Исповедь дезертира

Новые впечатления

Мы отдыхали на сеновале, подстелив под себя широкий бабушкин плед.

— Ты неразговорчивый, — внезапно произнесла Настя. — Все надо вытягивать. Сознавайся, ты хитрый и скрытный и никогда не говоришь, что у тебя на уме.

— А что же мне, все время про свои беды рассказывать? — усмехнулся я.

— И что же у тебя за беда?

— А кто меня дезертиром дразнит?

— И правда… Что тебе теперь будет? Тебя ищут, наверное, — задумчиво произнесла девочка и тут же встрепенулась — Ничего, останешься здесь в деревне, пока там все не утихнет, а потом вернешься.

— Ага, с бородой, седой такой старик. Робинзон Крузо.

— Нет, не Робинзон. Я буду к тебе приходить.

— По пятницам, что ли? — засмеялся я.

— Да ну тебя! Я серьезно, а ты… — обиделась Настя.

Помолчали.

— Ты, думаешь, они так долго воевать будут? — вдруг испуганно спросила девочка. — Значит, этот гад Павло нас долго еще мучить будет…

— Да может, его убьют раньше.

— Хоть бы и убили. Только плохо так говорить. Лучше бы он от мамы отстал…

Настя сделалась задумчивой, потом, ничего не сказав, ушла в дом. Было ясно, что у нее жизнь тоже не сахар и что если бы не Малхаз, девчонке было бы совсем плохо.

Я долго сидел один, наблюдая, как солнце, садящееся за гору, освещает последними лучами виноградник, начинающийся за небольшим огородом. Там было много неспелой «Изабеллы». Постепенно мысли вернулись в обычное русло. Если меня считают убитым и списали, как текущие потери, это может быть, и неплохо… Но, с другой стороны, куда мне деваться без паспорта, без денег? А если ничего не предпринимать, то так можно всю жизнь просидеть в горах и всю жизнь бояться, что тебя найдут и будут судить. Вспомнил, как когда-то в старой газете видел фотографию мужика, похожего на дикаря. Еще во время Великой Отечественной он спрятался в сарае то ли от немцев, то ли от своих и просидел там лет пятьдесят. Кто-то его кормил. А выходил он только по ночам — вот как боялся! А чего бояться в семьдесят-то лет?

Впрочем, тут же вспомнился рассказ покойной бабушки о том, как умирал ее дед. Ему уже было под девяносто, когда большевики отобрали у него все: дом, землю, лошадей… Он был вынужден доживать последние дни у соседей, которые поставили ему кровать в сенях, рядом со свиным хлевом и курятником. Так вот, перед смертью в свои девяносто лет прадед подозвал мою бабушку и сказал, что ему страшно умирать…

Наконец совсем стемнело, и я пошел в дом. Настя с бабушкой сидели за столом и слушали приемник. Заботливая Софико налила мне чаю и пододвинула тарелку с вкуснющей чурчхеллой.

— Вот опять у вас цены подняли, а зарплату не дают. В Грозном война идет. Такая была большая страна. Все жили мирно. Кто нас всех перессорил?

— Такие, как Павло, и поссорили, — вмешалась Настя.

— Кто такой этот Павло? — удивилась Софико.

— А ты разве не знаешь? Мамкин новый ухажер.

— Эх, глупое дитя, что же маме одной теперь всю жизнь вековать? Когда мой муж умер, мне тоже одной плохо было. А уж сейчас и вовсе трудно. Хорошо ты пришла и вот Артем твой…

— Да никакой он не мой, просто помогает. Дезертир!

— Э-э, зачем так говоришь о молодом человеке. У него тоже гордость есть. Я видела, как он козу доит. Смешно, ой смешно, но она его слушается! Чувствует, что мужчина. Хозяин. А ты так говоришь. Дезертир, зачем дезертир? Если человек не хочет воевать, зачем силой тянуть?

— Да, бабушка, ты скажешь. Если никто воевать не будет, кому же тогда страну защищать?

— Какую страну? Чечня хочет жить самостоятельно, зачем мешать этому? Ах, впрочем, внучка, сейчас с этой демократией столько бандитов развелось, и, правда, страну защищать надо. Артем, у тебя родители есть?

— Есть, мама.

— Вот будет убиваться, плакать. Она ведь тебя потеряла…

— Я не оправдываю себя. Знаю, в Чечне гибнут мои сверстники…

— Хватит, все равно назад пути нет, — сказала Настя.

— А может быть есть? Послушай, Настя, а твой дядя посылал куда-нибудь письма? Вообще вы с кем-нибудь переписываетесь? Это я к тому — дошло письмо к маме или нет, как ты думаешь?

— Наверное, дошло. Не знаю. Давай ты новое напишешь, а я, когда поеду в город, его опущу. Нет, отнесу прямо на почту. Сильно переживаешь?

— Конечно.

— А вообще-то ты правильно сделал, что сбежал, — Настя пристально посмотрела на меня и после паузы добавила: — Тебя все равно бы убили в первом бою. Ты беззащитный.

— Это почему еще?

— Да ты не обижайся. Просто ты не рожден быть воином. Не дано тебе.

— А кому дано? Уж не тебе ли?

— Я ведь не мужчина, но себя в обиду не дам. Меня отец научил. Пойдем, покажу.

— Что? — удивился я.

— Пойдем, пойдем, не бойся.

Мы вошли в сарай, и Настя протянула мне деревяшку:

— Представь, что это нож, и ты на меня нападаешь. Ну, держи крепко и бей сверху.

Я замахнулся, и вдруг полетел вперед, с трудом понимая, что произошло. Настя, ловко перехватив мою руку, резким рывком потянула вперед. Понял, что она поймала меня на движении.

— Ого, — выдохнул я и, вскочив на ноги, ударил уже снизу.

Снова моя рука ушла в сторону, и я получил коленом в живот.

— Вот ты и готов, — сказала Настя, намекая на то, что могла ударить меня ниже.

— Это против ножа или палки, — заметил я, — а вообще здорово. Ты молодец.

— А хочешь, я тебя научу? Это просто. Обычные законы физики. Встань еще.

Я встал в стойку и сделал замах.

— Опускай руку медленно, — скомандовала Настя. — Вот видишь: твоя последняя фаза — наклон. Сейчас весь твой вес переместился в удар, и, если тебя дернуть вперед, ты полетишь дальше. Скорость умножится на вес. А мне нужно только вовремя увернуться. Я еще и не такое видела. Знаешь, как спецназ умеет?

— Нет, — покачал я головой.

— Они двумя пальцами отводят в сторону штык-нож и выхватывают у тебя автомат, а еще так могут, что ты сам в себя стреляешь. Только я так не умею. Ну, хочешь, будем тренироваться?

— Не знаю, — пожал я плечами, — можно попробовать.

Возились мы часа два. Закончили усталые, испачканные сеном. Я слегка поранил ладонь, Настя сразу это заметила и лизнула мне руку, а потом приложила к ране зеленый листик. Важно пояснила:

— В слюне есть вещества, которые убивают бактерии.