Исповедь дезертира

У бабушки Софико

Когда мы шли по улице между дремавших домов, в голову мне пришла отличная мысль: а что если остаться здесь, пока кончится вся эта война, или вообще осесть без всяких «пока». Никто меня не найдет, да и кому я, кроме матери, нужен, а ей можно все объяснить… Правда, она будет скучать. Я тут же высказал свою идею Насте, но девочка ее не одобрила.

— Ты что, совсем глупый или ненормальный? — сказала она шепотом. — Ты же здесь со скуки помрешь. А если заболеешь вдруг. Кто тебя лечить будет? Тут докторов нет.

Я подумал, что со скуки не умру, потому что иногда буду навещать Таисию, чтобы полюбоваться ее красотой, но как бы шутя, возразил:

— А ты на что? Ты будешь меня навещать.

— Вот еще, делать мне нечего, — хихикнула Настя, показывая рукой на дом бабушки Софико. — Пришли, заходи, — она толкнула калитку, и мы вошли во двор, а потом в покосившуюся деревянную пристройку, дверь которой оказалась открытой.

В темноте, скрипнув еще одной дверью, вошли в прихожую. Настя достала из корзинки толстую восковую свечу, чиркнула о коробок спичкой. Прихожая и стоявшая в ней в беспорядке разная деревенская утварь озарились светом.

— Ау, бабушка Софико!

Откуда-то издалека донеслось что-то вроде приветствия, но слов я не разобрал.

— Пошли, — сказала мне Настя, — оставь корзину тут, да голову не разбей — притолока низкая.

Во второй комнате на большой железной кровати лежала женщина, почти с головой укрытая одеялом. Настя нашла на столе блюдце и поставила в него свечу.

— Ну что, бабуль, расхворалась? — сказала Настя, наклоняясь к кровати, открывая лицо бабушки и целуя ее в обе щеки.

— А, внучка, хорошо, что ты пришла, садись, отдыхай, я сейчас встану.

— Я не одна, с другом. Смотри, кавалер какой! — Настя стрельнула глазами в мою сторону. — Его зовут Артек.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Правда, что ль, кавалер? Смотри, Настька, не время тебе еще детей заводить. Сейчас это не модно. Это раньше у нас было: четырнадцать-пятнадцать лет — фьють — и замуж. Так тогда ж достаток был, а сейчас… одно слово — разруха…

— Бабушка, я пошутила. Это мамкин знакомый. Она прислала его помочь тебе по хозяйству.

— Ах ты, проказница, все тебе озорничать. Скажешь тоже — кавалер! Ну, как у вас, у русских говорят, соловья баснями не кормят. Вы же с дороги, есть, конечно, хотите, — засуетилась женщина, тяжело вставая. — Ходить, понимаешь, могу, а поднять ведро уже тяжело; вот здесь стреляет, совсем тянет, мочи нет…

— Там мать тебе мазь положила, надо натереть поясницу. Будет жечь, но зато поможет.

Слегка прихрамывая, бабушка пошла в прихожую, позвала:

— Настя, давай еду на стол носить. Я как знала, что вы придете, с утра наготовила.

На вид Настина бабушка была совсем древняя, но на самом деле ей, может быть, было и не так много лет — разве разберешь женщин Кавказа… Наелся я в тот вечер от пуза. Никогда не ел с таким аппетитом, разве что в первый день у Таисии, но тогда я не чувствовал вкуса еды. На столе был козий сыр, масло, лобио, сациви и еще какие-то грузинские блюда. Все очень вкусное. Настя все время смеялась надо мной, вернее, над тем, что я ничего не знаю и никогда не был в настоящем горном селении, а уж тем более понятия не имею о местной еде.

— А я теперь себе приготовлю и потом ем дня три, а то и целую неделю, — улыбалась бабушка. — Старая стала, ленивая…

После сытной трапезы мне отвели персональную кровать, стоявшую за ширмой в прихожей, и заботливо уложили спать. Засыпал я долго, хотя за день порядком устал. Уснул на рассвете под тревожное пение горластых петухов. Поспал часа два, а потом услышал, как проснулась бабуля, а за ней и Настя.

— Эй, — позвала тихо девочка, — Артем, ты не спишь? — Она заглянула через низкую ширму, в руках у нее была кружка. — Хочешь?

— А что это?

— Молоко, что же еще. Чудной ты!

— Да откуда я знаю, может, ты меня отравить решила? — пошутил я.

— Да ты что? — обиделась она — Разве я могу? Ну, будешь пить? — девочка сунула мне кружку и присела на мою кровать. — Ты говорил, что на геодезиста учился. Это что-то вроде землемера?

— Ага.

— А что ты будешь измерять?

— Да что угодно!

— А в жизни чего хочешь добиться?

