахиня, аббатиса женского монастыря. У них родился прекрасный сын — Майль-Дуйн, сын Айлиля. Вот как случилось, что был зачат и рожден Майль-Дуйн.
Однажды король области Эоганахтов отправился в набег на другую область и взял с собой Айлиля Острие-Битвы. Они распрягли коней и расположились на отдых на холме. Неподалеку от холма был женский монастырь. В полночь, когда все затихло в лагере, Айлиль пробрался в монастырскую церковь. В это же время пришла туда и монахиня, чтобы звонить в колокол, созывая на всенощную. Айлиль схватил ее за руку, бросил на землю и овладел ею. Сказала ему женщина:
— Горестна судьба моя: теперь родится у меня ребенок. Из какого ты племени, и как имя твое?
Отвечал воин:
— Айлиль Острие-Битвы — имя мое; я из племени Эоганахтов, из северного Мумана.
После этого король, разорив страну и взяв заложников, вернулся в свою область с Айлилем. Вскоре после того как Айлиль вернулся в свой дом, морские разбойники убили его: они сожгли над его головой церковь в Дубклуайне{250}. А женщина по прошествии девяти месяцев родила на свет сына и дала ему имя — Майль-Дуйн. Мальчик был тайно отвезен к королеве, подруге матери, и та его воспитала под видом собственного сына. Был он воспитан своей приемной матерью в той же колыбели, вскормлен той же грудью, взрощен на тех же коленях, что и три королевских сына.
Прекрасен стал он обликом: вряд ли можно было найти другое существо из человеческой плоти столь же прекрасное, как он. Велики были блеск его в военных упражнениях, доблесть духа, ловкость в играх. Во всех состязаниях превосходил он своих сверстников — и в бросаньи мяча, и в беге, и в прыжках, и в метаньи камней, и в скачке на коне. Из всех их выходил он победителем.
Однажды один воин, завидовавший ему, в минуту гнева сказал:
— Эй, ты, победитель во всех состязаниях, на суше и на море, и в игре в шахматы, — а ведь никто не знает, какого ты рода-племени и кто твои отец и мать!
Майль-Дуйн замолчал. До этого времени он считал себя родным сыном короля и королевы, своих приемных родителей. Он пошел к ним и сказал:
— Я не буду ни есть, ни пить до тех пор, пока вы не скажете мне, кто мои мать и отец.
— К чему этот вопрос? — отвечала королева. — Не принимай к сердцу слова дерзких юношей. Я — твоя мать. Ни одна женщина не любит сына сильнее, чем я тебя.
— Возможно, что так, — сказал он, — все же ты должна назвать мне моих родителей.
Тогда приемная мать отвела его к его матери. Он стал требовать, чтобы та назвала ему имя отца.
— Глупый, — сказала она ему, — если ты и узнаешь его, никакой пользы и радости тебе от этого не будет, ибо он давно уже умер.
— А все-таки я хочу знать, — отвечал он, — кем бы он ни оказался.
Тогда мать сказала ему всю правду:
— Айлиль Острие-Битвы был твой отец, из рода Эоганахтов Нинусских.
Майль-Дуйн отправился на родину своего отца, чтобы получить свое наследство, и его молочные братья пошли вместе с ним. Прекрасные были они воины. Родичи, которых он нашел, приветствовали его и оказали ему радушный прием.
Через некоторое время случилось, что несколько воинов стали метать камни на кладбище церкви в Дубклуайне. И Майль-Дуйн в том числе тоже метал камни в развалины церкви, упершись ногой в один из обгорелых камней. Один клирик с ядовитым языком, по имени Брикне{251}, сказал ему:
— Лучше бы тебе было отомстить за человека, который был сожжен здесь, чем бросать камни в его сухие, обуглившиеся кости.
— Что же это был за человек? — спросил Майль-Дуйн.
— Айлиль, — был ему ответ, — твой родной отец.
— Кто же его убил? — спросил Майль-Дуйн.
— Разбойники из Лайгиса{252}, — отвечал Брикне. — Они убили его на этом самом месте.
Майль-Дуйн выпустил камень из своей руки и завернулся весь со всем оружием своим в плащ; в скорбь погрузился он. Погодя, он спросил, какая дорога ведет в Лайгис, и сведущие люди ответили ему, что добраться туда можно только морем.
Тогда он отправился в область Коркомруад{253}, чтобы испросить у друида, жившего там, добрых чар и напутствия, перед тем как начать строить корабль. Нука было имя друида, и отсюда название местности той — Бойрен-Нука{254}. Друид назвал Майль-Дуйну счастливый день{255} для постройки корабля и число людей, которые должны были сесть в него, именно — семнадцать человек (а по другим сведениям — шестьдесят); ни на одного человека не должно было быть ни больше, ни меньше. Затем он определил ему день для отплытия.
Майль-Дуйн соорудил корабль из трех кож{256}, и все путники приготовились к отплытию. В числе других были среди них Герман и Диуран-стихотворец{257}.
Они отплыли в тот самый день, который был указан друидом. Но едва они, подняв парус, отдалились немного от земли, как на берег прибежали три молочных брата Майль-Дуйна, сыновья его приемных родителей. Они принялись кричать, чтобы он вернулся и взял их с собой.
— Возвращайтесь обратно, — крикнул им Майль-Дун. — Если бы мы и причалили к берегу, то не взяли бы вас с собой, ибо должны ехать ровно столько человек, сколько нас есть.
— Мы бросимся в море вслед за тобой и потонем, если ты не заберешь нас, — отвечали они.
И с этими словами все трое действительно бросились в море и отплыли очень далеко от земли. Видя это, Майль-Дуйн, чтобы они не потонули, направился к ним и забрал их на свой корабль.
В этот день они плыли до вечера и затем снова до полуночи, пока не встретили два маленьких пустынных острова, с двумя замками на них. Из замков доносились до них шум и пьяные крики: это были воины, хваставшиеся своими победами. И слышно было, как один говорил другому:
— Отступи в сторону!{258} Мои подвиги выше твоих, ибо это я убил Айлиля Острие-Битвы и сжег церковь в Дубклуайне над его головой. И не было мне с тех пор никакой беды от его родичей. Ты никогда ничего подобного не совершал!
— Победа в наших руках! — воскликнул Герман и Диуран-стихотворец. — Бог прямым путем привел нас сюда, он направил наш корабль. Пойдем и разрушим эти два замка, раз бог открыл нам наших врагов!
В то время как они говорили это, сильный ветер налетел и угнал их корабль в открытое море на всю ночь, до утра. Утром же они не увидели перед собой ни земли, ни берега и не знали, в какую сторону направиться. Сказал Майль-Дуйн:
— Не будем искать пути: пусть бог сам направит наш корабль, куда захочет.
