Исторические и приключенческие произведения. Книги 1-16

I. Золотая маска

В столице Турции Константинополе и над окружавшими его водами царствовал удушливый жар, какой обыкновенно бывает в это время года на всем Востоке. В полдень всякие занятия прекратились, и на улицах не было ни души, кроме бесчисленного множества голодных собак. С наступлением вечера движение снова началось, но жар не уменьшился. В воздухе ничто не шелохнулось, а небо начало мало-помалу покрываться темными тучами.

К берегу Босфора подъезжал на легкой лодке молодой лодочник, которых в Турции зовут каикджи. Это был красивый высокий юноша лет двадцати; его мускулистые руки легко управляли веслами, на голове была надета феска. Правильные черты его загорелого лица выражали добродушие, благородство и ум, он был необычайно привлекательным.

– Почему ты едешь сюда из Скутари, Сади? – спросил грек-лодочник, сидевший у самого берега в ожидании пассажира, чтобы возвратиться в Константинополь.

– Я отвозил одного франка в Долма-Бахче, – отвечал молодой турок.

– К ночи будет буря, и она разразится раньше, чем ты успеешь вернуться назад, – заметил грек.

– Да будет на то воля Аллаха! – прошептал Сади и оттолкнул лодку от берега.

Раньше, чем предсказывал грек, поднялся сильный ветер и море покрылось волнами. В несколько мгновений небо затянули густые тучи, так что сделалось темно, почти как ночью. Нимало не испугавшись, Сади продолжал грести, тогда как волны ежесекундно грозили затопить его маленькую лодку. Вдруг Сади услыхал испуганный крик.

– Помогите! – громко пронеслось по воде.

Сади оглянулся кругом. Неподалеку он увидел большую лодку с павильоном из шелковой материи. Три или четыре гребца махали руками и кричали. У самого павильона стоял слуга и махал ярким платком. Сади разобрал слова: «Помогите! Лодка тонет! Сюда!» Затем ему послышалось слово «принцесса». Конечно, лодочник понял, что эта роскошная лодка должна была принадлежать какому-нибудь знатному турку, но прежде всего юноша подумал о том, что в ней кто-то подвергается опасности, и он одинаково поспешил бы на помощь, если бы опасности подвергался какой-нибудь бедняк.

Собрав все силы, Сади, отчаянно работая веслами, стал приближаться к лодке, которая, казалось, уже начала наполняться водой. В это время из павильона появилась знатная турчанка. Лицо ее было закрыто тонким белым покрывалом, так что его нельзя было разглядеть, тогда как она, напротив, могла отлично все видеть. Широкое верхнее платье скрывало формы ее тела от глаз любопытных. По ее жестам видно было, что опасность велика.

– Сюда, каикджи! – закричал слуга, по выговору грек. – Ее светлость принцесса в опасности, лодка тонет! Пошли как можно скорее с берега или из города лодку.

– Теперь уже поздно! – раздался из-под покрывала голос принцессы. – Вода заливает павильон! Лодочник должен отвезти меня в своей лодке в Скутари! Положи в лодку ковер!

Сади не успел взглянуть на принцессу, нечто другое привлекло его внимание и тут же вызвало ужас! Слуга-грек, к которому относились последние слова принцессы, окинул его таким взглядом, что у него на сердце похолодело. Никогда в жизни Сади не встречал человека, взгляд которого вызывал бы такой ужас. Но грек в ту же минуту бросился исполнять приказание своей гордой повелительницы, а Сади невольно схватился за святой талисман из Мекки, висевший у него на груди. Казалось, принцесса с удовольствием глядела на молодого лодочника, что могла делать под покрывалом совершенно незаметно.

По причине сильного ветра Сади с трудом удерживал свою лодку рядом с большой. В это время грек положил ковер на низкую скамейку; тогда принцесса оставила свою красивую лодку, быстро наполнявшуюся водой, и пересела в лодку Сади, взгляд которого невольно еще раз обратился на слугу-грека, но последний в это время наклонился и не глядел на Сади.

– Вези меня в Скутари, – приказала принцесса, усевшись на ковер, – но будь осторожен, каикджи. Если ты довезешь меня благополучно до берега, то я щедро награжу тебя, если же я подвергнусь опасности, то твоей голове не удержаться на плечах.

– Не бойся, принцесса Рошана, – отвечал спокойно Сади, знавший имя принцессы, – я доставлю тебя на берег невредимой.

Грек остался в большой лодке, чтобы отвести ее в безопасное место, к тому же в маленькую лодку Сади нельзя было никого больше посадить, не подвергнув жизнь принцессы опасности.

Сади бесстрашно начал борьбу со стихией. Гром уже гремел, и молнии прорезывали тучи. Волны поднимались все выше и выше, и маленькая лодка Сади казалась игрушкой среди грозных валов. Принцесса безбоязненно доверилась Сади. Она спокойно сидела на ковре и следила за каждым движением весел лодочника, красивое лицо которого сделалось еще привлекательнее в этой борьбе со стихией, которой он, казалось, пренебрегал. Принцесса с возрастающим изумлением глядела на Сади, бесстрашно твердой рукой управлявшего лодкой, которую ему скоро удалось вывести на спокойное место.

– Я не могу въехать в канал, который ведет к твоему дворцу, принцесса, – сказал Сади, когда лодка начала приближаться к берегу. – Прикажи, где ты хочешь выйти на берег.

– Там, где останавливаются пароходы из Смирны. Можешь ли ты причалить туда?

– Я исполню твое приказание.

– Как тебя зовут?

– Сади, сын Рамана.

– Кто был твой отец? – продолжала спрашивать принцесса.

– Он был муэдзином[61] в минарете султанши Валиде! Он умер пять лет тому назад, и я сделался перевозчиком.

– Ты не должен быть перевозчиком, Сади, хотя и умеешь отлично управлять лодкой. Тот, кто способен хладнокровно глядеть в лицо буре, тот может вынести всякую борьбу. Приходи ко мне во дворец, Сади, я хочу наградить тебя за то, что ты спас меня.

– Я сделал это не из-за награды, принцесса! Заплати мне обыкновенную плату за проезд, но не более! – отвечал Сади.

– Хорошо, но приходи за этой платой ко мне во дворец.

В это время лодка подошла к пароходной пристани, у которой всегда стояли наемные экипажи. Начал накрапывать дождь, и гром гремел все громче и громче.

Твердой рукой Сади повернул свою лодку к берегу. В то время, как они подъезжали к пристани, произошло какое-то смятение.

– Что там такое? Где-то дерутся? – спросила принцесса перевозчика, приготовлявшего ей трап.

– Это правоверные и арабы дерутся с франками. В дело пошли уже ножи и кинжалы, так что кавасы[62] ничего не могут сделать.

– Долой проклятых собак-христиан! Смерть им! – кричали несколько турецких матросов, и обе стороны пребывали в страшном раздражении.

Вдруг Сади прижал руки к груди и начал шептать какое-то изречение из Корана.

– Что с тобой? – спросила принцесса, поднимавшаяся в это время по ступеням на пристань.

– Посмотри туда, принцесса! Золотая Маска!

Говоря это, Сади указал на появившуюся недалеко от них фигуру. Бледное лицо незнакомца было до половины закрыто золотой маской и с одной стороны казалось залитым кровью. Голова была повязана зеленым арабским платком.

Принцесса на мгновение остановилась.

– Да… это он, это Золотая Маска! – прошептала она наконец.

Между тем незнакомец направился прямо к сражающимся и оказался в центре битвы. Казалось, что ножи и кинжалы отскакивали от него. Матросы, арабы и франки, движимые ужасом, расступились и отхлынули назад. Незнакомец между тем не проронил ни слова, молча прошел он через отступающие ряды, точно его появления было достаточно, чтобы прекратить кровопролитную битву.

– Приведи мне карету! – приказала принцесса.

Сади сделал знак кучеру одной из карет, который сейчас же подъехал.

– Видишь ли ты в темноте эту фигуру? – спросила принцесса кучера.

– Это Золотая Маска, – отвечал дрожащим голосом кучер, испуганно оглядываясь вокруг.

– Поезжай за ним, я заплачу за это тысячу пиастров!

– Если бы ты обещала мне в десять раз больше, то и тогда я не согласился бы, – отвечал кучер.

– Я приказываю тебе! Я принцесса Рошана.

– Приказывай что хочешь, но не это, светлейшая принцесса; встреча с Золотой Маской приносит несчастье. Да к тому же это было бы бесполезно. Посмотри, он уже исчез!

Сади оглянулся кругом. Кучер был прав – Золотой Маски нигде более не было видно. Принцесса с досадой села в карету, простившись с Сади милостивым движением руки, затем карета покатилась.

II. Реция, красавица турчанка

Гроза, сопровождавшая появление Золотой Маски, так же скоро окончилась, как и началась.

Зайдя в кофейню узнать о результатах схватки, Сади пробыл там недолго и вскоре вернулся назад к своей лодке. Дело завязалось из-за двух венгерских девушек, которых один старый турок хотел отвести в предместье Галату для того, чтобы продать в гарем знатного турка. Обе девушки начали звать на помощь, тогда завязалась борьба, во время которой, при появлении Золотой Маски, девушкам удалось бежать и найти помощь у ближайшего консула. Турок, в гарем которого вели девушек, был Гамид-кади, один из высших государственных сановников, как говорили в кофейне.

Прежде чем идти домой, Сади зашел посмотреть еще раз, хорошо ли привязан его каик, и нашел в нем дорогой ковер принцессы, который грек-слуга положил в лодку.

– Теперь поздно, – прошептал Сади, складывая ковер, – но завтра утром я должен отнести его принцессе, а то она может подумать, что я хочу забрать ковер себе.

Оставив ковер в лодке, Сади отправился домой. Скоро он свернул на узкую грязную улицу со старыми деревянными полуразвалившимися домами. Узкие и мрачные улицы Скутари, где живут только турки и евреи, производят на иностранца крайне неприятное впечатление, и только изредка глаз отдыхает на роскошной мечети или зеленых группах деревьев, время от времени попадающихся между домами.

Ночь уже наступила, когда Сади попал на улицу Капу, где все уже стихло и было почти совсем темно, так как только изредка горели тусклые фонари. Там и сям встречал Сади возвращавшихся из кофейни турок, затем улица снова опустела. Вдруг, переходя через небольшую площадь перед мечетью, Сади услышал слабый крик, как будто стон умирающего. Он остановился, но, как ни вглядывался в темноту, ничего не мог различить.

– Красавица Реция, – раздался недалеко от Сади тихий шепот, – наконец-то я нашел тебя!

В ответ на эти слова снова раздался слабый крик испуга. Сади стал присматриваться внимательнее и понял, что тут, под покровом ночи, совершалось нечто ужасное. Но что же такое? Где была та, которая называлась Рецией? Где был человек, говоривший с нею? Тогда Сади взглянул по направлению ко входу в мечеть, около которой росло несколько высоких деревьев и висел фонарь. В тени одного из деревьев Сади заметил фигуру девушки-турчанки, которая стояла, дрожа всем телом, не будучи в состоянии ни бежать, ни даже позвать на помощь. Ей угрожал кто-то, кого Сади не мог рассмотреть, а только слышал голос.

Голова девушки была покрыта белым покрывалом, но оно спустилось с лица, выражавшего испуг, и Сади был поражен ее красотой. Большие голубые глаза с длинными черными ресницами выражали ужас голубки под завораживающим взглядом змеи. Черные роскошные волосы падали волнами из-под вуали. Маленький полуоткрытый рот с ярко-красными губами скрывал жемчужно-белые зубы.

В ту минуту как Сади, ошеломленный ее красотой, напрасно старался понять, в чем дело, к турчанке быстро подошел мужчина, до сих пор скрывавшийся в тени деревьев. Но почему девушка ждала того, как этот человек, очевидно ее враг, подойдет к ней, а не старалась спастись бегством, пока еще было время? Почему она не зовет на помощь? Сади сразу же нашел объяснение этой загадки. Человек, приближавшийся к красавице, был грек – слуга принцессы Рошаны, взгляд которого, упав случайно на Сади, наполнил ужасом его сердце.

Да, Сади не ошибался! Это был действительно грек, и взгляд его обладал завораживающей магией змеи. Девушка, встретившаяся с греком в этом уединенном месте, попала бы, не сопротивляясь, в его руки, если бы Сади случайно не проходил мимо.

С громким угрожающим криком поспешил Сади к мечети.

– Что тебе надо от нее, грек? – вскричал он, решительно подходя к дрожащей девушке.

Грек злобно оглянулся на неожиданного защитника. Турчанка упала на колени и с умоляющим видом протянула руки, прося Сади о помощи и защите.

– Ради Аллаха, – прошептала она, – заступись за меня.

Как змея, неожиданно пораженная опасностью, оставляет свою жертву, точно так же и грек, увидев Сади и, может быть, боясь, что он позовет кавасов, поспешно оставил девушку.

– Ты все-таки не уйдешь от меня, – прошептал он, уходя, стоявшей на коленях девушке, – ты должна быть и будешь моей!

Затем он неслышно скрылся за деревьями. Сади подошел к дрожащей девушке, которую он видел в первый раз и которая глядела на него глазами, полными слез.

– Кто ты, говори, чтобы я мог отвести тебя к твоему отцу, – сказал Сади ласковым голосом, протягивая девушке руку.

– У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, – отвечала девушка печально.

– Значит, ты сирота? Как тебя зовут и где ты живешь?

– Меня зовут Реция, я была единственной дочерью мудрого Альманзора. Защити меня от грека! Он покушается на мою жизнь, и я думаю, что он же причина смерти моего дорогого брата Абдаллаха. Однажды утром его нашли мертвым на базаре, но убийца притащил его туда уже мертвым, чтобы скрыть следы. Мой несчастный отец поспешил туда и без памяти упал на труп своего единственного сына!

– Разве у твоего брата были враги, что он пал жертвой убийцы?

– Грек часто ходил около нашего дома, и, вероятно, брат завязал с ним ссору. Когда мы похоронили моего брата, нас снова постигло несчастье. Мой отец Альманзор должен был отправиться в путешествие, мне ни за что не хотелось отпускать его, потому что я боялась остаться одна в старом мрачном доме. Однако отец все-таки уехал за море и более не возвращался. Одни говорили, что он утонул, другие – что на него напали разбойники и убили.

– Бедная Реция! Сади, сын Рамана, принимает большое участие в твоем горе, – сказал молодой человек, взволнованный жалобами красавицы.

– Тогда я осталась одна, и грек начал преследовать меня, не давая мне покоя даже в моем собственном доме. Я позвала на помощь соседей, но один старый еврей сказал, что он знает грека, который доверенный слуга могущественной принцессы Рошаны и поэтому было бы опасно сделать ему что-либо неприятное. Тогда я заперлась и не выходила никуда, но Лаццаро, так зовут грека, нашел и тут дорогу, перебравшись через высокую каменную стену, окружавшую дом. Тогда я убежала в другой дом моего отца. Но сегодня вечером я встретила опять моего преследователя. Его взгляд сковал меня, так что я была не в состоянии сопротивляться.

– Не бойся ничего, я с тобой, бедняжка!

– Этот грек – мой злой дух! Я боюсь его и не могу никуда скрыться от него.

– Я провожу тебя до дома, в котором ты теперь живешь. Твоего брата убили, твой отец погиб, у тебя нет никого из близких – возьми меня в свои защитники.

– У тебя благородное сострадательное сердце! Я вижу, что ты желаешь мне добра. Благодарю тебя за твое заступничество, но прошу тебя, оставь меня одну! Ты освободил меня из когтей ужасного Лаццаро, но теперь поступи так же благородно, не следуй за мной, чтобы соседи не могли осудить меня.

Только в эту минуту девушка вспомнила, что ее лицо открыто, и поспешно закрылась покрывалом.

– Я никогда не забуду лица, которое Аллах позволил мне увидать сегодня, оно навсегда запечатлелось в моем сердце! – сказал молодой человек, протягивая руку девушке, все еще стоявшей на коленях. – Я исполню твою просьбу и оставлю тебя, но одного ты не можешь мне запретить, это – любить тебя!

– Иди, прошу тебя, иди, – дрожащим голосом прошептала девушка, затем она быстро исчезла за деревьями.

Сади молча глядел ей вслед. Он вдруг совершенно преобразился, он чувствовал, что любит и что Реция, сирота, дочь Альманзора, во что бы то ни стало должна принадлежать ему.

III. В развалинах у дервишей

Поздно вечером в этот же день по улице Капу в Скутари шел человек, направляясь к находящимся в конце улицы старым деревянным воротам. Этот человек был одет в темный кафтан, и на голове его был повязан по-арабски зеленый платок. Когда он подошел к фонарю, висевшему у ворот, то можно было увидеть, что верхняя часть его лица была закрыта блестящей золотой маской. Никто не заметил, как он вышел из ворот. За воротами была широкая дорога, вдоль которой росли каштаны и апельсиновые деревья, ведшая в любимый летний дворец султана. Незнакомец держался в тени деревьев. Ночь уже наступила, и на горизонте показалась луна.

Когда дорога начала подниматься в гору, таинственный незнакомец огляделся и свернул на маленькую проселочную дорогу, шедшую в сторону. Эта дорога шла сначала вверх, потом спускалась в долину, в которой громоздился какой-то хаос стен, полуразрушенных башен и столбов, среди которых поднимались вершины деревьев. Старые развалины, освещенные луной, представляли странное, волшебное и таинственное зрелище.

К этим-то развалинам и направился незнакомец в золотой маске, он пошел к той части их, которая густо заросла кустарником. Чем ближе он подходил, тем яснее доносился до него шум голосов. Казалось, этот шум был ему хорошо знаком, потому что он не обращал на него никакого внимания. Это молились дервиши.

Человек в золотой маске незаметно подошел к развалинам, скрываясь в тени деревьев. У самой земли, полускрытое кустами, виднелось низкое отверстие. Незнакомец наклонился и исчез в развалинах. Недалеко от этого места, на поросшем мхом обломке камня, сидел старый дервиш, турецкий монах, с длинной седой бородой. На шее у него висел целый ряд амулетов, с его губ машинально слетали слова: «Велик Аллах, и Магомет – его пророк».

В это время на дороге, ведущей из Константинополя, показалась карета и стала приближаться к развалинам. Старый дервиш встал и низко поклонился, когда дверца кареты открылась и из нее вышел знатный турок с красной феской на голове. На груди у него висело множество орденов. Он прошел мимо дервиша и вошел в широкие ворота в стене.

Почти около самого входа сидели, собравшись в кружок, около тридцати дервишей. В середине сидел шейх, настоятель этого монастыря, отбивавший такт ногой, тогда как сидевшие вокруг громко вскрикивали, наклоняясь то вперед, то назад, то вправо, то влево, затем снова вскрикивали. Они не видели и не слышали ничего происходившего вокруг них, до такой степени были погружены в свое занятие. Знатный турок прошел мимо них и вошел в другое помещение, отделявшееся от первого полуразрушенной стеной, потолком же тут, как и в первом, служило звездное небо. В этой части дервиши хлестали друг друга по спине, рукам и ногам так сильно, что кровь лилась из ран ручьями. Тем не менее они были в таком экстазе, что не чувствовали ни малейшей боли. Освещенные неверным лунным светом, эти полунагие беснующиеся, покрытые кровоточащими ранами люди представляли такое странное зрелище, что всякий посторонний человек, неожиданно попавший в этот турецкий монастырь, подумал бы, что он очутился в аду.

Что касается приехавшего знатного турка, то он, казалось, был уже знаком с этим действом, потому что, не обращая на него никакого внимания, прошел через большой двор к старой башне, еще довольно хорошо сохранившейся. Перед входом в эту башню сидел молодой дервиш.

– Мансур-эфенди здесь? – обратился приезжий к дервишу.

– Направь свои шаги в зал Совета, мудрый и великий Мустафа-паша, ты найдешь там баба-Мансура, которого ты ищешь, в обществе Гамида-кади.

– Была ли здесь сегодня вечером принцесса Рошана?

– С того времени, как я здесь сижу, принцесса еще не появлялась, – отвечал молодой дервиш.

Мустафа-паша вошел в башню. Широкий коридор, в который он ступил, был слабо освещен висящей лампой. Из этой передней железная дверь вела в комнаты. Мустафа-паша, визирь, человек лет сорока, вошел в эту дверь. Она открылась перед ним как бы по какому-то таинственному знаку, и визирь вошел в большую круглую комнату, вдоль стен которой стояли низкие широкие диваны. Пол был покрыт коврами. Комнату освещали две свисающие с потолка лампы. Напротив дверей сидели на диване два турка, одетые в чалмы, широкие шаровары, подпоясанные богатыми поясами, короткие куртки и туфли с остроконечными носами. Что касается вошедшего, то он был одет в европейское платье: черный, доверху застегнутый сюртук и черные панталоны.

Одна только красная феска указывала на его турецкое происхождение.

Один из сидевших турок был уже стар, что подтверждала его длинная седая борода; он сидел неподвижно, не изменяя ни на минуту выражения своего серьезного лица и больших серых глаз. Это был Гамид-кади, верховный судья в Константинополе. Товарищ Гамида был моложе его. У него была черная борода, довольно короткая, худое, с резкими чертами лицо и подвижные черные глаза. Это был Мансур-эфенди, называемый дервишами также баба-Мансур, глава магометанского населения в Турции, первое духовное лицо, носящее титул шейх-уль-ислама, самое близкое лицо к султану.

Мустафа-паша подошел к сидящим, поклонился и сел рядом с ними. По знаку Мансура дервиш, стоявший у входной двери, вышел из зала Совета.

– Да благословит вас Аллах, – заговорил Мустафа-паша. – Я очень рад, что встречаю вас обоих вместе. Я привез одно весьма важное известие.

– Мы очень рады видеть верного последователя великого пророка, – отвечал баба-Мансур, шейх-уль-ислам. – В чем же состоит твое известие?

– Я привез очень важное известие, – начал визирь. – Помните ли вы одного мудрого толкователя Корана по имени Альманзор и его сына Абдаллаха? Один странный случай напомнил мне о них. Я ехал домой из дворца султана, где был совет министров, как вдруг из норы в стене выползла маленькая змея и поползла как раз поперек моей дороги. Стоявший недалеко часовой хотел убить ее саблей, но я удержал его. Тогда змея поспешно бросилась на гревшуюся на солнце ящерицу и в одно мгновение утащила ее к себе в нору. Этот случай заставил меня задуматься. Я придаю большое значение снам и различным приметам, и чтобы объяснить себе этот случай, я отправился в Галату к одной известной снотолковательнице и гадалке, цыганке Кадидже, чтобы расспросить ее о случившемся со мною.

– И что же сказала цыганка? – спросил шейх-уль-ислам с легким выражением насмешки на лице, которую он напрасно старался скрыть.

– Не смейся над знаменитой гадалкой, мой образованный брат Мансур, – продолжал Мустафа-паша, – выслушай сначала, что она мне сказала, не зная меня, так как я скрыл свое имя. В Скутари живет один старый толкователь Корана, происходящий из великого дома Абассидов, сказала она, бойся его и его потомков! Через них будет поколеблен трон! Змея бросится на блестящую ящерицу– убей змею прежде, чем она достигнет цели.

– Так говорила цыганка?!

– Слушай дальше! Я позаботился сейчас же справиться, существует ли в Скутари такой толкователь Корана, и оказалось, что там действительно есть такой, что он зовется Альманзором и происходит из дома калифов Абассидов!

Шейх-уль-ислам и Гамид-кади молчали.

– Но важнее всех других мне показалось то обстоятельство, что у этого старого Альманзора скрывался некогда принц Саладин и что старик, может быть, и теперь знает, где он, – прибавил шепотом визирь. – Это обстоятельство придало словам Кадиджи еще большую важность.

– Ты помнишь, что сказала тебе старуха цыганка? – обратился к Мустафе Гамид-кади. – Она сказала: убей змею прежде, чем она достигнет цели!

– Да, она это сказала!

– Змея уже уничтожена, брат мой, – вмешался Мансур-эфенди.

– Альманзор умер? – спросил Мустафа.

Мансур и Гамид молча кивнули в знак согласия.

– У него был сын Абдаллах.

– Его ты также не найдешь, – сказал Гамид-кади.

– Позвольте мне удивляться вашей мудрости и знанию, братья мои! – вскричал визирь, едва бывший в состоянии скрыть свое изумление. – Вы уже знаете то, что я хотел вам сообщить как важную новость.

– Несмотря на это, мы благодарим тебя от имени нашего общего святого дела за твое известие, – отвечал шейх-уль-ислам. – Всякая опасность теперь устранена, и тайна принца Саладина открыта. Альманзор, без сомнения, знал настоящее местопребывание принца, но он не изменил ему до своей смерти.

– Эту тайну хотят сохранить, – сказал Гамид, – и я думаю, что твой сотоварищ, Рашид-паша, не совсем чужд этому делу.

– Я приехал с тем, чтобы пожаловаться на него, – отвечал Мустафа, – я потерял к нему всякое доверие. Он не только наш враг, но и враг нашего общего дела! Рашид-паша хочет уменьшить права правоверных, он хочет стать нам поперек дороги.

– В таком случае он умрет как враг нашего великого пророка! – сказал шейх-уль-ислам тоном человека, могущество которого безгранично.

– Он погибнет, – прибавил Гамид-кади, слегка наклоняя голову.

В эту минуту в комнату вошел стороживший у дверей дервиш. Он сложил руки на груди, наклонил голову и произнес:

– Ее светлость принцесса Рошана подъезжает!

При этом известии Мустафа-паша поднялся со своего места.

– Мое дело окончено, – сказал он остающимся. – Да защитит вас Аллах!

– Да благословит тебя Аллах! – отвечали в один голос оба остающиеся.

Затем Мустафа-паша покинул зал Совета.

Несколько мгновений спустя молодой дервиш снова открыл дверь, и на пороге появилась принцесса Рошана, закрытая белым покрывалом. Дервиш затворил за нею дверь и снова удалился, принеся предварительно бархатную подушку для принцессы. Принцесса села, баба-Мансур и Гамид-кади низко поклонились ей.

– Нашему общему делу угрожает новая опасность, – начала принцесса Рошана. – Я поспешила сюда для того, чтобы передать важное известие, шейх-уль-ислам! Я должна сказать тебе, что твой опаснейший враг снова появился в Стамбуле.

Мансур-эфенди сохранил равнодушное, спокойное выражение лица, только блеск черных глаз указывал на его беспокойство.

– Про кого ты говоришь, светлейшая принцесса, – спросил он, – кто снова появился в Стамбуле?

– Я видела вчера вечером в Скутари Золотую Маску! – отвечала принцесса.

– Я подозревал это, когда ты сказала об опаснейшем нашем враге, принцесса, наши враги точно гидра: едва мы успеваем отсечь одну голову, как на ее месте вырастает сотня новых, – продолжал Мансур-эфенди мрачным тоном, – но мы узнаем тайну этой Золотой Маски, который преследует противные нам планы. Мы должны и сорвем наконец покрывало, за которым прячется наш враг.

Шейх-уль-ислам потянул зеленый шелковый шнурок, висевший недалеко от него. В ту же минуту в комнату вошел дервиш.

– Принеси бумагу и перо! – приказал шейх-уль-ислам.

Через мгновение дервиш принес в комнату маленький круглый стол, на котором лежали бумага, перья и чернильница, и, поставив стол перед Гамидом, снова ушел.

– Пиши, брат мой, – сказал шейх-уль-ислам кади. – «Всем хаджи, муллам, кади и кавасам повелевается схватить так называемую Золотую Маску, где бы он ни появился. Тот, кто не исполнит этого приказания или станет противодействовать его исполнению, тот будет отвечать за это своим имуществом и жизнью».

Гамид-кади подал бумагу для подписи великому муфтию, как многие звали шейх-уль-ислама. Затем поставил внизу свое собственное имя.

– Я надеюсь вместе с вами, – сказала принцесса, – что Золотая Маска будет теперь взят и тайна, окружающая его, уничтожена. Но вот что мне еще надо! Я хочу получить какое-нибудь место для одного молодого человека из народа, так как знаю, что вам нужны решительные и пылкие люди, а это именно такой человек.

– Твое желание, светлейшая принцесса, будет исполнено! Пришли сюда этого человека, он получит место, – отвечал шейх-уль-ислам. – Гамид-кади и я благодарим тебя за новое доказательство твоего доверия и расположения к нам. Смею тебя спросить, имела ли ты разговор с султаншей Валиде?

– Да, но он был совершенно безуспешен. Надо надеяться, что следующий раз будет удачнее. Султанша Валиде разрушила все мои старания выпытать у нее, знает ли она, где находится принц Саладин, но я надеюсь узнать другим путем и гораздо скорее, жив ли принц, и если жив, то где он.

В эту минуту в комнату вбежал с выражением ужаса на лице дервиш-привратник. Мансур с удивлением и досадой взглянул на помешавшего, но дервиш поспешно подошел к нему и прошептал на ухо несколько слов, которые произвели на шейх-уль-ислама сильное впечатление.

– Золотая Маска в развалинах! – вскричал он поднимаясь. – Кто видел его?

– Сулейман, караульный. Он видел его как раз около этой башни.

– Это плод его фантазии! – воскликнула принцесса, также поднимаясь.

– Махмуд-шейх также узнал его! – подтвердил бледный от страха дервиш.

– Здесь, в развалинах! Он осмелился проникнуть даже сюда; пусть его найдут сейчас же и приведут сюда, чтобы окончить наконец эту комедию! – приказал шейх-уль-ислам. – Сторожите все выходы! Он не уйдет от нас, если только Махмуд-шейх и Сулейман не были игрушкой воображения! Я сам буду искать его и схвачу именем закона! Это известие крайне радует меня, и ты, принцесса, будешь свидетельницей так долго ожидаемого события. Золотой Маске не удастся безнаказанно осквернить своим присутствием это святое место.

– Желаю тебе успеха, – прошептала принцесса, оставаясь в комнате вдвоем с Гамидом-кади, – желаю тебе победы, мудрый шейх-уль-ислам! Я подожду здесь результата твоего предприятия.

IV. Сади и принцесса

Когда Сади проснулся на другой день после ночи, в которую он в первый раз встретился с красавицей Рецией, образ ее все еще был у него перед глазами. Он отчетливо вспомнил все произошедшее накануне, и ему показалось, что порок и добродетель воплотились в лице грека Лаццаро и красавицы Реции. Бедняжка Реция была круглой сиротой, одинокой в целом мире, не имевшей ни единой души, которая была бы к ней привязана.

– Но, – говорил себе Сади, – она должна была почувствовать, что я полюбил ее, что я готов ее защищать и всем пожертвовать для нее!

Как гордо и в то же время мягко просила она его, чтобы он оставил ее одну! «Иди, – говорила она, – ты спас меня из рук ужасного Лаццаро, докончи же теперь свое благородное дело и не следуй за мною!» Сади не мог поступить иначе, как исполнить ее просьбу, и теперь не знал, где снова найти ее. А между тем он должен был найти ее во что бы то ни стало, и для того он будет искать ее день и ночь.

Вдруг Сади поспешно вскочил с постели. Он вспомнил про ковер принцессы. Его надо было отнести во дворец и сделать это непременно в это же утро!

Сади поспешно оделся, затем оставил маленький низкий деревянный дом своего отца, в котором жил один, и пошел в гавань.

Солнце только что начало подниматься из-за ясных вод Золотого Рога. По морю уже начали там и сям скользить легкие лодки, поддерживавшие сообщение между городом и лежащими по берегам деревнями. На самом берегу поднимались стены сераля, дворца султана, который со своими киосками, павильонами и садами занимает более полумили по берегу. Вдали виднелись купола мечетей и шпили стройных минаретов, украшенных полумесяцами. На берегу уже царило сильное оживление. Торговцы фруктами, цветами и овощами спешили с товарами на базар. Перевозчики мыли и чистили свои лодки. Сака[63] с ведрами на плечах несли воду в город. Изредка появлялись носилки, в которых сидели знатные турчанки. Беспрестанно встречались армянские, еврейские и французские купцы, чтобы начать свои занятия.

Сади нашел свою лодку на прежнем месте и, вскочив в нее, взял весла и стал грести к каналу, который вел ко дворцу принцессы Рошаны.

Этот довольно широкий канал был так стар, что камни, которыми была отделана набережная, совсем заросли мхом. Вода в канале никогда не нагревалась солнцем, так как росшие по обе стороны канала деревья совершенно закрывали его. Дворец, к которому вел этот канал и в котором жила принцесса Рошана, служил прежде местом жительства братьев султана, за которыми в этом дворце легко было наблюдать, так как в Турции на престол вступает не сын после отца, а старший принц из всех находящихся в живых потомков Османа, так что он может быть братом или племянником умершего султана. Поэтому султаны обыкновенно смотрели подозрительно на своих наследников, боясь их попыток вступить ранее положенного на престол. Но с некоторого времени принцам был отведен другой дворец, с которым мы также познакомимся в свое время, а принцесса Рошана заняла дворец в Скутари.

Подъехав к пристани, у которой покачивались лодки принцессы, Сади привязал свой каик и начал подниматься по ступеням лестницы, которая вела ко дворцу. Навстречу ему попался слуга и сердито запретил идти дальше. Сади хотел объяснить причину своего прихода, но подошедший к ним другой слуга не хотел ничего слышать, а угрожал схватить его и, связав, передать караульному, если только он осмелится сделать еще хоть шаг вперед. Сади только улыбнулся в ответ на эти угрозы, так как одним движением руки мог бы расправиться с пожилыми слугами, но именно их почтенный возраст не позволил ему употребить силу.

В это время одно неожиданное обстоятельство вывело Сади из его положения. Вероятно, принцесса из окна увидела происходившую сцену, потому что вдруг появился солдат-араб, один из тех, которые обыкновенно день и ночь караулили в передней дворца, и приказал слугам от имени принцессы сейчас же оставить в покое Сади. Те с удивлением расступились.

– Следуй за мной, каикджи! – обратился солдат к Сади и повел его во дворец по мраморной лестнице.

Грека нигде не было видно. Впрочем, Сади в эту минуту совершенно не думал о нем. Великолепие дворца заняло все его внимание и пробудило в нем мысль о том, как хорошо быть богатым и иметь возможность исполнять все свои желания. Мраморная лестница была устлана дорогими персидскими коврами, а комната, в которую черный солдат провел Сади, была вся обита зеленой шелковой материей. В золотой клетке сидел пестрый попугай. Окружавшая Сади роскошь хотя и восхищала его, но нисколько не смущала и не сделала неловким. Едва только дверь затворилась за арабом, как с противоположной стороны распахнулась портьера. Вошедшая в комнату прислужница пригласила Сади следовать за ней. Она привела его в большую комнату, в которой на мягких шелковых подушках сидела принцесса Рошана, окруженная прислужницами, ожидавшими ее приказаний. Принцесса, так же как и ее прислужницы, была под покрывалом.

– Ты хорошо сделал, что пришел, Сади, – сказала принцесса, когда он опустился перед нею на колени. – Я твоя должница!

– Я не для того пришел, чтобы напомнить тебе об этом, принцесса, а только затем, чтобы положить к твоим ногам ковер, который ты вчера вечером оставила в моем каике, – отвечал Сади и положил на пол ковер.

Одна из прислужниц сейчас же унесла его.

– Сколько тебе следует за вчерашнее путешествие? – спросила принцесса.

– Пять пиастров.

– Пусть будет так! Эсма, – обратилась принцесса к одной из служанок, – выдай перевозчику требуемые им деньги! Это за перевоз, Сади, хорошо, но не за спасение моей жизни. За это я оставляю за собой право вознаградить тебя по своему усмотрению. Я дорого ценю свою жизнь и поэтому так же высоко ценю я ее спасение. Скажи мне, чего ты желаешь, и, как бы ни было велико твое желание, я исполню его. Говори, Сади!

– Ты очень добра, принцесса, но я не желаю ничего, что ты могла бы исполнить.

– Как, у тебя нет никакого желания? – с изумлением спросила принцесса. – Ты так счастлив и доволен, что на душе у тебя нет никакого неисполненного желания? Это большая редкость! Или, может быть, твои желания настолько велики, что ты считаешь их превышающими мою власть? Неужели тебе нравится быть всю жизнь перевозчиком? Неужели ты никогда не завидовал башибузукам, черкесам? Неужели твое сердце никогда не билось сильнее при звуках военной музыки? Неужели при виде проезжающего мимо тебя аги тебе никогда не приходила в голову мысль надеть такую же блестящую форму? Неужели ты никогда не мечтал о славных военных подвигах, о том, как ты мог бы прославить свое имя и сделаться героем?..

– Да, да, принцесса! – вскричал Сади, и его красивые глаза ярко засверкали. – Ты возбуждаешь во мне мечты о славе!

– Ты не должен оставаться лодочником, Сади, – снова продолжала принцесса, увидев, что ее слова произвели сильное впечатление на красивого юношу. – Тебе суждено занять высокое положение в свете. В тебе кипит кровь героя! Замени весло дамасским клинком. Сбрось с себя красную куртку каикджи и надень военный мундир. Ты бесстрашно подвергал из-за меня опасности свою жизнь, посвяти же ее служению твоему отечеству, и я предсказываю тебе блестящую будущность!

– Я уже давно хотел быть солдатом, но Али-бей, к которому я обращался, не принял меня, так как не было места.

– Я сделаю тебя агой, капитаном моих телохранителей, и обещаю тебе в будущем почести и богатство; когда ты будешь офицером сераля, то моя воля даст тебе титулы и отличия.

– Остановись, принцесса! – вскричал Сади. – Я не хочу быть тебе обязанным за мое отличие. То, что ты мне обещаешь, я хочу заслужить сам. Я хочу быть обязанным только своим собственным заслугам!

– Ты горд, Сади, но твое требование еще более убеждает меня в том, что тебе предстоит великая будущность. Ты отказываешься от моего покровительства– хорошо! Ты будешь обязан своим успехам только самому себе, но ты должен согласиться на то, чтобы я дала тебе сначала возможность показать себя.

– Сделай меня солдатом, принцесса, и больше ничего!

– Завтра ты узнаешь мою волю, Сади, иди домой и жди; но ты должен иметь что-нибудь на память о своем подвиге, – сказала принцесса и, поднявшись с подушек, сняла с пальца кольцо с большим бриллиантом. – Возьми это кольцо в доказательство моей благодарности. Пусть оно напоминает тебе о принцессе Рошане и о том, что это кольцо обеспечит тебе во всякое время доступ ко мне.

– Ты слишком щедро наградила меня за ничтожную услугу, принцесса!

– Воспользуйся правом видеть меня, предоставляемым этим кольцом, – продолжала принцесса. – Я желаю видеть тебя время от времени и слышать, чего ты достиг. А теперь можешь идти!

Сказав это, она протянула Сади свою прелестную руку, украшенную дорогими кольцами, и подала ему кольцо. Сади опустился на колени и с жаром поцеловал протянутую руку. Принцесса благосклонно кивнула юноше и оставила со своими служанками комнату, в которой Сади еще продолжал стоять на коленях.

Сади поднялся на ноги; у дверей его ожидала та же самая прислужница, которая провела его в комнату; она отвела его обратно в переднюю и опустила за ним тяжелую портьеру. Когда Сади вышел на лестницу, то лицом к лицу столкнулся с греком Лаццаро, доверенным слугой принцессы. Казалось, что в эту минуту грек узнал в Сади того, кто ночью вырвал у него из рук его добычу, его жертву. Грек устремил на Сади взгляд, полный смертельной, непримиримой ненависти, но Сади прошел мимо к выходу, погруженный в мечты и надежды на будущее.

V. Черная Сирра

Поздно вечером в тот же самый день, когда незнакомец в золотой маске появился в развалинах у дервишей, в одном из домов Скутари у окна стояла бледная печальная девушка. Серебристый свет луны падал на вымощенный мраморными плитами двор и освещал девушку достаточно, чтобы мы могли узнать в ней красавицу Рецию. Совсем еще недавно она была так счастлива и беззаботна, а теперь! Отец ее, Альманзор, по словам людей, умер, и Реция даже не могла помолиться на его могиле, так как не знала, где она.

Реция была одна, оставлена всеми, потому что ее брат умер еще раньше, чем отец. Но, несмотря на горе, в этот вечер в сердце Реции мелькнула надежда. Аллах послал ей человека, благородное сердце которого она сразу поняла. Сади явился, чтобы спасти ее из когтей грека, и теперь образ красивого благородного юноши всюду преследовал ее. Любовь проникла в сердце Реции, и глаза ее, казалось, искали возлюбленного, а губы шептали его имя. Увидит ли она его снова? Станет ли он искать ее? Любит ли он ее так же, как она его?

Ночь уже наступила, а девушка все еще стояла у окна.

Дом находился в глубине двора, а двор отделяла от улицы высокая каменная стена. Везде было пусто и тихо.

Вдруг в тени домов послышался какой-то шорох. Невозможно было разобрать, что это такое двигалось и добралось до дома покойного отца Реции. Здесь это что-то остановилось. Вглядываясь пристальнее, трудно было решить, кто был остановившийся, так как он походил одинаково на человека и на животное; однако это неопределенное существо было одето в женское платье, а на голове его было покрывало.

Это существо добралось до ворот дома и стало в щель смотреть во двор. На дворе все было тихо. Странное создание некоторое время осматривало двор, затем неслышно скользнуло к стене, и тогда можно было ясно увидать, что у этого существа две необыкновенно длинные руки, которыми оно ухватилось за решетку, тянувшуюся по верху стены. С необыкновенной силой маленькое чудовище повисло на руках и затем в одно мгновение было уже на стене. Никакая кошка не могла бы легче взобраться, чем это существо, похожее на черного карлика. Перелезши через стену, карлик, похожая на гнома, подняла голову на окна дома.

Реция уже не стояла более у окна. Маленький черный гном постоял с минуту, оглядываясь и с видимым удовольствием вдыхая чистый воздух полусада, полудвора, в середине которого бил фонтан, окруженный благоухающими цветами. Затем он поспешно прокрался к двери и тихонько постучал. Карлик глядела в окна, точно знала, что в них должен кто-нибудь показаться. Она постучала еще раз, громче, тогда в окне снова появилась прелестная головка Реции. Лицо ее выражало испуг и озабоченность: кто бы мог стучаться к ней ночью?

– Реция! – раздался тихий голос. – Открой дверь, Реция, это я, Сирра!

– Ты? Ночью? – с удивлением спросила Реция. – Откуда ты, бедняжка? И как ты могла попасть во двор?

Стоящая во дворе показала на стену.

– Я перелезла через стену, – сказала она, – я должна была видеть тебя, Реция! Сойди скорее вниз и открой дверь, мне надо передать тебе нечто важное.

Голос говорившей звучал нежно и приятно, хотя в нем в то же время сквозил ужас.

Реция сошла и открыла дверь. Она несла в руках маленькую лампу, свет которой, упав на лицо пришедшей, осветил некрасивое лицо девушки. Реция взяла пришедшую за руку и ввела ее в дом, после чего двери за ними затворились.

Сирра была ростом не выше четырех футов, спина ее была сильно сгорблена, и в то время как остальные части тела были очень малы и неразвиты, руки выросли чересчур длинными. Голова, с которой Сирра, войдя, сняла покрывало, была также очень велика, а лицо, хотя девушке было всего четырнадцать лет, было так некрасиво, старо и темно от солнца, что прозвище Черная Сирра, или Черный Карлик, вполне шло к обладательнице его. Она с боязливой нежностью глядела на Рецию, которая обращалась с несчастной крайне ласково, так как знала, сколько бедняжка страдает от других.

– Ты так поздно пришла сюда из Галаты? – спросила Реция, предлагая Сирре сесть рядом с собою на подушки, но Сирра опустилась на ковер у ног красавицы, с восхищением глядя на нее.

– Я лучше сяду сюда и буду любоваться тобою.

– А знает ли мать Кадиджа, что ты ночью ушла сюда?

Сирра покачала головою.

– Нет, она этого не знает, – отвечала она. – Впрочем, она нисколько не стала бы огорчаться, что я подвергаюсь опасности, потому что когда я бываю больна, то она радуется, думая, что освободится от меня. Но она не должна знать, что я пошла к тебе. Она уже спала и не слыхала, как я ушла. Я еще застала одного перевозчика, который согласился переправить меня. Я должна была видеть тебя, чтобы предупредить и защитить от несчастья.

– Защитить меня? Бедное дитя, – сказала Реция, гладя черные волосы сидевшей у ее ног девушки, – ты ради меня подвергала себя опасности! Что, если мать Кадиджа проснется? Она по-прежнему дурно обходится с тобой?

– Ах, да, – прошептала несчастная, опустив голову, – она не может меня видеть, а ведь я не виновата, что так нехороша собой, не правда ли, Реция? Ведь ты же всегда добра ко мне, а мать Кадиджа постоянно зовет меня бранными именами; если она зовет меня Сиррой, как другие, то только тогда, когда накурится опиума.

– Как ты собираешься снова возвратиться в Галату?

– Это я еще и сама не знаю, но не бойся, Сирра сумеет придумать, как это сделать. Если не найдется ничего лучше, то я сумею сама переплыть на лодке без гребца, это совсем не трудно. Но выслушай меня. Ты подвергаешься большой опасности! Я не могла раньше прийти к тебе.

– Твои испуганные глаза беспокоят меня!

Сирра всплеснула руками.

– Вчера вечером к нам в Галату приехал один знатный господин, – продолжала шепотом Сирра, – хотя я не знаю, кто именно, потому что он был закутан! Мать Кадиджа выгнала меня вон, чтобы он не увидал меня и, как она говорила, не испугался бы при виде меня, я же тихонько спряталась в темном коридоре рядом с комнатой, в которой мать Кадиджа принимала знатного незнакомца.

– Ты хотела подслушать, Сирра, это нехорошо!

– Если бы я не подслушала, то не могла бы защитить тебя. Я предчувствовала несчастье. Мать Кадиджа ненавидит вас, и ее ненависть ненасытна!

– Я не думала, чтобы Кадиджа до сих пор не могла забыть, что…

– Она вас всех смертельно ненавидит, – перебила Рецию Сирра, – она хочет вашей погибели и не может никак насытить своей жажды мщения. Ты еще не знаешь Кадиджу – она ужасна. Но слушай дальше. Я прижалась ухом к двери и стала слушать. Я отлично слышала, о чем они говорили между собой. Знатный господин приехал для того, чтобы спросить объяснения появления змеи, которая попалась ему на дороге. Мать Кадиджа, вероятно, узнала посетителя, так как сказала, что змея – это твой отец, Альманзор, и что змею надо уничтожить!

– Ты еще не знаешь, Сирра, какое я получила печальное известие, – со слезами в голосе сказала Реция. – Мне сообщили, что мой отец, Альманзор, не возвратится.

– Не возвратится? Что же такое случилось?

– Он умер!

– О, какое горе! Какое несчастье! – вскричала Сирра, обнимая колени Реции. – Твой брат, Абдаллах, тоже умер. Но для матери Кадиджи этого мало, она не успокоится до тех пор, пока не уничтожит всех. Ты еще жива, она и тебя хочет погубить, Реция, и до тех пор не успокоится, поверь мне, пока не погубит и тебя. Беги, прошу тебя, – продолжала Сирра, с умоляющим видом протягивая руки, – беги, а не то мне придется тебя оплакивать. Я пришла затем, чтобы сказать тебе все это. Беги, а не то ты погибла!

В то время как Сирра говорила эти слова, ее верхнее широкое платье распахнулось и обнажило ее сильные руки.

– Что у тебя такое на руках? – спросила Реция, так как все руки несчастной были покрыты багровыми рубцами, то же самое оказалось на шее и на плечах Сирры, когда Реция, против ее воли, стала осматривать их. – Что случилось с тобой, бедное дитя?

Сирра опустила глаза и не отвечала.

– Я знаю, в чем дело, и без твоего ответа, – продолжала Реция. – Ты молчишь и терпишь, но эти шрамы говорят за тебя.

– Ах, ты так добра, так добра, – прошептала со слезами Сирра, стараясь скрыть их принужденным смехом, – я люблю тебя от всего сердца. Ничто не могло удержать меня, когда я узнала, что ты в опасности. В прошедшую ночь я не могла уйти, потому что Кадиджа не доверяет мне и заперла все двери, но я притворилась, будто ничего не слышала и не видела. О, как длинен показался мне сегодняшний день, Реция! Наконец наступила ночь. Мать Кадиджа снова заперла все двери, но одно окно осталось открытым, а ты знаешь, как хорошо умею я лазать и прыгать, когда хочу. Я выпрыгнула из окна…

– Спеши же скорей домой, чтобы Кадиджа не заметила твоего отсутствия, – сказала Реция, которая в это время смазывала бальзамом раны Сирры.

– Я знаю еще нечто, – прошептала Сирра. – Я знаю еще одну тайну, но я умру, если выдам ее. Ах, Реция, милая Реция, я знаю ужасную вещь! Я скажу ее тебе, но только одной тебе, никому больше. А теперь беги со мною отсюда, беги, умоляю тебя, пока еще не поздно.

– Не беспокойся обо мне, Сирра. Благодарю тебя за новое доказательство твоей привязанности, но я теперь не боюсь за себя!

– Не полагайся на свою безопасность. Ты также будешь жертвою мести.

– Иди! Возвращайся домой и ложись тихонько в постель, чтобы Кадиджа не узнала о твоем отсутствии. Я же не боюсь за себя. Я встретила одного благородного юношу, который защитит меня и которому я доверяюсь полностью.

– В таком случае я спокойна! – вскричала с радостью Сирра, поспешно поднимаясь. – В таком случае ненависть Кадиджи не повредит тебе. Я предупредила тебя и теперь уйду. Не бойся за Сирру, мне никто ничего не сделает. Спокойной ночи, Реция!

Девушка выпустила Сирру из дома, и та скоро исчезла в ночной темноте.

VI. Лейб-гвардеец

Мы оставили развалины дервишей в то самое время, когда все бросились искать Золотую Маску, появившегося в развалинах.

Могущественный глава последователей пророка, шейх-уль-ислам Мансур-эфенди, сам явился среди падавших перед ним ниц дервишей, чтобы убедиться, действительно ли Золотая Маска показывался в развалинах. Дервиши в беспорядке кидались то туда, то сюда, пытаясь обнаружить таинственную личность, которую великий муфтий, могущественный баба-Мансур, назвал своим врагом.

Все поиски были напрасны. Золотой Маски нигде не было! Старый шейх бросался туда и сюда, всех расспрашивал – он сам видел фигуру Золотой Маски и отлично узнал его. Караульный клялся, что он также ясно видел таинственного незнакомца, но тот исчез, точно вдруг сделался невидимкой. Поиски продолжались до утра, и даже на следующий день видно было, как несколько дервишей обыскивают развалины, но все было напрасно.

Поздно вечером на другой день к старым развалинам подъехал всадник. Когда он подъехал, то можно было видеть, что это капиджи-баши[64], принадлежащий к числу высших офицеров турецкой армии. Он был одет в темно-синий с серебряными шнурками сюртук и черные панталоны, на боку была сабля, за поясом кинжал и пистолеты. Подъехав к развалинам, он сошел с лошади и бросил поводья караулившему у входа старому дервишу, который приветствовал приехавшего в высокопарных выражениях. Магомет-бей, угрюмый, суровый, не обратил никакого внимания на старика и прямо пошел в развалины. Привратник низко поклонился начальнику капиджи-баши и ввел его в приемную. Вскоре дверь в зал Совета отворилась, и бей вошел в нее. Увидев сидящего на подушках шейх-уль-ислама, он бросился на колени. Мансур-эфенди был один.

– Ты приказал мне явиться, мудрый и великий баба-Мансур, – начал пришедший, – и твой верный слуга Магомет-бей поспешил исполнить твое приказание.

– Мне надо передать тебе важное приказание, Магомет-бей, – сказал Мансур-эфенди таким тоном, каким господин говорит со своими слугами. – Ты знаешь, что пятнадцатое рамадана очень близко, это день, когда султан, сопровождаемый мной, торжественно отправляется в мечеть, где хранится плащ нашего пророка. Для тебя, которого я сделал начальником капиджи-баши, этот день также большой праздник.

– Я всем обязан тебе, и мой полк тебе же обязан своим значением, мудрый баба-Мансур, – вскричал начальник стражи сераля. – Приказывай твоему слуге Магомет-бею, я, не колеблясь, исполню все! Окажи мне милость, дав случай доказать тебе мою преданность. Я горю желанием укрепить твою власть!

– Пятнадцатого рамадана ты будешь иметь случай снова доказать мне твою верность, Магомет-бей, – отвечал шейх-уль-ислам. – Рашид-паша, который будет в серале пятнадцатого рамадана, не должен выйти из дворца живым, он стал врагом Корана и сделался опасен и вреден для дела нашего святого пророка, поэтому смерть отступника неизбежна!

– Твое приказание будет исполнено, могущественный и мудрый баба-Мансур.

В эту минуту в комнату вошел молодой привратник и низко поклонился.

– Что тебе надо? – спросил шейх-уль-ислам.

– Пришел посланный от принцессы Рошаны по имени Сади, который принес письмо и требует личной встречи с Мансуром-эфенди, – сказал дервиш.

– Принцесса очень рекомендовала мне этого юношу, – сказал шейх-уль-ислам, обращаясь к Магомет-бею. – Я решил поместить его под твое начальство, в дворцовую гвардию, я очень рад, что он пришел именно теперь, когда ты здесь. Посмотри на нового лейб-гвардейца!

Затем, обращаясь к дервишу, он приказал ввести Сади. Дервиш поклонился и вышел, чтобы привести терпеливо ожидавшего молодого человека.

Сади вошел в зал Совета и увидел Магомет-бея, в котором по мундиру узнал офицера, лежащего у ног сидевшего на подушках сановника. В первую минуту Сади не знал, что ему делать, но затем подошел к пристально глядевшему на него Мансуру-эфенди, опустился на колени и подал ему письмо принцессы Рошаны. Казалось, что красивый стройный юноша понравился шейх-уль-исламу. Мансур взял письмо, распечатал и стал читать.

– Тебя очень хорошо рекомендуют в этом письме, Сади, – сказал он, – говорят, что ты благоразумен, решителен и верен, а это величайшие достоинства мужчины. Ты желаешь служить под знаменем великого пророка? Я исполню твое желание, ты поступишь в полк, который охраняет не только священную мечеть в султанском дворце, но также и внутренние покои султана.

– Ты хочешь сделать меня лейб-гвардейцем, мудрый Мансур-эфенди? – вскричал Сади.

– В императорскую гвардию назначаются только за особые отличия, потому что принадлежать к числу капиджи-баши большая честь, и я надеюсь, что ты отплатишь усердием и преданностью за оказываемую тебе милость, чтобы мне не пришлось изгнать тебя. Я требую от тебя слепого повиновения и предупреждаю заранее, что всякое нарушение будет строго наказано.

– Благодарю тебя, великий и милостивый Мансур-эфенди! – вскричал с восторгом Сади. – Ты делаешь меня лейб-гвардейцем, положись на меня, я вечно буду благодарен тебе за эту милость.

– Магомет-бей, – обратился тогда шейх-уль-ислам к офицеру, разглядывавшему Сади, – возьми этого юношу в ряды твоих храбрецов и давай ему с завтрашнего дня такое же жалованье, какое получают и все остальные. Пока он может сохранить свое имя, если же он отличится, тогда от меня будет зависеть, дать ли ему новое, более достойное. Я не сомневаюсь, что из него выйдет хороший солдат, который употребит все усилия, чтобы отличиться.

– Завтра утром ты получишь платье, – сказал начальник капиджи-баши, обращаясь к Сади, – вместе с тобой поступил ко мне сын одного знатного черкеса, Гассан.

– Завтра утром! Я горю желанием сейчас же начать службу! – вскричал Сади. – Дай мне случай отличиться, и ты увидишь, что я не дорожу жизнью!

– Иди и обратись завтра к Зора-бею, – приказал Магомет-бей, – случай, о котором ты говоришь, не заставит себя ждать.

Сади поклонился баба-Мансуру и начальнику капиджи, затем встал и оставил комнату, полный блестящих надежд.

Когда Сади вышел, шейх-уль-ислам снова обратился к Магомет-бею:

– Ты видел своего нового солдата, что ты о нем думаешь? – спросил он.

– Мне кажется, что он будет усердным слугою пророка, – отвечал Магомет-бей.

– Обещай произвести его в баши и вели ему и еще двум другим гвардейцам убить Рашида-пашу, когда он пятнадцатого рамадана будет уезжать из дворца, – приказал Мансур-эфенди. – Да смотри, чтобы приказание было исполнено без рассуждений, сейчас же покончи с ним, потому что тебе необходимы такие люди, которые бы слепо повиновались каждому приказанию.

– Ты знаешь, мудрый баба-Мансур, что я так и держу своих солдат, – отвечал начальник телохранителей.

– Ты знаешь теперь мою волю, исполни же ее в точности и молчи. Не забудь также назначить верных людей в телохранители ко дворцу султанши Валиде, – заключил шейх-уль-ислам. – А теперь иди, и да хранит тебя пророк.

VII. Празднество при турецком дворе

Наступило пятнадцатое рамадана, большой праздник у мусульман. Султан уже готовился к парадному шествию в мечеть сераля, в которой хранились пять мусульманских святынь. В полдень султан Абдул-Азис ожидал своих высших сановников и советников, которые в парадных мундирах должны были сопровождать его.

Опоясанный мечом Османа, составляющим украшение и необходимую принадлежность турецкого трона, султан сидел на подушках в обширной зале, в которой он обыкновенно принимал визирей и совещался с ними. Окна этой залы были плотно завешены для защиты от жгучих лучей солнца. Вокруг стояло множество маленьких и больших столов, но вообще обстановка нисколько не походила на то, что мы привыкли видеть в наших дворцах. Портьеры были подняты, так что видна была целая анфилада комнат и зал, в которых ходили адъютанты и прислуга.

Султан Абдул-Азис, человек сорока лет, цветущего здоровья, одевался обыкновенно по-европейски, так же, как и его визири, в черный, наглухо застегнутый сюртук, черные панталоны и красную феску; на шее висела звезда. Но в описываемый нами день султан был одет в турецкий костюм, чалму с драгоценными камнями и украшен всеми орденами. Рядом с ним стоял визирь Рашид-паша, в короткое время достигший больших почестей. Он был точно так же одет в чалму и широкие шаровары, подпоясанные драгоценным поясом.

Рашид-паша был красивым, еще довольно молодым человеком с живыми глазами и бледным лицом. Он почти не оставлял султана и, казалось, имел на него большое влияние. Он старался бороться против старых предрассудков, но, чтобы достичь своей цели, часто шел окольными путями, не останавливаясь ни перед чем, чтобы уничтожить тех, кто становился ему поперек дороги. Таким образом, между министрами султана образовались две партии, которые при всяком удобном случае старались вредить одна другой, в особенности же сильна была эта вражда между двумя визирями: Рашидом-пашой и Мустафой-пашой.

– Ты говорил, что это всем известная тайна, – обратился султан к Рашиду-паше, – что Мустафа-паша находится в близких отношениях с принцами и принцессами, но имеют ли эти связи какую-нибудь серьезную цель?

– Я не знаю этого, ваше величество, – уклончиво отвечал Рашид-паша.

– Когда мои министры начинают усиленно заниматься моими родственниками, то это всегда имеет какую-нибудь особенную цель, которая должна возбуждать недоверие, – мрачно заметил султан.

– Ваше величество, с вашей обычной мудростью вы проникнете в их планы, если такие действительно существуют, – продолжал Рашид-паша, тогда как в это же самое время в комнате появилась высокая фигура Мустафа-паши, который остановился на несколько мгновений, пристально глядя на стоявшего около султана Рашида, но не будучи замечен последним. – Мустафа-паша, без сомнения, глубоко предан престолу вашего величества, к тому же ваше величество имеет в Рашиде-паше верного и неустанного слугу и стража вашего спокойствия.

Казалось, что султану уже сильно надоели постоянные распри и подозрения среди его приближенных, по крайней мере, это можно было заключить по выражению его лица. Между тем Мустафа-паша услышал свое имя, и в его глазах сверкнула непримиримая ненависть, когда он взглянул на Рашида.

– Твоя судьба уже решена, – прошептал он, подходя между тем к султану с низким поклоном.

– Я пришел донести вашему величеству, что все уже приготовлено к церемонии и все сановники собрались в тронной зале! – сказал Мустафа.

Султан поднялся с подушек. По его утомленному лицу видно было, что предстоящее празднество для него тягостно. Сопровождаемый обоими министрами и целой толпой адъютантов в праздничной форме, султан прошел через длинную анфиладу комнат до тронной залы, которая была украшена золотом и отделана в мавританском стиле. Здесь султана ожидал шейх-уль-ислам в сопровождении большой свиты и остальные визири и другие сановники вместе с великим визирем, внешне маленьким и незначительным, но, в сущности, энергичным и умным Али-пашой, чтобы сопровождать своего повелителя в мечеть. Все были одеты по-турецки в соответствующие чину и званию костюмы. Это было многочисленное и блестящее собрание. Роскошные турецкие костюмы как бы напоминали о прежнем могуществе полумесяца.

Когда султан вошел в зал, шейх-уль-ислам подошел к нему и сказал, что священная мечеть, где хранится плащ пророка, ожидает его, после чего все шествие тронулось в путь.

Мансур-эфенди, окруженный своими муллами и кади, открывал шествие. За ними шел султан, над которым черные слуги несли балдахин. Вслед за султаном шли его адъютанты и Магомет-бей, начальник телохранителей султана. Затем следовали генералы в блестящих мундирах, принадлежавшие к свите султана. Великий визирь шел окруженный министрами и верховными советниками, а за ними тянулся длинный хвост дворцовых имамов и различных придворных чинов.

Мечеть сераля находилась в восьмиугольном здании, которое вообще не пользовалось расположением султана, и он бывал тут только в торжественные дни. Любимым же его местопребыванием, как мы увидим впоследствии, был стоящий на берегу Босфора увеселительный дворец Беглербег.

При входе в священную мечеть на карауле стояли двое солдат султанской гвардии, двое капиджи-баши: Сади и поступивший вместе с ним Гассан.

Когда шествие приблизилось, они подняли сабли. Шейх-уль-ислам открыл двери священной мечети, и султан вместе со свитой вошел в нее. Ни один христианин никогда не проникал в эту мечеть, и даже не все правоверные мусульмане могли входить в нее, строго охраняемую день и ночь.

По случаю праздника были выставлены священные предметы: священное знамя – санджак-шериф, плащ Магомета, борода пророка, которая после его смерти была сбрита его любимым цирюльником Селиманом, потом один из четырех зубов Магомета, которые были выбиты в ужасной битве при Бедре, когда на стороне Магомета сражался архангел Гавриил во главе трех тысяч других небесных воинов, и, наконец, отпечаток ступни пророка на четырехугольном известковом камне. Эти священные предметы хранились в серебряной с драгоценными камнями шкатулке. Она стояла как раз посередине мечети на возвышении, покрытом богатыми украшениями. Над возвышением висели золотые лампы и страусиные яйца. Около открытой шкатулки стояли два массивных серебряных подсвечника. Пол мечети был покрыт дорогими коврами. Внутри свет от лампы боролся с дневным светом, проникавшим в окна купола.

В нише, с противоположной стороны, стоял диван для султана. Входная дверь была закрыта красной материей, покрытой высказываниями из Корана, вышитыми золотом. В эту минуту шейх-уль-ислам стоял у шкатулки со священными предметами и казался повелителем, глядевшим с нескрываемым удовольствием, как султан и его свита смиренно подходили к святыне и почтительно склонялись перед нею. Затем последовала общая молитва. Когда молитва была окончена, султан, утомленный празднеством, возвратился в нишу, чтобы несколько мгновений посидеть на диване. К нему поспешно подошел Рашид-паша с изменившимся лицом; казалось, он хотел сообщить нечто особенно важное, иначе он не осмелился бы беспокоить в такую минуту его величество.

– Ваше величество в опасности, – прошептал Рашид-паша, обращаясь к султану. – Возникло что-то вроде заговора, и я боюсь самого ужасного!

– Отчего ты пришел к этому убеждению? – спросил султан.

– Мне показалось, что караульные ненадежны. Ваше величество простит меня, если я зашел слишком далеко в своем усердии.

Это новое донесение Рашида-паши, казалось, очень неприятно подействовало на султана, и можно было заметить, что он обвинял не того, кто передал его. Он встал и, ни слова не ответив визирю, пошел вон из ниши.

В это мгновение Магомет-бей повернулся к стоявшему у дверей Сади, чтобы передать ему тайное приказание. Но неожиданное появление султана, казалось, помешало исполнению его намерения.

Султан вышел из мечети и, проходя мимо Сади, обернулся к нему.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Сади, ваше величество, – отвечал молодой лейб-гвардеец.

– Иди вперед и убей всякого, кто стал бы тебе поперек дороги! – приказал султан.

Сади пошел перед султаном, держа саблю наготове, визири последовали за ним, тогда как шейх-уль-ислам и его свита еще остались в мечети. Твердыми шагами шел вперед Сади, вполне сознавая всю важность своего положения и внимательно осматриваясь по сторонам, стараясь заметить малейшую опасность и готовясь защищать своего повелителя. Абдул-Азис с удовольствием глядел на молодого отважного солдата, с таким мужественным видом шедшего впереди. Увидев, что султан так быстро оставил мечеть, вся свита бросилась вслед за ним, торопясь догнать и присоединиться к шествию.

Саркастическая едва заметная улыбка мелькнула на губах шейх-уль-ислама, когда он взглядом провожал султана и его свиту. Затем он сделал таинственный знак Магомет-бею.

Султан дошел до своих покоев, не встретив ничего, что могло бы оправдать предостережение Рашида-паши, затем Абдул-Азис сейчас же вышел во внутренний двор сераля, решив отсюда отправиться на берег Босфора, и сел в ожидавшую его лодку, чтобы ехать в свой любимый дворец Беглербег. Сади дошел до берега. По знаку султана он вошел в лодку и стал на часах у входа в павильон для султана, решив пропустить врага повелителя только через свой труп.

Когда султан благополучно доехал до чудесного сада, окружавшего его любимый дворец, Сади также оставил лодку и, держа саблю наголо, снова пошел впереди султана, над которым слуги несли балдахин. Войдя во дворец, Сади упал на колени и опустил вниз острие сабли, так как султан подошел к нему.

– Жди здесь моих дальнейших приказаний! – сказал ему Абдул-Азис и начал подниматься по покрытой ковром лестнице.

Не прошло и четверти часа, как появился чиновник и потребовал того лейб-гвардейца, который провожал султана из сераля. Сади должен был сказать свое имя, тогда чиновник вписал его в бумагу, которую принес с собою, и дал ее Сади. Когда последний развернул свиток, то увидал, что это указ, назначающий его подпоручиком капиджи-баши…

В то время как в летнем дворце султана происходила эта сцена, наполнившая радостью сердце Сади, в серале, во дворе, при наступавшей вечерней темноте происходила другая, мрачная, сцена, какие, впрочем, не редкость в Константинополе, как мы сами убедимся в этом впоследствии. После окончания праздничной процессии визири собрались на совет и по окончании его оставили сераль, чтобы сесть в ожидавшие их экипажи и ехать в свои роскошные конаки, как называются в Турции богатые частные дома.

Один из последних визирей, оставлявших дворец, был Рашид-паша, который один шел через внутренний двор, так как его сотоварищи все более и более отдалялись от него. Когда Рашид-паша дошел до главного выхода, который состоял из павильона с восемью окнами над воротами, ему послышалось, что сзади чей-то голос позвал его по имени. Он обернулся, и ему показалось, что он видит сзади себя во дворе человека в разорванном кафтане с зеленым арабским платком на голове, под которым что-то блестело, как золото. Рашид-паша не обратил внимания на это странное явление и вышел в ворота. В это же самое мгновение, прежде чем Рашид-паша успел дойти до своей кареты, на него бросились с обеих сторон двое капиджи-баши. Ни малейшего крика, стона или шума борьбы не было слышно… Рашид-паша был убит.

Когда на следующий день султану донесли о неожиданной смерти Рашида-паши, то Абдул-Азис не выразил ни малейшего сожаления о кончине любимого визиря, напротив, казалось, что султан даже доволен, что так неожиданно освободился от него.

VIII. Султанша Валиде

Мать султана Абдул-Азиса султанша Валиде занимала часть сераля и пользовалась всяким случаем, чтобы приобрести влияние на дела и на своего сына. Она заботилась о том, чтобы султан постоянно находил новые для себя развлечения и наполняла его гарем красивыми наложницами. Она щедро раздавала придворным многочисленные подарки. Султанша преследовала в своей жизни две цели: властвовать над сыном и притеснять будущих наследников престола. Этим двум целям она жертвовала всем, и никакие средства не пугали ее, если дело касалось успеха ее планов.

Невольница по происхождению, она благодаря счастью и твердости характера достигла своего влиятельного положения. Отец Абдул-Азиса сделал ее своей законной женой, и тогда-то она решилась еще более усилить свое могущество. Когда султан, ее супруг, умер и на престол вступил его сын Абдул-Меджид, она сделалась султаншей-матерью, или, иначе, султаншей Валиде. Абдул-Меджид умер рано, и престол наследовал Абдул-Азис. Она осталась по-прежнему султаншей Валиде, только власть ее еще более увеличилась, и началось ее настоящее царствование.

Величественная наружность султанши Валиде не выдавала ни ее лет, ни ее происхождения, на которое указывала только ее любовь к ярким цветам и роскошным костюмам. У нее были резкие, почти мужские черты лица, и не только наружность, но также и голос выдавали силу ее характера и суровость, граничившую с жестокостью. У себя в покоях султанша Валиде постоянно ходила с открытым лицом, но тщательно закрывала голову, чтобы скрыть, что ее волосы совершенно поседели.

Через несколько дней после убийства Рашида-паши султанша сидела в своей любимой комнате, обитой малиновым бархатом, слушая рассказы горничных-надсмотрщиц о том, как принял султан приготовленные для него в гареме сюрпризы. Улыбка удовольствия появлялась на ее лице всякий раз, когда она слышала, что султан, ее сын, смеялся или вообще был доволен. Вечер уже наступил, и невольницы начали зажигать стенные лампы, закрытые матовыми шарами. Тогда в комнату вошла прислужница и доложила султанше, что пришла гадалка Кадиджа и ожидает ее в приемной, говоря, что у нее есть для султанши Валиде важное тайное известие.

Султанша Валиде хорошо знала гадалку из Галаты, которая не раз предсказывала ей будущее и еще ранее предсказала султанше, что она достигнет высшей степени могущества. Воспоминание об этом предсказании, а также убеждение, что гадалку можно использовать для чего угодно, заставили султаншу приблизить к себе старую цыганку. Это также была одна из черт ее характера – охотно заводить сношения с людьми низшего класса.

Султанша приказала ввести цыганку. Вскоре в комнату вошла женщина, удрученная старостью или болезнью, одетая в широкое красное платье, закрытая серым покрывалом. На ногах у нее было нечто вроде сандалий, а в руках была палка, на которую цыганка опиралась. Она вошла так уверенно, что видно было: она не в первый раз в серале. Цыганка откинула назад старое покрывало и открыла лицо, на котором, несмотря на морщины, еще видны были следы редкой красоты.

Кадиджа опустилась на колени перед султаншей и склонила голову почти до самого ковра.

– Встань, Кадиджа, – приказала султанша, – и скажи, что привело тебя сюда.

– Одно важное, страшно важное известие, могущественная султанша! – вскричала Кадиджа. – Еще никогда я не приносила тебе такого важного известия! Оно так важно и требует такой тайны, что ни одно человеческое ухо, кроме твоего, не должно услышать моего известия. Вышли твоих женщин и окажи мне милость, выслушав меня наедине.

Султанша сделала знак прислужницам оставить комнату и отпустила также гаремных надсмотрщиц.

