Искусство Раздевания

Глава тринадцатая

Когда придумывали слоган: «Возьми свою дочь с собой на работу», вряд ли имели в виду матерей, которые работают в стриптиз-клубах. Я никогда не забуду тот первый раз, когда пришла с Коко в клуб «Платинум». Мне было семь лет, но это осталось одним из самых ярких воспоминаний детства.

Клуб «Платинум» был модным тусовочным местом для элитной публики, которая жила в Квинсе или искала там развлечений. Иногда Коко оставалась с нами и спала на кушетке, но у нее была квартира, которую она снимала с другой танцовщицей неподалеку от клуба, чтобы ей не приходилось на такси перебираться через мост на Пятьдесят девятой улице среди ночи, добираясь до дома. А бабушка помогала мне делать уроки и укладывала спать. Но однажды ей пришлось уехать на какой-то съезд учителей. А у женщины, которая оставалась со мной, возникли срочные дела, так что Коко пришлось взять меня на работу.

Мне так хотелось увидеть, где она работает и чем занимается. Я знала, что танцует и снимает одежду перед мужчинами, позволяя им рассматривать свою грудь. Я так привыкла видеть ее голую грудь дома, что мне это не казалось чем-то особенным. Поэтому я была спокойна в отличие от Коко, которую не радовала необходимость взять меня с собой.

Мы вышли из метро и зашагали мимо убогих домов, контор и складов. Я думала, что же заставляет людей искать удовольствия в таком отвратительном месте? Здание, на котором серебряными буквами по черному фону было написано «Платинум», выглядело, как большая черная коробка. Никаких окон. Просто уродство.

Но внутри оно оказалось совершенно удивительным, сказочным — просто мечта. Кругом зеркала. Стены выкрашены серебряной краской. Золотые ковры. Хозяин этого заведения явно очень богат! И все были так милы со мной. Женщина за кассой с длинными красными ногтями спросила маму:

— Это твоя дочка? Какая хорошенькая! Женщина, продававшая сигары и сигареты, оперлась на стеклянный прилавок, сделанный в виде подковы. Ее металлические браслеты звякали о поверхность стола, а сигары выглядели, словно бабушкины краски, аккуратно расставленные в ящичках, если не считать того, что все они были коричневые. Эта женщина ничего не сказала, только улыбнулась. Было что-то странное в ее светлых волосах цвета меда, свободно спадающих на плечи, и я не могла отвести от нее глаз.

К сожалению, мать постоянно подгоняла меня, и я едва успевала смотреть по сторонам, чтобы все увидеть и запомнить. Мы прошли мимо женщины-азиатки, сидевшей в нише перед створкой двери, словно разделяющей ее тело пополам. «Что это она делает?»

— Привет, дорогая, — сказала азиатка и улыбнулась. «Что здесь смешного?» Ее чрезмерно полные губы были темно-красного цвета. А на щеках остались шрамы от прыщей.

— Пойдем, — торопила меня Коко. — Мне надо переодеться.

Я взглянула налево сквозь открытую дверь, а мама тянула меня за руку дальше. Там было что-то похожее на ресторан с белыми скатертями и золотыми занавесками. Справа светилась неоновая вывеска с причудливыми белыми буквами «Комната отдыха». Надпись манила и, казалось, за ней скрывается что-то исключительное, необычное, и это не просто вывеска. Возле нее стояли двое мужчин в черных смокингах. Они не улыбались. Мы прошли мимо них через двойные двери в зрительный зал. Я тут же споткнулась на ступеньке лестницы, которая вела вниз, обозначенная по краям маленькими светящимися лампочками.

Здесь было еще темнее. В центре зала размещалась квадратная сцена. Женщина с очень загорелой кожей и длинными светлыми волосами танцевала под песню Майкла Джексона. На ней было белоснежное маленькое платье с меховым воротником, едва доходившее до бедер. Белоснежные чулки, заканчивавшиеся вверху двумя большими кольцами. Серебряные туфли на шпильках. Такие наряды валялись у моей мамы по всему дому. Мой взгляд привлекла неоновая табличка с надписью «Гостиная с шампанским». Рядом был изображен покачивающийся неоновый бокал. В зале было пусто, зато у бара на высоких табуретах сидели, закинув ногу на ногу под высокими круглыми столиками, несколько красивых женщин в длинных вечерних платьях. Они серьезно и мрачно курили. Перед стойкой бара на мягкой, как подушка, кушетке, сидели ровным рядком другие красивые женщины. Они тоже скучали в своих вечерних платьях. Прекрасные. Ожидающие.

В зале появились несколько мужчин в черных смокингах.

— Кто это? — спросила я маму.

— Вышибалы. Хватают и бьют.

