Исток

8

Вздрогнув, Сновидец проснулся. Ему было холодно. Очень хотелось есть. Вокруг было темно. В голове вместо мыслей мерцали тени, непонятные запахи витали в воздухе. Сновидец поднялся на ноги. Повернулся кругом в темноте. У него было странное чувство, что он оказался в сознании кого-то другого и потерялся в его искривленных изгибах.

— Талис, — позвал он. — Что это, Талис? — Его голос отдался эхом, словно он находился внутри некоего замкнутого пространства.

Сновидец вгляделся в гулкую темноту и различил сгусток сумеречного движения. Там что-то было, во тьме. И это что-то целенаправленно приближалось. От него исходила угроза: оно было опасно, очень опасно. А потом из туманного сумрака вышла фигура, с виду похожая на человека. Вопя, как баньши, странный пришелец набросился на Сновидца и схватил его за горло. Тусклый мерцающий свет поднялся между ними как дым и осветил лицо человека из тьмы. Но Сновидец не видел его лица, он видел только глаза: совершенно безумные. Взгляд незнакомца вонзился в него, выжигая сознание, как напалм. Сновидец смотрел в эти дикие, огненные глаза, и на мгновение ему показалось, что сейчас он лишится чувств. Только неимоверным усилием воли он заставил себя побороть эту слабость. А потом странный пришелец из тьмы с силой впечатал его спиной во что-то твердое, и у Сновидца перехватило дыхание. Размытые черты незнакомца вдруг обрели плотность — выкристаллизовались в отчетливое лицо. Это был никакой не Демон, и не злобная сущность, порожденная тьмой. Это было лицо человека, такого же, как и сам Сновидец. И он знал это лицо: не человека, а только лицо — образ в глубинах сознания.

Это открытие придало ему сил, и он оттолкнул незнакомца, чье лицо было ему знакомо. Тот снова набросился на него и вновь попытался схватить за горло. Но теперь Сновидец был начеку. Он отчаянно отбивался, даже не глядя, куда бьет, — просто бил, бил и бил, пока фигура таинственного незнакомца не начала расплываться, теряя человеческий облик.

Где-то на краешке сознания забрезжила мысль, что надо взять себя в руки, надо остановиться. Сновидец замер. Сердце бешено колотилось где-то в районе горла. Воздух был жгучим и едким. Избитый противник тяжело повалился на пол — как большая, одетая в черное тряпичная кукла.

Сновидец смотрел на лицо человека, который тогда, еще в самом начале, пытался выгнать его из Круга. Выразительное лицо: если ты видел его хоть раз, не забудешь уже никогда. Когда-то красивое и выразительное, теперь оно было отмечено печатью неутоленной злобы. Глаза, испещренные ненавистью. Облегающий черный наряд — синоптическая вспышка, объемный образ — видение, которое ожило и стало настолько реальным, что могло убивать.

Человек в черном заговорил:

— Глупец! — прохрипел он. — Я тебя предупреждал… я тебе говорил: возвращайся… но ты не послушал… нужно было всего лишь слегка изменить направление мысли… а теперь уже поздно… теперь ты умрешь…

— Кто ты?

— Когда-то я был человеком по имени Питер Линиум.

— Питер Линиум, — повторил Сновидец. — Мне это ни о чем не говорит.

— И не должно говорить, — раздраженно ответил Линиум. — И если бы все было по-моему, мы бы вообще никогда не столкнулись.

Сновидец задумался над услышанным.

— Ты сказал, что мне надо было всего лишь слегка изменить направление мысли, но что теперь уже поздно и я умру. Объясни. Я не понял.

Бледные тонкие губы Линиума сложились в подобие усмешки.

— Ты думаешь, что обретаешь Историю, что тебе открывается звучание потерянных слов, которые утолят твою жажду знаний и исцелят твой подпорченный мир… но ты ошибаешься. — Его дыхание то и дело сбивалось. — В твоем мире эта История обернется еще большей болью. Она принесет только горе. Ты и сам подозревал что-то подобное… но не захотел доверять своему внутреннему чутью. И не послушал, когда тебя предупреждали.

