Искусство Раздевания

Глава девятая

Был субботний вечер, и я приготовила баранью ногу для Коко, Айена и, черт возьми, Джека, который тоже собирался прийти. Блюдо было вкусным и довольно простым в приготовлении: натереть баранью ногу чесноком, солью и перцем, обмазать горчицей и запечь.

Айен рассуждал о последнем диске «Стро-укс», когда я поставила блюдо на середину стола. Джек наблюдал за мной. Когда я вернулась с салатом, он спросил:

— Коко уже сказала тебе?

Коко отщипнула кусочек барашка, необычно тихая, с виноватой улыбкой. Я села на свое место.

— Сказала мне что?

— Я собираюсь оплатить для нее кое-какие косметические процедуры. В качестве подарка на день рождения.

— Наша квартира! — выпалила я, прекрасно понимая, что он имеет ввиду. — Косметический ремонт — отличная идея. Ванная выглядит просто отвратительно. Старая побелка вся растрескалась.

— Я говорю не о ванной.

— И я так не думаю, — сказал Айен, отрезая кусок мяса на общем блюде и перекладывая его в свою тарелку.

— Так ты имел в виду кухню! Не могу передать, как давно мне хочется новый холодильник… А можно, я сама выберу новые обои?

— Косметическая подтяжка ее лица!

— Что?

— Я знала, что ты не одобришь, — усмехнулась Коко, — но я и так нервничаю, так что не усугубляй…

— Мамочка, не делай этого, пожалуйста!

Айен полил маслом зеленый салат.

— Джинджер, перестань, все сегодня делают это.

— Да мне плевать, кто и что делает! Мамочка отлично выглядит, ей не нужно уродовать лицо, чтобы выглядеть лучше.

Боже, она совсем не старая. Я предполагала, что когда-нибудь этот вопрос встанет на повестку дня, но чтобы так скоро!

— Она не уродует свое лицо, — сказал Айен, добавляя уксус. — В природе нет ничего совершенного. Человек вправе это исправить. Посмотри с другой стороны. Это то же, что превратить себя в произведение искусства или вырезать скульптуру из куска дерева.

— О чем ты, черт возьми?

— В некоторых племенах подтяжку делают всем. Это часть их культуры. В какой-то степени это и часть нашей культуры.

— Тогда культура глупа. Люди умирают, ложась под нож. Анестезия опасна.

— Менее опасна, — проговорил Джек, — чем переходить Бродвей, если хочешь знать мое мнение.

— Ну, давайте не будем спорить, — сказала Коко. — Я хочу сделать это, вот и все. Кстати, баранина — отличная, дорогая. У тебя снова здорово получилось.

— Почему вы не можете любить ее такой, какая она есть? — спросила я, в упор глядя на Джека. — Она не кукла, а живой человек.

— Это моя идея, а не его. Он благородно согласился заплатить за это, так что помолчи, пожалуйста.

Я уставилась на кусок мяса в своей тарелке. Когда Коко поставили имплантанты, я была слишком маленькой, чтобы понять это, и все время говорила, что ее грудь надули, как воздушные шарики. Я помню, как просила ее:

— Не улетай!

Когда я подросла, это показалось мне отвратительным. И я сказала ей:

— Как ты могла? Это же безобразно! Вызывающе. Где твое достоинство?

Ее ответ чуть не свел меня с ума:

— Разве ты не понимаешь? Так я дороже стою.

А ведь она никогда не использовала грудь по прямому назначению — чтобы кормить меня, а лишь соблазняла мужчин.

— Даже если не учитывать тот факт, что анестезия сама по себе противна человеческой природе, — сказала я, — подумайте, сколько людей впадают в кому во время таких операций. А сколько умирают! Я видела по телевизору, как женщине исправляли веки, и она не смогла закрыть глаза после операции. Вы можете себе это представить! Нельзя подвергаться хирургическому вмешательству, если в этом нет необходимости.

Джек отрезал кусок баранины, как всегда, громыхая ножом по тарелке, что меня очень раздражало.

— Никто не заставляет ее делать операцию. Она сама этого хочет.

— Потому что вы убедили ее.

— Он не убеждал меня! Я сама хочу этого. Ясно? Мне не нравятся морщины, — показала она на глаза.

— А я обожаю морщинки от смеха, — сказала я. — Не могу дождаться, когда они у меня появятся.

— А эти скулы!

— У тебя нет морщин на скулах! А если и есть, то это никого не касается!

— Если она считает, что у нее морщины на скулах, — заметил Айен, — она вправе сделать пластику и от них избавиться.