— Кого?

— Тех, кто плохо себя ведет.

«Я буду хорошо себя вести».

Чуть позже появились четверо гостей-муж-чин. Они сидели в удобных кожаных креслах возле низких столиков с блестящим верхом, пили и смотрели на танцующую женщину. Мне было не понятно, почему мужчины сидят отдельно от женщин и почему женщин здесь намного больше, чем мужчин.

Зал казался громадным, он словно уходил в бесконечность, может из-за того, что был пустым. Вокруг сцены располагались ряды кресел, уходившие в глубь зала, и мне не верилось, что кто-то захочет сидеть так далеко от сцены. Вокруг танцующей женщины было пусто, и я жалела, что никто не смотрит ее выступление.

— Почему здесь так пусто? «Может, плохо идут дела? Может, мама потеряет свою работу?»

— Еще рано, — сказала она. — Пошли.

Я оглянулась на танцовщицу. Она успела снять свое мини-платье и осталась в трусиках-стрингах, выставив напоказ грудь. Она у нее не такая большая, как у моей мамы. У меня-то вообще ничего не было, даже намека на то, что когда-нибудь на этом ровном месте появится бюст. У этой женщины груди были очень загорелыми, с бледными розовыми сосками. Не такие, как у моей мамочки, которая была светлокожей, зато соски имела темные.

Позади сцены, в гримерной, еще с десяток танцовщиц готовились к выступлению.

— Посмотрите на эту малышку! — умилилась одна из женщин. — Какая хорошенькая!

— Она просто твоя копия! — добавила другая.

— Приучается прямо с детства, — сказала еще одна, и все захохотали.

Меня это просто взбесило. Они что, смеются надо мной? Лучше бы я осталась дома перед телевизором. В глазах рябило от ярких нарядов, кругом сияли зеркала и стоял невообразимый шум от их болтовни. Всюду валялась косметика. Карандаши для подводки, помада, баночки с гелями и маленькие пластиковые чемоданчики, которые громко защелкивались, коробки с розовыми ватными шариками и белые хлопковые тампоны, кисточки и щеточки, тюбики — как будто все это вынесло на берег после шторма.

Женщины были в разной степени одеты — от трусиков до длинных вечерних платьев — и мне казалось, что здесь может произойти все, что угодно, что в этом месте живет веселье. Доносящаяся со сцены музыка оглушала, но не могла перекрыть громкой болтовни танцовщиц.

Мамочка усадила меня в угол и начала раздеваться. Я видела ее голой миллионы раз. Она любила бродить по квартире без одежды. Но обнаженные тела других женщин были для меня тайной. Я восхищалась тем, как сильно они отличаются друг от друга. И мои глаза перебегали с одной на другую, стараясь заметить все эти отличия. Словом, я глазела по сторонам. И это, казалось, никого не беспокоило. Никто из них не сказал мне: «Прекрати пялиться!»

Было очень приятно смотреть на то, что обычно прячут от глаз. Прямые ноги, упитанные бедра, большие груди, маленькие. Светлые и темные соски. Длинные и короткие торсы. Икры и бедра, гладкие и блестящие от прозрачных чулок. Стринги всевозможных цветов, охватывающие бедра, как тугие резиновые повязки. Крошечные кусочки ткани, едва прикрывающие маленький треугольник в низу живота. Стринги врезались в кожу и исчезали между ягодицами. Неужели им это не мешало? Возможно, но не больше, чем туфли. Они громко жаловались и облегченно вздыхали, снимая туфли, разминали пальцы ног, потирали ступни. Одна негритянка, одна азиатка, много блондинок. Сначала я не могла различить их. У многих был иностранный акцент. Но все они были очень милы со мной.

Все это походило на игру, словно они возвращались в гримерную, чтобы показать мне очередное раздетое тело. Потом следующее и следующее. Словно кто-то наугад выдергивал их одну задругой. Смотри! Смотри! Мир полон прекрасных женских тел, немного разных, но в конце-то концов, очень похожих.

Моя мамочка вытащила из своей сумки длинное облегающее розовое платье на бретельках, отливающее золотом. Оно было довольно узкое, но она легко скользнула в него, подтянув верх до самой шеи. А на мне было мое любимое платье — синее с белыми маргаритками поперек лифа и короткими рукавами. Сегодня оно показалось мне слишком простеньким.

Когда подошла мамина очередь выходить на сцену и танцевать, она велела мне остаться в гримерной. Коко зачесала волосы наверх и выглядела просто прекрасно. Намного красивее финалистки роскошного шоу «Мисс Америка»!

— Я хочу пойти с тобой!

— Нельзя!

— Но я хочу посмотреть!

— Сидеть, — велела она мне, как будто я была какой-то дрессированной собачкой. — Оставайся на месте.