Его образ как будто тускнел, постепенно сливаясь с сумраком. Его голос звучал словно издалека:

— Талис тебя обманула, она солгала. В самом начале, когда ты только вошел в Круг, тебе достаточно было бы просто сместить точку фокусировки, и ты бы сразу вернулся в свой мир. А теперь… Знаешь, как говорится: из двух зол выбирают меньшее. А тебе предстоит выбирать из двух зол равнозначных. Пройти Историю до конца и заразить ею свой мир — или же умереть в этой поддельной реальности, чтобы вместе с тобой умерла и вся боль, заключенная в здешних историях.

— А если я просто не стану рассказывать эту Историю? — спросил Сновидец.

Линиум покачал головой.

— Ты сам знаешь ответ, — сказал он. — В глубине души — знаешь. Она придет за тобой, и ты расскажешь ее. Непременно расскажешь. — Его лицо словно осело, провалившись чуть дальше во тьму. — Да, кстати… прежде чем ты задашь следующий вопрос… твоя смерть в этой Истории не спасет мир, а лишь даст ему краткую передышку. И все равно, это был бы оптимальный выбор. Ты нужен реальному миру, твое место в пространстве в третьем измерении не должно пустовать. Он воссоздаст тебя заново. — Линиум помедлил и добавил как бы между прочим: — Почти таким же, каким ты был прежде, когда ушел.

— Почти?

— Да… — сказал Линиум, становясь все прозрачнее и тусклее. — Эта История себе на уме! Она всегда берет что-то взамен, что-то нематериальное, но очень важное. — Он взглянул на Сновидца, ожидая какого-то отклика. — Когда ты уйдешь, Сновидец, она отхватит немалый кусок твоего сознания и оставит его себе. И, как ты уже знаешь, обратно тебя уже не позовут. История дождется рождения другого Сказителя твоего уровня, и все начнется сначала. А мне надо придумать, как это остановить.

Сновидец улыбнулся. Из уголка его рта потекла тонкая струйка крови.

— Из-за этой Истории ты стал невнимательным, — сказал он. — Ты кое-что пропустил. Всегда есть третий путь.

— Будь ты проклят! — прохрипел Линиум. — Эта История… пагубна для нас обоих… моя боль разнесется по миру… новой волной опустошения. А ты… ты перенос… чик… заразы. Ты… должен… умереть… здесь… третьего пути… нет…

— Если я изменю окончание Истории, тогда все закончится.

Линиуму уже не хватало сил, чтобы удерживать зримый облик.

— Нет… ничего не получится… убей себя… лучше потерять… жизнь… чем лишиться… рассудка…

Сновидец смотрел, как его собеседник сливается с сумраком. Это и вправду творение какого-то безумного гения, подумал он. Только теперь до него дошло, сколько сил отняло у него это противоборство во тьме. Ноги вдруг подкосились. Он упал, выставив правую руку вперед, чтобы смягчить удар.

Ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. И отчасти был этому даже рад. Его рассудок — в который раз — раскололся надвое, и он опять перестал понимать, то ли он сам видит сон, то ли сделался персонажем чужой истории.

Эта неопределенность сводила его с ума. Он даже не думал, что так бывает: в сновидении, в истории. Он оказался в пространстве, насквозь пронизанном токами нового сотворения. Вот он, очередной парадокс. Его мысли кружили в слепящем вихре; мысли закручивались спиралью, в центре которой была Талис, и он прикасался к ней, снова и снова, его губы скользили по ее искрящейся плоти. Ее поцелуй ударил в сознание взрывной волной, проник до самых глубин естества, всколыхнул душу. И душа истекла из его опустошенного, усталого тела — растерянная и бездомная. Это было пространство, в котором фантазии, порожденные человеческим разумом, соприкасались с иными формами вымысла.

— Ты пугаешь меня, Сновидец, — прошептала Талис.

— Твой мир вновь раскрывается передо мной, и я хочу, чтобы так было.

— Твоя История пронизана печалью.

— Грустная сказка, рассказанная человеком, глядящим в глаза своей смерти.

Очередной парадокс, подумал он, и его глаза снова закрылись.

Кто-то потряс его за плечо.

Он открыл глаза — медленно, неохотно. Он не обрадовался воскрешению.

Какая-то девочка сидела на корточках рядом с ним. Она что-то ему говорила, но его разодранное в клочья сознание не воспринимало слов. Девочка говорила на языке, которого он раньше не слышал.

Но постепенно ее слова обрели смысл и значение.

— Просыпайся, — сказала она. — Ты меня понимаешь?