И они поплыли по великому, бесконечному океану. Майль-Дуйн сказал своим молочным братьям:
— Это вы причина того, что случилось, ибо вы сели на корабль вопреки запрету ведуна-друида. Он сказал нам, что число людей на корабле должно быть не большим, чем какое было до вашего прихода.
Ничего не ответили они ему и на некоторое время погрузились в молчание.
Три дня и три ночи пробыли они в море, не видя ни земли, ни берега. На утро четвертого дня они заслышали шум, доносившийся с северо-востока.
— Это шум волны, бьющей о берег, — сказал Герман.
Когда рассвело, они увидели, что подплыли к земле. В то время как они бросали жребий, кому сойти на берег, внезапно появилась громадная стая муравьев, величиной с жеребенка каждый, двинувшаяся на них по берегу и даже по воде: они хотели съесть их вместе с кораблем. Странники поспешно отчалили и снова носились по волнам три дня и три ночи, не видя пред собой ни земли, ни берега.
На утро четвертого дня они заслышали шум волны, бьющейся о берег, и, когда рассвело, увидели высокий большой остров. По краям его были уступы, постепенно спускавшиеся к воде. На каждом из них росли ряды деревьев, на которых сидело множество больших птиц. Путники стали совещаться между собой, кому сойти на берег, чтобы осмотреть остров и узнать, не опасны ли птицы.
— Я пойду, — сказал Майль-Дуйн.
Он сошел на берег, осмотрел остров и не нашел там ничего опасного. Они утолили голод птицами и набрали множество их в запас себе на корабль.
И снова провели они в море три дня и три ночи. На утро четвертого дня они завидели другой большой остров с песчаной почвой. Когда они приготовились уже было сойти на берег, они заметили на нем животное, похожее на коня. У него были лапы как у пса, с твердыми и острыми копытами. Увидев их, зверь проявил большую радость, ибо он хотел съесть их вместе с кораблем.
— Он не прочь был бы добраться до нас, — сказал Майль-Дуйн. — Бежим скорей от этого острова!
Так они и сделали. Когда зверь заметил их бегство, он побежал к берегу, стал рыть землю своими острыми копытами и бросать в них камни. Они же поспешили спастись от него.
Долго плыли они после этого, пока не завидели перед собой большой плоский остров. Злой жребий сойти и осмотреть этот остров выпал Герману.
— Я пойду вместе с тобой, — сказал Диуран-стихотворец. — Зато в другой раз ты пойдешь со мной, когда настанет мой черед итти на разведку.
Итак, они вдвоем сошли на остров. Велик был он в глубину и в ширину. Они набрели на длинную, обширную лужайку, со следами громадных конских копыт на ней. Шириной с корабельный парус был каждый конский след. Им попались также скорлупки огромных орехов и остатки от пиршества человеческим мясом. Они пришли в ужас от того, что увидели, и позвали своих спутников, чтобы они тоже посмотрели. Те также пришли в ужас от того, что увидели, и все с крайней быстротой и поспешностью сели обратно на корабль.
Не успели они далеко отъехать от острова, как увидели огромную толпу существ, которые устремились с моря на остров и, достигнув лужайки, принялись скакать на конях по ней. Кони их носились быстрее ветра, и наездники при этом кричали громким голосом. Майль-Дуйн услышал удары плетей и различил возгласы:
— Подайте мне серого коня!
— Вот бурый конь!
— Подайте мне белого!
— Мой конь быстрее!
— Мой скачет лучше!
Когда Майль-Дуйн и его спутники услышали это, они изо всех сил поспешили прочь, ибо им стало ясно, что они видят сборище демонов.
Целую неделю плыли они после этого, страдая от голода и жажды, пока не завидели большой высокий остров с домом на самом берегу. Одна дверь дома выходила на равнину посреди острова, другая — на море. Эта последняя была завалена камнем; в нем было просверлено отверстие, через которое волны загоняли лосося внутрь дома.
Путники вошли в дом и никого не нашли в нем. Они заметили там ложе, приготовленное для хозяина дома, и еще три ложа для троих его людей, а кроме того — пищу перед каждым ложем и по стеклянному кувшину с добрым пивом, а подле каждого кувшина — по стеклянной чашке. Они насытились этой пищей и пивом и возблагодарили всемогущего бога, спасшего их от голодной смерти.
Покинув этот остров, они долгое время плыли без пищи, страдая от голода, пока не достигли другого острова, окруженного со всех сторон громадными скалами. На этом острове был лес, длинный и узкий, — очень длинный и очень узкий. Проплывая вдоль берега мимо этого леса, Майль-Дуйн протянул руку и отломил одну ветвь. Три дня и три ночи оставалась ветвь в его руке, пока корабль под парусами огибал скалы, а на третий день на конце ее появилось три яблока. Каждого яблока хватило, чтобы насытить их всех в течение трех дней{259}.
После этого они приплыли к другому острову с каменной оградой вокруг него. Когда они совсем приблизились к нему, пред ними появился громадный зверь, который принялся бегать вокруг острова. Майль-Дуйну казалось, что он бегает быстрее ветра. Затем зверь устремился на самое высокое место острова и стал там, вытянувшись, головой вниз, ногами вверх. Вот что он при этом делал: он то вращался сам внутри своей кожи, то есть его тело и кости вращались, а кожа оставалась неподвижной; то, наоборот, кожа его вращалась снаружи как мельница, в то время как тело и кости его оставались неподвижными.
Пробыв долгое время в таком состоянии, зверь вскочил на ноги и опять принялся бегать по острову, как и раньше. Затем он возвратился на прежнее место и стал делать то же самое, но так, что теперь нижняя половина кожи оставалась неподвижной, а верхняя вращалась как мельничный жернов. Таким упражнениям предавался он всякий раз в промежутках между бегом по острову.
Майль-Дуйн и его спутники поспешно убежали. Зверь заметил их бегство и помчался к берегу, чтобы схватить их. Они успели отчалить, когда зверь достиг берега, и тогда он стал яростно швырять в них прибрежными камнями. Один камень попал в корабль, пробил насквозь щит Майль-Дуйна и упал на корму корабля.
Вскоре после этого они встретили другой остров, большой и прекрасный, со множеством животных на нем, похожих на коней. Они вырывали из боков друг у друга куски мяса, так что потоки алой крови текли из их боков, заливая всю землю. Майль-Дуйн и его спутники быстро, поспешно, стремительно покинули этот остров, опечаленные, расстроенные, угнетенные виденным ими. И они не знали, куда теперь направить путь и где искать утешения, добрую землю и берег.
