Искатели

Глава 7

Прямо посередине огромной равнины, вдалеке от любых человеческих жилищ, находилось небольшое безымянное болото, распространявшее вокруг себя неприятный зловонный запах. Оно покрывало площадь примерно в десять акров и всё заросло камышом, который мексиканцы называли «туле». Нигде поблизости не было ни реки, ни ручья, ни холма — вообще ничего. Вот какова предыстория того, почему произошедшее в этом месте сражение несколько неуклюже было названо «Битва у камышей».

Преследователи, которых осталось к тому времени семь человек, прибыли к месту «Битвы у камышей» на закате пятого дня пути. Лидже Пауэрса к этому моменту среди них уже не было — после своего тридцать девятого или сорокового по счёту спора с остальными по поводу того, что означает тот или иной оставленный индейцами на своём пути предмет, он развернул своего коня и поехал прочь. На этот раз старый охотник обнаружил головное украшение — довольно красивую вещь, сделанную из тщательно отполированных коровьих рогов, которая крепились на голове с помощью нитки чёрных и белых бус. Все были рады обнаружить эту находку — она свидетельствовала о том, что кто-то из индейцев был ранен и находился в плохой форме, иначе он ни за что бы не потерял такое красивое украшение. Однако Лидже Пауэрс принялся твердить, что самое главное состоит в том, что это головное украшение принадлежит кому-то из племени кайова, а не команчей. Все просто пожали плечами — какая в конце концов разница, если оба эти племени являлись союзниками? Но Лидже не унимался, настаивая на том, что никто просто не понимает значения сделанного им открытия. Когда все устали от его болтовни, ему так прямо и сказали об этом. Лидже смертельно обиделся и, развернувшись, поскакал прочь, направляясь к одному своему старому приятелю, жившему на мексиканской гасиенде в нескольких десятках миль к югу от этого места.

Преследователи обнаружили немало других следов, которые говорили о том, что цена, которую команчам пришлось заплатить за то, чтобы полностью уничтожить семью Эдвардсов, оказалась весьма велика. И это были не только брошенные по пути украшения, расшитые бисером сумки и боевое копьё из полированного дерева с прикреплённой к нему связкой скальпов. Гораздо более очевидными признаками этого являлись свежие индейские могилы, которые преследователи обнаружили на своём пути. Они были засыпаны камнями и валунами, чтобы плоть мертвецов не досталась хищникам, и на каждую был положен пронзённый индейским копьём конь из табуна Эдвардсов — согласно поверьям команчей, дух убитого коня должен был унести тень похороненного под ним индейца в загробный мир. Всего преследователи нашли семь таких могил. Сначала они обнаружили группу из четырёх могил — скорее всего, то были могилы индейцев, убитых непосредственно во время штурма ранчо, а затем заметили ещё три могилы. Это были уже места погребения тех, кто был ранен во время этой стычки и умер от ран во время пути. Впрочем, наивно было думать, что это как-то замедлило отступление индейцев — во время военных набегов индейцы никогда не останавливались и не тратили лишнего времени на погребение умерших. В такое время даже их женщины рожали детей прямо на лошадях.

Эймос положил найденное индейское головное украшение и расшитую бисером сумку в один из вьюков — возможно, когда-нибудь это поможет опознать одного из тех, кто напал на ранчо Эдвардсов. Он также взял с собой индейское копьё с древком из полированного твёрдого дерева, с которого предварительно сорвал привязанные к нему человеческие скальпы. При помощи этого копья он проверял, хорошо ли засыпаны индейские могилы, которые команчи оставляли на своём пути, чтобы сразу определить, сколько сил придётся потратить на то, чтобы разрыть их и обнаружить там следы и доказательства, которые, возможно, однажды приведут его к убийцам.

По мере того как они двигались вперёд, с Эймосом происходили заметные перемены. Сначала Эймос заставлял их всех двигаться с убийственной скоростью, добиваясь, чтобы их кони непрерывно мчались не менее двадцати часов в сутки. Мартин Паули понимал, что это было вызвано только одним: желанием Эймоса как можно быстрее вырвать Люси из рук индейцев. Все знали, что команчи часто принимали в своё племя захваченных в плен детей белых. Потом, когда девочки подрастали, индейцы женились на них, а взрослые юноши становились индейскими воинами. Но если в плен к краснокожим попадала уже не маленькая девочка, а девушка или женщина, то её непрерывно насиловали по очереди всем племенем, пока жертва насильников не умирала или её не бросали умирать в прерии. Поэтому Эймос неутомимо гнался вслед за индейцами все первые дни, не щадя ни себя, ни других. Однако эта бешеная гонка не принесла никаких результатов: ничто не указывало на то, что они хотя бы приблизились к быстро уносившимся прочь индейцам. И тогда Эймос резко сбавил скорость. Желая дать коням отдохнуть, он повёл их шагом, позволяя вволю пастись на свежей траве и спать, и только через несколько дней вновь немного увеличил темп погони. Теперь Эймос двигался вперёд размеренно и спокойно, не тратя лишних сил и не делая никаких лишних движений. Он двигался неспешно и вместе с тем неумолимо, с видом человека, который твёрдо решил преследовать индейцев десятки лет, преследовать до самого конца, не обращая внимания на время, преследовать столько, сколько потребуется.