Он ее понимал.

Девочка наклонилась и поцеловала Сновидца в лоб. Она положила руку ему на лицо; рука была мягкой и теплой.

— Где я? — спросил он.

Она улыбнулась:

— Ты здесь.

Ее ответ отдался гулким звоном у него в ушах. Он чувствовал под головой влажную землю — холодную, твердую. Взглянув вперед, он увидел дерево, перевернутое вверх ногами: его корни вплетались в мерцающие облака, золотые листья шелестели по желтоватой земле. В перевернутой кроне притаились какие-то странные плоды.

Сновидец с трудом поднялся на четвереньки и подполз к дереву, не заботясь о том, что со стороны это выглядит нелепо и даже смешно. Протянул руку, сорвал непонятный фрукт. Плоды этого дерева были похожи на яблоки, но с металлической кожицей наподобие бархатистого алюминия. «Яблоко» оторвалось легко, оно как будто само отделилось от ветки. Сновидец поднес его к носу. Оно пахло созревшим вином — полнокровным и крепким. Он подумал, что оно может быть ядовитым, но ему было уже все равно. Ему так сильно хотелось есть…

Девочка схватила его руку и прижала плод к его зубам. Зубы легко прокусили плотную кожицу. Мякоть плода действительно походила по вкусу на хорошо выдержанное вино; сок легонько пощипывал язык. Не давая Сновидцу проглотить первый кусок, девочка снова прижала плод к его губам, и так продолжалось, пока он не съел «яблоко» целиком, вместе с сердцевиной и семенами.

Девочка тут же сорвала второе; Сновидец жадно набросился на него. Он не ел, он насыщался, как ненасытный, изголодавшийся зверь, не заботясь о том, что сок течет по его подбородку, по шее.

А потом до него начало доходить, что земля под ногами дрожит и волнуется. Он посмотрел на девочку, которая передавала ему очередной сочный плод, и не смог сфокусировать взгляд. Черт! Его отравили. Все-таки Линиум его одурачил. Последний откушенный кусок выпал изо рта. Сновидец решил, что его сейчас вырвет, но тут внезапно нахлынули ощущения… такие пронзительные и странные…

Мир вокруг закружился яркими узорами в калейдоскопе, и реальность вдруг преобразилась. Каждый лист, каждое зернышко, каждая отдельная травинка расцвели мягкими аурами с ослепительно яркими, лучистыми краями, которые потрескивали, как искры. В цветах, как будто раскрывшихся для любви, истекающих соками ароматного возбуждения, копошились гигантские насекомые с панцирями цвета кровавых пятен; их жужжание было подобно раскатам смеха. Пространство наполнилось сверхзвуковым гулом бесконечных мыслей и расплесканных голосов. Какие-то фигуры, намеки на плотные формы, обступили Сновидца. Он уже не понимал, что снаружи, а что внутри. Теперь все казалось возможным. Он попробовал сосредоточиться. Он почти ощущал, как его тело проходит сквозь зыбкую ткань Истории. Его сознание было подобно страницам, которые быстро листает чья-то невидимая рука.

Он опять посмотрел на девочку, и на этот раз у него получилось. Он видел ее очень четко: иссиня-черные волосы, как мягкие струи сверкающей тьмы; тонкое, нежное личико. Зеленые, слегка раскосые глаза. Ясный, открытый взгляд. Ей было лет восемь-девять, не больше, и она была очень красивой. Это первое, что подумал Сновидец: какой красивый ребенок. Ее наряд переливался всеми оттенками пурпура и синевы — он казался почти живым. Ее лицо было как зыбкая тень, пребывающая в постоянном движении, в котором все выражения сливались в одно; и было никак не возможно понять, что они означают. А потом девочка улыбнулась.

— Чужеземцы, вкусившие этих плодов, видят мир так же, как его видим мы, — сказала она.

Теперь Сновидец увидел людей. Они были достаточно далеко, но он сумел разглядеть их лица, потому что теперь в нем открылась способность приближать «изображение» одной силой мысли. Он осторожно поднялся на ноги, привыкая к новым ощущениям.

— Вы тоже едите эти плоды? — спросил он.

— Да, — ответила девочка, разломив «яблоко» пополам. — Таков наш обычай.

Как тебя зовут?

— Дже~нис, — сказала она. — Ты так странно разговариваешь.

