См. вводную заметку к саге Изгнание сыновей Уснеха.
Этим оправдывается применение чисто скандинавского термина сага к ирландским сказаниям, которые сами ирландцы называют просто «повестями» (scéla).
См. вступит. заметку к Болезни Уладов и прим. 4 к Смерти Муйрхертаха. Стоит здесь же отметить, что сказание о Тристане и Изольде, пришедшее к французам если и не от ирландцев, то от родственных им кельтов-валлийцев, в конечном итоге — пиктского происхождения. Имя Тристана встречается впервые в генеалогиях пиктских (шотландских) королей, где он является престолонаследником как сын сестры короля. Совершенно таково же отношение и Тристана к его дяде с материнской стороны, королю Марку, наследником которого он является в средневековом французском романе.
В 1884 году, когда Энгельс писал свою работу, он констатировал среди ирландского крестьянства ряд обычаев, «свидетельствующих о неумирающем унаследованном родовом инстинкте». А в 4-м издании (1896) он сделал такое интересное добавление: «Проведя несколько дней в Ирландии, я снова живо представил себе, как глубоко еще сельское население живет там воззрениями родовой эпохи. Помещик, у которого крестьянин арендует землю, представляется последнему все еще чем-то вроде вождя клана, на котором лежит заведывание землей в интересах всех, которому крестьянин уплачивает дань в форме арендной платы, но от которого он зато в случае нужды должен получить помощь. И точно так же всякий, пользующийся некоторым благосостоянием, признается обязанным помогать своим менее состоятельным соседям, если они окажутся в нужде. Такая помощь не является милостыней, она представляет собою поддержку, которая по праву полагается бедному сородичу от богатого или от вождя клана. Понятны жалобы полнтико-экономов и юристов на невозможность вдолбить ирландскому крестьянину понятие о современной буржуазной собственности; понятие о собственности, имеющей только права и никаких обязанностей, просто не умещается в голове ирландца. Но понятно также, как ирландцы, внезапно пересаженные со столь наивными представлениями родового строя в большие английские или американские города, в среду с совершенно иными нравственными и правовыми понятиями, — как легко такие ирландцы оказываются совершенно сбитыми с толку в вопросах морали и права, теряют всякую почву под ногами и часто массами становятся жертвами полной деморализации».
Только это деление и знают наши саги. Но приведенные имена — более позднего происхождения. Первоначально области вовсе не имели собственных имен, а обозначались перифрастически именем населения. Вместо позднейшего: «в Ульстер», «в Ульстере», говорилось: «к уладам», «у уладов», и точно так же: «к коннахтам», «к муманам», «к лагенам» и т. д. Мы позволили себе ради ясности ввести в перевод искусственно образованные формы: «Улад», «Муман» и «Лаген», которых в действительности не существовало.
Главная причина этого заключалась в том, что не только низшее, но и высшее духовенство в Ирландии вербовалось исключительно из местного населения, а не присылалось из Рима, как это делалось в первые стадии христианизации в большинстве континентальных стран.
Это дало нам право иногда сокращать или даже вовсе опускать в нашем переводе стихотворные места, когда они не представляют большого интереса в сюжетном или художественном отношении.
В том, что именно она занимает первое место, также можно видеть след древнего матриархата.
Этот сюжет, с различными вариациями, проник в романы Круглого Стола, откуда его почерпнул Э. Стуккен, обработавший его в своей драме Гаван (перев. Ф. Сологуба в «Рус. Мысли», 1916).