После долгих страданий от голода и жажды, растерянные и истомленные, уже потеряв всякую надежду на спасение, они достигли, наконец, другого большого острова. Много деревьев было на нем, покрытых плодами: то были золотые яблоки. Красные животные в роде свиней бродили под деревьями{260}. Они подходили к деревьям и ударяли в них задними ногами, так что яблоки падали, и тогда они их поедали. А после захода солнца они прятались в пещеры и не выходили оттуда до рассвета.
Множество птиц плавало по волнам вокруг острова. С самого утра до середины дня они плыли, удаляясь от острова, с середины же дня до вечера плыли обратно к острову и достигали его с заходом солнца, после чего чистили и поедали яблоки.
— Пойдем на остров, туда, где птицы, — сказал Майль-Дуйн. — Нам не трудно сделать то же, что делают они.
Один из них сошел на остров, чтобы осмотреть его, и потом позвал к себе в подмогу одного из товарищей. Почва острова была совсем раскалена под их ногами, так что трудно было из-за жары долго на ней оставаться: это была огненная земля, ибо животные из своих пещер нагревали ее.
Они, однако, смогли захватить несколько яблок, которые съели затем на корабле.
На рассвете птицы покинули остров и поплыли от него по морю, а огненные животные вылезли из пещер и стали поедать яблоки до самого захода солнца. А потом, когда они опять ушли в свое убежище, птицы снова появились вместо них и стали поедать яблоки. Тогда Майль-Дуйн и его спутники пришли и собрали все яблоки, сколько их нашлось в ту ночь, и благодаря этому предохранили себя от голода и жажды на некоторое время. Они нагрузили свой корабль этими яблоками, весьма им понравившимися, а затем снова пустились в море.
Когда яблоки кончились и путники снова начали страдать от голода и жажды, а рты и носы их наполнились горечью морской, они завидели небольшой остров с замком на нем, окруженным белой стеной, сделанной словно из известки, — как будто из одной сплошной массы ее. Высока была эта стена, — чуть не доходила до облаков. Вход в замок был открыт. Около вала было несколько больших домов, белых, как снег.
Они вошли в самый большой из домов и не нашли там никого, кроме маленького кота{261}, который играл на четырех каменных столбах, бывших внутри дома: он перепрыгивал с одного из них на другой. Он едва посмотрел на вошедших и не прервал своей игры.
Затем они заметили множество предметов, прикрепленных в три ряда вдоль стен, от одной двери к другой. Первый ряд состоял из золотых и серебряных пряжек, острия которых были воткнуты в стену. Второй — из золотых и серебряных ожерелий, величиной с обруч боченка каждое. Третий ряд составляли большие мечи с золотыми и серебряными рукоятками.
Комнаты были полны белых одеял и одежд ярких цветов. Были там еще жареная говядина и ветчина, а также большие кувшины с прекрасным хмелящим пивом.
— Не для нас ли все это приготовлено? — спросил Майль-Дуйн, обращаясь к коту.
Тот быстро на него взглянул и продолжал свою игру. Майль-Дуйн понял из этого, что угощение было приготовлено для них. Они поели, попили и легли спать. Остатки пива они перед этим слили в кувшины, а остатки пищи тщательно прибрали.
Когда они собрались уходить, один из молочных братьев сказал Майль-Дуйну:
— Не взять ли мне одно из этих ожерелий?
— Нет, — ответил ему Майль-Дуйн, — этот дом не без сторожа.
Тот все же взял ожерелье. Кот, следивший за ним, дал ему пройти пол-пути до выхода, затем бросился на него, как огненная стрела, и сжег, обратив в пепел, после чего снова вернулся на свой столб.
Майль-Дуйн успокоил кота ласковыми словами, повесил ожерелье на прежнее место, собрал пепел с земли и бросил его на прибрежные скалы. После этого они сели на корабль, благодаря и восхваляя господа.
На утро четвертого дня после этого завидели они другой остров, с медной изгородью, разделявшей его пополам. Там были огромные стада овец: по одну сторону изгороди — черных, по другую — белых овец. Они увидели также огромного роста человека, который распределял овец. Когда он перебрасывал белую овцу через изгородь на ту сторону, где было черное стадо, она тотчас же становилась черной. Когда же он перебрасывал на другую сторону черную овцу, она тотчас становилась белой. Путники пришли в ужас от того, что увидели.
— Вот что мы сделаем, — сказал Майль-Дуйн. — Бросим две ветки на остров. Если они также переменят цвет, значит, и с нами случится то же самое, если мы сойдем на остров.
Они бросили ветку с черной корой на ту сторону, где были белые овцы, и она тотчас же стала белой. Затем, содрав кору с другой ветки, так что она сделалась белой, они бросили ее на ту сторону, где были черные овцы, — и она тотчас стала черной.
— Не предвещает нам ничего доброго это испытание, — сказал Майль-Дуйн. — Не будем высаживаться на этот остров. Без сомнения, и с нашей кожей там будет не лучше, чем с ветками.
И в страхе великом они отплыли от острова.
На четвертый день после этого завидели они другой большой, обширный остров, на котором было стадо прекрасных свиней огромных размеров. Они убили маленького поросенка и не в силах были стащить его к себе на корабль, чтобы сварить его. Они все собрались вокруг него, изжарили на месте и по кускам отнесли на корабль.
Затем они заметили на острове большую гору и решили взобраться на нее, чтобы осмотреть остров с ее вершины. Когда Диуран-стихотворец и Герман направились к этой горе, им пересекла путь река, очень широкая, но такая мелкая, что можно было перейти ее в брод. Герман опустил древко своего копья в реку, и оно тотчас испепелилось, словно сожженное огнем. Они не пошли дальше.
По другую сторону реки они заметили стадо огромных безрогих быков и громадного роста человека, сидящего подле них. Герман ударил своим копьем в щит, чтобы испугать быков.
— К чему пугать глупых телят? — сказал великан-пастух.
— А где матери этих телят? — спросил Герман.
— По ту сторону этой горы, — отвечал тот.
Диуран и Герман вернулись к своим спутникам и рассказали им все, что видели. После этого они снова поплыли.
Немного погодя, они встретили остров, на котором была огромная уродливая мельница, а возле нее — страшного вида великан-мельник.
— Что это за мельница? — спросили они его.
— Неужели вы сами не знаете? — сказал он.
— Не знаем, — отвечали они.
— Половина зерна вашей страны мелется здесь, — сказал он. — Все, что приносит горесть, мелется на этой мельнице.
Они увидели, как тяжелые, бесчисленные грузы на лошадях и на плечах тащились на мельницу и выезжали из нее; но все то, что выходило из мельницы, направлялось на запад. И снова они спросили:.
— Как же зовется эта мельница?