— Меня называют Сновидцем, Сплетающим Сны. Но мое настоящее имя — Декен. Я пришел из далекой страны. Там говорят по-другому. Не так, как у вас.

— Сновидец, Сплетающий Сны, — повторила девочка. — Сновидец, Сновидец… Сновидец — очень хорошее имя.

Он улыбнулся. У него было странное ощущение, что он чувствует, как ее мысли теснятся в сознании.

— А что ты делаешь там у вас, в той далекой стране? — спросила она.

Он на мгновение задумался и ответил:

— Я говорю с людьми и рассказываю им истории.

Она тряхнула своими сверкающими волосами, по-детски невинно и в то же время — по-женски игриво.

— Сказки? — спросила она.

Вот оно, да. Теперь Сновидец почувствовал себя увереннее. Его глаза загорелись. Теперь он уже не сомневался, что отыщет свой путь; он не утратил соприкосновения с Историей. Хриплый голос Линиума пронесся призрачным эхом в сознании, но это лишь укрепило его решимость. Я не знаю, как сложится дальше, но сейчас я живу в сновидениях, подумал он.

Он встал на колени и заглянул в глаза Дже~нис.

— Да, я рассказываю им сказки.

— У меня есть одна книжка со сказками, — сказала она. — В темноте, когда я лежу у себя в кровати, я их вижу. Но не глазами. — Она умолкла на миг и добавила: — Они очень хорошие, эти сказки. Но мне все равно грустно.

— Почему тебе грустно?

Дже~нис наморщила лоб и задумалась.

— Потому что мне хочется там оказаться, в сказках. По-настоящему. Когда там случается что-то плохое, я хочу этому помешать, и помочь добрым людям, и прогнать злых. Я часто думаю, а вдруг… вдруг у меня не получится выйти обратно, и я тоже умру, как мой папа. Он умер, когда помогал больным людям. Он их лечил. Мудрые женщины говорят, что нельзя попасть в сказку. Потому что все силы уходят только на то, чтобы там оказаться, а если ты умрешь в сказке — твое сознание тоже умрет. — Слезы текли у нее из глаз. — Я не понимаю, что это значит, мне просто хочется, чтобы мы с мамой были всегда… чтобы с нами не случилось ничего плохого… и чтобы мы никогда не умерли.

Ее голос вдруг изменился: стал грубым и низким, почти мужским.

— Ну, знаешь — бессмертие, вечная жизнь.

Мир вокруг дрогнул, словно где-то произошел сбой в передаче данных. А потом все стало, как прежде.

Сновидец насторожился. Он вдруг почувствовал, что в дело вступили какие-то иные силы. Нельзя терять времени. Но, с другой стороны, торопиться тоже не надо. Даже если этот ребенок — чья-то изобретательная выдумка, с ним нельзя обращаться как с неодушевленным устройством; тут нужен мудрый подход.

Он взял девочку за руку и сказал:

— Я знаю, что жизнь — очень странная штука, в ней есть много такого, чего нам никогда не понять. У меня нет ответа на твой вопрос, Дже~нис, я могу сказать только одно: ничто не теряется. Все, что было, оно остается. Оно где-то есть… я не знаю, где именно. Но оно есть. И каждый из тех, кто живет, приносит в мир что-то новое. Что-то такое, чего не было раньше.

Она обдумала эти слова и как будто осталась довольна ответом.

— Хочешь, я покажу тебе мою книжку? — спросила она.

— Да, — сказал он.

Она потянула его за руку:

— Пойдем.

У него было странное чувство, что само его тело превратилось в некий инструмент — проводник неизвестной силы, природы которой он не понимал и которую не мог контролировать. Она, эта сила, грозила взорваться хаосом. Он сам сделался вымыслом, мороком в крови и нервах, ядовитым сигналом, посланным чьей-то чужой темной волей. И этот вымысел, в сердцевине которого сейчас оказался Сновидец, шел следом за девочкой, которая тоже была только образом, проекцией чего-то другого. Он вспоминал свое прошлое, пытаясь тем самым вернуть ощущение себя. Чтобы убедиться, что он все еще существует. Но прошлое как будто закрылось и уже не пускало его к себе. А то немногое, что ему удавалось припомнить… он уже не был уверен, что это было на самом деле. Его жизнь была иллюзией, в которой отсутствовал он сам.