– Мы одни, Кадиджа, что ты хочешь мне сказать? – обратилась султанша Валиде к цыганке, которая продолжала стоять на коленях у входа. Цыганка поспешно встала и торопливо подошла к султанше. Подойдя к ней ближе, она снова опустилась на колени.

– Он найден! – вскричала она глухим голосом. – Я открыла, где он, могущественная султанша! Я передаю его в твои руки, и ты сможешь повелеть сделать с ним, что тебе будет угодно.

– О ком ты говоришь, Кадиджа? – спросила султанша Валиде.

– Твое желание справедливо и благоразумно, ты не хочешь, чтобы принцы твоего дома имели сыновей, – продолжала цыганка, – так было уже и прежде. Великий Осман требовал этого. Ты разыскиваешь убежище принца Саладина. Когда в последний раз ты спрашивала меня об этом, я не могла дать тебе никаких сведений! Теперь же я пришла сказать тебе, где он.

– Ты знаешь, где он скрывается?

– Эта тайна открыта с помощью моего искусства! Не сомневайся в моем могуществе, повелительница, я принесла тебе новое доказательство этого. Радуйся и благодари Аллаха и его пророка! Я принесла тебе известие, в каком месте можешь ты найти столь давно преследуемого и разыскиваемого тобой принца.

Это неожиданное известие, казалось, действительно произвело на султаншу Валиде большое впечатление, хотя она и не хотела показать этого.

– Говори, где это таинственное место, – приказала она, – до сих пор я никак не могла узнать это.

Старая цыганка сделала таинственную и значительную мину.

– Да, я знаю, – прошептала она, – тебе никак не удавалось найти маленького принца, потому что он хорошо спрятан! Никто бы не стал его искать там, где он живет! Но от старой Кадиджи ничто не скроется. Пройдя мечеть Рашида-паши, на правой стороне дороги можно увидеть уединенный дом, скрытый среди лимонных и апельсиновых деревьев, жасминов и пальм от нескромных взглядов. В этом доме живет старый слуга покойного султана и вместе с ним маленький принц. Сад так велик, что принц может ездить в нем верхом и играть, не будучи замечен с улицы.

– И ты точно знаешь, что этот ребенок – принц Саладин? – спросила султанша Валиде.

– Не сомневайся, повелительница, я отвечаю жизнью, что это принц. Я передаю его в твою власть. Пусть над ним исполнится закон твоего дома, ведь всем сыновьям принцев угрожает смерть! Покрывало сорвано с тайны, и Кадиджа снова доказала тебе свою верность и преданность.

– Как зовут этого слугу моего покойного сына?

– Его зовут Корасанди, он араб по происхождению!

– Как могла узнать ты эту тайну? – спросила султанша. Гадалка засмеялась.

– Радуйся, повелительница, что я нашла тебе маленького принца.

– Я хочу знать, как открыла ты место!

– Ты приказываешь, и Кадиджа повинуется! У меня есть дитя, дочь, по прозвищу Сирра; она умна и хитра, как шакал! Ты помнишь, что прежде маленький принц жил у старого Альманзора в Скутари, я караулила его дочь последние дни, и она отправилась вместе с Сиррой к названному мною дому, потому что они знали, где принц. Я пошла следом за ними и нашла наконец объяснение тайны, затем поспешила сюда, чтобы передать тебе то, что сама узнала.

Султанша Валиде встала и подошла к письменному столу, стоявшему в этой комнате. Открыв один из ящиков, она вынула кожаный кошелек с золотом и бросила его цыганке.

– Вот тебе плата за твое известие, – гордо сказала султанша. – Заметил ли тебя кто-нибудь при выходе из дома?

– Нет, повелительница, меня никто не видел, – отвечала Кадиджа, целуя конец платья султанши. – Благодарю тебя за великодушный подарок. У твоей рабы Кадиджи только и есть одно желание – быть достойной твоих милостей.

Султанша поспешно вышла из комнаты и приказала своей верной прислужнице, чтобы цыганку задержали еще на некоторое время и накормили и напоили. Затем приказала позвать офицера, бывшего в этот день дежурным по караулу во дворце.

Через несколько мгновений в комнату вошел Зора-бей. Он почтительно поклонился султанше, которая опустила покрывало на лицо. Молодой офицер знал могущество стоявшей перед ним величественной женщины. Он знал, что ее приказания также важны, как приказания султана.

Несколько мгновений султанша пристально глядела на молодого офицера. Зора-бей, не мигнув, выдержал этот взгляд.

– Твое имя? – спросила султанша.

– Зора-бей, ваше величество.

– Как давно ты служишь?

– Уже год.

– За что ты получил звание бея?

– За поездку курьером в Каир.

Султанша помолчала с минуту. Казалось, она думала о том, можно ли довериться этому молодому офицеру и дать ему важное поручение.

– Знаешь ли ты мечеть Рашида в предместье? – спросила она наконец.

– Не знаю, но найду ее, ваше величество!

– Позади этой мечети, по правой стороне дороги, стоит скрытый за деревьями дом Корасанди, бывшего слуги султана. Передай ему приказание прийти сюда, если застанешь его дома. Если же его нет, то войди в дом и найди там восьмилетнего мальчика. Корасанди скрывает его в своем доме. Возьми этого ребенка и без шума приведи сюда, я сама решу его дальнейшую судьбу.

Зора-бей поклонился в знак того, что исполнит приказание.

– Если же ты в течение ночи не приведешь сюда мальчика, то я буду думать, что с ним случилось несчастье, – продолжала султанша, – если же он будет жив и в твоих руках, то во что бы то ни стало приведи его сюда.

– Приказание вашего величества будет исполнено!

– Поступая таким образом, ты поможешь исполнению священного закона. Молчи и действуй!

Молодой офицер снова поклонился и оставил комнату. Затем он сейчас же пошел во дворцовый двор, а оттуда на берег, где постоянно стояли несколько султанских лодок. Зора-бей сел в одну из них и велел гребцу-матросу везти себя в предместье Рашида, которое было на противоположном берегу Золотого Рога. Около этого предместья обыкновенно стоит на якоре большая часть турецкого флота.

Было уже поздно, когда лодка отъехала от сераля и как стрела пустилась вперед по гладкой поверхности воды, в которой отражалась луна.

По прошествии получаса лодка подъехала к берегу предместья. Зора-бей вышел из нее и приказал матросу возвратиться обратно в сераль, так как не думал возвращаться через залив. Затем он остановил одного старого турка и просил его указать дорогу к мечети Рашида-паши. Улицы предместья были еще достаточно оживленны, так как в этой местности вообще много таверн, кофеен и мест, где курят опиум, в которых посетители остаются очень поздно, иногда даже до утра.

Мимо мечети шла довольно уединенная улица, окруженная садами и ведшая к греческому кварталу. Зора-бей пошел по этой улице и, увидев проезжавший наемный экипаж, позвал кучера.

– Знаешь ты это предместье? – спросил Зора-бей.

– Да, я здесь живу.

– Нет ли здесь поблизости дома, принадлежащего бывшему слуге султана Корасанди?

– Да, господин, ты стоишь как раз у самого дома Корасанди, только он окружен садом, но если ты пришел, чтобы видеть старого Корасанди, то ты напрасно прошелся! Я видел, как он ушел из дому.

– Хорошо, благодарю тебя! – сказал Зора-бей.

Кучер поехал дальше, а молодой офицер подошел к воротам сада. Они были не заперты на ключ. Зора-бей вошел в темный сад и снова затворил за собой ворота. Пройдя несколько шагов, Зора-бей заметил перед собой свет; он стал осторожно подвигаться по направлению к нему, держась в тени деревьев, и подошел к небольшому дому. В одном из окон дома мелькал тот свет, на который шел Зора-бей. Он подошел к этому окну, закрытому ставней, и в щель заглянул в комнату. Это была спальня старого Корасанди. Его постель была пуста, но на другой, закрытой пологом, лежал восьмилетний принц Саладин. Невинный ребенок, еще не понимавший всей опасности своего положения, спокойно и сладко спал.

Тогда Зора-бей обошел дом с другой стороны, где была входная дверь. Он еще не знал, есть ли в доме кто-нибудь, кроме ребенка, или нет. Постучавшись тихонько и не получив никакого ответа, он попробовал отворить дверь и увидел, что она, так же как и ворота, была только притворена, но не заперта на ключ. Он вошел в дом и дошел до самых дверей спальни. Эта дверь точно так же отворилась, и Зора-бей очутился в комнате, в которой спал маленький принц.

Подойдя ближе к спящему ребенку, молодой офицер пристально взглянул на него. Затем он быстро схватил спящего Саладина на руки и спрятал под своим плащом.

Раздался испуганный крик неожиданно разбуженного ребенка.

– Молчи, – прошептал Зора-бей, – ни слова более, если тебе дорога жизнь.

– Пощади меня, куда ты меня несешь? Кто ты? – испуганным голосом спрашивал мальчик.

– Не спрашивай, ты все узнаешь сам. Не зови на помощь, а то умрешь!

Маленький принц, сердце которого сильно билось, начал тихонько плакать. Зора-бей вышел с ним из спальни. Он нес ребенка на руках под плащом, крепко прижимая к своей груди. В саду, казалось, никого не было, по крайней мере молодому человеку никто не встретился. Он вышел беспрепятственно на улицу со своей ношей, едва заметной под плащом, и скоро исчез из виду.

IX. Таинственный защитник

В эту же самую ночь, несколькими часами позже, к Скутари подъезжала лодка, управляемая молодым лейб-гвардейцем. Внизу, на дне лодки, лежало что-то, покрытое плащом молодого офицера. Подъехав к фольверку, молодой человек оглянулся кругом, и тогда можно было узнать его лицо. Это был Сади. Оглянувшись вокруг и убедившись, что как на море, так и на берегу все спокойно и пусто, он привязал свой каик. Затем поднял плащ и накинул его себе на плечи. На полу, в люке, лежал без движения маленький принц. Он крепко спал; покачиванье лодки, свежий воздух и усталость победили наконец испуг и страх, но слезы еще блестели на его щеках и ресницах.

Сади наклонился к принцу и, казалось, ему было жаль будить ребенка, но это было необходимо. Когда Сади слегка дотронулся до его руки, мальчик сейчас же проснулся и с испугом стал глядеть вокруг своими большими глазами.

– Где Корасанди? – спросил он испуганным голосом. – Я хочу к нему! Кто ты? Я тебя не знаю! – И целый поток слез сопровождал эти слова.

– Будь покоен, мой милый, – прошептал Сади, беря ребенка на руки и пряча его под плащ, – тебе не сделают ничего дурного.

– Где я? Куда ты меня несешь?

– В место, где ты будешь в безопасности, Саладин!

– Я хочу назад к Корасанди! – плакал ребенок, еще не совсем придя в себя после сна, и плач его делался все громче.

– Не плачь, Саладин, чтобы тебя кто-нибудь не услыхал, – старался Сади успокоить ребенка. – Ты не можешь вернуться к Корасанди! Но не бойся меня, милый мой, я с тобой для того, чтобы защитить тебя.

Несколько мгновений Сади стоял в нерешительности, не зная, что делать с ребенком, которого час тому назад ему передал Зора-бей, а сам снова отправился в сераль. Вдруг Сади осенила счастливая мысль. Веселая улыбка мелькнула у него на лице.

– Будь покоен, мой милый, я сведу тебя в такое место, где я и сам с удовольствием бы остался, за тобою будут ухаживать прелестные ручки, – прошептал Сади маленькому принцу, затем крепко прижал его к себе и выскочил из лодки.

Широкий плащ Сади совершенно скрывал его живую ношу. Маленький принц продолжал плакать, потому что его ничуть не успокоили слова Сади.

Было уже далеко за полночь, когда молодой капиджи-баши вошел в лабиринт узких улиц Скутари. В кофейнях еще мерцал огонь, и перед дверьми еще сидели турки и курили, но Сади, никем не замеченный, дошел до улицы, на которой стоял дом Альманзора, который Реция избрала себе убежищем. Сади знал это, потому что искал и нашел красавицу турчанку, но ему не удавалось еще переговорить с девушкой.

Дойдя до мрачного старого дома, Сади постучал в ворота и с беспокойством поглядел кругом, так как боялся любопытства соседей, но соседи крепко спали – никто нигде не показался. Сади постучал немного громче. Вслед за этим стуком во дворе послышались легкие шаги. Сердце Сади забилось сильнее – это были шаги Реции, он сейчас же узнал ее походку. Реция услышала стук и спешила к двери, думая, что, может быть, это возвратился отец, так как она ни за что не хотела поверить в его смерть. Она наскоро оделась и закуталась в покрывало.

– Кто стучит? – спросила она. – О, не ты ли это, отец? Говори!

– Ты ошибаешься, дорогая Реция, я не отец твой, – отвечал Сади.

– Я узнаю твой голос, – сказала после недолгого молчания девушка. – Ты – Сади.

– Открой, прошу тебя!

– Зачем пришел ты сюда в такое время?

– Я принес сокровище, которое хочу вверить твоему попечению, впусти меня, не бойся, я люблю тебя от всей души, ты царица моего сердца!

– Ты принес сокровище?

– Открой, тогда ты все узнаешь. Впусти к себе Сади и выслушай его. Никому, кроме тебя, не могу доверить я моего сокровища.

Реция больше не колебалась. Дрожащей рукой отодвинула она задвижку. Разве перед нею стоял не тот самый человек, который спас ее от ужасного Лаццаро? Разве сама она не желала видеть его? Теперь он был перед нею, ее горячее желание исполнилось!

Сади вошел во двор и снова запер за собой дверь, затем протянул руку Реции. Девушка принесла с собою маленькую лампу, и свет ее осветил украшенный шнурами мундир гвардейской стражи сераля. В ее глазах невольно выразилось изумление при виде того, что Сади так быстро достиг такого почетного положения. Но ее мысли были прерваны всхлипываниями маленького принца. Реция вопросительно взглянула на Сади.

– Ты должна все знать, – сказал Сади, – но отойдем подальше от ворот, чтобы нас не могли подслушать.

– В таком случае пойдем, – сказала девушка и пошла вперед, к тому месту двора, где бил фонтан.

Тогда Сади распахнул плащ и опустил на землю маленького принца. В первую минуту Реция была так удивлена, что не знала, что сказать, но потом вдруг она опустилась на колени и крепко прижала к груди ребенка. Саладин точно так же с радостным криком бросился ей на грудь. Казалось, что они давно знали друг друга.

– Дорогой Саладин! – вскричала Реция, тогда как малыш с любовью прижимался к ее груди. – Я опять тебя вижу! Ты со мной!

Это была прелестная трогательная сцена. Мальчик плакал и смеялся сквозь слезы, прижавшись к груди девушки, которая нежно обнимала и целовала его. Сади был изумлен, он не мог объяснить себе радости этого свидания. Наконец Реция объяснила все.

– Саладин жил прежде у нас, – сказала она. – Мой отец берег его как зеницу ока. Мы должны были скрывать ребенка, так как ему угрожала таинственная опасность, но однажды ночью Саладин был взят от нас, и с того времени мы с ним не виделись, теперь же ты приводишь его опять ко мне.

– Я хочу остаться у тебя, Реция! О, я так устал, уведи меня в дом! – вскричал маленький принц.

– Я передаю его твоему покровительству, – обратился Сади к девушке. – У тебя он будет скрыт лучше всего. Спрячь его от взоров всех людей, не доверяй никому, отведи его к себе в комнаты и возвратись назад ко мне, потому что я должен объяснить тебе эту тайну.

Реция сделала так, как сказал Сади. Она отвела мальчика к себе в комнаты, где приготовила ему постель и уложила его. Усталый ребенок сейчас же уснул; тогда Реция поспешила выйти во двор, где ее с нетерпением ожидал Сади.

– Ребенка преследуют, – прошептал Сади. – Скрой его хорошенько, иначе он погиб! Зора-бей, мой товарищ, и я, мы готовы защищать маленького принца.

– Это благородно с твоей стороны. Не беспокойся, я с опасностью для жизни также буду защищать принца, – сказала Реция.

– Я знал это! Сам Аллах внушил мне мысль поручить принца тебе, когда я в нерешительности стоял на берегу. Но, Реция, я должен снова видеть тебя. Я буду приходить сюда в ночной тиши. А теперь скажи мне, вспоминала ли ты обо мне?

– О, неужели ты в этом сомневался? – прошептала Реция.

– Ты любишь меня! – вскричал Сади, схватив руку девушки. – Скажи мне одно слово! Ты любишь меня? Ты хочешь быть моей?

– Когда ты далеко от меня, я только и думаю о тебе, – прошептала Реция.

– О, повтори еще раз эти слова, они наполняют мою душу блаженством! Ты будешь моей! Теперь будущее улыбается мне, я буду стараться достичь почестей, чтобы приготовить тебе жизнь, достойную тебя, моя возлюбленная! Ты одна должна быть моей женой, так как вся моя любовь безраздельно принадлежит тебе.

– Ах, если бы я могла сделать тебя таким счастливым, как я того желаю, – сказала Реция дрожащим голосом. – О если бы мой отец Альманзор мог видеть счастье, которым ты даришь меня!

В эту минуту влюбленным послышался легкий шум за стеной, как будто шум шагов, но раздавшийся крик петуха, возвещавший о наступлении утра, заглушил его.

Реция быстро оглянулась кругом.

– Слышишь? – прошептала она. – Наступает утро!

– Я должен оставить тебя, моя возлюбленная Реция. Восходящее солнце заставляет меня бежать от тебя, но я скоро введу тебя в свой дом навсегда. Тогда мы больше не будем разлучаться.

– О, если бы это время наступило скорее!

– Оно недалеко! Скоро я назову тебя своей и тогда отведу тебя в мой маленький домик. А теперь да хранит тебя Аллах, моя дорогая.

Реция проводила Сади до ворот, где они обменялись еще несколькими словами любви, затем Сади поспешно удалился.

Утро уже наступало, когда Реция затворила калитку за своим возлюбленным и вернулась в дом. Прежде всего она посмотрела, спокойно ли спит порученный ее покровительству ребенок, которого она любила от всего сердца, потом она пошла в свою спальню. Но сон бежал от изголовья девушки. Большое счастье, так же как и несчастье, не дает человеку спать. Реция благодарила Аллаха за ниспосланное ей счастье, которое было так велико, что она почти не верила самой себе. Благороднейший и красивейший человек любил ее, и скоро она будет его женой!

Скоро Реция уже снова была на ногах, чтобы позаботиться о маленьком принце и хорошенько спрятать его. Сади привел к ней ребенка! Она уже и прежде любила мальчика, но теперь он стал для нее еще дороже, как залог любви дорогого ей человека, напоминавший о лучшем и счастливейшем дне ее жизни. Что касается маленького Саладина, то, проснувшись, он бросился в объятия Реции, которая нежно отвечала на ласки ребенка.

Вечером, когда уже стемнело, Реция решилась наконец выйти из дома за водой. Водоем находился как раз перед воротами. Подойдя к нему, Реция увидала, что около него стоит много женщин и девушек, пришедших за водою так же, как и она. Она подождала на некотором расстоянии, затем подошла в свою очередь. В ту минуту, когда она хотела идти назад, из темноты показалась какая-то неясная фигура. Реция не могла различить, кто это, только ускорила свои шаги, но, пройдя немного, она невольно обернулась и увидела, что незнакомец приближается к ней. На его голове был зеленый платок, повязанный по-арабски, большая часть головы была закрыта, но на лице ясно видна была золотая маска.

– Реция! – раздался голос Золотой Маски.

Реция низко поклонилась и приложила руку к сильно бьющемуся от страха сердцу, так как вспомнила, что Золотая Маска, по словам всех, приносил несчастье тому, кому являлся, даже тогда, когда хотел помочь.

Золотая Маска назвал ее по имени, значит, он знал ее!

– Я видел, как ты вышла из дома твоего отца, – раздался вблизи от Реции приятный голос Золотой Маски. – Я следовал за тобою к водоему, потому что должен был защищать тебя.

Реция была удивлена.

– Ты любишь Сади, молодого офицера капиджи-баши, – продолжал Золотая Маска. – Он также любит тебя, но он не в состоянии защитить тебя от врагов, посягающих на твою жизнь, так же как и на жизнь принца Саладина, который спрятан у тебя с нынешней ночи.

Откуда Золотая Маска мог знать о любви к ней Сади? Откуда мог он знать, что маленький принц спрятан у нее? Реция была не в состоянии произнести ни слова. Молча слушала она таинственного незнакомца, знавшего все. Но ее удивление еще более усилилось, когда он продолжил:

– В эту минуту, – говорил Золотая Маска, – гадалка Кадиджа уже знает, что ты оставила прежний дом и переселилась сюда. Она ходила около твоего дома и подозревает, что Саладин у тебя. Теперь она идет в развалины дервишей – Кадри, чтобы погубить тебя и мальчика. Она придет сегодня слишком поздно и не достигнет своей цели. Но завтра вечером она может достичь ее, поэтому ты не должна дожидаться здесь завтрашнего утра. Ты должна бежать вместе с принцем.

– Куда же я должна бежать? – спросила Реция дрожащим испуганным голосом.

– Старая Ганифа еще жива, ищи у нее защиты, пока тебе не представится случай оставить Константинополь вместе с принцем. Хотя в настоящую минуту ты думаешь о Сади и боишься, что не увидишься с ним больше.

Реция была поражена. Как мог Золотая Маска проникнуть в самые сокровенные ее мысли?

– Сади найдет тебя, – продолжал таинственный незнакомец и медленно пошел дальше. – Я скажу ему, где ты будешь. Послушайся моего предостережения и не дожидайся утра в доме твоего отца. Беги вместе с Саладином!

Реция в замешательстве пробормотала несколько слов благодарности. Золотая Маска слегка кивнул головой и удалился.

Когда несколько мгновений спустя Реция пришла в себя и наклонилась, чтобы взять кувшин, который опустила на землю, и затем снова оглянулась вокруг, то Золотая Маска уже исчез во мраке.

Никто не знал, откуда появлялся таинственный человек по прозвищу Золотая Маска и куда он исчезал. Его намерения были так же загадочны, как и он сам. Реция в первый раз видела Золотую Маску, о котором в народе ходили такие разноречивые толки и о котором старая Ганифа рассказывала ей столько сказок. Исполненная суеверным страхом, девушка поспешила в дом своего отца, а в ее ушах все еще звучали слова незнакомца, ее неожиданного защитника.

X. Караван паломников в Мекку

Наступил торжественный день ежегодного отправления каравана правоверных мусульман в Мекку, на родину Магомета, где каждый турок считает долгом побывать хоть раз в жизни. По случаю отправления этого каравана в турецкой части Константинополя царило сильное оживление. Путешествие в Мекку – одна из главных обязанностей каждого мусульманина, и прежние калифы совершали это путешествие ежегодно. Но в настоящее время султаны, боясь за свое здоровье, которое могло бы пострадать от такого дальнего пути, только посылают в Мекку драгоценные подарки, а сами ограничиваются тем, что смотрят из окна дворца, как караван отправляется в путь.

Уже рано утром все улицы Стамбула оживились. Богатые и бедные, женщины и старики, юноши и дети, девушки и дряхлые старухи – все спешили присоединиться к шествию и посмотреть на его отправление. Окна и крыши домов на тех улицах, по которым должен был проходить караван, были усеяны зрителями, там и сям развевались зеленые знамена, и на всем пути стояли кавасы, чтобы наблюдать за порядком. Кофейни и гостиницы были переполнены правоверными, которые пришли издалека, а улицы кишели нищими, дервишами, оборванными бродягами и чужестранцами.

Уже за несколько дней начали стекаться в Константинополь паломники. Впрочем, большая часть народа, с утра наполнявшего улицы, состояла из любопытных зрителей, которые искали удобного места, откуда они лучше могли бы увидеть шествие каравана. Солдаты и полицейские с трудом удерживали любопытных, чтобы сохранить свободной середину улицы для прохода караванов. В числе зрителей стояла одна старуха в грязном покрывале и красном широком плаще, около которой стоял Лаццаро, доверенный слуга принцессы Рошаны, очевидно, пришедший не из одного любопытства, но имевший еще и другую цель.

Лаццаро был молодым человеком лет двадцати с резкими, неприятными чертами лица. На нем была надета темная бархатная куртка и красная феска. На лице его заметны были следы всевозможных излишеств, в особенности курения опиума. Но замечательнее всего в нем были его беспокойные глаза, производившие странное впечатление на всякого, кто встречался с его взглядом.

Грек вместе с описанной нами старухой стоял на ступенях подъезда одного дома, так что мог видеть всю площадь. Караван должен был скоро появиться. Все взоры были устремлены в ту сторону, откуда он должен был показаться.

– Ты говоришь, что она спряталась у старой служанки Ганифы? – спросил грек.

– Со вчерашнего вечера она снова исчезла оттуда, – отвечала старуха. – Я была вчера в развалинах у дервишей, но не нашла там могущественного шейх-уль-ислама.

– Ты думаешь, что у Реции, дочери Альманзора, жил мальчик?

– Я видела его.

– И ты полагаешь, что это не кто иной, как принц Саладин?

– Неужели ты думаешь иначе, Лаццаро? – спросила старуха. – Старый Корасанди был приведен к султанше Валиде, где его расспрашивали, куда он дел принца, потому что посланный за ним офицер не нашел ребенка, но старик объявил, что принца украли, пока он был в кофейне, и, несмотря на угрозы и даже мучения, продолжает повторять то же самое.

– Как случилось, что ты нашла дочь Альманзора у старой Ганифы?

– Сирра, должно быть, знала об этом. На днях, вечером, она тихонько ушла из дома. Я увидела это случайно, неожиданно проснувшись. Очень может быть, что она каждую ночь уходила таким образом. Я поспешно вышла из дома и успела увидеть, как она села на берегу в каик. Я последовала за ней, так что она не заметила меня, и я увидела, что Сирра вошла в дом старой Ганифы. Я стала наблюдать за домом и вчера утром увидела во дворе Рецию, которая вела за руку восьмилетнего мальчика.

– Черт возьми! Это недурная находка! – прошептал Лаццаро.

– Да, милый мой, особенно если этот мальчик принц. О, если бы я вчера видела шейх-уль-ислама! А теперь опять все пропало. Она убежала, потому что, вероятно, заметила что-нибудь и, вероятно, нашла теперь себе другое убежище.

Лаццаро молчал и задумчиво глядел вперед. Казалось, что у него в голове созрел какой-то план, которого не должна была знать старуха гадалка.

– Ты тоже метишь на прекрасную Рецию, – продолжала гадалка с едва заметной улыбкой, – она тебя околдовала, Лаццаро, не так ли? Но она смотрит выше; она думает, что происходит от великого калифа и считает себя важнее всех других правоверных. Не думай больше об этом, мой милый, ей тебя не надо. Я думаю, что ее очаровал какой-нибудь гвардеец или баши из сераля, а в таком случае тебе тут нечего делать.

Грек побледнел, услышав эти слова.

Вдруг на улице послышался сильный шум, который, казалось, быстро приближался.

– Идут, идут! – кричала нетерпеливая толпа, приветствуя громкими криками долго ожидаемое бесконечное шествие.

Впереди, чтобы очищать дорогу каравану, ехал отряд турецкой кавалерии в пестрых мундирах, за ними следовал эмир и другие последователи пророка в новых зеленых одеждах и зеленых же, расшитых золотом чалмах. Все были верхом на великолепных лошадях. Позади них ехали эфендасии всех частей города, Стамбула, Галаты и Перы, губернаторы Румелии и Анатолии и муллы. Затем следовали султанские чиновники в зеленых и синих, расшитых золотом и серебром мундирах. Одни из них несли серебряные, украшенные янтарем бунчуки, тогда как другие пели хвалебные гимны, время от времени прерываемые криками толпы: «Аллах! Аллах!»

Шейх-уль-ислам, окруженный своими приближенными, с довольным видом смотрел на паломников и провожавшую их шумную, разодетую по-праздничному толпу.

Потом ехали многочисленные важные сановники, везшие в Мекку собственноручное письмо султана, которое лежало в богато украшенном ящике. Затем следовали два священных верблюда, игравших главную роль в церемонии. Эти животные не должны никого везти и происходят, по преданию, от того верблюда, на котором ехал пророк во время своего бегства. Первый верблюд был великолепно украшен. Сбруя из зеленой кожи была осыпана драгоценными камнями, шея и хвост – обвешаны амулетами, на голове качался пучок страусовых перьев. Он нес на спине украшенный золотом и перьями ящик, заключающий в себе священное покрывало, которое султан назначил в подарок храму в Мекке. На другом верблюде было только седло, сделанное наподобие того, на котором некогда сидел Магомет. Оно, так же как и вся сбруя, было из зеленого, вышитого серебром бархата.

За верблюдами ехал начальник каравана в сопровождении своих помощников – кавасов. Дикая оглушающая музыка и толпы оборванных дервишей возвестили о приближении паломников. Опираясь на длинные дорожные палки, с криками «Аллах! Аллах!» шли паломники, принадлежавшие по большей части к низшим классам населения столицы. За ними шел отряд пехоты и семь мулов, нагруженных дарами для храма. Второй оркестр и вторая толпа паломников заключали шествие. С берега раздавались пушечные выстрелы, возвещавшие об отправлении каравана.

В числе паломников была одна турчанка. Боязливо шла она в толпе, закрыв лицо покрывалом и оглядываясь по сторонам, как бы отыскивая что-то взглядом. Она вела за руку маленького мальчика, едва, казалось, достигшего восьми лет, все внимание которого было поглощено окружавшей его пестрой толпой.

Вдруг турчанка вздрогнула. Она была у того места, где Лаццаро и гадалка смотрели на шествие паломников. Схватив поспешно ребенка, она попыталась спрятаться в толпе. Но гадалка ее увидела.

– Смотри же, – сказала Кадиджа вполголоса, обращаясь к Лаццаро, – смотри же, это она, она хочет бежать. Принц тоже тут.

– Реция и принц Саладин! Да, это они, она хочет скрыться; но что ты можешь предпринять? Она в безопасности среди паломников. Ты можешь только спокойно смотреть, как она проходит мимо тебя.

– Нет, нет! – вскричала в бешенстве Кадиджа, бросаясь в толпу паломников. – Я знаю кое-что! Они такие же паломники, как и я!

В то время как старая Кадиджа пробивала себе дорогу среди паломников, грек тоже старался продвинуться вперед, чтобы не потерять из виду Рецию и Саладина. Когда процессия подошла к берегу, откуда она должна была быть переправлена в Скутари, гадалке удалось добраться до шейх-уль-ислама, сходившего с лошади, чтобы взойти на ожидавший его пароход.

– Выслушай меня, сильнейший из всех шейхов! – вскричала Кадиджа, падая на колени. – В числе отъезжающих скрываются двое, которых ты ищешь и которые хотят бежать из столицы под видом паломников! Еще есть время их задержать. Ты один можешь это сделать!

– Кто ты? – спросил, подходя к ней, шейх-уль-ислам.

– Кадиджа, – отвечала тихо гадалка.

– Кого же ты обвиняешь в оскорблении святости шествия? Кто они?

– Реция, дочь Альманзора, и принц Саладин! – прошептала Кадиджа, стараясь не быть услышанной никем, кроме шейх-уль-ислама. – Не медли, всемогущий Мансур, вся власть теперь в твоих руках! Ты можешь теперь завладеть ими – еще час и будет уже поздно.

При имени Реции глаза Мансура-эфенди блеснули; видно было, что для него слова гадалки имели важное значение.

– Ступай и ищи их между паломниками, – сказал шейх-уль-ислам Кадидже. – Стой тут, на берегу, и смотри; когда ты их увидишь – скажи, и кавасы схватят их.

– Будь благословен, великий шейх! – вскричала гадалка и поспешила встать на возвышение берега, откуда она могла лучше видеть бесконечное шествие паломников. Ее глаза искали Рецию и принца. Без сомнения, грек не потерял их из виду, и это должно было облегчить ее поиски.

Реция и Саладин, пытавшиеся под видом паломников покинуть столицу, конечно, погибли, если Кадидже удастся их увидеть и указать на них кавасам.

XI. Ужасное поручение

Сади был поражен, не найдя Реции и ребенка в том доме в Скутари, где они нашли убежище. Где же она теперь? Уж не пришлось ли ей бежать? Сади никак не мог объяснить себе, что произошло. Все его старания отыскать Рецию были напрасны. Она и принц исчезли бесследно. В первую минуту подозрение закралось в его душу, но он поспешил отогнать от себя эти мысли. Его товарищи, молодой изящный Зора-бей и гордый Гассан, с которыми он коротко сошелся, все более и более выказывали свое удивление в связи с происшедшей с их другом переменой, так что ему невозможно было бы скрыть от них истинную ее причину. Он решил притвориться веселым и откровенным и постараться ревностным исполнением обязанностей на службе отвлечь свои мысли от тяготившего его события.

На другой день после торжественного отправления в Мекку каравана паломников Магомет-бей, начальник султанской гвардии, неожиданно позвал к себе Сади. Когда Сади вошел в большую караульную залу, где его ожидал Магомет-бей, то последний был один и сидел на диване по-турецки, скрестив ноги и куря кальян. Возле дивана стоял небольшой столик.

– У тебя знатная покровительница, и я сам доволен тобой, – начал Магомет-бей. – Ты хороший солдат, и я очень рад, что тебя так скоро произвели. В настоящее время мне представляется случай дать одному из моих подчиненных возможность отличиться, и я подумал о тебе, Сади.

– Это очень великодушно с твоей стороны, достойный Магомет-бей, – сказал Сади. – Скажи, что надо сделать, чтобы получить отличие, о котором ты говоришь? Не восстали ли горные жители и не надо ли потушить пламя восстания? Или…

– Выслушай меня, – перебил Сади Магомет-бей, – я не знаю, какая услуга потребуется от тебя, я знаю только, какова будет награда! Тот, которого я изберу и который блестящим образом исполнит то поручение, которое ему дадут, получит большое повышение по службе. Если это будешь ты, то тебя сделают беем.

– Где должен я получить то поручение, о котором ты говоришь, благородный Магомет-бей? – вскричал с воодушевлением Сади. – Я исполню его, хотя бы мне пришлось бороться с самыми ужасными опасностями, и никогда не забуду твоего великодушия.

– Ты лучше всего можешь доказать мне свою благодарность усердием и повиновением. Что касается поручения, то оно будет передано тебе сегодня же вечером в развалинах Кадри могущественным повелителем нашего полка мудрым Мансуром-эфенди. Садись на коня и спеши в развалины. Шейх-уль-ислам ожидает верного человека, которого я должен был для него выбрать. Прощай, желаю тебе успеха!

– Благодарю тебя, благородный Магомет-бей! – вскричал с восхищением Сади, затем он поспешно вышел из зала и отправился в конюшню, чтобы взять коня.

Сев на коня, он поехал к берегу и взял большую лодку, в которой поместился вместе с конем, и приказал везти себя в Скутари. Начало уже темнеть, когда они отъехали от берега, и Сади велел гребцам поторопиться. Они скоро добрались до противоположного берега. Выйдя на берег, Сади вскочил на коня и поспешил к развалинам дервишей Кадри.

Шейх-уль-ислам и Гамид-кади были уже в развалинах и, сидя в той же комнате, где мы их уже видели раньше, разговаривали о делах.

– Меня занимает один план, одна мысль, – говорил Мансур-эфенди своему задумчивому собеседнику, – это – возможность завладеть принцем Саладином.

– И как могло случиться, что, несмотря на донос гадалки из Галаты, он мог ускользнуть? – спросил Гамид-кади.

– Дочь Альманзора спрятала его! Старая Кадиджа, чему я, впрочем, не верю, говорит, что будто видела ее между паломниками, – отвечал шейх-уль-ислам, – но на берегу, где те садились на корабль, эта женщина напрасно ждала, чтоб указать кавасам на последнюю поросль рода Абассидов! Она, вероятно, заблаговременно успела спрятаться вместе с принцем; слуга принцессы Рошаны также не смог уследить за девушкой в тесноте и давке.

– Значит, всякий след потерян? А между тем та двойная добыча была бы очень важна.

– Нет, не все еще погибло! Если нам удастся овладеть принцем Саладином и воспитать его для наших целей, то будущее будет в наших руках.

В эту минуту разговор был прерван появлением дервиша-привратника, доложившего, что капиджи-баши Сади просит, чтобы его приняли. Мансур-эфенди приказал ввести его и, когда дервиш ушел, обратился к Гамиду-кади.

– Этого молодого человека, – сказал он, – нам присылает Магомет-бей! Теперь я припоминаю, что принцесса Рошана покровительствует ему.

– Можешь ли ты положиться на него? – спросил недоверчивый Гамид-кади.

– Магомету-бею было приказано выбрать самого надежного баши, – успел только ответить Мансур-эфенди, потому что в эту самую минуту дверь отворилась и в комнату вошел Сади.

Сложив руки на груди, он опустился на колени перед могущественным шейх-уль-исламом и его мудрым товарищем.

– Магомет-бей посылает вам свой нижайший поклон.

– Я теперь вспоминаю, что сам султан назначил тебя баши, – обратился Мансур-эфенди к Сади, – и теперь представляется случай получить титул бея! Тебе, кажется, суждено быстро повышаться в чинах, другие должны прослужить годы, прежде чем делаются баши!

– Дай мне случай отличиться, могущественный баба-Мансур, пошли меня сражаться с врагами, я горю желанием доказать, что умею владеть саблей! – отвечал Сади с воодушевлением.

– Этому скоро также представится случай, – сказал Мансур-эфенди, – но сегодня я хочу дать тебе другое, но не менее важное поручение, при исполнении которого ты можешь доказать свое усердие! На одной из боковых улиц, идущих от рынка в Стамбуле, стоит маленький полуразрушенный деревянный домик, принадлежащий старой невольнице Ганифе, она арабского происхождения. Отправься в этот дом. Кроме названной старухи, ты найдешь там молодую девушку и мальчика…

– Как зовут девушку и как зовут мальчика, могущественный баба-Мансур? – спросил с замиранием сердца Сади.

– Девушку зовут Реция, она дочь толкователя Корана Альманзора, имя мальчика Саладин, нам необходимо завладеть обоими, и ты должен сегодня ночью тайно привезти их сюда!

Сади нужна была вся сила его характера, чтобы не выдать себя при этих словах, но он победил ужас, сказав себе, что должен спасти Рецию, так как иначе и она, и принц, попав в эти мрачные развалины, могут навсегда исчезнуть в них.

– Я понимаю твое молчание, юноша, – продолжал ужасный Мансур-эфенди с ледяным хладнокровием. – Ты ожидал нечто иное и думаешь, что завладеть девушкой и ребенком – не слишком важное поручение, но могу тебя уверить, что оно имеет большое значение, и успешное исполнение его окажет нашему делу громадную услугу. Иди и спеши исполнить данное тебе поручение.

Сади не помнил, как вышел из комнаты, где его принимал Мансур-эфенди, но когда дервиш подвел молодому человеку коня, то решение было уже принято. Он благодарил Аллаха, что поручение не было дано кому-нибудь другому, потому что теперь он мог спасти свою возлюбленную и принца от грозившей им ужасной опасности. Для чего нужна была шейх-уль-исламу Реция, этого Сади не мог объяснить себе, что же касается принца, то нетрудно было догадаться, для чего желали им завладеть.

Между тем ночь уже развернула над Стамбулом свое черное покрывало. Мрачно было на душе одинокого всадника, исполненного заботой о спасении его возлюбленной. Лодка ожидала Сади, чтобы снова отвезти его в сераль. Молодой человек отдал гребцам почти все бывшие с ним деньги, чтобы они везли его скорее; тем не менее было уже около полуночи, когда они доехали до берега. Сади поспешно вскочил на лошадь и погнал ее к рынку.

Доехав, он привязал лошадь к решетке и углубился в грязный и темный переулок, в котором стоял дом старой Ганифы. Вокруг было тихо и пусто. Двери домов были заперты, ни в одном окне не светился огонь. Сади поспешно подошел к двери одного бедного дома и постучал. В ту же минуту в доме послышалось движение и отворилось окно, в котором показалась голова женщины, закрытая большим покрывалом. Это была Ганифа.

– Отвори! – сказал Сади.

– Кто ты и что тебе надо от меня ночью, бей? – спросила Ганифа.

– Ты все узнаешь, открой скорее, а не то Реция погибла! – сказал Сади, чтобы придать большее значение своим словам.

– Реция? Что с нею? – вскричала бывшая служанка Реции.

– Я хочу спасти ее! Отвори! Нельзя терять ни минуты!

– Она ушла, ее нет больше у меня, юноша, она ушла вчера с паломниками.

– А мальчик?

– Реция, гордость и счастье Альманзора, взяла с собою ребенка, оба они ушли от меня.

– Если ты говоришь правду, то завтра Реция погибла!

– Аллах свидетель, – вскричала старуха, – что я говорю правду, благородный бей, она ушла, и с нею вместе мальчик; оба они ушли от меня, и я не знаю, где они теперь, но скажи мне, не Сади ли ты, о котором мне говорила Реция?

– Да, я Сади.

– О, какое горе, что ты пришел поздно! Она все рассказала мне про вашу любовь. Она хотела видеть тебя еще раз, о, она только и думает о тебе!

– Куда она хотела отправиться с паломниками? – спросил Сади.

– Она хотела только выбраться из города, чтобы отвести в безопасное место маленького принца; она хотела все тебе рассказать и проститься с тобою, но ты пришел слишком поздно.

Опасность, которой подвергалась Реция в доме старой Ганифы, нисколько не уменьшалась с уходом девушки из дома старухи. Где бы ни была она, могущественные представители мусульманской религии всюду могли достать ее. Единственное место, где она была бы в безопасности, был дом Сади, в котором никому не пришло бы в голову искать ее.

«Прежде всего надо найти девушку! Пока мне поручено искать Рецию в доме Ганифы, до тех пор никто другой не будет преследовать ее, – думал про себя Сади. – Если же я дам знать, что девушка исчезла из дома старухи, то ее сейчас же снова начнут разыскивать».

Нельзя было терять ни минуты. Сади поклонился старухе и сейчас же пустился в путь, чтобы отыскать след Реции. Он должен был догнать караван, который отправился в путь накануне. Очень может быть, что его возлюбленная находится среди паломников.

Он возвратился обратно на рынок, отвязал коня и хотел уже ехать обратно, как вдруг перед его конем точно из-под земли выросла какая-то фигура. Конь взвился на дыбы от испуга.

– Сади! – раздался глухой голос.

Услышав свое имя, Сади стал пристально всматриваться. Перед ним выросла фигура незнакомца. На голове его был зеленый арабский платок, из-под которого сверкала Золотая Маска.

– Сади, – снова повторил Золотая Маска, чтобы быть услышанным молодым всадником, – ты ищешь Рецию, дочь Альманзора и принца Саладина. Отправься на пристань сераля, там в лодке султана спряталась Реция с маленьким принцем. Но берегись и ты сам, потому что у тебя есть враг, который хочет во что бы то ни стало погубить тебя.

– Итак, я найду Рецию! – вскричал Сади. – Благодарю тебя за это известие; да благословит тебя Аллах!

Лошадь Сади все еще фыркала и дрожала от страха, но Золотая Маска исчез так же быстро, как появился.

Сади пришпорил лошадь и поспешил к тому месту, где должен был найти свою возлюбленную. Между тем ночь уже давно наступила, и весь Стамбул казался погруженным в глубокий сон. На улицах никого не было, кроме множества собак, бегающих ночью в поисках пропитания. Сади приблизился к берегу. Около него стояли лодки, предназначенные для ежедневных нужд султана. Гребцы, которые должны были день и ночь находиться на своих местах, крепко спали, убаюкиваемые равномерным покачиванием лодок. Сади осторожно подошел к ним; ни один не проснулся.

Последний патруль прошел уже давно, да и вообще эта часть берега даже и днем была довольно пустынна, ночью же на ней не было ни души. Около берега стоял целый ряд больших и малых лодок султана, которые очень редко употреблялись в дело. Сади должен был сознаться, что Реция выбрала себе отличное убежище, так как тут она могла пробыть не одну неделю, не будучи никем потревожена. Молодой человек поспешил к лодкам. Ожидание волновало его. Он увидит Рецию, чтобы больше никогда не разлучаться с нею. Он будет защищать и скрывать ее, она должна принадлежать ему вполне и найти у него безопасное убежище. Осторожно, чтобы не разбудить спавших матросов, Сади вошел в первую лодку.

– Реция, – шепотом позвал он.

Ответа не было.

– Реция, – повторил он еще раз, – тебя зовет Сади, который хочет защитить тебя и отвести к себе.

Он подошел к устроенному в лодке навесу и откинул полог – под навесом никого не было. Но в это время в соседней лодке из-под навеса показалась женская головка под покрывалом.

– Неужели это в самом деле ты? – раздался слегка дрожащий голос.

В следующее мгновение Сади был рядом с Рецией, около которой плакал маленький принц.

– Узнаешь ли ты меня теперь, моя возлюбленная? – спросил Сади в восторге от свидания с любимой. – Сади пришел, чтобы отвести тебя к себе в дом, где он сам будет защищать тебя! Ты превратишь его мрачный маленький домик в эдем! Ты будешь делить со мной и радость и горе! Говори, согласна ли ты на это?

Вместо ответа Реция молча протянула руку. Слезы счастья текли по ее щекам, и она прижалась к груди благородного юноши, пришедшего спасти ее. Между тем маленький принц, ничего не понимая, а видя только чужого человека, заплакал и с испугом прижался к Реции.

– Не плачь, Саладин, – весело вскричала девушка, – мы теперь спасены!

– Да, – сказал Сади, – мальчик также пойдет ко мне, его я также буду защищать от преследователей, которые будут его искать всюду, но только не у Сади.

– Сколько страху я натерпелась, – шептала Реция, – счастье, что мне удалось скрыться в караване от преследований Кадиджи и Лаццаро, искавших меня! Я спряталась вместе с Саладином в этой лодке.

– Бедняжки, вы сидите здесь со вчерашнего дня не евши и не пивши! Садитесь под навес. Сади сумеет один довезти вас до своего дома.

Реция и Саладин с радостью вошли под навес.

Сади взял весла и, несмотря на то, что лодка была очень тяжела, ему удалось доехать до противоположного берега.

Начало уже светать, когда Сади, никем не замеченный, привел в свой дом Рецию и Саладина.

XII. Яд ревности

– Магомет-бей пришел по твоему приказанию, светлейшая принцесса, и ожидает в приемной, – докладывал грек Лаццаро принцессе Рошане. – Прикажешь ему предстать пред твои светлые очи?

– Я хочу с ним переговорить немедленно! – отвечала принцесса.

Лаццаро оставил комнату, окна которой были закрыты ставнями, защищавшими от палящих лучей солнца. Через несколько минут он возвратился в сопровождении Магомет-бея.

– Ты командуешь полком капиджи, – обратилась принцесса к Магомет-бею, – в этом полку служит один молодой баши по имени Сади.

– Я очень счастлив, принцесса, что мой полк обратил на себя твое милостивое внимание, – отвечал Магомет-бей.

Не обращая внимания на слова бея, Рошана продолжала надменным тоном восточных повелительниц:

– Сади-баши не тебе обязан своим повышением, а могущественному повелителю правоверных! Я удивилась, что, будучи начальником, ты настолько плохо знаешь своих подчиненных, что до сих пор не оценил вполне этого Сади. Он до сих пор все еще только баши.

Магомет-бей понял, что Сади пользуется особенным благоволением принцессы и она желает его повышения, но в то же время, несмотря на власть принцессы, у Магомет-бея был другой повелитель, еще более могущественный, чем она, хотя и действовавший во мраке.

– Ты права, принцесса, Сади умен и храбр, – сказал он, – я, так же как и ты, знаю это и сам с радостью доставил бы ему титул бея, если бы он исполнил последнее поручение, данное ему. А между тем это поручение было дано ему предпочтительно перед другими.

– Что это за поручение, о котором ты говоришь? – спросила принцесса.

– Дело шло о приведении в исполнение одного важного ареста! Надо было арестовать дочь толкователя Корана Альманзора и одного мальчика, который у нее скрывается.

– Мальчика? Это приказание было отдано Мансуром-эфенди? – спросила принцесса.

– Да, принцесса, и ты сама можешь судить, насколько важно было данное ему поручение, – отвечал Магомет-бей.

Рошана поняла, что дело шло о взятии принца Саладина.

– Этот мальчик был у девушки по имени Реция, – продолжала принцесса, тогда как глаза Лаццаро засверкали мрачным огнем.

– Сади-баши должен был захватить девушку и ребенка, местопребывание которых было ему указано, но он не нашел их, а следовательно, и не взял, – сказал Магомет-бей.

При этих словах дьявольская улыбка искривила черты Лаццаро, казалось, он что-то знал, что делало ему понятнее эти слова и в то же время возбуждало его ярость.

– Это меня удивляет, – сказала принцесса. – Сади такой человек, который способен исполнить какое угодно поручение. Доставь ему еще новый случай отличиться, и я даю тебе слово, что он исполнит все в совершенстве! То поручение, о котором ты говоришь, он, может быть, не исполнил, потому что не понимал всей его важности. Сади более кого-нибудь другого заслужил ту форму, которую он носит. Иди!

Принцесса отпустила Магомет-бея со всеми признаками сильного недоумения. Впрочем, в последнее время расположение ее духа постоянно ухудшалось, и ее прислужницы дрожали перед ней. Любовь к красавцу Сади росла в ней с каждым днем, а он ни разу не воспользовался чудной силой подаренного ему кольца, которое открывало ему свободный доступ во внутренние покои принцессы. Когда Магомет-бей вышел, она продолжала мрачно смотреть вдаль, и ее желание видеть Сади все более и более увеличивалось. Наконец она подозвала к себе грека.

– Видел ты Сади-баши? – спросила она своего доверенного слугу.

– Да, светлейшая принцесса, я видел благородного Сади-баши, – отвечал грек. – Ты удивляешься его неблагодарности и желаешь видеть его; но не жди напрасно, пройдет много дней, а он и не подумает прийти к тебе.

– Почему ты говоришь это так уверенно? Из твоих слов я вижу, что ты узнал нечто, дающее тебе право говорить таким образом; я хочу знать, что это такое! Я действительно удивляюсь, почему Сади-баши не был у меня больше во дворце после первого раза. Ты хочешь объяснить мне это, Лаццаро, но берегись, если ты скажешь что-нибудь, чего не будешь в состоянии доказать, я строго накажу тебя.

– В таком случае твой верный и покорный слуга будет молчать, – с поклоном сказал Лаццаро.

– Ты скажешь, что ты знаешь, я приказываю тебе! – с гневом вскричала принцесса.

– Твои приказания для меня святы, светлейшая принцесса, ты все узнаешь, хотя бы это стоило мне жизни! Но прежде, прошу тебя, прикажи выйти твоим прислужницам.

Принцесса знаком исполнила просьбу грека. Невольницы вышли, и Рошана осталась вдвоем с греком.

– Говори! – приказала она мрачным тоном. – Я слушаю!

– Счастливый случай открыл мне, что Сади-баши, юноша, к которому ты так благоволишь, моя милостивая повелительница, любит одну девушку, – медленно сказал грек, капля по капле вливая яд в сердце принцессы, – я несколько раз видел его ночью разговаривающим с этой девушкой.

– Почему же ты знаешь, что Сади-баши любит девушку, о которой ты говоришь? Разве не может она быть его сестрой? – спросила принцесса.

– У Сади-баши нет сестры, но есть возлюбленная, которую он сделал своей женой.

– Где же эта возлюбленная, шпион? – с досадой спросила принцесса.

– Моя повелительница сердится на меня, а между тем Лаццаро сказал только истину. Сади-баши взял свою возлюбленную к себе в дом и сделал ее своей женой, и так любит ее, что готов для нее перенести всевозможные опасности.

– О каких опасностях говоришь ты?

– Возлюбленная Сади и есть та самая красавица Реция, дочь Альманзора, которую Сади должен был арестовать, – продолжал грек, любуясь впечатлением, которое эти слова произвели на принцессу, благосклонность которой к Сади Лаццаро давно заметил. – Во всяком случае, Реции действительно не было в том месте, куда за ней послал Сади Мансур-эфенди, но Сади нашел ее в другом, до сих пор не известном мне месте и привел ее вместе с мальчиком к себе.

– Как? И мальчика также?

– Я головой отвечаю за это, принцесса.

– Теперь ты должен представить мне доказательство твоих слов, – сказала после довольно продолжительной паузы принцесса.

– Тебе надо только приказать, светлейшая принцесса, какое доказательство нужно тебе?

– Без сомнения, ты знаешь дом, куда отвел Сади Рецию и мальчика?

– Да, знаю, принцесса, он стоит на Коралловой улице, это дом старого муэдзина Рамана, всякий живущий на этой улице укажет тебе этот дом.

– Ты должен проводить меня туда! Я лично хочу убедиться в истине твоих слов. Я хочу быть в доме, хочу видеть и слышать, действительно ли Сади привел Рецию в свой дом. Вот какого я требую доказательства, и требую сейчас же!

– Ты требуешь многого, принцесса! – сказал торжествующий грек. – В моей власти доставить тебе возможность взглянуть на тщательно скрытое от всех счастье Сади и Реции. Лучшего доказательства никто не в состоянии дать тебе, но я не советовал бы тебе, принцесса, идти сейчас же, не потому, что я не уверен в успехе, но потому, что теперь слишком светло и оживленно на улицах, так что нас могут узнать.

– В таком случае сделай себя неузнаваемым, как это сделаю я.

– Сади и Реция также могут нас заметить и начать подозревать!

– Скоро будет темно, приходи сюда через час… Нет, жди меня на террасе! Закрой себе лицо и оденься в другое платье!

Сильно взволнованная принцесса отпустила грека, довольного успехом своего первого шага, и позвала обратно своих прислужниц, чтобы переодеться таким образом, чтобы не быть узнанной. Для турчанок подобное переодевание легче, чем для кого-либо другого, так как они совершенно закрывают себе лицо покрывалом. Широкого платья, которое скрыло бы фигуру, совершенно достаточно, чтобы они могли явиться куда угодно, не будучи узнанными. Прислужницы принесли другое покрывало, и принцесса надела его сверх того, которое уже на ней было. Никто еще не видел принцессы без покрывала, даже ее прислужницы не могли похвалиться, что видели черты ее лица. Никогда, даже оставаясь совсем одна, принцесса не поднимала покрывала. Затем она закуталась в широкий плащ и отправилась на террасу своего дворца.

На каменной лестнице, уходившей в канал, стоял Лаццаро. На голове его был пестрый платок, скрывавший лицо. Он низко поклонился своей повелительнице, которая, ни слова не говоря, подошла к нему и стала спускаться вниз по лестнице к воде. Сойдя вниз, она села в маленькую простую лодку. Грек последовал за нею, а гребцы взялись за весла. Лаццаро приказал им грести в Скутари.

Солнце уже зашло, на небе начали показываться первые звезды, и грек нашел, что уже достаточно темно, чтобы привести в исполнение их предприятие; тем более что узкие улицы предместья были темными и пустынными.

Принцесса и ее спутник вышли из лодки и направились к Коралловой улице, где стоял дом Сади. Улица эта вполне оправдывала свое название, потому что на ней жили большей частью торговцы кораллами; почти все они были евреи, которые кое-где сидели у дверей своих домов. Несколько турок также все еще курили на улице трубки и разговаривали между собой. Никто не обратил внимания на спутницу Лаццаро.

– Здесь! Мы пришли, принцесса, – прошептал грек, когда они прошли маленький, но веселый по наружности домик Сади и подошли к стоявшему рядом большому и, должно быть, необитаемому дому.

Лаццаро вынул из кармана ключ и открыл им дверь необитаемого дома, затем, оглянувшись вокруг, не наблюдает ли за ними кто-нибудь, он поспешно вошел в дом вместе с принцессой.

– Разве это дом Сади? – спросила принцесса. – Как достал ты от него ключ?

– Сади принадлежит соседний дом, принцесса, – шепотом отвечал Лаццаро, – мне стоило большого труда получить доступ в этот дом, из которого мы отлично можем все видеть и слышать, не будучи сами замечены! Я надеюсь, что ты довольна!

– Встретим ли мы кого-нибудь в доме?

– Нет, светлейшая принцесса, дом пуст и весь к твоим услугам!

Принцесса пошла вперед по темному коридору. Грек последовал за ней, предварительно заперев дверь на ключ. Затем он вынул из кармана маленький потайной фонарь и стал освещать путь.

– Твоя милость позволит мне идти вперед, чтобы указывать дорогу? – спросил грек и прошел вперед. Через коридор они вышли во двор, перешли через него к другой двери, которую грек снова отпер. Пройдя несколько комнат, они подошли к лестнице, Лаццаро посветил принцессе и помог подняться по ступеням. Они поднялись на площадку, от которой шел коридор со множеством дверей.

В каждом турецком доме в Константинополе есть во дворе внутренний флигель, в котором находятся женские комнаты. В один из таких флигелей грек ввел принцессу, тщательно закрывая полою фонарь, как бы боясь, чтобы кто-нибудь не заметил огня. Комната, в которую вошел Лаццаро с принцессой, была темна и пуста, и в ней было всего одно маленькое окно, выходившее во двор.

– Сейчас ты увидишь Сади и Рецию, принцесса, – прошептал грек. – Позволь мне дать тебе возможность заглянуть внутрь дома Сади.

Вдруг Рошане послышался какой-то шум, как будто неясный шепот влюбленных. Кровь закипела в ее сердце при этом шуме, потому что она вообразила себя вблизи Реции и Сади. Итак, Лаццаро не солгал, у Сади была возлюбленная, которую он прятал у себя, несмотря на все опасности.

Тогда грек подошел к стене, закрыл потайной фонарь, затем он, казалось, открыл какой-то проход или вынул несколько камней. Слова стали доноситься яснее. Вместе с тем в комнату пробрался луч света.

Рошана поспешно подошла к тому месту, откуда виднелся свет, и увидела, что в стене было вынуто несколько кирпичей и на высоте глаз сделано насквозь в соседний дом два отверстия, в которые можно было свободно видеть все, что делалось внутри, тогда как в то же время эти отверстия были совершенно незаметны из соседнего дома. Принцесса наклонилась с любопытством к отверстиям и увидела, что они выходили в женское отделение соседнего дома. Рошана легко могла оглядеть всю комнату, которая была освещена лампой. То, что Рошана там увидела, страшно поразило ее! Сердце ее перестало биться, дыхание остановилось, она точно окаменела. В освещенной комнате Реция лежала в объятиях своего дорогого Сади, который крепко прижимал к себе возлюбленную и с неописуемой любовью глядел в ее черные глаза. Это была картина полнейшего счастья. Сади наклонился и поцеловал молодую женщину. Принцесса была не в состоянии переносить долее этого зрелища. Ревность так сильно заговорила в ней, что она чуть не выдала себя и Лаццаро. Но она успела победить себя, хотя это стоило ей большого труда. Рошана отошла от отверстия.

– Возьми фонарь и посвети мне! – приказала она бесцветным голосом.

Лаццаро видел, какое сильное впечатление произвело на принцессу все виденное, но не сказал ничего и молча исполнил ее приказание.

Принцесса не произнесла ни слова, не пошла в дом Сади, не бросилась между любовниками, но она решила во что бы то ни стало уничтожить и раздавить соперницу! Они не будут знать, кто их поразит, но тем ужаснее будет месть.

Рошана пылала от неслыханного оскорбления и всю обратную дорогу только и думала о мести. В этих мыслях провела она всю ночь… Перед ее глазами стоял образ влюбленных.

XIII. Гадалка из Галаты

Если идти из главной части Константинополя, называемой собственно Стамбулом, по большому главному мосту на другой берег Золотого Рога, то прежде всего войдешь в часть города, называемую Галатой. Вслед за Галатой идет заселенный иностранцами, посланниками и христианскими путешественниками квартал Пера, в котором европейский характер настолько преобладает, что даже большая часть улиц носит французские названия и все дома выстроены на европейский лад. Впрочем, это можно сказать только про ту часть Перы, которая идет по берегу. Внутренняя же часть так же грязна и состоит из таких же маленьких деревянных домиков, как и Галата, которая составляет центр торговли в Константинополе. В Галате есть всего только одна мечеть, тогда как другие части города имеют их почти сто, и это обстоятельство лучше всего доказывает, что в этой части живет много евреев, греков и различных иностранных торговцев. В той части Галаты, которая идет по берегу, стоят землянки, в которых живут фокусники, цыгане, укротители змей и веселые женщины всех наций, и иностранец сделает хорошо, если будет избегать этих проклятых береговых улиц, где воздух кажется насквозь пропитанным заразой. С одного до другого конца предместья проходит одна главная улица, от которой расходится целый лабиринт узеньких грязных переулков.

На главной улице Галаты был сильный шум. Караульные на Генуэзской башне старинной цитадели увидели сверху огонь в Скутари и дали об этом сигнал барабанным боем; караульные, стоявшие на другом берегу, на башне военного министерства, называемого сераскиератом, ответили на этот сигнал. Тогда с батареи было сделано семь выстрелов, чтобы дать всем знать, что в Скутари пожар, тогда как в Скутари по улицам были посланы гонцы, кричавшие: «Пожар! пожар!» Часовые на улицах присоединились, в свою очередь, к этим крикам, давая знать, где горит. Шум и суматоха на улицах еще более увеличились, когда на пожар побежали солдаты, неся с собою лестницы и ведра, и пожарные с ручными насосами.

Пожар, казалось, все более и более увеличивался, потому что зарево делалось все больше.

Когда в Константинополе загораются деревянные дома, то никто уже не думает гасить загоревшийся дом, а только отстаивают соседние, чтобы предупредить распространение пожара, который бывает ужасен в части города, застроенной почти только одними деревянными домами; так за несколько лет перед этим выгорела вся Пера. Однако на этот раз пожар ограничился только тем домом, в котором начался, и скоро весь народ, спешивший сначала на пожар, возвращался обратно.

В то время как толпа, шедшая с пожара, проходила по главной улице Галаты, в темноте раздался громкий крик о помощи. Это был крик ребенка или молодой девушки. Вдруг с середины улицы появился какой-то человек с ножом в руках, угрожая им всякому, кто осмелился бы преградить ему путь. Между тем снова раздался крик о помощи, и он звучал так громко и в то же время так угрожающе, что трудно было понять, в чем дело, тем более что окружающие с трудом могли видеть в темноте. Можно было различить только, что какое-то существо, покрытое кровью, лежало на земле у ног человека с ножом. Большинство думало сначала, что лежащий на земле просит о помощи, но вскоре все увидели, что, напротив, он хотел во что бы то ни стало удержать незнакомца с ножом.

– Помогите! – кричал лежавший на земле. – Помогите! Это он поджег там дом! Схватите его! Он хочет меня убить!

– Ты сама этого хотела! – вскричал человек с ножом. – Так умри же!

Он нанес сильный удар лежавшему у его ног существу, которое слабо вскрикнуло, и длинные руки, державшие, как в тисках, ноги незнакомца, бессильно опустились. Большинство зрителей хотели броситься к лежавшей на земле жертве, некоторые же хотели остановить человека с ножом.

– Держите его! Позовите кавасов! – раздались голоса, и множество рук с угрозой потянулись к незнакомцу. – Он совершил поджог!

– Назад, если вам жизнь дорога! – вскричал, сверкая глазами и с угрозой размахивая ножом, обвиняемый в поджоге. – Тот, кто первый подойдет ко мне, простится с жизнью.

Толпа попятилась, все окружающие были испуганы не столько угрозами незнакомца, сколько его взглядом, имевшим сходство со взглядом змеи.

– Это грек! Убитая – дочь гадалки! Держите его! Он не должен убежать! – кричали одни.

– Что вы верите Карлику! Оставьте в покое грека! – кричали другие.

В одно мгновение толпа разделилась на две партии.

– Схватите его! Ведите под арест!

– Я Лаццаро, слуга принцессы Рошаны, – сказал тогда незнакомец, – неужели вы больше поверите сумасшедшей, чем мне?

– Какой у него злой взгляд! – шептали некоторые.

– Это Черный Карлик, – говорили некоторые, глядя на лежавшее на земле существо, в котором читатель, вероятно, уже узнал бедную Сирру, – стоит ли поднимать из-за нее шум?

– Жива ли она?

– Пусть ее лежит, старуха гадалка придет взять ее, – говорили другие.

В эту минуту по улице проезжал экипаж. Толпа разделилась, чтобы пропустить карету. Когда грек взглянул на ехавших, он сейчас же узнал, кто едет, и воспользовался случаем, чтобы спокойно уйти. В карете сидели две женщины под покрывалами, и толпа, расступившаяся, чтобы дать дорогу, стала кричать, что это султанша Валиде со своей прислужницей, а так как султанша раздавала много денег бедным и устроила для них кухню, то у нее было довольно много приверженцев среди низшего сословия, которые находились и на этот раз в толпе и бросились на колени по обе стороны экипажа, низко наклонив головы и приложив руки к груди.

Между тем лошади, увидав лежавшую на земле Сирру, бросились в сторону.

– Что случилось? – с неудовольствием спросила султанша Валиде, когда карета остановилась, потому что кучер сильно натянул вожжи, чтобы удержать лошадей. – Селим, посмотри, что там такое! – приказала султанша негру-лакею, сидевшему рядом с кучером.

Селим поспешно соскочил с козел, увидел Сирру, лежавшую на улице, расспросил стоявших вокруг и, подняв покрытую кровью девушку, подошел с нею к карете султанши, зная, что подобное зрелище не может испугать его повелительницу.

– Черный Карлик, – сказал он. – Кажется, она мертва! Это дочь Кадиджи!

– Неужели это человеческое существо? – спросила султанша, с любопытством глядя на безжизненную массу, которую Селим держал на руках.

– Черный Карлик как бы наполовину человек, – отвечал Селим, – у нее длинные руки и большая спина.

– Это дочь гадалки? Иди за мной, я хочу отнести к ней дочь, – сказала султанша, выходя из кареты. – Знаешь ты, где живет Кадиджа? – продолжала она, обращаясь к своей спутнице, тогда как следовавшие за каретой кавасы в одно мгновение разогнали палками окружающую толпу.

– Я знаю, где живет Кадиджа, могущественная повелительница, – отвечала прислужница, – но ее жилище отвратительно, и я боюсь твоей немилости, если провожу тебя туда.

– Это воля судьбы. Я хочу идти к Кадидже! Я хочу отнести к ней дочь и переговорить с ней. Веди меня!

– Как прикажешь, повелительница, – отвечала невольница.

Султанша сделала знак Селиму следовать за ней с бесчувственной Сиррой на руках.

Прислужница повернула на набережную, где горели редкие фонари. С иностранных кораблей слышались песни матросов, а издали из какой-нибудь кофейни доносились музыка и пение. Но султанша Валиде была не такая женщина, чтобы из-за таких пустяков не исполнить задуманного ею плана.

Когда султанша дошла до первого перекрестка, то вдруг до нее донесся раздраженный женский голос.

– Где она, змея ядовитая, Карлик? Где она, негодная дрянь? – кричала раздраженная Кадиджа, искавшая свою дочь с такими «словами любви», приближаясь к султанше и не подозревая, кто эта знатная турчанка. Только подойдя к ней и увидев кавасов, черного невольника и блестящий экипаж, следовавший за султаншей, гадалка узнала, кто идет к ней навстречу, и ее крики мгновенно смолкли.

– Это ты, Кадиджа? – спросила султанша.

Гадалка бросилась на колени.

– Какое счастье выпало мне! – вскричала она. – Повелительница правоверных стоит передо мной, да будет благословен этот час, и пусть пропадает моя отвратительная дочь!

– Я шла к тебе. Проводи меня к себе в дом! – приказала султанша Валиде.

– Какое счастье, какая честь и милость выпадают на мою долю! Сама могущественная султанша пришла к своей рабе! – вскричала гадалка, протягивая к султанше свои костлявые руки. – Но мой дом беден, и наши полы не покрыты коврами, достойными твоих ног!

– Однако ты могла бы жить хорошо, так как я знаю, что ты богата. У тебя есть дочь?

– Да, есть, повелительница! Аллах обрушил на меня свой гнев! Моя дочь – урод! И на несчастье, она не умирает! К тому же у нее черное сердце, и она больше привязана ко всякому встречному, чем ко мне.

– Селим! – позвала султанша своего слугу, потом, обратясь к Кадидже, продолжала: – Посмотри сюда, твоя ли это дочь?

– Да, это она! Это Сирра! Она умерла! Залита кровью! – вскричала гадалка. – Вот рана от удара ножом!

– Возьми свою дочь, я нашла ее лежащей в этом положении на дороге, – сказала султанша.

– Она умерла! Велик Аллах! – вскричала старая Кадиджа. – Никто не знает, что с ней случилось. Она умерла, и я наконец освободилась от нее! Ты приказала поднять мертвую и принести мне ее, это хороший знак.

– Уверена ли ты, что она умерла? – спросила султанша старуху, которая взяла Сирру из рук Селима.

– Да, умерла, положительно умерла!

– Ты, как я вижу, желала этого.

– Она была несчастное создание, для чего было ей жить на свете? Теперь же все кончено. Аллах велик.

– Мне надо поговорить с тобой. Проводи меня к себе!

Старуха еще несколько раз повторила о своем счастье и радости видеть у себя султаншу и повела ее, сгибаясь под тяжестью безжизненной Сирры, пока наконец не привела к маленькому низенькому домишке, одна стена которого опускалась в воду.

– Вот дом Кадиджи, которая удостоится сегодня такой неслыханной чести, – сказала старуха.

В одном из окон дома виден был свет. Дверь была заперта. Кадиджа отперла ее и, положив Сирру на землю у порога, поспешно вошла в дом и принесла лампу, чтобы посветить султанше. Гадалка ввела ее в комнату, вся обстановка которой состояла из старого дивана и круглого стола, стоявшего посередине комнаты, на который Кадиджа поставила лампу. Затем она принесла из другой комнаты старый ковер, который разостлала перед султаншей. Селим и прислужница султанши не вошли в дом, карета медленно ездила взад и вперед по берегу.

– Ты знаешь, что я хотела во что бы то ни стало захватить в свои руки Саладина, сына принца, который по закону не должен был иметь сыновей, – сказала султанша, оставшись вдвоем с гадалкой. – Ты сказала мне, где находится ребенок, но он уже исчез оттуда.

– Ты опоздала, повелительница!

– Принц находится теперь в другом убежище?

– Я надеюсь, что на днях в состоянии буду указать тебе, где он теперь, – отвечала старуха, – я неустанно разыскиваю его. Я знаю, что принц Саладин не должен жить, но против нас действует какая-то сила.

– Про какую это силу ты говоришь? – подозрительно спросила султанша Валиде.

– Нет силы более могущественной, чем твоя власть, повелительница, – отвечала Кадиджа, – но против тебя действует кто-то, чье могущество тем ужаснее, что он действует во мраке. Никто не знает, кто это, но тем не менее это сопротивление существует.

– И ты думаешь, что эта сила, о которой ты говоришь, противится моим планам?

– Да, повелительница, ты угадала! И эта таинственная сила велика!

– Что же это за сила?

– Несчастье угрожает тебе и всему государству! – вскричала Кадиджа. – Золотая Маска показался снова!

– Селим говорил мне об этом, но не знаешь ли ты, что это за привидение?

– Оно враждебно тебе и всюду, где ни появляется, приносит с собой несчастье…

– В таком случае его надо схватить и уничтожить.

– Это значило бы только увеличить несчастье! Золотую Маску нельзя убить! Уничтожь его сегодня, завтра же он появится снова! Когда десять лет тому назад в Каире свирепствовала черная смерть, похищая каждый день тысячи людей, то перед этим на улицах города появился Золотая Маска – я была в Каире и видела сама! Чума пощадила меня и Сирру, и я бежала в Константинополь. Когда около семи лет тому назад Пера сделалась добычей пламени, которое уничтожило тысячи домов, то перед этим опять-таки появился таинственный Золотая Маска.

– И теперь привидение снова появилось?