— Мельница Инбер Тре-Кенан{262}, — ответил им мельник.
Увидев и услышав все это, они осенили себя крестным знамением и вернулись на свой корабль.
Отплыв от острова с мельницей, они достигли другого большого острова с множеством людей на нем. Черны были и кожа, и одежды их. На головах у них были сетки, и они беспрерывно стонали. Злой жребий сойти на остров выпал одному из двух оставшихся молочных братьев Майль-Дуйна. Как только приблизился он к плакавшим людям, он тотчас же почернел, как они, и принялся вместе с ними плакать. Послали двух других людей, чтобы привести его обратно, но они не узнали его среди других и сами принялись так же стонать.
Сказал тогда Майль-Дуйн:
— Пусть четверо из вас с оружием пойдут туда и силой приведут наших людей обратно. Не смотрите ни на землю, ни в воздух; прикройте плащами носы и рты ваши, не вдыхайте воздуха той земли и глядите все время только на ваших товарищей.
Они так и сделали: пошли вчетвером и силой привели своих двух товарищей. Когда тех спросили, что они видели на той земле, они ответили:
— Мы ничего не знаем и не помним. Мы только должны были делать то же самое, что и люди той земли.
И они поспешно отплыли от этого острова.
После этого они достигли другого высокого острова, разделенного четырьмя изгородями на четыре части. Одна изгородь была из золота, другая из серебра, третья из меди, четвертая из стекла. В одном отделении находились короли, в другом королевы, в третьем воины, в четвертом молодые девушки.
Одна из девушек вышла им навстречу, помогла им сойти на берег и предложила пищу. С виду эта пища была похожа на сыр, но каждый нашел в ней вкус того кушанья, какого желал{263}. Они разделили между собой напиток, поданный им в маленьком кувшине, и его с избытком хватило на всех, так что они охмелели и проспали три дня и три ночи. Девушка же охраняла их в течение всего этого времени.
Когда они на четвертый день пробудились, то оказались среди моря, на своем корабле. Не видно было больше ни острова, ни девушки. И они поплыли дальше.
Затем они добрались до другого небольшого острова. На нем была крепость с воротами из чистой бронзы. Стеклянный мост вел к ней. Они несколько раз пытались перейти мост, но всякий раз какая-то сила отбрасывала их назад{264}. Они увидели, как из замка вышла женщина с ведром в руках. Она приподняла стеклянную плиту в нижней части моста, набрала в ведро воды из ручья, протекавшего под мостом, и вернулась в замок.
— Вот славная хозяйка для Майль-Дуйна! — воскликнул Герман.
— Конечно, для Майль-Дуйна! — сказала она, захлопывая за собой дверь.
Они стали тогда стучать в бронзовые украшения моста. Эти удары зазвучали сладкой, нежной музыкой, от которой они впали в сон, длившийся до самого утра{265}. Когда они пробудились, то увидели, что та же самая женщина, выйдя из замка, черпает ведром воду под той же плитой.
— Опять идет к Майль-Дуйну его хозяйка! — сказал Герман.
— Высок и славен Майль-Дуйн предо мной! — ответила она, запирая ворота замка за собой.
И снова та же музыка повергла их в сон до следующего утра. Так повторялось три дня. На четвертое утро женщина направилась к ним. Прекрасна была она. Белый плащ облекал ее; золотой обруч обрамлял ее золотые волосы; на ее розовых ногах были серебряные сандалии; серебряная пряжка с золотыми украшениями скрепляла ее плащ, и сорочка из тонкого шелка покрывала ее белую кожу.
— Привет тебе, о Майль-Дуйн, — сказала она, и затем приветствовала по очереди всех остальных, назвав каждого по имени.
— Давно уже знали мы о приезде вашем и поджидали вас, — прибавила она.
Затем она повела их в большой дом, находившийся около моря, и втащила их корабль на берег. Они нашли в доме отдельное ложе для Майль-Дуйна и по одному ложу на каждых троих из них.
Она принесла им в корзине пищу, с виду похожую на сыр или творог, и дала по куску ее на каждых троих. И каждый нашел в ней вкус того кушанья, какого желал. Майль-Дуйну она прислуживала в отдельности. Она наполнила кувшины водою из того же источника и подала по кружке каждым троим из них. Когда же она заметила, что они достаточно насытились и утолили жажду, то перестала угощать их.
— Вот подходящая жена для Майль-Дуйна, — сказали они друг другу.
После этого она вышла, унеся с собой кувшин и ведро. Спутники Майль-Дуйна сказали ему:
— Не поговорить ли нам с ней? Может быть, она согласится разделить с тобой ложе?
— Какая беда может выйти от того, что вы поговорите с нею? — сказал Майль-Дуйн.
Когда она на следующий день пришла к ним, они сказали ей:
— Не хочешь ли ты выказать любовь к Майль-Дуйну и разделить с ним ложе? Почему бы тебе не остаться здесь с ним на эту ночь?
Но она ответила им, что ей неведом грех и что она никогда не знала его; и с этим она ушла от них. На другой день она в обычный час снова явилась к ним, чтобы угощать и ухаживать за ними. Когда они насытились и охмелели, они опять завели с ней речь о том же.
— Завтра я вам дам ответ, — сказала она.
Она удалилась, и они опять легли спать на своих ложах. Когда же они пробудились, то увидели себя на корабле, возле скалы, и не видно было ни острова этого, ни замка, ни женщины, ни места, где они были перед тем.
Проплыв немного, они заслышали доносившиеся с северо-востока громкий крик и пение, как будто псалмов. Всю эту ночь и следующий день до середины его они плыли и все не могли понять, что это за крик и пение. Наконец, они увидели высокий, гористый остров, покрытый черными, коричневыми и пестрыми птицами, которые кричали и громко разговаривали между собой.
Они немного отплыли от него и натолкнулись на другой, небольшой остров. На нем было много деревьев, а на них — большая стая птиц.
Кроме того, они увидели там человека, одеждой которого были лишь его волосы. Они спросили его, кто он такой и из какого племени.
— Я из мужей Ирландии, — отвечал он им. — Я отправился в паломничество на маленьком кораблике. Едва я отдалился от земли, как моя ладья сломалась подо мной. Тогда я вернулся на землю, взял под ноги кусок дерна и пустился на нем в море. Господь утвердил для меня здесь этот кусок дерна. С тех пор он увеличивает его каждый год на одну пядень, и каждый год на нем вырастает по дереву. Птицы, которых вы видите на деревьях, это — души моих детей и моих родичей, как мужчин, так и женщин, и они ждут здесь судного дня. Бог дал мне пол-хлеба, ломтик рыбы и воду из источника: все это я получаю каждый день через его ангелов. В середине дня другая половина хлеба и ломтик рыбы появляются для всех этих мужчин и женщин, а также и вода из источника в количестве, достаточном для всех{266}.