Они спустились по крутому склону и вышли к реке. Ее вспененная вода была красной, как кровь. Солнце, похожее на маленький шар киновари, просвечивало сквозь полуголые ветви деревьев, тени которых ложились на землю замысловатым узором.

Они поднялись на холм, за которым открылся город, где все здания были сложены из больших каменных блоков ярко-желтого цвета. Самое большое из этих зданий больше всего походило на храм. Его фасад занавешивали белые драпировки, и на каждой был черный круг. Просто круг: черный на белом фоне. Такой простой символ и все же исполненный смысла. Люди, толпившиеся на узеньких улочках, были похожи на муравьев, попавшихся в странную, хитроумную ловушку.

Дже~нис указала на группу строений посреди маленькой рощицы.

— Смотри, — сказала она с восторгом. — Смотри.

Они уже вошли в город. Люди на улицах настороженно разглядывали Сновидца, не зная, как отнестись к этому чужаку. Ему было не очень уютно под их пристальными, испытующими взглядами. Он себя чувствовал уязвимым и беззащитным. Его готовили к тому, что он всегда будет один. Всегда — отдельно от всех. И вот теперь он прочувствовал в полной мере, что это такое.

Впрочем, он скоро привык к этим взглядам и перестал их замечать. В глазах людей не было злобы — лишь удивление. И еще, может быть, страх. Чтобы не потеряться в толпе, он еще крепче сжал руку Дже~нис. Она вела его за собой, сквозь этот мнемонический транс, даже не осознавая своей знаковой роли.

Сзади послышался шум. Кто-то с кем-то ругался. Ворчливый старческий голос. Потом — смех и топот шустрых детских ножек, убегающих восвояси. Повсюду пахло едой.

В общем, город как город. Такой же, как все остальные, которые видел Сновидец, а он повидал их немало. Только теперь эти воспоминания были какими-то странными и чужими, словно все, что он помнил, происходило не с ним. На миг он почувствовал себя собой прежним, почувствовал прикосновение ауры преклоняющейся перед ним толпы; но тут же снова вернулся в тело, которое было вымыслом. Изменчивое, дурманящее настоящие накрыло его, как проклятие. Мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся: Сказитель, замкнутый в истории.

Дже~нис подвела его к маленькой деревянной двери. Отодвинула старый окислившийся засов. Дверь бесшумно открылась. За ней был свет — мягкий и маслянистый. Сновидец вошел в дом, и дверь закрылась за ним с глухим чувственным стуком.

Он огляделся. Комната была небольшая. Прямо напротив двери, у дальней стены, занавешенной яркой портьерой, стояли простой деревянный стол и два стула. На стульях лежали маленькие подушечки изумрудно-зеленого цвета. На противоположной стене висел портрет женщины, словно сотканной из серого дыма. Пол украшала мозаика из разноцветных камушков, как будто покрытых блестящей глазурью. Она изображала танцующих женщин. Нет, не женщин — Богинь. Сновидцу особенно понравилось изображение Богини, чье багряное тело было составлено из пляшущих языков пламени.

На стене справа от двери висела широкая полка с книгами. Судя по виду, почти все они были старыми, даже древними. На корешках некоторых книг стояли какие-то яркие иероглифы, а у некоторых, почти окаменевших от возраста, вообще не было ни корешков, ни обложек.

Он указал на полку:

— Твоя книжка здесь?

Дже~нис просияла, а потом подтащила стул и взяла с полки книгу.

— Вот, — сказала она, протянув книгу Сновидцу. — Вот, возьми.

Он осторожно взял книгу и положил ее на стол… на мгновение застыл в нерешительности… ждал реакции зверя в себе. Он испытующе смотрел на вещь, которую вручила ему его вымышленная судьба. Если там нет того, что мне нужно… подумал он. А что ему нужно? Он уже не был уверен.

На обложке был странный узор из ломаных линий, перечеркивающих друг друга: рисунок, неуловимо перетекавший в звук. Больше не связанный узами здравого смысла, Сновидец медленно положил руку поверх рисунка, наполненного звучанием.

И узор на обложке ответил…

Он открыл книгу, и оттуда хлынул поток мастерски выполненных иллюзий. Аааааааааа:::: Бесформенная громада сгущенной тьмы раскололась на части и открыла первую страницу. Между пальцами изумленного Сновидца замерцал взвихренный свет и коснулся хрупкой бумаги, где на миг проступила фигура, кажется, человек: да, человек. Женщина с мудрым, до боли прекрасным лицом взглянула прямо в глаза Сновидцу.