— Я как-то не думал об этом. Вот отслужил бы два года, тогда б и решил, если бы все по-справедливому было.

— А я в городе хочу учиться, в Ростове, — вздохнула Настя.

— Почему в Ростове, а не в Москве? — спросил я.

— В Москву все хотят, только, кто же меня туда возьмет?

— А кем ты хочешь стать?

— Не знаю. Просто в Ростове тетка живет, если школу закончу, поеду к ней, устроюсь на работу куда-нибудь. Я поваром могу. Меня дядя Малхаз научил. Я немного в грузинской кухне понимаю. Или в МЧС пойду.

— А при чем тут МЧС и кухня?

— Это тебе не обязательно знать. Ты пей молоко, да пойдем сено ворошить. Его знаешь сколько!

— Так это… а поесть, — вспомнив вчерашнее обильное угощение, спросил я.

— А ты еще не заработал и вообще дезертирам не положено. Только в исключительных случаях, — девчонка дерзко показала мне язык.

— Ну, ладно, — вздохнул я. — Значит, придется умереть с голоду.

— Не умрешь. Бабушка не даст. Она добрая. Тебе повезло, — хитро улыбнувшись, Настя вскочила с кровати и убежала.

Напившись молока, я вышел во двор и начал изучать обстановку. Все было в диковинку: просторный полупустынный двор, низенький забор, сложенный из булыжников, покошенный сарай-мазанка. Но тут меня позвала Настя. Пройдя через калитку возле сарая, мы вышли в сад-огород и оказались возле еще одного сарайчика-развалюхи, в который и нужно было складывать высохшее сено.

— Куда его столько? — спросил я, заглядывая под покрытую рваным рубероидом крышу.

— Надо — ответила Настя, вручая мне в руки огромные деревянные вилы. — Твоя задача простая, — объяснила она, показывая на огромный ворох сена. — Вот это все нужно раскидать, а вечером собрать и так несколько раз, чтобы трава высохла, понял?

Я кивнул и принялся за дело. Сначала мы работали молча, но потом мне надоело молчать, однако долго не мог подобрать тему для разговора. Да и о чем можно было говорить с этой девочкой? Какие у нас с ней могли быть общие интересы? История? Философия? Природоведение? Что они там еще учат в школе? А что, природоведение — мелькнуло у меня в голове, — разве это не тема?

— А зимой тут как? Снега много бывает? — спросил я.

— Здесь, в долине, мало. Он быстро тает и только высоко в горах лежит почти круглый год.

— А местные жители чем занимаются?

— Разводят кур, овец, коз, растят виноград, но жизнь здесь тяжелая. Все приходится делать вручную. С тех пор как развалился Союз, электричества нет.

— Прекрасно, наверное, так жить: тихо и мирно, ни от кого ничего не требуя, никому ничем не быть обязанным. Жизнь ради жизни… А то придумают: смерть ради жизни! Чушь… На фига мне чужая жизнь, если меня убили? А тут живи себе и живи. Ни начальников тебе, ни подчиненных, и уж тем более никаких военкомов…

— Нет! Здесь не жизнь, а тоска! Не по мне все это, — щурилась на солнце вспотевшая Настя.

В полдень мы решили перекусить прямо на свежем воздухе. Настя принесла из дома еду: вареные яйца, бутылку козьего молока, порезанный на ломтики сыр, хлеб домашней выпечки и разложила все это на постеленном возле копны платке. Аппетит мы нагуляли — будь здоров! Еду запивали молоком, передавая бутылку друг другу. Потом отдыхали, лежа на сене бок о бок.

— Я все переживаю за мать, — вздохнув, сказала Настя. — Ну что она с этим Павлом! Ведь когда мальчишка прибегал, он записку ей от него передал…

— Я догадался.

Настя внимательно посмотрела на меня, потом добавила:

— И еще флакон духов. Вот мать и отправила нас сюда, чтобы не мешали им любиться.

— Если у них такая любовь, что ж они не женятся?

— Зачем мне такой отчим? К тому же, чтобы расписаться, надо ехать в райцентр, а это лишние сложности. Но Павло козыряет тем, что накопит денег и увезет маму совсем.

— А как же ты?

Настя не ответила. Мне захотелось ее успокоить.

— Да, жизнь сложная штука… А тут еще я, как снег на голову.

Настя во многом была похожа на свою мать — такая же самостоятельная и гордая. Но за работой я постоянно ловил ее взгляд — девочка, словно пыталась понять меня. Интересно, о чем она думала? А какая будет, когда вырастет? Лицо не такое уж красивое, но милое. Черты немного крупноватые, нос с горбинкой… Вот только волосы, как это золотистое сено… Они, кажется, и пахнут также — ароматной свежестью. А в целом девчонка неказистая. Но из таких утят потом вырастают белые лебеди…

Спокойно, без суеты прошел день. За ним — другой.