– Да, всемогущая повелительница, это существо неуловимо и бессмертно! Когда больше чем двадцать лет тому назад была большая война в Стамбуле, перед нею видели Золотую Маску! Тогдашний шейх-уль-ислам Армид-эфенди велел схватить его. И преследователям удалось даже убить его, но так только казалось, потому что после того, как он был похоронен, он тут же снова появился. Сам Армид-эфенди видел это и приказал вырыть тело, где оно было похоронено, но земля была напрасно перерыта – Золотая Маска исчез!

Казалось, что этот рассказ о Золотой Маске сильно взволновал султаншу Валиде. Она была очень суеверна, и ее сильно обеспокоили слова колдуньи, что та сама видела привидение.

– Мансур-эфенди, мудрый и могущественный теперешний шейх-уль-ислам, также приказал поймать Золотую Маску, – продолжала Кадиджа, – но все напрасно.

Султанша Валиде перебила говорившую.

– Постарайся найти следы мальчика! – сказала она резким отрывистым тоном и пошла из комнаты, чтобы сесть в карету вместе со своей прислужницей.

Селим сел на козлы рядом с кучером, а гадалка, желая доказать свою преданность, упала на колени и поклонилась почти до земли, тогда как сильные лошади уносили обратно в сераль мрачную и задумчивую султаншу Валиде.

XIV. Три лейб-гвардейца

Несколько дней спустя после описанного нами события на гауптвахте в серале сидели три молодых человека из капиджи-баши. Один из них был Зора-бей, молодой знатный офицер, сын богатого чиновника из Смирны, нисколько не дороживший деньгами. Зора-бей был высок и строен. Его черные волосы и борода были тщательно причесаны, мундир сделан из тончайшей материи, перчатки всегда новы. Рядом с ним сидел Гассан-баши, черкес по происхождению, но уже давно переселившийся в Константинополь и посещавший военную школу в Тофане; он был моложе Зора-бея, не старше двадцати четырех лет. Выражение лица Гассана было суровое и решительное. Самый красивый и самый молодой из трех собеседников был уже знакомый нам Сади-баши. Но с тех пор, как мы его видели в последний раз, с ним, казалось, произошла перемена. Вместо обычной веселости лицо его носило на себе отпечаток скрытого горя.

– Итак, огонь в один час уничтожил твой дом? – спрашивал в эту минуту Гассан.

– Да, только один мой дом и сгорел! – отвечал Сади.

– Я очень сожалею о твоей потере, Сади-баши, – сказал Зора-бей, – тем более что на жалованье в настоящее время плохая надежда; во всяком случае, я прошу тебя смотреть на мой кошелек как на свой собственный.

– Благодарю тебя за предложение, но я не воспользуюсь им, потому что я умею довольствоваться малым, – отвечал Сади. – Потеря дома также не очень огорчала меня сначала, как вы сами могли заметить.

– Да, я понимаю, – заметил Гассан, – тебе жаль только того, что сгорело место, где ты вырос.

– Ты прав, мой добрый Гассан, но во время пожара меня поразил более тяжелый удар, – печально сказал Сади. – Вам я могу это доверить, друзья мои! Вы с распростертыми объятиями приняли меня в свою среду, хотя по моему происхождению я и не был достоин этого, поэтому вы заслуживаете моего полного доверия. У меня в доме была красавица Реция, дочь Альманзора, которую преследует глава дервишей Кадри, а теперь она нашла смерть в огне или же похищена кем-нибудь во время пожара.

– Ты не нашел ее снова?

– До сих пор все мои старания были тщетны, – продолжал Сади, – но это еще не все. Принц Саладин также был у меня в доме и исчез вместе с Рецией.

– Я ручаюсь головой, что это дело Мансура-эфенди или Гамида-кади! – вскричал с гневом Гассан.

– Тише! Не забывай, что пока они еще наши начальники, – заметил осторожный Зора-бей. – Итак, твоя жена и принц оба исчезли?

– Оба.

– Это ясно! – вскричал Гассан, не отличавшийся турецкой сдержанностью, которой в высшей степени обладал Зора-бей. – Ясно, что это дело дервишей Кадри, которые узнали местопребывание принца Саладина, любимого сына принца Мурада, наследника престола и племянника теперешнего повелителя правоверных! Тому, кто завладеет Саладином, легко будет иметь большое влияние на наследника престола, отца мальчика, принца, который напрасно ищет сына. Вот вам и объяснение этой охоты за маленьким принцем.

– Я также твердо убежден, что это дело рук главы дервишей Кадри, и поэтому я твердо решил выйти из этого полка, который имеет своим главой шейх-уль-ислама! – сказал Сади-баши. – Я лучше хочу быть солдатом в другом полку, чем здесь офицером.

– Я согласен с тобою, Сади, я также не хочу оставаться в полку, который служит орудием в темных делах, – не колеблясь, объявил Гассан.

– Я уже давно решил при первой возможности выйти из капиджи-баши, – сказал, улыбаясь, Зора-бей, – так что мы в этом отношении сходимся все трое. Прежде всего надо, чтобы были ясны цели тех, кому надо служить. Что же касается планов, которые преследует глава капиджи-баши, то они или совершенно необъяснимы, или же прямо противоречат верности султану. Но возвратимся к твоей тяжелой потере, – продолжал он, обращаясь к Сади, – хорошо ли ты обыскал место пожара?

– Все до последней головни пересмотрено мною! Очевидно, рассчитывали, что не только Реция с принцем, но и я погибнем в пламени. В тот вечер, как вы знаете, я был свободен от службы, и только случай заставил меня пробыть несколько лишних часов в Стамбуле, и когда я узнал о пожаре, то был у сераля. Мне и в голову не пришло, что горел мой дом, но зная, что пожар, во всяком случае, недалеко, я поспешил домой и, придя, нашел только обгорелые остатки. Невозможно было открыть никаких следов Реции и бедного ребенка, и никто не знал, каким образом произошел пожар.

– Невероятно, чтобы Реция и принц нашли смерть в огне, – заметил Зора-бей, – во всяком случае, кто-нибудь на улице слышал бы крик застигнутых огнем, и ты нашел бы хоть какие-нибудь останки их.

– Нет сомнения, что твоя Реция и мальчик просто похищены! – вскричал Гассан. – Да и я думаю, что пожар был устроен нарочно для этого. Это мы должны узнать во что бы то ни стало, ты ведь согласен со мною в этом, благородный Зора-бей?

– Рассчитывай на меня, Сади, – сказал Зора-бей вместо ответа на слова Гассана, протягивая руку Сади, – рассчитывай на меня как на своего помощника. Мы сделаем все, что можем, чтобы отыскать Рецию и принца.

– Отлично, мой благородный товарищ! – вскричал пылкий Гассан. – Мы соединимся, чтобы оказать помощь другу. Мы будем помогать тебе, Сади, а нашей тайной целью будет…

– Молчи, Гассан! – прошептал Зора-бей. Действительно, в эту самую минуту дверь отворилась и на пороге появился придворный. Друзья вежливо поклонились ему.

– Я ищу Магомет-бея, – сказал вошедший, обращаясь к Зора-бею, который пошел ему навстречу. – Его величество султан приехал в сераль и желает лично отдать какое-то приказание начальнику капиджи-баши.

– Я очень сожалею, но Магомет-бея нет в настоящее время во дворце, – отвечал Зора-бей, – но если ты прикажешь, то за ним можно послать.

– Это будет слишком долго! Кто заменяет его?

– Зора-бей, который имеет честь говорить с тобою.

– В таком случае пойдем со мной, – сказал придворный, – его величество желает, кажется, дать какое-то спешное поручение; в чем оно состоит, я не знаю, но мне не велено возвращаться без офицера, так как его величество желает сейчас же возвратиться в Беглербег.

– Я очень счастлив, что мне предстоит честь исполнить приказание повелителя правоверных, – отвечал Зора-бей и отправился вслед за придворным в покои султанши Валиде, у которой сидел султан Абдул-Азис, ее сын.

Абдул-Азис во всем повиновался матери и слушался ее советов гораздо более, чем всех своих визирей. Он ожидал возвращения посланного в большой комнате, отделанной на европейский лад. Вся мебель, ковры, бронза и даже обои были выписаны из Парижа. Султан, одетый в черное европейское платье и со звездой на шее, стоял у маленького столика, на котором лежало несколько бумаг.

Придворный вошел первым и доложил султану, что привел дежурного офицера. Султан был бледен и, видимо, взволнован. Наружность султана, человека еще не старого и довольно полного, в обыкновенное время выражала апатию, но на этот раз он был довольно оживлен.

– Подойди сюда! – приказал он Зора-бею. – Ты офицер капиджи-баши?

– Да, ваше величество, – отвечал молодой человек, – Зора-бей, сегодня дежурный по караулу.

Несколько мгновений султан молча рассматривал Зора-бея.

– Со мной здесь два мои адъютанта, – сказал он наконец, – но для исполнения того, что я хочу тебе поручить, мне нужен другой офицер.

– Приказание вашего величества будет в точности исполнено!

– В этом я не сомневаюсь! Это поручение очень важно, и я думаю, что тебе одному невозможно будет его исполнить, – сказал султан, понижая голос. Казалось, Зора-бей внушил султану доверие. – Тебе нужны будут помощники, которые сумели бы сохранить все дело в тайне!

– Ваше величество оказывает мне большую честь своим доверием, и я надеюсь показать себя достойным его. Мой отец также пользовался доверием своего повелителя и никогда не изменял ему.

– Кто был твой отец?

– Эссад-ага, флигель-адъютант.

– Я очень рад слышать, что ты сын Эссада-аги, я его очень хорошо помню! – вскричал султан. – Жив ли еще твой отец?

– Да, ваше величество! Эссад-паша в настоящее время, милостью вашего величества, губернатор Смирны.

– Хорошо! Поговорим о деле. Я хочу дать тебе одно очень важное для меня и спешное поручение. Мне передали, что один из моих визирей вошел в тайные сношения с принцами, моими племянниками, и ночью имеет с ними свидания. Я хочу узнать, в чем состоят эти сношения и насколько злоупотребляют моим доверием. Визирь, имя которого не относится к делу, пошлет сегодня ночью депешу принцу со своим доверенным адъютантом Галил-беем. Я хочу завладеть и доверенным, и депешей. Но это должно быть сделано быстро и без шума.

– Я горю желанием немедленно исполнить поручение вашего величества! – отвечал Зора-бей.

– Знаешь ты Галил-бея?

– Да, ваше величество! Если я не ошибаюсь, то Галил-бей – адъютант Мустафа-паши.

– Да! Но вот что еще: во дворец принца ведут три дороги, я не знаю, известны ли они тебе. Одна дорога идет от Перы, через Долма-Бахче, вторая от Скутари по другому берегу Босфора, третья дорога водой, следовательно, ты один не можешь исполнить моего поручения.

– Нас должно быть трое, чтобы наблюдать за каждой из трех дорог. У меня есть два товарища, на которых я так же могу положиться, как на самого себя, и которые в настоящее время здесь во дворце. Если ваше величество дозволит мне, то я посвящу их, насколько это необходимо, в данное мне поручение.

– Кто эти товарищи, о которых ты говоришь?

– Гассан-баши и Сади-баши.

– Не тот ли Сади, который сопровождал меня во дворец?

– Точно так, ваше величество!

– Если ты возьмешь их себе в помощники, то они, так же как и ты, должны хранить глубочайшую тайну. Я приказываю это под страхом моего гнева! Если же кому-нибудь из вас удастся схватить курьера, то я щедро награжу того. Иди!

Зора-бей поклонился и оставил комнату. Султан снова позвал его.

– Я сейчас еду обратно в Беглербег, – сказал он, – принеси мне туда известие о захвате депеши и аресте гонца.

Зора-бей поспешил к своим товарищам, которые с нетерпением ждали его.

– Хорошая новость, – сказал он, не расставаясь, однако, со своим обычным спокойствием, – я принес для нас троих дело, за исполнение которого мы можем получить большие выгоды.

– Ты был у султана? – спросил Гассан. Сади также со вниманием слушал.

– Около полуночи мы должны отправиться по трем различным дорогам, чтобы схватить Галил-бея, – отвечал Зора-бей.

– Галила, адъютанта Мустафы-паши? Что же такое случилось? – спросил Гассан.

Зора-бей пожал плечами.

– Мы должны его и находящуюся у него депешу ночью же доставить в Беглербег и передать султану, – сказал он, – в этом состоит все поручение.

– А куда же ведут дороги? – спросил Сади, глаза которого засверкали.

– В Терапию.

– Значит, ко дворцу принцев.

– Галил-бей должен во что бы то ни стало быть схвачен прежде, чем он доедет до дворца, – продолжал Зора-бей (в это время в дверях показалась чья-то голова). – Чтобы не ошибиться, мы должны ехать сейчас же. Ты, Гассан, возьми себе ту дорогу, которая идет от Скутари, ты, Сади, – дорогу по морю, так как твоему умению бороться с этой стихией мы обязаны тем, что видим тебя среди нас; что касается меня, то я возьму себе дорогу через Долма-Бахче.

– Отлично! – вскричал Гассан. – Он не уйдет от нас!

– Я ручаюсь, что водой Галил-бею не удастся пробраться во дворец, – сказал Сади, которого поручение султана наполнило благородным воодушевлением. – До свидания, друзья мои. Но где же мы сойдемся, если один из нас захватит курьера? Каким образом тот, кому повезет, даст об этом знать остальным?

– Три пути лежат не очень далеко один от другого, – отвечал Зора-бей (между тем как в дверях снова мелькнула прежняя голова). – Тот, кто схватит курьера и депешу, главное – депешу, тот три раза выстрелит из револьвера. Три выстрела будут для остальных сигналом отправиться к Беглербегу, потому что захваченный должен быть отведен туда, и там мы все встретимся.

– Отлично! А теперь вперед! – вскричал Гассан.

– Вы сядете на коней, а я в лодку, – сказал Сади. – Прощайте! Мне очень любопытно знать, кому из нас улыбнется счастье, кто захватит курьера и депешу.

На этом друзья расстались.

XV. Ангел и демон

В ту ночь, когда пожар уничтожил до основания домик Сади, грек Лаццаро возвратился во дворец принцессы в оборванном платье и весь в крови, но, казалось, он не обращал никакого внимания на эти следы борьбы. Как только он поднялся по ступеням лестницы, навстречу ему вышла прислужница принцессы, Эсма, и сказала, что принцесса с нетерпением ждет его и в течение часа спрашивала о нем более десяти раз. Она передала ему также приказание принцессы, не теряя ни минуты, идти к ней. Лаццаро повиновался и прямо пошел к принцессе.

Она сидела на диване и читала французскую книгу, которую не раз бросала в нетерпении и потом снова брала. На маленьком столике перед диваном, на котором полулежала принцесса, стояла бутылка шампанского и стакан, из которого принцесса понемногу пила вино. Когда Эсма доложила наконец о приходе Лаццаро, то Рошана бросила книгу и приказала выйти бывшим в комнате невольницам, так как хотела остаться наедине с Лаццаро.

– На Коралловой улице был пожар, – сказала принцесса, как только Лаццаро вошел в комнату. – Я боюсь за жизнь Сади-баши, так как горел его дом.

– Точно так, принцесса, горел дом Сади-баши, – отвечал Лаццаро, и дьявольская улыбка искривила его губы.

– Говори, был ли Сади дома?

– Если бы он был дома, то не было бы пожара.

– Я так и думала, значит, это ты сделал, – прошептала принцесса. – Знаешь ли ты, что могло случиться, если бы тебя поймали?

– Тогда Реция и принц не были бы в моих руках, – отвечал грек с улыбкой, придававшей страшное выражение его бледному лицу.

– Я спрашиваю тебя, знаешь ли ты, что было бы тогда с тобой?

– Разумеется, светлейшая принцесса, меня, конечно, наказали бы за поджог.

– Ты изверг! – прошептала Рошана. – Благодарение Аллаху, что Сади не было дома, но если бы Сади сгорел, то я приказала бы тебя зашить в кожаный мешок и бросить живого в канал.

– Это всегдашняя история, – дерзко сказал грек, – удастся уладить– тогда все хорошо и все средства дозволены, не удастся – несдобровать бедному слуге. Скажи мне, повелительница, исполнил ли я твое желание, захватив Рецию и принца?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? Да, конечно, я приказала тебе это сделать.

– Хорошо, а как же должен был Лаццаро в густонаселенном квартале захватить двух упомянутых лиц? Как мог он завладеть ими? Я стал советоваться сам с собой и нашел, что это лучше всего устроить в суматохе, во время пожара. Я привел в исполнение эту мысль, и сам Сади-баши должен меня благодарить, что я избавил его от старого хлама, потому что его дом был совсем в развалинах, а тебе, принцесса, представляется случай выстроить новый дом спасителю твоей жизни.

– Сади не было дома… рассказывай дальше!

– Я поджег, когда начало темнеть, и сухое дерево вспыхнуло так быстро, что, бросившись в дом, я сам подвергся опасности. В дверях надворного флигеля я наткнулся на испуганную Рецию, жену Сади. Она была хороша как ангел, – продолжал он, наблюдая, какое впечатление производят на принцессу его похвалы Реции. – Она одевалась еще лучше, с тех пор как жила в доме Сади. Маленький принц, плача, держался за ее платье. Весь двор был наполнен дымом, соседи уже начали сбегаться на помощь, чтобы тушить огонь. Я схватил Рецию вместе с ребенком и посадил в карету, в которой мы доехали до берега, там я взял большую лодку, в которой отправился в Галату вместе с моей кричавшей и плакавшей добычей, которую я поместил в дом гадалки Кадиджи.

– И это удалось тебе без всякой помехи?

– Я говорил всем, что несчастная от горя потеряла рассудок.

– А никто не видел, как ты поджег дом и тайно похитил Рецию и принца?

– Все равно что никто!

– Что это значит? Я тебя не понимаю!

– Это видел урод, Черный Карлик.

– Кто это?

– Дочь Кадиджи.

– Она видела это – где же она теперь?

– Она умерла, светлейшая принцесса. Негодная кошка напала на меня в Галате, называя поджигателем, она вцепилась в меня и разорвала на мне платье, тогда я должен был употребить против нее силу. Я оставил ее на улице мертвой. Старуха Кадиджа будет очень рада этому.

– Так что это теперь никому не известно?

– Никому, кроме тебя и меня, даже Кадиджа не знает ничего.

– Но она узнает все от Реции и от мальчика.

– Я уже позаботился, чтобы этого не случилось. Я отвел Рецию и мальчика в одну из комнат в доме Кадиджи и запер их там, вот и ключ, светлейшая принцесса, – продолжал Лаццаро, подавая его принцессе. – Пленники в твоих руках, я отдаю их тебе.

– Ты доказал мне свое благоразумие и решительность, – сказала Рошана, очень довольная случившимся. – Завтра утром можешь получить у моего банкира десять тысяч пиастров.

– Твое великодушие и милость неисчерпаемы, принцесса! – вскричал грек, низко кланяясь.

– Но прежде ты должен исполнить еще одно важное поручение, – перебила его Рошана. – В доме гадалки Реция и принц недостаточно хорошо скрыты. Они могут легко убежать оттуда. В одну из следующих ночей ты отвезешь Рецию и мальчика в развалины к дервишам. Передай их Мансуру-эфенди, во всем же остальном мы можем положиться на его мудрость.

– Будет исполнено, повелительница.

– В таком случае возьми ключ.

– Сегодня уже поздно, я отвезу пленников в развалины в следующую ночь. Во всяком случае, я пойду теперь посмотреть, что они делают, и скажу старой Кадидже, что она скоро освободится от них. Да пошлет тебе Аллах спокойный сон и приятные сновидения!

Лаццаро ушел.

– Он жив – и он будет мой, – прошептала Рошана, оставшись одна.

Между тем в это время Сирра лежала во дворе там, куда положила ее старая Кадиджа с тем, чтобы на следующий день похоронить.

Может быть, читатель усомнится, можно ли это так просто сделать? Неужели же, скажет он, покойник не должен быть осмотрен доктором, который определил бы причину его смерти, и, следовательно, сказал бы, что несчастная девушка умерла насильственной смертью?

Да это было бы так, если бы дело происходило не в Турции. Осмотр покойника имеет место в Турции только тогда, когда этого требуют и притом платят за это. Что же касается той части Галаты, в которой жила гадалка, то там происходят такие вещи, какие никому не снились в самых грязных кварталах Лондона и Парижа. Трудно определить количество жертв, погибающих в этом квартале.

Итак, гадалка нимало не заботилась о бедной Сирре. Когда султанша Валиде уехала, старуха отправилась в один близко стоявший дом, в котором продавали опиум и гашиш, а также вино и водку, употребление которых запрещено мусульманам.

Старая Кадиджа любила спиртные напитки и часто опьяняла себя опиумом и гашишем, чудесное действие которого мы узнаем впоследствии. На этот раз она купила бутылку кипрского вина. Возвратившись домой, Кадиджа вдруг услышала слабый стон, она испугалась и подумала о Сирре, но последняя лежала по-прежнему неподвижно. Тогда старуха стала прислушиваться и услышала, что стон выходит из комнаты, в которую Лаццаро запер своих пленников. Но это нисколько ее не касалось, поэтому она преспокойно отправилась в свою комнату, где принялась за принесенное вино, которое пила до тех пор, пока не опьянела и не заснула. Тогда в доме старухи-гадалки все стихло, только из одной комнаты слышался слабый крик о помощи, но и тот скоро стих. Зато из соседних кофеен доносились веселые крики, песни и музыка.

Вдруг в доме гадалки произошло что-то необыкновенное – слабый крик пронесся в воздухе, и снова все стихло. В это же самое время дверь в ту комнату, где спала Кадиджа, приотворилась, и на пороге появилась уродливая фигура несчастной Сирры. Ее голова и все тело были покрыты ранами, но она была жива и, придя в себя, осторожно пробралась в дом. Увидев мать спящей, она тихонько пробралась к кадке с водой и начала осторожно обмывать свои раны, боясь, чтобы плеск воды не разбудил ненавидевшую ее мать. Бедная девушка готова была снова лишиться чувств от боли. В это мгновение из внутренних комнат снова раздался глухой крик о помощи и слабые рыдания. Черная Сирра стала прислушиваться.

Вдруг она, казалось, узнала голос, звавший на помощь. Она сильно вздрогнула – итак, проклятый грек привез сюда Рецию и мальчика. Сирра не видела этого, она видела только, как он поджег дом, но в суматохе она потеряла его из виду и встретила только тогда, когда, отвезя Рецию с мальчиком к Кадидже, грек вновь вернулся на пожар. Мы были свидетелями сцены, происшедшей при этом.

В то же мгновение, как только Сирра узнала голос, зовущий на помощь, решение было ею принято; она не думала ни о своей слабости, ни об опасности, которой подвергалась. Единственное желание наполняло ее душу – спасти во что бы то ни стало Рецию и Саладина, единственная мысль – расстроить планы грека. Сирра не чувствовала более слабости, она сознавала только то, что без нее Реция погибнет, что она, Черный Карлик, должна быть спасительницей пленников, и это сознание придало ей новые силы. Она отлично знала все углы и закоулки в доме, поэтому могла без малейшего шума пробраться к той комнате, где были заперты Реция и Саладин.

– Помогите! Сжальтесь! – глухо раздавалось из-за толстой двери, и этот крик глубоко проник в сердце бедной Сирры.

Она подошла к самой двери.

– Помощь близка, – сказала она дрожащим и слабым голосом, который прозвучал, как небесная музыка. – Сирра здесь. Будь покойна, бедная Реция. Я спасу тебя и Саладина, я освобожу вас.

– Ты здесь! Слава Аллаху! – вскричала Реция, и рыдания мальчика смолкли.

– Я иду, я освобожу тебя, – продолжала Сирра и стала искать в темноте ключ.

В это время снаружи послышался стук. Сирра вздрогнула. Кто-то пришел. Кто это мог быть? Никто, кроме грека. Стук повторился, и на этот раз громче. Сирра поспешила обратно к дверям. Страх, испуг и потеря крови наконец сломили ее, и она упала без чувств.

Между тем Лаццаро с нетерпением снова постучался. Тогда старуха гадалка начала наконец просыпаться. Просыпаясь, она опрокинула стол и стоявшую на нем бутылку с остатками вина. Кадиджа стала браниться, потом зажгла огонь и отправилась, шатаясь, к воротам. Трудно представить себе, какой отвратительный вид имела полупьяная старая колдунья, явившаяся отворять дверь. Она чуть не наткнулась на лежавшую Сирру.

– Кто там? – спросила она.

– Отвори! – раздалось в ответ.

– Ого, это ты, Лаццаро, скажи мне, ты был сегодня уже здесь или нет? Я никак не могу этого припомнить! Вся беда – старость! Память совсем пропала, – продолжала Кадиджа, отворяя дверь.

Грек поспешно вошел и запер за собою дверь. При слабом свете фонаря он увидел Сирру, лежавшую в углу.

– Сирра умерла! – объявила гадалка. Лаццаро только теперь заметил, что старуха пьяна. – Я избавилась от нее! – продолжала Кадиджа. – Завтра я ее похороню…

– Пойдем в дом, – перебил грек, боясь, чтобы кто-нибудь из прохожих не услышал их разговора.

Он вошел в комнату Кадиджи, наполненную винными испарениями. Кадиджа шла за ним с огнем.

– Ты хочешь увести Рецию и принца Саладина, ты запер их у меня, – сказала старуха со злобной радостью, – это недурная добыча, мой дорогой. Поздравляю тебя, только не дай птичкам снова улететь!

– Согласна ли ты продержать их у себя до следующей ночи?

– Конечно, почему же нет! Я охотно сделаю все, что тебе угодно. Я очень рада, что ты поймал их наконец. Помнишь, как мы потеряли их из виду в караване паломников, но я знала, что ты не бросишь дела. Теперь она уже не уйдет!

На дворе в это время что-то зашевелилось, и у дверей комнаты Кадиджи послышался легкий шелест. Сирра снова пришла в себя и узнала голос Лаццаро, тогда, собрав все силы, она дотащилась до дверей, чтобы послушать, о чем грек говорит с ее матерью.

– В будущую ночь я возьму их снова от тебя, а до тех пор ты отвечаешь мне за них головой, – сказал Лаццаро.

– Не беспокойся, мой милый, отсюда им не убежать. Разве ключ не у тебя? Да, не бойся ничего. Двери крепки, повторяю тебе, и в доме никого нет, кто мог бы помочь твоим пленникам, так как Сирра умерла. Поганая тварь любила дочь Альманзора больше, чем меня, она была отравой моей жизни! Итак, тебе нечего бояться до завтрашней ночи, а куда ты хочешь их деть?

– Я отвезу их в развалины к дервишам Кадри, – отвечал Лаццаро.

– Так, мой милый, так, там их будут сторожить лучше всего. Мансур-эфенди уже давно хотел завладеть ими обоими.

– Я пришел теперь сюда для того, чтобы убедиться, действительно ли Сирра умерла и не скрылись ли пленники.

– В таком случае убедись сам, мой милый.

За дверями произошло движение. Через мгновение Лаццаро со свечой в руках выходил из дома, его беспокойные глаза прямо устремились в угол двора. Тут по-прежнему лежало бездыханное тело Сирры.

Грек подошел к ней, поднес свечу прямо к ее лицу и поднял руку Сирры. Когда он опустил ее, то рука упала тяжело и бесчувственно, как рука трупа.

– Она еще теплая, – прошептал Лаццаро. – Ты должна смотреть за нею, старуха!

В это время из комнаты, где была заперта Реция, снова раздался крик о помощи.

– Ты слышишь? – сказала старуха с дьявольской улыбкой. – Голубка воркует, хи-хи-хи, будь покоен, мой милый, я уберегу ее до завтрашней ночи! Тебе нечего бояться.

Лаццаро отдал свечу Кадидже и, не говоря ни слова более, вышел на улицу.

Когда полупьяная Кадиджа снова заснула, в углу, где лежала Сирра, зашевелилось… она слышала все… надо было во что бы то ни стало спасти Рецию и Саладина из когтей ненавистного грека – это должно было произойти! У Реции не было никого, кроме нее. Но как могла она исполнить это?..

XVI. Охота за депешей

Возвратимся снова к тому вечеру, когда султан Абдул-Азис поручил Зора-бею арестовать курьера Мустафа-паши и когда три приятеля отправились на три различные дороги, ведущие в Терапию; Зора-бей и Гассан верхами караулили оба берега, Сади в маленькой лодке, которой он управлял один, снял с себя оружие, чтобы легче было грести. Галил-бей, посланный визиря, надеялся избежать всех преследований.

В то время как Сади со своей лодкой отчаливал от берега у сераля, в отдаленной части от берега отчаливала большая лодка, в которой сидел курьер Мустафа-паши в сопровождении двух солдат, переодетых гребцами. Галил-бей, человек еще молодой, обязанный своим положением тому, что никогда не останавливался в выборе средств для достижения цели, стоял в лодке и глядел кругом, тогда как солдаты гребли. Среди офицеров Галил-бей пользовался самой дурной репутацией. Его боялись, потому что он старался возвыситься за счет других и всегда готов был донести на товарища, и про него говорили, что Мустафа-паша дает ему такие поручения, за которые не берутся другие офицеры. Но Галил-бей был совершенно равнодушен ко всему, что о нем говорилось.

Опасность, которой он подвергался в эту ночь, стала ему известна, потому что он подслушал разговор трех друзей, после того как случайно узнал, что султан призывал к себе Зора-бея. Галил знал, на какой дороге кто будет его ожидать, знал, какой сигнал они решили дать, когда его поймают, и это наполняло его сердце тайной радостью и самодовольствием. Он радовался при мысли, что проведет всех троих противников и внутренне смеялся, какие они сделают лица, когда, обманутые сигналом, который он подаст, они все трое с различных сторон поспешат к Беглербегу и ни один из них не привезет депеши, которая тем временем будет им безопасно доставлена во дворец принцев. Он приказал солдатам держать лодку посередине фарватера и стал осматриваться вокруг, не преследует ли его Сади. Галил еще не знал этого молодого капиджи-баши и не ожидал, что имеет в нем опасного соперника, а думал, что это не более как неопытный молодой офицер, который так же, как и его товарищи, будет обманут фальшивым сигналом.

Было около полуночи, когда лодка Галила проехала добрую половину дороги, не встретив ничего подозрительного. Тогда ему показалось, что настало время подать фальшивый сигнал. Он приказал гребцам ехать к берегу, который был окружен высоким тростником. Под прикрытием этого тростника он и хотел подать сигнал. Когда лодка стала приближаться к берегу, то скоро вода оказалась так низка, что невозможно было добраться до тростника. Тогда Галил приказал остановиться. Место казалось ему достаточно удобным и безопасным для исполнения его намерения. Все вокруг было тихо и спокойно. Последние перевозчики были уже давно дома. Галил-бей вынул револьвер и три раза выстрелил из него с короткими промежутками. Эхо далеко разнесло выстрелы по воздуху.

Сигнал был дан, и Галилу не оставалось ничего более, как ждать успеха своего дела, то есть того, что его противники отправятся в Беглербег.

В это время Зора-бей на своем великолепном скакуне проехал уже довольно далеко. Вдруг издали до него донеслись три выстрела.

– Досадно, – прошептал он, сдерживая коня, – тебе не посчастливилось, Зора. Гассан или Сади захватили курьера и депешу, но все равно хорошо, что удалось хоть кому-нибудь из нас исполнить повеление султана. – И, повернув коня, он поехал в первую прибрежную деревню, чтобы велеть перевезти себя на другой берег в Беглербег, где султан ожидал его и где он должен был встретиться с товарищами.

Гассан также отъехал уже далеко, когда услышал условный сигнал. Он повернул и поскакал в Беглербег, куда приехал первым. Он соскочил с седла и стал ожидать товарищей.

Прошло довольно много времени, когда наконец к берегу подъехала большая тяжелая лодка. Это был Зора-бей, ехавший в лодке вместе с лошадью. Выйдя на берег, он нашел Гассана.

– У тебя нет депеши? – спросил он.

– Нет! Это ты стрелял?

– Нет! Это, должно быть, Сади, – отвечал Зора-бей, – меня только удивляет, что его еще нет.

– Мы должны подождать его здесь, – заметил Гассан. Между тем Сади в это время на своей легкой лодке дошел почти до Терапии, не встретив Галил-бея. Следовательно, последний, если только он воспользовался водным путем, должен был быть позади. Чтобы не пропустить его, Сади начал переезжать от одного берега к другому, так что ни одна лодка не могла ускользнуть от его внимания. Сади был исполнен живейшего желания исполнить приказание султана и открыть измену министра, который давал клятву верности своему монарху, а вместо того преследовал изменнические планы. Эти мысли занимали его, и в то же время он смотрел с негодованием и презрением на Галил-бея, помощника недостойного министра.

Сади поставил небольшой парус, и лодка его без шума быстро скользила по воде от одного берега к другому. Вдруг Сади стал прислушиваться. Было уже за полночь. На некотором расстоянии прозвучал выстрел, за ним другой и третий. Сигнал был дан, оставалось только возвратиться в Беглербег. Но прежде чем ехать во дворец, Сади хотел убедиться, действительно ли это был условный сигнал или же просто случайное совпадение. Ему казалось невероятным, чтобы его товарищи успели так скоро овладеть депешей. Да если даже это и случилось, то не будет вреда, если он немного опоздает. Он снова поставил свой серый парус и начал скользить по волнам, внимательно вглядываясь в темноту, к которой глаза его привыкли, когда он еще был лодочником. Но кругом было тихо и пустынно, так что спустя какое-то время Сади уже хотел ехать в Беглербег, как вдруг ему послышался в отдалении как будто плеск весел. Сади плыл на парусе, следовательно, без всякого шума, поэтому ему легко было слышать всякий звук. Он был недалеко от берега, на котором стоит Беглербег, как вдруг заметил перед собой лодку, которая медленно подвигалась вперед, так как шла на веслах. Сади не думал, чтобы это мог быть Галил-бей, посланный визиря, тем не менее из предосторожности хотел посмотреть, кто это может ехать так поздно. Сади приготовил свое оружие, укрепил веревку от паруса и стал ждать.

Лодка подошла ближе. Вдруг она повернула прочь от берега. Сади сейчас же заметил это и, не теряя ни минуты, поставил парус так, чтобы догнать лодку. Но едва в большой лодке заметили, что Сади следит за нею, как изо всех сил начали стараться уйти от него. Тогда Сади догадался, что имел дело с Галил-беем или, во всяком случае, с людьми, которые затеяли что-нибудь нечистое, иначе им не было бы надобности убегать. После этого Сади не колеблясь стал преследовать бегущих.

Началась настоящая охота. Галил-бей и его два гребца старались изо всех сил, но Сади так хорошо управлялся со своей маленькой легкой лодочкой, что скоро почти нагнал большую тяжелую лодку Галила. Теперь Сади убедился, что перед ним находится посланный Мустафа-паши и был очень рад, что ему пришло в голову усомниться в истинности сигнала.

– Именем его величества султана приказываю вам остановить лодку! – вскричал Сади, все более и более приближаясь к беглецам.

Насмешливый хохот был ответом на его слова. Тогда Сади понял, что ему надо силой овладеть депешей, но прежде всего надо было догнать лодку. То, что, может быть, было бы для другого невозможно, для Сади было игрушкой. Он перегнал лодку и спустил парус, стал ей поперек дороги, но теперь должна была начаться настоящая борьба. Один против троих!

Галил-бей внимательно следил за всеми движениями лодки Сади, приготовляясь выдержать нападение. Хотя его хитрость обманула двух преследователей, тот, кого нужнее всего было обмануть, не поддался на хитрость! Надо было во что бы то ни стало спасти себя и депешу, которая была у него на шее в кожаной сумке. Он смеялся над опасностью и над преследователем, на зов которого не отвечал ни слова, а только велел своим гребцам удвоить скорость.

– Стойте! Сдайтесь! – вскричал Сади. – Именем его величества султана я приказываю тебе, Галил-бей, следовать за мной в Беглербег!

– Глупый мальчишка, понимаешь ли ты, что говоришь, – отвечал тогда Галил-бей, – возвращайся назад! До сих пор я щадил тебя. Но если ты не послушаешься моего предостережения, то берегись!

– Берегись сам! – вскричал раздраженный Сади. – Ты мой пленник!

Вместо ответа Галил-бей вынул пистолет, и над головой Сади просвистела пуля. Тогда Сади тоже вынул пистолет и, держа его в правой, левой рукой управлял лодкой. В эту минуту раздался второй выстрел, но Сади вовремя успел отклониться и в свою очередь выстрелил, видя, что дело не обойдется без кровопролития. Пуля Сади попала Галил-бею в руку, так что он принужден был выронить оружие.

Увидев себя раненым, Галил-бей сорвал с шеи кожаную сумку с депешей и передал ее одному из гребцов вместе с приказанием, которого Сади не слышал и даже едва заметил, что произошло, потому что другой гребец хотел со всего маху ударить его веслом, и Сади принужден был стать за мачту своей лодки, чтобы избежать удара. В это самое мгновение тот, которому Галил передал депешу, бросился в воду и поплыл к берегу. Между тем Сади в несколько мгновений одолел своего второго противника, нанеся ему сильный удар саблей по плечу, хотя Галил-бей, держа оружие в левой руке, пытался оказать помощь своему солдату. Тяжелораненый солдат упал на дно лодки, а Галил, видя, что не может противиться своему врагу, не подвергая опасности свою жизнь, покорился судьбе.

– Что заставило тебя напасть на меня и ранить? – спросил он с досадой.

– Твое сопротивление! Разве ты не слышал, что я именем султана приказывал тебе сдаться?

– Что тебе от меня надо? Почему я, Галил-бей, должен сдаться тебе, простому баши?

– Я требую, чтобы ты отдал мне депешу, которую везешь по поручению Мустафы-паши.

– Ты дурак, тебя нарочно обманули! У меня нет никакой депеши, – отвечал Галил.

– Это увидим, а пока ты мой пленник. Еще раз повторяю тебе – отдай мне депешу!

– Ты опоздал! – насмешливо сказал Галил-бей. – У меня была депеша, да! И она теперь на дороге к цели. Разве ты не видал второго гребца в моей лодке? Его нет больше в лодке, и он несет депешу куда надо.

– Я поймал тебя, пока этого с меня довольно, – твердо и спокойно отвечал Сади, – не думай, чтобы твои слова заставили меня сколько-нибудь изменить мое решение относительно тебя и погнаться за другим. Ты мой пленник, есть у тебя депеша или нет!

Он отнял у обоих побежденных оружие, привязал их лодку к своей и поплыл в Беглербег, не спуская глаз с Галила.

XVII. Казнь

Между тем Гассан и Зора-бей в это время напрасно ждали Сади на берегу у Беглербега.

– Что, если мы обманулись мнимым сигналом, – сказал наконец Гассан, сидевший у берега на древесном пне, держа коня под уздцы.

Зора-бей стоял около него и с беспокойством глядел на темную поверхность воды.

– Я тоже начинаю находить это очень странным, – заметил вполголоса Зора-бей.

– Не видно ли чего-нибудь?

– Ничего не видно и не слышно!

– Но ведь Сади должен был или сам подать этот сигнал, или же слышать его так же, как и мы.

– Очень может быть, что он был благоразумнее, а может быть, он не расслышал сигнала совсем, – отвечал Зора-бей. – Я боюсь, что мы сделались жертвой хитрости.

– Но как могло это случиться?

– От Галил-бея всего можно ожидать, – продолжал Зора-бей, – для него всякие средства хороши. Изменник должен быть предусмотрителен и хитер, чтобы скрывать свое преступление.

– Ты думаешь, что это он подал фальшивый сигнал? Тогда я сейчас же еду снова! – вскричал Гассан, вскакивая с места.

– Успокойся, друг мой, – остановил Зора-бей молодого вспыльчивого Гассана, – я надеюсь, что Сади успеет лучше нас, но во всяком случае, я думаю, что мы сделаем хорошо, если снова отправимся по выбранным нами дорогам, на тот случай, если Галил-бей выехал уже после того, как дал фальшивый сигнал! К несчастью, лодка, в которой я приехал, уже давно отправилась обратно, и мне невозможно теперь, ночью, переехать на тот берег, следовательно, нам обоим остается только одна дорога!

– Я согласен с тобой. Не надо терять ни минуты! – вскричал Гассан, поспешно вскакивая на коня.

– Возьми себе часть дороги отсюда до Терапии, а я возьму себе дорогу отсюда до Скутари, затем снова возвратимся сюда, – сказал Зора-бей и тоже сел на коня.

В следующее мгновение оба офицера уже скакали в противоположные стороны.

В то время как Зора-бей спешил к отдаленному предместью, чтобы, если можно, поймать там посланного визиря, Гассан, склонясь на шею лошади, чтобы лучше видеть по сторонам, и сжимая в правой руке саблю, скакал во весь опор по темной дороге.

Прошло около часа, как вдруг Гассану показалось, что какая-то тень при его приближении бросилась в кусты, росшие по обе стороны дороги.

Гассан сейчас же подъехал к тому месту, где что-то зашевелилось.

– Кто тут? – закричал он. – Отвечай, а не то я начну стрелять по этим кустам, пока не буду уверен, что в них никто не спрятался!

Все было тихо.

Тогда Гассан соскочил с лошади, которую привязал к дереву, и, размахивая саблей, пошел в кусты.

– Я не ошибся, – бормотал он, – я видел человека, и он не должен уйти от меня, пока я не узнаю, кто он такой.

Тогда посланный Галил-бея, так как это он спрятался в кустарник, не желая быть пойманным, бросился бежать.

Между тем, раздвинув кусты, Гассан увидал бежавшего солдата.

Гассан бросился вслед за ним.

– Стой, если тебе жизнь дорога! – вскричал он. – Стой, а не то я убью тебя!

Солдат продолжал бежать. Гассан вынул револьвер и выстрелил вслед бежавшему, но так как было слишком темно, чтобы хорошо прицелиться, то он промахнулся; тогда он бросился вслед за бежавшим, которого принимал или за Галил-бея, или за какого-нибудь другого гонца.

Со своей стороны солдат употреблял все усилия, чтобы уйти от Гассана. Гассан же ни за что не хотел упустить его, и так как бежавший не обращал внимания на угрозы, то оставалось только одно средство – преследовать его. Скоро Гассан увидел, что он приближается к беглецу, но тот тоже, должно быть, заметил это, потому что постоянно оглядывался. Когда Гассан готов уже был нагнать бежавшего, то вдруг заметил, что последний отбросил от себя что-то и потом снова побежал дальше.

Гассан остановился и начал осматриваться. Наконец в небольшой яме он нашел кожаную сумку с оборванным ремнем. Зная, что он всегда успеет догнать беглеца, Гассан захотел, прежде чем продолжать преследование, узнать, что находится в найденной им сумке, которую солдат бросил, очевидно надеясь, что преследователь не откроет ее. Гассан открыл сумку и вскрикнул от радости. В сумке лежало письмо! Это была депеша Мустафа-паши! Наконец-то она нашлась! Не преследуя более солдата, так как он был только слепым орудием в руках визиря и Галил-бея, Гассан вернулся назад к своему коню и, вскочив в седло, поспешил со своим сокровищем к Беглербегу. Он был в сильном волнении и крепко держал депешу – главное было сделано!

Между тем Зора-бей, не найдя на своем пути ничего заслуживающего внимания, возвратился обратно в Беглербег, и в тоже самое время к берегу подъехал Сади со своими двумя пленниками.

– Отчего у тебя две лодки? – закричал ему Зора-бей.

– Одна моя, а другая Галил-бея! – отвечал Сади.

– Значит, ты его захватил?

– Да, его и одного гребца-солдата.

– Значит, это ты подал сигнал?

– Нет, не я.

Сади причалил, и Зора-бей подошел помочь товарищу и увидел сидящего в большой лодке Галила и тяжелораненого солдата, который лежал на дне лодки и стонал.

– Поздравляю тебя, Сади! – сказал Зора-бей, видя успех своего товарища. – Мы сейчас же должны отвести его во дворец к султану.

Сади привязал лодку и потребовал, чтобы пленники выходили.

– Галил-бей тоже ранен? – спросил Зора-бей. – Тем не менее это не спасет его от передачи нам депеши.

До сих пор Галил-бей не говорил ни слова, мрачно глядя перед собой, но, услышав эти слова, он прервал молчание.

– Галил-бей прежде всего будет жаловаться на то, что офицеры напали на него, как на разбойника, – сказал он. – Никакой депеши у Галил-бея нет, а если бы и была, то он давно уничтожил бы ее, чтобы вы не могли торжествовать. Таким образом, ваша ссылка на депешу не имеет основания; клянусь вам пророком, что у меня нет никакой депеши.

Эта клятва, надо признаться, произвела неприятное впечатление на обоих товарищей.

– Очень может быть, – сказал Зора-бей, – но нам приказано привести тебя во дворец, есть или нет у тебя депеши.

– Вы не достигли вашей цели, – насмешливо отвечал посланный Мустафа-паши, довольный успехом своей хитрости, – чего же вам надо от меня? Моя особа не может быть вам ни для чего полезной. Вы можете меня обыскать с головы до ног и все-таки не найдете депеши.

Сади не произнес ни слова, но принудил Галил-бея идти вперед. Все отправились в Беглербег, куда султан возвратился уже несколько часов тому назад и прямо прошел в гарем.

Придя во дворец, Сади и Зора-бей просили, чтобы их впустили, и были сейчас же отведены к караульному офицеру, который принял их очень любезно.

– Мне приказано сейчас же доложить о вашем приезде, – сказал он. – Прошу вас подождать несколько минут!

Он ввел Сади и Зора-бея, не спускавших глаз с Галила, в дежурную комнату, а сам отправился доложить об их приходе.

После ухода дежурного офицера Зора-бей снова обратился к Галилу, требуя, чтобы тот отдал депешу, на что последний только засмеялся, тогда Зора-бей приказал обыскать его. В это время дежурный офицер возвратился и передал приказание султана, чтобы Зора-бей и Сади вместе с пленником сейчас же шли к нему.

Обыск Галил-бея не имел никаких результатов. Депеши не обнаружили. Тогда Сади и Зора-бей повели его с собой в приемную. Султан Абдул-Азис вышел почти сейчас же, так как торопился узнать о результате.

– Кого вы привели? – спросил он.

– Галил-бея, доверенного посланного Мустафа-паши, ваше величество, – отвечал Зора-бей. – Сади-баши схватил его после сильного сопротивления с его стороны, точно так же, как и сопровождавшего его солдата.

– Где депеша?

Злая улыбка пробежала по лицу Галил-бея, затем он вдруг бросился на колени перед султаном.

– Я прошу ваше величество милостиво выслушать меня! – вскричал он. – Этот офицер напал на меня, ранил и привел сюда, а я даже не знаю причины этой вопиющей несправедливости.

– Кто ты?

– Галил-бей, ваше величество.

– В какой ты состоишь должности?

– Я адъютант у Мустафа-паши.

– Ты должен был отвезти в эту ночь тайную депешу в Терапию?

– Ваше величество, можете спросить у этих офицеров, нашли ли у меня какую-нибудь депешу? – отвечал Галил-бей. – Меня не только ранили и арестовали, но в высшей степени унизили, приказав меня обыскать.

– И ничего не нашлось? – вскричал поспешно султан, обращаясь к Зора-бею и Сади.

– К сожалению, нет, ваше величество.

– Как же это могло случиться? – сказал султан, начиная сердиться, так как бесполезный арест Галила уничтожал всякую возможность открыть измену Мустафа-паши. – Адъютант визиря имеет полное право жаловаться. Мне нужна была депеша, а не пленник.

Положение Зора-бея и Сади сделалось очень скверным! Их торжество обратилось в поражение, которым Галил-бей не преминул воспользоваться.

– Я надеюсь, – сказал он, – что ваше величество прикажет за полученное мною сегодня оскорбление наказать виновных, напавших на меня без всякого повода с моей стороны, ранивших и унизивших меня.

– Действительно, это неслыханное насилие! – вскричал султан, раздраженный неудачей.

В эту самую минуту в комнату вошел дежурный флигель-адъютант. Галил-бей уже готов был выйти победителем, когда султан обратился к вошедшему адъютанту.

– Что такое? – спросил он.

– Гассан-баши говорит, что привез вашему величеству важное известие.

Сади и Зора-бей обменялись радостным взглядом. Гассан пришел! Очень может быть, что он принес доказательство виновности Галил-бея.

– Кто этот Гассан-баши? – спросил султан.

– Третий из нас, ваше величество! – позволил себе ответить Зора-бей.

– Он принес какую-то важную бумагу, – продолжал адъютант, – про которую говорил, что она имеет связь с поручением обоих офицеров.

Галил-бей молча прислушивался, не вставая с колен, как трусливая лиса, застигнутая врасплох.

– Пусть войдет! – приказал султан дежурному адъютанту. Глубочайшее молчание царило в ярко освещенной зале в ожидании появления Гассана. Гассан вошел, он держал в руках депешу.

– Что за бумага у тебя в руках? – спросил султан.

– Позвольте передать вашему величеству депешу визиря Мустафа-паши, – отвечал Гассан, – я отнял ее у солдата по дороге в Терапию.

Опустившись на колени, он передал бумагу султану, который, против обыкновения, принял ее собственноручно, развернул и стал читать. Сади и Зора-бей вопросительно поглядели на Гассана, который им сделал знак рукой.

Лицо султана прояснилось.

– Мое предчувствие оправдалось, – прошептал он едва слышно, – этот Мустафа-паша изменник и предатель!

Затем он обратился к Галил-бею, все еще стоявшему на коленях.

– Ты виновен! – сказал он. – Неужели ты будешь продолжать отрицать, что ты был отправлен с этой депешей?

Галил задрожал, но не в силах был ничего ответить.

– В этой депеше ты назван доверенным лицом Мустафа-паши, – продолжал султан, – и будешь наказан по заслугам. Наденьте на изменника цепи и отправьте его в Стамбул, я по заслугам накажу его! Ни слова! Прочь с глаз моих!

Несколько адъютантов бросились на Галил-бея, побледневшего от страха, и вывели его из комнаты, откуда он несколько минут назад чуть было не вышел победителем. Султан еще раз поглядел на бумагу, затем сложил ее и положил на стол около себя. Тут только он заметил, что три молодых офицера все еще были в комнате.

– Вы исполнили мое приказание, – сказал он, – просите у меня за это чего хотите!

– Мы желаем выйти из капиджи-баши, – сказал Гассан.

– Как? Все трое?

– Да, наше живейшее желание состоит в том, чтобы быть переведенными в другой полк, – подтвердил Сади.

– Я не спрашиваю вас о причине этого желания, хотя служить в капиджи считается за честь, – сказал султан, – но я исполню ваше желание, как обещал! Как тебя зовут? – обратился он к Гассану.

– Гассан-баши, ваше величество!

– Гассан-бей назначается адъютантом к моему сыну Юсуфу-Изеддину! – сказал тогда султан.

– Благодарю вас, ваше величество! – вскричал с восхищением молодой человек.

– Зора-бей и Сади-бей, – продолжал султан, – назначаются в корпус башибузуков. Без благодарности! Самым лучшим образом офицер может доказать благодарность, служа верой и правдой своему государю. Я надеюсь иметь в вас таких слуг.

Султан сделал знак рукой, и трое товарищей вышли.

– Кажется, я пришел как раз вовремя, – сказал Гассан, когда они вышли из дворца на берег, где у Сади была лодка, а у двух других – кони.

– Как тебе удалось захватить депешу? – спросил Зора.

Гассан рассказал, как это произошло. Затем Сади сел в лодку и отправился обратно в Константинополь, тогда как двое других поехали туда же верхом.

На следующее утро к Мустафа-паше явился посланный из дворца с бумагой, в которой было сказано, что за измену правительству он заслужил смерть, но что султан приговаривает вместо него к смерти Галил-бея, а его же, Мустафа-пашу, приговаривает к изгнанию, вследствие чего ему предписывается в тот же день сдать все дела его преемнику Муци-паше и в течение трех дней выехать из Стамбула навсегда. Местом его пребывания назначается главный город острова Родоса, который он не должен оставлять под страхом смертной казни.

Итак, Галил-бей был приговорен к смертной казни. По повелению султана прежде всего у него были отняты все титулы и ордена, казнь же была назначена на следующий вечер. Мужество и самоуверенность оставили Галила в ту самую минуту, как его хитрость была так неожиданно уничтожена. Насмешка мгновенно сбежала с его лица и сменилась ужасом и отчаянием. Как всегда бывает с людьми такого характера, как Галил, страх смерти заменил в нем заносчивость. Узнав о смертном приговоре, он был совершенно уничтожен и почти без сознания лежал в углу своей мрачной темницы. Он знал, что для него нет спасения, так как ему приходилось искупать не только свою вину, но и вину паши.

Жизнь всех турок находится в руках султана, но когда какой-нибудь высший сановник заслуживает смерти, то существует такое обыкновение, что султан посылает провинившемуся красный шнурок, и получивший такой подарок должен сейчас же сам лишить себя жизни. Единственное лицо, которое могло не бояться такого подарка, был шейх-уль-ислам, так как, будучи главой магометанской церкви, он столь же неприкосновенен, как и султан, и не раз султаны вынуждены были склоняться перед властью шейх-уль-ислама. В настоящее время шейх-уль-ислам все еще стоит выше всех остальных сановников и без его содействия не объявляется ни одно постановление, так как турки требуют, чтобы все их законы были в согласии с религией, главой которой является шейх-уль-ислам.

Всякая другая вина могла бы еще быть прошена, но для турецких султанов нет ужаснее мысли о том, что их наследники составляют заговоры. Причина этого постоянного страха, жертвой которого является множество людей, состоит в том, что в Турции по смерти султана вступает на трон не его старший сын, но старший принц во всем семействе, который приходится братом, или дядей, или даже племянником султану. Этот основной закон турецкого престолонаследия постоянно служит причиной множества беспорядков и никогда не дает султану истинного спокойствия и, конечно, не приводит к услаждению жизни наследников турецкого престола. И мы увидим со временем, какие ужасные последствия имеет этот закон.

Галил служил посредником в сношениях принцев с высшими сановниками, и никогда такие люди не могли надеяться на снисхождение. Очень часто даже сами принцы не были пощажены, а приносились в жертву боязни султана потерять престол. Доказательством жестокости турецких нравов может служить известное постановление о престолонаследии, что только принцессы, дочери принцев, могут оставаться в живых, сыновей же убивают при рождении. Поэтому сыновья принцев воспитывались тайно. После этого совершенно понятно, почему Саладин, сын принца Мурада, наследника султана Абдул-Азиса, вынужден был скрываться уже описанным нами образом, точно так же Абдул-Азис боялся, что его собственный сын Юсуф-Изеддин также, в свою очередь, будет предметом преследований.

Султан Абдул-Азис вступил на престол 25 июня 1861 года после смерти брата своего Абдул-Меджида. Оба были сыновьями султана Махмуда II. Абдул-Меджид оставил после себя шесть сыновей и восемь дочерей. Старшим в семействе, кому должен был перейти трон после Абдул-Азиса, был племянник его, Магомет-Мурад, родившийся 21 сентября 1840 года, затем после него следовал брат его, Абдул-Гамид. Исполняя последнее желание своего умершего брата, Абдул-Азис не принял никаких строгих мер против своих наследников, сыновей умершего, как это делали другие султаны, но все-таки он не был совершенно спокоен и постоянно боялся, что его наследники имеют какие-нибудь тайные планы.

Это короткое объяснение было нам необходимо для пояснения дальнейших обстоятельств и интриг. Из этого же становится ясным желание султана овладеть известной нам депешей. И если бы она даже не заключала в себе ничего действительно изменнического, то и тогда довольно было одного обстоятельства, что она послана к принцам, чтобы передавший ее заплатил за это жизнью.

Султан приказал, чтобы Галил как изменник был публично казнен рукой палача во втором, внутреннем дворе сераля. Этот большой двор, в котором, так же как и в первом, стоял на часах капиджи, представляет собой большой четырехугольник, вокруг которого идут густые аллеи для прогулок и по обеим сторонам бьют фонтаны. По левой стороне идет здание, в котором находится сокровищница султана, направо расположены квартиры служащих и дворцовое управление. На левой же стороне стоит старый колодец, окруженный плитами, у которого прежде обыкновенно происходило обезглавливание турецких сановников, приговоренных к смертной казни.

Вечером на другой день после ареста Галила, перед заходом солнца, весь двор был заполнен различными служащими при турецком дворе, и эта толпа была так велика, что занимала весь двор, каждая из сторон которого была триста шагов, так что для визирей и их свиты едва могли очистить место. По приказанию султана все должны были присутствовать на казни изменника.

Когда солнце уже зашло за горизонт, но еще весь Константинополь был залит ярким светом заката, точно заревом пожара, когда с высоких стройных минаретов муэдзины призывали правоверных к вечерней молитве, когда по улицам снова началось движение, прекращавшееся на время жары, тогда Галил, в сопровождении нескольких дервишей и караульных, был приведен во внутренний двор. Войдя во двор и увидев ожидавшую его толпу, он почти лишился чувств от ужаса и слабости. Тогда с него сняли цепи, чтобы ему было легче идти, но он лежал как убитый. Лицо его было страшно бледным, казалось, что смертный приговор уже убил его.

Ни малейшего сострадания не возбуждал к себе Галил вследствие своей трусости. Вид эшафота отнял последнюю твердость у приговоренного. Стоявшие вокруг чиновники с равнодушным видом смотрели на приготовления к казни человека, которого наказывали за измену, думая только о том, как бы самим, в свою очередь, не попасться, так как многие из них были нисколько не менее виновны в измене, чем Галил-бей. Они называли Галила ослом за то, что он позволил себя поймать, тогда как прежде восхищались и завидовали его быстрому повышению.

В числе зрителей находились три наших героя – Сади, Зора и Гассан. Молодые люди стояли недалеко от места казни на почетном месте, и все глаза с любопытством устремлялись на них. Всем уже было известно, что сам султан лично дал им повышение – милость, которой удостаивались только избранные. Другие офицеры с завистью смотрели на них. Даже сам палач глядел на них: он видел падение не одного любимца, кончавшего на эшафоте, поэтому очень понятно, что он думал о том, скоро ли падут эти новые любимцы. Палач вечно думает только о конце, и нигде этот конец не бывает так близок, как в Турции.

Палач Будимир, человек уже пожилой, был по происхождению черкес, но с юности жил в Константинополе, где был прежде помощником палача. Теперь уже сам Будимир состарился, но это все еще был сильный и высокий старик внушительной наружности, черкесский костюм которого имел в себе нечто театральное. Его лицо, обрамленное длинной седой бородой, выглядело весьма внушительно, как будто он гордился важностью своего поста. Его все боялись и говорили, что в старом черкесе нет ни на йоту чувства. Обе щеки и шея палача были покрыты страшными рубцами.

Между тем Галил был подведен к эшафоту и передан в руки палача. Едва последний хотел положить свою жертву, как Галил лишился чувств и, несмотря на все усилия палача, не приходил в себя. В воздухе мелькнул топор, раздался глухой удар, и голова Галила покатилась… Приговор был приведен в исполнение, и толпа разошлась, довольная зрелищем и уже совершенно забыв о Галиле…

На следующую ночь Мустафа-паша оставил Константинополь, чтобы отправиться в изгнание.

XVIII. Привидение во дворце

К числу самых прелестных мест живописных берегов Босфора принадлежит, без сомнения, та часть азиатского берега, на которой стоит дворец Беглербег, называвшийся прежде Хризохером. Здесь находилась летняя резиденция султана Абдул-Азиса, это был его любимый дворец, доступ в который для европейцев был чрезвычайно затруднителен.

Этот дворец стоит на самом берегу, и его белый блестящий фасад виден издалека. Он самый большой из всех дворцов султана, и еще недавно к нему была сделана огромная пристройка, так что стоимость этого дворца неслыханна. В нижнем этаже дворца, в который надо пройти через обнесенный стеною двор, живут прислуга и все служащие. Поднявшись по мраморной, покрытой ковром лестнице на следующий этаж, поражаешься ослепительной восточной роскоши, которая окружает вас. Лестница освещается через купол, весь состоящий из красных стекол, распространяющих чрезвычайно приятный свет, перила на лестнице золотые, и вся лестница уставлена тропическими растениями. Внутренний двор дворца окружен мраморной решеткой, и на него с одной стороны выходят решетчатые окна гарема, с другой – бесчисленные залы и комнаты султана, превосходящие одна другую роскошью и великолепием. Позади гарема разбит великолепный сад.

К воротам дворца подъехала карета с султанскими гербами и, въехав во двор, остановилась у самого подъезда. Лакеи бросились опустить подножку и отворить дверцы кареты. Из кареты вышла принцесса Рошана и, не обращая внимания на распростертых перед нею слуг, прошла на лестницу. На принцессе было надето роскошное платье, выписанное прямо из Парижа, а сверху накинута дорогая шаль.

Вечер уже наступал, а вместе с ним и время визитов и аудиенций. Рошана явилась во дворец своего царственного дяди, чтобы узнать о его здоровье и в то же время с другой целью, которую мы узнаем впоследствии. Принадлежа к царствующему дому, Рошана имела свободный доступ в покои султана, и потому она гордо поднялась по ступеням лестницы на второй этаж. Здесь ее принял гофмаршал и провел в приемную, где она должна была ожидать выхода султана. В приемной был уже кто-то, казалось, что принцесса нисколько не была этим удивлена. Приемная была освещена большой люстрой, вся мебель была обита темно-красной материей.

В отдаленном темном углу комнаты стоял мрачный и суровый шейх-уль-ислам Мансур-эфенди. Он был одет по-европейски, в вечерний, доверху застегнутый сюртук и черные панталоны. Шейх-уль-ислам казался в это мгновение каким-то мрачным духом, сторожившим каждый шаг султана, представителем пророка, вследствие этого имевшим неограниченную власть над всеми старотурками. В доказательство того, что это действительно так, довольно сказать, что, издавая какое-нибудь постановление, султан, для того чтобы оно имело значение, должен обращаться к шейх-уль-исламу за подписью и одобрением. В свою очередь шейх-уль-ислам также должен обращаться к султану за согласием, но мог обойтись и без него, потому что правоверные мусульмане и без того должны повиноваться его повелениям.

Войдя в приемную, принцесса сейчас же заметила Мансура-эфенди, который с достоинством поклонился ей.

Когда гофмаршал пошел доложить султану о приезде принцессы, последняя подошла к Мансуру-эфенди.

– Я очень рада, что встречаю тебя здесь, – сказала она вполголоса, – какой результат имели твои усилия?

– Никакого, принцесса! Ты верна нам, но его величество султан чуждается нас, – отвечал шейх-уль-ислам.

– Ты в своем усердии видишь все в черном свете! Я думаю, что могущественный повелитель правоверных во всем следует твоим советам.

– Нет, принцесса, ты ошибаешься, я не имею на султана никакого влияния: другой приобрел это влияние!

– Ты намекаешь на султаншу Валиде?

Шейх-уль-ислам утвердительно кивнул.

– Я знаю это, – продолжала принцесса, – сегодня я пришла сюда для того, чтобы сделать последнюю попытку! Я ничего не хочу обещать заранее, но ты знаешь мое усердие, знаешь также мою решимость, когда дело идет о достижении успеха; сегодня же, повторяю тебе, я хочу сделать последнюю попытку. Я иду к султану и надеюсь найти тебя еще здесь, когда возвращусь от него, чтобы иметь возможность передать тебе, чего я достигну.

– Желаю тебе успеха, принцесса, – отвечал Мансур-эфенди, кланяясь Рошане. В эту минуту в комнату вошли двое пажей, которые подняли тяжелую бархатную портьеру, тогда как вошедший за ними гофмаршал доложил принцессе, что султан ожидает ее.

В прохладном кабинете, в котором били фонтаны, сидел султан Абдул-Азис. На маленьком столике стояла чашка кофе, рядом – наполовину выкуренная трубка. Расстроенное состояние здоровья не позволяло султану курить много. Султан, так же как и шейх-уль-ислам, был одет в черное европейское платье.

Когда принцесса вошла, султан поднялся со своего места и с поклоном пошел ей навстречу.

– Как здоровье моей дорогой племянницы? – спросил он, предлагая ей занять место рядом с ним.

Принцесса любезно поклонилась и приняла приглашение.

– Я очень рада видеть тебя здоровым, дорогой дядя и повелитель, – сказала она. – Я уже давно желала поговорить с тобой наедине. Сегодня ты доставляешь мне эту милость.

– Я погружен в государственные заботы, принцесса, так что едва имею время отдохнуть, – сказал султан. – Надо сознаться, что быть султаном совсем не такое большое счастье, как это воображают. Но во всяком случае, будучи султаном, я хочу остаться им до своей смерти.

– Да продлит Аллах твою жизнь! – заметила принцесса.

– Мне донесли, что сын принца Мурада Саладин жив, – продолжал султан. – Я не хочу, чтобы мальчик подвергался каким бы то ни было преследованиям! Точно так же, как я хотел бы устранить всякую опасность, грозящую моему сыну Юсуфу-Изеддину после моей смерти, так же хочу я спасти от всякой опасности принца Саладина.

– Это новое доказательство твоего великодушия, дорогой дядя, – сказала Рошана, – но не думай, что только ты один думаешь обо всем, многие точно так же думают и заботятся о тебе. Твоя покорная племянница может доказать свою благодарность, доставив тебе развлечение.

– В самом деле?

– Это тебя удивляет, мой дорогой дядя, а между тем Рошана только и думает о том, как бы доказать тебе свою благодарность за все твои милости. Праздник Байрама недалеко, и я хочу по случаю его подарить новое украшение для твоего гарема.

Султан улыбнулся.

– Посмотри на этот портрет, могущественный повелитель, – продолжала принцесса, вынимая фотографию в роскошной бархатной рамке и показывая ее султану, – я никогда еще не видала такой красавицы.

Султан взял портрет и стал рассматривать его. Рошана внимательно наблюдала, какое он произведет впечатление на султана.

– Кто эта девушка? – спросил он.

– Ее имя Реция, мой дорогой дядя, она сирота. Если она тебе нравится, то будет у тебя к Байраму.

Султан еще раз поглядел на портрет красавицы, потом передал его Рошане.

– Благодарю тебя за предложение, – сказал он, – но ты знаешь, что все приготовления к этому празднику обыкновенно делает султанша Валиде, точно так же как и выбирает мне в гарем девушек, и я не хочу изменять этой традиции. Возьми портрет обратно!

Рошана побледнела при этих словах султана, доказывавших, какое сильное влияние имела на него султанша Валиде. Последняя попытка повернуть султана на свою сторону не удалась! Принцесса взяла портрет и спрятала.

– Ты отвергаешь доказательство моей благодарности, милостивый повелитель, – сказала она, – хотя я от всего сердца желала угодить тебе.

В эту минуту в дверь вошли двое пажей и остановились у дверей, что было знаком прибытия во дворец султанши Валиде. Почти вслед за ними в комнату вошла сама султанша, бросив удивленный взгляд на сидящую в кабинете принцессу. Абдул-Азис поднялся, чтобы поздороваться с матерью. Гордая, роскошно одетая султанша Валиде вошла в комнату своего сына как повелительница. Она поздоровалась с сыном, потом с принцессой, которая встала при ее появлении. Молчание, последовавшее за этим поклоном, показало Рошане, что ей пора уйти. Тогда она простилась с султаншей и ее сыном, которые остались одни.

Рошана возвратилась обратно в приемную, где ее ожидал Мансур-эфенди. Принцесса поспешно подошла к нему.

– Все было напрасно, – сказала она шепотом, – знаешь ли ты, кто пришел сейчас к султану?

– Султанша Валиде! – отвечал шейх-уль-ислам.

– Она была со мной холоднее, чем когда-либо, – продолжала принцесса, – она теперь полновластная госпожа, и нам не остается ничего другого, как найти какой-нибудь способ сойтись с нею; твоя мудрость должна найти этот способ точно так же, как избрать дорогу, идя по которой мы скорее достигнем цели.

– Я не дремлю, принцесса! – отвечал Мансур-эфенди. Между тем в то время, как все это происходило в приемной, между султаном и его матерью шел разговор.

– Я все более и более прихожу к убеждению, что мы должны упрочить трон за твоим сыном Юсуфом, – говорила султанша. – Вот уже два дня, как этот план не дает мне покоя! Мы должны сделать это, слышишь ли ты – должны!

– Чтобы привести в исполнение этот план, нам придется нарушить закон, – отвечал султан, задумчиво глядя перед собой. – Я сам часто думал о том, чтобы оставить трон моему сыну, но я трепещу за его жизнь! Около нас пребывает наш злейший враг!

– Ты подразумеваешь Мансура-эфенди, – сказала султанша, – но разве не от тебя зависит заменить теперешнего великого муфтия другим? Если Мансур-эфенди не будет благоприятствовать нашим планам, тогда он должен пасть!

– Подобные перемены очень опасны!

– Эти опасности будут все увеличиваться, пока ты будешь терпеть Мансура-эфенди на месте шейх-уль-ислама. Частые перемены сановников очень полезны, – продолжала шепотом султанша Валиде. – Мне передавали, что Мансур-эфенди захватил принца Саладина! Он преследует какой-то тайный план.

– Если Мансур падет, то изменится только имя, все же останется по-прежнему, – перебил султан свою мать.

– До сих пор ты верил моим советам и мои предостережения находили дорогу к твоему сердцу. Вокруг тебя происходят тайные интриги, в которые я еще не совсем проникла, но которые еще более усиливают во мне желание утвердить престол за твоим сыном. Кто не будет благоприятствовать этому плану, тот должен пасть. Найди себе таких людей, в которых ты был бы уверен.

– Я знаю, что ты уже давно не расположена к Мансуру, – сказал султан, – но если он завладел Саладином, то, во всяком случае, оставит его в живых, следовательно, мое желание будет исполнено.

– Твоя мягкость заходит уж слишком далеко, молю Аллаха, чтобы тебе не пришлось раскаиваться! Относительно принца ты уж слишком милостив!

– Я обещал это моему покойному брату!

– Ты знаешь, что я имею везде глаза и что я знаю такие дела, которые от тебя скрыты. Я, может быть, единственное существо, которому ты можешь вполне доверять!

– Я знаю твою проницательность и твое желание мне добра, я, так же как и ты, желаю, чтобы на престол после меня вступил мой сын.

– Поверь, сын мой, – продолжала султанша, – что я думаю только об увеличении и укреплении твоей власти! Но вот уже наступает ночь, и тебе пора отправляться на отдых! Да защитит тебя Аллах и да увеличит он твое могущество!

Султанша-мать встала и простилась с сыном, на которого их разговор произвел сильное впечатление.

– Она права, – прошептал он, – я должен во чтобы то ни стало упрочить престол за моим сыном, тогда мне нечего будет бояться исполнения предсказания старого дервиша, который предрекал мне, что я буду свергнут с престола и умру насильственной смертью. «Берегись твоих врагов в твоем дворце!» – постоянно повторял мне старик Нагиб, умерший в прошедшем году. Если же мне удастся назначить наследником моего сына, то, конечно, мне нечего бояться, что он свергнет меня с престола, и предсказание дервиша уничтожится само собою. Я должен во что бы то ни стало стараться достичь этого… Между тем вокруг меня происходит что-то непонятное, я чувствую, что над моею головою висит какая-то неопределенная опасность; что это такое, я не могу определить, но мною невольно овладевает страх… Но прочь эти черные мысли! Пора мне отправиться в гарем.

Абдул-Азис подошел к портьере и откинул ее. Это было знаком, что он отправляется в гарем. В комнату сейчас же вошли пажи с канделябрами, чтобы проводить султана. Когда Абдул-Азис в сопровождении своей свиты вышел в приемную, то увидел стоявшего в ней шейх-уль-ислама.

– Ты еще здесь, Мансур-эфенди? – с удивлением спросил султан.

– Я ожидал чести видеть ваше величество, как это бывает каждый день, – отвечал шейх-уль-ислам, – но сегодня я напрасно ждал этой чести.

– В вознаграждение за это я позволяю тебе проводить меня до гарема, – сказал Абдул-Азис.