— Я исполняю обещанное. — Ее голос был, словно вода в бурном потоке. — Я открою дверь между мирами, и ты шагнешь за пределы возможного. Но помни: любая возможность может стать воплощенной реальностью.

Она померкла вместе с искрящимся светом, как бы ушла в глубь бумаги. Сновидец перевернул страницу и с удивлением обнаружил, что там был самый обычный текст, правда написанный на его языке.

{Сновидец, Сплетающий Сны — когда мы войдем в эту историю, ты увидишь места, еще более странные и отдаленные, где правит хаос. И ты должен заранее знать, что я не смогу служить тебе проводником в этих зонах. Все, что есть сущего, проявляет себя в историях. Но пути всего два. Первый путь очень простой: беги прочь от хаоса, и он накроет тебя и поглотит. Второй путь — несоизмеримо сложнее и требует от человека способности проникновения в суть вещей и немалого мастерства: сосредоточься и сумей распознать, кто и что в хаосе не относится к хаосу, потом поверь в это, поверь безраздельно, и сделай так, чтобы оно стало живым и прекрасным.}

— Талис, — прошептал он.

Он взглянул на Дже~нис, которая тоже присела к столу, — она выжидающе смотрела на книгу.

Страница перевернулась.

В самом верху стояло одно слово: СЕН, — фигурными золочеными буквами. А дальше шел текст, как будто написанный от руки — слова, которых так ждал Сновидец. Его глаза жадно шарили по странице; он начал зачитывать вслух:

Давным-давно, в незапамятные времена, в далекой волшебной стране под названием Телосет жила могущественная царица, Намида. О ее красоте ходили легенды: ее белоснежная кожа была гладкой, как шелк, и как будто светилась изнутри. Глаза были как два искрящихся изумруда; роскошные длинные волосы — точно черный водопад.

Да, да, да… подумал Сновидец. Это я знаю.

Но время шло, и Намида старела, и при одной только мысли о том, что ее красота столь же недолговечна, как и всякая вещь, облаченная в плоть, раковину или панцирь, она бесилась от ярости и дрожала от страха. Темные вихри в ее голове сосредоточились на сгущавшемся безмолвии смерти, и Намида велела изъять слова «время», «старость» и «смерть» из всех существующих языков. Царица буквально сходила с ума при одном только взгляде на молодое красивое лицо и однажды издала указ: изуродовать всех девушек и молодых женщин в ее государстве…

— Да… да… да… — сказал он.

Но однажды в стране появилась прекрасная Богиня по имени Сен. Она пришла из отравленной земли на самой дальней границе королевства Намиды. Вместе с нею пришли ее дети, которых она создала из своей лучезарной плоти. Они видели горе людей, и нездешние их души полнились состраданием, и своим исцеляющим волшебством они возвращали обезображенным женщинам их первоначальную красоту. Скорбная песня прекрасной Сен в единый миг покорила бессчетное войско Намиды. Бывшие воины бесцельно бродили по королевству, словно впавшие в экстатический транс.

— Да, все правильно, — сказал Сновидец. — Я так и думал.

Узнав об этом, Намида пришла в ярость. Не сомневаясь, что рано или поздно Сен придет к ней, царица придумала хитрый план.

И Сен пришла; но не раньше, чем исцелила всех изувеченных по приказу безумной царицы. Намида ждала ее в большом зале у себя во дворце, в окружении воинов грозного вида, облаченных в сияющие доспехи, словно вырезанные из черного янтаря.

— Ты осмелилась перечить моей царской воле? — спросила Намида, вне себя от ярости.

Пряча печаль за кроткой улыбкой, Сен склонилась так низко, что ее волосы, сверкающие, как звезды, коснулись пола.

— Ваше величество, умоляю, простите меня, неразумную. Я спала тысячу лет, и мне неизвестны обычаи вашей страны. Я просто увидела, что люди страдают, и сделала так, чтобы они не страдали.

Намида пристально смотрела на Сен.

— Ты подаришь мне вечную юность и красоту, — сказала она. — Я чувствую, ты это можешь, и вот моя царская воля: сделай, как я говорю.