Мы заготавливали сено, пололи грядки, наводили порядок во дворе, в курятнике и в загонах для коз. Постепенно, день за днем, привыкал я к Насте. И если в первые дни смотрел на нее, как на вредную девчонку, то теперь стал относиться к ней, как к младшей сестренке. Я уже не представлял себе жизнь без ее капризов, без забавных рассуждений и неожиданных выводов. Она была не такой опытной и предусмотрительной, как Таисия, но достаточно расчетливой и знающей, что ей нужно. И это вызывало уважение. Наши «я» были очень похожи.

Однажды в полдень, когда мы с Настей обрезали ветви виноградной лозы, моя напарница ушла на сеновал. Еще немного поработав, я отправился следом. Чтобы не тревожить девочку, постарался бесшумно войти в открытую дверь сарая. Настя лежа рассматривала какую-то фотокарточку и не сразу заметила меня. Вдруг она испуганно вскинула глаза и спрятала фото.

— Что это у тебя? — спросил я.

— Ничего, — сказала она недовольно, потом подумала и вынула фотокарточку: — Впрочем, на, посмотри. Он тебе нравится?

Я прилег рядом. На фотографии на фоне моря с гордым видом стоял молодой, высокий, очень худой кавказец.

— А что он, женщина, чтобы мне нравиться, — шутливо ответил я.

— Нет, правда, как он тебе?

Почувствовав, что ей на самом деле важен мой ответ, я постарался сказать, что думаю:

— В общем, этот джигит ничего, лицо у него, вроде, нормальное, видимо, думающий человек.

— Да, это очень развитый мальчик, — обрадовалась Настя. — Живет в бабушкином городе, точнее, сейчас учится в Москве в университете, после первого курса приехал на каникулы.

— Наверное, родители у него богатые, раз может позволить себе в Москве учиться, — сказал я.

— Да, ты прав. Но он на самом деле умненький мальчик. Это мой друг. Он серьезно изучает языки и книг много читает, — после паузы Настя вдруг вскинула на меня глаза. — А ведь это он меня испанскому танцу обучил. Как он танцует! Если б ты видел! В Москве, в студии обучается.

Мне стало стыдно, что я ничему подобному не обучен, да и вообще мало что умею. Правда, в детстве пробовал заниматься и плаванием, и борьбой, и легкой атлетикой, но быстро все бросал. Было неинтересно. Мне показалось, что Настя, рассказывая о достоинствах своего друга, сравнивает меня с ним, и я немного обиделся. Она почувствовала это и толкнула меня в бок.

— Ты чего? Ревнуешь что ли? Я же сказала: он мне просто друг и ты друг, разве нельзя дружить сразу с несколькими людьми?

— Да нет, можно.

— Вот и хорошо. Я тебя когда-нибудь с ним познакомлю!

Вскочила и куда-то умчалась. Некоторое время я продолжал работать один, а потом, решив, что девочка на что-то обиделась, воткнул вилы в собранную копну и пошел искать Настю. Но ее нигде не было — ни на сеновале, ни во дворе, ни на улице. Вошел в дом. Бабушка Софико стояла на коленях перед образами, разместившимися в углу передней комнаты. Она не обернулась на мои шаги, а я застыл в дверях, боясь потревожить ее молитву.

Наконец старушка поправила черный платок, зашамкала губами, опираясь на скамью, тяжело поднялась, выпрямилась и, не оборачиваясь, проговорила:

— Ну что стоишь, джигит? В ногах правды нет. Так у вас говорят? А Настя в лес убежала, сказала, к вечеру вернется. Не переживай, это у нее бывает…

— А откуда вы узнали, что я вошел?

— Э, милый, поживи с мое, затылком видеть будешь. Садись к столу молочка попей с лепешками, я только что испекла.

До вечера мы просидели с Настиной бабушкой за столом у раскрытого окна, из которого просматривалось зеленое, покрытое лесом ущелье. Бабушка рассказывала о том, как погиб на границе ее муж, а потом, вовлеченный в события, связанные с переделом Грузии, сложил голову и сын.

Настя пришла, когда солнце зашло за гору. Она молча попила молока и легла на кровать в передней комнате, отвернувшись к стене. Мне не спалось. Я сел у окна и стал разглядывать появившиеся на небе звезды.

— Ты где была? — спросил тихо, чтобы не разбудить бабушку.

— Загорала на лесной поляне.

Я не знал, о чем ее еще спросить, но девочка заговорила сама:

— Уеду я, наверное, снова в город.

— Тебе со мной скучно?

— Ты странный какой-то и веселиться не умеешь.

— А твои подруги умеют?

— Умеют. Там не только подруги…