– Благодарю ваше величество за это новое доказательство вашей ко мне милости, что же касается моих донесений, то я надеюсь, что завтра ваше величество милостиво выслушает их!

– Нам надо о многом переговорить с тобой, великий муфтий, – сказал султан, – завтра мы ждем тебя в нашем кабинете.

В это время султан и его спутник шли по галерее, освещаемой пажами; несколько слуг следовали в отдалении. В галерее царствовал красноватый полусвет, который в конце переходил в совершенный мрак.

Султан уже подходил ко входу в гарем, как вдруг пажи, шедшие впереди, с испугом бросились в сторону, выронив из рук канделябры; слуги, шедшие сзади и не знавшие причины этого неслыханного случая и боявшиеся гнева султана, бросились к пажам, чтобы поднять упавшие на ковер канделябры и снова зажечь погасшие свечи. Но и слуги, в свою очередь, с ужасом попятились назад. Султан, не понимавший причины случившегося, уже готов был рассердиться.

Вдруг в темном конце галереи показалась высокая фигура в разорванном кафтане, с зеленым арабским платком на голове и бледным лицом, до половины закрытым золотой маской.

При этом зрелище султан нерешительно остановился.

– Золотая Маска! – прошептал он.

Все с ужасом попятились назад, только один шейх-уль-ислам, казалось, не был особенно поражен этим таинственным явлением.

– Это Золотая Маска, – обратился он к султану, – не позволите ли вы, ваше величество, разоблачить наконец тайну этого явления?

Султан сделал знак согласия. Шейх-уль-ислам поспешно пошел к выходу из галереи на лестницу.

– Прикажите часовым занять все входы и выходы и под страхом смерти не выпускайте никого из дворца! – закричал он, наклоняясь вниз через перила, – заприте все двери и ворота, пусть стены будут караулить часовые точно так же, как и пристань.

Слышно было, что приказание было сейчас же исполнено, ворота были закрыты, и по всем направлениям послышались мерные шаги часовых и целого отряда, отправляемого на берег. В несколько минут весь дворец был занят солдатами. Что же касается Золотой Маски, то он исчез в темных переходах дворца.

Мансур-эфенди довольно улыбнулся и продолжал путь вместе с еще бледным от испуга султаном. Привидению не было выхода из дворца. На этот раз оно не должно было ускользнуть от часовых, если только действительно Золотая Маска не был существом бесплотным.

XIX. Рука покойницы

Когда Лаццаро ушел от Кадиджи в ту ночь, в которую привез к ней Рецию и Саладина, Сирра, притворившаяся мертвой, сейчас же встала и, несмотря на страшную слабость от потери крови, поднялась наверх, где Реция уже давно ждала ее. Плач мальчика смолк, потому что он наконец уснул, крики о помощи Реции также стихли, только тихие вздохи доносились до слуха Сирры, которая напрасно искала ключ. Дверь была заперта на замок, ибо грек принял меры, чтобы его пленники не бежали, и Сирра была не в состоянии их освободить.

– Реция! Утешься! Я с тобой! – вскричала она.

– Сирра, это ты? – прошептала Реция.

– Да, я здесь – я спасу тебя!

– Слава Аллаху! Ты выпустишь нас? О, спаси нас из нашей тюрьмы.

– Потерпи еще немного! Дверь заперта, но я постараюсь найти ключ.

– Ты близко от меня, и я ничего не боюсь, – вскричала Реция, – я знаю, ты поможешь нам!

– Подкрепи себя сном и не беспокойся ни о чем, я с тобой, – прошептала Сирра, затем она тихонько спустилась вниз, в ту комнату, где спала Кадиджа.

Начало светать, когда Черная Сирра отворила дверь в комнату своей матери. Кадиджа лежала на старом диване и крепко спала, так что не слышала, как Сирра вошла в комнату, чтобы поискать ключ, но не нашла его, в то же время она почувствовала такую слабость, что едва могла удержаться на ногах. Кровь снова потекла из ее ран. Тогда, собрав последние силы, Сирра добралась до того угла, куда бросила ее Кадиджа, и без сил опустилась на землю; слабость ее была так велика, что она казалась мертвой, но в то же время видела и слышала все, что происходило вокруг, не будучи только в состоянии пошевелиться. Это ужасное состояние скоро перешло в сон, но когда утром Сирра проснулась, то по-прежнему не могла подать никакого признака жизни.

Прошел целый день, а Сирра продолжала лежать без движения. Старая Кадиджа подошла к ней, посмотрела и нашла, что Сирра мертва.

Вечером к старухе-гадалке пришел посланец от одной знатной турчанки с приглашением прийти к ней, а с наступлением ночи к дому подъехала карета, из которой вышел грек Лаццаро. Между тем старая Кадиджа только что приготовилась уйти.

– Она умерла? – спросил Лаццаро, войдя и указывая на Сирру.

Старуха утвердительно кивнула.

– Она больше не шевелится, – заметила старуха. – Ее надо было взять отсюда, но мне некогда этим заняться, так как я должна уйти.

– Хорошо, я возьму это на себя, – сказал Лаццаро, – я сегодня же ночью отвезу ее на кладбище. Я пришел за Рецией и Саладином.

– В таком случае возьми с собой покойницу.

– Хорошо!

– Но ты должен будешь принести мне доказательство, что ты похоронишь ее.

– Разве ты думаешь, что я хочу отвезти ее куда-нибудь в другое место?

– Я хочу иметь доказательство, что она умерла и похоронена.

– Хорошо, твое желание будет исполнено. Нет ли у тебя какого-нибудь старого сундука?

– У меня есть старый черный сундук, он будет хорош для карлика, – отвечала гадалка.

– В таком случае принеси его сюда, я уложу в него твою дочь.

Старая Кадиджа исполнила приказание грека.

Произошла ужасающая сцена. Сирра жила, она слышала каждое слово, она знала все, что с ней происходило, но не могла пошевелиться и должна была позволить делать с собой все, что угодно. Кровь стынет в жилах при мысли о том, что должна вытерпеть несчастная, слыша, как ее собираются похоронить живую! А ее собственная мать радуется ее смерти! Единственное существо, которое могло помочь Реции и знало о преступлении Лаццаро, было в его руках!

Грек поднял Сирру с земли и положил в сундук. Обезображенное существо отлично поместилось в нем, тогда Лаццаро сложил покойнице руки и опустил крышку.

– Остальное предоставь мне, – сказал он Кадидже и вынес сундук из дома.

Старуха сейчас же ушла, предоставив окончить все греку, тогда Лаццаро возвратился обратно в дом и пошел в ту комнату, где были заперты Реция и Саладин. Когда он вставил ключ в замок, Реция подумала, что это Сирра пришла освободить ее.

– Сирра, это ты? – шепотом спросила Реция.

– Не Сирра, а некто другой, кто пришел взять тебя с собой, – отвечал Лаццаро, отворяя дверь.

– Назад, негодяй! – вскричала Реция, протягивая руки, как бы желая оттолкнуть от себя грека.

– Не шуми напрасно! Иди за мной! – приказал грек.

– Если ты меня не отпустишь, я позову на помощь!

– Если ты будешь звать на помощь, я принужден буду связать тебя. Ты в моей власти! Всякая попытка бежать или позвать на помощь будет иметь для тебя самые печальные последствия! Я хочу увести тебя отсюда. Следуй за мною!

– Куда? – спросила Реция, тогда как маленький принц, плача, держался за ее платье.

– К твоему красавцу Сади, – с насмешкой отвечал грек, – в его новый, роскошный дом, который ему подарила принцесса Рошана, которая его любит; я отведу тебя туда, чтобы ты видела, как блаженствует твой неверный Сади и как мало он о тебе думает.

– Прочь от меня, демон! – вскричала Реция.

– О, ты, конечно, не веришь моим словам? Ты думаешь, что Сади принадлежит одной тебе! Но разве ты не видела на его пальце драгоценного кольца? Это кольцо дает ему во всякое время доступ во внутренние покои принцессы.

– Это ужасно!.. Я не хочу больше ничего слышать!..

– Теперь тебя нет, и твой красавец Сади забыл о тебе, – продолжал грек, любуясь мучениями своей жертвы. – Ты сама заслужила то, что с тобой случилось! Ты должна сама увидеть, как верен тебе твой Сади. Я покажу тебе его, лежащим у ног принцессы.

– Прочь от меня!.. Убей меня, но не мучь более, злодей!.. – с отчаянием простонала Реция.

– Ты и Саладин, вы оба должны следовать за мной, – приказал грек, – и если вы не будете мне повиноваться добровольно, – прибавил он, вынимая кинжал, – то я убью вас.

При этих словах глаза грека засверкали такой магической силой, что несчастная Реция, точно очарованная этим змеиным взглядом, пошла за ним из дома. Мальчик следовал за ними, держась за платье Реции и от страха не произнося ни слова.

Когда Реция пришла в себя, то вместе с Саладином она уже сидела в закрытой карете. Она хотела кричать, но ее крик был едва слышен. Лаццаро сидел вместе с ними в карете, которая катилась с необычайной быстротой. Испуганная Реция крепко прижимала к себе Саладина.

– Послушай, – заговорил грек, – ты еще можешь все изменить. Твоя участь в твоих руках. Не надейся на Сади и его любовь, он потерян для тебя навсегда, он любовник принцессы, которая окружает его всеми благами мира сего! Или ты думаешь, что он способен оттолкнуть от себя все это? Послушайся меня. Если ты будешь долее сопротивляться мне, то ты погибла.

– Я скорее перенесу всякие мучения, даже смерть, чем буду твоей! – решительно вскричала Реция.

– Умереть ты не умрешь, тогда для меня исчезла бы всякая надежда когда-либо обладать тобою. Но страдать ты должна! Ты должна покориться мне! Время от времени я буду приходить к тебе и спрашивать, не изменила ли ты своего решения.

– Никогда не отвечу ничего другого, клянусь тебе! – вскричала Реция.

– Пусть пройдет несколько недель, моя голубушка, тогда ты другое запоешь, – сказал грек, – твоя гордость будет сломлена, и ты сама рада будешь отдаться мне, когда я снова приду к тебе.

Между тем карета, казалось, доехала до берега, где ее поставили на большую барку и повезли на другой берег. Переехав, она снова покатилась по улицам. Куда же вез Лаццаро своих беззащитных жертв?

Было уже за полночь, когда карета наконец остановилась. Лаццаро открыл дверцу и, высадив Рецию и принца, ввел их в какую-то темную комнату или коридор. Кругом было так темно, что Реция не могла рассмотреть, где они находятся. Но почти в то же самое время появился дервиш, в руке которого был фонарь. Увидав дервиша, Реция бросилась к нему навстречу. Лаццаро иронически засмеялся.

– Спаси меня, святой человек! – вскричала она с отчаянием. – Освободи меня и ребенка!

Дервиш, казалось, не слыхал воплей молодой женщины.

Между тем Лаццаро подошел к дервишу и показал ему какую-то бумагу. Эта бумага произвела чудесное действие. Старик низко поклонился. Тогда Лаццаро показал на Рецию и мальчика.

Старик снова низко поклонился и, подойдя к Реции, сделал ей знак следовать за собою.

– Куда хочешь ты меня отвести, святой человек? О, сжалься над нами! – умоляла Реция, а испуганный Саладин плакал все громче и громче, но старик не слышал ничего – старый Тагир был глухонемой от рождения, – ни один звук не проникал в его уши.

Лаццаро поглядел вслед удалявшимся с видом облегчения, – наконец-то Реция и Саладин были в надежных руках и отправлялись в такое место, где навеки были отделены от всего света. Затем он пошел к выходу из коридора под сводами, в котором происходила описанная нами сцена. Реция и Саладин были привезены в развалины Кадри…

Возвратившись вскоре к тому месту, где его ожидала карета, Лаццаро приказал кучеру ехать на кладбище в Скутари. Не прошло и четверти часа, как карета уже подъезжала ко входу на кладбище. У самого входа стояла мечеть, около которой жил муэдзин, исполнявший вместе с тем и обязанности могильщика. Когда карета остановилась, Лаццаро вышел из нее, взял сундук, в котором лежала Сирра, и пошел к дому могильщика. Он тихо постучался в дверь. Почти в ту же минуту старый могильщик отпер дверь и со страхом взглянул на незнакомца.

– Хорошо, что ты еще не спишь, – сказал Лаццаро, – я принес к тебе покойницу, ты должен выкопать могилу.

– Теперь, ночью?

– Я подожду, пока ты это сделаешь, – отвечал грек, опуская на землю тяжелый сундук.

– Ты не слуга ли принцессы, живущей здесь, в Скутари?

– Ты угадал. Вот твоя плата! – сказал грек, подавая могильщику кошелек.

Это, очевидно, сделало могильщика гораздо любезнее. Он поблагодарил грека и пошел копать могилу. В это время Лаццаро наклонился к сундуку, в котором лежала Сирра, но было так темно, что нельзя было разобрать, для чего он это сделал. Затем он снова закрыл сундук и понес к тому месту, где могильщик рыл могилу.

Могилы в Турции роют совсем не так глубоко, как у нас, поэтому яма для Сирры была выкопана очень скоро. Сундук, в котором лежала несчастная, не подававшая ни малейшего признака еще не угасшей в ней жизни, был опущен в могилу и засыпан землей и над ней сделан бугор, чтобы обозначить место погребения.

Все было кончено. Грек простился с могильщиком и вернулся назад к карете, в которой доехал до дворца принцессы. Войдя во дворец, он узнал, что принцесса уже удалилась в спальню. Тогда он снова вышел на террасу и, сев в лодку, приказал вести себя в Галату. Он отправился к старой Кадидже.

В Галате еще царствовало большое оживление, в ее лачужках раздавались крики, смех и песни. Когда Лаццаро дошел до дома Кадиджи, то она уже давно возвратилась и сейчас же на его стук отворила дверь. Лаццаро вошел в темный двор.

– Все ли готово? – спросила Кадиджа.

– Я принес тебе доказательство того, что Черный Карлик мертва и похоронена, – отвечал грек, вынимая что-то из-под широкого верхнего платья, – вот, возьми!

На дворе было темно, но из полуотворенной двери в дом пробивался слабый луч света.

– Что это такое? – спросила гадалка.

– Рука мертвой, – отвечал злодей, – теперь у тебя есть доказательство! Спокойной ночи!

Старая Кадиджа не могла не вздрогнуть: она держала в руках холодную как лед руку Сирры, руку, которую Лаццаро отрезал у мертвой.

Лаццаро оставил дом, а Кадиджа все еще продолжала держать руку покойницы; она не знала, что ей с ней делать, у трупа теперь недоставало левой руки: что, если, думала Кадиджа, покойница явится потребовать эту руку назад?..

XX. В чертогах смерти

Прежде чем мы увидим, что потом случилось в эту ночь с Рецией и маленьким принцем, бросим еще один взгляд на мрачное, как ночь, кладбище в Скутари.

Прошло около получаса после того, как грек Лаццаро оставил кладбище, и могильщик вернулся в свой маленький сторожевой домик. Свеча в его спальне потухла. Могильная тишина и глубокий мрак покрыли могилы, камни и деревья; но вот в кустах близ стены что-то зашевелилось, ворота кладбища отворились – из них выплыли человеческие фигуры и длинной вереницей вступили на кладбище. Их было семь, и все похожи одна на другую. Когда они вышли на освещенное место, можно было рассмотреть их оборванные кафтаны. У каждого на голове зеленая арабская головная повязка, ниже ее, на полузакрытом лице каждого узкая золотая маска. Безмолвно, как сонм духов, прошли они между могилами и остановились у свежего холмика Черной Сирры. Духи ли это, призраки, полуночные существа которых носятся между кипарисами и, кажется, роются в земле. Глубокий мрак не позволил различить, что делали эти оборванные таинственные люди на могиле; через полчаса они снова длинной вереницей неслышно удалились с кладбища – последний из них затворил ворота в стене, и затем они исчезли в ночной темноте.

Вернемся теперь к Реции и маленькому принцу Саладину, которых Лаццаро передал глухонемому дервишу Тагиру в развалинах Кадри. Письменный приказ, предъявленный греком старому дервишу, оказался достаточным для того, чтобы указать последнему, что ему надо сделать.

Часть обширных руин, куда приведена была Реция с мальчиком, лежала на стороне, противоположной башне Мудрецов и залу Дервишей, и казалась совершенно изолированной от этих помещений. Развалины Кадри за несколько столетий, когда они еще не были развалинами, служили дворцом греческому императору, прежде чем турки овладели Константинополем, свергли с престола и умертвили греческих государей. Как Софийская мечеть, чудо Константинополя, которую мы позже будем осматривать, была прежде христианской церковью, славившейся сказочным великолепием, точно так же и бывший дворец, расположенный на самом краю рощи, перед Скутари, сделался местом магометанского богослужения, после того как выстрелы осаждавших Константинополь турок обратили его в беспорядочную груду развалин. От прежней роскоши не осталось и следа! Величественные колонны потрескались и разбились, стены местами были пробиты и обрушились, купола исчезли, мрамор рассыпался. Что пощадили турецкие ядра, то лишило великолепия дикое неистовство завоевателей, и в заключение всеразрушающая рука времени в течение веков довершила дело истребления, пока, наконец, с разрешения прежнего султана все руины не перешли во владение дервишей Кадри, могущественного монашеского общества на Востоке.

Между тем как та часть развалин, где находились залы и покои, в которых дервиши жили и совершали свои религиозные обряды и где помешалась башня Мудрецов, была большей частью разрушена, другая часть, которая, казалось, имела особое тайное назначение, более противостояла разрушению. Здесь стены высились к небесам, подобно дворцу, и там и сям были снабжены оконными просветами, местами заделанными решеткой. Открытые покои служили дервишам для того, чтобы в тесном кружке предаваться своим безумным молитвам, переходившим часто в исступление. Но ни один из них не входил в ту мрачную, обнесенную толстыми стенами часть прежнего величественного дворца, которая в продолжение многих лет скрывала бесчисленное множество ужасных тайн. Эту мрачную уединенную часть развалин называли чертогами Смерти, и посвященные знали ее назначение.

Ночью из маленьких решетчатых отверстий очень часто доносились тоскливые жалобные стоны жертв, предаваемых мучительной смерти, но никто не осмеливался поспешить к ним на помощь, никто не решался даже обнаружить, что он слышал эти ужасные звуки. Те несчастные, которые попадали в чертоги Смерти по какой-нибудь тайной причине, шли навстречу смерти и покидали этот мир в ту самую минуту, как вступали в эти ужасные места. Это был предел между жизнью и смертью, это был мост решения. Кто его переходил, тот погибал безвозвратно. Однако никто не знал, что происходило в обнесенных стенами покоях, никто не смел о том спрашивать, ни одни уста не смели упоминать об этом, непостижимая тайна окружала эту часть развалин Кадри – чертоги Смерти были непроницаемы для всех!

Одно уже имя говорило о многом, хотя чертогами Смерти называли эти страшные и мрачные места только потихоньку. Хотя сторож их, старый дервиш Тагир, не мог ничего сообщить об этих ужасах, однако все шептали друг другу по секрету, что в камерах, за стенами в десять футов толщиною, гнили трупы, лежали скелеты, у которых суставы рук и ног еще были в железных оковах, и томились люди, которые, исхудалые, как скелеты, годами выдерживали лишения и ужасы этой неволи. Среди немого безмолвия раздавались глухие звоны цепей и замирающие жалобные стоны, но ведь, кроме дервишей, никто не проходил в это отделение древних развалин. Никто, кроме посвященных, не смел входить туда, кто же вступал в это место, тот уже более не возвращался оттуда.

Это был тюремный замок ужасной религиозной злобы, место мрачного владычества и рабства, место, где фанатические ревнители ислама начинали и довершали свои преследования. Султаны являлись в башню Мудрецов и преклонялись перед защитниками веры. Полная власть сосредотачивалась в руках начальников Кадри, они пользовались действительной властью, между тем как в руках султана она была только кажущейся. Отсюда выходили могущественные приказы и решения, и имя божественного пророка должно было всегда придавать им неопровержимую силу и значение.

В данном случае, конечно, действовала эта таинственная сила. Султан Абдул-Азис не преклонялся перед шейх-уль-исламом и его приближенными; он, правда, оказывал ему должное уважение, но находился более под влиянием султанши Валиде, чем главы церкви, а султанша Валиде была предана более суеверию, чем вере. Тем не менее могущество шейх-уль-ислама и его приближенных было еще велико, так как султан не мог его ослабить и отнять у него. Бывали также случаи, что султан пользовался религиозным фанатизмом и могуществом шейх-уль-ислама для своих целей, так что если бы он сломил его могущество, то в подобных случаях навредил бы самому себе. Развалины Кадри были вне всякого контроля и вне всякой власти, и даже обвинения и доносы оставались без всяких последствий, так как они проходили через руки подчиненных шейх-уль-ислама. Они имели часто самые гибельные последствия для тех, кто на них отваживался. Наказание постигало их раньше, чем они его предчувствовали, приказы шейх-уль-ислама исполнялись с удивительной точностью и быстротой, и на всем лежала печать глубокой тайны.

Власть высоких служителей ислама обнаруживалась также и открыто. Они должны были решать вопросы собственности, произносить приговоры, определять наказания и наблюдать за их исполнением. Все они зависели от шейх-уль-ислама. Вся организация была устроена с удивительным искусством и умом. Целая сеть тайных нитей шла от шейх-уль-ислама, все они соединялись в его руках, он приводил их в движение, и от его произвола зависела судьба хаджей, мулл, законоучителей и верховных судей, кади и шейхов, софтов, имамов и ульмасов, которые действовали по всему обширному государству, на сторону которых, когда было нужно, становилась власть ревнителей веры.

Невидимые нити выходили из рук шейх-уль-ислама, а именно из зала Совета в башне Мудрецов. В ночь, когда Лаццаро передал Рецию и мальчика старому дервишу Тагиру, шейх-уль-исламом был сделан новый важный шаг, новая уловка – маленький принц находился в его власти, под его защитой, как он ловко выражался, и через обладание им он надеялся достигнуть больших выгод. Мансур-эфенди неусыпно заботился о расширении своего могущества. Он с радостью пожертвовал бы всем остальным для удовлетворения своего властолюбия. У него было одно только стремление, одна только цель: это усиление его власти! В душе этого строгого, скрытного человека зародилась только одна любовь – любовь к могуществу. Этому кумиру он жертвовал всем, перед ним одним он преклонялся, ему одному он был предан. И неужели такой характер, полный железной энергии и силы, как этот Мансур-эфенди, не должен был достигнуть своей цели!

Старый дервиш Тагир, этот молчаливый страж тех мрачных мест, которые назывались чертогами Смерти, не знал, кто ему был передан в эту ночь, он не спрашивал имен, он исполнял только свой долг. Глухонемой старик как будто был создан для этой смотрительской должности. Он не мог ничего открыть из того, что происходило при нем, и невыслушанными проходили мимо его ушей жалобы, проклятия или просьбы заключенных.

Тагир был человек без всякого чувства, без самостоятельной мысли и суждения – именно такой, рожденный для слепого повиновения, сторож был нужен шейх-уль-исламу.

Все вопросы и просьбы бедной Реции были оставлены без внимания. Старый дервиш, который провел большую часть своей жизни в этих мрачных местах и был совершенно отчужден от внешней жизни, который жил, как заключенный, в действительности совершенно уподоблялся животному и не обращал внимания на жесты обоих плачущих жертв. С фонарем в руке шел он рядом с ними через длинный, широкий, со сводами коридор, где там и сям находились заложенные камнями окна. Каменная стена состояла из красно-бурых кирпичей и от времени казалась совсем темной. Внизу коридор был выстлан плитами. Старый дервиш довел Рецию и мальчика до витой лестницы, имеющейся обыкновенно в башнях. Она была необыкновенно прочно сделана и противостояла разрушительному действию времени. Витая лестница вела в верхнее отделение чертогов Смерти.

Реция и Саладин должны были взбираться по ступенькам, Тагир освещал им дорогу. Оставив за собой шестьдесят высоких ступеней, они снова вступили в широкий, с неровными стенами коридор с остроконечным сводом. Тут, как бы из могилы, раздавались глухие жалобные стоны, тяжкие мольбы томившихся в заключении и перемежающиеся звоном цепей, доходившим до ушей исполненной ужаса Реции. Ребенком же в этом страшном месте овладел такой ужас, что Реция, исполненная сострадания, нежно сжала его в своих объятиях.

По сторонам высились массивные, толстые, старые деревянные двери безобразной высоты и ширины. От главного хода расходились мрачные длинные боковые ходы. Скудный свет фонаря, который нес старый дервиш, слабо освещал огромные покои этой части развалин. Наконец дервиш остановился у одной двери и вытащил связку ключей из-за пояса. Он отворил дверь и впустил Рецию и мальчика в просторное помещение со сводами, в котором постоянно было сыро, так как толстые стены не прогревались солнечными лучами.

В квадратной комнате находились жалкая постель, стул и стол. В одной из стен небольшое решетчатое окно, а в другой стене – полуотворенная дверь, которая вела во вторую – смежную – комнату. Здесь не было ничего, кроме соломенной постели и старого, изъеденного червями стола. В невыразимом отчаянии, ломая руки и потом снова сострадательно сжимая плачущего мальчика в своих объятиях, следовала она за глухонемым сторожем в эти ужасные покои. Никто не объяснял ей, куда она попала и что с нею должно случиться. Но ее привел грек, этого было достаточно, чтобы убедить ее в том, что с ней должно было произойти нечто ужасное. Все ее вопросы и просьбы остались невыслушанными. Некому было ее услышать и дать ей ответ. Погибла она, беспомощная, вместе с ребенком!

Старый дервиш, как мы сказали, ввел обоих заключенных в большое, наводящее ужас помещение – пустые комнаты древнего замка; затем он принес кружку воды, маисовый хлеб и несколько фиников, положил все это на стол и удалился со своим фонарем. Глубокий мрак окружил Рецию и мальчика, одна только звезда мерцала через решетчатое окно комнаты, как будто хотела принести утешение обоим несчастным заключенным. Реция глядела на нее и простирала к ней руки, между тем как из ее прекрасных глаз струились слезы.

– Око Аллаха, прекрасная блестящая звезда! – восклицала она дрожащим голосом. – Ты видишь скорбь и бедствие, которое постигло бедного маленького принца и меня! О, приведи сюда Сади, моего повелителя и супруга, чтобы он освободил нас; освети путь благородному человеку, с которым меня разлучило ужасное несчастье, чтобы он мог нас отыскать! Взгляни! Мое сердце, моя душа связаны с ним бесконечною любовью, и теперь я должна быть с ним в разлуке? Ты, ты вывело его, храброго защитника и избавителя, на мой путь, приведи же его и теперь ко мне, чтобы он освободил меня из рук моих врагов! Светлое око Аллаха, проникающее ко мне в темницу, блестящая многообещающая прелестная звезда, услышь мольбу Реции, сияй в пути моему Сади, приведи его сюда! Низкие, позорные речи Лаццаро, который старался очернить в моих глазах благородного человека, дорогого возлюбленного, не проникли в мою душу, я знаю, как Сади меня любит. Но он не знает, где я томлюсь и как я очутилась во власти моих врагов. О, если мой вопль долетел бы до его ушей, он, исполненный мужества и любви, поспешил бы ко мне, чтобы ввести меня в свой дом, но где он? Несчастье за несчастьем! Дом его отца сделался добычей пламени. Несчастье преследует его и меня и разлучает нас. Аллах, услышь мою мольбу, приведи его ко мне, дай мне снова увидеть его, дорогого возлюбленного, и тогда окончатся все печали.

– Реция, где мы? Мне страшно, здесь так темно!

– Успокойся, мое милое дитя. Я с тобою, осуши свои слезы! Всемогущий Аллах вскоре поможет нам, – утешала Реция трепещущего мальчика, хотя сама была исполнена неописуемого беспокойства и страха, но страх мальчика придал ей силы и мужества. Что было бы, если бы она теперь же изнемогла!

– Где мы теперь, Реция?

– Я сама этого не знаю, но я с тобой.

Мальчик припал к ней и положил голову к ней на колени. Он успокоился, слезы не текли более, вопли смолкли, он ведь был под защитой существа, которое любил с раннего детства. Реция заменила ему мать!

– Ты со мной, – тихо говорил он, – но подожди, пусть только вернется баба-Альманзор и дядя Мурад, тогда мы отомстим нашим врагам! О, баба-Альманзор умен и мудр, и все уважают его, а дядя Мурад могуч и богат! Когда они нам помогут, когда они только придут, тогда мы спасены. Твой Сади также придет с ними и поможет нам?

– Не знаю, мой милый мальчик!

– Ах, если бы он только пришел, он и баба-Альманзор… – продолжал Саладин, тут его уста смолкли, и утомленная событиями дня головка его склонилась, и сон осенил его своими легкими крылами.

Реция все еще бодрствовала. Ее душа не находила так скоро надежды и покоя, как душа ребенка, который верил в возвращение старого Альманзора, в помощь своего отца, принца Мурада, и в появление Сади. Его фантазия рисовала ему, что этим трем лицам, окруженным для него ореолом величия, стоило только показаться, чтобы одним ударом истребить всех врагов, и эти картины не покидали мальчика в его сновидениях. Не то было с Рецией. Исполненная томительного беспокойства, сидела она в мрачной тюрьме, куда засадил ее грек за то, что она отвергла его любовь и оттолкнула его от себя. Неужели он должен был восторжествовать? Неужели порок и несправедливость одержат верх? Ее сердце и все ее помыслы принадлежали благородному Сади, которого она пламенно любила, и неужели верность и добродетель должны были пострадать?

Она тихо и осторожно перенесла Саладина на жалкую постель в смежной комнате; слабого полусвета, пробивавшегося сквозь высокое окно с остроконечными сводами, было достаточно для нее, чтобы найти дорогу. Она положила спящего мальчика на солому и накрыла его старым одеялом. И вот маленький принц лежал на жалкой постели. Никто, кроме нее, не наблюдал за ним, и он спал так сладко, как будто на самой мягкой перине!

Реция сложила руки для молитвы. Издалека доносился сюда глухой звон цепей несчастных заключенных, ужасно звучали тяжелые стоны из соседних тюремных камер среди безмолвия ночи. Никто теперь не слышал их, жутко было одиночество среди этих страшных звуков – она была одна-одинешенька! Где она находилась? Фигура старого глухонемого сторожа произвела на нее тяжелое впечатление, и как бы смертельно она не была утомлена, все же она не решалась лечь на постель и предаться сну. Мучительные образы проносились в ее душе. Наконец ее охватил благодетельный сон; тихо, осторожно подкрался он к ней, нежным прикосновением сомкнул ее веки и с любовью отогнал от нее все заботы и мучения. Затем он заключил бедную Рецию в свои объятия и навеял на ее душу волшебные сновидения, в которых она отдыхала на груди возлюбленного Сади…

XXI. Летний праздник

Европейские посланники с наступлением летней жары оставили дела в Пере и отправились со своими семействами в Буюк-Дере, где большая часть из них имела летние резиденции. Буюк-Дере – одно из лучших мест на берегу Босфора, получившее свое название от большой долины, которая тянется в глубь страны на протяжении почти полутора миль от берега.

Селение Буюк-Дере состоит из нижней, лежащей у моря, половины, где живут богатые греки, армяне и некоторые турки, и из верхней, живописно расположенной на холмах, где находятся дворцы и прелестные сады посланников. Это один из красивейших уголков на всем берегу; свежий, прохладный морской ветерок смягчает здесь солнечный зной. Сюда убегают от удушливой жары и зловонной атмосферы улиц Константинополя владельцы этих великолепных дворцов, и в старых, тенистых, живописно и искусно распланированных садах находят места с невыразимо прелестными видами на сушу и воду.

В особенности хорошо бывает здесь в летние лунные вечера. Светлая, серебристая синева звездного неба смешивается тогда с глубокой лазурью Босфора, волны которого сверкают при луне, и на воде колышутся каики с греческими певцами и музыкантами. Тихий ветерок несет нежные звуки по воде до садов, где в беседках или темных рощах безмолвные слушатели наслаждаются волшебной красотой ночи Востока.

Английский посол, имевший здесь также в своем распоряжении дворец и великолепный парк, имел обыкновение каждый летний сезон устраивать летний праздник, на который он рассылал многочисленные приглашения всей знати турецкой столицы. В этом году также должен был состояться такой же праздник, и везде его ждали с радостью, так как он относился к самым приятным и прелестным развлечениям жаркого времени года.

В прежние годы знатные турецкие дамы принимали участие в этом празднике, конечно, скрыв лицо под покрывалом. Присутствие двора до сих пор обыкновенно ограничивалось только принцами. Сам султан никогда в нем не участвовал. В этом же году, должно быть, были важные политические причины, потому что султан принял лично для себя приглашение и обещал приехать. Между тем принцессы, через принцессу Рошану, дали при случае понять супруге посланника, что они также хотели бы когда-нибудь посетить летний праздник, и сейчас же были сделаны соответствующие этому желанию распоряжения.

В числе турецких офицеров, получивших приглашение на этот праздник, попал, к его величайшему удивлению, и Сади-бей, новый офицер башибузуков. Получив пригласительный билет, он с удивлением покачал головой. Как удостоился он такой необыкновенной чести, такого отличия, когда ему до сих пор не приходилось входить ни в малейшее соприкосновение с английским посольством? Он не делал визитов в тех кругах, не заводил знакомства ни с одним офицером или членом посольства. Ошибки никак не могло произойти, так как его имя и звание было отчетливо обозначены на билете. Что теперь было делать?

Сади отправился к товарищу своему Зора-бею, у которого он застал Гассана, адъютанта принца Юсуфа-Изеддина.

Друзья радушно поздоровались.

– Я пришел к тебе с вопросом, – начал Сади, обращаясь к Зора, – я не знаю, каким образом я удостоился чести быть приглашенным и что мне тут делать? – При этом он достал приглашение из кармана.

Зора-бей улыбнулся.

– Что там у тебя такое? – спросил он.

– Гм, довольно загадочная история, мой друг! – продолжал Сади. – Приглашение на летний праздник английского посланника.

– И ты также? – заметил Зора-бей со смехом.

– И ты? Что это значит? Чему вы так смеетесь? – спросил Сади обоих товарищей.

– Тому, что мы получили такие же приглашения, – отвечал Зора-бей и показал билет. – Сейчас только пришел ко мне Гассан с тем же вопросом, как и ты, и я был намерен предложить вам тот же вопрос!

– Значит, и ты тоже? – спросил удивленный Сади.

– Ну что же? – заметил Гассан.

– Очень просто, мы отправимся, – отвечал Зора-бей.

– Я думаю, что мы этим приглашением обязаны тебе, Гассан, или, скорее, твоему званию – адъютанта принца, – сказал Сади, – это мне кажется единственным объяснением.

– Нет, нет! Мне сдается, здесь нечто совсем другое! – воскликнул вдруг Гассан, погрозив, смеясь, своему товарищу Зора. – Помнишь ли ты еще прекрасную англичанку, которую ты видел недавно вечером?

– Какую англичанку? – спросил Зора.

– Что за дурную память имеет этот Зора относительно любовных похождений, – продолжал Гассан, – или, может, это одно только притворство?

– Но что же было с этой прекрасной англичанкой, о которой ты говоришь? – спросил Сади.

– Я тебе это сейчас расскажу, может быть, это напомнит Зора его любовное похождение, – отвечал Гассан, бросив таинственный взгляд на своего дипломатически улыбающегося товарища. – Мы возвращались последним пароходом из Тимирагана. На пароходе в числе иностранцев находилась поразительно красивая англичанка. При ней были лакей и горничная; она казалась знатного рода. Когда мы с другой стороны приблизились к пристани у моста, то заметили перед выходом, что дамой и ее служанкой овладело большое беспокойство, и скоро мы услышали, что в дороге у нее затерялась дорожная сумка с драгоценностями. Как светский кавалер, Зора-бей, сидевший вблизи прекрасной англичанки, счел долгом предложить свои услуги беспомощной иностранке, предварительно представившись ей. Она приняла это очень любезно, сказала, что приехала из Англии в гости к английскому посланнику и назвала себя мисс Сарой Страдфорд!

– Однако же у тебя хорошая память, Гассан, – сказал Зора.

– Офицерский мундир возбудил в ней доверие, – продолжал Гассан, – и она сообщила нам с улыбкой на устах, что у нее, должно быть, в дороге украли сумку. Хотя в сумке находились ценные вещи, однако, казалось, потеря эта не была особенно для нее чувствительна, но как только она вспомнила, что в сумке этой находились некоторые бумаги, она побледнела и, казалось, была сильно встревожена этой потерей. Я должен вам признаться, что я считаю эту мисс Страдфорд дипломатическим агентом, которая прислана сюда английскими министрами для секретных дел.

– Гассан вывел целый роман, – заметил Зора улыбаясь.

– Полно, пожалуйста, друг мой, хотя Гассан и может ошибаться, однако нередко глаз его очень верен, – отвечал Гассан.

– Ну, что же случилось дальше? – спросил Сади.

– Мисс Сара Страдфорд обратилась к Зора с просьбой помочь отыскать ей дорожную сумку, и он тотчас же отправился к капитану. В это время пароход уже подошел к берегу. Капитан приказал задержать пассажиров и произвести обыск всего судна. Это привело к желаемому результату. Сумка была найдена в углу одной каюты в целости, и прекрасная англичанка получила из рук Зора свою утерянную собственность, наделавшую столько беспокойства. Она поблагодарила его и позволила нам проводить ее с парохода. Напрасно искал слуга у пристани карету английского посланника, которая должна была отвезти ее в отель в Пере. Кареты не было! Из этого нового затруднения опять ее выручил Зора. Он предложил ей свою прелестную коляску, а мисс Страдфорд приняла эту рыцарскую услугу нашего светского товарища. Она дала кучеру несколько золотых монет. С тех пор мы ее уже более не видали!

– Когда же это было? – спросил Сади.

– Около восьми дней тому назад. Ты отправился тогда в Скутари, чтобы отыскать след твоей Реции.

– Англичанка знала только вас двоих, меня же – нет; приглашение должно иметь другое основание, – сказал Сади.

– Будь что будет! – воскликнул Зора-бей. – Мы же последуем приглашению! Представляться предварительно посольству в данном случае нет нужды; по моему мнению, здесь дело идет только о списке приглашений новых офицеров, и если бы все вздумали осаждать семейство посланника своими визитами, бедняга был бы достоин сожаления. Мы сегодня отдадим наши визитные карточки здесь, в городе, в здании посольства в Пере, этого достаточно, и это означает принятие приглашения.

Гассан и Сади согласились и сделали так, как им советовал Зора.

Наконец настал день, вечером и в ночь которого должен был состояться летний праздник в Буюк-Дере. Во дворце и парке были сделаны блестящие приготовления к принятию многочисленных гостей, и посланник приказал устроить все с величайшею пышностью, чего бы это ни стоило. Прохладные покои дворца были снабжены фонтанами с бьющими вверх струями ароматизированной воды. Эти покои предназначались для приема принцесс и принцев, если бы им вздумалось уединиться; в отдельных комнатах возле парка устроен был буфет; точно так же в разных местах парка находились открытые киоски и павильоны, где в золотых кружках и дорогих сосудах подавались всевозможные напитки и прохладительное, а на подносах лежали разнообразные лакомства. В самом парке все было приготовлено для того, чтобы сделать этот ночной пир по-восточному пышным.

На стенах дворца развевались флаги Англии и Турции, и в отдельных местах были с большим вкусом сделаны декорации из флагов с цветами всех европейских государств. Сам сад был убран одним французским садовником совершенно во вкусе знаменитого версальского сада. Огромные стены из подстриженной зелени, величественные бассейны с мраморными статуями и фонтанами, наполовину скрытые в тени деревьев, террасы с оранжереями, всегда прохладные благодаря высоким зеленым стенам, – все это здесь было выполнено в миниатюре, и так как здесь были поросшие травою места, обыкновенно называемые английским дерновым ковром, а с некоторых мест сада открывался восхитительный вид на Босфор, на живописный берег и на слегка волнуемую ветром воду, то в самом деле этот парк благодаря его местоположению можно было бы предпочесть версальскому, хотя по величине и роскоши он уступал последнему.

С наступлением вечера в ожидании начала праздника сад вдруг был залит морем разноцветных огней, что придавало ему волшебный вид. Огненные цветы, которые были так верны природе, что с наслаждением и удивлением заставляли останавливаться перед ними, окаймляли куртины; великолепные, отливающие всевозможными огнями триумфальные арки возвышались в аллеях; маленькие огоньки змейками вились вокруг старых столетних деревьев до самых вершин, блистая, как светляки или как миллиарды звезд; фонтаны выбрасывали отливающие всевозможными цветами огненные столбы воды, а беседки и киоски были украшены разноцветными фонарями.

Неотразимо было действие этого волшебного освещения, и когда султан в сопровождении великого визиря и остальных министров показался в саду, он был в таком восхищении от этого зрелища, что приказал провести себя по всему обширному парку, вторично смутил всех своим внезапным появлением и несколько часов пробыл на летнем празднике посланника. После того как посланник ввел султана, его видели потом в обществе одной дамы. Прекрасная англичанка имела сильное желание быть представленной султану, и Абдул-Азис, несколько времени разговаривавший благосклонно с супругой посланника, дал свое согласие на то, чтобы английская дама была ему представлена. Эта дама была поразительной красоты, хотя, вглядевшись в нее пристальнее, можно было заметить, что она уже не первой молодости. Мисс Сара Страдфорд обладала станом Юноны, при этом фигура ее была в высшей степени изящна. К тому же она умела одеваться с той изящной простотой, с какой умеет одеваться только настоящая аристократия. Ее платья и украшения были огромной цены, но в то же время не бросались в глаза. В поведении ее и манерах сквозило очарование, которым она отлично умела пользоваться, когда ей приходило в голову понравиться кому-нибудь.

В остальных частях обширного сада и у киосков толпились гости. Сверкали блестящие мундиры рядом с простыми черными фраками, сияли орденские звезды, шумели дорогие платья, а драгоценные камни соперничали блеском с разноцветными огнями.

Английские и турецкие офицеры прохаживались, оживленно разговаривая; дипломаты отделывались отрывочными общими фразами, не сообщая друг другу собственного мнения. Посланница и ее дочь встретили турецких принцесс и супругу великого визиря и заботились теперь о том, чтобы развлечь их и показать им парк. Атташе посольств, болтая, окружили буфет, потребовав себе охлажденного шампанского. Везде царило оживление, которое еще больше усилилось благодаря прелестному виду волшебно иллюминированного сада, наполненного ароматом цветов. Этот летний праздник не имел такого обременительно-строгого этикета, как зимние собрания в залах дворцов, здесь было свободнее, здесь можно было, не боясь быть замеченным, гулять по аллеям сада и болтать с кем угодно, слушая звуки музыки, и незаметно подойти к дамам и вступить с ними в разговор было настолько заманчиво, что делало эти летние праздники любимейшими и всегда с радостью встречаемыми увеселениями.

Турецкие дамы, быть может, более других чувствовали влечение к этим летним увеселениям, так как тут они могли сбросить с себя тяжесть устоев, которые в домашней жизни так тяготят турецких женщин. Хотя в настоящее время старый обычай, что девушки и женщины не могут показываться мужчинам и должны держаться совершенно в стороне, лишился своей строгости, и они должны только постоянно закрывать от взоров мужчин часть лица покрывалом, но все-таки в Турции нет такого свободного общения между мужчинами и женщинами, как у нас. Балы, подобные европейским, невозможны для турчанок. Эта строгая замкнутость – древний обычай, но он все еще строго соблюдается. Ныне турчанки, все шире знакомясь с обычаями Западной Европы, мечтают о такой же свободе, какую имеют европейские женщины, и поэтому пользуются всяким случаем, чтобы приобрести эту непривычную для них свободу; при этом у них есть важное преимущество – возможность являться под покрывалами, чем турчанки часто пользуются, чтобы остаться неузнанными, в то время как сами могут отлично разглядеть того, с кем говорят и с кем встречаются.

Два еще довольно молодых господина, в черных сюртуках, темно-красные чалмы на головах которых обнаруживали их турецкое происхождение, стояли, тихо разговаривая между собой, вблизи со вкусом отделанного золотыми украшениями и пестрыми висячими цветниками киоска; невдалеке били два фонтана, освещенные красным светом. В киоске подавали шербет, любимый прохладительный напиток в Турции, и оба собеседника только что отведали его.

– И здесь также следят за каждым нашим шагом, Гамид, – сказал старший из них глухим голосом.

– Я давным-давно знал это, Мурад. Где только не сторожат и не следят за нами! Я уже давно не обращаю внимания и не забочусь об этом.

– Мне это тоже не дает покоя, – отвечал мрачно Мурад, – я более нигде не чувствую себя в безопасности!

– Нужно стараться отвлекать себя от мрачных мыслей, – сказал казавшийся флегматичным худощавый Гамид, – однако кто эта иностранка, которая приближается к нам?

– Это англичанка, которая гостит у посланника. Она недавно разговаривала с дядей султаном, – отвечал Мурад, племянник султана Абдул-Азиса, своему брату, принцу Абдул-Гамиду.

– Кажется, у нее есть к нам поручение или она хочет предостеречь нас, так как она скрывается в тени! Но ты знаешь мое отвращение к иностранцам, – сказал тихо Гамид, – я удаляюсь, так как терпеть не могу иностранок.

Он вернулся в киоск, между тем как мисс Сара Страдфорд, озираясь по сторонам, как будто желая остаться незамеченною, приближалась к принцу Мураду, адъютант которого стоял невдалеке и разговаривал с чиновником, который, казалось, был назначен исполнять обязанности шпиона. Принц Мурад, хорошо понявший, что представленная ему знатная дама хотела сделать ему какое-то сообщение, предоставил своему адъютанту держать шпиона в отдалении и сделал несколько шагов навстречу даме, но мисс Сара Страдфорд, казалось, знала все обстоятельства и употребила все средства предосторожности. Вместо того чтобы прямо вступить в разговор с принцем Мурадом, она таинственно и дружески сделала ему знак рукой, прося не подходить к ней.

– Одно только слово, принц, за вами наблюдают, и поэтому я могу только шепнуть вам одно: маленький принц Саладин жив, но он в опасности! Вы найдете средства отыскать его. Прощайте, принц!

– Благодарю вас за ваше участие и известие, мисс Страдфорд, – едва успел тихо ответить ей принц Мурад, но прелестная англичанка пронеслась уже далее.

Казалось, никто не заметил этого короткого разговора, по крайней мере, так думал принц, однако встречу эту видели двое стоящих в небольшом отдалении офицеров: Сади и Гассан!

Три друга встретились на летнем празднике после того, как они были с большой предупредительностью приняты посланником, и Сади с большим интересом осматривал все. Потом Зора поспешно удалился от них, и Гассан, проходя с Сади по волшебно освещенной аллее, высказал ему свое убеждение, что Зора пошел отыскивать прекрасную незнакомку, встретившуюся им на теплоходе. Тут оба друга, болтая, вышли на боковую аллею, обрамленную зеленеющими стенами, и когда достигли конца ее, то вышли на возвышенное место сада, откуда могли видеть большую часть его и восхищаться расстилающейся вокруг них волшебной роскошью.

Вдруг Гассан слегка толкнул своего товарища и показал ему на отделенное от них только невысокими кустарниками место.

– Видишь ли ты? – прошептал он.

– Ты был прав, мой дорогой Гассан-бей, Зора и иностранка, – тихо отвечал ему Сади.

Молодой офицер шел по парку, оживленно разговаривая с англичанкой и не замечая своих товарищей. Она улыбалась ему, и, казалось, деликатность его светского обращения и утонченная любезность нравились ей.

– А вы видели принца Мурада? – спросила его мисс Сара Страдфорд.

– Принц Мурад стоит в той стороне, близ киоска, с принцем Гамидом, – отвечал Зора-бей.

– Пожалуйста, подождите меня здесь, – тихо попросила его англичанка, – я тотчас же возвращусь сюда. Вы должны простить мне этот короткий перерыв в нашем разговоре, у меня иногда появляются капризы!

При этом она засмеялась тихо, почти дружески, потом, не дождавшись ответа Зора, отошла от него, прячась в тени деревьев.

Гассан и Сади заметили, что она сказала несколько слов принцу и так же быстро вернулась к Зора-бею.

– Видишь ли ты там молодого мушира[65] Изета? – спросил тихо Гассан. Он, без сомнения, заметил эту встречу, как коротка она ни была.

– Англичанка наблюдала за принцем, не правда ли? – спросил Сади.

– Конечно! Принц Мурад, кажется, это знает, так как он послал своего адъютанта занять Изета, но от этого мушира ничего не скроется!

Англичанка и Зора снова возвращались по соседней аллее.

– Принц Юсуф не явился на летний праздник? – спросил Сади.

– Он не совсем здоров, но пожелал, чтобы я пошел сюда. Я боюсь, однако, что бедный молодой принц серьезно болен. Он такой слабенький и такого нежного сложения.

– Кажется, он уже совершенно овладел твоим сердцем, Гассан, не правда ли?

– Это верно, – отвечал адъютант, – я с каждым днем все более люблю принца, и он теперь также относится ко мне с большим доверием.

– Итак, ты, значит, доволен своим перемещением?

– Вполне! Однако не думай, что от этого я не исполню данного тебе обещания. Я его не забыл. Когда ты позовешь меня для поисков твоей Реции и маленького принца Саладина, тогда я стану на твою сторону и, повторяю тебе, не пощажу самой жизни.

Гассан был высок и силен и так возмужал за последнее время, что, говоря эти грозные слова, своим внушительным видом и мрачным гневным взглядом вызывал уважение в каждом.

В эту минуту разговор их был прерван подошедшим к ним офицером, который воспитывался в военном училище вместе с Гассаном и теперь очень обрадовался, встретив его снова. Хотя Гассан и представил ему Сади, однако последний счел лучшим оставить их вдвоем и немножко побродить по саду.

Вдруг вблизи него раздался голос. Сади радостно обернулся.

– Так вот где надо было искать тебя! Видно, что у тебя есть очень важные дела, – говорила закрытая покрывалом дама, в которой он теперь узнал принцессу Рошану, которая, казалось, была с ним в аллее наедине.

– Я чувствую, что ты считаешь меня неблагодарным, светлейшая принцесса – сказал Сади, преклоняясь перед Рошаной, – однако не думай, что я не показывался в твоем дворце оттого, что я забыл твою доброту; единственная причина этого та, что я боялся показаться тебе навязчивым.

Рошана посмотрела на него недоверчиво.

– Ты говоришь правду, или тебя удерживало что-нибудь другое? – пытливо спросила она, но при взгляде на красивого, молодого офицера она разом переменила тон. – Ты не хотел принять от меня поздравления с повышением, я это знаю, ты имеешь странные взгляды на подобные вещи. Но вот я встречаю тебя здесь! Скажи, как тебе нравится новый круг твоей деятельности? Не манит ли он тебя на высоту? Ты еще на первой ступени, Сади, и перед тобою еще целый ряд почестей и славы! Проведи меня по этой аллее, – прибавила она.

Сади исполнил приказание и пошел рядом с принцессой.

– Очень бы мне хотелось видеть тебя пашой, – продолжала она, и ее сверкающие глаза были устремлены на Сади. – Тогда только начнется для тебя истинное наслаждение жизнью. Теперь ты довольствуешься плохим жалованьем, позже будешь иметь в своем распоряжении богатство и можешь тогда исполнять каждое свое желание. Как хорошо, Сади, иметь в услужении невольников, звать своим роскошный конак и иметь в разукрашенных мраморных конюшнях берберских лошадей. Приятно рыться в мешках с золотом и быть украшенным орденскими звездами, – продолжала принцесса, и заблестевшие глаза Сади говорили ей, что ее слова не оставили его равнодушным. Рошана казалась ему в эту минуту, в волшебном освещении праздничной ночи, обольстительной царицей, волшебницей, которая рисовала ему всю прелесть этого мира, чтобы завлечь его в свои сети, – это была воплощенная Изида, вызывавшая его на поклонение. Ее роскошная фигура, заставлявшая подозревать обольстительные формы, произвела свое действие на Сади, который, как опьяненный, глядел пылающими любовью глазами на эту прелестную женщину; ее роскошная одежда с шумящим шлейфом, ее дорогое вышитое покрывало, пряжка в волосах и цепь из больших матовых жемчужин, украшавшая ее шею, – все увеличивало силу обольщения; ведь шедшая с ним рядом была принцессой, она принадлежала к самым знатным дамам в империи, и она отличила Сади! Он чувствовал, что она его любит, что она красовалась перед ним и обещала ему все блаженство и величие этого света, чтобы только показать ему свое могущество.

– Хорошо принадлежать к высшим сановникам при султанском дворе, – продолжала она, идя возле Сади по аллее, – хорошо возвыситься над всеми, оставив их далеко за собой; хорошо отважиться на высокий полет, приведя в изумление всех жалких завистников; хорошо достигнуть, наконец, высших ступеней трона, и, будучи предметом всеобщего удивления, сделаться всемогущим советником повелителя правоверных – все это открыто для тебя, Сади, все это лежит перед тобой, все отдаю тебе, ибо моя власть безгранична! Говори, гордый бей, будешь ли ты по-прежнему избегать меня?

– О, принцесса, оставь при себе свои богатства, твои почести и титулы, дай мне только розу с твоей груди! – воскликнул Сади, восхищенный обольстительным видом и любовью принцессы, и опустился перед ней на колени, в упоении глядя на нее, покрытую покрывалом. – Ничего мне не надо, как только этот величайший знак твоей милости! Дай мне поцеловать розу, которая покоилась на твоей груди!

Рошана вздрогнула. Сади был побежден, увлечен, предан ей. Безмолвно сняла она розу с груди и подала ее упоенному восторгом Сади. Последний в порыве страсти прижал ее к своим устам – принцесса любила его. Он упоен был блестящими мечтами и образами, забыта была бедная Реция и ее пламенная и верная любовь – перед ним стояла, окруженная ореолом величия, высокая могущественная женщина, которая отличала его между всеми остальными, ее чудная фигура была от него так близко, что он касался ее одежды. Охваченный страстным желанием назвать своим это обольстительное существо, он протянул к ней руки.

В эту минуту они услышали приближающиеся шаги и голоса.

– Сюда идут, – прошептала принцесса, – до свиданья!

Сади быстро встал, он все еще держал розу в своей дрожащей руке.

– Ты любишь меня, прелестнейшая из женщин! – воскликнул он глухим голосом, затем поспешно удалился в полутемную аллею.

Принцесса прижала рукой свое тревожно бьющееся сердце.

– Теперь ты мой! – шептала она. – Совершенно мой, и, клянусь божественным пророком, ты в этом не раскаешься!

XXII. Принц Мурад

Принц Мурад и его брат Абдул-Гамид жили в то время, о котором мы рассказываем, в маленьком дворце в Терапии, который по приказанию султана, их дяди, был выстроен и снабжен всем необходимым. Хотя во дворце было все, чего бы ни захотели два принца, однако они не могли в нем чувствовать себя свободно и счастливо, так как за каждым их шагом наблюдали, и они были окружены шпионами и доносчиками, которые все их слова и действия передавали султанше Валиде. Никуда они не могли укрыться от этих сторожей! Даже во внутренних, скрытых покоях, даже во время свиданий их с женами за ними подсматривали и подслушивали их, о чем они и не подозревали.

Султанша Валиде, имевшая обыкновение часть года жить в серале, проводила самые жаркие недели также на берегу Босфора, а именно в лежащем между Тшироганом и Ортакеем Ильдисе Кешки (Звездном Киоске), который был виден издалека благодаря белой, тянущейся вокруг дворца стене; вблизи его лежит липовая долина, состоящая из одних только липовых деревьев. Отсюда имела обыкновение производить свои неусыпные бдения султанша-мать, после того как она переезжала сюда из сераля.

Обоих принцев содержали как заключенных. Они могли уезжать и оставлять дворец, но за каждым их шагом внимательно следили. Но такая свобода не есть свобода, и поэтому принцы почти никогда не оставляли своих покоев. Они знали, что ни шагу не могут ступить без шпиона. Страх, чтобы они не организовали заговор против султана, вызывал все эти меры, если бы даже с их стороны не было дано ни малейшего к этому повода.

При константинопольском дворе существуют совсем другие отношения, совсем другие положения, нежели при всех остальных дворах, и мы в дальнейшем течении нашего исторического романа увидим, что в Константинополе яд и кинжал, внезапное исчезновение, насильственная смерть и тайное устранение всех помех играют еще ужасную роль. Смесь азиатского деспотизма с западными идеями постепенно создали положения и воззрения, которые приводят к ужаснейшим результатам.

Принц Мурад на летнем празднике узнал от мисс Сары Страдфорд, что сын его Саладин еще жив, но в опасности. Какое побуждение руководило иностранкой, когда она подошла к нему с этой важной, дружеской вестью? Действовало ли тут только одно сострадание или она преследовала другую цель? Принц Мурад не думал об этом. Его занимала только одна мысль – снова увидеть свое дитя, своего мальчика и вырвать его из этой опасности, на которую бегло намекнула ему иностранка. Но как было это сделать незаметно, когда он не мог оставить дворец без того, чтобы за ним не наблюдали? В несколько часов было бы сообщено о его действиях в киоск, в сераль и Беглербег, но в данном случае никто не должен был знать о его намерении.

Когда принц Мурад утром, мучимый этими серьезными мыслями, из своих спальных комнат прошел в дневные покои, к нему явился, по обыкновению, его поверенный слуга Хешан подать кофе. Хешан каждое утро тотчас же узнавал расположение духа своего повелителя по его глазам и виду: он хорошо угадывал все желания, планы и мысли принца, так как находился при нем, когда тот был еще ребенком. Сегодня же, хотя он и заметил озабоченный вид принца, однако не мог узнать причины этого возбуждения.

– Хешан, – обратился принц к своему слуге, которому мог во всем довериться, – я озабочен и опечален!

– Что же за причина печали моего светлейшего господина и повелителя? Хешан сделает все, чтобы устранить его заботы, – отвечал престарелый слуга.

– Ты говорил недавно, когда я посылал тебя справиться о принце Саладине, моем маленьком сыне, что дом старого Альманзора пуст и заброшен.

– Понимаю теперь, ваше высочество грустит о маленьком принце! Да, дом был пуст, и никто ничего не знал о маленьком мальчике. Одна старая жидовка сказала мне, что старик Альманзор был убит или пропал без вести, он не вернулся из путешествия, а Реция, его прекрасная дочь, отправилась в дом одного молодого офицера, избравшего ее в свои супруги, дальше и она ничего не знала!

– Знаешь ли ты резиденцию английского посольства в Пере?

– Конечно, ваше высочество.

– Там ты увидишь иностранную даму, которая гостит у посланника в Константинополе. Дама эта, мисс Сара Страдфорд, знает, что мой Саладин жив, она мне это шепнула ночью на летнем празднике, она знает также, что он в опасности, – сказал Мурад, – и теперь, Хешан, все заключается в том, чтобы узнать от нее все подробности.

– Я немедленно поспешу в Перу и отыщу иностранную даму.

– Будь осторожен, постарайся, чтобы тебя не заметили. Передай мисс Страдфорд уверения в моем почтении и уверь ее в моей благодарности, – наказывал принц Мурад своему слуге, – разузнай от нее обо всем, что касается моего сына, и принеси мне как можно скорее ответ; я ужасно беспокоюсь о Саладине и должен теперь наконец узнать, где он!

Хешан обещал ему это и сейчас же оставил дворец.

Так как он часто наводил разные справки в городе по поручению своего повелителя, не было ничего удивительного, что он так рано отправился в Константинополь. И чтобы шпионам не так-то легко можно было проследить за ним, не будучи замеченными, он взял лодку для переезда в Перу. Он был осторожен и опытен. Мурад мог на него положиться. Хешан знал все ходы и выходы, все опасности, шпионов, сторожей и был достаточно сметлив, чтобы, когда нужно, ускользнуть от них.

Принц с нетерпением дожидался возвращения своего поверенного. Он отворил в своем салоне окно, выходящее на берег, и рассматривал в маленькую подзорную трубу все идущие из города лодки, чтобы узнать издали лодку Хешана. Прошло уже несколько часов после его отъезда, Мурад рассчитал, что Хешан должен бы вернуться. Однако расчеты его оказались неверны, и нетерпение его достигло высших пределов. Проходил час за часом. Время шло, принц ничего не ел и не пил, так беспокоило его отсутствие слуги. Наступил вечер – тут только Хешан в своей лодке пристал к берегу и вскоре затем показался в покоях своего господина. Мурад набросился на него.

– Где ты был так долго, собака?! – яростно вскричал он и грозил заколоть своего верного слугу.

Хешан уже давно не видел принца в таком раздражении.

– Пощади, светлейший господин и повелитель! – воскликнул он, падая на колени перед разгневанным принцем. – Я не мог вернуться раньше! Сжалься, я, кроме точного исполнения твоего приказания, ничего не сделал.

– Что ты узнал? Говори скорее!

– Я поспешил сначала в Перу, чтобы никто меня не заметил и не подглядел бы, что я иду в английское посольство, пробрался я в Конюшенную улицу позади резиденции, потом вошел туда через заднюю дверь. Нельзя было сразу видеть иностранную даму, я должен был дожидаться.

– Сказал ли ты, что прислан от меня? – спросил принц.

– Нет, ваше высочество, я не упоминал об этом, так как прислуга не должна была знать, что ваше высочество послали меня к мисс Страдфорд.

– Но ей-то самой ты сказал это?

– Да, ваше высочество, и, по-видимому, это известие смутило, или, вернее, обрадовало прекрасную иностранную даму, – продолжал Хешан, – она обошлась со мной очень ласково и приказала мне войти в свой будуар, где мы были совсем одни и где, по словам ее, никто не мог нас подслушать. Тут я высказал ей свою просьбу. Она, по-видимому, была к этому подготовлена и выразила свое сожаление, что могла еще в прошлую ночь сообщить вашему высочеству обо всем подробно, но она не смела этого сделать. Тут она назвала мне бывшего служителя сераля Корасанди, от которого я должен был узнать все, так как принц Саладин в последнее время находился у него.

– У Корасанди, служителя сераля?

«Понимаю, – подумал про себя принц Мурад, – хотели иметь его в верных руках и потому потихоньку скрыли у этого служителя сераля».

– Больше иностранная дама ничего не знала, разве только то, что принцу Саладину у Корасанди угрожает опасность, если он все еще находится у него и еще жив. Я поблагодарил иностранную даму и поспешно отправился в предместье Рашида-паши.

– Ты разве знал, где живет служитель сераля?

– Да, ваше высочество, я несколько времени тому назад как-то раз случайно узнал это; у него за предместьем есть маленькая дача. Я поспешил туда, нашел дом, но ворота были крепко заперты. Я должен был ждать; наконец я увидел в отдалении Корасанди и поспешил к нему навстречу. Я давно знаю его, он добродушен и глуповат; он тотчас же мне рассказал обо всем. Принц Саладин несколько времени тому назад ночью был передан ему, он хорошо содержал и охранял его.

– Знаешь ли ты, где теперь мой сын? – спрашивал нетерпеливо принц Мурад.

– Я по порядку расскажу подробно обо всем, что я узнал, – успокоил его Хешан.

– Ты называешь Корасанди глупым и веришь ему, однако, кто знает, может быть, он тебя обманул. Кто знает, правду ли он сказал тебе?

– Ваше высочество, Корасанди честен, и он к тому же в подтверждение своих слов поклялся бородой пророка. В нем нет лжи. Я привел его к мечети, и тут он еще раз повторил свои слова. Значит, он сказал правду.

– Говори скорее, что он сказал тебе.

– Принц Саладин пробыл в его доме продолжительное время в совершенной безопасности. Корасанди заботился и ухаживал за ним и плакал, вспоминая о нем, ибо маленький принц, как он выражался, сросся с его сердцем, как собственное дитя. Однажды он вернулся домой позже обычного и нашел постель маленького принца пустой. В отчаянии как безумный бегал он взад и вперед, ломая руки. Принц Саладин пропал бесследно. Наконец после беспокойных розысков он узнал, что одному офицеру сераля в ту ночь было дано поручение…

– Чего медлишь ты, говори дальше!

– Я боюсь твоего гнева, выражения твоей печали, светлейший владыка и повелитель! Корасанди наверно знал это. Офицеру сераля было дано поручение удушить принца Саладина.

– Удушить! Я это предчувствовал, знаю я, чьих это рук дело! – воскликнул он в отчаянии. – Удушить моего сына!..

– Корасанди не знает, свершилось ли это…

– Как же этому не свершиться, если Саладин был похищен у невнимательного слуги? Но горе тому, кто совершил это дело и умертвил моего любимца! Горе ему, говорю я! Я должен знать его имя!

– Корасанди сам только что узнал его.

– Я желаю знать его имя. Кто это?

– Молодой офицер Зора-бей.

– Зора-бей зовут его, этого мне достаточно. Ну хорошо, теперь вечер, я отомщу этому бею и собственноручно накажу его, – воскликнул Мурад в сильном волнении, – мой мальчик задушен!

– Ваше высочество хотите сами…

– Я тотчас же отправляюсь в Константинополь, в сераль.

– Ваше высочество не подумал о том, что нас преследуют и наблюдают за нами, – пытался предостеречь его Хешан.

– Твоя правда, всюду этот мушир Изет! – сказал принц Мурад.

– Если он только увидит ваше высочество и меня, если он заметит, кого мы разыскиваем, он тотчас же донесет об этом! – продолжал Хешан.

Мурад сердито топнул ногою.

– Я все-таки должен получить верные сведения о моем любимце! – воскликнул он взволнованно.

– Я, кажется, знаю один способ, светлейший владыка и повелитель!

– Какой способ разумеешь ты?

– Великий султан Селиман имел обыкновение переодетым смешиваться с толпой.

– Понимаю! Ты полагаешь, что я также должен переодетым в вечерних сумерках оставить Терапию?

– Только таким образом удастся нам пройти незамеченными.

– Но меня могут хватиться!

– Ваше высочество сегодня для виду отправится раньше обыкновенного в спальные покои, я буду ждать вас там с кафтаном капиджи-баши, которых много совсем новых наверху в гардеробной. Ваше высочество наденет это платье и вместе со мною оставит дворец!

– Пусть будет так! Уже наступил вечер. Достань поскорее мундир, – приказал принц.

Хешан оставил зал.

Вслед за тем принц Мурад позвонил, и несколько слуг поспешили к нему. Он приказал осветить ему дорогу в спальные покои и отправился через коридоры своего флигеля к женскому отделению. Тут он отпустил до утра слуг. Хешан ожидал его в передней спальных покоев. Он принес с собою легкий мундир капиджи-баши и помог принцу одеться. В таком одеянии никто не мог узнать последнего в вечерней мгле.

Хешан и переодетый принц незаметно прошли из спальных покоев по коридорам и оставили дворец, не возбудив ни в ком подозрения. Одно только обстоятельство бросилось в глаза одному из свиты принца, постоянно находившемуся во дворце и подчиненному муширу Изету, – это выход Хешана в такое позднее время рядом с капиджи. Шпион не видал, как вошел последний, но он не смел обнаружить своего невнимания. Ясно было, что этот капиджи-баши пришел во дворец с каким-нибудь поручением, и когда он выходил оттуда в сопровождении слуги, то мушир счел необходимым донести своему поручителю о случившемся.

Между тем принц Мурад и Хешан сошли к берегу, вошли в лодку и велели отвезти себя к сералю. Они вошли туда с наступлением ночи и отправились в первый двор сераля. Хешан предостерегал принца, не советуя тому идти далее, чтобы кто-нибудь не заметил его. Мурад поручил своему слуге осведомиться о Зора-бее и позвать его сюда, а сам остался во дворе сераля и ходил взад и вперед в сильном беспокойстве. В волнении и с нетерпением он беспрестанно посматривал на дверь, за которой исчез Хешан.

Наконец в ярком свете газовой лампы увидел он молодого офицера, выходившего через эту дверь в сопровождении Хешана. Это был тот, кого они искали: Зора-бей, похититель его ребенка, убийца маленького принца!

Глаза принца вспыхнули гневом, он быстро пошел навстречу молодому, ничего не подозревавшему офицеру, положа руку на эфес сабли.

– Ты ли Зора-бей? – спросил он торопливо.

– Так точно, но с кем же я имею честь говорить? – обратился к нему вежливым тоном Зора, изумленный заносчивой манерой капиджи-баши.

– Ты ли похитил принца Саладина с постели в доме Корасанди? – продолжал Мурад.

Тут Зора побледнел и сделал шаг назад.

Он узнал принца!

– Я требую ответа или всажу саблю тебе в грудь! – воскликнул пылающий гневом Мурад. – Ты ли похитил принца Саладина? Твоя ли нечестивая рука задушила моего любимца?

– Прошу выслушать меня, принц, – ответил Зора-бей, бледный, как мертвец, с трудом преодолевая смущение, вызванное обращением принца, – рука моя не запятнана в крови принца! Я не причинил ему никакого вреда!

– Но ведь ты похитил Саладина из спальни Корасанди! – вскричал принц Мурад, все еще пылая гневом.

– Я забрал принца прямо с постели, так как ему угрожала опасность, и передал его моему товарищу Сади, который хотел отвести его в безопасное место!

В эту минуту оживленный разговор принца и молодого офицера был прерван – слуга Хешан торопливо приблизился к своему повелителю.

– Сейчас прошел мушир Изет по ту сторону двора, – сообщил он. – Если я не ошибаюсь, он узнал ваше высочество по голосу.

– Где мушир? – спросил Мурад.

– Он исчез там, в дверях.

Принц снова обратился к Зора-бею.

– Кому ты передал мальчика? – спросил он.

– Человеку во всех отношениях надежному – Сади-бею, который передал его дочери Альманзора, прекрасной Реции.

– Дочери Альманзора? – воскликнул Мурад, и его гневный взгляд, казалось, прояснился. – Где она? Где мне найти Рецию, дочь Альманзора?

– Она исчезла, местопребывание ее до сих пор еще неизвестно, принц!

– А Саладин?

– Его следы также еще не найдены.

Хешан снова обратился к своему повелителю.

– Умоляю ваше высочество не оставаться здесь долее, – упрашивал он вполголоса, – я боюсь, не случилось бы чего-нибудь!

Принц Мурад, казалось, не обращал внимания на настоятельные предостережения слуги.

– Каким же образом исчезла Реция, дочь Альманзора? – спросил он.

– В доме Сади произошел пожар.

– Так, значит, Реция и мальчик сгорели?

– Да сохранит нас от этого Аллах, принц!

Вдруг обе половины больших ворот распахнулись.

– Что это значит? – запальчиво спросил Мурад.

Вместо ответа он услышал шаги приближающегося караула.

Зора-бей удивленно и вопросительно глядел на приближающийся к ним отряд солдат.

– Я имею приказание арестовать вас, – воскликнул начальник отряда.

– Какое ты имеешь на это право? – спросил запальчиво принц Мурад.

– Сделайте милость, ваше высочество, повинуйтесь без сопротивления, – шепнул принцу Зора-бей, внезапно увидевший непредвиденную опасность; всякое сопротивление эту опасность только увеличило бы. – Мы следуем за тобой, – обратился он к караульному офицеру.

– Прошу извинения, дорогой мой Зора-бей, – отвечал тот, пожимая плечами, – я исполняю только высшее приказание!

Принц, Зора и Хешан последовали за ним в караульную сераля.

XXIII. Адъютант принца

Старший сын султана, принц Юсуф, на этот раз счастливо избежал угрожавшей ему тяжкой болезни. Он находился у своего царственного отца во дворце Беглербег. Десятилетний принц был необыкновенно бледный и слабый ребенок, но бойкий и любознательный, так что учителям его часто стоило труда удерживать его любознательность. В его характере, несмотря на юность, было что-то меланхолическое. Принц Юсуф был нежен, ласков и склонен к благотворительности. Открытый характер, добросердечие, простота и приятное обращение сделали его кумиром всей свиты, любимцем всех окружающих. Все восторгались любезностью молодого принца и везде хвалили его.