— При всем уважении, ваше величество, вы слишком многого просите, — сказала Сен. — Создатель уже наделил вас бесценным сокровищем. Душа — вот сокровище, тело — только вместилище; а время — ключ, отпирающий дверь в сокровищницу. В жизни есть лишь одна по-настоящему достойная цель: просто жить и вбирать в себя чудо творения, его красоту, — его тайны, его загадки. И тогда ты познаешь покой и радость. Если ты прожил жизнь в радости, смерть уже не страшна.

— Молчать! — закричала Намида. — Ты сделаешь, как я велю!

Улыбка Сен оставалась такой же спокойной и безмятежной.

— Я не видела блага, происходящего от вашей воли. Я видела только страдания и боль. Я видела загубленную красоту и убитое искусство. У здешних художников выколоты глаза, у песнопевцев — вырваны языки. И вы хотите, чтобы я подарила вам вечную жизнь и ваши люди страдали вечно?!

— Думаешь, сможешь меня обхитрить? — с яростью проговорила Намида. — Если я не получаю желаемого, я страшна в гневе. В моей власти залить эту землю кровью. Я тебя предупреждаю: даже не думай меня обмануть. У меня есть машины, которые, если меня вдруг не станет, сожгут всю планету огнем, и он будет жарче, чем адское пламя. — Она добавила, помолчав: — Жизнь смертных для меня — ничто.

Она взяла Сен за подбородок и подняла ее голову так, чтобы заглянуть ей в глаза. Долго-долго смотрела Намида в глаза богини, а потом отпустила ее и сказала:

— Ты, кажется, не понимаешь. Мое сердце подсоединено к источнику страшной силы, и если оно перестанет биться, эта сила прорвется в мир и уничтожит его, уничтожит саму сущность жизни.

Сен долго молчала, а потом сказала так:

— Ваше величество, я еще раз прошу вас: подумайте. Бессмертие — это великое бремя. Да, я бессмертна, но цель моей вечной души — исцеление мира. С этой дороги уже не свернешь, ибо так распорядился Создатель.

Намида презрительно усмехнулась:

— А что ты станешь делать, когда исцелишь эту жалкую планету и здесь не останется ничего, что нуждалось бы в исцелении?

— Есть и другие миры во Вселенной, я передам им этот дар, и они тоже исцелятся, — тихо проговорила Сен.

Намида махнула рукой.

— Пусть ты богиня, но ты не знаешь людей, — прошипела она. — А что, если они наслаждаются своей хворью, а ты со своим исцелением лишаешь их этого удовольствия? Твоя сила, какой бы она ни была великой, все равно не дала тебе уразуметь наивысшую истину. Тьма и смерть — вот сокровища, доступ к которым открывает ключ-время. Ответь мне на один вопрос: если этот твой Великий Создатель сойдет с небес и повелит всем и каждому быть счастливым отныне и впредь, что, по-твоему, случится?

Она не стала дожидаться ответа Сен:

— Я тебе расскажу. У каждого будут свои представления о том, что это значит «быть счастливым», и уже очень скоро люди поубивают друг друга во имя счастья. — Она рассмеялась пустым, страшным смехом. — Власть и насилие — вот что движет миром. Загляни в глаза волка, когда тот терзает зубами горло заваленного оленя. Посмотри, как паучиха корчится от наслаждения, когда пожирает своего незадачливого любовника.

Сновидец умолк и взглянул на Дже~нис. Она улыбнулась по-детски невинно.

— Читай дальше. Пожалуйста, — попросила она. — Там дальше будет совсем-совсем грустно.

— Ты знаешь эту историю? — спросил он. — Ты ее читала?

— Да, — сказала Дже~нис. — Но я забыла, чем все закончилось. Там какие-то сложные слова, которые я не понимаю. Но я помню, что было грустно. — Она на секунду задумалась. — У нас все истории кончаются грустно. Но эта, наверное, самая грустная.

Он сжал ее руку:

— Неужели у вас нет книжек со счастливым концом?

Она задумчиво нахмурила лоб:

— Наверное, нет. Но истории, которые грустные, они гораздо интереснее.

Сновидец кивнул. Гораздо интереснее, подумал он, и гораздо опаснее. Он продолжил читать.

Сен печально покачала головой.

— Ты ошибаешься, — сказала она.