Пробыв там три дня и три ночи, они простились с отшельником, который сказал им при этом:
— Все вы достигнете родины, кроме лишь одного из вас.
Через три дня после этого они достигли острова, окруженного стеной, основание которой было белое, как пух. Они заметили на острове человека, одеждой которого были лишь его волосы. Они спросили его, чем питает он свое тело. Отвечал он:
— Есть источник на этом острове. По средам и пятницам он струит сыворотку или воду; но по воскресеньям и в дни святых он дает доброе молоко, а в дни апостолов, Марии, Иоанна-крестителя, и в другие большие праздники — пиво и вино.
После полудня господь послал каждому из них по пол-хлебца и по куску рыбы; и они утолили свою жажду водой, которую давал источник на острове. После этого они впали в глубокий сон, длившийся до следующего утра. После того как они провели у отшельника три дня, он приказал им дальше двинуться в путь. И, простившись с ним, они отплыли.
Долгое время пробыли они затем на море, пока не увидели вдали остров; приблизившись к нему, они услышали шум, какой производят не менее трех или четырех кузнецов, бьющих молотами железо на наковальне. Подъехав поближе, они услышали, как один человек спрашивал другого:
— Они уже близко?
— Да, — отвечал другой.
— А кто они такие, плывущие к нам? — опять спросил первый.
— С виду какие-то ребятишки в лодчонке, — был ему ответ.
Когда Майль-Дуйн услышал, что говорили кузнецы, он сказал:
— Едем скорей назад и не будем поворачивать корабль, чтобы они не заметили нас, а поплывем кормой вперед.
Так они и сделали. Опять спросил первый из кузнецов:
— Ну, как, близко они теперь от берега?
— Они стоят на месте: не двигаются ни вперед, ни назад.
Немного погодя, первый опять спросил:
— А теперь что они делают?
— Мне кажется, — отвечал наблюдавший, — что они уплывают от нас. Как будто они теперь дальше от берега, чем раньше.
Тогда кузнец вышел из кузницы, захватив щипцами громадную глыбу раскаленного железа. Он метнул ее в море в направлении корабля, и все море закипело. Но он не попал в корабль. И они уплыли со всей боевой силой быстро, поспешно, далеко в великий океан{267}.
Проплыв затем некоторое время, они попали в море, похожее на зеленое стекло. Так велика была его прозрачность, что видны были мелкие камешки и песок на его дне. Не видно было ни чудовищ, ни животных между скал, — одни только голые камешки и зеленый песок. Долго они плыли по этому морю. Велики были красота и блеск его.
Затем они попали в другое море, похожее на облако: им казалось, что оно не может выдержать их корабля. На дне моря, под собой, они видели крытые здания и прекрасную страну. Еще заметили они там громадного зверя, страшного, чудовищного, сидевшего на дереве, и пастухов со стадом, расположившихся вокруг дерева, а рядом с деревом — вооруженного человека со щитом и копьем.
Когда он заметил громадного зверя, сидевшего на дереве, он кинулся бежать от него. Зверь же, не слезая с дерева, вытянул шею, достал головой до спины ближайшего быка, втащил его к себе на дерево и пожрал в одно мгновение. Стадо и пастухи бросились бежать.
Когда Майль-Дуйн и его спутники увидели это, ужас и трепет еще сильнее охватили их, ибо им казалось, что они не смогут переплыть это море, не упав на дно: рыхлой, как облако, казалась вода его. Все же после многих опасностей они проплыли его.
Дальше встретили они другой остров; море дыбилось кругом, образуя гигантскую ограду вокруг него. Когда жители острова завидели плывущих, они стали кричать: «Вот они! Вот они!» — до потери голоса.
Майль-Дуйн и его спутники увидели множество людей и большие стада коров, лошадей и овец. Одна женщина стала бросать в плывущих громадные орехи, которые оставались на поверхности воды. Путники подобрали множество этих орехов и взяли с собой. Когда они отплыли, крик прекратился.
— Где они теперь? — спросил человек, пришедший на крик.
— Они удалились, — отвечало несколько человек.
— Это они, — сказали другие.
Видимо, жители острова ждали каких-то других людей, которые могли разорить остров и прогнать их с него.
После этого они достигли другого острова, где им предстало удивительное зрелище. Большой поток поднимался из моря у берега, по одну сторону острова; затем он струился по воздуху, как радуга, и опускался по другую сторону острова. Путники прошли под потоком, не замочив себя. Они вонзали копья в поток, и оттуда падали вниз, на землю, громадные лососи. И весь остров наполнился запахом рыбы, ибо невозможно было собрать ее всю, — так много ее было.
С вечера воскресенья до полудня понедельника поток не струился, а оставался неподвижным, лежа в море дугой около острова.
Путники забрали с собой самых крупных лососей, нагрузили ими свой корабль и, отчалив от острова, снова пустились в океан.
Они плыли затем, пока не подъехали к гигантскому серебряному столпу. Четырехгранный был он, и каждая сторона — в два удара корабельных весел: чтобы объехать его, требовалось восемь ударов весел. Ни клочка земли не было подле него — один бесконечный океан. Не видать было ни основания столпа, ни вершины его, — так высок был он.
Сверху столпа спускалась, широко раскинувшись, серебряная сеть, и корабль со свернутыми парусами проплыл через одну из петель ее{268}. Диуран ударил лезвием своего меча по петлям сети.
— Не разрушай сеть, — сказал ему Майль-Дуйн. — То, что мы видим — создание могучих людей.
— Я это делаю, — возразил Диуран, — во славу божию: чтобы люди поверили рассказу о моих приключениях. Я возложу кусок этой сети на алтарь Армага, если суждено мне вернуться в Ирландию.
Так он и сделал потом. Две с половиной унции весил принесенный им кусок.
Они услышали с вершины столпа голос мощный, звонкий, звучный, но не могли понять, ни кто говорит, ни на каком языке.
Затем они увидели остров, поднимавшийся на ножке: весь он стоял на этой ножке{269}. Они объехали остров кругом, ища способ проникнуть в него, но не нашли пути. Однако в нижней части ножки они заметили дверь, запертую на замок, и поняли, что через нее можно было попасть на остров. На вершине острова они увидали пахаря, но он не заговорил с ними, и они не заговорили с ним тоже. Они поплыли дальше.
После этого они достигли большого острова; широкая равнина была на нем, с высокой площадкой, покрытой не вереском, а сплошной мягкой травой. Еще заметили они на острове большой, высокий, крепкий замок, разукрашенный и снабженный прекрасными ложами внутри. Семнадцать девушек были там заняты приготовлением бани.