К Гассану, этому энергичному, сильному и очень скрытному сыну Кавказа, принц Юсуф почувствовал скоро истинную любовь и привязанность. Может быть, их сближению способствовало именно то обстоятельство, что рано обратившийся в юношу принц и еще довольно молодой адъютант были таких различных характеров. Может быть, принца привлекал всего более противоположный темперамент Гассана.

Как бы то ни было, новый адъютант скоро стал бессменным в свите принца. Юсуф не отпускал его более от себя, и когда Гассан-бей иногда пользовался свободными часами и оставлял дворец, принц был в невыразимом беспокойстве, беспрестанно смотрел на часы, тоскливо ожидая часа возвращения Гассана, и часто выходил к нему навстречу, выражая искреннюю радость при встрече. Гассан же, хотя и не был совершенно равнодушен к принцу, однако не выходил за грани холодной преданности. О теплом чувстве, казалось, не было и речи. Это была совсем другая, странная натура: как страстно ни был он возбужден, когда затрагивали его патриотизм, его честь, его достоинство, даже и в такие минуты оставался он по-прежнему холодным, скрытным и спокойным. Это спокойствие внушало уважение принцу. Он нашел в Гассане старшего брата, с которым мог делиться своими едва ли не слишком основательными для его возраста взглядами. Гассан был постоянно откровенен с принцем и смело указывал ему на все его недостатки, в то время как другие только льстили ему. Гассан был совсем не то, что остальные приближенные принца, и он больше других нравился последнему, ведь принц смотрел на него как на друга, отнюдь не как на подчиненного.

Принц должен был делать все для укрепления своих сил, поэтому Гассан занимался с ним фехтованием в большом фехтовальном зале Беглербега, он часто далеко ездил с принцем по воде, чтобы доставить ему возможность дышать укрепляющим морским воздухом, и действительно во всех отношениях неусыпно заботился о нем. Султан хлопотал о соблюдении всего, что могло укрепить его первенца, на которого он возлагал большие надежды. Он сам часто являлся осведомляться, достаточно ли развивались телесные и душевные силы принца, и скоро заметил редкую привязанность Юсуфа к новому адъютанту, которого он для него выбрал.

Однажды Юсуф и Гассан гуляли в тенистых аллеях сада в Беглербеге, чудный воздух его должен был благотворно действовать на принца. Солнце было близко к закату, между деревьями было разлито то свойственное одному югу освещение, которое можно назвать золотистым, пока при самом закате оно не перейдет в ярко-красное. Юсуф заставлял Гассана рассказывать ему различные эпизоды из истории прежних султанов и внимательно прислушивался к его словам, идя рядом и восторженно глядя на него. Цветущие кустарники разливали вокруг благоухание, птицы на ветках пели свою вечернюю песню, и Гассан с Юсуфом незаметно дошли до той части парка, которая в самом конце примыкает к пролегающей мимо большой дороге и отделяется от нее высокой стеной, местами заросшей вьющимися растениями. Скоро подошли они к месту, где находятся широкие решетчатые ворота, через которые туда и сюда катятся экипажи, и тут только заметили, где они.

Вдруг принц схватил своего адъютанта за руку и показал ему на решетку. По другую сторону решетки стояла, опираясь на палку, старая горбатая женщина, одетая в красное платье и с платком на голове. Она произвела на принца впечатление несчастной, нуждающейся в помощи, и он взглядом просил Гассана подать бедной горбатой старухе из своих денег, которые хранились у Гассана.

– Ты слишком сострадателен и добр, принц, – сказал тот в раздумье, – прошло только полмесяца, а я беру из твоих денег предпоследнюю золотую монету.

– Дай только, – просил Юсуф, – мы обойдемся и с одной монетой, мне ничего больше не надо в этом месяце.

В ту самую минуту, как Гассан хотел исполнить желание принца и бросить золотую монету горбатой женщине, которая выглядела цыганкой или ворожеей, к старухе в бешенстве подступил бостанджи, стоявший на часах по другую сторону ворот, и жестами угрожал пронзить ее штыком, если она тотчас же не удалится с этого места.

С криком протянула она вперед свои костлявые руки и палку, чтобы защитить себя от острого блестящего оружия.

– Что ты хочешь сделать? – закричала она. – Ты хочешь заколоть старуху Кадиджу?

Принц Юсуф дал знак адъютанту удержать часового и защитить горбатую старуху.

– Оставь старуху! – приказал Гассан-бей громовым голосом, который так испугал бостанджи, что он, схватив штык, бросился в сторону. Гассан отворил ворота и впустил в парк беспрестанно кланявшуюся почти до земли старуху, чтобы дать ей денег. Старая хитрая Кадиджа узнала теперь принца и его адъютанта и бросилась перед ними на песок, произнося громкие похвалы.

– Это твое милосердие спасло бедную гадалку! Ты не преминул помочь ей! – воскликнула она, обращаясь то к принцу, то к Гассану, бросившему ей золотую монету, которую Кадиджа еще с более громкими похвалами подняла и судорожно прижала к своим сухим губам.

– Аллах, бесконечна твоя милость, что ты удостоил меня перед кончиной узнать прекрасного, светлейшего принца и его благородного воспитателя, – громко воскликнула она, – как должна прославлять я этот день, доставивший мне такое счастье! Я видела тебя, прекрасный, светлейший принц, исполнилось теперь мое заветное желание! Но увеличь еще дальше твою бесконечную доброту и милосердие, о восходящая звезда Востока, дозволь старой Кадидже доказать тебе свою признательность. Протяни ей твою левую руку, великий, светлейший принц, и старая Кадиджа, к которой приходят знатный и простолюдин, богатый и бедный, чтобы она разгадала им сны, предскажет тебе твое будущее. Твое милосердие так велико, исполни просьбу галатской гадалки.

Принц Юсуф, по-видимому, не чувствовал охоты знать свою будущность, но так как старая Кадиджа беспрестанно умоляла о позволении, то Юсуф бросил вопросительный взгляд на Гассана.

– Если прикажешь, принц, я дам гадалке мою руку, – сказал тот, – чтобы ты услыхал, что она мне предскажет.

– Сделай это, если ты этим не пренебрегаешь! Я тебе предскажу все, что готовится тебе в будущем, благородный воспитатель, и ты когда-нибудь вспомнишь старую Кадиджу и ее слова, ибо они сбудутся, верь мне в этом! – воскликнула снотолковательница.

Между тем во дворе быстро темнело и таинственный сумрак покрывал сидящую на корточках на земле старуху. Сама она и ее слова производили неприятное впечатление, и Гассан хотел уже оставить ее и идти дальше с принцем, не дожидаясь ее пророчества, как заметил, что Юсуф, никогда еще не видавший и не слыхавший ворожеи, казалось, заинтересовался всем происходившим. Он решил исполнить желание принца, хотя внутренний голос и побуждал его бежать от гадалки.

– Так говори же, – сказал он презрительным тоном, желая заглушить этот внутренний голос, – говори твои сказки!

– Ты не веришь, благородный воспитатель, что слова старой Кадиджи сбудутся! – воскликнула гадалка. – Ты думаешь, что я говорю одни слова без смысла и без основания, но старая Кадиджа подробно читает твою судьбу по линиям твоей руки, и что она говорит, должно сбыться, если ты даже и попытался бы избежать этого! То же было с великим и могущественным пашой Багдада, которому я однажды гадала. Он посмеялся надо мною, когда я ему сказала, что он умрет через своего сына, ибо у него тогда еще не было сына, как он закричал мне это со смехом при отъезде. Через несколько лет у паши родился сын, которого он, вспомнив мое пророчество, поскорее отправил в дальний город. Два или три года спустя паша, проезжая через тот город, захотел видеть своего маленького сына. Чтобы добраться до жилища мальчика, он должен был пройти через мост, и когда нянька с ребенком встретили его на мосту, туда бросился с обеих сторон народ, чтобы видеть и приветствовать пашу. Тогда мост обрушился, и в числе утонувших были паша и его сын!

– Удивительно! – пробормотал принц Юсуф.

– Все сбывается, что предсказывает старая Кадиджа, – продолжала ворожея, – протяни мне свою левую руку, благородный воспитатель светлейшего принца, я только хочу бросить взгляд на ее линии, где написано все!

Гассан протянул старухе свою руку.

Едва взглянула она на ладонь, как в ужасе закричала и протянула к небу свои смуглые, исхудалые руки.

– Аллах! – вскричала она несколько раз. – Кровь, ничего, кроме крови! Уста мои содрогаются говорить тебе твою судьбу, благородный бей, я боюсь твоего гнева.

– Неужели ты думаешь, что твои слова пугают меня? – спросил Гассан презрительным тоном. – Я могу все выслушать, итак, говори же, старуха!

– Ужас и страх! – вскричала ворожея. – Таких знаков и линий я никогда еще не видывала, а я видела тысячи тысяч рук! О, господин, господин, берегись летних дней года, в которые ты увидишь здесь светлейшего принца в опасности! Берегись иностранного конака! Кровь и опять кровь; кровь, которую ты прольешь, пристанет к твоим рукам! Жажда мести и ненависть приведут тебя к ужасному делу, о котором будут рассказывать города и народы. Страшно и ужасно это дело: никогда еще подобного не случалось! Но так же ужасно будет и наказание, которое постигнет тебя и пред которым ты сам явишься встретить смерть с улыбкой на устах. Аллах! Аллах! – снова воскликнула старая ворожея и протянула руки к небу. – Ужас и страх! Язык мой немеет!

– Кончай, старуха, – приказал Гассан строго, почти мрачно, – что бы ни было, я не буду мстить тебе за твои пророческие слова.

– Я не виновата в твоей судьбе, я говорю только то, что написано в линиях твоей руки, ничего более того, что тебе определено и предначертано! Ты за свое дело претерпишь ужасную смерть, благородный бей и воспитатель, будет воздвигнута виселица и…

– Ужасно… довольно! – воскликнул принц Юсуф. – Пойдем, дорогой мой Гассан-бей, не будем слушать дальше слова колдуньи.

Гассан пристально и мрачно взглянул на старуху – ее слова глубоко вошли в его душу, однако он презрительно махнул рукой.

– Иди, безумная, – приказал он, указав на решетчатые ворота, – каких только страшных слов ты не наговорила!

Старая Кадиджа повернулась и в вечерних сумерках оставила парк Беглербега. Юсуф и Гассан серьезно и в молчании возвращались через покрытые уже густой мглой аллеи во дворец; тут принц упал на грудь Гассана.

– Этого не может и не должно случиться! – воскликнул он в сильном беспокойстве. – Ты не кончишь так ужасно! Ты будешь жить, чтобы я долго, очень долго имел удовольствие называть тебя своим другом.

Всегда сдержанный и суровый Гассан, был, по-видимому, тронут этим выражением глубокой привязанности. Он заключил Юсуфа в свои объятия, как друга, и оба не подозревали, что именно эта дружба и приближала их к исполнению страшного пророчества.

XXIV. Воскресшая из гроба

Сади пробудился наконец от своего душевного опьянения – могущество обольщения и магическая сила величия, неумеренного честолюбия и богатства, все, что действовало на него так неотразимо вблизи принцессы, разлетелось теперь в прах. Прелестный образ Реции снова возник в его душе. Он слышал ее тихие слова любви, видел ее блестящие счастьем глаза, потом опять слышались ему ее тихие стоны. Где была Реция? Где томилась бедняжка? Подвергалась ли она преследованиям необъяснимой, лютой злобы, жертвой которой пали уже ее отец Альманзор и брат? Она навела его на след этого преследования, рассказав ему о своем происхождении. Отец ее, Альманзор, вел свое происхождение по прямой линии от калифов из знаменитого рода Абассидов, которые имели право на престол. Альманзор, старый толкователь Корана, до сих пор не обнаруживал своих прав, но у него хранились рукописи, доказывавшие его происхождение и права. Эти рукописи также бесследно пропали вместе с ним. Боялись ли прав этого потомка некогда могущественного и славного царского рода, или хотели на всякий случай устранить этих потомков; как бы то ни было, но внезапная смерть Абдаллаха и бесследное исчезновение Альманзора достаточно свидетельствовали о преследовании.

Сади терзался упреками, которые он делал самому себе, обвиняя себя в том, что Реция и мальчик были у него похищены. В ее смерть он не верил, но где же должен был он искать ее? Удалось ли шейх-уль-исламу и его слугам забрать ее в свои руки? Все эти вопросы неотступно преследовали Сади. Его воображению представлялась бедняжка, томящаяся в заключении: он слышал ее вопли, понимал ее душевную тоску. Время от времени возвращался он на развалины своего дома, чтобы здесь напасть на следы преступления. Но все поиски его были тщетны. Никто из соседей не видал Реции и мальчика, никто не слышал их криков о помощи во время пожара.

Даже старая Ганифа и та ничего более не знала о Реции и больше не видела ее. Поэтому Сади перестал обращаться к ней с расспросами и не возвращался более на развалины своего дома. Он направлял свои поиски совсем в другую сторону.

Когда он уже перестал посещать обугленные остатки жилища, все еще лежащие на каменном фундаменте, когда он уже более не показывался на развалинах родительского дома на Коралловой улице, однажды ночью тут началось странное движение. Что-то подобно привидению пробиралось между обугленными балками, стенами и камнями, и, если кому-нибудь случилось быть свидетелем этого таинственного видения, тот, испуганный этим страшным зрелищем, принял бы его скорее за призрак, чем за человеческое существо. Гибкое, ловкое и быстрое, как ящерица, привидение двигалось так проворно и ловко и имело такие неуклюжие формы, что никто не замечал его.

С наступлением глубокой ночи, когда на улицах воцарилась мертвая тишина и потухли огни в домах, когда последние потребители опиума и курители табака из кофеен возвращались в свои дома, и головы женщин, наслаждавшихся прохладой и свежестью ночного воздуха и только ночью показывавшихся у открытого окна, снова исчезли, тогда мрачное призрачное существо оставило черные, обуглившиеся остатки дома Сади. Это была Черный Карлик. Сирра была жива! Она воскресла из мертвых! Если бы старая Кадиджа или Лаццаро увидели ее, они подумали бы, что видят перед собою призрак. Не было сомнения, что это была она. Ошибки быть не могло! Второго такого изуродованного и безобразного существа, как Черная Сирра, не было в целом свете. Она была жива! Она вышла из могилы, в которую собственноручно заключил ее грек.

Раны, по-видимому, зажили, недоставало только кисти левой руки. Сирра была еще проворнее прежнего! В ней не осталось и следа слабости; даже прежде она не могла бы с такой силой и проворством прыгать по обгорелым балкам, как она это делала теперь, хотя у нее и не хватало одной руки. Впрочем, едва ли можно было заметить это. Черный Карлик владела правой рукой и остатком левой так искусно, что, казалось, вовсе не нуждалась в последней.

Серп луны взошел уже на небо, и при тусклом свете ее можно было ясно видеть и наблюдать за Сиррой. Убедившись, что кругом тихо и пусто, она, как летучие мыши и другие ночные животные, оставила погоревшее место и, крадясь вдоль домов, достигла открытого места. Тут стояло несколько человек, поэтому она спряталась за стенкой выступа, села на корточки и походила теперь на кучу старого темного тряпья. Когда все ушли, поспешила через пустые улицы и дошла до берега. Здесь стояло бесчисленное множество каиков. Не думая ни минуты, она вскочила в одну из лодок, оттолкнула ее от берега, предварительно отвязав цепь от железного кольца, и начала грести одной рукой по направлению Галаты. На воде в эту темную ночь было так же пусто и тихо, как и на улицах.

С удивительной силой и ловкостью Сирра направила каик к берегу Галаты, привязала его здесь и вышла из лодки. Она, без сомнения, хотела в доме своей матери справиться о Реции и Саладине. Она надеялась, что они находились еще там. Если же их там не было, то она решилась идти дальше, чтобы отыскать их. Теперь, возвращенная к жизни, она должна была, в свою очередь, употребить все усилия, чтобы спасти Рецию. Эта цель наполняла ее душу, одно это желание воодушевляло ее… В сердце этого несчастного существа не было места другой любви, кроме любви к Реции и принцу – к своей матери Кадидже она уже более не чувствовала привязанности. Прежде, несмотря на притеснения, она старалась сохранить к ней доверие и любовь, но последние доказательства ее неестественной жестокости и свирепости заглушили остатки детской любви в сердце этого несчастного создания. Более, чем от ран, страдала она от этой внутренней скорби. Как часто Черная Сирра проводила целые ночи в тайных слезах на жалкой постели в доме старой Кадиджи! Как часто мать ее обращалась с ней бесчеловечным образом! Сколько раз несчастное существо желало себе смерти, когда мать ее, Кадиджа, оскорбляла и мучила ее! Ведь она была все-таки кровное дитя старой ворожеи и не была виновата в том, что родилась таким уродом.

Сирра шла под защитой ночи по берегу, пока не достигла места, где стоял дом старой Кадиджи. Она подошла к двери и тронула за ручку, дверь открылась – она не была заперта. Это было удивительно в такой ночной час! Старой Кадиджи, казалось, не было еще дома. Сирра вошла в темный коридор и заперла за собой дверь на замок.

Несчастному созданию стало больно и как-то особенно грустно, так что с минуту она простояла неподвижно – она была в родительском доме! Но как оставила она его? Она знала все, что случилось. Оцепенение, обессилившее ее тело, не произвело никакого действия на слух. В то время, как она не могла шевельнуть ни одним членом, она была в состоянии слышать. И какие мучения вынесла она именно от этого, она слышала и знала, что ее похоронили заживо, чтобы только наконец избавиться от нее, и в то же время не могла ни двигаться, ни обнаружить какого-нибудь признака жизни. Все это прошло теперь – она жива, она была спасена чудом, которого она не могла себе объяснить.

В доме царила гробовая тишина. Сирра прокралась до двери той комнаты, где были заключены Реция и Саладин.

– Реция! – сказала она тихим голосом. – Здесь ли ты еще? Это Сирра зовет тебя.

Ответа не было.

– Реция! – закричала она громче.

По-прежнему было тихо.

В эту минуту послышались приближающиеся с улицы к дому шаги. Быстро толкнула она дверь, которая также оказалась незапертой, – Реции и Саладина там больше не было. Тогда Сирра решилась идти искать их. Но в ту самую минуту, когда она хотела схватиться за ручку двери, последняя была уже отворена снаружи.

Старая Кадиджа возвращалась домой немного навеселе. У нее был с собой маленький фонарь, так как она не любила ходить в потемках. Черная Сирра спряталась в углу за дверью – случайно находилась она на том же месте, куда старая Кадиджа бросила тогда ее якобы умершую.

Старуха, в весьма веселом расположении духа, разговаривая сама с собой вполголоса, как только вошла в дом, снова заперла дверь, но едва захлопнула она ее, как при слабом мерцании фонаря заметила умершую, давно похороненную Сирру. Глаза ее стали будто стеклянные, члены тряслись как в лихорадке, и ужас ее был так велик, что она не могла сойти с места.

Сирра не шевелилась, но глядела на мать взглядом, исполненным скорби и укора.

– Это ты, – произнесла наконец Кадиджа с трудом и отрывисто, – ты пришла снова получить свою руку, я знала это наперед. – При этих словах Сирра невольно подняла высоко, как бы с немым укором, остаток руки.

Старая гадалка отшатнулась.

– Ты получишь ее, не я взяла ее у тебя! – вскричала она хриплым, дрожащим голосом. – Не я, Лаццаро принес ее мне!

– Я знаю все! – отвечала Черная Сирра, и голос ее звучал скорбно и укоризненно.

– Ты знаешь все! – заикаясь, вскричала Кадиджа. – Твоя рука висит там, под нашей лодкой, в воде!

Страх старой гадалки был так велик, что Сирра испугалась за ее жизнь, и, не желая быть причиной ее смерти, отворила дверь, вышла на улицу и снова затворила дверь за собою. Теперь только старая Кадиджа вздохнула свободно – призрак удалился. Быстро затворила она дверь и, шатаясь, пошла в свою комнату и заперлась там. Сирра же вернулась к воде, вошла сначала в старую лодку своей матери, нашла там тонкую бечевку, концы которой были в воде, и привязала к ней свою руку и камень. Она опустила то и другое вместе с веревкой в воду и направилась к каику, в котором приехала, чтобы ехать назад, к Скутари.

Ночь уже клонилась к концу, когда она достигла боль-верка и снова привязала лодку на прежнем месте. Выйдя из лодки, она пошла по дороге к развалинам Кадри.

Сирра знала эти развалины. Она однажды из любопытства ходила туда и, незамеченная, осмотрела стены. Подобные места очень нравились бедной уродливой Сирре, так как в них удобно было прятаться, это было убежище, вроде стенных нор маленьких сов и ночных птиц. Чем пустыннее было место, тем больше интереса имело оно для Сирры.

При сероватом утреннем полусвете добралась она до развалин. Дервиши спали. Даже старый привратник, растянувшись, лежал у ворот. Ему сладко грезилось его последнее путешествие в святой город и священные места, которые он посетил. Сирра прокралась мимо него и скоро достигла той стороны обширных развалин, где длинный коридор вел в чертоги Смерти. И тут она, казалось, была знакома с местностью, так как скоро нашла вход и затем тихо пошла по мрачному широкому коридору со сводами. Шум ее шагов по песку мог выдать ее, но ничего нельзя было видеть в непроницаемой темноте этого коридора, и она, крадучись, продвигалась далее, ощупывая стену правой рукой.

Наконец она достигла лестницы, взобралась по ней осторожно и медленно, чтобы не наделать шума. Она не знала, что сторож Тагир был глухонемой. Поднявшись наверх, внезапно наступила она на какой-то мягкий предмет, и в ту же минуту кто-то схватил ее. Наверху, в коридоре, находилось окно, через которое только что начал пробиваться слабый полусвет. И тут Сирра увидела близко перед собой старого сторожа, спавшего перед лестницей. Это ему она наступила на руку. Тагир схватил ее, в первую минуту не имея возможности ничего видеть, закричать он не мог, так как не был в состоянии ничего услышать. Но в то же мгновение Черная Сирра с быстротой и проворством кошки спустилась по перилам лестницы, не касаясь ногами ступенек. Сирра быстро и смело перекинула руку до самого плеча на перила и приподняла ноги; когда опомнился Тагир, она уже проскользнула вниз и счастливо достигла темного коридора. Старый сторож, по-видимому, не мог надлежащим образом уяснить себе случившееся. Что-то пробудило его ото сна. Он ясно чувствовал в руке посторонний предмет. Или это только пригрезилось ему? Или же он во сне коснулся рукой перил? Вокруг он ничего более не мог нащупать. Он встал и осмотрелся, насколько это можно было сделать в сумерках, однако кругом не было ничего видно. Он не лег больше и понес заключенным свежую воду и маисовый хлеб.

Сирра же неторопливо бродила внизу по коридору, чтобы изучить подробно выходы и хорошенько запомнить местность. В конце коридора вышла она во двор, окруженный толстыми стенами дворца, где находился колодец. Чувствуя сильную жажду, она напилась воды и съела несколько спелых прекрасных плодов, которые у нее были в кармане платья.

Когда старый Тагир пришел к колодцу наполнить водой кружки, она спряталась и, когда он прошел мимо, проскользнула по коридору до лестницы и поднялась по ступенькам наверх.

Кроме Тагира, здесь другого сторожа не было. Сирра воспользовалась его отсутствием, чтобы и здесь ознакомиться с чертогами. Тут она у всех дверей вполголоса звала Рецию.

Наконец-то, казалось, нашла она заключенных.

– Кто зовет меня? – раздался голос из-за одной двери.

– Если ты Реция, которую я зову, скажи мне, чья ты дочь? – сказала Черная Сирра.

– Дочь Альманзора!

– Значит ты та, которую я отыскиваю.

– А, это ты, Сирра? Отвечай, это ты?

– Это я, моя Реция! С тобой ли Саладин?

– Да, он спит в смежной комнате. Как ты нашла меня?

– Любовь моя к тебе указала мне путь.

– Спаси меня! Освободи меня! Здесь ужасно! Слышишь ли ты стоны умирающих и больных? Доходит ли до твоего слуха звон цепей?

– Здесь страшно!

– Где мой Сади, мой повелитель и супруг?

– Я уже три ночи ждала, искала, но не нашла твоего Сади, прекрасная Реция, а дальше я не смела мешкать!

– Ты не нашла его? Не случилось ли с ним беды? – спрашивала Реция исполненным страха голосом.

– Да защитит его Аллах!

– А ты пришла спасти меня?

– Спасти и освободить тебя и Саладина!

– А если Кадиджа хватится тебя?

– Мать Кадиджа считает меня умершей!

– Умершей? – спросила Реция.

– Умершей и похороненной! Все это я расскажу тебе позже. Теперь дело идет о твоем освобождении.

– Я хочу только вновь увидеть моего Сади! Как должен он беспокоиться и грустить обо мне!

– Тише! Возвращается сторож. Наступает день, я должна скрыться.

– Смотри, чтобы он тебя не увидел, Сирра.

– В следующую ночь я опять приду, и тогда я употреблю все усилия, чтобы освободить тебя, бедная, прекрасная Реция. Ах, как, должно быть, любишь ты своего Сади! Ты вновь увидишь его. Терпение, терпение только до следующей ночи. А пока да утешит и да защитит тебя Аллах.

Старый глухонемой дервиш как раз возвращался снизу с двумя полными кружками. Он находился уже на лестнице, когда Сирра шмыгнула через коридор наверх, чтобы спрятаться в одном из темных боковых коридоров, но он еще не так высоко поднялся, чтобы увидеть ее.

В то время как он пошел в камеры, ловкой Сирре удалось вернуться к лестнице, поспешно сойти вниз и на день оставить развалины Кадри. В рощице рядом с развалинами хотела она найти укромное место, чтобы наконец на несколько часов предаться сну.

XXV. Площадь Голов

В тот вечер, когда шейх-уль-ислам проводил султана Абдул-Азиса в его ночные покои, во дворце Беглербег караул оцепил все выходы, и даже маленькая пристань перед дворцом и та охранялась, чтобы не выпустить ни одного человеческого существа. Мансур-эфенди надеялся увидеть наконец Золотую Маску в своей власти.

Удивительно, однако, что, хотя отряды солдат поспешно исполнили приказание и все ходы и выходы были заперты и оцеплены, Золотой Маске каким-то непостижимым образом и на этот раз удалось ускользнуть, несмотря на все предосторожности. Коридоры и галереи дворца были обысканы, но не было никаких следов Золотой Маски! Выходы и пристань оставались до следующего утра столь же хорошо охраняемы, так что никто не мог выйти, и стража донесла, что не видала ни души.

Понятно, что этот необъяснимый случай не только в шейх-уль-исламе увеличил желание получить наконец объяснение относительно Золотой Маски, но и в султане возбудил желание удостовериться в этом сказочном видении. Появление его во дворце имело зловещее значение. С именем Золотой Маски были связаны мрачные слухи, на него смотрели как на дурное предзнаменование. Многие называли Золотую Маску предостережением, являвшимся тому, кому грозило несчастье, чтобы предупредить и спасти его. Итак, Золотая Маска в устах народа преследовал добрую цель, следовательно, более возбуждал уважение, чем страх, и все, среди которых он появлялся, с почтительным поклоном отступали с дороги, и никто никогда не осмеливался заграждать ему путь.

Давно уже не показывалось это сказочное видение. Он являлся всегда только перед наступлением тяжелых времен или зловещих событий. Говорят, что уже божественному пророку Магомету[66] явился Золотая Маска в Медине в мае 632 года и, следовательно, незадолго до его смерти. С этого времени, в силу древних преданий, видели его всегда являющимся перед великими событиями. Одни говорили, будто он принадлежит к родственникам пророка или же к предкам его. Другие рассказывали, будто Золотая Маска был не кто иной, как верный друг Магомета Абубекр, который вместе с ним должен был в сентябре 622 года с опасностью для собственной жизни бежать от его врагов в Медину. Это бегство называется геджра, и с этого года начинается эра (летоисчисление) магометан. Абубекр, родившийся в 573 году в Мекке, был калифом арабов и за свою ученость и искусство в толковании снов был всюду уважаем. Он первый примкнул к Магомету и изменил свое настоящее имя Абд-эль Кааба в Абдаллаха. Прозвище Абубекр (отец девы) получил он уже позже, когда Магомет женился на его дочери. Хотя Абубекр и умер в августе 634 года в Медине, однако суеверие народа все еще считало его ходящим по земле. Золотой Маске в разных частях империи придавали разные значения и удивительнейшие объяснения.

Однажды вечером султан Абдул-Азис принимал в своем кабинете шейх-уль-ислама, как вдруг показался один из его адъютантов и доложил ему, что во дворец прибыл с важным известием баши из караульни, находящейся в Семибашенном замке.

Семибашенный замок, по-турецки Эди Кули, древний и наполовину разрушенный. Он стоит совершенно изолированно на окраине Стамбула у Мраморного моря, там, где оканчивается проходящая через мыс стена. С каждым годом этот древний замок все более приходил в упадок; три башни уже почти совсем обвалились, оставшиеся имеют до двухсот футов высоты. Без сомнения, эта крепость была построена вскоре после основания Константинополя. Когда султан Магомед II завоевал город, Семибашенный замок был уже развалинами. Он воздвиг его снова и населил своими янычарами. При новейших турецких султанах Семибашенный замок служил государственной тюрьмой, и еще в прошлом столетии султаны заключали туда посланников тех держав, с которыми вели войну. Один из дворов этого мрачного полуразрушенного Семибашенного замка называется площадью Голов, так как здесь складывали головы обезглавленных, чтобы их можно было видеть через высокую стену. Караул древнего замка состоит в настоящее время только из нескольких солдат; в это уединенное, пустынное, полуразрушенное здание кроме больших ворот ведет еще много отверстий в стене; прежде тут были ворота, теперь же их нет.

Баши, явившийся во дворец султана, принадлежал к караулу замка. Абдул-Азис приказал адъютанту узнать о цели его прихода. Адъютант отправился и скоро вернулся с докладом, что баши пришел донести о необыкновенном явлении в старом Семибашенном замке. На площади Голов явился ему Золотая Маска, и он решился тотчас же прийти сюда с докладом.

– Приведи баши ко мне! Я сам хочу выслушать его донесение, – приказал Абдул-Азис.

Адъютант ввел престарелого капрала в покои султана. Такая неслыханная милость привела баши в восторг. Он бросился на ковер и три раза прикоснулся к нему лбом.

– Ты пришел из Семи башен? – спросил султан.

– Нижайший раб вашего величества пришел оттуда. Теперь он счастлив: очи его видели могучего повелителя правоверных, – сказал капрал.

– Ты всегда стоишь в Семи башнях?

– Точно так, ваше величество. Я стою там с тремя племянниками!

– Что случилось с тобой в этот вечер?

– Нечто необычное, ваше величество, нечто чрезвычайное! Мне около шестидесяти лет, а я еще никогда не видел Золотой Маски, о котором народ рассказывает столько чудес, – отвечал старый капрал. – Когда я час тому назад совершал по обыкновению обход, заметил я на площади Голов фигуру в лохмотьях. Следовательно, чужой вошел в замок. Я хотел окликнуть его и поспешил к нему; тут я заметил зеленую головную повязку и под нею золотую маску. «Это Золотая Маска!» – вырвалось у меня. Я никогда его не видал, но все же узнал его. Я остановился и смотрел на него – он прошел мимо меня, как будто бы меня и вовсе не было. Я сложил руки на груди и преклонился перед ним. Золотая Маска прошел мимо и сел на обломок колонны. Я вернулся к племянникам и тут только услышал от них, что еще несколькими годами раньше иногда видели они Золотые Маски в Семибашенном замке.

– Золотые Маски? – переспросил султан. – Разве их несколько?

– Один из моих племянников утверждает, что их должно быть не одна, так как он видел нескольких. Когда чуть позже я стоял у ворот башни, увидели мы снова в некотором отдалении фигуру в лохмотьях и блестящей золотой маске. Был ли это тот же самый, что прежде, или другой – я на этот вопрос не могу ответить.

– Зачем ты не разведал о нем? – спрашивал султан, между тем как шейх-уль-ислам, безмолвно стоя сбоку, внимательно следил за разговором.

– Я немедленно отправился сюда.

– И ты не окликнул фигуру, явившуюся в Семибашенном замке?

– Ведь это, ваше величество, был Золотая Маска.

– Все же твоя обязанность была окликнуть его! Приказал ли ты своим часовым проследить и задержать странную фигуру?

Старый капрал, казалось, не ожидал такого вопроса и подобную вещь считал невозможной.

– Отвечай же! – с гневом приказал султан.

– Я спешил к вашему величеству с донесением, ничего больше! – отвечал, дрожа, капрал.

– Ты дурной слуга, если пропускаешь чужих, кто бы они ни были, в Семибашенный замок! – вскричал султан в крайнем раздражении, затем он дал знак своему адъютанту. – Пусть отведут этого баши под стражу и строго накажут его, – приказал он, затем сделал дрожащему капралу повелительный жест, приказывающий ему немедленно удалиться с глаз вон.

Старый баши знал очень хорошо, что это было смертным приговором. В галерее его окружили бостанджи и отвели его в городскую тюрьму Сераскиерат, где он должен был ожидать наказания.

– Я хочу отправиться в Семибашенный замок, – обратился султан к адъютанту, – распорядись, чтобы была готова лодка. Проводи меня, Мансур-эфенди. Я хочу наконец исследовать это явление.

Шейх-уль-ислам поклонился. Несколько камердинеров по знаку повелителя поспешили к нему и принесли широкий плащ, который он имел обыкновение надевать при ночных выездах. Султан в сопровождении шейх-уль-ислама и адъютанта вышел к роскошной, выложенной камнем части берега, где уже стояли готовые лодки. Султан ступил на одну из них, оба его спутника последовали за ним, и в то время, как он сел в павильоне на мягкую подушку, они остались стоять за павильоном. Лодка была приведена в движение несколькими гребцами и быстро неслышно скользила в сумерках по направлению к городу.

Адъютант отдал приказание ехать к Семи башням, а потому гребцы направили лодку к серальскому шпицу, проехали мимо него, затем поплыли вдоль этой стороны Стамбула до конца обширного города.

Тут на берегу возвышался древний, местами развалившийся Семибашенный замок. Мрачно и страшно виднелись его могучие абрисы на фоне покрытого мглой вечернего неба. В продолжение этого времени на площади Голов, в Семибашенном замке, за старыми мрачными стенами, подымающимися за городскими воротами, у воды находилось несколько человек. Почти каждый из них пришел туда через особый ход и тихо садился на обломок колонны. Обломки стояли по кругу; этих обломков было семь.

Площадь Голов была невелика, так что окружающая ее стена почти совсем заслоняла ее от света и с наступлением ночи покрывала таинственной мглой. Земля этой площади Голов некогда, при прежних султанах, приняла столько крови, что почва на сажень глубины была пропитана ею; стена кругом была та же, через которую некогда смотрели на головы казненных, так высоко клали их и так велико было число обезглавленных.

На этом уединенном, таинственном, мрачном дворе сидели на обломках колонн шесть оборванных фигур. Все они так походили одна на другую, что никто не отличил бы их друг от друга. Безмолвно и неподвижно сидели они. Седьмой обломок колонны был еще пуст. При слабом мерцающем свете звездного неба, проникавшем во двор, можно было разглядеть оборванные кафтаны, бледные, полузакрытые лица и задумчиво опущенные к земле глаза. Шестеро, безмолвно сидевшие в кружке, казались уже старыми. У каждого часть лба и головы была обвита зеленой арабской повязкой, концы которой висели по сторонам головы, у каждого ярко светилась золотая маска.

Но вот важными, исполненными достоинства шагами приближалась к Семи башням еще одна такая же фигура – человек в маске. Прямо шел он на стражу у больших ворот в главной башне, как будто бы все двери и входы должны были открыться перед ним и не было для него никакой помехи. Часовые, стоявшие там на своих постах, заметили Золотую Маску, шедшего прямо на них, и отошли в сторону, почтительно склонившись перед фигурой, безмолвно проходящей мимо. А он исчез во внутренней части башни и через многие коридоры направился к площади Голов.

Ни один из присутствующих не шевельнулся, казалось, все были погружены в непробудный сон. Седьмой также не поклонился остальным. Безмолвно подошел он к еще пустому обломку колонны и опустился на нее.

– Вы последовали моему призыву, братья, – сказал он после короткой паузы глубоким, приятным голосом. – Мы долго отдыхали, теперь снова начинается наша работа. Подготовляется нечто великое, и мы должны принести все наши силы одной цели, соединяющей нас. Освободились ли вы от остальных обязанностей?

Шесть фигур наклонили безмолвно головы.

– Итак, приветствую вас, – продолжал вновь пришедший исполненным достоинства голосом, – начнем наше дело во имя Аллаха, Великого и Всемогущего.

Остальные шестеро снова поклонились.

– Брат Омар, начинай! – обратился вновь пришедший к близ сидящему.

– Я наблюдаю, – начал тот глухим голосом, – в развалинах Кадри. Ежедневно Мансур-эфенди держит совет с Гамидом-кади, однако оба преследуют не общее благо, не дела веры, но свои личные цели. Я подозреваю Мансура-эфенди в постыдном властолюбии. Всякое средство к достижению цели священно для него. Своему стремлению к могуществу жертвует он всем. Его деяния гибельны, и вскоре поднимется восстание, им разжигаемое.

– Оставайся вблизи него, брат Омар, – сказал вновь пришедший, когда тот замолчал, – собери листочки, где ты записываешь его проступки и принеси их сюда, когда переполнится мера! Говори, брат Бохира, – обратился он затем к следующему. – Что имеешь ты сообщить своим братьям?

– Я наблюдаю, – начал и этот, не изменяя своего сгорбленного положения, – во дворце султана с влиянием Мансура-эфенди борется еще другое, и это влияние также разжигает возмущение, которое и вспыхнет вскоре. Султанша Валиде окружает султана развлечениями, чтобы тем вернее властвовать над ним. Ее совет решителен, и визири бессильны против нее! Уже бродит между ними дух раздора, и в скором времени они прибегнут к средствам, которые приведут к неслыханным переворотам.

– Пребывай и впредь в серале и во дворце Беглербег, – сказал вновь пришедший. – Что имеешь ты сообщить о преследовании Реции и принца Саладина, брат Мутталеб?

– Я наблюдаю, – начал и этот. – Гонители невинного принца и дочери Альманзора заключили их в чертогах Смерти, там томятся они!

– А ты, брат Беку-Амер?

– Я наблюдаю! Несчастная дочь старой погрязшей в пороках гадалки Кадиджи по имени Черная Сирра, принимающая участие в судьбе принца и дочери Альманзора, извлечена мной и моими помощниками из могилы и возвращена к жизни. Тело ее отвратительно, но душа чиста.

– А ты что имеешь сообщить, брат Калед?

– Я наблюдаю! Бесчестным поступкам грека Лаццаро, доверенного слуги принцессы, нет конца! Это он пытался убить дочь Кадиджи, так как она знает о его злодействах. Он счел ее мертвой и велел зарыть, отняв у нее прежде левую руку! Похищение Реции и принца есть тоже дело его рук. Я следую за ним всюду, брат Хункиар.

– Собери таблицы, где ты записываешь его злодейства, брат Калед, наказание его настигнет.

– Теперь твоя очередь, брат Абульореда, – обратился тот, которого Калед назвал Хункиаром, к последнему присутствующему.

– Я наблюдаю, – начал Абульореда. – Из Лондона приехала сюда одна женщина, которая еще раньше имела секретные поручения в Париже и в других местах, но везде заводила одни козни и интриги. Женщина эта – агент английских дипломатов, искательница приключений, и присутствие ее опасно! Ее зовут мисс Сара Страдфорд.

– Наблюдай за ней и ее планами, брат, чтобы мы, в случае, если она станет строить тайные козни, могли ей противодействовать! – сказал Хункиар, по-видимому, знавший все. – Она живет у английского посланника и недавно на летнем празднике имела тайный разговор с принцем Мурадом!

– Она завлекает в свои сети одного молодого офицера башибузуков, – продолжал Абульореда, – сила обольщения ее велика, и везде она пользовалась ею для достижения своих целей.

– Предостереги молодого офицера, как предостерег ты Рассима-пашу, – заключил Хункиар.

В ту же минуту странное таинственное собрание на площади Голов внезапно закончилось. С шести разных сторон во двор почти одновременно вошли шестеро одинаково одетых человек, которые, по-видимому, сторожили все выходы. И у них, так же как и у семи остальных, под зеленой головной повязкой блестела узкая золотая маска.

– Зачем вы беспокоите нас, братья? – закричал им Хункиар.

– Уходите, скорей уходите! – отвечал один из поспешно вошедших. – Султан с шейх-уль-исламом приближается в лодке, через несколько минут он явится на площадь Голов!

– Рассейтесь в разные стороны, – раздалось вполголоса приказание Хункиара.

Тринадцать фигур тихо исчезли в тени стен, и через несколько секунд площадь Голов была пуста, и бледный свет луны падал на семь пустых мест.

Вслед за тем на площади Голов появился султан вместе со стражей и в сопровождении усердного шейх-уль-ислама и адъютанта, он хотел наконец удостовериться в появлении Золотой Маски, и так как стража, видевшая его приход, ухода его не видала, то он не сомневался, что встретит его здесь.

Но площадь была пуста! Кругом не было ни души.

В самом Семибашенном замке также не нашли никого.

Бесследно исчезло все, как ночной призрак, и султан серьезно и задумчиво вернулся в свою лодку. Золотая Маска приобрел магическое значение в его глазах, и невольный ужас овладел им. Что предвещало это сказочное явление?

XXVI. Призрак Черной Сирры

Реция предалась уже отчаянию в страшной темнице в развалинах, но надежда снова вернулась к ней, когда на рассвете, как мы уже описывали, проник к ней голос Сирры. Теперь, когда Сирра знала место ее заключения, не все еще погибло для нее. Если бы она только отыскала Сади и позвала его на помощь, спасение и освобождение Реции и принца были бы верны. Образ Сади постоянно носился в ее воображении. Любимый муж, которому она навеки принадлежала душой и телом, искал ее, внутренний голос говорил ей это! До сих пор он не нашел ее только потому, что тюрьма ее была скрыта и надежна, но теперь Сирра открыла ее, и надежда снова поселилась в душе Реции.

Когда Саладин, спавший в смежной комнате, проснулся и поспешил к ней, она тихо сообщила ему утешительную весть, что они скоро будут освобождены. Бедный мальчик с трудом переносил лишения неволи. Если бы подле него не было Реции, он давным-давно заболел бы. Страх, наполнявший его в этих ужасных стенах, недостаток свежего воздуха и укрепляющей пищи и ряд тяжелых испытаний имели такое гибельное влияние на Саладина, что Реция серьезно беспокоилась о нем. Да и сама она выглядела бледной и утомленной. И на нее разрушительно подействовали последние недели с их страшными событиями. Только одно поддерживало ее: мысль о Сади, о любимом муже, который теперь был для нее всем, после того, как злосчастная судьба отняла у нее отца и брата!

Когда Сирра при приближении старого сторожа шепотом простилась с ней, Реция была в сильной тревоге, чтобы старый дервиш не заметил Сирру; в смертельном страхе прислушивалась она, но не слыхала ничего, кроме тяжелых шагов сторожа, – значит, Сирра прошла незамеченной.

Тагир явился в камеру и принес воду, хлеб и плоды. Он едва бросил взгляд на своих заключенных. То обстоятельство, что он был глухонемой, делало его бесчувственным ко всему. Даже красота и трогательная прелесть Реции не произвели на него никакого впечатления. Это был получеловек: ни чувства, ни участия, ни интереса не было в душе старого сторожа. Он мог видеть людские страдания и смерть, не чувствуя ни тени сострадания. Механически исполнял он свою обязанность, как животное влачил он свою жизнь. Ни радости, ни свободы, ни наслаждений не существовало для него. Всегда одинаково было его лицо, без всякого выражения. Что бы ни случилось, его грубые черты не изменялись. Маленький принц боялся этого человека и всегда с ужасом глядел на него, когда тот входил в камеру, он казался ему одним из страшных сказочных образов.

Когда Тагир ушел, Реция накормила Саладина плодами, сама поела немного, затем предалась мечтам об освобождении ее дорогим Сади, чтобы только разогнать грустные думы в этой мрачной тюрьме. Жалобы ее давно смолкли, никем не услышанные, ее мольбы об освобождении замирали в толстых стенах тюрьмы. Никто, кроме Тагира, не являлся к ней, ни один человек не приходил спросить у нее, почему она здесь томится и кто привел ее сюда.

Реция с нетерпением ждала вечера, ждала ночи. Она твердо была уверена в том, что Сирра и Сади придут освободить ее и Саладина. Проходил час за часом. Никогда еще день не казался ей так длинен.

Тихо разговаривала она с Саладином.

– Мужайся, моя радость, – шептала она, – сегодня ночью мы будем свободны, спасены.

– Ах, наконец-то, наконец-то! Но я ведь останусь у тебя, не правда ли? – спрашивал маленький принц.

– Да, Саладин, я буду охранять тебя.

– Если бы не ты, Реция, я давным-давно умер бы! – жалобно шептал принц, преждевременно познавший горькую судьбу.

– Ты останешься у меня, будь спокоен. Мой Сади придет освободить нас.

– Ах, теперь я люблю твоего Сади так же, как и ты.

– За это я еще больше люблю тебя. Это мой Сади принес тебя ко мне.

– А я тогда боялся его, так как прежде никогда не видел и не знал его! Другой офицер взял меня от баба-Корасанди и отдал меня твоему Сади! Я не знал, что он отнес меня к тебе. Разве баба-Альманзор вовсе не придет повидаться с нами?

– Я боюсь, что он совсем больше не вернется, Саладин!

– Ты говорила недавно, что, может быть, он и вернется.

– Я все еще надеюсь – страх и надежда борются во мне. Но он уже давно, очень давно уехал, и никакого известия от него не дошло до меня. Другие принесли мне весть, будто он умер!

– Умер! Ах, баба-Альманзор был так добр, и Абдаллах тоже умер, он, который вырезал для меня хорошенькие лодки из коры и приносил мне финики, и он также не вернется более. Знаешь что, Реция, я ужасно боюсь, может быть, и Сади тоже не вернется!

– Что ты говоришь, Саладин? – сердито укоряла она маленького принца. – Ты этого не должен говорить! Разве ты не знаешь, как я люблю Сади?

– Ты также любила и баба-Альманзора, а он не вернулся. Ты любила и Абдаллаха – и он не вернулся. Вот мне и пришло в голову, что и Сади не вернется, так как ты его тоже любишь.

– Мне страшны твои слова, Саладин!

– Ты сердишься на меня, Реция?

– Никогда больше не говори ничего подобного.

– Ах, как хотелось бы мне поплакать и погоревать с тобой! Я этой ночью видел очень страшный сон. Мне снилось, будто я шел за руку с тобой гулять за ворота и мы пришли на кладбище, – рассказывал маленький принц, – и тут ты показала мне могилу доброго баба-Альманзора и Абдаллаха. Как только вступил я на надгробный камень доброго баба-Альманзора, он скатился прочь. Мы поглядели вниз – могила была пуста! В ту же минуту показалось мне, как будто мы были уже не на кладбище, а у подошвы крутых песчаных гор, на которые мы хотели взобраться. Вверху росли цветы, и деревья отбрасывали от себя тень, а на самом верху стоял твой Сади. Казалось, он манил нас, потом он стал расти, делался все выше и выше! Позади его стояла женщина, такая же высокая, голова ее была так же величава, как вершина пальмы, и Сади отвернулся от нас, а мы все старались вскарабкаться к нему и все падали и падали вниз. Твой Сади не смотрел на нас больше, он смотрел только на высокую женщину, и мне показалось, будто ячмак упал с ее головы, и тут я закричал от ужаса: я увидел мертвую голову.

– Как только такие сны снятся тебе, Саладин? – сказала Реция с тайным ужасом.

– Неудивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую в кабинете баба-Альманзора, и вот она иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.

Реция посмотрела в решетчатое окно – во дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!

– Отгони от себя эти мрачные образы, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика. – Вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!

– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно подыматься по песку, мы все падали вниз.

Эти образы, казалось дочери Альманзора, имели легко объяснимый смысл, но она не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила впечатление, которое произвел на нее сон Саладина. Она знала мужество и силу Сади. Она говорила себе, что он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодействах последнего. Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против могущества и любви, наполнявшей Сади! Кроме того, Сади занимал теперь высокое положение, он был офицер и с помощью своего чина мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели. Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем пламенно ждала своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, в котором эхо больших, высоких, со сводами покоев громко разносило малейший звук. Это не мог быть старый Тагир, он никогда в этот час не приходил к заключенным. Реция прислушивалась. Она поднялась с места, восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади. Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь. Исполненная ожидания, стояла Реция. Нежный свет луны проникал в комнату и серебряным покрывалом ложился на стройную, прекрасную фигуру заключенной.

Вот шаги дошли до двери. Затаив дыхание, смотрела на нее Реция. Следующая минута должна была решить все.

В замок был вставлен ключ и тихо и медленно повернут. Так никогда не отворял дверь Тагир. Но это могла быть Сирра! Сади или Сирра? Но вот дверь отворилась, и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины. Реция наклонилась вперед. Лунный свет упал на вошедшего, и крик ужаса вырвался из уст заключенной – не Сади, не Сирра были это! Лаццаро, грек стоял на пороге! Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне, но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, охваченный страхом при виде грека.

Реция отпрянула назад, когда Лаццаро подошел к ней. Душераздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного, который среди ночи пробрался к ней. Но крик замер неуслышанным в обширных покоях чертогов Смерти, глухонемой сторож не слыхал его, а пляшущие и воющие дервиши точно так же не могли его слышать, и, казалось, в развалинах никого не было. Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятия возлюбленного Сади! Какой ужасный час предстоял ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно было ему от Реции?

Она отшатнулась от него, как трепетная лань от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени возле постели у стены, между тем как Саладин прижался к ней и не спускал глаз с Лаццаро. Последний уже освоился с царствовавшим в камере смешением темноты и бледного лунного света и направился к Реции, к прекрасной жертве своей страсти! На этот раз она была предоставлена его произволу, была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, как будто бы бессознательное побуждение защитить свою благодетельницу разом заглушило в нем страх, бросился на грека и попробовал оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился, подобно репейнику, в руку Лаццаро, который, хотя его и не стесняло это препятствие, все же пробовал освободиться от него. Он отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не издав ни звука, упал, как сноп, и остался лежать у стены. Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросается на последнего, так набросилась Реция на грека.

– Презренный! Если ты преследуешь меня своими злодействами, то по крайней мере пощади ребенка! Что тебе сделал этот мальчик? – воскликнула она. – Зачем ты и здесь не оставляешь нас в покое?

– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция, – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!

– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живая или мертвая остаться верной женой Сади.

Адский хохот был ответом на ее восторженные слова.

– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.

– Зачем ударил ты мальчика, презренный? Мой бедный, милый Саладин!

– Оставь его! Ты должна быть моею! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятия.

Снова раздался душераздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в обширных покоях.

– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.

Она гордо выпрямилась. С угрожающим жестом, пылая ненавистью, стояла она перед врагом, как будто с последней отчаянной силой хотела защититься от его нападений.

– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своею сильной рукой нежный, тонкий стан ее.

Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который уже видел себя у цели. Никто тут не видал, не слыхал его, никто не приходил вырвать у него жертву. Прекрасная Реция, которую он уже давно преследовал своею любовью, была его! В этой отдаленной камере не было для бедняжки ни помощи, ни защиты.

– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы, возбужденные в ней отчаянием и смертельным страхом; она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его палящее дыхание у своей щеки. Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки против возбужденной страстью силы грека.

– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие, чтобы вырваться из рук смертельного врага.

Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их так поспешно и сильно, видно было только, что на полу, во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось, в то же мгновение это что-то прыгнуло вверх при ярком свете луны, освещавшем часть комнаты. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, что что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею. Это случилось так быстро, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а решил, что случилось нечто с ним самим. Однако вслед за тем, как он выпустил Рецию, задыхаясь от недостатка воздуха, он почувствовал, что у него на спине сидел кто-то и крепко сжимал его шею. Это мог быть только ребенок. Может быть, мальчик? Но ведь он все еще без чувств лежал на полу! Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения в эту минуту пересилило все. Он хрипел, ему не хватало воздуха, – еще минута, и он задохнулся бы, не успев увидеть и отбросить врага, державшегося на его спине.

Реция, вырвавшись из рук грека и не видя причины своего внезапного освобождения, полумертвая от страха и от напряжения, упала на колени. Как безумный схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он чувствовал теперь, к крайнему ужасу, что сзади чья-то голова касалась его. Итак, на нем сидело человеческое существо. Так как руки его не достигали цели, он пробовал употребить в дело зубы, хватался за голову врага и пробовал изо всей силы удариться спиной о стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно. Страшный вид имел бешеный грек, на спине которого сидело неуловимое существо.

Он выбежал из камеры – страшное существо оставалось на нем, как южноамериканская сороконожка, впивающаяся в тело. Он должен был тащить его с собой! В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого дервиша Тагира, который, найдя дверь в камеру двух заключенных еще открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были в камере.

Хрипя, ударяясь о стены, как сумасшедший, с широко выпученными глазами, с пеной у рта, бросился грек по слабоосвещенным коридорам к лестнице, – в одно мгновение он был уже внизу, но на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову, он узнал Черную Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой в знак смерти принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло, он видел даже остаток левой руки у своей шеи. Это призрак Черной Сирры схватил его в ту минуту, когда он уже держал в руках Рецию. Как ослепленный бешенством и болью бык неудержимо бросается в стороны, не видя и не заботясь о том, куда он попадет, точно так же и Лаццаро бросился через дверь и темный коридор в зал дервишей. Он забыл уже, что призрак Черной Сирры все еще сидел на нем и сжимал его горло, ноги его двигались машинально. Наконец он достиг большого, открытого сверху зала, где воющие дервиши Кадри совершали свои религиозные обряды. Шатаясь, вступил грек в середину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.

XXVII. Переодетый принц

Вернемся теперь снова к тому вечеру, когда переодетый принц со своим слугой Хешаном отправился в сераль, чтобы искать следы маленького Саладина. Между тем как принц Мурад во дворе запальчиво говорил с Зора-беем, мушир Изет показался в передней султанши Валиде, находившейся в серале. Изету было вменено в обязанность наблюдать за принцами, и султанша-мать тотчас приняла его, так как она считала это наблюдение очень важным. Мушир Изет вошел в комнату, где на диване сидела султанша Валиде, и поклонился ей низко, со всеми знаками глубочайшего почтения.

– Ты приносишь мне известие, касающееся принцев? – спросила она.

– Ваше величество! Соизвольте выслушать мое важное известие, – сказал мушир. – Принц Абдул-Гамид не оставляет никогда Терапии и занят назначениями и распоряжениями относительно устройства своего маленького дворца в Китхат-Хапе, у Пресных вод, куда принц хочет переехать, как только придут вещи из Парижа. Принц же Мурад с некоторого времени в сильной тревоге, и причина тому– незнание участи принца Саладина.

– Какой вздор! Принц Мурад может быть спокоен, потому что мальчик этот во всяком случае останется жив! – воскликнула султанша Валиде.

– Принц хочет увериться и получить нужные объяснения, – продолжал мушир, – поэтому его высочество сегодня вечером, в сопровождении слуги, переодетый, потихоньку оставил Терапию.

– Переодетый? В каком же костюме?

– Его высочество одели мундир баши.

– А где находится принц?

– Внизу, во дворе сераля, ваше величество! Его высочество явились в сопровождении слуги и вступили в жаркий спор с офицером Зора-беем, которого они искали.

– Этот Зора-бей заодно с принцем? Сопровождал ли он принца?

– Его высочество искали Зора-бея, по всей вероятности, питая надежду получить от него сведения о местопребывании маленького принца Саладина!

– К чему это переодевание? Что значит этот маскарад? – воскликнула султанша. – Хотят сыграть со мной шутку, или же сделаться посмешищем прислуги? Принц ведь и без подобного средства может оставлять свой дворец, к чему же такое переодевание?

Мушир поклонился, пожав плечами.

– Пусть немедленно попросят принца и его свиту отправиться в Розовый киоск, дальнейшее пусть решит сам султан.

Это походило на арест. Изет снова поклонился.

– Приказание вашего величества будет немедленно исполнено, – сказал он тоном рабской преданности.

– Ступай и донеси мне, как только принц и свита его будут в киоске, – приказала султанша Валиде. – Я хочу тогда оставить сераль. Пусть предварительно займут караулами все входы в киоск, как это предписывает достоинство принцев. Чтобы приказание мое было исполнено!

Мушир отправился, и вскоре после того, как мы уже видели, показался дежурный офицер, пригласив принца, Зора-бея и слугу следовать за ним в Розовый киоск, который находится в садах сераля и представляет уединенное, очень старое и угрюмое здание, вовсе не заслуживающее названия Розового киоска. По названию можно представить его себе увитым розами, живописно расположенным, прелестным домиком – ничего подобного! Он лежит в тенистом пустынном месте, среди прежде баснословно прекрасных, а теперь совершенно запущенных садов сераля, и ничто не подает повода к его названию, разве только несколько дикорастущих поблизости розовых кустов. Сам киоск – очень неуклюжая беседка, которая в настоящее время необитаема и никак не используется. Своими серыми украшениями и куполами вверху напоминает она то время, когда султанские жены приходили в этот сад и в киоске пили кофе, курили и предавались скуке.

Как только мушир Изет донес султанше, что приказание ее исполнено, она оставила сераль и отправилась в Беглербег к султану.

Когда принц Мурад, Зора-бей и слуга Хешан через коридоры сераля и затем через дворы были введены в сад, это случайно увидел из одного из покоев шейх-уль-ислам, который, по-видимому, имел какое-то дело в серале. Тотчас же он велел позвать начальника капиджей.

– Давно не удостаивался я милости являться пред твое высокое лицо, могущественный и мудрый Мансур-эфенди, – сказал Магомет-бей.

Шейх-уль-ислам велел ему встать и подойти к окну, выходившему во внутренний двор. В эту минуту по двору проходили в вечерних сумерках трое арестованных.

– Кто те военные, которых ведет капиджи-баши? – спросил он.

– Баши, который идет впереди, не кто иной, как переодетый принц Мурад, великий могущественный баба-Манcур!

– Как – принц?

– Клянусь бородой пророка! Последний – слуга принца, Хешан, а второй – один из трех неверных, которые своим внезапным и самовольным выходом обесславили твой полк, всемогущий баба-Мансур!

– Полк капиджи? Ты об этом еще ничего не доносил мне, Магомет-бей.

– Твоя милость с того дня еще ни разу не удостаивала меня аудиенции.

– Как могли они выйти из полка? Кто дал им позволение на такой неслыханный шаг?

– Сам его величество султан!

– А кто эти три смельчака?

– Зора-бей, Гассан-бей и Сади-баши.

– Тот, кого ты назвал последним, не он ли был нам рекомендован принцессой Рошаной?

– Да, мудрый и всемогущий баба-Мансур, это он. Сади, по повелению султана, беем переведен в корпус башибузуков вместе с Зора-беем.

– А третий?

– Третий из этих преданных друг другу товарищей, Гассан-бей, сделан адъютантом принца Юсуфа-Изеддина, – отвечал Магомет-бей с выражением ненависти, зависти и глубокого негодования. – Они обратились к его величеству султану с просьбой о перемещении. Такого позора еще никогда не случалось в твоем полку, всемогущий Мансур-эфенди, и осмелюсь высказать мое живейшее желание и настоятельную просьбу, которая ни днем ни ночью не дает мне покоя: накажи дерзких за этот позор.

– Твое раздражение справедливо, и меня также возмущает этот поступок, так как до сих пор все считали за особую честь и милость иметь право служить капиджи, – сказал шейх-уль-ислам.

– Накажи, раздави этих недостойных твоим гневом, мудрый и могущественный баба-Мансур, или предоставь мне дать волю моему справедливому негодованию и наказать троих друзей.

– Знаешь ли ты причину, приведшую трех офицеров к этому шагу?

– Да, могущественный и мудрый баба-Мансур, и это могу я тебе сказать. Сади-баши, тот молодой, рекомендованный светлейшею принцессой солдат, должен был по твоему приказанию арестовать дочь толкователя Корана Альманзора Рецию и находящегося при ней мальчика, но Сади любит эту Рецию и взял ее себе в жены!

– Тот Сади-баши? Верно ли твое известие?

– Не сомневайся в этом…

– Он вернулся тогда с ответом, что не нашел дочери Альманзора в доме ее отца?

– Это была правда, мудрый и всемогущий баба-Мансур, он не нашел ее на том месте, которое ты ему назначил, но потом он нашел ее в другом месте и взял к себе в дом.

Тут, по случаю пожара, дом его обратился в пепел, и она пропала без вести. Чтобы не получать больше такого приказа, он искал и нашел случай выйти из твоего великого и славного полка.

– А два других офицера?

– Они, как я уже заметил, связаны с Сади тесными узами дружбы, и я понял из их разговоров, что они имеют общие дела и что все трое разыскивают дочь Альманзора. Итак, они ради Сади изменили полку!

– Я предоставляю тебе, Магомет-бей, наказать трех отступников за их измену, но устрой так, чтобы никто ничего не узнал и не заметил. Перевод состоялся по приказанию его величества султана, значит, об открытом приговоре и наказании не может быть и речи.

– У меня готов хороший план, могущественный и мудрый баба-Мансур.

– Оставь его при себе! – перебил его шейх-уль-ислам, – Я не хочу узнавать его, ты один в ответе, будь осмотрителен! В моей же признательности за твое усердие можешь быть уверен.

Мансур-эфенди отпустил начальника капиджи и затем без свиты отправился по самой отдаленной дороге ко внутреннему двору сераля, который, как и первый двор, постоянно охраняют капиджи. Отсюда проходят в сады сераля через ворота, теперь открытые, а в прежнее время строго оберегаемые черными и белыми евнухами.

С тех пор как султан стал появляться в серале редко, только в торжественных случаях, а настоящий двор и гарем расположились во дворце Беглербег, ворота эти вовсе не охраняются. Поэтому никто не заметил, что Мансур-эфенди в такое позднее время отправился в темные сады сераля. Войдя, он тотчас повернул в ту сторону, где вдали, среди высоких деревьев, находился Розовый киоск. Когда он приближался к Розовому киоску, навстречу ему вдруг раздался сторожевой оклик солдат:

– Кто идет?

Шейх-уль-ислам остолбенел, он и не подумал, что киоск может охранять стража. Затем он быстро подошел к часовому, прежде чем тот успел повторить оклик, – это был солдат из капиджи. Шейх-уль-ислам назвал себя. Солдат стал во фронт. Мансур направился к киоску, но не к глубокому, наподобие остроконечной арки, входу, а к расположенным по сторонам, тоже в форме остроконечных сводов, окнам. Он увидел, что в смежной комнате горел огонь, слабое мерцание которого проникало через комнату, окно которой было еще открыто.

– Светлейший принц! – сказал Мансур-эфенди тихим голосом.

Вслед за тем к окну приблизилась фигура.

– Кто ты? – спросил принц Мурад.

– Разве светлейший принц не узнает того, кто только что получил известие об участи вашего высочества?

– Мне кажется, ты великий, мудрейший Мансур-эфенди! Что тебе от меня нужно?

– Я пришел уверить ваше высочество в своей преданности!

– Зачем это? Ты настолько посвящен во все, что знаешь, как опасно давать здесь подобные уверения, – отвечал принц Мурад.

– Известие о случившемся огорчило меня, и я пришел уверить ваше высочество в том, что я хочу употребить все свое влияние, чтобы уничтожить последствия!

– Кажется, истолковали в дурную сторону то, что переодетый принц посетил сераль. Но это было необходимо! Я имел на то свои причины!

– Причины эти – тайна?

– Они уже более не тайна, великий муфтий, с тех пор, как их знает офицер, находящийся в другой части киоска! Я пришел отыскать следы моего сына, принца Саладина.

– Смею ли я назвать вашему высочеству этот след? – спросил Мансур-эфенди уклончиво.

– Можешь быть уверен в моей вечной благодарности, мудрый Мансур-эфенди, если окажешь мне эту услугу.

– Ваше высочество оставили принца на воспитание у известного своею мудростью толкователя Корана Альманзора?

– Это так. Но Альманзор ведь умер!

– Я слышал, будто он пропал без вести и каким-то образом маленький принц попал к бывшему служителю сераля Корасанди, – продолжал шейх-уль-ислам, нашедший наконец давно желанный случай сойтись с будущим преемником престола и приобрести его доверие.

– Все это я знаю! Но где же теперь находится принц Саладин?

– Пусть ваше высочество предоставит мне с этих пор отечески печься о принце.

– Ты согласился бы сделать это, мудрый Мансур-эфенди?

– Я обещаю вашему высочеству еще больше: переселение в любимый дворец светлейшего принца.

– Что побуждает тебя к таким обещаниям?

– Я хотел бы приобрести доверие вашего высочества.

– Ты получишь его и к тому же еще мою благодарность, если сдержишь слово, мудрый Мансур-эфенди!

– От меня самого, ваше высочество, больше ничего не услышите, но факты будут говорить за меня, – отвечал шейх-уль-ислам. – Да защитит ваше высочество милосердный Аллах!

В то время, как в этой стороне киоска происходил вышеупомянутый разговор, Зора-бей ходил взад и вперед по отведенной ему комнате в другой части киоска. Он не зажигал огня. Встреча с переодетым принцем не выходила у него из головы, и он сожалел только об одном обстоятельстве, что, к несчастью, не мог сообщить принцу местопребывание Саладина. Но только он подошел к окну и бросил взгляд на глубокий мрак, как ему показалось, будто под окном кто-то шевелится.

– Благородный Зора-бей! – прозвучал тихий голос.

Он прислушался – он ясно слышал свое имя, но не мог узнать ни голоса, ни лица.

– Кто зовет меня? – спросил он.

– Тише, пожалуйста, мой благородный Зора-бей, тише, – отозвался голос, – я принес тебе известие, которого никто другой не должен слышать!

– Прежде всего скажи мне, кто ты?

– Твой друг и друг твоих обоих товарищей! – отвечал глубокий сдержанный голос, который молодому офицеру показался знакомым, но все-таки он не мог догадаться, кто бы это мог быть.

– Сади ищет свою жену, которая исчезла во время пожара в его доме. Ты и храбрый Гассан-бей соединились с Сади и все трое отыскиваете дочь Альманзора.

– Твоя правда.

– Я скажу тебе, благородный Зора-бей, где находится прекрасная Реция, чтобы ты мог передать эту весть твоему другу Сади-бею.

– Как, ты знаешь, где дочь Альманзора? Говори, кто ты, оказывающий моему товарищу эту услугу!

– Не спрашивай о моем имени, благородный Зора-бей, достаточно будет тебе моих слов. Сади-бей снова увидит дочь Альманзора, если ему удастся проникнуть в те покои сераля, где находятся избранные на праздник Байрам женщины, из которых султанша Валиде выбирает на этот год одалиску для гарема султана.

Зора-бей прислушивался, эта весть поразила его.

– Ты точно это знаешь? – спросил он.

– От Сади-бея и тебя будет зависеть, сколь истинны мои слова, – отвечал незнакомец. – Я видел сам, как была введена в эти покои дочь Альманзора.

Зора-бей помолчал минуту, потом вдруг подошел к столу, чтобы зажечь стоящую на нем свечу. Он хотел знать, кто принес это известие.

– Постарайтесь проникнуть в покои, может быть, вам удастся, – продолжал незнакомец, – и вы найдете там прекрасную Рецию!

В эту минуту Зора-бей зажег свечу и подошел к открытому окну, чтобы осветить стоящего в саду, но незнакомец в ту же минуту бросился в кусты.

Зора-бей услышал удаляющиеся торопливые шаги, но увидеть незнакомца так и не успел.

XXVIII. Месть Магомет-бея

Все попытки Сади найти местопребывание Реции были тщетны, он не мог открыть ни малейшего следа, хотя неустанно занимался поисками. Теперь ему пришла в голову странная мысль. Золотая Маска однажды сообщил ему убежище Реции, и теперь он хотел разыскать его, чтобы вторично узнать, где Реция. Но где должен он искать таинственное явление? Где мог он найти Маску? Он являлся незваный, внезапно подкрадывался к тому, кто меньше всего думал о нем, отыскать же его не было никакой возможности! Сади бродил ночью по улицам Стамбула и Скутари в надежде где-нибудь во мраке вечера увидеть Золотую Маску. Но странно! Теперь, когда он высматривал и хотел его видеть, тот, как нарочно, не показывался. Однажды вечером встретил он Гассан-бея, который, освободившись на несколько часов, шел к нему. Сади сообщил ему свое намерение. Смеясь, положил Гассан руку на плечо товарища.

– Тщетная попытка, Сади, – сказал он, – Золотая Маска является то одному, то другому, то здесь, то там! Ты должен ждать, если он снова подкрадется к тебе, больше ты ничего не сможешь сделать.

Гассан проводил Сади в его квартиру и рассказал ему приключение со старой колдуньей. Пока они еще говорили об этом, отворилась дверь и вошел Зора-бей.

Три молодых офицера поздоровались.

– Я думал, что ты находишься под домашним арестом, – обратился Сади к Зора.

– Да, я был под арестом в Розовом киоске, – отвечал Зора, и, подсев к друзьям, рассказал им о своей встрече с принцем. – Со вчерашнего до сегодняшнего вечера находился я там, только час назад выпустили меня, после того, как принц и его слуга также оставили Розовый киоск и я письменно изложил свои показания.

– Дело осталось без дальнейших последствий? – заметил Сади.

– Было бы странно, если бы оно еще имело дальнейшие последствия! – воскликнул Зора-бей. – И без того я целые сутки провел в киоске!

– Тебя хватятся в полку, – сказал Гассан.

– Я думаю, Магомет-бей сделал уже донесение.

– Конечно, иначе я не знал бы ничего об аресте, – подтвердил Сади. – Происшествие возбудило всюду большой интерес, и большинство завидовало твоему приключению.

– И пусть. Было ли там действительно чему завидовать, я оставляю нерешенным, – отвечал Зора, – но, однако, со мной в Розовом киоске случилось нечто, касающееся тебя, Сади. Это и привело меня сюда.

– Говори же! Рассказывай! – воскликнули Гассан и Сади.

– Это странная история, и я ничего не мог узнать о том, кто явился мне ночью у киоска, – начал Зора-бей, – имени своего он не назвал, и когда я зажег свечу, чтобы разглядеть его, он бесследно исчез в темноте.

– Это был, может быть, Золотая Маска? – воскликнул Сади.

– Не думаю.

– Что же сделал этот незнакомец? – спросил Гассан.

– Он выдавал себя за нашего друга, но мне не хотелось этому верить, внутренний голос подсказал мне, что этого не может быть.

– Наш друг? И он точно знал всех нас? – спросил Сади.

– Да, всех троих.

– Если бы он действительно был нашим другом, – заметил Гассан, – то для чего было бы ему окружать себя такой таинственностью?

– Я думаю то же самое, но ничего неприязненного не мог найти я в его известии.

– Что же это было за известие?

– Он пришел сказать мне, где твоя Реция.

– Где Реция! – воскликнул Сади. – Он знал это?

– Конечно, он это сообщил мне, чтобы я передал тебе и ты, наконец, избавился от муки неизвестности.

– А вы еще сомневаетесь в его дружбе, вы, недоверчивые души!

– Какая же цель этому незнакомцу уведомлять нас о местопребывании Реции? Говори же, Зора, где находится она?

– Известие не обрадует тебя, Сади, – отвечал Зора, – однако же ты должен знать все. Твоя Реция, кажется, находится в числе женщин, избранных султаншей Валиде, чтобы из них к ближайшему празднику Байрама выбрать новую одалиску в гарем!