Суровые стражники, окружавшие трон, сжались от страха.

— Ты путаешь насилие и естественную агрессивность, — продолжала Сен. — Естественная агрессивность, заложенная в каждом живом существе, действительно движет миром, ибо она порождает творческие порывы. Любовь и естественная агрессия — они едины. Естественная агрессия — это и есть тот «любовный толчок», которым любовь проявляется в действии. Таким образом мир обновляется. Волк и олень понимают природу жизненной силы, которая общая для всех, и не завидуют друг другу, ибо каждый из них — уникален по-своему. Это не значит, что они не будут бороться за жизнь, но в глубине естества они знают, что смерть — это еще не конец. Потому что ничто не теряется. Все, что было, оно остается. И каждый из тех, кто живет, приносит в мир что-то новое.

Она повернулась и указала рукой на высокое окно. Снизу доносился тяжелый топот мерной поступи сотен ног, сверху — рев летающих машин, издалека — свист кнутов, хлещущих по человеческим спинам.

— Когда люди поймут, что ничто не проходит бесследно и что после каждого в мире останется что-то такое, чего не было раньше, они перестанут бояться смерти и освободятся от боли и мрачных мыслей, что терзают их разум. Ощутив свою сопричастность друг с другом, они перестанут друг другу завидовать. Они поймут, что «убить» равнозначно тому, чтобы «быть убитым», и будут сознательно беречь и себя, и других, и весь сотворенный мир, как это делают животные, повинуясь природным инстинктам. Люди забыли эту очевидную истину и нуждаются в исцелении… они как будто ослепли, и нужно, чтобы кто-то помог им прозреть…

Намида вскинула руку, призывая к молчанию. Ее глаза были как вечные льды на промерзших насквозь полюсах.

— Довольно, — сказала она. — У меня нет желания и времени выслушивать твои глупые речи, полные глупых загадок. Я надеялась, ты поймешь правоту моих слов. Но выходит, что Боги — они не такие всезнающие и мудрые, как о них говорят. Это великая ересь — перечить своей царице. За такое неслыханное предательство многие поплатятся жизнью, и умирать они будут в великих мучениях. Об этом я позабочусь, можешь не сомневаться. А теперь дай мне то, о чем я прошу.

Из сияющих глаз Сен потекли слезы света; они разбивались о каменный пол, словно бусинки из хрусталя, брошенные небрежной рукой.

— Нет, — сказала она, умоляя. — Не надо пыток, не надо мучений. Даже сила Богов отступает перед человеческой волей. Я дам тебе то, что ты хочешь: вечную жизнь и красоту. Но, пожалуйста, больше не надо мучений, не надо смертей.

Намида взвыла от смеха:

— Жалкое зрелище: поверженная Богиня.

И все же в миг наивысшего триумфа что-то мелькнуло в сознании Намиды, что-то тревожное и беспокойное. Сладостный вкус победы был окрашен резкой, недоброй горечью. Она заранее предположила, что тьма, заключенная в ее черной душе, теперь развернется в полную силу. Но что-то было не так… «Слишком все просто, — подумала Намида. — Так не бывает. Меня обманули».

Мысль вонзилась в сознание, как ядовитое жало. Восприятие вдруг обострилось — даже не до предела, а сверх всех пределов. Она слышала тихий треск сальных свечей, горящих ярким и ровным пламенем. Древние злобные лица мерцающих янтарных статуй как будто парили над ней, проступая из сумрака. Она оглядела себя. Ничего не случилось. Крошечные бриллианты на ее платье, сотканном из серебряных нитей, искрились, как капли весеннего дождя. Но ничего не случилось: ничего, что пыталось бы опровергнуть ее власть и силу.

Возгласы ликования суровых воинов из царской стражи разнеслись рокочущим эхом по гулкому залу, и толпы обвешанных драгоценностями подхалимов хлынули из потаенных укрытий, дабы отпраздновать торжество темной злой воли своей царицы.

Их победные вопли были как мощный поток, который смыл все сомнения Намиды и повернул ход ее мыслей в другом направлении. Вот она — царственная и прекрасная, на пороге бессчетных возможностей, которые открывает перед ней бессмертие. «Все хотят вечной жизни, — думала Намида, — но только я, я единственная, получила желаемое. Я буду жить вечно, я увижу, как умирают звезды, я переживу само время!»