Путники сошли на остров и сели на площадке перед замком. Сказал Майль-Дуйн:
— Без сомнения, это для нас готовят баню.
После полудня они увидели, как к замку подскакал всадник на превосходном коне с прекрасным, разукрашенным чепраком. На голове его был голубой капюшон, на плечах — пурпурный плащ, украшенный бахромой, на руках — вышитые золотом перчатки, на ногах — прекрасные сандалии. Когда он спешился, одна из девушек тотчас же отвела его коня, взяв под уздцы. Всадник же вошел в замок и отправился в баню. Тогда смотревшие увидели, что это была женщина.
Немного погодя, одна из девушек подошла к ним:
— Добро пожаловать! — сказала она им. — Заходите в замок, королева приглашает вас.
Они вошли в замок и вымылись в бане. В комнате, где их дожидались, по одну сторону сидела королева, окруженная семнадцатью девушками, а по другую сторону, напротив ее, сел Майль-Дуйн, окруженный семнадцатью спутниками. Блюдо с доброй пищей поставили перед Майль-Дуйном, а также стеклянный кувшин, наполненный вкусным напитком; спутникам же его было предложено по одному блюду и одному кувшину на каждых троих.
Когда они насытились, королева спросила:
— Как расположатся гости на ночлег?
— Так, как ты прикажешь, — отвечал Майль-Дуйн.
— На утеху себе прибыли вы на наш остров, — сказала королева. — Пусть же каждый из вас возьмет с собой женщину, которая сидит напротив него, и последует за ней в ее комнату.
И в самом деле, там было семнадцать комнат, прекрасно убранных, с отличными ложами. Итак, семнадцать путников провели ночь с семнадцатью девушками, Майль-Дуйн же провел ночь на ложе королевы. На следующее утро они встали и принялись собираться в путь.
— Оставайтесь здесь, — сказала им королева, — и время не коснется вас. Каждый сохранит свой нынешний возраст, и ваша жизнь будет вечной. То, что вам было предложено вчера вечером, вы будете получать каждый вечер, без труда. Не к чему вам больше скитаться от одного острова к другому по океану{270}.
— Скажи мне, — молвил Майль-Дуйн, — как попала ты на этот остров?
— Не трудно сказать, — отвечала она. — Жил здесь добрый муж, король этого острова. Я родила ему этих семнадцать девушек: они все мои дочери. Отец их умер, не оставив мужского потомства, и я приняла королевскую власть над островом{271}. Каждый день я отправляюсь на широкую равнину, расположенную на этом острове, и творю там суд и разрешаю тяжбы между жителями.
— Зачем ты хочешь нас покинуть сейчас? — воскликнул Майль-Дуйн.
— Если я не пойду, — отвечала она, — то все, что было с вами прошлый вечер, не повторится опять. Оставайтесь только, — добавила она, — в этом доме, не заботясь ни о чем. Я иду совершать суд среди народа для вашего же блага.
Они пробыли на этом острове три зимних месяца; но это время показалось им тремя годами.
— Очень уж долго мы здесь живем, — сказал Майль-Дуйну один из его людей. — Почему не возвращаемся мы на родину?
— Неразумно ты говоришь, — ответил ему Майль-Дуйн. — Ведь мы не найдем на родине лучшего, чем то, что имеем здесь.
Спутники Майль-Дуйна стали роптать на него, говоря:
— Велика любовь Майль-Дуйна к этой женщине. Оставим его здесь с нею, если он этого хочет, а сами вернемся на родину.
— Я не останусь здесь без вас, — сказал Майль-Дуйн.
Однажды, когда королева ушла, чтобы творить суд там, где она делала это каждый день, они сели на свой корабль. Она прискакала на коне и бросила вслед им клубок нитей. Майль-Дуйн схватил клубок, и он пристал к его ладони. Конец нити был в руке женщины, и таким образом она притянула корабль назад к берегу{272}.
Они пробыли у нее еще три месяца. И трижды повторялось то же самое, когда они пытались уехать. Тогда они стали держать совет.
— Теперь мы хорошо видим, — говорили они, — как велика любовь Майль-Дуйна к этой женщине. Он нарочно старается, чтобы клубок пристал к его ладони и мы таким образом вернулись в замок.
— Пусть кто-нибудь другой примет клубок, — сказал Майль-Дуйн, — и, если он пристанет к его ладони, отрубите ему руку.
Они сели на корабль. Королева опять бросила им клубок нитей. Один из путников схватил его, и он пристал к его ладони. Тогда Диуран отрубил ему руку, и она упала вместе с клубком в море. Увидев это, королева начала испускать крики и стоны, оглашая ими всю страну.
Вот каким образом они расстались с нею и бежали с острова.
Долго после этого носились они по волнам, пока не достигли острова с деревьями, походившими на ивы или орехи. На них были странные плоды в виде громадных ягод. Путники собрали плоды с одного маленького деревца и бросили между собой жребий, кому первому отведать этих плодов. Пал жребий на Майль-Дуйна. Он выжал сок нескольких плодов в чашку, выпил его и тотчас же впал в глубокий сон, длившийся ровно сутки, до того же самого часа следующего дня. Спутники его не знали, жив он или умер, ибо на губах его была красная пена, до самого того часа, когда он проснулся.
Пробудившись, он им сказал:
— Соберите эти плоды, они превосходны.
Они собрали их и разбавили водой их сок, чтобы ослабить его хмелящую и усыпляющую силу. Они собрали все плоды, сколько их было, сдавили их и наполнили соком все сосуды, какие только у них нашлись. После этого они отплыли от острова{273}.
Они приплыли к другому большому острову. Одна половина его представляла собою лес из тисов и больших дубов, другая — равнину с маленьким озером посреди нее. На равнине паслись большие стада баранов. Путники заметили маленькую церковь и замок. Они направились в церковь. Там был старый клирик, весь окутанный собственными волосами.
— Откуда ты? — спросил его Майль-Дуйн.
— Я последний из пятнадцати спутников Брендана из Бирра{274}. Мы отправились в паломничество по океану и прибыли на этот остров. Все мои спутники умерли, и я остался один.
И он показал им таблички Брендана, которые они взяли с собой в паломничество.
Все склонили колени перед ними, и Майль-Дуйн облобызал таблички.
— Ешьте этих баранов в меру потребы вашей, но не больше того.
И некоторое время они питались мясом жирных барашков.
Однажды, глядя с острова на море, они завидели словно облако, несшееся на них с юго-запада. Через некоторое время, продолжая наблюдать, они увидели, что это птица, ибо видны были взмахи крыльев. Она прилетела на остров и села на холм около озера. Им казалось, что она сейчас схватит их когтями и унесет в море.