– Как, моя Реция? – воскликнул Сади в сильном возбуждении. – Она среди женщин, назначенных к Байраму? Она не должна оставаться там!

– Будь осторожен, мой друг, – уговаривал Зора-бей своего взволнованного товарища.

– Она не должна там оставаться, говорю я! Я должен освободить, спасти ее, если бы это даже стоило мне жизни!

– Ты забываешь, что никто, под страхом смертной казни, не смеет переступать порог дворца Долма-Бахче, где евнухи и рабыни стерегут избранных, которые окружены учителями и всевозможными попечителями, – сказал Гассан.

– Я знаю все, но неужели вы думаете, что это может удержать меня теперь, когда я знаю местопребывание моей Реции? – воскликнул решительно Сади. – Ни препятствий, ни предлогов не существует для меня! Я так и думал, что только что-нибудь необычайное могло так запрятать ее, что все мои поиски остались тщетными. Бедная Реция! В то время, как другие, избранные к Байраму, гордятся и радуются этому назначению, Реция будет горевать и в отчаянии ломать руки. Я должен возвратить ее, должен освободить ее, чего бы мне это ни стоило!

– Подумал ли ты об опасности? Обдумал ли ты прежде все? – спрашивал Гассан. – Избранные женщины сокрыты от всех, и никто не смеет их видеть.

– Мне и не надо видеть их, мне надо только возвратить и освободить мою Рецию!

– Едва ли возможно проникнуть во дворец Долма-Бахче и войти в него, – заметил Зора-бей в раздумье.

– Ни раздумий, ни сомнений нет для меня! Сейчас же я отправляюсь в Долма-Бахче!

– Ты взволнован. Не увлекайся безрассудным поступком, Сади, который может стоить тебе жизни, – предостерегал его Зора.

– Я знаю опасность, но знаю также свой долг. Мое решение непоколебимо, и никакая земная власть не может уничтожить его! Сейчас же отправляюсь в Мраморный императорский дворец.

– Если ты этого непременно хочешь, пусть будет так! И я тоже пойду с тобой, – объявил Зора-бей.

– И я также не оставлю тебя, как повелевает долг и данное тебе обещание, – сказал Гассан и поднялся с места.

– Ни за что на свете! Я не принимаю этой жертвы, – воскликнул Сади, – предоставьте все одному мне! Довольно будет одному из нас поплатиться жизнью в случае неудачи: оставайтесь!

– Мы разделим твою участь! – решительно отвечал Зора-бей, протягивая Сади руку.

– Не отвергай нас! Мы останемся при тебе, – сказал Гассан с решительным видом, так что Сади не мог вторично отказать, не оскорбив их.

– Прежде чем отправиться в Долма-Бахче, позволь мне предложить еще один вопрос, – обратился Зора к Сади, – ты хочешь вытребовать дочь Альманзора, но по какому праву?

– По праву, которое дает святая любовь! – воскликнул Сади восторженно. – Реция моя!

– Ты называешь ее женой, чтобы спасти ее, ты ввел ее в свой дом, и Реция, исполненная любви и доверия, последовала за тобой, – продолжал Зора, – но брак еще не был совершен имамом и не подписан свидетелями.

– Ты ошибаешься, друг мой, брак наш заключен старым имамом в Скутари, – отвечал Сади.

– Конечно, подписи его будет достаточно, и ты мог бы с помощью этой бумаги еще раньше доказать свое право, но где же бумага имама?

Сади побледнел.

– Горе мне, она сгорела, – сказал он глухим голосом, – она сделалась добычею пламени.

– Какое несчастье!

– Довольно! Ничто не может удержать меня! – воскликнул Сади со вспыхнувшей вновь решимостью. – Достаточно моего слова и нашей любви!

– Юный мечтатель, – произнес Зора-бей с тихой и сострадательной улыбкой. – Что тебе вздумалось! Одно свидетельство о браке могло тебе еще пригодиться, твои же слова и слова Реции ничего не значат.

– Будь что будет, не то я для достижения цели употреблю силу! – объявил Сади отважно.

– Чтобы не сделать опрометчивого шага, прими нашу помощь и совет, – обратился Гассан к сильно взволнованному Сади. – Освобождение Реции силой стоило бы тебе головы. Предоставь нам сначала удостовериться, действительно ли дочь Альманзора находится в числе предназначенных к Байраму женщин. В том случае, если бы нам удалось убедиться в этом и, может быть, даже увидеть Рецию, тогда могли бы мы на другое утро отправиться освободить ее и возвратить тебе. Об освобождении силой не может быть и речи: вспомни только, что избранные женщины и девушки охраняются многочисленными евнухами и рабынями, а внизу стоят на карауле капиджи.

– Гассан говорит правду, Сади, – сказал Зора-бей, чтобы успокоить сильно взволнованного товарища. – Если эта попытка нам удастся сегодня, остальное сделаем завтра, но тихо и осмотрительно.

– Хотелось бы мне видеть, как были бы вы спокойны, потеряв любимую жену. А вы еще требуете спокойствия от меня. Вы несправедливые! – воскликнул Сади. – Требуйте от меня всего, только не холодной рассудительности в эту минуту! Моя Реция взята у меня, и я должен оставаться спокойным? Что все сокровища мира в сравнении с любящим сердцем! Реция любит меня! Если бы вы знали только ее и ее самоотверженную любовь. Она сохнет, она вянет там, как цветок без дождя и солнца. Разлученная со мной, она выглядела бы покойницей на Байраме, а разряженная покойница осквернила бы праздник. Скорей, друзья, в Долма-Бахче!

Зора и Гассан уступили ему, хотя и сознавали, что их подстерегают большие опасности, в которые они безрассудно бросались сами. Они должны были сопровождать Сади, они не могли оставить его одного, не нарушив данной ему клятвы. Может быть, им еще удастся немного успокоить беспредельную опрометчивость Сади. Если он позволит себе увлечься безрассудными поступками, он погубит не себя одного, но и их. Никогда еще не проходило безнаказанным, если непосвященный осмеливался оказаться в покоях, где приготовлялись и совершались тайны Байрама. Никогда еще ни один подобный смельчак не мог сообщить, что происходило в этой строго оберегаемой части гарема Долма-Бахче, ибо живым никто не оставлял его. Однако дальнейшие возражения походили бы на трусость и нерешительность, а потому оба друга уступили. Вернутся ли они из этого путешествия, был еще вопрос – головам их угрожала опасность, тем не менее они не колебались ни минуты. Три друга отправились в Долма-Бахче.

Позади Перы, в Цыганском квартале на берегу Босфора, там, где теперь конно-железная дорога развозит пеструю толпу всевозможных национальностей, стоит дворец Долма-Бахче. Турецкая столица в последнее десятилетие сильно изменилась под влиянием успехов западного образования, и теперь только благодаря роскошной южной растительности она еще сохраняет свой восточный вид. Когда около пяти лет назад первая железная дорога опоясала окрестности Золотого Рога и Константинополя и первые паровозы застлали облаками дыма минареты и сераль, старые турки, как сообщают корреспонденты многих газет, ворчали и прятались в свои пестрые конаки, чтобы вдали от мирской суеты жить мудростью пророка. С этого времени в новейшем городе калифов становилось все оживленнее. Вскоре вагоны конно-железной дороги проходили мимо Ай-Софии, Ипподрома и Константинополя, и караул у главных, роскошно, но без вкуса отделанных ворот Долма-Бахче апатично смотрел на пестрое население, уносимое вагонами, проходящими обыкновенно через прелестную Тофану в Бешиктам.

Во дворце Долма-Бахче ежегодно на празднике Байрама происходило представление вновь избранной императрицей-матерью жены султана, которая вступала в его гарем. Воспользуемся случаем внести сюда для тех, кого это может интересовать, краткое описание семейной жизни в Турции и затем вернемся к нити нашего рассказа.

Турецкие женщины и их отношение к мужчинам имеют в своих воззрениях и нравах нечто непостижимое. Обычай многоженства есть одно из существенных отличий турецкой жизни. Не менее странным кажется нам и то обстоятельство, что турецкая женщина может являться публично только под покрывалом, непокрытая не смеет она говорить с посторонними лицами. В известной статье «Турецкие женщины» находится следующее объяснение этого обычая: «Пророк Магомет принудил своего приемного сына и полководца Цейда прогнать от себя супругу его Цейнебу и потом сам женился на ней; на свадьбе некоторые гости оставались очень долго. Тут было им открыто и предписано, чтобы жены пророка только «за завесой», то есть закрытые покрывалом, говорили с другими, исключая близких родственников, и все жены правоверных должны были следовать этому обычаю. В старину положение женщины у арабов было свободное, как это и теперь водится у бедуинов, и не национальный дух, а личное желание пророка ограничило эту женскую свободу и установило то гаремное заключение, которое так дурно повлияло на турецкие нравы. Вообще турок имеет только одну жену, кто же имеет средства, может завести и нескольких. Хотя настоящий невольничий рынок и запрещен законом, все же торг людьми производится и теперь, только в иных формах, и едва ли можно найти хоть одного турка, который не приобретал бы за деньги жену, рабов и рабынь. Последние известны под именем одалисок, горничных, но принадлежат, как и все женщины в доме турка, к его гарему.

Если обыкновенный турок хочет иметь жену, то есть первую, или его родители хотят женить его, посредницами в этом деле являются матери жениха и невесты. Непосредственное участие последних выражается иногда только в том, что матери потихоньку позволяют жениху сквозь решетку посмотреть на невесту без покрывала. Начинаются взаимные переговоры, конечный результат которых состоит в том, что жених в виде свадебного подарка дарит невесте несколько тысяч пиастров и, следовательно, некоторым образом покупает ее.

К дню, назначенному для свадьбы, имам приготовляет брачный контракт, который затем скрепляется подписью свидетелей, и тогда невесту после разнообразных увеселений в карете подвозят к дому жениха. У ворот дома ожидает жених, он берет ее из кареты и вносит ее, теперь уже свою супругу, в дом, где имеет право снять с нее покрывало.

Каждый турок обязан назначить своей жене особое помещение в доме, хотя бы только одну комнату. Если у него несколько жен и рабынь, он должен каждой из них отдать в распоряжение по комнате. Если турок состоятельный, он, приведя имаму доказательства того, что может содержать гарем, может иметь до четырех законных жен и столько рабынь, сколько позволяют ему средства.

Обыкновенно первая жена избирается из того же звания, что и муж, остальных жен, равно и одалисок, выбирает он из привезенных на рынок грузинок, черкешенок и турчанок, которых сами родители продают торговцу, имеющему невольничий девичий рынок в Стамбуле. Здесь совершается этот постыдный торг. Цена за каждую невольницу доходит от 2000 до 5000 пиастров, черные невольницы ценятся дешевле. Бразды домашнего правления находятся всегда в руках первой жены, но часто ей приходится очень горько, если одна из прочих жен приобретет особенную любовь супруга и повелителя. Тут, чтобы низвергнуть соперницу, пускает она в ход всевозможные интриги.

Здесь не лишним будет упомянуть об одном случае в доме вдовствующей дочери Магомета-Али-паши по имени Нацин-ханум. Так как супруга ее часто не бывало дома, то она находила средства безнаказанно принимать в гареме своего возлюбленного; в то же время она была в высшей степени ревнива. Компаньонка принцессы рассказывает следующее: супруг принцессы сказал однажды рабыне, подававшей ему воду: довольно, мой ягненочек! Эти слова привели принцессу в сильное бешенство. Бедное создание было убито по ее приказанию, затем жареная голова ее, начиненная рисом, была подана к обеду мужу. «Возьми же кусочек твоего ягненочка!» – сказала ему Нацин-ханум. Бросив салфетку, он удалился и потерял к ней всякое расположение. Не развелись они только потому, что супругу хотелось сохранить богатство и остаться зятем Магомета-Али. Ревность этой ужасной женщины распространялась на всех невольниц; при малейшем подозрении в неверности она приказывала сечь их плетьми до смерти.

Вся гаремная жизнь полна злобы и ревности и служит местом действия хитроумных интриг. Несмотря на кажущуюся зависимость и бесправие турецкой женщины, исключительно отсюда ведется правление и разорение турецкого государства. Те знаменитые визиты, которые турецкие женщины делают одна другой и при которых они курят нежный табак и пьют кофе, в прежние времена проводились в задумчивом молчании, теперь же сделались неистощимыми источниками интриг, от которых зависят должности их мужей, сыновей и братьев. Лестью добиваются они расположения жен министров и высших сановников, а эти последние просьбами и ласками домогаются у мужей для своих протеже всех мест, каких бы те ни пожелали.

Если турку случается убедиться в неверности одной из своих жен, ему предоставляется право развода. Если верность нарушена женой, он жалуется на нее имаму, и тот уже определяет наказание изменнице. Если же это сделано одной из его невольниц, он продает или дарит ее другому. Тех же невольниц, которые были постоянно верны своему повелителю, он нередко берет себе в жены.

Стража гарема – евнухи служат вместе с тем и прислугой женам; они сопровождают последних во всех их выездах, на прогулки, на базар, в ванны, словом, всюду. За это они получают большое жалованье и, кроме того, пользуются большими преимуществами.

Больших гаремов немного. Самый многочисленный из них, конечно, гарем султана, в нем находится более четырехсот женщин. Некоторые богатые паши имеют в своих гаремах до восьмидесяти жен и рабынь. Если такой господин вместе с женами предпринимает поездку на Пресные воды или в Тшукдиди, вверх от Скутари, то места, где они отдыхают, за несколько часов перед этим очищаются кавасами. Если случится на дороге встретиться с таким поездом и, не возбудив внимания, наблюдать за ним, можно увидеть много прекрасного. Прелестнейшие женщины, блестящие туалеты, чудесные драгоценности – все это возбуждает восторг. Если еще выпадет счастливый случай увидеть этот поезд из восьмидесяти женщин на тонконогих конях – турецкие женщины в верховой езде не уступят мужчинам – и любоваться, как они с неописуемой грацией мчатся мимо в своих фантастических костюмах, – невольно вообразишь себя перенесенным в волшебный мир.

Между тем как жены царствующего султана утопают в роскоши и удовольствиях, гарем умершего султана навеки лишен всех радостей. Из жен бывшего султана Абдул-Меджида, брата Абдул-Азиса, осталось около четырехсот женщин; все они должны до конца жизни носить вдовье покрывало и все помещены в большом старинном дворце на берегу Босфора. Полицейская стража ходит постоянно с наружной стороны этого похожего на тюрьму дворца и стережет их.

Во дворце Долма-Бахче, который возвышается на берегу Босфора за Тофиной, рядом с маленьким дворцом Бешикташем, женщины наблюдают за вновь избранными для султана женами и воспитывают их под руководством султанши-матери.

Дворец этот каменный и еще новый. Отдельные части его из мрамора и так роскошны, что на один ремонт его отпускается двести миллионов пиастров. Через богато разукрашенные ворота, миновав караул, входят во двор, огороженный позолоченной решеткой, затем подымаются по мраморной лестнице и выходят в слабо освещенную галерею с богато разукрашенными стенами и мраморным полом. В середине дворца находится огромный аудиенц-зал в два света с потолком в виде свода, опирающегося на колонны. Посредине висит огромная газовая люстра с десятью тысячами рожков. Обыкновенный приемный зал и рабочий кабинет султана, пребывающего здесь только во время Байрама, имеют мозаичные полы, устланные дорогими коврами. Замечательное художественное произведение представляет собой курительный киоск турецкого султана, имеющий форму исполинского фонаря. Пол выстлан фарфоровыми плитами, в середине фонтан, брызги которого вливаются в большой блестящий хрустальный бассейн. Стены украшены живописью. Наружные, с решетками, покои дворца заключают в себе гарем. За ним тянутся большие роскошно отделанные сады, устроенные одним немцем, Зестером. Близ этого дворца лежит маленький летний дворец Бешикташ с садами. Он построен уже около двухсот лет назад. Высокие стены скрывают его прекрасные сады от взоров проходящих».

Наступала ночь. В Долма-Бахче мчались во весь опор трое офицеров. Они стремились на свою погибель. Ни одним словом не обменялись они дорогой. Мрачный и серьезный Сади был впереди остальных. Нетерпение гнало его вперед. Он должен был снова увидеть и освободить Рецию. Мысль, что она была разлучена с ним, разгоняла в душе его все сомнения, и в воображении его рисовался ее образ во всем очаровании. Забыты были все прелести принцессы. Его любовь к Реции одержала верх!

Достигнув первых огромных ворот, где стояло несколько капиджи, три друга соскочили с лошадей, передав их солдатам. Они все еще не предчувствовали, что отдавались в ловушку предателя. Даже то обстоятельство, что именно капиджи охраняли наружные ворота, не наводило их на мысль об обмане. Как офицеры, имевшие караулы в серале и в Беглербеге и отличенные султаном, они имели свободный доступ в Долма-Бахче. Потому они беспрепятственно прошли через все ворота и вышли на большой двор. Теперь дело состояло в том, как пробраться дальше. Сади поспешил вверх по лестнице к галерее, Зора и Гассан последовали за ним.

– Останьтесь тут, – обратился к ним Сади шепотом. – Все трое мы не можем идти далее, я один найду дорогу.

– Мы проводим тебя до покоев, где начинается гарем, – пояснил Зора и вместе с Гассаном последовал за спешившим впереди Сади.

Никто не задержал их у входов в залы и покои. Часовые наверху у отдельных входов беспрепятственно пропустили их. Таким образом приблизились они к той части дворца, где назначенные на праздник Байрама жены и одалиски содержались под строгим надзором и караулом. Зора и Гассан остались тут, а Сади через пустынную переднюю, где в другое время стояли императорские евнухи, пробрался в смежные покои. Тут навстречу ему вышел изумленный лала и поднял руки с видом ужаса, но прежде чем он успел остановить Сади, тот прошел уже в следующее помещение. Тут на мягких подушках спали оберегаемые черными невольницами обе назначенные для императорского гарема новые жены, одну из которых султанша Валиде должна была избрать для праздника Байрама и доставить своему сыну султану. При виде постороннего молодого офицера они вскочили и с любопытством рассматривали его, между тем как невольницы убежали с громким криком.

Сади поглядел на обеих женщин – ни одна из них не имела ни малейшего сходства с Рецией! Значит, он напрасно проник в эти запретные места.

В эту минуту на крик рабынь и по приказанию испуганного лалы собрались евнухи и стража. Произошло невыразимое замешательство и смятение. Никогда еще не случалось такого неслыханного поступка. Три офицера проникли в гарем! Лала был в сильном замешательстве и негодовании. Когда Сади вернулся к своим друзьям с неожиданной вестью, что Реции в тех покоях не было, по приказанию лалы ворота внизу были уже заперты и был позван гофмаршал. Магомет-бей с торжествующим видом показался во главе караула с приказанием гофмаршала арестовать трех офицеров за их неслыханную дерзость, чтобы его величество султан сам произнес им приговор. В этот момент Зора понял предательскую игру Магомета. Три офицера отдали свои шпаги, но не бею, а гофмаршалу, и были заключены под стражу. Но по угрожающему виду Зоры было видно, что он отомстит начальнику капиджи за его предательство.

XXIX. Ссылка

– Мы нуждаемся в твоем совете по одному важному делу. В твоем совете и толковании закона, – говорил султан на следующее утро Мансуру-эфенди, стоявшему перед ним в его дворце Беглербег.

– Ваше величество сделали милость вторично упомянуть о важном деле, не удостоив меня доверием, – отвечал шейх-уль-ислам. – Причина этого колебания небезызвестна мне. Мансур-эфенди имеет противников, которые осаждают ваше величество.

– Ты видишь, что противники твои не могут отклонить моего намерения, я исполняю его, я хочу дать тебе новое доказательство моего полного доверия, великий муфтий, – сказал султан Абдул-Азис, – от тебя будет зависеть тогда оправдать это доверие и отвергнуть доносы твоих противников.

– Служить вашему величеству верой и правдой есть единственное мое стремление!

– Так слушай же, – начал султан после короткой паузы, смотря строго и озабоченно, между тем как шейх-уль-ислам искоса внимательно наблюдал за своим повелителем. – Ты знаешь, что по родовому закону моего великого предка Османа после моей смерти престол должен наследовать принц Мурад, как старший в роду, а после него ближайший наследник брат его Гамид.

– Так предписывает закон, – сказал Мансур-эфенди с поклоном.

– Высшее желание моей жизни, великий муфтий, это изменить этот несчастный закон, который служит тяжким бременем как для султанов, так и для принцев.

– Подумайте только, ваше величество, о силе древних обычаев, о внезапном неожиданном изменении и сильном впечатлении, которое оно произведет на умы!

– Целая толпа мулл, имамов, кади и софтов не встретит это нововведение с недоверием, если ты его одобришь и найдешь закон, допускающий подобное толкование, – отвечал султан, – если же ученые будут склонны к переменам, он будет принят всем моим государством.

Шейх-уль-ислам задумался на несколько минут. Это был случай выказать и распространить свое могущество. Это было средство сделаться необходимым для султана и вытеснить наконец султаншу Валиде. Если бы он ловко принялся за дело, он мог теперь же остаться победителем, не делая ничего особенного.

– Какой порядок престолонаследия имеет в виду ваше величество? – спросил он.

– Я имею пламенное желание оставить после себя престол моему старшему сыну Юсуфу, великий муфтий. Этим, без сомнения, раз и навсегда устранятся волнение и страх, опасность и надзор за принцами и повод к интригам. Я хочу дожить последние годы в тишине, а не в беспокойствах.

– Оба принца, Мурад и Гамид, знают свои права, ваше величество, – сказал Мансур-эфенди. – Будут ли они молчать при подобном изменении порядка престолонаследия, так как и без того имеют на что жаловаться?

– Разве принцам есть на что жаловаться? – спросил Абдул-Азис с удивлением.

– Они прославляют милосердие и доброту вашего величества, однако, с другой стороны, они терпят различные ограничения и унижения, – отвечал шейх-уль-ислам. – Недавний арест принца Мурада, его жительство в Терапии, похожее на заключение, тягостная свита, назначаемая муширом Изетом, – все это вещи, которые вызваны не распоряжением вашего величества, но тем не менее они существуют!

Султан чувствовал, против кого были направлены эти удары. Он знал очень хорошо постоянное соперничество султанши Валиде и шейх-уль-ислама.

– Я отменю эти постановления, – сказал султан. – Мушир Изет будет уволен, пусть принцы переезжают в свои любимые дворцы и сами выбирают себе прислугу.

– Это новое доказательство милосердия вашего величества не останется без благотворных последствий, – отвечал шейх-уль-ислам.

– Я немедленно дам тебе относящиеся к этому решению приказания, великий муфтий, – продолжал султан и подошел к письменному столу. – Я покажу, что не отказываю сыновьям моего брата в их просьбах и желаниях.

– Касательно престолонаследия я справлюсь в законах и тогда доложу вашему величеству, – сказал шейх-уль-ислам. – Все мои старания будут направлены к тому, чтобы и впредь поддерживать доверие вашего величества. Но, во всяком случае, мне кажется важным, чтобы мои противники не противодействовали мне в многосторонних трудах, которые мне предстоят.

– Я позабочусь об этом, великий муфтий, я понимаю твои слова, и лучшим доказательством моей благосклонности пусть будет то, что я принимаю их без гнева, – возразил султан, знавший очень хорошо, что Мансур-эфенди подразумевал султаншу Валиде.

– Моя всенижайшая просьба, мое высшее желание – это быть удостоенным полнейшего доверия вашего величества, – продолжал шейх-уль-ислам, принимая письменные приказы султана касательно принцев, – приношу мою благодарность вашему величеству за эти доказательства милости и надеюсь, что они будут иметь важные последствия.

В эту минуту разговор их был прерван приходом дежурного флигель-адъютанта, который доложил о гофмаршале дворца Долма-Бахче. Султан приказал ввести его. Мансур-эфенди сделался, стоя в стороне, свидетелем следующей сцены.

Гофмаршал вошел в кабинет и низко преклонился перед султаном.

– Какое известие приводит тебя сюда в такой необычный час и без предварительной просьбы об аудиенции? – спросил Абдул-Азис.

– Да всемилостивейше простит мне ваше величество мое появление. Необычайная причина приводит меня сюда, – сказал гофмаршал с глубокой преданностью. – В эту ночь во дворце Долма-Бахче офицерами вашего величества было исполнено неслыханное дело.

– Значит, ты являешься ко мне с доносом на этих трех офицеров?

– Увы! Долг вынуждает меня всепокорнейше донести вашему величеству о происшествии.

– Что случилось?

– Трое офицеров отважились на невероятное дело. Язык мой немеет доносить об этом вашему величеству.

– Кто эти офицеры?

– Зора-бей и Сади-бей из башибузуков и Гассан-бей, адъютант принца Юсуфа.

– Я знаю этих офицеров. Они на деле выказали себя верными и отважными.

– Они неслыханным образом злоупотребили своей отвагой, и гнев вашего величества настигнет их.

– Так что же случилось?

– Пусть ваше величество не сделает подателя этой вести ответственным за случившееся, – сказал гофмаршал, бледный от страха и волнения, – я дрожу и теперь при мысли о преступлении.

– Офицеры моей армии и к тому же еще адъютант принца? Что могли они учинить? Они должны лучше всякого другого уметь отличать право от проступка, а потому я буду неумолим в своей строгости, если узнаю, что они употребили во зло свое достоинство.

– Трое офицеров осмелились прошлой ночью проникнуть во дворец Долма-Бахче!

– С каким намерением?

– Чтобы войти в те покои вашего величества, где благочестивый лала и евнухи оберегают к Байраму жен.

Султан вскочил с места.

Мансур-эфенди с видимым удовольствием отметил впечатление, которое произвела на султана эта весть – погибли три изменившие его полку офицера; он это понял по вспыхнувшему гневу султана при этом неожиданном известии, подобного которому, конечно, еще никогда не было.

– Они хотели проникнуть в женские покои? – спросил Абдул-Азис. – Офицеры хотели отважиться проникнуть в женские покои?

– Увы! Я принужден ответить утвердительно на вопрос вашего величества.

– Намерение это заслуживает строжайшего наказания. Говори же! Им ведь не удалось исполнить своего намерения, им не могло это удасться, так как покои строго охраняются.

– Тем не менее они привели в исполнение свое желание.

– Как! Они попали в женские покои?

– Да, ваше величество.

– В таком случае неверные стражи первыми будут наказаны, – гневно воскликнул султан. – Где были стражи внизу?

– На своих местах, но капиджи не смели задержать офицеров.

– А евнухи? А ты? Где был ты?

– Я только лег спать.

– В таком случае ты ответишь мне головой за то, что дерзким удалось это неслыханное дело! – воскликнул султан.

– Смилуйтесь! Умоляю ваше величество о помиловании!

– А евнухи? Где были они?

– Они отлучились на минуту.

– Пусть за это бросят их в подземные тюрьмы сераля и назначат других сторожей! Ты же, под наблюдением которого находится весь дворец, немедленно сложишь маршальский жезл! Где трое офицеров?

– Они отдали мне свои шпаги и находятся теперь во дворце Долма-Бахче в ожидании приговора вашего величества.

– Они заслужили смерть! – воскликнул султан в сильном раздражении. – За эту дерзость они поплатятся головами!

Шейх-уль-ислам слышал приговор– улыбка торжества скривила его рот.

Итак, три офицера недолго должны были пережить выход из полка капиджи, выход, так оскорбивший шейх-уль-ислама.

– Помилосердствуйте, – молил гофмаршал, преклоняя колена перед султаном. – Всенижайший раб вашего величества неповинен в ужасном происшествии!

– Прочь с глаз моих, вон из моего дворца! Мне уже давно донесли, что ты в должности гофмаршала приобрел большой капитал. Если деньги нажиты честным путем, они останутся у тебя: но следствие покажет, верным ли слугой ты был мне.

Гофмаршал лежал на ковре, дрожа от страха, как преступник, внезапно увидавший, что вина его открыта. Члены его дрожали, он не мог произнести ни слова и только простирал руки к султану. Гневный жест последнего приказал ему оставить кабинет. Абдул-Азис был в таком возбуждении, которое до тех пор было лишь раз замечено в нем: только когда он впал в тяжкую болезнь. Лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели, нервными порывистыми шагами ходил он туда и обратно по кабинету.

– Разошли приказы, великий муфтий! – закричал он шейх-уль-исламу. – Пусть их отошлют сегодня же к великому визирю! Трое офицеров должны быть приговорены к смерти, евнухи – к удалению, а гофмаршал привлечен к строжайшему следствию – это моя воля! Ступай!

Мансур-эфенди знал султана, он очень хорошо понимал, что в данную минуту лучше всего ретироваться, поэтому немедленно поспешил воспользоваться приказанием удалиться. Кроме того, через сегодняшнюю аудиенцию он достиг всего, чего только желал, а потому с внутренним удовольствием оставил кабинет. В руках его был важнейший вопрос двора. Таким образом, держал он теперь в своих руках все нити и одним ударом предупредил султаншу-мать на всех пунктах; приказы относительно принцев, которые лежали у него в кармане и которые он хотел немедленно привести в исполнение, могли служить внешним знаком его победы.

Едва наступил вечер, как любимая яхта султанши-матери показалась внизу у берега Беглерберга. Она пристала к берегу, и султанша явилась в покои своего сына. Султан только что встал после традиционного послеобеденного сна, когда султанша Валиде в сильном волнении явилась к нему.

– Что сделал ты, великий султан! – воскликнула она, оставшись наедине со своим сыном. – Что случилось? Кто побудил тебя отдать приказания касательно принцев? Шейх-уль-ислам, эта хитрая пронырливая лисица? Но мое слово последнее, султан!..

– Ты в волнении, успокойся, султанша, – отвечал Абдул-Азис.

– Мое слово последнее, султан! Если шейх-уль-ислам останется твоим советником и главой правоверных, я добровольно отправлюсь в ссылку. Он или я! Что ты уволил мушира Изета, этого добросовестного и бдительного чиновника, что ты возвратил принцам их увеселительные дворцы и прежних слуг, – все это дело его рук. Но ты не думаешь о последствиях.

– Мансур-эфенди пересмотрит законы относительно престолонаследия!

– И ты доверяешь этому хитрому муфтию? Ты веришь, что он будет служить твоим целям? Ты исполнил его домогательства и просьбы, но уверен ли ты, что он будет следовать твоим желаниям? И если он даже действительно провозгласит прямой порядок престолонаследия, если ты достигнешь высшей цели, султан, к каким последствиям приведет тогда свобода, которую ты даешь принцам! К чему приведет твое великодушие? Умоляю тебя подумать, что без противодействия не примут они этого порядка и не откажутся от своих прав. А ты еще увеличиваешь их власть, ты делаешь их свободными и независимыми? Отмени твои приказы, султан! Прикажи еще надежнее караулить их.

– Я не хочу посеять между ними яд злобы, рабства и возмущения!

– Ты этого не хочешь, но никто не может этому воспрепятствовать! Верь мне, что крайне необходимо еще внимательнее присматривать за принцами теперь, когда ты хочешь возвести на престол своего сына принца Юсуфа!

– Я не могу несколько раз на дню менять свои приказания, – пояснил султан, – раз я произнес, что принцы могут переехать в увеселительные дворцы, значит, должно быть так!

– Хорошо же! Последствия твоего поступка не замедлят сказаться, – отвечала султанша Валиде, бледная и мрачная, – пусть другие вернее служат тебе, пусть другие пожинают неблагодарность. Я уже долго внимательно наблюдала за всем – теперь уже это невозможно более. Я ухожу! Но выслушай и последуй моему последнему совету, я не могу уйти без этого: уволь этого шейх-уль-ислама! Он никогда не изменит порядка престолонаследия. Если ты доверишься ему, ты погиб!

– Султанша! – воскликнул Абдул-Азис, вскочив со своего места.

– Я одна могу сказать тебе это, султан, тебе же остается поступать, как тебе угодно, – продолжала султанша Валиде гордо. – Ты сделал свой выбор, я удаляюсь. С окровавленным сердцем посмотрю я издали, как ты доверяешь тем, кто давно служит и верен тебе, как ты слушаешь их. В этот час напоминаю тебе слова пророчества, которые произнес тот нищий дервиш у твоей колыбели: «Берегись твоих врагов во дворце твоем, вблизи тебя!» Решено – я удаляюсь! Аллах да защитит тебя, султан!

– Обдумай свое решение, султанша! – обратился Абдул-Азис к матери.

– Оно хорошо обдумано, все в твоей власти, – заключила султанша Валиде, – с тяжелым сердцем расстаюсь я с тобой, но иначе быть не может. Где владычествует этот Мансур, там нет места для меня. Прощай, султан!

Абдул-Азис видел, как удалилась его советница, его мать, но ее слова оскорбили его, и он не удержал ее. В первый раз султанша Валиде ошиблась в своих расчетах, она зашла слишком далеко, она чувствовала это, она проиграла. Она хотела выйти победительницей и сильным ударом раздавить соперника, но удар этот не удался. Игра была проиграна, и теперь уступить– значило изменить своему слову. А потому султанша Валиде оставила дворец в страшном раздражении, она была так исполнена гнева и злобы, что охотно излила бы их на своих рабах и гребцах, вид крови был для нее отраден в эту минуту! Она сжимала кулаки, и когда вернулась на свою яхту, то как богиня гнева стояла в своем роскошно убранном золотом павильоне.

Точно так же и султан по удалении султанши Валиде был в самом дурном расположении духа. Ему казалось, что он сделал слишком поспешный шаг – он чувствовал, что ему не сладить с делами без всегдашней советницы, и все это возбуждало в нем беспокойство и гнев. Ничто не было так ненавистно султану, как подобное беспокойство. Что должен был он сделать, чтобы выйти из этого положения? Что должно было произойти? Визири явились во дворец с важными докладами – Абдул-Азис не принял их. Он быстрыми шагами ходил по комнате. Беспокойство его выражалось иначе, чем в других случаях при людях. Вместо того чтобы прийти к какому-нибудь твердому решению, он мучился размышлениями, упреками и сомнениями. Что-то вроде страха овладевало им при мысли, что он должен обходиться без султанши: он так привык к ее советам, и она так умела руководить им, что он постепенно все более и более терял самостоятельность. Если бы шейх-уль-ислам сумел быстро занять место султанши Валиде и заменить ее, в чем при его хитрости и уме нельзя было сомневаться, тогда, может быть, султан не заметил бы отсутствия султанши, и тогда Мансур-эфенди действительно вышел бы победителем!

В это время камергер внезапно доложил султану о принце Юсуфе-Изеддине, имевшем крайнюю нужду видеть своего царственного отца. Известие это приятно подействовало на султана, казалось, черты лица его изменились и на душе его разом стало спокойнее. Он приказал впустить принца.

Красивый, стройный принц Юсуф, полумальчик, полу-юноша, вошел с ласковым видом в кабинет отца и приблизился к нему с покорностью и страхом. Он хотел опуститься на колени перед султаном, но тот порывисто привлек его к себе и протянул ему руки для поцелуя. Абдул-Азис любил своего сына, потому и появление его имело на султана такое благотворное влияние.

– Что надо тебе, Юсуф, ты выглядишь таким озабоченным и печальным? – обратился султан к принцу.

– Ах, ваше величество, да, я очень печален, и сердце мое полно скорби! – порывисто воскликнул Юсуф.

– Так доверься мне, если с тобой случилось что-нибудь неприятное, Юсуф, я охотно готов отогнать от тебя эту скорбь, преждевременную для твоей юности.

– В руках вашего величества лежит все: моя судьба, моя радость и моя печаль, – отвечал принц с трогательной покорностью и мягким голосом, – все зависит от вашего величества!

– Мы одни, Юсуф, называй меня отцом.

– О, благодарю, горячо благодарю за эту милость! – воскликнул впечатлительный принц и порывисто поцеловал руку султана. – О, какая бесконечная милость для меня называть тебя отцом, тебя, всемогущего султана, повелителя всех жителей этого государства! О, если бы мне только показать себя достойным этой милости – называться твоим сыном, мой добрый отец!

– Надеюсь, ты это сделаешь, Юсуф, я имею относительно тебя большие планы.

– Планы? Смею ли я узнать их, мой добрый отец?

– Ты еще очень молод для этого, Юсуф.

– Ах, если бы только эти планы касались моего вступления в армию, если бы мой добрый отец послал меня на битву, в поход! Для себя лично мне нечего просить, я пришел к тебе попросить за другого, более заслуживающего твоего снисхождения.

– А кто же этот другой? – спросил султан, удивленный и заинтересованный словами сына.

– О, мой добрый отец, я приближаюсь к тебе с тяжелым, скорбным сердцем! – воскликнул принц страстно. – Я привлечен сюда страхом и скорбью, и вся моя надежда только на твою любовь ко мне и на твою доброту.

– Говори же, за кого хочешь просить?

– За Гассана и его обоих товарищей.

– Ни слова более, Юсуф! – прервал его речь султан. – Не расточай свои просьбы на недостойных.

– Будь милостив, отец, будь милостив, – умолял принц, ломая руки. – Лучше лиши меня жизни, только пощади трех офицеров!

– Что побуждает тебя к этому ходатайству?

– Моя любовь, мое уважение к этим трем офицерам. Только не думай, что благородный Гассан-бей знает что-нибудь о моем ходатайстве, он не допустил бы его. Нет, только любовь моя к нему побуждает меня умолять за него и за двоих его друзей.

– Ты не знаешь, какое преступление совершили они и не можешь измерить их вину, Юсуф. Приговор произнесен. Встань! Это прекрасная черта в тебе, что ты просишь за своего воспитателя, но довольно, ты исполнил свой долг.

– Мой долг, добрый отец? Я знаю только, что следовал неопределенному влечению сердца. Я не мог поступить иначе, я должен был просить у тебя милости: если умрет Гассан, я недолго переживу его.

– Какая экзальтированная речь, Юсуф. У тебя будет другой адъютант и воспитатель.

– Другой адъютант – пожалуй, мой добрый отец, этому я верю, об этом позаботится твоя доброта. Но другой не может заменить мне Гассана-бея, если ты прикажешь совершить над ним приговор, ужасный приговор. Сжалься, исполни просьбу твоего покорного сына.

Султан увидел слезу, заблестевшую на бледной нежной щеке слабенького принца. Юсуф сильно привязался к Гассану. Если тот у него будет отнят, то при слабом здоровье принца, пожалуй, придется опасаться за него. Султан раньше не думал и не знал, что Юсуф привязался так горячо к молодому офицеру.

– Пусть будет по-твоему, – сказал он после краткой паузы. – И по твоей просьбе, единственно по твоей просьбе, Юсуф, я милую Гассана-бея, чтобы дать тебе доказательство моей отеческой доброты! Но пусть Гассан-бей в наказание не оставляет дворец в течение месяца!

– Благодарю, горячо благодарю тебя, мой добрый отец, за исполнение моей просьбы! – воскликнул принц с лицом, сияющим счастьем, обнимая своего отца. – Но доверши свое милосердие! Из трех виновных ты простил одного – распространи свою великую доброту и великодушие также и на двух остальных!

Лицо султана омрачилось.

– Воздержись от дальнейших просьб, Юсуф, – сказал он серьезно, почти строго, – я дал тебе одно доказательство моей отеческой любви, ну и довольно.

– Мой добрый отец, – просил принц, глядя с надеждой и мольбой на своего отца – не гневайся на меня, я следую внутреннему побуждению и не оставлю тебя до тех пор, пока ты не распространишь свое милосердие на обоих друзей Гассана-бея! Гневайся на меня, только отмени кровавый приговор, умоляю тебя об этом.

– Ты волнуешься, а это вредно для тебя, Юсуф!

– Я буду счастлив и весел, мой добрый отец, я буду сиять счастьем и с благодарностью целовать твои руки, если мое ходатайство не пропадет даром. Избавь их от смерти, ах, как ужасно думать о могиле!

– Иди в свои покои, Юсуф!

– Я не могу надеяться, я вижу это по твоему лицу.

– Я подумаю!

– О, теперь я счастлив и доволен, – продолжал принц и порывисто обнял отца. – Благодарю, тысячу раз благодарю, мой добрый отец!

Когда Юсуф, сияющий счастьем, возвращался в свои покои, Абдул-Азис велел позвать своего статс-секретаря.

– Приговор относительно трех офицеров надо изменить, – сказал ему султан, – и позаботься, чтобы мой приказ немедленно был объявлен тем, кого он касается. Гассана-бея я милую, он остается адъютантом принца Юсуфа, но в течение месяца не должен покидать дворца. Для двух других офицеров я заменю смертный приговор ссылкой. Племя бедуинов, бени-кавасов, в области Бедр возмутилось, и дочь одного эмира стоит во главе мятежников, которые беспрестанно нападают на отряды моих солдат и бьют их. Эту девушку зовут Кровавая Невеста, как мне об этом доносят, и со всех сторон арабы стекаются под ее знамена, так что возмущение растет все более и более. Обоих офицеров ссылаю я в Бедр и назначаю их предводителями моих войск, посланных против мятежников. Приготовь приказ и позаботься о том, чтобы он немедленно был доставлен обоим осужденным и чтобы в двадцать четыре часа они оставили Стамбул и отправились в ссылку, из которой, если они не падут в битве, я верну их только тогда, когда они окажут какую-нибудь чрезвычайную услугу. Ступай!

XXX. Ужасная ночь

Вернемся теперь к Лаццаро и Черному Карлику, очутившимся среди воющих дервишей, которые при этом неожиданном и страшном зрелище в ужасе отступили, не имея возможности объяснить себе, что случилось так внезапно и что за создание очутилось между ними среди ночи. Страшную, возбуждающую ужас картину представлял грек, мчавшийся как бешеный и затем с хрипом грохнувшийся на пол, и сидящая на нем, как бы сросшаяся с ним Сирра. Нельзя было разобрать, где кто, так как Черный Карлик в первую минуту выглядела горбом Лаццаро.

Дервиши бросились друг на друга, думая, что среди них появился злой дух, тем более что в развалинах, хотя и открытых сверху, но все же недостаточно освещенных звездами, трудно было разглядеть это ужасное видение. Даже шейх отскочил, исполненный ужаса, и вой дервишей мгновенно смолк, чего никогда с ними не случалось.

Лаццаро, гонимый смертельным страхом, как безумный, опрокинулся назад, собрав последние силы. Тут Сирра внезапно оставила грека, и новый ужас овладел присутствующими, когда безобразная фигура Черного Карлика, подобно чудовищу, пронеслась между ними, бросилась к выходу и скрылась в развалинах. Наконец-то грек избавился от призрака. Теперь только начал он дышать свободно, мало-помалу он наконец поднялся, и дервиши, подойдя к нему, увидели, что между ними лежал человек, а не демон, и старался встать.

– Дайте мне воды! – воскликнул Лаццаро хриплым голосом, трясясь и озираясь по сторонам, он только сейчас узнал, где находится.

Дервиши, по крайней мере некоторые из них, по-видимому, узнали грека, ему дали ковер, чтобы он сел и немного успокоился, и принесли воды, которую он жадно выпил. Скоро он оправился, и шейх узнал в нем слугу принцессы Рошаны, который приходил в башню Мудрецов к шейх-уль-исламу с поручением от принцессы.

– Что с тобой случилось? – спросил он грека. – Ты все еще бледен и дрожишь.

– Черт возьми! – пробормотал Лаццаро. – Ведь это призрак Черного Карлика вскочил на меня.

– Призрак Черного Карлика? – спросил шейх, и дервиши окружили грека.

– Ты ведь знаешь снотолковательницу Галаты? У старой Кадиджи была дочь. Видели вы ее?

– Что-то быстро промчалось между нами, – заметили дервиши.

– Эта коварная и злая девчонка, прозванная всюду Черным Карликом, умерла недавно, я сам похоронил ее, ведь если бы я не сам положил ее в ящик, если бы я не видел, что она похоронена в Скутари, я бы сказал, что случилось иначе, но Черный Карлик умерла, и теперь она вскочила мне на спину и сдавила мне горло!

– Мы сами видели призрак, – подтвердили дервиши.

– Вы его видели, а я его чувствовал, – продолжал грек, – он так крепко сидел у меня на шее и сжимал мне горло, что я не мог избавиться от него, я не мог даже схватить его, чуть было не задохнулся! Это было невыносимо.

– О, если бы призрак еще раз попался мне, – продолжал, скрежеща зубами, грек, – я не выпустил бы его из рук!

– Он может мучить и душить тебя, для тебя же он неуловим, – заметил один из дервишей.

– Должно быть, не много хорошего сделал ты ему при жизни, – сказал другой.

Лаццаро встал, ему все еще казалось, как будто нес он бремя и как будто шея его была в тисках. Он поблагодарил дервишей за их помощь и пошел прочь. Не везде могла Черный Карлик броситься на него, так говорило ему его суеверие, только в определенных местах призрак имел над ним власть. На обратном пути во дворец его госпожи с ним ничего не случилось, и это еще более укрепило его в том убеждении, что Черный Карлик вращается в чертогах Смерти и вблизи заключенных носится его существо.

Когда грек пришел во дворец, ужас мало-помалу уступил место бешенству. Призрак должен быть, наконец, побежден. Он, правда, был неуловим, грек ведь испытал это, так как все попытки освободиться от него были неудачны, но если бы ему еще раз пришлось встретить его, он хотел осторожнее взяться за дело. Он твердо принял это решение, а что решил Лаццаро, то он непременно исполнял.

В тот вечер, когда Сади и Зора должны были отправиться в ссылку и по приказу султана оставить Константинополь, Лаццаро вышел из дворца своей госпожи, выведав предварительно наверху в покоях кое-что, наполнившее его тайной радостью. Он преследовал один план. Он хотел в этот вечер исцелить Рецию от ее любви к Сади. И это намерение, которое он на этот раз надеялся привести в исполнение, радовало его и вызывало в нем смех; когда же Лаццаро смеялся, казалось, злой дух торжествовал над побежденной душой. Его жгучие карие глаза сверкали, и он решился, если и на этот раз в руинах снова явится ему призрак Карлика, быть настороже. Под плащом у него был потайной фонарь. Он отправился в конюшни принцессы и велел запрячь ту самую карету, которой он пользовался уже однажды для перевозки Реции и принца в развалины. Затем он сел в нее как господин и отдал кучеру приказание ехать в развалины Кадри. Вся прислуга принцессы привыкла повиноваться греку, все боялись не только его влияния, но еще более его коварства и злобы, а потому Лаццаро играл роль хозяина во дворце незамужней принцессы.

Через час карета остановилась у коридора развалин, который вел в чертоги Смерти. Грек с маленьким фонарем в руке вылез из кареты и приказал кучеру ждать, затем исчез в длинном страшном коридоре, в котором не было слышно ничего, кроме отголоска его шагов. Он беспрестанно озирался по сторонам, желая убедиться, не покажется ли где-нибудь призрак, и достиг витой лестницы, неся перед собой фонарь, освещая им каждый уголок. Сирра не показывалась.

Лаццаро достиг верхнего коридора и встретил здесь старого Тагира.

Грек достал из кармана записку, показал ее старому сторожу, три раза преклонившемуся перед ним со сложенными на груди руками, и принял от него ключ от камеры, где Реция находилась теперь одна, так как принц Саладин, лишившийся чувств от удара грека, по приказанию Мансура-эфенди был взят от нее и перенесен в другое помещение, где его окружили всевозможной роскошью и всячески угождали ему. Реция была еще несчастнее теперь, когда у нее отняли Саладина. С трепещущим сердцем ждала она со дня на день освобождения, ждала появления Сади, но дни проходили за днями, а она все еще томилась в тюрьме. Пропал нежный румянец ее щек, она ничего не пила и не ела, скорбь изнуряла ее душу, тоска терзала ее, и ее бедные утомленные глаза не высыхали от слез.

Но вот к дверям ее камеры снова приблизились шаги, принадлежавшие старому дервишу. Реция стала прислушиваться. Кто пришел в этот вечер? Кто приближался к ней? Дверь распахнулась, ослепительный свет фонаря проник в камеру – Реция узнала вошедшего. Это снова был ужасный Лаццаро!

Реция не ожидала вторичного посещения Лаццаро. Она не предчувствовала, что эта ночь будет для нее еще ужаснее. Она хотела бежать. Хотела спастись в соседней комнате.

– Останься! – крикнул ей Лаццаро. – Я пришел, чтобы увезти тебя.

– Увезти? Куда? – спросила Реция вздохнув.

– К твоему Сади.

– Ты лжешь! Ты не настолько благороден.

– Почему нет? Клянусь тебе, ты увидишь твоего Сади, я хочу доставить тебе это удовольствие.

– Ты в самом деле хочешь это сделать? – спросила Реция, все еще сомневаясь.

– Твоя душевная тоска трогает меня, твоя любовь к Сади отталкивает тебя от меня. Я хочу вылечить тебя от этой любви.

– Что значат эти слова?

– Ты все увидишь сама.

– Должна ли я надеяться или опасаться? О, какую муку заставляешь ты меня переносить, жестокий! Сжалься! Освободи меня. Отведи меня к Сади, и моя вечная благодарность будет тебе наградой. Но к кому я обращаю эту мольбу… У тебя ведь нет сердца.

– Не думай так! Но мое сердце стремится владеть тобой. Я хочу назвать тебя своей. Я знаю твою верную любовь к Сади. Но будешь ли ты любить так пламенно человека, который оскорбляет твою любовь обманом и покоится в объятиях другой женщины в то время, как ты тоскуешь по нему?

– Сади мой повелитель и супруг, он может иметь еще других жен, но он этого не делает, я знаю это! Он поклялся мне в своей любви, и он принадлежит мне, мне одной.

– Безумная вера! – захохотал грек. – Говорю тебе, что он тебя бросил и обманывает. Мне жаль тебя, и потому я хочу вылечить тебя от твоей любви к изменнику. Он уже давно забыл тебя в объятиях другой женщины! Ты мучаешься от тоски и любви к нему, а он болтает с твоей соперницей, которая совершенно вытеснила тебя из его сердца, так что он ни разу не делал даже попытки увидеться с тобой.

– Прочь от меня, искуситель! Я знаю твою хитрость. Твои слова не действуют на меня. Сади мой! Смотри, моя надежда и вера так непоколебимы, что ты не возбуждаешь во мне и мысли о возможности того, чтобы Сади забыл и покинул меня.

– Я прихожу к тебе не с пустыми словами. Я приношу тебе доказательство!

– Сердце мое трепещет, какое испытание готовится мне?

– Я хочу отвезти тебя к Сади. Увидишь его.

– Аллах! Сжалься надо мной! Не оставляй меня! Руководи мной!

– Если ты не веришь моим словам, то поверишь своим глазам.

– Все, что выходит от тебя, все обман и лукавство. Я ничего не хочу видеть. Я буду любить Сади вечно!

– Дурочка, зачем тебе любить человека, который отказался от тебя и бросил! Ты должна следовать за мной.

Реция, дрожа, закрыла руками глаза, ей стало страшно. В ее душе вызванное греком сомнение боролось с верой клятве Сади, но вера пересилила сомнение.

– Можешь сколько угодно призывать все свое дьявольское искусство, чтобы мучить меня и заглушить мою любовь, тебе это не удастся. Сади мой! А если он меня бросил, это было бы для меня смертью.

– Пойдем! Я увезу тебя отсюда. Ты должна сама, своими глазами убедиться в истине моих слов, сомнение будет гибельно для тебя, – сказал грек. – Но что бы ты ни увидела, не говори ни слова, вот единственное условие, какое я ставлю тебе.

– Я не пойду с тобой! – вскричала Реция в отчаянии.

– Ты должна идти! Я требую этого от тебя. Или ты не хочешь еще раз увидеть своего Сади?

– Безжалостный!

– В эту ночь решится твоя участь, ты освободишься от своих страданий, когда увидишь все.

– Пусть будет так! – воскликнула Реция решительно. – Я иду с тобой.

– Встань на колени, чтобы я мог завязать тебе глаза.

– Я готова видеть все, что бы ни было!

– Ты должна увидеть все только на месте, куда я поведу тебя. Там я сниму повязку с твоих глаз, теперь же закрой покрывалом свое лицо.

Реция исполнила требование Лаццаро, она была в его власти, и к тому же внутренний голос побуждал ее следовать за ним. Если бы она в самом деле увидела Сади, один возглас, быстрое слово могли помочь ей. Она предалась надежде освободиться наконец от власти ужасного грека! Покрывало, опущенное на ее лицо, закрывало и глаза. Грек, осмотрев все, взял ее за руку. Он вывел ее из комнаты, оставив ключ в дверях. Печально последовала за ним Реция через коридор, вниз по лестнице и далее к выходу. Искра надежды загорелась в ее душе. Тысячи образов и мыслей теснили ее сильно бьющееся сердце. Лаццаро крепко держал руку Реции. Он довел ее до кареты, посадил в нее, и сам сел рядом с нею. Реция не видела, куда вез ее Лаццаро.

Через некоторое время карета остановилась. Грек открыл дверцы, и, соскочив на землю, помог Реции выйти из экипажа, который остановился у маленьких боковых ворот дворца принцессы. Глаза Реции были так плотно завязаны, что она не видела, как ярко освещены были окна. Казалось, там праздновали блестящий пир, по коридорам взад и вперед носились слуги и рабыни с блюдами, на которых лежали плоды, душистые цветы и гашиш. Войдя во дворец, Лаццаро и Реция услыхали обольстительные звуки музыки, доносившиеся из отдаленной залы.

Сади-бей, следуя приглашению принцессы, только что явился во дворец, чтобы перед своим внезапным отъездом в ссылку проститься с Рошаной. Она желала, прежде чем он отправится в далекую страну, на битву с арабским племенем, еще раз поговорить с ним и передать некоторые рекомендации к губернаторам Мекки и Медины, которые могли быть полезны ему. Когда Сади получил приказ о ссылке, мысль о Реции сильно беспокоила его сначала, но теперь он отправлялся на поле битвы, одушевленный мужеством, так как Гассан, оставшийся в Константинополе, обещал ему в его отсутствие употребить все усилия, чтобы найти след Реции и защитить ее. В эту ночь Сади должен был вместе с Зора-беем оставить столицу и отправиться в далекую Аравию, где близ берегов Черного моря, между Меккой и Мединой, лежит Бедр, цель их путешествия. Они должны были вместе с военным кораблем, вместившим отряд солдат и несколько пушек, дойти до Дамиетты на берегу Египта. Отсюда начинался дальнейший поход в Медину мимо Суэца, через пустыню Эт-Гней, мимо Акабы.

Страшен был этот поход, в который их посылала воля султана! Смертный приговор был отменен, но эта ссылка к отдаленному театру войны была не что иное, как отправление на смерть. Конечно, это изменение приговора было почетно, опасности, ожидавшие обоих офицеров на далекой земле мятежников, едва допускали в них надежду когда-нибудь снова увидеть столицу на берегу Босфора. Кто был пощажен пулями лукавого и многочисленного врага, тот становился жертвой чумы, часто свирепствовавшей в тех местах. Ни один полководец, ни один офицер из тех, которые до сих пор были посылаемы положить конец кровопролитным нападениям и грабежам арабского племени, не вернулся обратно, но все нашли там смерть, не победив и не усмирив мятежников.

Теперь Сади и Зора должны были предводительствовать войсками султана, так как число их значительно уменьшилось, а приверженцы и дикие орды Кровавой Невесты с каждым днем возрастали. Сераскир (военный министр) приказал переправить туда несколько сотен башибузуков и четыре пушки, чтобы они под начальством двоих офицеров двинулись на неприятеля и подкрепили находящийся в той далекой стране уже упавший духом гарнизон. Задача, выпавшая двум молодым беям, несмотря на все опасности, имела в себе много заманчивого! Не только странность этой экспедиции, где им представлялся случай выказать мужество и энергию, но и борьба с опасностями, в которой многие уже пали, имели большую притягательную силу. Сади уже мечтал о геройских подвигах и победах, Зора-бей, точно так же полный надежд, спешил навстречу битвам, хотя и для него, как и для Сади, удаление из Константинополя было весьма чувствительно.

Мисс Сара Страдфорд еще находилась в турецкой столице, и так как она отличала Зора-бея перед всеми, то между ней и молодым офицером скоро установились дружеские отношения. Она не только принимала преданность Зора, но давала заметить, что она была для нее приятна. Когда он перед отъездом пришел проститься с нею, мисс Страдфорд была в высшей степени изумлена этим внезапным событием.

– Вы уезжаете так далеко? Вы отправляетесь на поле битвы и к тому же в далекую опасную страну? – спросила она – Это так печалит меня!

Зора сказал ей, что он вместе с Сади-беем отправляется туда по приказанию султана.

– Нам предстоит отличиться, мисс Страдфорд.

– А может быть, и не вернуться! Мы, люди, склонны верить тому, чего желаем, но большею частью случается иначе, – отвечала прекрасная англичанка, – и я от души жалею о разлуке с вами! Знаете ли вы, какую надежду питала я относительно вас?

– Пожалуйста, доверьте ее мне!

– Отчего не быть мне откровенной! Я надеюсь, что рано или поздно вы вступите в дипломатический корпус, – говорила мисс Страдфорд, – не думаю, чтобы вы серьезно рассчитывали остаться военным, по моему убеждению, вы, при ваших дарованиях, вашем отличном образовании и светском такте, рождены скорей для общения с политиками и с женщинами, чем с пушками и эскадронами. Я надеюсь, почему, не знаю сама, скоро увидеть вас в салонах дипломатов.

– Эта жизнь и этот круг был бы для меня довольно заманчив, мисс Страдфорд, тем более что там я имел бы случай постоянно видеться с вами, – отвечал Зора-бей, – благодарю вас за это доказательство дружеского участия, я возьму его с собой в дорогу, и если мне удастся победоносно вернуться сюда, я надеюсь тогда снова увидеть вас!

– Здесь, в Константинополе, это не удастся, – сказала мисс Страдфорд с улыбкой, – но в Англии, быть может, мы когда-нибудь встретимся.

Зора обещался не быть спокойным до тех пор, пока вновь не увидит ее, и с этим они расстались.

Сади в это время последовал приглашению принцессы, которая приняла его в дорогом бархатном платье персикового цвета. Прекрасная фигура Рошаны, округлости ее форм выглядели более соблазнительными, чем когда-нибудь, в этой роскошной, истинно царской одежде. Лицо ее, по обыкновению, до самых глаз было закрыто затканным золотом покрывалом. Но широкие рукава, плотно облегавший ее стан корсаж с роскошным кружевным бордюром, вырезной лиф платья – все оттеняло ее изящную шею и округлость плеч и рук. Весь костюм был сделан с французской изысканностью. Принцесса выписала из Парижа не только платье, но и горничную, и ей преимущественно была обязана этим умением одеваться, так резко выставлявшим напоказ ее красоту.

Принцесса Рошана приняла Сади в летнем салоне своего дворца, возле которого находились оранжереи. Этот всегда тенистый, прохладный салон, подобно беседке или садовому павильону, с трех сторон был окружен вековыми деревьями и далеко выдавался из дворца в сад. Он был устроен с чрезвычайной роскошью. Кругом зеркальные стены отражали тысячи огоньков маленькой прелестной люстры; ковры, покрывавшие пол, были дорогой работы, стулья и подушки, гардины и портьеры были дороги и изящны. Мраморные колонны близ входа поддерживали большие вазы, из которых спускались цветущие вьющиеся растения, а на столах стояли часы и разные дорогие безделушки. У прохода к оранжерее, в которой через открытые большие окна можно было любоваться восхитительной лунной ночью, стояли тропические растения, широкие листья которых и темно-красные цветы придавали помещению южный характер.

В отдаленном помещении размещался хор музыкантов, цыган и греков, разнообразные инструменты которых давали чудное сочетание звуков, чуждое для нашего уха и едва доносившиеся до летнего салона принцессы. Рошана любила мечтать, лежа на подушке, волнуемая этими нежными звуками.

– Ты отправляешься на битву, – говорила она Сади, увлеченному восхитительным видом салона и его обладательницей. – Высшее желание твое исполнено – ты находишь наконец случай снискать лавры! Но береги свою жизнь, Сади, чтобы получить их по возвращении.

– Я иду победить или умереть, принцесса!

– Знаешь ли ты своих врагов и их могущество? Знаешь ли ты союзников, которых дала им природа? Знаешь ли ты самум пустыни, черную смерть и местные опасности Бедра? Ты идешь навстречу всем ужасам, Сади, и я трепещу за твою жизнь, но да поможет тебе твое мужество! Ты имеешь могущественную противницу в далекой стране. Знаешь ли ты Кровавую Невесту? Слышал ли что-нибудь о ней?

– Я слышал только то, что она дочь эмира бени-кавасов, светлейшая принцесса.

– Кровавой Невесте едва только шестнадцать лет, но берегись ее, Сади! Она смертельно ненавидит каждого турка, каждого солдата падишаха и до тех пор не успокоится, пока не увидит его плавающим в собственной крови, – продолжала принцесса, между тем как Сади жадно прислушивался к ее словам.

– Солия увлечена неутолимой жаждой мести! Несколько времени тому назад она была обещана в жены одному юноше из бедуинского племени эц-цайядин, известному редкой храбростью и умом. Не довольствуясь кровавыми лаврами, приобретенными на охоте за тиграми и пантерами, он вздумал получить их на поле битвы, как раз перед торжественными проводами обещанной ему невесты. Поэтому он напал с горстью своих приверженцев и друзей на небольшой отряд турецких солдат в Бедре.

В одной из этих битв бедуин был ранен, попал в руки солдат и был казнен по приказанию губернатора Медины. Все просьбы за него были тщетны. Хитростью невесте удалось достать только отрубленную голову жениха. У головы этой поклялась она страшно отомстить солдатам султана за преждевременную смерть своего возлюбленного. По совету отца ее, тронутого слезами дочери и воспламененного ее клятвой мести, восстало все племя бени-кавасов против владычества падишаха и приготовилось к бою.

Подобно Орлеанской деве, идет теперь эта отважная дочь эмира в битву, в которой она, вооруженная как мужчина, принимает большое участие. Целое племя доверило ей свои знамена, и ходит слух, будто она со знаменем впереди всех бросается на неприятельские толпы и мужественно сражается наряду с отцом и братьями, чтобы отомстить за смерть своего жениха. Вот такова Кровавая Невеста, Сади, – заключила свой рассказ принцесса, – ты идешь против нее и ее воодушевленных войск, которые имеют над тобой большое преимущество: они знают свою гористую бесплодную страну и везде имеют убежища, откуда могут нападать и стрелять по тебе и твоим солдатам!

– Стоит ли идти против девушки, – сказал Сади с презрительной улыбкой, – мне было бы приятнее, если бы во главе моих врагов-мятежников в той далекой стране стоял паша, полководец!

– За нею стоит сила, которую ты так же мало должен презирать, как и ее, Сади. Не из одного только племени ее отца состоит войско, мне докладывают, что и родственные племена, ободренные успехами Кровавой Невесты, соединились с ним и что общие силы их составляют много воинов. Это значительная сила, Сади, много ли солдат намерен ты им противопоставить?

– Это решено будет только на театре войны, но не думай, о принцесса, что я боюсь с несколькими сотнями башибузуков выступить против арабов! Чем больше опасность, тем славнее победа!

– Это твои слова. Я знаю твое мужество, и потому, говорю я, если только возможно кому-нибудь победить и усмирить дальнее племя, ты сделаешь это. Я буду сопровождать тебя в твоем походе, Сади! Мои мысли и желания будут следовать за тобой всюду: при переезде через море, в походе через пустыню и на поле битвы. И да защитит тебя Аллах! Если ты вернешься победителем, в триумфе достатка не будет. Изгнанником уезжаешь ты, со славой вернешься назад. Я сама тогда подам тебе венец героя и бунчук паши, и пусть толпа, исполненная восторга и удивления, созерцает вернувшегося победителя.

– Какие божественно прекрасные образы рисуешь ты перед моими глазами, принцесса.

– Да, ты должен возвыситься до паши! Я еще раньше говорила, что славное будущее предстоит тебе.

– Чудесны, возвышенны и прекрасны твои слова, принцесса! Да, я должен достигнуть этой божественной цели или умереть.

– Ты будешь жив, ты победишь, Сади, пусть мои слова и желания провожают тебя и везде вспоминаются тебе. Ты прав, божественна самим добытая слава, – говорила принцесса, между тем как исполненный смелых надежд и восторга Сади, как бы в блаженном сновидении, преклонил колена и простер к ней руки, – и тебя манит высшая цель, самим добытые лавры.

– Ничто так не велико и не возвышенно, как плод собственной силы!

– Так и быть, уезжай и вернись победителем.

– Благодарю тебя за твои слова, о принцесса, ты возвысила мою душу! – воскликнул Сади, упоенный восторгом. – Ты не увидишь меня иначе, как окруженным славой, я решился победить или умереть! Ты вручила мне рекомендательные письма к губернаторам, ты дала мне доказательство твоей благосклонности и милости, но прекраснейшее, что ты даешь мне в дорогу, в дальнюю страну мятежников – это божественная картина, которой ты очаровала мой взор. Благословляю тебя за это! Благодарю тебя и беру с собой твои слова, как могущественный талисман.

Сади порывисто прижал к своим пламенным устам протянутую ему руку принцессы, склонившейся к нему: казалось, он хотел сжать ее в своих объятиях и в страстном порыве простер руки к той, которая указала ему заманчивые чудеса сияющей славы и почести будущности.

В эту минуту упоенному восторгом Сади показалось, будто позади него прозвучал тихий крик, он узнал голос, и голос этот заставил его вздрогнуть. «Сади!» – раздалось у его уха, и этот скорбный возглас глубоко потряс его душу. Это был голос Реции, или чувства обманывали его? «Сади!» – слышалось ему, и этот крик звучал как безнадежный крик разбитого сердца.

Он вскочил, взгляды его блуждали по салону и смежной оранжерее, но Реции нигде не было. Взволнованный смешанными чувствами, поспешил он из дворца принцессы.

Реция упала в обморок при виде зрелища, которое указал ей грек, заставив бросить взгляд на Сади и Рошану. Эта была ужасная ночь для несчастной. Невольно вырвался из ее трепетных уст крик, который и услышал Сади, и она лишилась чувств.

I. Кровавая невеста

В низине, окруженной рядом пологих холмов и кое-где – крутыми горами, между городами Мединой и Бедром в Аравии, стояло множество больших и маленьких шатров. Вокруг лагеря, который, по-видимому, принадлежал дикому племени, бродили лошади и верблюды и обгладывали последние скудные стебли травы на каменистой, бесплодной почве. Это не был лагерь мирного кочевого племени, о чем свидетельствовало не только военное убранство верхушек шатров, увенчанных различными предметами, отнятыми у побежденных турецких солдат, но и расставленная по окрестным вершинам стража. Всадники, похожие на конные статуи, четко выделялись на фоне ясного неба. Лошадь и человек, казалось, срослись между собой, и, сознавая важность своего положения и назначения, не двигались с места. Стоя на вершине и беззаботно опустив поводья лошади, всадник устремлял пристальный взгляд в пространство, которое должен был охранять. Дальше внизу, между выступами гор и в расщелинах, вглядевшись попристальнее, можно было заметить такие же неподвижные фигуры. Белый плаш, закрывавший все тело с головы до ног, обличал в них арабов. Даже голова их была закрыта частью плаща, нижний конец которого развевался по ветру. Вблизи каждого была лошадь, которую он не находил нужным привязывать: она стояла или бродила вокруг, следуя малейшему знаку своего хозяина.

Солнце уже спускалось за горизонт, покрывая все заревом вечерней зари, тени принимали исполинские формы, и вдали небо и холмы соединялись морем фиолетового цвета. Шатры, склоны гор и пальмы были охвачены тем чудным, лучезарным вечерним светом, который придает всему Востоку и Индии своеобразный характер.

Шатры были покрыты сшитыми вместе кусками войлока из козьей шерсти, защищающего от дождя и солнца. Со всех сторон эти шатры были плотно закрыты и имели около двадцати футов длины и десяти футов ширины. Только один из них был значительно больше; по богатству его убранства было видно, что он принадлежит шейху или эмиру племени. Перед этим шатром сидел на верблюжьей шкуре человек с длинной белой бородой. Поверх грубой бумажной рубашки на нем был надет кафтан и затканный золотом плащ, на ногах – красные башмаки. Голова его была увенчана чалмой из дорогой дамасской ткани. Мрачно и задумчиво смотрел он вдаль. Вдруг сидевший увидел бедуина, приближавшегося к шатрам. Пригнувшись к шее лошади, мчался он через ущелья гор, как вихрь, к лагерю. В одной руке держал он поводья лошади, в другой – ружье. Приблизившись к большому шатру эмира, он соскочил с лошади, отпустил ее побегать на воле и вошел к предводителю племени бени-кавасов, который имел около двух тысяч ружей[67] против султанских солдат, которых более четверти уже пало в битвах.

Молодой бедуин вошел к эмиру и, склонившись перед ним, положил правую руку на грудь.

– Я принес тебе важное известие, мудрый Гарун, тебе и твоей храброй дочери Солии, – сказал молодой воин. – Где теперь Кровавая Невеста?

Эмир Гарун откинул занавес шатра, который внутри был разделен ковром на две половины. В одной половине жил эмир с сыновьями Абу-Фарези и Абу-Варди, другую половину занимала его дочь Солия.

Эмир, громко крикнув, велел сыновьям явиться к нему вместе с Солией. Явился только один.

– Абу-Фарези и Солия уехали, – сказал он. – Посмотри туда, мне кажется, это они возвращаются.

– Да, это они, сестра твоя и брат, – отвечал старый эмир. – Эль-Омар, подожди с докладом.

Молодой араб, так же как и старый эмир и его сын, увидел двух всадников, мчавшихся со скоростью ветра. Кто этого не знал, тот ни за что бы не заметил, что одним из двух всадников была девушка, вооруженная по-мужски, которая ехала на лошади рядом с братом Абу-Фарези. В белом полосатом плаще сидела она на своем стройном коне, одетая, подобно мужчинам, в шелковый кафтан под развевающимся плащом, на ногах у нее были желтые сапоги, а голова была обвита пестрой шалью. В руке она держала ружье, а за поясом, перехватывавшим ее шелковый кафтан, можно было заметить, когда она спрыгнула у палатки с лошади, воинское украшение, которое страшным образом оправдывало ее прозвище. Кроме пистолета и двух роскошных кинжалов на поясе висела голова турецкого солдата на веревке, которая была продета из одного уха в другое при помощи кинжала. Вид этого победного трофея был ужасен. Запекшаяся кровь прилипла к шее, к лицу и волосам и страшно чернела на мертвенно-бледном лице. Кровью была забрызгана одежда Солии и запятнан дорогой шелковый кафтан – она, по-видимому, гордилась этими пятнами и этим трофеем, которые оправдывали ее прозвище Кровавая Невеста. Вглядевшись в Солию, внимательный наблюдатель сразу бы узнал в ней девушку или же принял бы ее за безбородого юношу. У нее были правильные, но суровые черты лица, большие темные глаза и сильно развитый стан. Она презирала одежды и украшения женщин. Ни цветного покрывала на лице, ни серебряных колец в носу и ушах, ни серебряных обручей на шее и руках она не носила, ее украшали оружие и неприятельские головы, одну из которых она теперь положила к ногам отца, причем не дрогнул ни один мускул ее как бы высеченного из мрамора лица.

Эль-Омар, молодой араб, почтительно преклонился перед нею, она не обратила на это никакого внимания.

Эмир глядел на окровавленную голову.

– Мы встретили неприятельского караульного, – сказала Кровавая Невеста, – вот я принесла тебе его голову, отец.

– Солия выстрелила в него с лошади, это был новичок башибузук, – прибавил Абу-Фарези, один из братьев Кровавой Невесты, в то время как другой приподнял привязанную к веревке голову и рассматривал ее. – Лошадь бросилась в сторону и потащила с собой полумертвого врага, Мы последовали за ним. Наконец Солии удалось саблей отделить голову от туловища. Голову она взяла себе, а туловище лошадь понесла в неприятельский лагерь.