Коко погладила лицо ладонями.

— Сделаю подтяжку на щеках, на лбу и вокруг глаз. Тут не так много работы, как ты думаешь.

— Всем известно — стоит лишь начать, и это тут же входит в привычку. И придется постоянно подправлять то тут, то там. Кожа обезвоживается…

— Тебе не кажется, что это, вообще-то не твое дело, — опять влез Айен. — Она взрослая женщина и вправе решать сама.

— Не мое дело? А сам-то ты, какое имеешь к этому отношение?

— Я просто не вижу в этом ничего плохого. А ты, как обычно, примеряешь всс на себя. Как будто это имеет какое-то отношение лично к тебе.

— Тогда причем здесь вы с Джеком? Она все-таки — моя мама.

— Это ее личное решение.

— А вы куда лезете?

— Я просто пытаюсь поддержать твою маму.

— Ах, гак она все-таки моя мама?!

— Какого черта ты так со мной разговариваешь?

— А почему ты думаешь, что можешь высказываться здесь так, словно моя мама — это твоя мама?

— О, боже, неужели следует спорить об этом сейчас? — Коко глотнула вина.

— У меня есть своя мама, так что, заметь, на твою я никак ие претендую, — съязвил Айен.

— Точно. Тебе бы хотелось иметь ее своей подружкой. Вот каковы твои истинные мотивы, не так ли?

Теперь пришло время заинтересоваться Джеку:

— Какого черта она несет?

— Ничего. Джинджер, успокойся, пожалуйста.

— Я спокойна! — Я отодвинула стул. — Чертовски спокойна! — Я встала. — И не голодна. — У меня пропал аппетит.

— Отлично! — сказал Айен. Он продолжал сидеть, следовательно, это я уходила, а он оставался обедать. Неплохо, правда? Сожрать приготовленную мной еду?

— Уходи! — повернулась я к Айену.

— Не понял?

Мое сердце разрывалось, когда я произносила эти слова:

— Я хочу, чтобы ты ушел.

— Но я голоден!

— Я прошу тебя уйти из моей кухни. И из кухни дома, в котором я живу.

Айен вопросительно взглянул на Коко.

— Если она хочет, чтобы ты ушел, — пожала она плечами, — думаю, ты должен уйти.

Ему потребовалась минута, чтобы это осмыслить.

— Хорошо, — сказал он. — Но это смешно.

Он положил вилку, жадно взглянул на баранину, как будто собирался забрать остатки с собой, и ушел. Воцарившуюся тишину нарушало лишь чавканье Джека. Это было ужасно. Я так унизила Айена. Я не хотела причинять ему боль, даже если он причинял ее мне. Он не должен был так уйти.

Я выбежала за дверь и услышала его удаляющиеся шаги.

— Айен?

Я слышала, как он прошел через вестибюль и открыл дверь на улицу. Через несколько секунд я уже стояла у этой двери. Но… так и не открыла ее. Почему, собственно, я должна извиняться? Еще одна никчемная перебранка. Через несколько дней мы снова будем вместе, притворяясь, что ничего не случилось.

— Айен! Подожди, пожалуйста.

Мы вместе пошли вдоль улицы. Свежий воздух, снующие мимо прохожие, машины, запах свежей выпечки.

— Извини. — Почему же я все-таки извинялась? — Но… — наши глаза встретились. — Мы оба знаем, что ничего не получится.

Мне же хотелось сказать совсем другое… Или нет? Почему он вдруг показался мне таким юным? Таким растерянным? Словно заблудившийся ребенок. Нет, нельзя думать об этом. Мы мешали прохожим, но не могли сдвинуться с места.

— Наверное… мы просто… не подходим друг другу…

— Да, — ответил он. — Видимо, ты права.

Какой-то мужчина в полосатом пиджаке обругал нас:

— Дайте же наконец пройти!

Мы отошли на обочину.

— Думаю, — сказала я, — нам следует расстаться.

Женщина, выгуливающая золотистого ретривера, услышала мои слова и притормозила, пока ее собака обнюхивала трогуар. Я ждала, пока она пройдет.

— Возможно, — ответил он.

— Значит, ты тоже так считаешь?

— Да.

— Ну… Удачи тебе.

— Тебе тоже.

Он повернулся и ушел. Я постояла немного, борясь с чувством жалости к самой себе. Меня бросило в жар. Меня трясло. Из глаз покатились слезы. Я повернулась и пошла к дому, вдыхая запах свежеиспеченных булочек и испытывая внезапное облегчение.