Примерно в этот момент Эймос и наткнулся на тело мёртвого индейца, которое не было похоронено глубоко в земле, а лежало в небольшой ложбинке естественного происхождения, которую ветер и вода за долгие столетия проделали в мягком песчанике. Тело было лишь слегка присыпано камнями. Эймос тут же спешился и, раскидав в разные стороны камни, вытащил тело из ложбинки и содрал с головы индейца скальп. Мартин не ведал, какие представления Эймос имел о жизни и смерти, но он знал, что согласно представлениям команчей, дух воина, с которого сняли скальп, обречён вечно бродить неприкаянным в бесконечном пространстве, насквозь продуваемом всеми ветрами — ему навсегда будет заказан путь в царство духов, которое расположено там, где заходит солнце.

Содрав с трупа индейского воина скальп, Эймос не взял его с собой, а бросил в прерии на съедение волкам.

Ещё одним человеком, чьё поведение разительно поменялось в ходе погони, был Брэд Мэтисон, старший сын Аарона Мэтисона. Сначала он, как и Эймос, отчаянно рвался вперёд и старался не терять ни секунды — он вставал раньше всех и раньше всех запрягал свою лошадь, неохотно останавливался на привал, когда солнце уже заходило. От этой бешеной гонки страдали не столько лошади Мэтисонов — они взяли с собой четырёх лошадей и двух мулов для перевозки грузов, которых было более чем достаточно для погони и для смены уставших скакунов, а сам Брэд, который заметно исхудал и стал выглядеть совсем измождённым. Как и Эймоса, Брэда гнала вперёд мысль о спасении Люси. В последние два года Брэд постоянно приезжал к Эдвардсам, чтобы увидеть Люси, и вёл себя как без пяти минут её жених. Очевидно, он хотел добиться согласия Люси на помолвку с ним, хотя Мартин Паули и не видел, чтобы между ними по-настоящему разгоралась какая-то страсть.

Теперь же, когда Люси исчезла, Брэд просто не мог найти себе места. Когда на исходе третьего дня погони все уже практически смирились с мыслью о том, что Люси больше нет в живых, Брэд Мэтисон с глубокой убеждённостью сказал Мартину: «Она жива». Через несколько часов он поправился: «Она должна быть жива, Марти». На четвёртый день, поравнявшись с Мартином, Брэд проронил: «Я сделаю всё для того, чтобы она смогла позабыть об этом кошмаре. Не важно, что с ней случилось, не важно, через что ей пришлось пройти — я всё сделаю для того, чтобы она вновь смогла жить и испытывать радость от жизни». И, хлестнув жеребца, он умчался вперёд, несмотря на неодобрительные взгляды отца, который не ожидал от Брэда такой прыти.

Поэтому было неудивительно, что именно Брэд Мэтисон первым заметил индейцев. Вырвавшись далеко вперёд, он внезапно остановился на самом краю крутого, резко обрывавшегося вниз утёса и высоко поднял обеими руками над головой своё ружьё. Это был сигнал: «Я нашёл».

Остальные поскакали к утёсу и, спешившись, осторожно подошли к самому краю. Утёс круто обрывался вниз не меньше чем на три сотни футов. Вдалеке, на расстоянии не меньше чем двадцать миль, все увидели тёмную полоску. Она находилась в том самом месте, где должно было быть поросшее камышом болото посреди прерии.

— Это лошади индейцев, — сказал Брэд Мэтисон. — Они поют их водой.

— Я надеюсь, что это действительно они, — медленно проговорил Мартин Паули. В его голосе слышалось сомнение.

— Это могут быть и бизоны, — заметил Зак Харпер, старший сын Мозеса. — На таком расстоянии и лошади, и бизоны будут выглядеть одинаково.

— Если бы там было действительно стадо бизонов, то команчи преследовали бы их, стараясь загнать и поживиться их мясом и шкурами, — сказал Эймос. — А раз они стоят спокойно и никто не гоняется за ними, это значит, что это лошади. Их лошади.

Все пристально вглядывались вдаль. Но солнце начало садиться, и разглядеть что-либо толком было невозможно.

— Нам лучше пока накормить лошадей, — сказал наконец Брэд Мэтисон. Он был одним из самых юных участников погони, и более старшие поселенцы должны были бы встретить его совет в штыки, как и всё, что исходило от таких молодых людей, как Брэд, но сейчас, похоже, никто не собирался возражать ему.

— Через полтора часа здесь будет уже совсем темно, — сказал Брэд, — так что мы можем никуда не спешить — всё равно мы успеем заблаговременно подобраться к ним, чтобы ударить по ним до рассвета.