– Выслушайте известие эль-Омара, который только что прибыл в лагерь, – обратился эмир к Кровавой Невесте и к двум ее братьям.

Теперь только обратилась Солия с вопросом к молодому арабу:

– Разве брат мой Абу-Варди не прислал тебе сегодня утром сотню всадников, чтобы занять большую караванную дорогу?

– Да, храбрая и благородная дочь Гаруна, звезда нашего племени, наш смелый знаменосец, – отвечал молодой араб, – эль-Омар избран принести важные известия тебе, мудрому эмиру и твоим мужественным братьям. Я помчался сегодня утром с сотней всадников по той дороге. К полудню достигли мы горы Кора. Я бросился вперед. Едва достиг я вершины, чтобы произвести дальнейший осмотр, как на незначительном расстоянии от меня на большой караванной дороге заметил я длинный отряд. Это были турецкие солдаты – башибузуки.

– Значит, в числе их был и тот, которого мы встретили. Пусть труп его объявит приближающимся борьбу не на жизнь, а на смерть, – сказала Кровавая Невеста. – Продолжай же.

– Я вернулся к своим всадникам в хорошо скрытое место, так как враги тотчас же послали несколько пуль нам навстречу, и оттуда был нам виден весь отряд.

– Как велик он?

– Мы насчитали до пятисот солдат с предводителями. В середине длинного отряда лошади и верблюды с трудом тащили две пушки.

– Они везут с собой две пушки, – сказал старый эмир, – это бесполезный труд, должны же они знать горные ущелья.

– Когда я со своими всадниками достаточно разглядел все и убедился, что это были свежие войска, – продолжал молодой араб, – мы помчались назад. Там, за мнимым лагерем, оставил я в засаде своих всадников, а сам поспешил сюда донести тебе обо всем. Прикажи мне заманить сегодня ночью башибузуков с их пушками в лагерь, и ты можешь с главными силами твоего войска напасть на них и истребить прежде, чем они успеют начать битву, можешь отобрать их пушки и употребить их для укрепления и обороны твоего лагеря.

– Не все главные силы возьмем мы для истребления этих новых войск, – воскликнула Кровавая Невеста. – Дай мне еще сто человек, – обратилась она к отцу, – я и братья с этой горстью воинов нападем на врагов и победим их.

– Я встретил по ту сторону горы Джарль двух человек из племени алезов, – сообщил эль-Омар. – Они уже знали, что приближаются новые военные силы, и рассказали мне, что придет еще арьергард тоже с двумя пушками. Как велик последний, они не знали. Они узнали только, что каждый из этих отрядов имеет предводителем молодого бея, что оба предводителя в столице падишаха были приговорены к смерти, но потом смертный приговор был заменен ссылкой. Это они идут на нас, они дали священную клятву убить Кровавую Невесту и победить наше племя или пасть на поле битвы.

– Они поклялись в моей смерти? – спросила Солия мрачно. – Я отплачу им тем же. Посмотрим, кто останется победителем!

– Они хотят истребить нас и думают, что, захватив в плен Кровавую Невесту, будут уже у цели, – продолжал молодой араб. – Твою же голову падишах оценил в двадцать тысяч пиастров.

– Мою голову? Дорого, однако же, ценит меня султан, – сказала Солия с холодной язвительной улыбкой. – Оба новых предводителя хотят, значит, приобрести эту награду. Я захвачу их в плен, и тогда увидим, какая цена будет выдана мне за их головы, когда я пошлю их султану. Я горю нетерпением начать бой с новым неприятелем. Даешь ли ты нам сотню воинов, отец?

Старый эмир утвердительно кивнул.

– Возьми больше, – сказал он.

– Сотню эль-Омар оставил в засаде у мнимого лагеря, чтобы заманить башибузуков в долину, сотню возьмем мы теперь с собой, больше нам не надо, отец. Скорей, братья, наступил вечер, созовите сотню воинов, и мы выступим.

– Осмелюсь ли я остаться с тобой, храбрая Солия? – спросил молодой воин Кровавую Невесту.

Она бросила на него почти сострадательный взгляд – она давно уже заметила, что эль-Омар любит ее, – она же нисколько не чувствовала к нему взаимности, ибо служила высшим целям. Она должна была себя и свою жизнь принести в жертву кровавой мести, о возможности почувствовать любовь еще раз после смерти жениха она и не думала. К молодому арабу она не испытывала и тени чувства.

– Нет, – отвечала она, – лучше, если ты вернешься к своим воинам, эль-Омар. Замани солдат падишаха, но не вступай с ними в битву до тех пор, пока братья и я не будем близко, тогда только может начаться битва, иначе они переколотят сначала всех вас, а потом и нас. Поспеши.

– Ты приказываешь – эль-Омар повинуется, – сказал молодой араб, поклонился эмиру и Кровавой Невесте и кликнул лошадь. Вскочив на стройное животное, он умчался в сумерках быстро наступившего вечера.

Между тем оба сына эмира созвали уже сотню воинов. Все они на лошадях собрались на другом конце походного лагеря. За плечами у них были ружья, а в руках копья, любимое оружие сыновей пустыни. И Солия, дочь эмира, также взяла ружье и приказала прислуживавшей ей молодой аравитянке подать копье. Теперь она была вооружена так же, как и мужчины.

Оба брата пришли и донесли старому эмиру, что сотня воинов уже готова к выступлению. Престарелый отец простился с детьми и пожелал им воинского счастья. Солия и братья вскочили на лошадей. На конце лагеря ждал их отряд, представлявший странное, даже, можно сказать, страшное зрелище в вечерних сумерках. Выстроившись в длинные ряды, стояли всадники. В белых бедуинских плащах, совсем закрывавших их и окружавших капюшонами их головы, на черных лошадях, они выглядели привидениями, и к этому еще прибавлялись высоко торчащие в воздухе копья, всеобщее гробовое молчание и почти загадочная остановка лошадей по выраженному легким знаком желанию всадников.

Как облако пыли, быстро оставил весь отряд во главе с Солией и братьями долину и с невероятной скоростью бросился в ущелье, соединявшее его с большой караванной дорогой. Под охраной сумерек они направились в ту сторону, где, наполовину скрытый между возвышениями, был разбит маленький лагерь, чтобы заманить неприятеля в засаду. Через несколько часов после отъезда эль-Омар достиг высот возле мнимого лагеря. Тут он застал своих воинов в сильном волнении. Стражи видели, что предводитель башибузуков отослал половину войска с двумя пушками по дороге, отделяющейся от главной, караванной.

Арабским форпостам удалось захватить в плен одного из солдат султана, удалившегося от прочих, и у него они выпытали, что предводитель этого отряда по имени Сади-бей послал солдат с пушками, чтобы они примкнули к Зора-бею, который по другой дороге шел сюда с тремястами солдатами и двумя пушками. Все неприятельские силы состояли, таким образом, из восьмисот солдат и четырех пушек. Сади же стоял во главе отряда, в котором было около двухсот шестидесяти человек, и арабы горели нетерпением заманить его в мнимый лагерь и там напасть на врагов и истребить их. Он только что прошел мимо по той стороне большой караванной дороги, совсем вблизи них. Эль-Омар приказал своим воинам удержать жажду брани еще на час, до полуночи, в ожидании Кровавой Невесты, приближавшейся во главе еще одной сотни воинов. Весть эта вызвала между сынами пустыни хотя не выражаемое громко, но все-таки живое одобрение. Все они сидели верхом, готовые к исполнению приказаний. Выставленные часовые стояли в безопасных убежищах, чтобы иметь все окружающее перед глазами. Ложный лагерь лежал в долине и совершенно походил на действительный походный арабский стан, так что при взгляде на него неприятелю и в голову не приходила мысль об обмане. По периметру лагеря были расставлены верблюды и лошади, между тем как весь остальной лагерь был пуст. Ежедневно приезжали туда воины и приносили корм и воду лошадям и верблюдам.

Между тем уже наступила ночь, бледный свет луны падал на гористую, местами непроходимую местность, где обитало племя бени-кавасов, воевавшее теперь с войсками султана. В то время как арабы знали каждое ущелье, каждое убежище, каждый водоем и каждое селение, солдаты султана должны были пользоваться караванной дорогой, где они всегда были под наблюдением и окружены хитрыми туземцами. Преследуя последних, они подвергались опасности попасть в засаду или же удалиться на значительное расстояние от прочих отрядов. Сверх того, попадались им такие опасные скалистые местности, по которым они не были в состоянии следовать за арабами, в то время как те на своих привыкших к скалистым дорогам конях поспевали всюду. Недостаток в воде и опасности этой чуждой страны, в которой повсюду встречали они измены и грабежи, увеличивали стесненное положение войск султана. И если бы еще из Константинополя были присланы значительные военные силы, способные внушить страх мятежникам, предприятие удалось бы скорее. Теперь же Зора и Сади с трудом собрали всего около восьмисот солдат, одна часть которых к тому же порядочно упала духом, другая же была сильно изнурена продолжительным и обременительным походом через пустыни и скалистые горы. Но оба молодых офицера ничуть не падали духом. Напротив, препятствия и затруднения еще более укрепили в них решимость наказать и победить мятежников. Возрастающие опасности в то же время увеличивали их мужество и отвагу.

Сади был настороже, проходя с остальным войском ночью по караванной дороге, чтобы на следующий день соединиться с Зора-беем, шедшим туда же по другой дороге, которую оба они считали более опасной. Собственные рекогносцировки были недостаточны, а сведения, получаемые от туземцев, хотя бы и не принадлежавших вражеским племенам, большей частью никуда не годились. Если бы только обоим офицерам удалось на следующий день соединиться и иметь таким образом общие силы, они могли бы тогда подумать и о серьезном нападении.

Сади уже горел нетерпением начать битву, но два приключения, случившиеся в тот день, когда он отправил половину своего отряда на соединение с Зорой, находившимся, по его мнению, в большей опасности, сделали его осторожнее. Прежде всего, лошадь одного из его всадников-разведчиков примчалась обратно к колонне, таща изуродованного всадника без головы. Когда те из солдат, которых он взял из Медины и которые уже вторично участвовали в походе против арабов, увидели страшно изуродованный труп, они побледнели.

– Это сделала Кровавая Невеста! Эта она отрубила голову и взяла ее себе вместо трофея! – воскликнули солдаты. – Кровавая Невеста близко!

– Тем лучше, – отвечал Сади-бей, когда ему доложили об этом. – Нам представляется случай помериться силами с ней и с ее воинами.

– Она превосходит нас силами, – пронеслось между солдатами.

Едва Сади заметил, что из-за нескольких малодушных страх овладел всеми его воинами, он немедленно пригрозил собственноручно застрелить того, кто только осмелится произнести еще хоть слово.

– Или вы боитесь девушки, трусы? – кричал он. – Может ли сила этой женщины увеличиться от того, что вы считаете ее сверхъестественным существом? В ней та же кровь и плоть, что и в вас. Каждый из вас должен иметь перед глазами цель – убить ее. Его величество султан, наш повелитель, назначил двадцать тысяч пиастров за ее голову. Я прибавляю к этому еще и мое жалованье и дарю его тому, кто первый отважится подступить к Кровавой Невесте. Следуйте за мной. Я поведу вас. И, если вы останетесь верны, мы победим!

Эти смелые слова Сади воодушевили свежие войска, пришедшие вместе с ним из Константинополя. Все они с радостью присоединились к своему предводителю, дав клятву победить или умереть вместе с ним. Остальные же солдаты роптали, зачем Сади отправил к Зора половину отряда с пушками: они боялись, чтобы ночью не случилось с ними какого-нибудь приключения. Страх этот поздно вечером еще более увеличился благодаря следующему обстоятельству: второй всадник, выехавший на разведку местности, исчез и более не возвращался. Арабы захватили его в плен. Получив это донесение, Сади был уже достаточно настороже. Враги караулили, но он не робел, при нем все еще было двести пятьдесят солдат, из которых, впрочем, он мог положиться на половину, остальные состояли из людей, уже упавших духом, которые уже давно в этой стране терпели страх и лишения. Боязливо озирались они по сторонам при дальнейшем походе, опасаясь неприятельского нападения. Сади ехал впереди всех. Наступила уже ночь. При нем находились фельдфебель и капралы, которым он приказал при малейшем подозрительном знаке следовать за ним в атаку и безжалостно уничтожать любого солдата, сделавшего поползновение к бегству. Только подобным средством надеялся он удержать ненадежных. К счастью наших воинов, луна взошла рано. Бледный серебристый свет ее падал на песчаную, лежащую между холмами, широкую караванную дорогу, на которой местами на песке валялись побелевшие от солнца кости лошадей и верблюдов. Между холмами расстилалась бесплодная степь, похожая на пустыню, через которую также пролегала дорога. Кругом не было ни одного дерева. Вскоре возвышенность перешла на правую сторону, ближе к караванной дороге, по которой и продолжали свой путь солдаты Сади с ружьями в руках на случай нападения. Вдали слышался страшный вой шакала. Но вот один из разведчиков подскакал к Сади и доложил ему, что при ясном свете луны он хорошо различил вдали нескольких всадников на том месте, где, казалось, было ущелье или вход в долину, и, когда ему удалось незамеченным взобраться на высоту, он заметил в той долине шатры неприятельского лагеря.

Сади выслушал доклад спокойно и задумчиво.

– Во всем твоем известии более всего подозрительным мне кажется то обстоятельство, – сказал он строго, – что ты видел вражеских всадников, а тебя они не заметили.

– Я был осторожен. Если бы они заметили меня, они выстрелили бы по мне, – отвечал солдат.

– У арабов острое зрение. Что они в тебя не выстрелили, это еще не доказывает того, что они тебя не видели. Мне кажется, они хотят заманить нас в западню, они готовят нападение и отпустили тебя только для того, чтобы разом захватить всех нас, – пояснил Сади. – Скачи немедленно по дороге, по которой отправились наши солдаты, к храброму Зора-бею, сообщи ему обо всем случившемся и, если ему не грозит опасность, пусть прибудет сюда, так как нам, по всей вероятности, придется столкнуться с неприятелем. Скачи скорее.

Сади послал туда еще двух курьеров на случай, если первый попадется в руки арабов, затем он разделил своих солдат на два отряда. Первый под его личным начальством продвигался вперед понизу, другой же, под предводительством Тшаума, должен был следовать за ним поверху.

Полночь уже миновала, как вдруг несколько пуль просвистело с возвышенности из засады, и двое из солдат Сади уже плавали в крови. Он немедленно велел наступать, бросился с отрядом на возвышение и тут увидел целый неприятельский отряд, который при его приближении скрылся в ущелье. Сади остолбенел. Положение его в этой неприятельской стране показалось ему теперь опасным. Тут к нему подъехал один из солдат верхнего отряда и сообщил, что внизу в долине за возвышенностью находится походный лагерь и что наверху с другой стороны гор неприятель устроил засаду.

Опасения Сади сбылись. Скрывшиеся от него внизу арабы были там только для того, чтобы заманить его в котловину, а остальные с гор хотели открыть по нему смертельный огонь. Он должен был принять быстрое решение, поскольку между находящимися внизу в ущелье заметно было возрастающее волнение. Он скомандовал стрелять, и бой начался. Сади не допустил заманить себя в ущелье и в ложный лагерь. Когда арабы увидели это, то, казалось, сильное бешенство овладело ими. План их не удался. Предводитель солдат разгадал его.

Внезапно, чтобы истребить его маленький отряд, из засады выскочила сотня арабов, подобно вихрю, и с копьями бросилась на Сади и его солдат, которые немедленно составили каре и дали залп по неприятелю. Видно было, как повалилось несколько арабов вместе с лошадьми, остальные же с прежней силой стремились на врага. Новый залп встретил их, снова пали многие, но это не устрашило остальных. С поднятыми копьями арабы бросились на турецких солдат. Начался рукопашный бой, и Сади, сражавшийся в самой гуще, заметил, к большому своему удовольствию, что воины его бились храбро, хотя многие из них были тяжело ранены неприятельскими копьями. Тут как бы на погибель его примчалась Кровавая Невеста с братьями и воинами. Будто белое облако, спустился ее отряд с возвышенности на сражающихся.

Между тем Тшаум привел своих солдат на помощь товарищам, и вскоре у подножия гор разгорелась отчаянная схватка. Теперь, после того как арабы понесли много потерь, число сражающихся с обеих сторон было почти одинаково. Кровавая Невеста билась в середине своих, возле нее сражались братья, пестрые бедуинские плащи выдавали их. Завязался страшный рукопашный бой, в котором арабы имели преимущество благодаря своим копьям, хотя и башибузуки, в свою очередь, не только ловко владели ружьями, но употребляли в дело и ружейные приклады.

Вдруг Сади увидел, что часть его войска ослабела и поколебалась. Не теряя ни минуты, ринулся он в середину. Кровавая Невеста, тоже заметившая слабую сторону врага, поспешила туда же, и с обеих сторон воины с новыми силами бросились друг на друга. Произошла страшная схватка, солдаты Сади стали одерживать верх, и Кровавая Невеста, пылая гневом, увидела, что ее воины один за другим валились с лошадей. Но она не хотела отступать. Она билась, как львица, и, казалось, была неуязвима. Однако и ее геройский пример не мог удержать разбежавшиеся отряды – ее и эль-Омара. С громким победным криком бросились солдаты Сади по следам отступавших, и от двухсот неприятельских воинов едва осталась половина.

Вдруг один из братьев Кровавой Невесты громко и пронзительно крикнул, и крик этот, казалось, явился знакомым сигналом для всех арабов. Этот клич имел истинно волшебную власть над отступавшими, и Кровавая Невеста, размахивая копьем, быстро помчалась вперед. Раздался дикий крик, и вслед за тем земля содрогнулась от выстрелов. Сади остолбенел. Одна из двух сторон получила подкрепление. Через минуту он узнал, что старый эмир с большим войском мчался во весь опор на помощь дочери и сыновьям. Он боялся, что им недостаточно будет двухсот воинов и вел теперь большой отряд им на помощь. Эти свежие силы с дикой яростью бросились на башибузуков, и началась страшная резня. Через несколько минут бой был решен. Сади воодушевлял своих воинов к сопротивлению, он все время был впереди всех, но все его геройские попытки были тщетны, солдаты его падали один за другим.

В эту минуту крайней опасности для теснимых страшным превосходством сил башибузуков Сади был ранен ударом копья и без чувств упал с лошади. Арабы с диким криком торжества бросились на оставшихся без предводителя турецких солдат, отступавших врассыпную, и преследовали войска в их беспорядочном бегстве.

Как хищные звери, бросились всадники Кровавой Невесты на бегущих неприятелей и без пощады рубили их.

Арабы одержали блистательную победу.

Сади, упав с лошади, которая с громким ржанием умчалась прочь, лежал на земле без чувств, плавая в крови. Солия, предоставив преследование братьям, сама бросилась к побежденному неприятельскому предводителю. Эль-Омар был возле Кровавой Невесты в то время, когда она приблизилась к Сади.

– Привяжи его на твою лошадь, – приказала она ему, указывая на безжизненного Сади. – Я хочу взять его с собой в наш лагерь и там насадить его голову на верхушку моего шатра.

Молодой араб соскочил с лошади и подошел к Сади.

– Он только без чувств, он еще жив. Не отрубить ли мне ему голову?

– Не смей! – сказала Кровавая Невеста. – И делай, что тебе приказано. Он мой.

Эль-Омар поднял бесчувственного Сади на свою лошадь и привязал его к седлу. Затем он поймал другую лошадь, потерявшую всадника, и вскочил на нее.

– Ступай! – закричала ему Кровавая Невеста и, сделав знак своему отцу и братьям, со своим новым трофеем помчалась назад, в дальний лагерь. Эль-Омар с лошадью, на которой был привязан Сади, следовал за ней во весь опор.

Через несколько часов они достигли временного лагеря, где остальные воины, уже готовые к бою, приветствовали их криками торжества. Кровавая Невеста была предметом их обожания: они бросились перед ней на землю, целовали ее плащ и прославляли ее как героиню. Она с триумфом провезла Сади через их ряды до своего шатра. Эль-Омар отвязал с лошади раненого, все еще не пришедшего в чувство. Затем она подошла поглядеть на того, кто находился в ее власти.

Яркий свет луны освещал хотя бледное и безжизненное, но благородное и красивое лицо Сади. Вид этого молодого бея, по-видимому, произвел на нее удивительное впечатление. Она глядела на него и не поднимала руки, которая должна была убить поверженного воина. Эль-Омар стоял поодаль и с удивлением глядел на Солию: почему она медлила и до сих пор не нанесла смертельный удар пленному врагу? Внезапно она обратилась к молодому воину:

– Эль-Омар, – сказала она глухим голосом, – отнеси раненого туда, в пустой шатер, я хочу подождать отца и братьев, пусть они будут свидетелями его смерти.

Молодой воин исполнил приказание Кровавой Невесты. Он отнес Сади в пустой шатер возле шатра эмира и положил его там. Затем он вернулся и стал на караул у входа.

– Вернись в свой шатер, – приказала ему Солия. – Я сама буду караулить.

Эль-Омар ушел, но уходил он не без неудовольствия. Внутренний голос говорил ему, что для его любви возникала опасность. Почему рука Солии выпустила эфес сабли, после того как она посмотрела на раненого бея? Этого никогда еще не случалось. Он вернулся в свой шатер и стал ожидать возвращения остальных воинов, но в душе его поднимались мучительные думы.

Как только эль-Омар ушел, Солия вошла в шатер. Она далеко откинула занавес, закрывавший вход. Яркий свет луны упад на безжизненного врага. Какую удивительную власть имел над ней его вид? Что за чувство, какого она еще никогда не ощущала, закралось в ее душу? Она встала на колени перед Сади и долго смотрела на него неподвижно. Прекрасный бледный юноша, чело которого было как бы увенчано его смелым геройским духом, возбудил в ее душе не сострадание, не радость, нет, он возбудил любовь, какой не ощущала она прежде даже к своему убитому жениху. Так стояла она на коленях возле бесчувственного, покрытого кровью врага, как вдруг в лагере раздался лошадиный топот и громкие голоса, и этот шум дал ей знать, что вернулись отец и братья. Тогда она вскочила, как бы пробудившись от тяжкого сна, и оставила шатер.

В лагере господствовала громкая победная радость – почти весь отряд турецких войск был уничтожен, немногим удалось спастись и отнести известие о случившемся Зора-бею, если только дорогой они не попались в руки врагов или не пали от их пуль.

Эмир с сыновьями вошел в шатер, перед которым ждала их Солия. Лицо ее было строго и мрачно. Она молчала. Ничего не сказала она о пленном, которого привезла с собой. Старый эмир и его сыновья пошли спать, после того как была расставлена новая смена часовых, а Кровавая Невеста все стояла на прежнем месте. Теперь она сознавала, что то чувство, которое испытывала она к молодому бею, была любовь. Она не понимала этого чувства, до сих пор ей еще неизвестного, потому-то оно и имело такое могущественное воздействие на нее.

Луна скрылась за дальними горами при бледном полусвете наступающего утра. Солия пристально смотрела в даль – не волшебство ли было то чувство, которое вызвал в ней этот враг? Любовь, которую она ощущала, была преступлением. Мысль эта заставила ее содрогнуться. Она вспомнила о своей клятве мести, не изменяла ли она ей теперь, щадя своего врага? Внезапное решение, казалось, овладело ею – глаза ее снова сверкнули и, по-видимому, внутренняя борьба приняла решительный оборот. Она быстрыми шагами пошла к маленькой площадке, находившейся посреди теперь безмолвного походного лагеря. Здесь стоял маленький, завешанный зеленой тканью шатер. У входа стояло свернутое знамя, которое она в большие сражения возила с собой. Она вошла в шатер. В нем на возвышении лежала набальзамированная голова ее казненного неприятелями жениха. Она встала перед ней на колени и пристально посмотрела в страшно искаженные, неподвижные черты.

– Я поклялась отомстить за тебя, – говорила Солия дрожащим голосом. – Прости мне, что сегодня я в первый раз отложила исполнение своей клятвы. Рука моя медлила умертвить пленного врага, но ты не скажешь, что Солия нарушила свою клятву. И этот враг также должен принять смерть от моей руки. Пусть никто не упрекнет дочь Гаруна в слабости. Я иду.

Она поднялась – еще один взгляд бросила она на окутанную сероватыми сумерками голову казненного жениха, которую она с опасностью для жизни похитила у врагов, – ужас охватил ее члены, ей показалось, будто глаза мертвеца пристально и гневно взглянули на нее, и она не могла отвести от него глаз. Быстро пошла она к выходу, но глаза ее все еще были прикованы к глазам мертвеца.

Солия вышла из шатра. Решение было принято. Сади, пленный враг, должен был умереть. Она хотела собственноручно отрубить ему голову саблей, как это сделали враги с ее женихом. Святость клятвы и кровная месть победили в ней то странное чувство, которое проникло в ее сердце при виде молодого бея. Сабля висела еще на ее поясе. Она направилась мимо отцовского шатра к той палатке, где лежал Сади, плавая в своей крови. Но только успела она проскользнуть мимо отцовского шатра, как при бледном утреннем свете увидела перед собой эль-Омара, который или только что хотел войти в шатер раненого, или же вышел оттуда. Солия содрогнулась, и ее глаза вспыхнули гневом, ведь этот молодой воин мог заметить ее слабость. Она побледнела.

Эль-Омар увидел Кровавую Невесту и хотел подойти к ней, чтобы сказать ей что-то. Заметив это, она сделала повелительный жест рукой.

– Ступай в свой шатер, дерзкий! – закричала она дрожащим от гнева голосом. – Ступай или я убью тебя!

Молодой араб остановился на минуту, как будто в душе его происходила борьба, но затем повернулся и ушел. Солия, проводив его мрачным взглядом, гордо и важно, как будто шла на празднество, направилась к шатру, где лежал раненый враг, и скрылась за пологом.

II. Чудо

Через несколько дней после той ночи, когда грек и призрак Черного Карлика внезапно появились перед глазами дервишей, один из последних нашел близ руин Сирру, совершенно истощенную от голода и жажды. Вид этого странного существа тотчас же напомнил старому дервишу призрак Черного Карлика, он думал, что снова видит его перед собой, и, гонимый непреодолимым ужасом, хотел бежать.

В эту минуту к руинам приближался шейх-уль-ислам и увидал со страхом бежавшего дервиша.

– Что случилось? Что за причина твоего страха и бегства? – спросил он.

Дервиш бросился к ногам всемогущего главы всех мусульман и коснулся лбом земли в знак глубочайшей покорности.

– О великий мудрый шейх над всеми шейхами, – воскликнул он, – я видел призрак Черного Карлика и бросился прочь, чтобы он не вскочил на меня, как на грека два дня тому назад!

– Призрак Черного Карлика? – спросил Мансур-эфенди.

– Да, мудрый и могущественный баба-Мансур, – отвечал дервиш и рассказал ему о ночном приключении так подробно и вместе с тем с такой примесью сверхъестественного, что возбудил любопытство шейх-уль-ислама.

– Ты говоришь, что существо это умерло и было погребено? – спросил он.

– Точно так, могущественный и мудрый баба-Мансур. Существо это, которое выглядит наполовину человеком, наполовину каким-то странным существом, воскресло из мертвых. Грек Лаццаро поклялся нам, что Черный Карлик умерла и что он сам видел погребение. Ничего подобного никто еще никогда не видал и не слыхал. Создание это умерло, было похоронено и теперь, однако, ходит между живыми.

– Если только грека не обмануло сходство, – заметил Мансур-эфенди задумчиво. – То, что ты говоришь, невозможно.

– Это кажется невозможным и немыслимым, мудрейший из мудрецов, а все же это случилось. Голова моя слишком слаба, чтобы дать тебе объяснение, я могу только сказать, что это случилось, больше ничего, – продолжал дервиш. – Грек хорошо узнал Черного Карлика, которая вскочила ему на спину и хотела задушить его, он говорит, что это был призрак умершего и похороненного создания. В особенности одна примета убедила его в этом: у Черного Карлика в гробу недоставало левой руки, и у призрака также ее нет.

– Куда девалось этосоздание в ту ночь, когда вместе с греком очутилось среди вас?

– Оно чуть не задушило его, наконец оставило. Как тень, проскользнуло мимо нас и исчезло.

– А где ты увидел его теперь?

– Здесь, между старыми деревьями, оно лежит в кустарнике и не шевелится.

– Отведи меня туда, – приказал Мансур-эфенди.

– Как, великий и мудрый шейх над шейхами, ты хочешь…

– Я хочу видеть это чудо.

– Останься, исполни мою мольбу, останься здесь, – просил дервиш.

– Не думаешь ли ты, что я боюсь? Я приказываю тебе проводить меня туда. Я хочу видеть загадочное существо.

Дервиш вскочил, ломая руки.

– Я боюсь за тебя, могущественный и мудрый баба-Мансур! – жалобно воскликнул он.

– Ты боишься скорее за себя, чем за меня. Я это знаю. Но не медли дольше, – приказал Мансур-эфенди.

Дервиш увидел, что отговариваться более невозможно, а потому, дрожа от страха – безобразное существо пробудило в нем непреодолимый ужас, – медленно пошел вперед. Шейх-уль-ислам следовал за ним.

Между тем уже начинало смеркаться. Они скоро дошли до того места в чаще, где Сирра, полумертвая от голода и жажды, неподвижно сидела на корточках. Вид ее был так необыкновенен, так страшен и ужасен, что шейх-уль-ислам невольно остановился, – такого создания он еще никогда не видал. Одетая в черное платье, с лицом, покрытым до самых глаз темным покрывалом, сидела она, сжавшись в комок; фигуру ее едва можно было принять за человеческую. Мансур-эфенди подошел к Сирре и нагнулся к ней. Затем, к невыразимому ужасу своего проводника, он дотронулся до Сирры – та упала.

– Удивительное создание, – пробормотал Мансур, – оно, кажется, мертво, но оно из плоти и крови. Возьми ее на руки и неси вслед за мной в башню Мудрецов, – обратился он к дервишу.

Тот хотел отговориться.

– Делай, что тебе приказано! – повелительно произнес шейх-уль-ислам.

Дрожа всем телом от охватившего его ужаса, дервиш повиновался приказанию своего повелителя. Он нагнулся к Сирре, упавшей от изнеможения, и поднял ее на руки. Она была так тяжела, что он едва мог ее нести. Мансур-эфенди пошел к той части развалин, где в каменной стене находились маленькие ворота, которые он и отворил. Он пропустил вперед дервиша с его ношей и последовал за ним. Из галереи одна дверь вела в зал Совета, другая в смежное помещение. Тут Мансур-эфенди велел дервишу положить бесчувственную Сирру на подушку и принести воды, фруктов и хлеба.

Дервиш, обрадовавшись, что наконец освободился от опасной ноши, поспешил уйти и через несколько минут принес требуемое. Затем он оставил шейх-уль-ислама одного с Черным Карликом, и первый имел время свободно рассмотреть необыкновенное создание. Он спрыснул бесчувственную Сирру водой, и та очнулась. Она приподнялась и удивленно озиралась по сторонам. В первую минуту бедняга не знала, где находилась, но потом узнала шейх-уль-ислама. Мансур-эфенди дал ей поесть и напиться, и Сирра охотно принялась за еду.

– Тебя ли зовут Черным Карликом? – спросил он ее.

Сирра кивнула.

– Да, мудрый эфенди, так зовут меня за мою наружность, но мое имя Сирра, – отвечала она, и ее звонкий, как серебряный колокольчик, приятный голос, которого нельзя было ожидать при ее виде, поразил шейх-уль-ислама.

– Говорят, что ты воскресла из мертвых? – продолжал он.

– Да, мудрый эфенди, грек Лаццаро похоронил меня, все считали меня умершей, но я не была мертвой, – сказала Сирра. – Я была жива, только не могла двигаться.

– Ты была похоронена?

– Меня зарыли в землю в ящике. Мне казалось тогда, что я должна задохнуться и действительно умереть. Что было со мной дальше, не знаю, мудрый эфенди: когда я пришла в себя, я чувствовала только боль здесь, в остатке мой руки, которая теперь совсем зажила. Я лежала здесь, в лесу, возле меня стояла вода и пища и лежала куча останавливающих кровотечение и освежающих листьев для моей раны.

– А ты не знаешь, Черная Сирра, каким образом очутилась ты снова на земле? – спросил Мансур.

– Нет, мудрый эфенди.

– Чудо, – пробормотал шейх-уль-ислам, и, по-видимому, в душе его возникло намерение воспользоваться этим воскресшим из мертвых существом для своих целей. Используя это чудо, он мог достигнуть многого, чего до сих пор не мог достичь другими средствами.

– Помоги мне, защити меня, мудрый и великий эфенди, – попросила Сирра, и голос ее звучал так нежно и прекрасно, точно небесная музыка. – Я услужу тебе за это.

– Ты знаешь меня? – спросил Мансур.

– Нет, я вижу только, что ты знатный и мудрый муж, – отвечала умная горбунья.

– Знаешь ли ты, где ты находишься?

– Нет, мудрый эфенди, я вижу только, что нахожусь в стенах здания, которое может дать мне кров.

– Где ты была раньше?

– У моей матери Кадиджи.

– Кто она такая?

– Снотолковательница в Галате.

– Знает ли она, что ты жива?

– Нет, она, думая, что я умерла, отдала меня греку, чтобы тот меня похоронил. Никто не знает, что я жива, кроме тебя и меня. Грек и моя мать Кадиджа хоть и видели меня после, называли меня призраком. Они не знают, что я жива.

– Не хочешь ли ты вернуться к своей матери?

– Лучше умереть в лесу от голода и жажды! Будь милосерден, мудрый и великий эфенди, оставь меня здесь. Я охотно буду служить тебе за пищу, питье и кров. Укрой меня, спрячь меня только от матери Кадиджи и грека. Я буду тебе полезна и сделаю все, что тебе будет угодно.

Мансур-эфенди задумался. Он начал прикидывать ценность этого странного существа. Что, если ему спрятать ее и выдавать за чудо? Если бы ему переодеть ее, никому не показывать и использовать ее как колдунью или пророчицу? Если бы ему только ловко воспользоваться чудом! Султанша-мать была суеверна, и с этой только стороны могло удасться ему господствовать над ней так, чтобы она даже и не подозревала этого. Само собой разумеется, она не должна была знать, чьих это рук дело, кто вывел на сцену это чудо и чья рука направляла пророчицу. Надо было только тайно и ловко взяться за дело, тогда должно было удасться как бы волшебной силой властвовать над султаншей Валиде – через Сирру. Чудеса и знамения имели волшебное действие на султаншу. Теперь шейх-уль-ислам имел в руках верное средство. Если бы чудом возвращенная к жизни, руководимая и наставляемая им Сирра приобрела влияние на султаншу-мать, если бы окруженная тайной фигура странной девушки возбудила удивление султанши Валиде, тогда он мог надеяться управлять ею – через Сирру.

Развалины Кадри не должны были служить местом действия, это возбудило бы подозрение о его участии в этой игре. Так же мало мог служить для этого дворец принцессы Рошаны. Надо было скорее выбрать другое место, более подходящее. Никто не должен был подозревать, что шейх-уль-ислам участвует в этой игре, тогда тем действеннее было бы подтверждение чуда. Кроме того, ему на ум пришло то обстоятельство, чтобы воскресшая из мертвых, призрак, как называли ее грек и старая Кадиджа, не знала ни его, ни места, где находилась. Таким образом он надеялся делать с ней что угодно и обратить в свое орудие.

– Ах, мудрый и благородный эфенди, не прогоняй меня, – продолжала хитрая Сирра, – и хоть я тебя и не знаю, но все же умоляю тебя о покровительстве.

– Здесь ты не можешь остаться.

– Нет? О, так ты меня хочешь прогнать?

– Будь спокойна, я укажу тебе место, где ты должна будешь остаться.

– Благодарю тебя за твое милосердие и доброту, мудрый и благородный эфенди, я охотно буду служить тебе. Где то место, в котором я должна найти убежище?

– Я сам отведу тебя туда, Сирра.

– О, твоя доброта так велика. Чем могу я отблагодарить тебя?

– Молчи обо всем, говори и делай только то, что я прикажу тебе.

– Обещаю тебе это, великий и мудрый эфенди.

– Кроме того, ты должна слепо повиноваться моей воле, никогда не разведывать обо мне, никогда не расспрашивать о моих намерениях, никогда не оставлять того места, куда я хочу отвести тебя, ничего не делать без моего согласия, ничего не говорить обо мне и никогда не желать возвращения к твоей матери, – сказал шейх-уль-ислам.

– Никогда, обещаю тебе это.

– Ты начинаешь новую жизнь, новое существование. Мать твоя похоронила тебя как свое умершее дитя – ты ожила и стала другой.

– Да, мудрый эфенди. Ты говоришь правду, я ожила для новой жизни.

– Настолько ли ты оправилась, чтобы следовать за мной? В состоянии ли ты ходить?

– Так далеко, как ты пожелаешь.

– Я должен завязать тебе глаза.

– Делай со мной все, что найдешь полезным и необходимым, высокий и мудрый эфенди.

Шейх-уль-ислам взял большой темный платок, с необыкновенной тщательностью завязал им глаза Сирры, набросил ей на плечи широкий плащ и помог ей закутаться в него. Девушка была так мала и безобразна, что, как ни скрывай и ни укутывай ее фигуру, Сирра всегда выглядела уродом.

– Пойдем, я поведу тебя, ты ведь ничего не можешь видеть. Я отведу тебя в такое место, где, если только беспрекословно будешь повиноваться мне, начнется для тебя беззаботная и прекрасная жизнь, – сказал шейх-уль-ислам и взял Сирру за правую руку.

Из башни Мудрецов, где находились Мансур-эфенди и Черный Карлик, вела постоянно запертая на замок дверь к выходу из развалин Кадри, которой пользовался только шейх-уль-ислам. Он отворил дверь и пошел, ведя Сирру по темному коридору башни, и скоро достиг отверстия в стене, почти совершенно закрытого и заросшего терном и другими кустарниками. Отсюда он вместе с Сиррой вышел на воздух.

Между тем уже настал поздний вечер, и везде царил мрак. Шейх-уль-ислам пошел, погруженный в думы, к карете, стоявшей по другую сторону развалин. Он сел в экипаж рядом с Черным Карликом, захлопнул дверцы кареты и тогда только отдал кучеру приказание ехать к Рашиду-эфенди.

Дом этого знатного, но почти обедневшего вследствие склонности к мотовству человека, очевидно, был известен кучеру. Рашид-эфенди был чиновником министерства внутренних дел и имел одно желание: каким бы то ни было образом в скором времени сделаться пашой или визирем, чтобы иметь возможность разом поправить свои обстоятельства и иметь возможность вести жизнь в богатстве и роскоши. Рашид был слепо предан шейх-уль-исламу, которому был обязан своим положением. Он еще и теперь вел роскошную жизнь и имел в своем распоряжении маленький дворец, роскошнее и изящнее которого нельзя было и желать. Он надеялся уплатить свои долги, как только, сделавшись визирем или муширом, будет располагать большими средствами, а пока все занимал новые суммы и всегда находил людей, которые охотно ссужали его деньгами без всякого обеспечения. Он принадлежал к тем натурам, которые проводят всю жизнь в развлечениях, и таких людей в Константинополе такое множество, что так называемые знатные круги переполнены ими.

Скоро карета остановилась перед домом Рашида в Скутари. Мансур-эфенди приказал Черному Карлику не выходить из кареты, но ждать его возвращения и хранить глубокое молчание, затем вышел из экипажа и вошел в дом. Рашид недавно вернулся со службы, кончил обед и курил сигару, прихлебывая горячий черный кофе из своей богато разрисованной чашки. Когда слуга доложил ему о шейх-уль-исламе, он бросил сигару и поспешил навстречу своему могущественному покровителю, чтобы провести его в гостиную.

Мансур-эфенди был, по обыкновению, спокоен и непроницаем. Оставшись наедине с Рашидом, они сели на подушки.

– Ты недавно просил моего покровительства для одного бедного софта[68], – начал он, – сообщи мне некоторые сведения о нем.

– И ты об этом помнишь, мой высокий и мудрый Мансур-эфенди, – восхвалял его Рашид, – ты ничего не забываешь, ничто не ускользает из твоей памяти. Дозволь мне удивляться тебе и принести тебе мое благоговение.

– Кончай свои похвалы, – прервал его шейх-уль-ислам, – назови мне имя софта.

– Его зовут Ибам, могущественный и мудрый Мансур-эфенди. Ибам живет в доме своей матери, недавно умершей. Пока она была жива, он был зажиточен, теперь же, когда он должен хозяйничать сам, он стал беден, так как не знал цены деньгам и не обращал на них внимания. Он живет в мире фантазий, и я боюсь за его будущее.

– Чем же бредит этот софт?

– Всем сверхъестественным.

– Каких он лет?

– Лет тридцати, но он выглядит пятидесятилетним.

– А где он живет?

– В Бостон-Джалла, на улице Садов, рядом с большим минаретом, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди.

– Ты не знаешь, почему он не имеет более высокого положения?

– Он и не домогается этого. Он учится и мечтает, не обращая внимания на мирские отличия и стремления.

– Он один живет в доме?

– Совершенно один.

– Велик ли дом?

– В два этажа. Внизу живет Ибам, вверху жила его мать.

– Ведет ли он знакомство с другими софтами?

– Нет, он вообще избегает общества и живет совершенно уединенно.

– Значит, это именно такой человек, какого мне надо, – внезапно сказал шейх-уль-ислам и встал.

– Смею ли узнать, в чем дело?

– Ибам, софт, через несколько дней станет знаменитым человеком, его будут посещать самые знатные лица, – отвечал Мансур-эфенди. – В его доме находится чудо.

– Чудо?

– Конечно. Чудо и знамение.

– Какого оно рода? Прости мне мое любопытство.

– Одна ожившая из мертвых девушка, обладающая даром пророчества, и глазам которой являются чудесные видения, так что я мог бы назвать ее пророчицей.

– Пророчицей?

– Она находится в доме Ибама.

– Должно ли это остаться тайной?

– Нет. О чуде могут узнать все. Донеси об этом и в сераль, если хочешь.

– Султанша Валиде заинтересуется тайной, может ли мушир Изет донести ей об этом?

– Отчего же нет, ведь пророчица может быть посещаема всеми. Только не упоминай при этом моего имени.

– Признаешь ли ты ее пророчицей, мой мудрый и могущественный Мансур-эфенди?

– Пока еще нет, но в скором времени это случится, – закончил Мансур-эфенди разговор и простился с Рашидом, проводившим его до подъезда.

Шейх-уль-ислам снова сел в карету и приказал кучеру ехать на Садовую улицу и остановиться близ большого минарета. Карета покатилась и вскоре остановилась у назначенного места. Мансур-эфенди вышел и приказал кучеру ожидать его здесь, затем велел Сирре выйти из кареты и скрылся с ней в кустах, окружавших минарет. Он довел Сирру, глаза которой все еще были плотно завязаны, до большого, даже слишком роскошного для предместья Скутари, пестро раскрашенного дома, в котором в большом помещении внизу софт Ибам сидел с кабинетной лампой у рабочего стола и прилежно занимался вычислением математических формул. Возле него лежали открытые астрономические сочинения, а сбоку стояли реторты, до половины наполненные всевозможными эссенциями, склянки странной формы и многие странные предметы, назначение которых для несведущего было непонятно.

Софт Ибам был так погружен в свое занятие, что был глух и слеп ко всему остальному. Дверь его дома была еще не заперта, хотя уже приближалась полночь. Его бледное лицо с большими беспокойными темными глазами, с редкими, местами уже поседевшими волосами, с длинной бородой, обнаруживало не только усердие, с которым он занимался своими математическими вычислениями, но и справедливость слов Рашида, недавно намекнувшего, что в будущем ему грозило сумасшествие. Но он был еще в полном рассудке, если не считать его веры в сверхъестественные явления и его беспокойного стремления во что бы то ни стало достичь непостижимого.

Мансур с минуту смотрел с безлюдной улицы в окно на мудрствующего софта, и улыбка удовольствия скользнула по его мрачному лицу. Этот софт был именно таким человеком, какой был нужен для планов шейх-уль-ислама, – из него можно было сделать фанатика, готового пожертвовать жизнью ради дела.

Мансур-эфенди тихо приказал Черному Карлику не делать шума и поднял Сирру на руки. Он вошел в дом с задней стороны. Комната была освещена маленькой лампой, и из нее вела лестница на второй этаж. Мансур тихо поднялся по ней и наверху отпустил Сирру. Тут вверху в широком и длинном коридоре находилось много дверей. Мансур отворил одну из них. Она вела в большую комнату, выходившую во двор дома. Обстановку ее составляли хорошо сохранившийся диван и стол, на полу был дорогой ковер, другой ковер разделял комнату на две части. В это помещение и привел Мансур Черного Карлика, снял повязку и тихо отдал девушке некоторые приказания. Затем он оставил комнату и неслышно спустился по ступенькам лестницы.

Не будучи никем замечен, шейх-уль-ислам вышел на улицу и вернулся к своей карете, ждавшей его на другой стороне улицы у минарета. Приказав кучеру ехать к дому софта Ибама за минаретом и остановиться там, он сел в экипаж и доехал в нем до дверей дома, в котором только что был. Тут он вышел из кареты и велел кучеру дожидаться. Он вошел в дом и теперь направился к дверям той комнаты внизу, где занимался софт. Он постучал. Дверь тотчас была отворена. Бледный софт Ибам, одетый в широкий рваный кафтан, стоял перед Мансуром-эфенди. Он пристально смотрел на гостя своими большими огненными черными глазами.

– Знаешь ты меня? – спросил Мансур, входя к нему в комнату.

Ибам, по-видимому, сильно испугался.

– Ты шейх-уль-ислам, мудрый и великий баба-Мансур, – произнес он глубоким глухим голосом. – Какая милость и честь пали на долю дома простого софта!

– Ты посылал за мной, софт, – сказал Мансур все еще изумленному Ибаму.

– Я?! Мудрый и могущественный баба-Мансур, как мог я дерзнуть?

– Нарочный, посланный от тебя, час назад явился ко мне.

– Нарочный? – спросил Ибам, дрожа и побледнев еще более. – Он приходил к тебе?

– Он принес мне известие, что в доме твоем случилось чудо.

– Чудо в моем доме?

– Так сообщил мне нарочный.

– Велик Аллах, мудрый и могущественный баба-Мансур! – воскликнул софт. – Дух, которого я вызывал, повиновался. Вот победа моего учения. Но не к тебе вызывал я его, а к себе. Прости мне мой дерзкий поступок. Это и есть чудо, о котором говоришь ты?

– Ошибаешься, софт. Твой нарочный говорил мне, будто чудо находится в одном из верхних покоев твоего дома, и мне хотелось бы взглянуть на него.

Ибам снова устремил на Мансура-эфенди свой страшный, как у мертвеца, взгляд.

– Чудо наверху, в моем доме? Пойдем же посмотрим и убедимся, действительно ли постигла меня подобная награда! – вскричал он и схватил лампу.

– Иди вперед, я пойду за тобой, – приказал Мансур.

С торжественной важностью, бормоча вполголоса странно звучащие слова, поднялся софт Ибам с лампой в руке по лестнице, между тем как Мансур-эфенди, не спуская с него глаз, следовал за ним.

Наверху Ибам открыл сначала одну дверь – за нею было пусто. Затем он подошел к другой и отворил ее – там на ковре сидело на корточках, как будто страшный призрак, существо, какого софт еще никогда не видал. При виде его он содрогнулся. Затем сверхъестественная радость преобразила его мертвенно-бледное лицо. Заклинание духов удалось ему. Вот перед ним сидело странное, необыкновенное существо, и таинственный вестник сообщил, что в его доме случилось чудо. Он опустился на колени и пробормотал несколько невнятных слов.

– Кто ты? – закричал Мансур-эфенди Черному Карлику.

– Меня зовут Сирра, – зазвучал нежный ангельский голос, который вызвал блаженную улыбку на как бы преобразившемся лице софта. – Я мертвая и погребенная дочь Кадиджи, снотолковательницы из Галаты.

– Ты была похоронена?

– Да. Но я вернулась из могилы.

– Как это случилось?

– Я этого не знаю. Когда я пришла в себя, я уже более не была в могиле, куда положил меня грек Лаццаро.

– Чудо и знамение! – воскликнул софт, и его бледное лицо при ярком свете стоявшей перед ним на ковре лампы блаженно улыбалось. – Чудо в моем доме. Какая награда! Какая милость!

– Я не знаю, где я, – продолжала Сирра, – но я вижу много людей приходящих сюда ко мне вопрошать меня, заставлять меня заглядывать в их будущее и в далекие страны. Я узнаю между ними и знатных, и мать Кадиджу также. Защити меня от нее и от грека – я не хочу уходить отсюда. Я хочу остаться здесь.

– Да, ты должна здесь остаться! – воскликнул софт.

– Я уйду допросить снотолковательницу Кадиджу и грека Лаццаро, – сказал Мансур-эфенди. – Только после их показаний объяснится странный случай. До тех пор держи это существо в твоем доме.

– Торжество! Награда! – восклицал между тем Ибам.

– Уйди и оставь воскресшую из мертвых одну, – приказал Мансур-эфенди. – Я хочу узнать обо всем, что имеет связь с необъяснимыми показаниями странного существа. Я хочу выслушать не только грека и снотолкова-тельницу, но и муэдзина на кладбище, рывшего могилу. Необходимо разъяснить этот таинственный случай. Закрой и охраняй дверь.

Мансур-эфенди вышел с софтом из помещения, где Черный Карлик снова осталась одна. Софт в невыразимо гордом и торжественном расположении духа остался караулить у двери, а Мансур-эфенди спустился с лестницы и вернулся к своему экипажу, который тотчас же быстро умчался с ним по тихой и пустынной улице.

III. Новая царица гарема

Праздник Байрама уже наступил, начался восточный пост. Безмолвие царило на улицах Константинополя. Можно было видеть старых и молодых мужчин с четками в руках, прохаживающихся по улицам и ничего не говорящих, кроме хвалы Аллаху и его великому пророку. Никто не смел работать, никто в течение дня не смел ни есть, ни курить[69] – это тяжкое запрещение, и всякий, чтобы как-нибудь незаметно убить время поста, гуляет по базару или стоит во дворе мечети, или внизу на берегу ожидает желанных пушечных выстрелов, возвещающих закат солнца. Едва прозвучит сигнал, как с тем большей силой закипает жизнь, которая под гнетом закона замерла на день. Все едят, пьют, курят, и все население с истинным восторгом бросается в вихрь запрещенных днем удовольствий.

«По извилистым улицам гремят трубы, – так описывает праздник Швейгер Леркенфельд в своем сочинении, – под полумесяцем глухо звучат тамбурины в руках смуглых детей арнаутов, и когда ночное покрывало спустится на освещенный Стамбул, там и сям слышится нежная игра на флейте, выполняемая за затейливыми проволочными окнами того или другого гарема. С первыми лучами утренней зари за горами Скутари вторично пушечные удары возвещают наступление дня, и каждый мусульманин снова на день воздерживается от пищи, питья, курения и употребления благовонных эссенций.

Величие всего праздника составляет таинство «святой ночи». Страх овладевает исламитами с наступлением этой ночи. С ней связано необъяснимое, таинственное представление о сверхъестественных влияниях на весь видимый мир: все существа одушевленной и неодушевленной природы в эти часы приводятся в движение волшебными силами, которые сильнее проявляют в них чувство бытия. Самым осязательным образом это исламитское таинство нашло себе проявление в одном обычае, который состоит в так называемой брачной ночи падишаха.

После большой церемонии в одной из императорских мечетей едет султан верхом в свой мраморный дворец Долма-Бахче, где с танцами и музыкой повелителя всех правоверных ждет еще нетронутый цветок гарема, новая жена, которая долгое время перед тем тщательно воспитывалась под руководством султанши Валиде, чтобы быть достойным образом подготовленной к этому часу.

Свидание происходит посреди празднества. Между тем как в великолепном зале под отливающим рубинами стеклянным куполом прогуливаются разодетые красавицы и невидимый оркестр разносит по огромному покою тихие, приятно ласкающие слух мелодии, султан прислушивается к ним из-за бархатного занавеса своего ложа. Цветные огоньки перебегают с пуговицы на пуговицу, но вот зашумел пурпурный занавес, и Тала, единственное мужское существо, которое смеет находиться в течение этого праздника внутри императорских покоев, просит у султана дозволения сделать ему обычный туалет.

Все покои пусты, все двери заперты, зеркала завешены, и на большой террасе, выходящей на Босфор, стоят хорошо вооруженные бостанджи, чтобы немедленно застрелить всякого злодея, дерзнувшего в эту святейшую из ночей приблизиться к султанскому святилищу.

В прелестном, сверкающем мозаичными, алебастровыми и янтарными украшениями брачном покое, молодая, по мнению мусульман, счастливейшая девушка под солнцем Аллаха, ожидает той минуты, когда снова зашумит пурпурный занавес и появится султан, чтобы принять новую красу своего гарема.

На улице сотня пушечных выстрелов возвещает народу минуту свидания. Огромная толпа народа на улице ждет с любопытством того момента, когда султан на молочно-белой кобыле Недидере отправится верхом в одну из императорских мечетей, чтобы показаться народу во всем величии восточных государей.

Через два часа после захода солнца отправляется падишах в мечеть для молитвы. Молитвенные галереи сверкают в блеске разноцветных огоньков цветных лампад, которые блестящими цепями перебегают на красивые карнизы. Наверху, на голубом куполе, блестит золотой полумесяц, между тем как первые созвездия бросают свои серебряные нити на волшебную картину.

Султан приближается на лошади. Шталмейстеры с развевающимися плащами открывают шествие, их замыкает гвардия. Далее следует султан в роскошном мундире, окруженный блестящей свитой и в сопровождении длинной пестрой толпы придворных и кавасов. Во время церковной церемонии гвардия занимает все входы, офицеры занимают лестницы и стоят шпалерами во внутреннем помещении – еще раз ярко сверкает полузабытый восточный блеск, расточительная роскошь Османидов, баснословное великолепие Востока…»

Наконец-то султанша Валиде праздновала торжество и победу своего влияния. Шейх-уль-ислам уже считал ее низвергнутой или, по крайней мере, вытесненной. Последний удар султанши, как мы уже видели, совершенно не удался – как вдруг «святая ночь» снова подняла ее до ее прежнего, а может быть, еще и большего, чем прежде, влияния. Она надеялась на это. Султанша Валиде знала могущество своего средства и сумела им воспользоваться. Праздник Байрама снова поднял ее прежнее значение, которое она уже утратила, и теперь она была сильнее и могущественное, чем когда-либо. Теперь смотрела она с торжествующим презрением на своего противника шейх-уль-ислама, который с притворной преданностью, безмолвно и сосредоточенно перенес эту перемену.

Султан Абдул-Азис был в таком восторге от новой красивой царицы гарема, молодой, прекрасной черкешенки, избранной для него и представленной ему султаншей Валиде, что после церемонии в мечети он еще раз посетил свою мать, чтобы засвидетельствовать ей свою признательность. Этот случай ясно показал всем, что султанша Валиде находится снова на высоте своего могущества. Султан был в прекраснейшем расположении духа, и давно не видали его таким милостивым и веселым, как в вечер брачной ночи. Однако султанша стала осторожнее и на всякий случай обеспечила себя еще одной союзницей или, лучше сказать, орудием, которое при случае могло быть важным и могущественным. Она так воспитала и так опутала своим влиянием новую красавицу гарема, что во всяком случае могла через прекрасную черкешенку достичь своего могущества, если бы даже султан не был привлечен к ней уже одним только ее выбором. И без того уже султан сожалел о разрыве с султаншей Валиде, для него заметно было ее отсутствие, он не мог обходиться без ее советов и влияния, ведь за долгие годы мать сумела почти совсем уничтожить в нем самостоятельность.

В последний день Байрама принцы также могли являться к султану с уверениями в своей преданности и чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В прежние годы султан не хотел беспокоить себя их приемом, на этот же раз они, к удивлению своему, были введены гофмаршалами в гостиную султана.

Абдул-Азис принял их в мундире с орденскими звездами на груди. Он сидел, а принцы должны были стоять. После того, как они засвидетельствовали султану свою покорность и преданность, султан напомнил им в немногих словах, что его милости обязаны они своей жизнью и всем, что имеют. Затем он приказал им прочесть древние хроники и припомнить родовые законы. В одной из этих хроник говорится слово в слово следующее:

«После свержения с престола нашего повелителя султана Мустафы в 1618 году (по-турецки 1024) царствовал наш повелитель султан Осман. Перед началом своего победоносного похода против врагов государства позвал он к себе брата своего Магомета, чтобы приказать его умертвить. Когда принц вошел в покои, султан сидел на софе и читал книгу. Принц обратился к нему с такими словами:

– Умоляю тебя именем Аллаха, не пятнай себя моей кровью и не делай меня твоим обвинителем в страшный день всеобщего воскресения мертвых. Я ничего не желаю от тебя, кроме сухого хлеба ежедневно.

Султан отвечал на это приказанием удушить его, которое и было исполнено в его же присутствии посредством окрашенного в красный цвет шнурка. При казни у него из носа брызнула кровь так высоко, что обагрила чалму нашего повелителя султана».

Это деяние случилось в Джемади[70] 1030 года (по нашему счислению 1621). «Но не прошло и года, – так говорится в хронике дальше, – как с нашим повелителем султаном Османом случилось то же, что сделал он со своим братом: и он был задушен, и на нем оправдалось справедливое изречение: каким судом судишь, таким же и сам будешь осужден!»

После указания на эти древние донесения султан отпустил испуганных принцев, которые были рады возможности вернуться к женам в свои дворцы, где они вели жизнь заключенных, а потому искали развлечения в тех удовольствиях, какие могли доставить себе в своих покоях.

Через несколько дней после этого султанша Валиде явилась к султану во дворец Беглербег. В сильном волнении вошла она в покои сына, который по ее просьбе выслал свою свиту.

– Что случилось, султанша, что приводит тебя в такое волнение? – спросил Абдул-Азис.

– Твоя великая милость и доброта, султан, которую ты оказывал принцам, не остается без последствий, – отвечала строго Валиде. – Если бы ты только послушался моего совета! Теперь я не сомневаюсь более, что они находятся в тайных сношениях с шейх-уль-исламом.

– Из чего заключаешь ты это? – спросил султан.

– Конечно, из того, что Мансур-эфенди все еще ничего не делает для изменения порядка престолонаследия, хотя он и обещал это. Приверженцы этой идеи многочисленны, султан, и я говорю тебе, что новый закон не встретит ни малейших препятствий.

– Я подожду, что сделает Мансур.

– Ты ждешь напрасно, султан. Не доверяй ему.

– Неужели должно снова начаться старое соперничество? – спросил султан с мрачным видом.

– Никакого соперничества быть не может. Мансур слишком ничтожен, чтобы быть моим соперником, – отвечала султанша Валиде с явным презрением. – Только для того, чтобы предостеречь и охранить твое величество, говорю я это. Но слушай, в коротких словах приведу я тебе надежное доказательство, объяснение, которое убедит тебя и доставит тебе случай обличить виновных.

– Каким образом достала ты это доказательство?

– Через верное средство, султан, – сказала султанша Валиде торжествующим тоном. – Столица твоя со времени Байрама скрывает в своих стенах чудо.

– Чудо? Что случилось?

– Я знаю твое отвращение ко всем вещам, которые кажутся тебе невероятными, но я другого мнения, султан, я верю в чудеса и знамения.

– Сначала я должен узнать, какого рода это чудо.

– С Байрама, с самой святой ночи, как говорят, явилось это чудо.

– А кто сообщил тебе это?

– Мушир Изет. Я доверяю ему во всех отношениях.

– Скажи же мне, что это такое?

– В доме одного бедного софта, который занимается магией, внезапно явилось чудо. Никто не знает, каким образом и откуда.

– Как зовут этого софта?

– Ибам. Дом его стоит возле большого минарета в Бостон-Джалла. Изет был у него. Внезапно на втором этаже его дома ночью нашли девушку, ожившую из мертвых.

Султан махнул рукой.

– Басни, – сказал он.

– Я наперед знала, что ты не поверишь этому. Я, может быть, и сама не поверила бы, если бы мне не представился случай ранее самой видеть эту теперь живую девушку мертвой, – горячо продолжала султанша Валиде. – Но поверишь ли ты моим глазам? Мой раб при мне поднял мертвую, безжизненную, истекающую кровью девушку на улице, когда я проезжала мимо. Он отнес ее по моему приказанию в дом, где она жила.

– А что это за девушка?

– Дочь гадалки Кадиджи из Галаты, несчастное создание при жизни, обиженное природой и изуродованное. Но, кажется, она вознаграждена за это наружное злополучие. Ее похоронили, – подтвердили свидетели, – а нынче в могиле нашли гроб пустым. Весь Стамбул только и говорит, что о чуде. Никто не знает, никто не может понять, каким образом она ожила из мертвых. Народ толпами стекается туда посмотреть на чудо. Даже снотолковательница, по донесению мушира Рашида, была в доме софта и поверглась перед ожившей. «Да, да, это Сирра, это моя умершая дочь!» – кричала она.

– Знает ли шейх-уль-ислам об этом происшествии?

– Пусть он опровергнет его, если может, чудо нельзя отрицать, – продолжала султанша Валиде. – Как пророчица дает она объяснение неизъяснимым предметам, подает советы и помощь. Она видит более, нежели могут видеть человеческие глаза, и голос ее звучит как ангельский. Дом софта не бывает теперь пуст, и бедность его превратилась в богатство, так как каждый спешит принести к нему в дом какой-нибудь дар.

– Твой рассказ показывает твою веру в странные случаи, – сказал султан, – но я не могу решиться серьезно поверить ему. О подобных происшествиях рассказывали уже неоднократно.

– Но никогда еще ни о чем подобном, – горячо и с воодушевлением возразила султанша Валиде.

– Ты была уже в доме софта?

– Нет еще, но я решила посетить его не для себя лично, не для своих дел, но единственно для того, чтобы наконец получить объяснение планов Мансура, – сказала султанша Валиде и встала с места. – Должно же наконец решиться, мои ли сомнения основательны, или твое доверие справедливо.

– Я ничего против этого не имею, но сообщи мне о результате твоего посещения, – заключил султан разговор. – Из твоего рассказа, из твоего доклада о том, что ты видела и слышала, я лучше всего могу видеть, что это за происшествие. Но будь осторожна, не выдай своего намерения касательно Мансура, чтобы невольно не содействовать могущему произойти обману. Да хранит тебя Аллах!

IV. Глас пустыни

Там, где на протяжении дороги, ведущей из Каира в Суэц, извивается караванный путь в Акабу по пустыне Эль-Тей, где Синай в конце пустыни гордо подымает свою священную вершину, а Красное море с обеих сторон гонит свои волны до Суэца и Акабы, по одинокой пустыне шел человек, один, без всякого провожатого. Это редко, чтобы один человек блуждал по песчаному морю. Никто не рискует один идти навстречу опасностям пустыни, и к тому же без лошади или верблюда. Путешественники всегда соединяются в караваны. Человек же тот в оборванном кафтане отважился на чрезвычайное. Спокойно, мерным шагом, сгорбившись, шел он по песку пустыни, между тем как после жаркого дня наступил уже вечер.

Одинокий путешественник опирался на пилигримский посох. Зеленая арабская головная повязка, концы которой развевались по обе стороны, прикрывая необычайно бледное лицо, обвивала его голову, а под ней в ярких огненных лучах вечерней зари сверкала узкая золотая маска. Рваный желтовато-серый плащ походил на полинялую орденскую мантию. На ногах одинокого путешественника были кожаные сандалии, которые укреплялись широкими ремнями выше лодыжки. Седая длинная борода спускалась на грудь, но почти ничто не выдавало глубокой старости этого человека; походка его была тверда и уверенна, фигура отнюдь не старческая и весь его вид среди пустыни был полон таинственности. Кругом, насколько мог объять глаз, не было видно ни одного живого существа. Далеко вокруг, до самого горизонта, ничего, кроме песка, облитого красноватым светом вечерней зари. Ни одной тропинки не было видно, ничто не указывало на место отдыха, ничто не показывало направления. Как море, эта необозримая водная пустыня, через которую направляет мореход свой корабль, окружало песчаное море путника в оборванном плаще. Но все же был след, обозначавший большую, ведущую через пустыню дорогу: большие караваны из Мекки оставили следы на пути. Тут лежали полусгнившие остатки овцы, там сандалия, в другом месте – оборванный мех для воды, посох, остатки головной повязки и тому подобные вещи, обозначая место, где караван отдыхал и откуда уже продолжал свой дальнейший путь.

Ни деревца, ни кустарника, ни былинки, насколько может объять глаз, ничего, кроме страшной пустыни смерти. Ни пения птицы, ни жужжания жука, ни плеска воды – всюду могильная тишина. Пагубна эта тишина, мучительна, страшна эта пустыня, и смертельный страх овладевает всяким, кто в первый раз отважится пуститься в это песчаное море. Но путник в оборванном кафтане не чувствовал, по-видимому, ни страха, ни ужаса. Он, казалось, привык к опасностям пустыни.

Когда же вечерняя заря мало-помалу погасла и горизонт оделся сначала в пурпурно-красный, затем в фиолетовый цвет, когда в туманной дали песок пустыни, казалось, слился с небом и наступил час молитвы, тогда одинокий путник опустился на колени и, обернувшись лицом к Мекке, тихо произнес молитву. Едва на далеком западе зашло солнце, как на востоке уже взошла луна и тихо поднялась на небе, проливая свой серебристый свет на необозримую пустыню.

Человек в лохмотьях встал. Теперь, при бледном лунном свете, со своей длинной тенью выглядел он еще призрачнее в уединенной, безлюдной пустыне. Только что хотел он продолжать свой путь, как заметил перед собой вдали полузакрытое туманом, но все-таки очень заметное явление пустыни, ту фата-моргану, которая зовется Караваном духов. Точно так же, как это бывает вблизи некоторых берегов, кажется, будто в этом песчаном море или над ним несется длинный-предлинный ряд молчаливо двигающихся фигур, навьюченных верблюдов, с трудом передвигающих ноги лошадей, одним словом, целый караван. Путешественникам пустыни хорошо знакомо это странное явление, которое вследствие миража совершенно естественным путем переносит и приближает к удивленным глазам созерцателя нечто такое, что удалено на несколько миль, и, несмотря на это, при виде такого Каравана духов каждого невольно охватывает тайный ужас.

Одинокий путник, глядя на призрачное шествие, узнал в нем караван богомольцев, который правитель Египта, подобно султану, обязан ежегодно отправлять в Мекку. Он также посылает постоянно два драгоценные ковра в Мекку и Медину, один из них, называемый Кисвей-эль-Торбей, зеленого цвета и украшен изречениями из Корана. Он предназначен лежать на гробе пророка в Медине. Другой, из черного штофа с зеленой бахромой, называемый Кисвей-эль-Неббен, предназначен украшать кровлю Каабы в Мекке. Верблюд в роскошной сбруе везет эти дары в дорогой палатке на спине. Кавасы окружают верблюда, и отряд кавалерии сопровождает караван через пустыню для защиты его от хищнических набегов арабов.

Перед глазами одинокого путника прошел этот караван с его богомольцами и всадниками, с его чиновниками и дервишами и с необходимой принадлежностью каждого каравана – безумными богомольцами, которые на Востоке, как состоящие под особым божьим покровительством, причисляются к святым. Они составляют постоянно самостоятельную часть каравана и отправляются почти каждый год в Мекку. Между ними можно увидеть таких, все тело которых, смуглое и худое, блестит от жира, которым они мажутся каждый день, между тем как с головы свисают длинные заплетенные или всклокоченные волосы; другие же гладко бреют голову и обвешиваются старыми горшками, сковородами и котлами; третьи, почти совсем обнаженные, носят на теле вериги или железные кольца на шее; четвертые увешиваются пестрыми лохмотьями и трубят в рога антилоп.

При виде этого длинного каравана человек в рваном кафтане остановился и, сложив руки на груди, ждал до тех пор, пока воздушная картина снова не обратилась в ничто, из чего она и возникла. Затем он продолжил свой путь и свернул в сторону с караванной дороги.

Тут вдали на горизонте выплыла едва видимая черная точка. К этой-то точке и направился одинокий путник. Точка все росла по мере того, как он к ней приближался. Скоро показалась темная, громадных размеров пирамида. Из песка пустыни, из бесконечной гладкой равнины выдавалось это мощное, воздвигнутое из больших плит здание, которое стоит здесь целые тысячелетия как огромный знак давно минувшего времени, как исторический памятник старины, который никакая сила не в состоянии была разрушить, который устоял против разрушительного действия времени. Это была одна из тех, в Египте еще чаще здешнего встречающихся пирамид, которые служат надгробными памятниками правителям, жившим тысячелетия назад, и здесь в пустыне она возвышалась, производя удивительное впечатление своим видом. Огромное здание среди песков пустыни заключало в себе нечто строгое, нечто мощное, и его величественность внушала уважение. Освещенное луной, оно выглядело еще таинственнее. Как немой исполинский сторож, как сверхчеловеческое произведение и все же воздвигнутое человеческими руками, как необыкновенный колосс, внутри которого, глубоко скрытая в каменной массе, заключена мумия того царя, в царствование и по приказанию которого было воздвигнуто это исполинское сооружение, так представлялось оно в своей величественной прочности, в своем мощном объеме глазам одинокого путника, который в сравнении с ним казался карликом.

Человек в золотой маске направился к той из четырех сторон пирамиды, на которой находились иероглифические надписи, теперь уже давно разгаданные. Пирамида была сложена из огромных камней, но ни малейший знак не выдавал двери, входа или отверстия. Итак, одинокий путник в оборванном кафтане подошел к пирамиде с той стороны, на которой находился удивительный иероглиф давно минувшего времени.

– Бейлер-Беги![71] – воскликнул он громким голосом.

– Кто зовет меня? – раздалось глухо, как из могилы.

– Твой вестник из Стамбула, – отвечал путник.

– Какую весть приносишь ты мне? – спросил как бы выходящий из глубины пирамиды голос.

– Семеро бегов шлют тебе со мной поклон и пожелание всякого благополучия! – воскликнул одинокий путник. – Стараниями шейх-уль-ислама не удалось еще открыть ни малейшего следа. Все его стремление, как и прежде, направлено к тому, чтобы захватить в свои руки верховную власть.

– Неужели он или его соперница пользуются еще властью? – прозвучал голос пустыни. – Это несчастье. Близок день, в которой род Османов падет.

– Грек Лаццаро доставил принца Саладина и Рецию в руки кадри, они находятся в развалинах.

– И маленький принц тоже? Он погибнет в неволе.

– Кадри держат его хорошо, так как шейх-уль-ислам питает надежду иметь возможность владычествовать через него над принцем Мурадом, за которого, равно как и за принца Гамида, он ходатайствовал перед султаном Абдул-Азисом.

– Судьба должна свершиться, – продолжал голос пустыни пророческим тоном. – Никакая власть и хитрость не могут удержать течение событий. Всякая вина будет отомщена на земле.

– Дочь снотолковательницы возвращена к жизни, – продолжал одинокий путник. – Черная Сирра полна благородных намерений и чувств. Она с большой хитростью и умом служит добру, и все ее планы и действия направлены только к тому, чтобы помешать намерениям кадри и грека.

– Это грек Лаццаро заколол Абдаллаха?

– Да, по приказанию кадри. Грек был только орудием воли Мансура.

– Горе вере, имеющей такого защитника, который прибегает к подобным средствам, – прозвучал голос пустыни. – Бог есть Бог, Бог есть любовь. Все люди братья. Вера должна не разделять их, но приводить к снисхождению, к справедливости, к согласию. Этой цели служим мы.

– Бог есть любовь. Все люди братья, – повторил стоящий снаружи торжественно и преклонился, сложив руки на груди.

– Продолжай, – приказал голос.