Птица принесла с собой ветвь громадного дерева: ветвь эта была толще крупного дуба. Широкие разветвления были на ней, и верхушка ее была густо покрыта свежими листьями. Тяжелые, обильные плоды были на ней, с виду словно красные ягоды в роде винограда, но только крупнее.
Путники притаились, выжидая, что станет делать птица. Утомленная перелетом, она некоторое время отдыхала, а затем принялась поедать плоды с ветви. Майль-Дуйн подошел к самому подножию холма, на котором сидела птица, чтобы посмотреть, не причинит ли она ему зла; но она ничего ему не сделала. Тогда все его люди подошли туда.
— Пусть один из нас пойдет, — сказал Майль-Дуйн, — и сорвет несколько плодов с этой ветви.
Один из них пошел и сорвал несколько ягод, и птица не помешала ему; она даже не взглянула на него и не шевельнулась. Восемнадцать воинов с щитами подошли к птице сзади, и она ничего им не сделала.
В тот же день, после полудня, они увидели двух больших орлов, несшихся с юго-запада, оттуда же, откуда прилетела и та птица. Они спустились и сели подле нее. Просидев и отдохнув хорошенько, они затем начали чистить большую птицу, освобождая ее от насекомых, облепивших ее хохолок, зоб, глаза и уши. Они занимались этим до самого захода солнца. После этого все три птицы принялись есть ягоды с ветви.
На другой день, с утра до полудня, они снова обчищали все ее тело от насекомых, выщипывали ее старые перья, сдирали старую коросту с нее. А в полдень они сняли все ягоды с ветви, раздавили их клювами о камни и побросали в озеро, которое покрылось красной пеной.
Тогда большая птица вошла в озеро и пробыла в нем, полощась в воде, почти до самого конца дня. После этого она вышла из озера и села на тот же самый холм, но в другом месте его, чтобы животные, которых сняли с нее, не наползали опять на нее.
На следующее утро орлы вычистили и пригладили ей перья своими клювами так, как если бы сделали это гребешками. Они занимались этим до полудня. Затем они отдохнули немного и улетели в том направлении, откуда прилетели.
А большая птица, оставшись одна, все продолжала чиститься и помахивать крыльями до конца третьего дня. После этого, на утро четвертого дня, она взлетела, описала три круга вокруг острова и снова присела ненадолго отдохнуть на том же холме; затем поднялась и улетела в том направлении, откуда прилетела. Ее полет был еще быстрее и могучее, чем в первый раз{275}.
Тогда Майль-Дуйн и его спутники поняли, что она сменила свою дряхлость на юность, по слову пророка: Renovabitur ut aquilae iuventus tua{276}.
Увидев это великое чудо, Диуран воскликнул:
— Пойдем, выкупаемся в озере, в котором побывала птица, чтобы так же омолодиться.
— Нельзя этого делать, — сказал один из них, — ибо птица оставила в воде свой яд.
— Глупость сказал ты, — отвечал Диуран. — Я пойду в озеро первый.
Он вошел в него, выкупался, омочил свои губы и несколько раз глотнул воды. С тех пор до конца жизни зрение его оставалось крепким, ни один зуб не выпал у него, ни одного волоса не потерял он, и никогда не знал он ни хвори, ни болезни с того часа.
После этого они простились со старцем и, запасшись баранами на дорогу, пустили свой корабль по морю и поплыли по океану. Они встретили другой остров, широкий, с большой равниной на нем. Множество людей было на этой равнине, беспрерывно игравших и смеявшихся. Бросили жребий, кому сойти, чтобы осмотреть остров. Пал жребий на третьего из молочных братьев Майль-Дуйна.
Как только он дошел до равнины, он тотчас же начал беспрерывно играть и смеяться вместе с людьми той земли, словно он провел всю жизнь с ними. Его товарищи долго-долго стояли на месте, дожидаясь его, но он к ним не вернулся. Так и оставили его там.
После этого они увидели другой, небольшой остров, который окружала огненная стена, подвижная, вращавшаяся вокруг острова. В одном месте этой стены была открытая дверь. Каждый раз, как она, при вращении стены, оказывалась против путников, они могли видеть через нее весь остров и все, что на нем было, со всеми его обитателями: там было множество людей, прекрасных обликом, в роскошных одеждах, пировавших с золотыми чашами в руках. Были даже слышны их застольные песни.
Долго взирали путники на чудесное зрелище, открывшееся им: оно казалось им пленительным.
Вскоре после того как они отплыли от этого острова, они заметили среди волн нечто похожее на белую птицу. Они повернули корму корабля в сторону юга, к этому предмету, чтобы лучше его рассмотреть. Когда они подошли на веслах совсем к нему близко, они увидели, что это человек, все тело которого окутано седыми волосами. Он стоял на коленях на плоской скале. Подплыв к нему, они попросили его благословить их. Затем они спросили его, как он попал на эту скалу; и вот что он рассказал им:
«Я родом из Тораха{277}, — в Торахе вырос я. Я был там поваром, и дурным поваром, ибо пищу, принадлежавшую церкви, где я служил, я продавал за деньги и ценные предметы в свою пользу. Таким образом мой дом наполнился стегаными одеялами, подушками, всякими цветными одеждами из льна и шерсти, медными ведрами и иной утварью, серебряными пряжками с золотыми остриями. Не было в доме моем недостатка ни в чем, что только может быть приятно человеку; там были даже позолоченные книги и ларцы для книг, украшенные медью и золотом. Еще делал я подкопы под церковные здания и, проникая в них таким образом, похищал из них сокровища. Велики были в ту пору гордыня и дерзость мои.
Однажды попросили меня вырыть могилу одному крестьянину, тело которого принесли на остров. Роя могилу, услышал я голос, шедший снизу, из земли, под моими ногами:
— Не рой могилу на этом месте, не клади тело грешника сверху меня, праведного и благочестивого человека.
— Это дело касается меня и бога, — воскликнул я в своей гордыне.
— Аминь, — отвечал голос праведника. — Если ты положишь это тело на мое, твое собственное тело погибнет в три дня, и твоя душа пойдет в ад, а этот труп все равно будет убран отсюда.
Тогда я спросил древнего человека:
— А что ты дашь мне за то, что я не положу этого человека сверху тебя?
— Вечную жизнь в обители божьей, — отвечал он.
— Как убедиться мне в этом? — спросил я.
— Не трудно это, — был ответ. — Могила, которую ты роешь, будет все время засыпаться песком. Это докажет тебе ясно, что ты не можешь положить этого человека сверху меня, сколько бы ни старался.