— А ты уверен, что нам действительно следует напасть на всех них? — проронил Эд Ньюби.

Чарли Мак-Корри уставился на Эда.

— А для чего, чёрт побери, мы приехали сюда? — прорычал он.

— Атаковав их до того, как выйдет солнце, мы сможем застать их врасплох, — сказал Аарон Мэтисон. — На индейцев всегда следует нападать так, чтобы застать их врасплох. А это лучше делать под самое утро. В это время ни один индейский часовой ничего не заметит. Это уже многократно проверено.

— Дело не в этом, — покачал головой Эд Ньюби. — Думаю, мы можем напасть на их — в этом нет проблемы.

Единственное, что меня беспокоит, это то, что команчи могут перебить всех своих пленников, как только увидят, что мы, белые, по-настоящему крепко наседаем на них. Они всегда поступают таким образом, когда на них нападают.

Мартин Паули задумчиво жевал сорванную травинку и смотрел на Аарона Мэтисона, ожидая, что тот скажет. Но Аарон молчал. И тогда заговорил сам Мартин:

— Есть и другой путь...

— Вот именно, — тут же подхватил Эймос, словно он только и ожидал слов Мартина. — Существует и другой путь. Речь идёт об их лошадях. Мы можем оставить команчей без лошадей.

Наступила тишина. Никто не желал высказываться, не обдумав прежде хорошенько своих слов.

— Мы могли бы угнать их лошадей. Всех до единой, — продолжил Эймос. — Не думаю, что это заставило бы их убить тех, кого они успели взять в плен. Всех, кто ещё жив...

— Сделать это очень нелегко, — покачал головой Эд Ньюби.

— Нет, — кивнул Эймос. — Это совсем нелегко. И отнюдь небезопасно. Но если бы нам удалось это сделать, то командам пришлось бы вступить с нами в переговоры. И договариваться с нами. Впрочем, и это не факт. За всю свою жизнь я точно понял одну вещь: когда ты думаешь, что индеец должен сделать что-то, он в действительности сделает всё наоборот. Возможно, нам лучше продолжать охотиться за ними и отстреливать их по одному. По двое. По трое.

Холодная, лишённая каких-либо эмоций интонация Эймоса заставила Мартина невольно вздрогнуть. Было ясно, что Эймос уже не верил, что им удастся отыскать Люси. И совсем не думал о Дебби...

— Может быть и так, что каждый из этих индейцев спит, обмотав вокруг своей руки лассо, к которому привязана его лошадь, которая находится совсем рядом с тем местом, где спит её хозяин, — протянул Чарли Мак-Корри.

— Верно, — кивнул Эймос. — Может быть и так. Всем должно быть ясно, что может случиться при таком раскладе...

— Они нас всех перебьют. И это не принесёт никому никакой пользы.

Брэд Мэтисон закусил губу.

— Но мы всё-таки попытаемся это сделать, так, Эймос?

— Так, — кивнул Эймос.

Брэд Мэтисон отпустил свою лошадь, чтобы дать ей возможность попастись на свежей траве. Другие поступили точно так же. Мартин же продолжал лежать на краю утёса, вглядываясь вперёд. Он думал о той перемене, которая произошла в Эймосе. Он шёл навстречу смертельной опасности, и при этом ни секунды не колебался. Но надежды на то, чтобы вернуть своих близких, у него уже не осталось. А от удовольствия, с которым Эймос говорил о предстоящем убийстве команчей, мороз пробирал по коже...

А когда Эймос говорил о предстоящем нападении на команчей, выражение его лица было таким же, как в ту жуткую ночь, когда Эймос вышел из темноты, неся отрубленную руку Марты. Потом когда Марта лежала в сколоченном для неё гробу, то, что у неё была отрублена одна рука, было уже незаметно — её лицо выглядело удивительно молодо и спокойно, обе руки, казалось, были на месте, разве что одна из них была чуть бледнее другой... Руки у Марты были натруженные, покрытые морщинами, не то, что кожа на её лице, которая выглядела такой молодой и свежей. «Она сносила себе все руки, работая ими для семьи, работая ими для нас», — с горечью подумал Мартин Паули.

И в этот миг Мартин вдруг отчётливо понял, что двигало все эти годы Эймосом. Все странности в его поведении, то, что он работал на ранчо своего брата, не требуя за это никакой платы, его отлучки и неизбежные возвращения потом обратно на ранчо брата — всё это были звенья одной цепи. Когда Мартин наконец догадался, что диктовало поведение Эймоса и определяло суть его жизни, невольно испытал шок — он многие годы прожил рядом с Эймосом, даже не догадываясь о правде. Но не только он не догадывался об этом — об этом не догадывался и Генри Эймос. И, разумеется, сама Марта...

Эймос был влюблён... да, он всегда любил... жену своего родного брата.