Она вышла через переднюю дверь. А я забилась в угол и слушала болтовню других женщин.

— Меня тошнит от его дыхания. Что за сопляк!

— Но он хотя бы хочет тебя. Мне здесь ловить нечего!

Мама вернулась, чтобы поправить макияж. И я снова спросила ее:

— Можно мне выйти отсюда?

Я заметила, как блондинка с длинными вьющимися волосами обменялась взглядами с моей мамочкой. Она смеялась надо мной?

— Нет.

— Почему нет?

— Просто нет.

— Но я хочу увидеть танцы! — «И к тому же эти женщины все время курят, и у меня от спертого воздуха болит голова».

— Нет, и не спорь со мной. Ложись лучше спать. Уже поздно.

На маленькой раскладушке сидели три женщины и курили. Они потеснились, чтобы освободить для меня место.

— Я не хочу спать.

— Устраивайся.

Мамочка опять ушла на сцену. Одна из блондинок поманила меня рукой.

— Иди сюда, дорогуша, устраивайся поудобней.

Она похлопала рукой рядом с собой. Я села и продолжала наблюдать за тем, как женщины приходят и уходят, поправляют косметику, ругаются и смеются над мужиками, судачат о завсегдатае, который только что появился.

— Он спрашивал о тебе, Энжел.

Энжел была единственная негритянка.

— Он хочет, чтобы ты надела свое красное платье.

— Он обожает это чертово платье.

Энжел втирала детское масло, намазала им ноги и грудь перед тем, как надеть платье.

Я поняла, что женщины в вечерних платьях должны были составлять компанию мужчинам, которые еще только начали приходить.

— Он заплатил мне всего пятьдесят баксов. Я убила на него целый час, выслушивая жалобы на жену. Целый час! Мать вашу. И этот козел дал мне только пятьдесят баксов! Не удивительно, что жена не хочет заниматься с ним сексом!

«Разве мужчины платят своим женам, чтобы заниматься с ними сексом? Тогда кто-то должен сказать ему, чтобы платил ей больше».

Всякий раз, когда дверь гримерной приоткрывалась, я старалась подсмотреть, что делалось в зале. «Чье это голое тело? У колен того мужчины? Но он был одет. И даже не трогал ее. Тогда что же она там делает? Разве это можно делать на публике? Это моя мамочка? Нет! Она не стала бы делать это. Только другие, наверно, должны этим заниматься». Меня огорчало, что я никак не могла как следует рассмотреть, происходящее в зале. Но людей там становилось все больше. И чем сильнее увеличивалась толпа, тем меньше женщин болталось в гримерной. Теперь веселье царило за стеной, а я скучала на задворках. Но я и думать не смела о том, чтобы выйти отсюда. В какой-то момент голова моя отяжелела. Я прилегла на раскладушку. Но все еще старалась не закрывать глаза, боясь пропустить что-то интересное, а танцовщицы все так же приходили и уходили. Поправляли косметику, курили. И я не заметила, как уснула.

Мамочка привезла меня домой среди ночи, и утром я проснулась в собственной кровати. Но образы и звуки вчерашнего дня жили в моей памяти. Украшения на пупках плоских животов. Соски, похожие на глаза быка. Покачивающийся бокал шампанского на неоновой вывеске. Пустые сиденья, постепенно заполнявшиеся.

Я пошла к Коко. В те дни, когда мама не оставалась в Квинсе, она спала в гостиной на раскладном диване. Она любила спать долго, и я это хорошо знала. Мне надо было вести себя тихо, а если я хотела посмотреть телевизор, то делала это в бабушкиной спальне, поедая хлопья прямо на ее кровати. Коко обычно вставала в час или два, а иногда и в три часа дня. Но в это утро я не могла ждать.

— Мам!

— Я сплю.

— Ма-ам!

— Ну что там, ради бога?

— Ты возьмешь меня на работу сегодня вечером?

— Дай мне поспать!

— Скажи мне.

Она не ответила.

— Когда вернется бабушка?

Мне не понравилось, как некоторые женщины смеялись надо мной. Мне не понравилось, что никто из них не собирался мне ничего объяснять. Мне это не понравилось!

Глаза Коко были закрыты.

— Мам!

— Посмотрим, — бросила она.

Я не поняла, что именно она имела в виду.

— Что посмотрим?

— Джинджер! — рассердилась она. — Убирайся!

И накрыла голову подушкой. Я вышла из гостиной и знала точно — если она еще раз возьмет меня с собой, я узнаю, чем она занимается в комнате, расположенной в дальнем конце зала.

Но больше она не брала меня с собой. И я расслабилась. Потому что на самом деле ничего не хотела знать.