Едва произнес он эти слова, как вся могила наполнилась песком. И тогда я похоронил тело в другом месте.
Через некоторое время после этого я спустил на море новый кораблик, обтянутый красной кожей, сел на него и огляделся с радостью вокруг себя: я не оставил в доме ничего, ни крупного, ни мелкого, но все забрал с собой: и чаны мои, и кубки, и блюда, — все было при мне. Пока я глядел на море, бывшее только что перед тем совсем тихим, вдруг налетел сильный ветер, унесший меня так далеко в море, что не видно было берега. Затем мой корабль остановился и не мог больше сдвинуться с места.
Поглядывая вокруг себя во все стороны, я заметил человека, сидящего на волне. Он спросил меня:
— Куда ты плывешь?
— Мне желательно, — отвечал я, — плыть в том направлении, куда смотрят мои глаза.
— Ты перестал бы желать этого, — отвечал он, — если бы узнал, какая толпа окружает тебя.
— Что же это за толпа? — спросил я.
— На сколько хватает зрения в даль моря и вверх, до облаков, все это полно демонов, обступивших тебя из-за твоей алчности, гордыни, дерзости, из-за хищений и преступлений твоих. Знаешь ты, почему остановился корабль твой?
— Поистине, не знаю, — сказал я.
— Он не сдвинется с этого места, пока ты не исполнишь мою волю.
— Я не потерплю этого! — сказал я.
— Ты претерпишь муки ада, если не подчинишься моей воле.
Он приблизился ко мне и коснулся меня рукой; и я обещал исполнить его волю.
— Брось в море, — сказал он, — все добро, которое находится на твоем корабле.
— Жаль, — сказал я, — если оно погибнет понапрасну.
— Не понапрасну погибнет оно. Есть некто, кому ты поможешь этим.
И я бросил в море все, что со мной было, кроме одной маленькой деревянной чашечки.
— Теперь плыви дальше, — сказал старец, — и утвердись на том месте, где остановится твой корабль.
И он дал мне на дорогу чашечку сыворотки и семь хлебцев.
И вот, — продолжал свой рассказ древний человек, — я поплыл в ту сторону, куда ветер гнал мой корабль, ибо я бросил и весла и руль. И волны, играя мною, выбросили меня на эту скалу, и я не знал, прибыл ли мой корабль к цели, ибо не видно было здесь ни земли, ни берега. И тогда я вспомнил слова, сказанные мне: утвердиться на том месте, где остановится мой корабль. Я поднял голову и увидел небольшую скалу, о которую били волны. Я стал ногой на эту скалу, и мой корабль унесся от меня, скала же поднялась подо мной и волны отступили дальше.
Семь лет прожил я здесь, питаясь семью хлебцами и чашечкой сыворотки, которые дал мне человек, пославший меня сюда. После этого у меня не осталось больше никакой пищи, кроме этой чашечки сыворотки, которая всегда со мной. Три дня провел я затем без твердой пищи. По прошествии их, уже после полудня, выдра принесла мне из моря лосося. Подумав, я решил, что не могу есть его сырым, и бросил его в море. Еще три дня провел я без твердой пищи. На третий день после полудня я увидел, что одна выдра опять несет мне из моря лосося, а другая — горящие головни; она раздула их своим дыханием, и огонь запылал. Я сварил на нем лосося и, питаясь им, прожил так еще семь лет{278}. Каждый день доставлялись мне лосось и огонь, на котором я варил его. А скала постепенно увеличивалась, пока не стала такой, как сейчас.
В продолжение следующих семи лет я не получал больше лосося. Сначала я опять провел три дня без твердой пищи. На третий после полудня мне было дано пол пшеничного хлебца и кусок рыбы. Моя чашечка с сывороткой исчезла, но ее место заняла другая, такой же величины, с добрым напитком; и она всегда полна. Ни ветер, ни дождь, ни жар, ни холод не тревожат меня на этом месте. Вот повесть моя», — закончил свой рассказ старец.
После полудня каждому было дано по половине хлебца, и чашка, находившаяся перед клириком, оказалась наполненной добрым напитком. Затем старец сказал им:
— Все вы достигнете родины, и человека, убившего твоего отца, о Майль-Дуйн, ты найдешь в замке перед собой. Но не убивай его, а прости, ибо бог сохранил вас среди великих и многих опасностей, а между тем все вы — грешники и заслуживаете смерти.
Они простились со старцем и снова пустились в путь.
Покинув старца, они встретили остров, на котором было много четвероногих животных — быков, коров и баранов. Но не было на нем ни домов, ни замков. Они поели мяса баранов. Тут увидели они морскую птицу, и некоторые из них сказали:
— Эта морская птица похожа на тех, что водятся в Ирландии!
— Да, похожа, — отвечали другие.
— Следите за ней, — сказал Майль-Дуйн. — Глядите, в каком направлении она полетит.
Они заметили, что она полетела на юго-восток. И они поплыли вслед за птицей, в том же направлении.
Они плыли весь этот день до самого вечера. С наступлением темноты они увидели землю, похожую на землю Ирландии. Они причалили к ней. Земля оказалась маленьким островом тем самым, от которого ветер унес их в океан, в начале их плавания.
Они высадились и направились к замку, который был на острове. Они услышали речи людей, пировавших в замке. Вот что говорил один из них:
— Хорошо было бы нам не встретиться с Майль-Дуйном!
— Майль-Дуйн потонул, — отвечал ему другой.
— Очень возможно, что он пробудит вас от сна, — сказал один из говоривших.
— А если он явится сейчас, что мы станем делать? — спросил другой.
— Не трудно сказать, — ответил хозяин дома. — Если он явится, мы окажем ему добрый прием, ибо он претерпел долгие и великие лишения.
В это мгновение Майль-Дуйн постучал молотком в дверь.
— Кто там? — спросил привратник.
— Майль-Дуйн! — был ему ответ.
— Отвори же ему! — сказал хозяин. — Добро пожаловать!
Путники вошли в дом. Им оказали добрый прием и предложили новые одежды. Тогда они поведали обо всех чудесах, которые господь открыл им, согласно слову божественного поэта: Наес olim meminisse iuvabit{279}.
Майль-Дуйн вернулся в свою землю, а Диуран-стихотворец отнес на алтарь Армага{280} кусок сети в две с половиной унции серебра, который он отрубил во славу и воспоминание чудес и дивных дел, которые бог совершил ради них. И они поведали о своих приключениях с начала до конца, обо всех опасностях и ужасах, которым подверглись на море и на суше.
Айд Светлый{281}, мудрый поэт Ирландии, сложил эту повесть так, как она здесь рассказана. Он сделал это для того, чтобы веселить душу людей Ирландии, которые будут жить после него.