– Мансур-эфенди выдал Сирру за чудо, за пророчицу.

– Вот моя воля и приказание, которые ты должен сообщить всем. Пусть братья, теперь и впредь, помогают Сирре и руководят ею. Пусть ни одна капля крови ее не прольется безнаказанно.

– Беги из Стамбула спрашивают, пришел ли последний час снотолковательницы и грека?

– Мой голос уведомит братьев, когда придет час.

– Сади-бей и Зора-бей не умерщвлены, смертная казнь заменена ссылкой, – продолжал одинокий путник. – Они здесь, для наказания Солии и эмира.

– Сади-бей подвергается тяжкой смертельной опасности в этой стране, – отвечал голос пустыни, – но он не должен погибнуть. Сообщи ближайшему бегу, чтобы ему были доставлены помощь и защита. Он удалился от Зора-бея, курьеры, которых он к нему посылает, не достигают цели. Бег должен известить Зора-бея и привести его, иначе оба погибли.

– Приказание твое будет исполнено. Мое поручение теперь кончилось. Смиренно жду я дальнейших твоих распоряжений.

– Сообщи братьям, близким и далеким, что я бодрствую и знаю все. Сообщи бегам, что я доволен их усердием. Еще не настал час, когда мы все встретимся в Стамбуле, а он приближается. Великое лежит в лоне будущего. Уже поднимается первый признак бури. Мансур-эфенди выбрал Салоники для того, чтобы дать первый сигнал к борьбе, к ожесточению умов. Око мое видит все. Пройдет немного месяцев, и первая кровь будет пролита. Остерегайтесь вы все. Пусть каждый исполняет свою обязанность. Пламя вспыхнет, наше дело будет потушить и уничтожить его. Бог есть любовь! Все люди братья! Да погибнет всякая вражда! Да будет везде согласие и благодать!

– Бог есть любовь, все люди братья! Вера не должна разлучать, но должна вносить согласие, – сказал стоящий у пирамиды.

– Да будет твоим путеводителем Аллах! Иди с миром, – прозвучал голос пустыни.

Человек в рваном кафтане склонился, сложив на груди руки.

– Да будет надо мной твое благословение, Бейлер-Беги, – сказал он и снова поднял голову.

Месяц осветил золотую маску на лбу у него, и она ярко блеснула при лунном свете. Одинокий путник снова повернул от пирамиды в сторону, вернулся на большую караванную дорогу и в полумгле наступающей ночи исчез вдали. Ветер смел следы его шагов на песке, ни одно существо не слыхало ни его слов, ни голоса пустыни.

V. Атака Зоры

Вернемся теперь к Солии, к дочери пустыни, направлявшейся к палатке, где лежал раненый Сади. Борьба ее со своими чувствами была недолгой. Перед мертвой головой своего жениха призвала она снова на память долг кровавой мести и, гневными словами отослав эль-Омара, пошла к палатке. Полог ее не был откинут. Ничто не показывало, чтобы кто-нибудь был в шатре.

Кровавая Невеста вынула из ножен свой широкий блестящий хандшар[72] и держала его в своей сильной руке, чтобы немедленно совершить долг мести над лежащим без чувств врагом! Солия откинула полог шатра и вошла – она не хотела еще раз посмотреть в лицо раненого, не хотела больше видеть его черты, чтобы не поддаться искушению. Но когда она вошла в шатер и окинула его взглядом, ею овладел сильный ужас – шатер был пуст! Не обманывало ли ее безумное ослепление ее чувств? Не грезилось ли ей?

Неподвижно стояла она и глядела на то место, где недавно лежал Сади, – оно было пусто.

Ужас Кровавой Невесты был невыразим. Что случилось? Куда девался раненый враг? Кто у нее похитил его? Она откинула полог у входа, чтобы лунный свет мог лучше проникнуть внутрь палатки, и она искала его вокруг с отчаянной торопливостью. Раненый исчез, палатка была пуста. Ничего, кроме кровавой лужи на полу, не обозначало того места, где лежал Сади. Тогда в уме Солии мелькнула мысль, что никто другой, кроме эль-Омара, не мог похитить раненого врага.

Она застала его у шатра. Он наблюдал за ней и, может быть, заметил ее медлительность и потому взял у нее пленника, чтобы убить. Солия содрогнулась – ее душил этот позор. Что, если эль-Омар сообщил всему племени, что Кровавая Невеста медлила, собираясь умертвить врага, и что он у нее взял его, чтобы не видеть пощаженным?

Этого Солия не могла вынести. Мысль эта сводила ее с ума. Кто другой, как не он, мог сделать это? Она поместила раненого в пустую палатку среди лагеря рядом с шатром эмира. Отряд солдат раненого бея был разбит, уничтожен, ни один враг не мог отважиться проникнуть в лагерь, который со всех сторон тщательно охраняла верная стража.

Как фурия, как лишенная жертвы тигрица, осерчала Солия после напрасных поисков. Исполненная неукротимого гнева, выскочила она, все еще с блестящей саблей в правой руке, из шатра. Кругом ничего не было видно, лагерь был безмолвен и пуст. Кровавая Невеста схватила свой сигнальный рожок, висевший у нее на поясе, и в ту же минуту раздался ужасно неприятный звук, извлеченный из рожка. Это был звук, потрясавший окрестность, трепетавший в воздухе, наполнявший всю долину: это был сигнал, известный всему племени, который очень часто ночью созывал воинов к битве. Страшно звучал он в тишине ночи. Удивительно было действие этого рожка. В несколько секунд весь лагерь, в это время тихий и безмолвный, как будто вымерший, мигом пришел в движение, воины вскочили и ловили своих коней, зазвенело оружие, раздались приказания, и все, в одну минуту позабыв про сон, были уже готовы к бою. Братья Кровавой Невесты тоже выбежали из шатра, и старый эмир явился узнать, что случилось и почему рожок призывал к выступлению.

– Слушайте! – вскричала Солия, неукротимое бешенство звучало в ее голосе. – Идите сюда все. Случилось неслыханное. Ни на что не похожий, бесчестный поступок. Раненый враг, которого я хотела принести в жертву мести, похищен из палатки, куда он был отнесен.

– Бей исчез? – воскликнул Абу-Фарези, один из братьев Кровавой Невесты. – Сам он не мог убежать?

– Он был без чувств, – отвечала Солия.

– Кто же похитил его у тебя? – спросил Абу-Варди, другой брат Солии. – Враг не мог проникнуть в наш лагерь.

– Это должен быть враг внутри лагеря! – воскликнула Кровавая Невеста. – Я видела эль-Омара, бродившего около палатки. Я требую отчета у эль-Омара!

– Эль-Омар! Эль-Омар! – прозвучало по рядам палаток. Молодой араб спокойно и гордо подошел к Солии и ее братьям.

– В чем обвиняют меня? – спросил он.

– В измене! – воскликнула Кровавая Невеста в страшном гневе. – Никто другой, кроме тебя, не мог похитить у меня раненого врага.

– Ты думаешь, что так как ты пощадила его и чувствуешь к нему любовь, то я исполнил за тебя твою клятву мести и умертвил бесчувственного бея? – отвечал эль-Омар. – Я не сделал этого, я не нарушил твоего права.

Слова молодого араба были мгновенно прерваны. Солия в неукротимой ярости пустила в него копье. Позор, которым покрыл эль-Омар Кровавую Невесту своими словами, возмутил и старого эмира и его сыновей. Копье Солии хотя и ранило молодого араба, но он пошатнулся только на минуту, и хотя кровь струилась из его тяжело пораженного плеча, но он преодолел боль и бурю своих чувств и стоял, холодно улыбаясь и вполне владея собой.

– И ты смеешь, презренный, поносить меня? – воскликнула Солия. – Если бы я не заботилась о том, чтобы ты сознался, куда девал раненого врага, я бы немедленно убила тебя.

– Чтобы заставить меня молчать, ты хочешь учинить несправедливость. В первый раз пощадила ты врага, я видел это. Ты хотела остаться незамеченной, но я был свидетелем. Ты стояла на коленях перед врагом и с восторгом смотрела ему в лицо, вместо того чтобы убить его.

– Замолчи, дерзкий! – воскликнул Абу-Фарези. – Знаешь ли ты, на кого бросают подозрение твои злобные слова? Солия стоит выше подобного позора. Твоя злоба не попадет в нее. Но оправдайся и очисти себя от подозрения в похищении раненого врага, сделанного для того, чтобы вызвать у Солии раздражение и бросить на нее камень подозрения.

– Да, очисти себя от этого тяжкого греха, эль-Омар, – согласился Абу-Варди со своим братом. – Что скажет мой мудрый и высокий отец?

– Никто, кроме тебя, не был на месте. Очисти себя от подозрения, – сказал старый эмир.

– Я не знаю, где у Кровавой Невесты раненый враг, – отвечал эль-Омар. – Спросите не у меня, а у нее, где он спрятан, ибо когда я вошел в палатку, прежде чем Солия вернулась в нее, раненого там уже не было, а Солия грозила мне смертью, если я только подойду к палатке. Говори, будешь ли ты отрицать это?

– Ты должен сознаться, презренный пес, куда ты девал врага! – воскликнула Солия, бледная и дрожащая от страшного гнева. – Ты должен сознаться, куда ты его дел, чтобы поднять против меня это дерзкое обвинение.

– Мне не в чем признаваться, я уже сказал все, что знал, – отвечал эль-Омар, также смертельно бледный от волнения. – Ты можешь убить меня, можешь меня замучить, но все окружающие воины знают истину.

– Смерть нечестивцу! – воскликнула Кровавая Невеста и ударила своим копьем молодого араба так, что он упал. – Признавайся, неверный пес, где враг?

Братья бросились к упавшему.

– Я умираю… из-за тебя, – сказал он задыхающимся голосом. – Я ничего не знаю о враге, которого ты пощадила, – прошептал он все более и более слабеющим голосом.

В эту минуту в конце лагеря раздался дикий шум, поднялась невыразимая суматоха. Но прежде чем рассказывать, что произошло далее в лагере эмира, мы должны посмотреть, что было в это время с Зорой и что случилось с ним в то время, когда Сади был побежден впятеро превосходящей его силой.

Отряд, которым командовал Зора-бей, шел по дороге, которая была удалена почти на четыре мили от караванной дороги и была обязана своим происхождением кочующим бедуинам. Эта часть населения менее опасна и хищна, чем та, которая живет в селениях. А потому на Зору не было сделано ни одного нападения, и он не потерял даже ни одного из разведчиков. Тем более он удивился, когда с наступлением ночи к его тремстам тридцати солдатам пристали еще двести пятьдесят человек и две пушки от Сади, так что последний удержал при себе только двести пятьдесят человек. Может быть, так говорил себе Зора, Сади разведал, что ему грозят еще впереди большие опасности. Потому он и присоединил новый отряд к своему, так что теперь он имел в своем распоряжении около пятисот пятидесяти солдат и четыре пушки, и когда совсем уже настала ночь, приказал принять все меры предосторожности, чтобы в темноте не подвергнуться опасности. На склоне горы Зора велел сделать привал, так как его люди утомились от далекого путешествия, а лошади и верблюды также нуждались в коротком отдыхе. Ночное время есть лучшее для путешествия по пустыням, поэтому отдых не мог продолжаться долго. Зора сел на камень, между тем как его солдаты бросились на песок, и задумчиво смотрел на стоящих на постах часовых. Зора думал о прекрасной англичанке, которая имела для него такую притягательную силу, что он чувствовал невыразимую тоску по ней. Хоть он и знал, что она была связана со знатными лицами Англии и имела там известный вес, а также и то, что она состояла в высших должностях и преследовала тайные планы, но все же ее настоящей личности и истинного назначения он разгадать не мог. В ней и ее прошлом было что-то таинственное, для Зора же все в ней имело свою прелесть, и его охватывало страстное желание вновь увидеть прекрасную иностранку.

Зора сидел немного в отдалении от своих воинов и их бивуака. Когда спустя короткое время он поднял глаза, то заметил перед собой полускрытую в ночной темноте фигуру в лохмотьях, которая шла прямо на него. Странно. Стражи, казалось, вовсе не окликнули ее, по крайней мере он не слышал никакого звука. Как же мог этот человек незамеченным проникнуть в лагерь?

Человек подошел ближе, и тут при лунном свете Зора ясно различил блестящую золотую маску под головной повязкой.

– Золотая Маска! – пробормотал Зора. – Отчего мне является этот таинственный посланник? Это предостережение о предстоящем несчастье. Вот он приближается…

– Зора-бей, – прозвучал глухой замогильный голос, и молодой офицер невольно поднялся с места.

– Зачем зовешь ты меня, таинственный человек? – спросил он.

– Я пришел к тебе, чтобы отвести тебя к Сади-бею, – прозвучал глухой голос. – Следуй за мной с твоими людьми, я отведу тебя к врагу, который напал на Сади и победил его.

– Значит, Сади в опасности?

Золотая Маска не отвечал ничего больше, он только махнул рукой в знак того, что Зора со своими солдатами должен следовать за ним. Зора велел немедленно бить тревогу. Надо было не теряя ни минуты поспешить на помощь к попавшему в беду другу. Каким образом проник Золотая Маска в лагерь? Зора допросил стражей – никто не видел, как он прошел, теперь же солдаты видели сгорбленную, призрачную фигуру и преклонились перед ней. Отряд двинулся в поход. Зора вскочил на лошадь, верблюдов погнали далее, и весь отряд двинулся снова в путь. Солдаты не знали цели этого поспешного выступления, они думали, что появление Золотой Маски было предостережением и что поэтому-то немедленно состоялся дальнейший поход.

Зора ехал впереди, солдаты торопливо следовали за ним. Перед ними, наполовину утопая в полусвете и тумане, как тень, едва видна была фигура Золотой Маски, показывающая направление, в котором должен был двигаться весь отряд.

Вдруг с другой стороны показалось несколько фигур, и люди Зора скоро узнали в них бегущих солдат Сади. Беглецов привели к Зора, и они донесли ему о битве, которая происходила едва за одну милю от того места, где они теперь находились, об истреблении всего отряда и о бегстве остальных людей Сади.

– А где же сам Сади-бей? – спросил Зора в беспокойстве.

– Я видел, как он, тяжело раненный, упал с лошади и Кровавая Невеста взяла его с собой в лагерь, – отвечал солдат.

– Вперед! – скомандовал Зора. – Нужно отомстить коварным арабам за смерть павших. Они напали на наших товарищей и умертвили их, нападем же на них и в свою очередь истребим их.

Громким криком одобрения были встречены эти слова предводителя и, следуя за далекой темной тенью, весь отряд шел так быстро, как только мог, по непроходимой ужасной пустыне. Он доверился Золотой Маске. Но что, если таинственное видение манило их в бесконечную даль? Что, если призрачная фигура, как блуждающий огонь, увлекала войска Зора навстречу опасности? Но Сади был в руках той исполненной кровожадности и жажды мести девушки, которая убивала всех врагов без различия. Если бы Зора не поспешил, помощь его пришла бы поздно, раненый друг стал бы трупом, прежде чем Зора мог бы за него отомстить и спасти его.

Наконец, когда уже утро должно было сменить ночь и луна скрылась, темная призрачная фигура Золотой Маски перед глазами Зора исчезла вдали за холмом. Когда же он со своими солдатами приблизился к этому холму, Золотая Маска внезапно снова показался по другую сторону, и пристально всматривающемуся Зора показалось, что незнакомец протянул руку в том направлении, куда следовало идти. Он направился туда и достиг ущелья, которое лежало между двумя крутыми холмами. Посланные вперед разведчики скоро вернулись к Зора с важной и радостной вестью, что в ближайшей низине находится неприятельский лагерь. Зора приказал расставить пушки, чтобы на всякий случай иметь возможность бомбардировать лагерь, и пробрался вперед со своей кавалерией и пехотой. Но так как ущелье было очень узко, то он мог только постепенно пробираться вперед и, достигнув лагеря, только с частью войск мог начать атаку. Он устремился вперед и достиг места, с которого при бледном утреннем свете увидел перед собой лежащий в долине лагерь. Он мог даже заметить, что в последнем происходило смятение.

В эту минуту один арабский часовой заметил наступающих неприятелей. Зора уже повел своих солдат на приступ, и отряд выступил из ущелья. Произошла жестокая схватка. Застигнутые врасплох неожиданным нападением, арабы, не знавшие, что за неприятель и сколько воинов так неожиданно бросилось на лагерь, в следующую минуту с достойной удивления отвагой и присутствием духа были уже готовы отразить врага. Эта-то тревога и дикий шум, внезапно возникшие в конце лагеря, и достигли ушей Кровавой Невесты, когда она в слепой ярости убила молодого воина, который перед всеми осмелился обвинить ее в любви и трусости и обратить ее короткое колебание в позор.

Весть о битве с быстротой молнии достигла эмира и его приближенных и почти в ту же минуту прозвучал боевой сигнал. Вооруженные арабы устремились на маленькую кучку врагов, проникшую в ущелье, и здесь вспыхнула отчаянная, ужасная борьба. Поспешно выступали из ушелья солдаты Зора по следам своего смелого командира и поражали арабов, которые не могли отступить, так как задние теснили передних. Около тысячи воинов эмира обороняли лагерь. Зора же имел в своем распоряжении не более половины этого числа, и если бы он еще мог всех разом повести в атаку. Но в то время как он с небольшим числом солдат сражался впереди, остальные находились еще в ущелье, не имея возможности ударить по врагу, и, следовательно, не могли помочь ему и быть ему полезны. А потому он терпел страшный урон, на который он не рассчитывал сначала. Тогда как вся толпа арабов бросилась на него и его спутников и превосходством сил должна была подавить их, стоявшие позади сильно теснили передний отряд Зора и приводили его в еще большее замешательство. Он не мог двинуться ни назад, ни вперед. Если же бы он пал со своим передним отрядом, то арабам оставалось только снова впустить остальных его солдат в долину и изрубить их.

Зора понял эту страшную опасность. Он обратился к окружающим с несколькими словами призыва, и ему удалось немного отбросить назад арабов. Тогда передние ряды сейчас же подались вперед, а остальные, взобравшись на возвышенные пункты, принялись стрелять по арабам. Это ободрило остальных, и Зора начал шаг за шагом подвигаться вперед со своими мужественно бившимися солдатами, неодолимо тесня неприятеля к лагерю и неудержимо пробиваясь вперед по трупам павших.

В эту страшную для арабов минуту опасности Кровавая Невеста бросилась с развевающимся зеленым знаменем между сражающимися, трубя в рог и извлекая из него нестерпимые звуки, производившие неотразимое действие на ее воинов. С громким криком бросились они снова на малочисленных врагов, и удар был так силен, что воины Зора поколебались. Его пример был для них необходим: он отчаянно сражался, и его мужество стоило многим арабам жизни. Но даже и его пример не имел успеха, так как враги, столпившись около Кровавой Невесты и ее братьев, стояли твердой стеной.

В ту минуту, когда Зора увидел, что храбрецы его падают один за другим и Кровавая Невеста со страшным хохотом отрубила голову одному раненому и надела ее на острие копья, когда братья этой ужасной девушки уже издавали победный клич и воины с диким криком бросились в рукопашный бой, вдруг с вершины горы донесся глухой грохот, и вслед за тем внизу раздался страшный взрыв, как будто произошло землетрясение. Пушечное ядро было пущено с вершины в лагерь и снесло несколько шатров.

Земля еще раз содрогнулась от взрыва, который походил на удар грома, эхо несколько раз повторило его. На этот раз ядро второй пушки, уже вернее направленное, попало прямо в середину арабского войска. В страшное замешательство пришли воины Кровавой Невесты. Они увидели себя окруженными неприятелями. Как попали туда пушки? Не новый ли отряд турецкого войска приближался с другой стороны? Едва Зора заметил действие пушек, едва увидел он, что враги смешались, когда ядро попало между ними и совершенно открыло доступ в их ряды, как он с удивительной ловкостью воспользовался этим, тотчас же понятым им благоприятным выходом из его страшно стесненного положения. Лошадь под ним была убита, он сражался пеший и с криком воодушевления повел своих воинов против озабоченно смотревших на вершину горы арабов.

Этот вовремя начатый штурм удался. Отчаяние и нерешительность овладели воинами Кровавой Невесты, и даже ее знаки не могли более побудить и привлечь к деятельной защите упавших духом арабов. Большинство вскочило на лошадей, и, когда третье ядро снова было пущено в их стан и опять снесло часть его, ничто уже не могло более удержать их и помешать дикому бегству. Правда, небольшая кучка еще сражалась вместе с эмиром, его сыновьями и Кровавой Невестой, но и они были смяты врывавшимися в долину солдатами Зора. Увидев наконец, что держаться дольше невозможно и что земля покрыта трупами их товарищей, остальные арабы также предпочли спастись бегством. Зора со своей кавалерией преследовал их и разбил наголову, так что эмир сохранил не более половины своих воинов.

Турки также понесли тяжелые потери, и победа дорого обошлась им. Но зато они взяли приступом и завладели неприятельским лагерем и нашли в нем богатую добычу: ковры, лошадей и съестные припасы. Последним они в особенности были очень рады и немедленно разделили их между собой. Главной целью Зора было напасть на след Сади, но все его старания были тщетны, оставалось предположить, что он убит. Хотя Зора страшно отомстил за него, но все-таки он не смог вернуть своего друга. В шатрах не нашлось никакого следа Сади, а пленные и раненые арабы охотнее умирали, чем давали хоть малейшие показания.

VI. Безумный софт

В башне Мудрецов сидели рядом на диване шейх-уль-ислам и его помощник Гамид-кади, совещаясь друг с другом.

– Гяуры[73] сами подадут повод к тому, чтобы истребить их огнем и мечом, – сказал Мансур-эфенди. – Новые донесения, дошедшие до меня, показывают, что возмущение неизбежно. Тогда полумесяц накажет ненавистных и поступит с ними так, как они того заслуживают.

– А какие известия получил ты сегодня из Салоников? – спросил Гамид-кади.

– Еще несколько недель тому назад я говорил тебе, что в Салониках также должны произойти события, которые дадут повод к вспышкам религиозного фанатизма. Одна болгарская девушка по имени Варда хочет выйти за приверженца нашего пророка. Он требует от христианки перехода в ислам. Родители ее против этого, а население города разделилось на две партии. Пустые причины часто имеют важные следствия. Задачей муфтия и губернатора будет разжечь волнение. Настал час оказать услугу делу нашей веры и доставить ей новый блеск.

– Не слишком ли будет велик мятеж гяуров, мой мудрый брат? – спросил Гамид-кади. – Я знаю, что ты действуешь крайне осмотрительно, но позволь напомнить тебе, что восстанут все вассальные княжества и своей численностью легко могут превзойти наши военные силы.

– Все это уже взвешено мной, брат мой, – отвечал Мансур-эфенди, – мы должны воспользоваться случаем и показать всем, как во всяком деле необходима наша помощь.

– Это необходимо.

– В случае, если вспыхнувший мятеж достигнет такой силы и значения, что имеющееся у нас войско окажется недостаточным, наше дело в минуту опасности доказать, что стоит нам произнести слово, и каждый мусульманин с оружием в руках выступит на священную борьбу за веру, – продолжал шейх-уль-ислам. – Мы возбудим софтов, заставим проповедовать дервишей, разожжем фанатизм, и что не удалось султану и его визирям, то совершит одно наше слово.

– Твой план хорош, брат мой, но вот что: мы можем двумя различными путями доказать, как необходима наша помощь. Один из них ты только что назвал, сейчас я укажу тебе другой. Государственная сокровищница пуста, казна растрачена. Те небольшие суммы, которыми еще могут располагать министры, скоро истощатся, если мятеж примет большие размеры. Ты не хуже меня знаешь, надолго ли хватает даже огромных сумм, если за ними жадно простираются тысячи тысяч рук. Мой совет – избрать второй путь. Когда совершенно истощится казна, помощь должна идти от нас. Большие суммы, которые находятся в нашем распоряжении, окажут необходимую помощь, которой никто и не ожидает в серале.

– Наш разговор навел меня на мысль о недавно прочитанных мной рукописях, принадлежавших старому толкователю Корана Альманзору, который выдает себя за потомка калифов из дома Абассидов, – сказал Мансур-эфенди.

– Документы доказывают справедливость его притязаний, – возразил Гамид-кади. – Я видел бумаги, они подтверждают все.

– Я с этой целью и отдал их тебе, – продолжал Мансур-эфенди, – Я прочел и другие рукописи и обнаружил один удивительный древний документ, написанный неразборчивым почерком. Я постарался, однако, разобрать его и узнал, что последний из калифов перед своим бегством спрятал в безопасное место все громадные сокровища дома Абассидов.

Но место, где калиф спрятал богатства своего дома, указано неясно, к тому же эти указания отчасти стерты. Мне удалось только разобрать, что сокровища велики и что они спрятаны в безопасном месте под камнями. Вы с ученым Али-шейхом возьмите документ, подробно рассмотрите его, – продолжал Мансур-эфенди, – и постарайтесь узнать, на какое место указывает составитель этого документа. Если мы отыщем эти сокровища, мы можем приступить к делу, поместив их в нашу казну.

– Мы с Али-шейхом начнем разбирать документ, как только ты передашь его нам, – сказал Гамид-кади.

В эту минуту в зал Совета вошел молодой дервиш и низко поклонился обоим могущественным сановникам.

– Ходжа Неджиб, – доложил он.

– Приведи его сюда, – приказал великий муфтий.

– Не этому ли ходже поручил ты надзор за софтом? – спросил Гамид-кади.

– Да, Неджиб стережет дом софта Ибама.

Молодой дервиш открыл двери и впустил в зал Совета высокого, худощавого, одетого в черное мужчину. Ходжа Неджиб со всеми знаками раболепства бросился на колени перед муфтием.

– Зачем ты пришел? – спросил шейх-уль-ислам.

– Не гневайся на меня, великий и мудрый баба-Мансур, за то, что я оставил свой пост в доме, где находится чудо, – отвечал Ходжа Неджиб. – Это было необходимо. Я не смел мешкать долее. Софт Ибам сошел с ума.

– С которых пор заметил ты это?

– С прошлой ночи.

– И ты только теперь пришел сюда доложить об этом?

– Я думал, это пройдет. Сначала мне казалось, что софт шутит, и я уговаривал его оставить эти неуместные шутки. Теперь же безумие его усиливается.

– Что же он делает?

– Он громко хохочет и кричит, что чудо не что иное, как обман, что люди допускают морочить себя и что все это одно плутовство.

Мансур-эфенди и Гамид-кади обменялись быстрыми взглядами.

– Где теперь безумный софт? – спросил первый.

– Я запер его наверху в комнате.

– А где чудо?

– В другом помещении. Я запер дом на замок.

– Слышали ли люди слова сумасшедшего?

– Да, мудрый баба-Мансур. Они кричали, что софт не безумный, а говорит правду. Это очень радовало Ибама: он обнимал мужчин и кричал, что есть еще на земле люди, которые в состоянии понять его. Он добивался сверхъестественного, ломал над ним голову, исследовал его, но чудо отнюдь не было его произведением, плодом его трудов. Оно было низким обманом – и снова начинал насмехаться над людьми, собравшимися в доме. Не зная, что делать, что отвечать на его безумные слова, они вопросительно глядели друг на друга, пожимали плечами, шептались, другие вторили его смеху и уходили прочь. Во всем виноват софт, и если, мудрый баба-Мансур, ты в эту же ночь не прикажешь увезти его, он принесет несчастье своим безумием.

– Вернись как можно скорее в дом софта. Не далее как сегодня ночью я сам приеду туда.

– Приезжай, мудрый баба-Мансур, и посмотри сам, правду ли сказал твой раб Неджиб.

– А до тех пор ты отвечаешь мне головой за то, что в течение этого времени софт не сделает никакого бесчинства и что ни одна душа не будет к нему допущена, – сказал шейх-уль-ислам. – Если Ибам сумасшедший, его здесь у нас вылечат. Если же это притворство и им руководит злой умысел, тогда он получит свое наказание. Ступай.

Ходжа Неджиб встал, низко поклонился и оставил зал Совета.

– Этот софт кажется мне опасным, – сказал Гамид-кади. – Подобные натуры с независимыми идеями и средствами к исследованию их могут наделать много вреда, и потому их необходимо делать безвредными.

– Я согласен с тобой, брат мой. Если софт не безумный, а только притворяется, мы найдем средство привести его к сознанию своей вины, наказать его и положить конец его козням, – отвечал шейх-уль-ислам. – Сегодня же ночью я приму надлежащие меры, разузнаю обо всем и в случае необходимости он станет безвредным.

При этих словах Мансур-эфенди позвонил. Молодой привратник с поклоном вошел в комнату.

– Передай приказание, чтобы три дервиша ждали меня внизу у кареты, – сказал шейх-уль-ислам. – Пусть шейх выберет трех самых сильных дервишей и снабдит их веревками и платками.

Привратник удалился.

– Прежде чем отправиться к софту, – обратился Мансур к Гамиду-кади, – я хочу передать тебе, брат мой, тот документ, в котором упомянуто о сокровище калифов, чтобы ты вместе с Али-шейхом разобрал рукопись.

– Я не выпущу ее из рук и буду беречь как зеницу ока, брат мой, – отвечал Гамид-кади и вместе с Мансуром поднялся с места.

Они подошли к двери, которая вела в смежную комнату башни Мудрецов. Тут помещалось несколько шкафов в углублениях стены, хорошо укрепленных и запертых на замки. В них содержались важнейшие документы. В этом и днем и ночью оберегаемом месте они были в безопасности.

Гамид-кади взял со стола канделябр с зажженными свечами и вместе с Мансуром подошел к среднему шкафу. Шейх-уль-ислам вынул несколько маленьких ключиков. Одним из них он отворил небольшую железную дверцу. Гамид-кади светил ему. Вдруг Мансур отскочил, охваченный внезапным ужасом. Бледный как полотно, он смотрел на пустую полку шкафа.

– Что с тобой, брат мой? – спросил Гамид-кади.

– Документов нет! – вскричал Мансур.

– Пропали документы? Быть не может!

Шейх-уль-ислам торопливо обыскал прочие полки – все остальные бумаги не были тронуты, не было только тех, которые он искал.

– Все тут, остальные документы налицо, – сказал он глухим голосом, – нет только тех, которые мы отняли у толкователя Корана Альманзора, найдя в его доме. Это непостижимо. Никто не может проникнуть в это помещение.

Никто не может добраться до шкафов. Однако же документов нет.

– Я ничего не понимаю, – сказал Гамид-кади.

– Документы похищены, – повторил шейх-уль-ислам. Но вдруг ему пришла в голову мысль, пролившая свет на этот непостижимый случай. – Золотая Маска! – прошептал он, побледнев и задыхаясь от волнения. – Перед его появлением в руинах документы были еще в шкафу. Теперь их там нет.

Но он скоро оправился от своего волнения и с гордой улыбкой обратился к совершенно растерявшемуся от испуга Гамиду-кади.

– Не все еще пропало, брат мой, – сказал он, – я был настолько предусмотрителен, что снял точную копию с документа. Хотя неразборчивые места еще менее видны в копии, все же еще не совсем пропала надежда объяснить их, я точь-в-точь скопировал все буквы.

– Какая счастливая мысль, мой мудрый брат! – воскликнул Гамид-кади, переводя дух. – Где эта копия?

– Не здесь, она в моем архиве в городе. Завтра я вручу тебе ее, и ты можешь тогда вместе с Али-шейхом приняться за работу, – сказал шейх-уль-ислам и снова запер шкаф.

Затем оба вернулись в зал Совета, и там Мансур-эфенди простился с Гамидом-кади. Последний остался еще в развалинах окончить свои дела, а Мансур-эфенди отправился к ожидавшей его карете. Возле кареты стояли трое дервишей. Мансур приказал им сесть к нему в карету и, вполголоса отдав приказание кучеру, сам последовал за ними. Карета быстро покатилась по направлению к Бостон-Джалла и остановилась перед домом Ибама возле большого минарета.

Двери дома были заперты, окна занавешены. Толпа, всегда осаждавшая дом софта, мало-помалу разошлась, осталось только несколько нищих и калек. Шейх-уль-ислам вместе со своими провожатыми вышел из кареты и постучал в дверь. В одну минуту Ходжа Неджиб открыл дверь и впустил Мансура и трех дервишей.

– Где софт? – спросил его шейх-уль-ислам.

– Разве ты не слышишь его голос, мудрый баба-Мансур? – сказал Неджиб, указывая наверх, откуда раздавался звонкий хохот, прерываемый криками, которые, однако, нельзя было разобрать.

– А где Черная Сирра?

– Она ни во что не вмешивается, кротка и покорна, я думаю, она теперь спит.

– Проводи нас наверх, к софту, – приказал Мансур-эфенди.

Неджиб взял лампу и пошел впереди, освещая путь. Шейх-уль-ислам последовал за ним в сопровождении трех дервишей.

Ибам утих на минуту, но, услышав приближавшиеся шаги, снова завопил:

– Новые гости, – кричал он, – поддаются обману!

Мансур приказал дервишам ожидать его дальнейших приказаний, а сам вместе с Неджибом вошел в комнату, где находился безумный софт. Едва только свет проник в комнату, как Ибам принялся бросать на пол лежавшие на столе деньги и вещи, которые люди, веря в чудо, приносили в его дом, и в бешенстве топтал ногами.

– Это грехом нажитые деньги! – кричал он. – Прочь! Все это обман, гнусный обман! И я еще должен ему содействовать. Ни за что на свете! Ха, ха, ха! – хохотал он с диким сарказмом. – И люди ничего не понимают. Чудо это – дело не моих рук, это – твое произведение, великий муфтий! – кричал он, вытянув руку и указывая дрожащими пальцами на шейх-уль-ислама, мрачно смотревшего на него. – Это твое дело, и я не желаю, чтобы мой дом служил для такой низкой цели. Завтра я созову сюда всех софтов. Пусть только они придут, я расскажу им все. Пусть они рассудят.

– Узнаешь ты меня, Ибам? – спросил Мансур-эфенди.

– Как мне тебя не узнать, ты великий муфтий, ты баба-Мансур. Хорошо ты сделал, что пришел. Я не хочу иметь никакого дела с чудом и не желаю, чтобы оно оставалось в моем доме. Сними с плеч моих эту обузу и девай ее куда хочешь. Возьми от меня и эти деньги, они внушают мне отвращение и гнетут мою душу. Я не хочу принимать в этом никакого участия.

– Не чувствуешь ли ты себя больным, Ибам? – спросил Мансур-эфенди.

В ответ на эти слова софт разразился резким хохотом, и язвительная усмешка исказила его бледное лицо.

– Ага, вот как, понимаю! – воскликнул он. – Не болен ли я? Да, кажется, я сумасшедший. Ха-ха-ха, тебе это угодно! Я безумный! Сумасшедший!

– Ибам, ты даешь слишком разумные ответы для того, чтобы уверить нас, что ты впал в безумие.

– Слишком разумные! Не помешан! В таком случае я ровно ничего не понимаю.

– Я объясню тебе все. Ты притворяешься безумным, ты намерен совершить постыдный обман с какой-то неизвестной мне целью! – вскричал шейх-уль-ислам, измеряя софта презрительным взглядом. – Ты, конечно, принадлежишь к той партии вольнодумцев, которые с гордостью противятся мне. Но вы все погибнете от моей руки.

– Хотя бы твоя рука и погубила меня, я все-таки скажу, что путь твой неправый и наказание непременно постигнет тебя. Меня ты устранишь за то, что я говорю правду, но можешь ли ты устранить всех, кто разгадал твои замыслы? Прочие софты низвергнут тебя, ибо все, что ты делаешь, приносит вере отцов более вреда, чем пользы.

– Довольно, придержи свой язык! – вскричал шейх-уль-ислам, бледный от гнева при этих неожиданных словах, открывших ему, что в некоторых кругах его подчиненных распространялись опасные для него идеи. – Ты достаточно доказал мне, что ты в здравом рассудке, что одна злоба, неверие и плутовство побуждают тебя играть роль сумасшедшего. Позвать сюда дервишей!

Ходжа поспешил исполнить приказание Мансура. При виде вошедших дервишей лицо Ибама страшно изменилось, теперь только начинал он сознавать всю серьезность угрожавшей ему опасности.

– Схватить софта Ибама, – приказал Мансур-эфенди.

– Насилие, насилие! – кричал Ибам, в ужасе отступая назад. – Помогите! Меня хотят убить за то, что я сказал правду. Помогите, помогите!

Но скоро голос его смолк. Один из дервишей набросил ему на голову шерстяной платок, а двое других связали ему руки и ноги веревками. В несколько минут он был побежден и связан. Его слабые крики едва доносились через толстую ткань. Софт Ибам был бессилен в руках троих дервишей, тихо и безмолвно исполнявших каждое приказание, малейший знак шейх-уль-ислама.

– Отнесите его в карету и отвезите в развалины, – приказал Мансур-эфенди строгим тоном, – а там передайте его Тагиру, пусть он отведет его в тюрьму. Если же софт начнет буйствовать и продолжать притворяться помешанным, пусть тогда наденут на него смирительную рубашку. Ступайте и в точности исполните мое приказание.

Дервиши вынесли неспособного ни к какому сопротивлению Ибама из комнаты и спустились с лестницы. Мансур-эфенди стоял наверху, ходжа же светил им. Внизу дервиши усадили софта в карету и повезли его в развалины Кадри. И только там они развязали ему ноги и сняли с него платок.

– Куда вы меня ведете? – кричал он, когда дервиши втащили его в длинный, темный, ужасный коридор, который вел в чертоги Смерти.

Тут явился старый глухонемой старик с фонарем в руке. Теперь Ибам знал, где он находится.

– Я погиб, все кончено! Аллах, спаси меня, Алла…

Крики ужаса несчастного замирали в толстых стенах жуткого дворца. Дервиши привели его наверх, и старый Тагир, не слыхавший его воплей, запер нового арестанта в одну из камер, где его крики и слова гнева наконец смолкли.

VII. Могущество Кадри

Как мы уже знаем, Сирра, от изнеможения и голода лишившаяся чувств близ развалин, была взята шейх-уль-исламом, который и решил использовать ее в своих целях. Но еще до этого приключения Сирра через старую Ганифу разузнала, что Сади-бея нет в Константинополе, но что у него были два друга и один из них находился в Беглербеге. Она знала даже, что последнего звали Гассаном.

Черная Сирра размышляла о том, должна ли она сама отправиться в летний дворец султана.

– Предоставь это мне, – говорила старая Ганифа. – Ты права, Сирра, если кто может спасти нашу бедную Рецию, так это тот знатный молодой офицер. Его ходатайство что-нибудь да значит. Ах, Аллах, Аллах! – горевала бывшая служанка. – Что будет с домом благородного и мудрого Альманзора! Он умер, его сын, его гордость, убит, его дочь, его радость, невинно томится в тюрьме. И всему этому виной не кто иной, как ужасная, мстительная Кадиджа. Она одна.

– Замолчи, – перебила Сирра своим нежным голосом старую Ганифу. – Лучше посоветуемся, как нам освободить бедную Рецию теперь, когда ее Сади далеко отсюда. Я перепробовала все средства, но глухонемой сторож бдителен. Ночью я пробовала взять у него ключи и действовала ловко и осторожно. Двумя пальцами моей единственной руки тронула я связку ключей, которую он придерживал своей рукой, но он тотчас же проснулся, и я должна была бежать.

– Поверь мне, будет лучше, если знатный господин, друг благородного Сади, вступится за бедную Рецию. Гассан-бей в Беглербеге, я это наверно знаю.

– Постой, лучше всего сделаем так! – воскликнула Сирра. – Я напишу несколько строк, а ты отнесешь записку во дворец и отдашь прислуге, это менее всего бросится в глаза.

– Ты всегда умеешь так умно придумать, – согласилась старая Ганифа, очень довольная тем, что ей не надо было лично говорить с Гассаном.

Живо достала она у соседей перо и чернил и, качая головой, дивилась искусству, которое Сирра обнаруживала в письме. Старая Ганифа, как и большинство турчанок, не умела написать ни одной буквы.

– Вот, – сказала Сирра, проворно написав несколько строк. – Прежде выходило лучше, когда у меня были еще обе руки, но Гассан-бей прочтет и это. Возьми и отнеси ему в Беглербег.

Старая Ганифа в тот же вечер отправилась во дворец. Караульные внизу у ворот не хотели пропускать ее. К счастью, случайно подошел камердинер принца Юсуфа и спросил, что ей надо, ему только доверила она цель своего посещения. Он сказал ей, что сейчас же передаст записку адъютанту принца, но, несмотря на это, в продолжение нескольких минут должен был выслушивать убедительные просьбы, увещевания и мольбы старухи. Наконец ему удалось отделаться от нее, и он поспешил с письмом во дворец. Ганифа же отправилась обратно в Скутари.

Гассан-бей разговаривал с принцем в то время, как камердинер на серебряном подносе подал ему письмо.

Вот что было в письме:

– Что ты получил? – спросил его принц.

– Известие о бесследно исчезнувшей Реции, о которой я рассказывал вашему высочеству, – отвечал Гассан.

– Не можешь ли ты показать мне записку?

Гассан молча подал письмо принцу.

– Ты ведь говорил, что твой друг Сади-бей избрал ее себе в жены. Бедняжка страдает? Она в заключении? Это скверно, Гассан, мы должны освободить ее, должны помочь ей, ведь Сади-бея нет здесь и за нее некому вступиться.

– Участие вашего высочества весьма милостиво.

– Мы должны употребить все старания, чтобы освободить ее. Кто ненавидит и преследует жену твоего друга? Она заключена в развалинах Кадри? Я думаю, там одни только дервиши.

– Я никогда не бывал там, принц. Знаю только, что там всегда шейх-уль-ислам держит совет с Гамидом-кади.

– Недавно сюда подъехала карета Гамида-кади, я видел, как он вышел и отправился в кабинет моего отца.

– Если ваше высочество позволит мне, я воспользуюсь этим благоприятным случаем, чтобы прежде всего узнать хорошенько, действительно ли Реция, дочь Альманзора, находится в заключении.

– Не только позволяю тебе, но даже прошу сделать это в моем же присутствии, – отвечал принц Юсуф, который, по-видимому, горячо принимал к сердцу дело Реции и Сади, так как последний был другом Гассана. Он позвонил.

Вошел слуга.

– Проси Гамида-кади ко мне, – сказал Юсуф.

– Если бы это только имело хорошие последствия, принц.

– Чего же ты опасаешься?

– Надо быть осторожным, принц. Гамид-кади пользуется большим влиянием и, как слышно, он в тесной дружбе с шейх-уль-исламом.

– Мне хочется только, чтобы ты узнал про Рецию, – отвечал принц.

– Боюсь, чтобы ваше высочество не повредили себе этим, – сказал Гассан, – этот кади пользуется большим влиянием, и влияние это очень важно при тех планах, которые ваше высочество готовитесь преследовать в будущем.

– Не думаешь ли ты, Гассан, что из-за этого я откажусь от своего желания вступиться за невинно страждущую? Ты никогда еще не говорил так со мной.

– Прошу извинения. Я думал только о будущем вашего высочества. Слова вашего высочества напомнили мне о другом – о моих обязанностях к другу. Но сюда идут.

– Посмотри, кто это.

– Гамид-кади, – сказал Гассан, отдергивая портьеру и видя перед собой старого, седобородого советника шейх-уль-ислама. С почтительным поклоном он пропустил его в комнату.

– Ты звал меня, принц, – сказал кади почтительным, но не раболепным тоном, обращаясь к Юсуфу. – Гамид-кади стоит перед тобой.

Принц Юсуф недоверчивым взглядом измерил сановника.

– Мой благородный Гассан-бей, – обратился он после небольшого молчания к своему адъютанту, – ты знаешь, что я хотел спросить, обратись же от моего имени к кади.

Хотя султан очень редко сам разговаривал с удостоенными аудиенции сановниками, а большей частью поручал присутствующему визирю вести разговор, сам же был только наблюдателем и слушателем, однако попытка принца поступить таким же образом, казалось, произвела неприятное впечатление на Гамида-кади. Он счел себя оскорбленным, даже изменился в лице, однако овладел собой. Глаза Гассана следили за всем. Он жалел о такой опрометчивости принца, но это продолжалось только одну минуту. При первых же словах кади сожаление уступило место крайнему негодованию.

– Так меня призвали сюда для того, чтобы отвечать на вопросы офицера, принц? – не мог удержаться, чтобы не сказать Гамид-кади.

– Да, для того, чтобы отвечать на вопросы, мудрый кади, – начал Гассан, – однако не забывай, что вопросы часто бывают большой важности. Мы получили известие, что в развалинах Кадри томится в заключении девушка, дочь толкователя Корана Альманзора, так ли это?

– Хоть я и не обязан, да и не вправе давать объяснения в подобных обстоятельствах, все же я отвечу в форме вопроса. Разве ваше высочество намерены уже обзавестись гаремом, что отыскиваете одалисок?

– Вопрос этот заставляет меня переменить тон, – сказал Гассан холодно и выразительно. – Мне дано поручение требовать ответа на мой вопрос о дочери Альманзора, в противном случае я принужден буду принести жалобу его величеству султану.

– Это должно оставаться тайной для всех. Дела кадри не подлежат общественному суду, – отвечал Гамид-кади внешне учтивым, но надменным тоном. – Что делается там, скрыто от остального мира.

– Так ты оставляешь без ответа вопрос о заключенной? – спросил Гассан.

– Ты упомянул недавно о его величестве султане. Только в крайних случаях уполномочен я давать объяснения.

– Скажи кади, что он должен дать, и тот непременно даст их, – сказал принц своему адъютанту. – Затем сейчас же отправляйся в покои моего светлейшего отца и доложи флигель-адъютанту, что ты должен от моего имени просить аудиенции у его величества.

С этими словами принц отвернулся от кади и в сильном неудовольствии вышел из комнаты.

Гамид был бледен и дрожал от волнения, когда оставлял покои принца. Между Юсуфом и партией Мансура-эфенди и Гамида-кади произошел разрыв, и Гассан имел основание опасаться последствий этого разговора для принца.

Из флигеля принца Гамид отправился в то отделение дворца, где заседали секретари султана и где министры обыкновенно сходились для совещаний. Там ему надо было с секретарями покончить одно важное административное дело. Бледность его поразила всех, но Гамид объяснил ее нездоровьем.

В ту минуту, когда кади собирался уже уйти, в кабинет торопливо вошел камергер султана. Он был так взволнован, что даже не заметил Гамида и несколько раз подряд спросил о нем. Один из секретарей указал ему на кади. Камергер поспешно обратился к последнему и объявил, что ему поручено немедленно проводить кади к великому визирю, который от имени султана и по его приказанию должен переговорить с ним об одном важном деле. Гамид молча последовал за камергером в покои султана. Он знал уже, в чем дело.

Султан сидел на диване, в то время когда Гамид-кади вошел в его кабинет и с почтением поклонился ему. Возле Абдул-Азиса стоял великий визирь.

– Сделан донос, – начал тот, – что в руинах Кадри томится втяжкой неволе одна девушка, и совершенно невинно. Спрашиваю тебя, Гамид-кади, имеет ли основание этот донос, не можешь ли ты его опровергнуть?

– Он имеет основание, – отвечал Гамид.

– Чем можешь ты объяснить мне подобное насилие?

– По-видимому, на меня возвели тяжкое обвинение, – сказал советник Мансура слегка дрожащим голосом, – и я непременно пал бы под гнетом его, если бы сознание исполненного долга не внушало мне мужества и силы. Кадри стремятся к одной цели – всячески упрочить и возвысить могущество вашего величества. Цель эта есть двигатель всего, что там происходит. Из нее вытекает и начало возведенного на меня обвинения.

– Говори яснее, Гамид-кади, – сказал великий визирь.

– Воля его величества для меня закон, – продолжал Гамид. – Невозможно, чтобы установленные на то власти видели и разгадывали все опасности, которые угрожают и вредят трону вашего величества. Я далек от того, чтобы обвинять кого-нибудь, напротив, но что совершается тайно, часто ускользает от их взоров. Это очень естественно. Наблюдению над этими тайными кознями против правления и трона вашего величества и посвящены все наши заботы, все наше внимание.

– Какое отношение имеет это предисловие к заключенной девушке? – спросил великий визирь.

– Состоялся заговор потомков дома Абассидов, – отвечал Гамид, нарочно возвысив голос, и с удовольствием заметил, что известие это осталось не без действия на опасавшегося за свой трон Абдул-Азиса. – Только в развалинах Кадри знали об этом заговоре, никто больше и не подозревал о нем.

Султан строго и с упреком посмотрел на великого визиря.

– В Скутари жил один старый толкователь Корана по имени Альманзор, – с достоинством продолжал Гамид. – Этот Альманзор был потомком Абассидов. Вокруг него собралась толпа бунтовщиков, задавшихся отважной и преступной идеей. Воля и приказание вашего величества заставили меня говорить, и потому да всемилостивейше простит мне ваше величество, если мои слова вам неприятны. В развалинах Кадри знали об этих замыслах. Толкователь Корана Альманзор умер или без вести пропал в дороге, сын его был убит в стычке на базаре, а дочь его вместе с документами заключена в тюрьму, чтобы можно было произвести следствие. Вот весь ход дела. Дочь Альманзора и теперь еще находится в заключении.

Рассказ о происках враждебной ему партии внушил султану страх, а бдительность, о которой говорил Гамид, была принята им одобрительно. Теперь он не желал никакой перемены в принятых мерах. Он дал понять великому визирю свою волю.

– Его величество довольны твоим оправданием, Гамид-кади, – сказал визирь. – Тебе и твоим товарищам предоставляется действовать в том же духе, чтобы всегда иметь бдительное око везде, где только есть опасность для султана. Его величество милостиво отпускает тебя.

Гамид-кади поклонился султану и великому визирю и в полном сознании своей победы гордо оставил императорские покои. Из дворца он немедленно отправился в развалины Кадри известить шейх-уль-ислама о блестящем результате своих поступков.

Между тем в это самое время в мрачных чертогах Смерти, которых не смела обыскать никакая власть, совершалась ужасная казнь. Гамид-кади застал еще это новое доказательство ужасного могущества кадри. Прежде чем быть свидетелями всех этих ужасов, безнаказанно происходивших в чертогах Смерти, вернемся к Реции и посмотрим, что произошло с ней со времени той страшной ночи, когда грек Лаццаро отвез ее во дворец принцессы, чтобы показать ей, что Сади лежал у ног другой женщины.

Негодяй имел полный успех. Разбитая душой и телом и до глубины души оскорбленная, она лишилась чувств, убедившись, что ее не обманывал призрак, что действительно он, ее Сади, стоял на коленях перед другой женщиной и своими устами касался ее одежды. Она не могла разглядеть этой соперницы, покрывало скрывало ее черты. Она знала только, что это была богатая и знатная дама, но все это припомнила она уже у себя в темнице, где она снова очутилась, сама не зная как. Случилось то, что она считала невозможным, так как до сих пор ни разу еще жало сомнения не прокрадывалось в ее душу, теперь же она своими глазами увидела невероятное. Покинутая любимым человеком, оставленная всеми, она считала себя погибшей. Всю любовь свою сосредоточила она на Сади. Она обожала его, с ним вместе она не задумавшись умерла бы: смерть не казалась ей страшной в его объятиях… А теперь не иллюзией ли оказались все ее надежды?

Нет, это невозможно! Сади не мог покинуть ее. Она всему поверила бы, только не этому. Неужели же глаза обманули ее? Нет, зорким оком любви она смотрела на своего Сади. Но, может быть, какие-нибудь другие неизвестные ей отношения существовали между ним и той, перед которой он стоял на коленях? Быть может, он и не нарушал своей клятвы верности? Так говорило сердце благородной женщины, и эта мысль чудесным образом укрепила ее больную, измученную душу.

– Нет, нет, это невозможно! – повторяла она. – Это неправда. Скорее погибнут земля и небо, чем мой Сади бросит меня. Как могла я допустить обмануть себя этим зрелищем! Не Лаццаро ли устроил все это, чтобы мучить меня и вытравить из моего сердца любовь к моему Сади? Но ты ошибся в своем расчете. Ты не знаешь истинной любви. Хотя ты и показал мне картину, которая заставила меня содрогнуться, которая лишила меня сознания, все же любовь победила сомнение. Не мое дело знать, что происходило между Сади и той знатной госпожой. Мое сердце говорит мне, что Сади всецело принадлежит одной мне, что он никогда не оставит меня и не променяет на другую.

Пусть все обвиняют его, пусть все говорит против возлюбленного моего мужа, я ни за что не оттолкну его и не хочу оскорблять его своим подозрением! – воскликнула Реция с прояснившимся лицом. – Он непременно явится освободить меня, как только узнает от Сирры, где меня найти. Прочь черные подозрения, прочь мрачные мысли и сомнения! Верь в своего возлюбленного. Надейся на его верность, ожидай свидания с ним и разгони недостойные образы, которые тревожат твою душу. Я твоя, мой Сади. О, если бы ты мог слышать мой призыв любви! Я твоя навеки. С радостью готова я безропотно перенести все, чтобы только снова увидеть тебя, чтобы только опять принадлежать тебе, одному тебе.

Благородство ее непорочной души одержало победу над всеми сомнениями, над всеми дьявольскими ухищрениями Лаццаро. Но проходили дни за днями, а Сади все не было. Да и Сирра не приходила к ней больше. Маленького принца от нее взяли. Теперь она была совершенно одна, всеми покинутая.

Но вот однажды вечером она услыхала раздирающий душу крик о помощи, неизвестно откуда доносившийся. Часто и днем и ночью раздавались стоны и вопли закованных в цепи страдальцев, но такого ужасного крика Реция никогда еще не слыхала. Откуда же выходили эти ужасные звуки? Бедная Реция дрожала всем телом, ее волосы шевелились от ужаса. Что такое происходило там, на дворе? Неужели никто не мог явиться на помощь несчастным, неужели никто не мог помешать и наказать дервишей Кадри и их хозяев за насилия? Неужели не было над ними судьи, который бы осмотрел эти места стонов и ужаса? Долго ли будут эти люди совершать злодейства и поступать по своему произволу, не будучи никем привлечены к ответственности? Разве могущество их так велико, что никто не осмеливается раскрыть их поступки и потребовать у них отчета?

В темницах томились жертвы религиозной злобы и фанатизма, в оковах, исхудалые до истощения, обреченные на голодную смерть. Здесь стонали несчастные, словом или делом возбудившие подозрение и ненависть шейх-уль-ислама, валяясь на соломе в лишенных света, ужасных конурах. Из других камер слышались вопли и стоны. Трупы выносили глухой ночью из чертогов Смерти и зарывали где-нибудь на дворе. В подвалах гнили умиравшие от грязи, червей и всевозможных лишений жертвы, которые, несмотря на все розыски, бесследно исчезали со света.

Но что означал этот страшный крик о помощи, этот вопль ужаса? Реция ясно слышала, что он выходил со двора. Уже стемнело. Красноватый мерцающий свет падал на потолок той камеры, где находилась Реция. Что совершалось на дворе под прикрытием ночи? Она должна была узнать, в чем дело. Ужасные звуки отогнали от нее сон. Она придвинула к окну стул из смежной комнаты, где так долго находился принц Саладин, и влезла на него. Теперь она доставала до окна и могла видеть, что происходило на дворе. Ее взорам представилось такое страшное зрелище, что она в ужасе отшатнулась.

На дворе, казалось, совершался суд над каким-то несчастным. Это он испускал пронзительные крики о помощи. Восемь дервишей с зажженными факелами составляли круг. Трое остальных сорвали с софта Ибама, так как это был он, одежду до самого пояса. Затем веревками привязали его руки, ноги и шею к деревянному столбу так крепко, что он не мог пошевелиться. Они привязали его грудью к столбу, так что казалось, будто несчастный обнимал столб. Затем трое дервишей схватили палки, и вскоре кровь показалась на спине софта. Ибам должен был сознаться, что он только играл роль сумасшедшего и что все слова его были сказаны им из коварства, злобы и религиозной вражды. Но он не хотел этого сделать, и за это ужасный приговор был исполнен над ним на дворе чертогов Смерти.

«За измену и обман он должен быть подвергнут бичеванию», – так гласил приговор шейх-уль-ислама и его советников. Кровь текла со спины несчастного страдальца, куски кожи и мяса висели клочьями, и все еще сыпались удары на израненное окровавленное тело, так что палки окрашивались кровью. Бледное лицо софта было обращено к небу, словно он взывал о помощи и защите. Но казалось, вид обнаженного, окровавленного тела только возбуждал в палачах злобу и бешенство. При новых криках софта они схватили его длинную бороду и волосы на голове и связали их веревкой, которую и прикрепили к столбу и так крепко стянули ее, что чуть было не вырвали всю бороду несчастному, который не мог уже больше открывать рта. Крики его поневоле смолкли. Палачи снова принялись за дело, кровь фонтаном лилась из израненного тела жертвы.

Реция в ужасе закрыла глаза. Несчастный софт не шевелился более, не было слышно и его стонов. Голова, лишенная всякой поддержки, упала на сторону, как у мертвеца, и висела только на веревке, которой были связаны его волосы. Дервиши довершали казнь уже над мертвым. Софт Ибам отошел к праотцам. Когда его наконец отвязали от позорного столба, он в виде безжизненной, окровавленной массы рухнул на землю. Дервиши наклонились над ним и, убедившись в его смерти, дали знать шейху, что софт был подвергнут бичеванию, но не мог пережить его. Шейх же доложил баба-Мансуру и его советнику, что софт умер и вместе с ним смолкли и его смелые речи.

VIII. Лжепророчица

Перед домом софта Ибама, обвиненного в ереси, которого, как говорили в народе, взяли для того, чтобы привлечь к ответственности, ежедневно собиралась масса народа: одни желали видеть чудо, другие передавали друг другу свои мнения о восставшей из мертвых. Со всех частей города стекались к пророчице и спрашивали ее совета в разных делах. Собравшиеся перед домом люди рассказывали, что она слово в слово знает все суры[74] и часто ссылается на них в своих приговорах и советах. Часто она дает совершенно неясные, непонятные ответы, а иногда предсказывает удивительнейшие вещи.

Весть о воскресшей из мертвых девушке скоро разнеслась повсюду и дошла до ушей слуги принцессы. Грек остолбенел при этом известии, ему невольно пришел в голову призрак Черной Сирры. Вечером он выбрал свободное время, чтобы отправиться к дому возле большого минарета. Перед домом он застал большую толпу. По большей части это были старики, и притом из беднейших классов.

– Скажи-ка мне, – обратился Лаццаро к одному старому носильщику, который стоял в стороне с несколькими другими, – здесь ли находится чудо, восставшая из мертвых?

– Да, здесь, ты найдешь ее наверху. Ступай и подивись чуду.

– Кто она такая и как ее зовут?

– Этого я не знаю. Да и что нам в ее имени? Она пророчица, этого достаточно, – отвечал старик.

– Можно ли теперь ее видеть?

– Да, там, наверху, еще много народу. Когда она говорит, кажется, будто звучит голос с неба, – продолжал старик, снова обращаясь к своим знакомым.

Лаццаро вошел в дом. Там была страшная давка. Каждый хотел видеть чудо, многие желали обратиться с вопросами к пророчице. Большинство же было привлечено любопытством. Кое-как добрался он до лестницы. Там сверху до низу стеной стояла толпа. Никто не мог двинуться ни взад, ни вперед. Удивительно еще, как деревянная лестница могла выдержать такую тяжесть.

Лаццаро был всегда находчив в подобных обстоятельствах. Употребляя в дело свои локти, он именем светлейшей принцессы приказывал дать ему дорогу. Многие, следуя этому приказанию, посторонились перед ним, остальных же он бесцеремонно растолкал и таким образом благополучно пробрался через толпу наверх. В коридоре тоже было тесно, но все же не так, как на лестнице, и пройти здесь греку не стоило труда. Дверь комнаты, где помещалось чудо, была открыта, она, казалось, даже была снята, так что не только можно было беспрепятственно входить и выходить в нее, но даже со двора можно было видеть комнату.

Лаццаро пробрался к дверям. В комнате на ковре стояли на коленях десять или одиннадцать женщин и мужчин. По обе стороны пророчицы, но на некотором расстоянии от нее стояли две свечи, так что благодаря темному ковру, спускавшемуся позади нее с потолка и, по-видимому, делившему комнату на две части, да еще и без того царившему в покое мраку, нельзя было хорошо рассмотреть пророчицу. По обе стороны около свечей стояли слуги имама. Казалось, они наблюдали за порядком и, так сказать, были здесь сторожами. Они курили фимиам, и вся комната была пропитана этим запахом. Перед спускавшимся сверху ковром на чем-то высоком сидела или стояла чудо, или пророчица. Видна была только ее голова, все же остальное тело было закутано в плащ с богатым золотым шитьем. Он был очень широк и длинен: густыми складками облегал он всю ее фигуру и закрывал даже тот предмет, на котором она сидела или стояла. На голове у нее была надета зеленая косынка. Все лицо, за исключением глаз, было закрыто покрывалом. Таким образом, глядя на пророчицу, видели одни глаза: лицо, руки, шею, тело – все скрывала одежда.

В ту минуту, как Лаццаро подошел к двери и пристально посмотрел на таинственно укутанную пророчицу, как раз раздался ее голос. Время от времени она принималась говорить, после того как что-то шевелилось позади нее, что не могло ускользнуть от взоров внимательного наблюдателя. Голос ее был чрезвычайно благозвучен и производил неотразимое действие на всех тех, которые, стоя на коленях, с благоговением внимали ее речам.

– Зачем желать другого судьи, кроме Аллаха?[75] Он дал вам Коран для отличия добра от зла. А потому не принадлежите к числу тех, которые сомневаются в нем. Слово Аллаха совершенно по своей правде и беспристрастию. Слова его не может изменить никто. Ибо он всеведущий и всемогущий.

Пророчица снова смолкла, но казалось, что все еще слышался ее голос, словно серебристый звон колокольчика.

У ног ее Лаццаро увидел разные дары, которые оба ходжи время от времени откладывали в сторону. По голосу грек тотчас же узнал Сирру, в свою очередь и она не могла не видеть грека, но ни одно движение ее глаз не выдало этого. Так это ей удивлялись все, это к ней стекался народ, она теперь уже некоторым образом имела если не власть, то по крайней мере сильное влияние на толпу, и он чувствовал, что влияние ее должно было принять огромные размеры, если бы она продолжала обращать свои слова к той части народа, в которой легко было разжечь фанатизм. Значение ее могло сделаться громадным, это очень хорошо понимал хитрый грек.

Но какая опасность предстояла теперь ему, когда считавшаяся мертвой была спасена из могилы и возвращена к жизни? Он имел основание бояться ее и ее вражды. Он сознавал, что не было человека, которого Сирра ненавидела бы так глубоко, как его, и что она знала кое-какие вещи, которые могли дорого обойтись ему, если он только не найдет себе могущественного защитника. Он не мог объяснить себе, что произошло после того, как он сам положил ее в черный ящик и оставался на кладбище до тех пор, пока она не была засыпана землей. Он знал только то, что она жива. Но как вышла она из могилы, это оставалось для него непостижимым.

Но вот снова раздался удивительно прекрасный голос.

– Вы, правоверные, не водите дружбы с теми, кто не одной с вами веры. Они не преминут соблазнить вас и ищут только вашей гибели. Ненависть свою к вам произнесли уже их уста, но гораздо худшее еще скрыто в груди их.

В эту самую минуту слова Сирры были прерваны чьим-то криком. У входа показалась старая снотолковательница Кадиджа, сложив свои худощавые руки на груди. И она узнала по голосу свою умершую и похороненную дочь.

– Да, да! – кричала старуха и бросилась на ковер среди коленопреклоненных мужчин и женщин. – Это она, воскресшая из мертвых! Это она, моя дочь Сирра. Потеря за потерей. Зачем не вернулась ты в мой дом? Зачем пошла ты в чужое место? – продолжала она, жадными взглядами пожирая принесенные дары. – Здесь нахожу я тебя вновь. Чудо! Да, это чудо, и никогда еще не было ему подобного. Ты Сирра, дочь моя Сирра, умершая и похороненная.

Трудно описать впечатление, произведенное этой сценой на присутствующих. Все теснились ко входу посмотреть на старую Кадиджу и послушать ее. Более убедительного доказательства справедливости известия о чуде дать было невозможно, и Мансур-эфенди, за занавеской наблюдавший за успехом своего плана, не мог и пожелать более благоприятной для себя сцены.

Но вот один из слуг-дервишей пробрался сквозь толпу к одному из сторожей, шепнул ему что-то и удалился. Сторож подошел к самой портьере и сказал несколько слов довольно тихо, так что они были слышны только помещавшемуся за портьерой. Вслед за тем внизу дома и на лестнице раздался шум. Ясно слышались громкие голоса и удары. Это кавасы очищали дом от любопытной толпы, так как султанша Валиде желала посетить пророчицу. За несколько минут удалось им пробиться сквозь толпу и прогнать народ с лестницы, затем они пришли наверх и так же бесцеремонно выгнали оттуда всех коленопреклоненных перед чудом, в том числе грека и старую Кадиджу, громкие возражения и убеждения которой не привели ни к чему. В целом доме не должно было остаться ни души, кроме Сирры и двух сторожей у свечей, всех остальных прогнали. Вся улица была очищена от народа кавасами.

Ко входу подъехала закрытая карета без той особенной пышности, которая бы указывала на высокое достоинство ее владелицы. Карета эта была пропущена кавасами и остановилась перед домом софта.

Из нее вышла султанша Валиде и вошла в освещенный дом, где уже все было приготовлено к ее посещению. Она нашла постоянно осаждаемый публикой дом пустым, как она этого и желала, и поднялась по лестнице в мрачное помещение, где находилось чудо. Войдя туда, она повелительным жестом приказала удалиться обоим низко склонившимся перед ней слугам.

Оставшись одна с Сиррой, она близко подошла к ней.

– Я узнаю тебя, – сказала она своим твердым, как у мужчины, голосом. – Сбрось покрывало с твоего лица, я хочу убедиться, та ли ты, которую я видела мертвой.

Из-за портьеры послышалось тихое приказание, и Сирра исполнила желание султанши.

– Да, это ты, я узнаю тебя! – воскликнула она в удивлении и почти в ужасе, отступая назад. – Скажи, как ты воскресла из гроба?

– Через кого и как, спрашиваешь ты, я этого не знаю, – отвечала Сирра своим нежным голосом, который произвел невыразимое впечатление на султаншу.

– Знаешь ли ты, что была в могиле? – спросила она наконец.

– Я знаю, что была похоронена, но не знаю, каким образом вышла я из могилы.

– Чудо! – прошептала султанша Валиде, с возрастающим удивлением прислушиваясь к голосу Сирры. – Я пришла сюда, – продолжала она, – узнать, можешь ли ты ответить мне на несколько вопросов? Более ли тебе доступно видеть, чем другим людям? Говори, я хочу знать, будет ли внук мой принц Юсуф на престоле?

За портьерой раздался тихий шепот, которого не могла слышать султанша, но спрятавшийся, по-видимому, руководил ответами Сирры.

– Ты спрашиваешь, вступит ли на престол принц Юсуф? Да, только при том условии, – прозвучал снова голос Сирры, – если ты получишь свою прежнюю власть и значение.

– Так отвечай мне еще: получу ли я это? – продолжала спрашивать султанша Валиде.

– Возможно, но только при одном условии, которого ты и не подозреваешь.

– Какое же это условие?

– Желание твое будет исполнено и ты получишь свою прежнюю власть, если доверишься тому, кого первого встретишь завтра на своем пути, – отвечала Сирра.

– Куда же поведет этот путь?

– Во дворец Беглербег.

– Беглербег? Не думаю. Я вовсе не намерена отправляться завтра рано утром в Беглербег.

– Ты поедешь туда склонить султана тайно отправиться сюда.

Султанша Валиде остолбенела, мысль эта до сих пор не приходила ей самой в голову.

– Еще один вопрос, – сказала она после короткого молчания. – Какие средства должна употребить я, чтобы достигнуть названных сейчас целей?

– Средства эти еще не созрели. Ты узнаешь их при твоем следующем приходе. Султан придет сюда перед тобой.

Слова эти и вся таинственность, которой окружено было чудо, укрепили суеверие султанши и окончательно расположили ее в пользу Сирры. Она удивлялась ей и верила в нее.

– Я приду сюда еще кое о чем расспросить тебя, – сказала она, положила у входа небольшой кожаный кошелек с золотыми монетами в дар пророчице и в сильном волнении оставила дом софта.

Всю дорогу мысли ее всецело были заняты виденным и слышанным. Даже в то время, как она в Скутари пересела из экипажа в свою лодку, которая должна была перевезти ее в увеселительный дворец на берегу Босфора, в ушах ее все еще звучали слова чуда: «Султан приедет сюда перед тобой!» И в связи с этим пророчица сказала: «Средства еще не созрели. Ты их узнаешь при твоем следующем приходе!» Так для этих средств необходимо было появление султана у пророчицы? Без сомнения!

И вот султанша Валиде решилась уговорить своего сына посетить чудо. Чем скорее будет это, тем лучше. Но в ту самую минуту, как она приняла решение на следующее же утро отправиться к султану и убедить его съездить к пророчице, вспомнились ей слова Сирры: «Желание твое будет исполнено, если ты соединишься с тем, кто первый встретится тебе на твоем пути во дворец Беглербег». Так это была правда! Ведь она хотела же теперь отправиться завтра утром во дворец. Кого же она встретит на дороге? Невыразимое любопытство и томительное ожидание овладели султаншей. Почти всю ночь она провела без сна, утопая в своих шелковых подушках. Раньше, чем когда-либо, позвала она горничных и гораздо раньше того часа, в который она это обыкновенно делала, уже отдавала приказания своему гофмаршалу.

Султанша Валиде была в сильном беспокойстве, причина которого была никому не известна. Нетерпение и ожидание томили ее. Беспрестанно вспоминались ей слова пророчицы, объявившей, что для достижения своих целей султанша должна вступить в союз с тем, кого первого в этот день встретит на пути к султану.

Желанный час наконец настал. Она могла ехать на своей любимой яхте в Беглербег. Султанша поспешно сошла вниз. С этой минуты начался ее путь в Беглербег. Никогда еще не обращала она такого внимания на встречавшихся ей, как в этот день. Она ступила на яхту. По воде обыкновенно шныряло много лодок и пароходов, на которых было много народа. Ну а если она увидит нескольких сразу, что тогда? Что, если ей встретятся лица вовсе незнакомые? Как сбудутся тогда слова пророчицы? Тысячи вопросов и предположений занимали султаншу всю дорогу. Но беспокойство о встрече нескольких лиц оказалось безосновательным, и слова пророчицы приобретали все большее и большее значение. Когда яхта султанши переезжала Босфор, ни одной лодки, ни одного каика, ни одного парохода не попалось ей навстречу, тогда как незадолго до нее и вслед за ней бесчисленное множество их шныряло взад и вперед. Точно все они, следуя тайному приказанию, должны были держаться вдали от нее. Итак, только на берегу, по дороге к террасе дворца или на ней мог попасться тот, с кем она должна была соединиться, кому должна была довериться, чтобы достигнуть своих целей и желаний. Слова пророчицы ясно гласили: «На пути во дворец». Как только она войдет во дворец, как только она переступит порог его, все будет кончено.

Между тем яхта пристала уже к берегу. Султанша вышла из нее, окруженная своей прислугой. Четыре черных невольника держали носилки, чтобы перенести ее во дворец. Сев в носилки, султанша откинула тяжелые шелковые занавески, чтобы иметь возможность увидеть того, кто попадется ей навстречу.

Ни одного человека, даже часового, не видно было на пути. Негры, по обыкновению, спустили носилки у широкого крыльца, которое вело к террасе дворца. Султанша предпочитала подниматься сама по его ступеням. Она вышла из носилок. На большом широком крыльце также никого не было. Но вот, когда волнуемая ожиданиями султанша дошла уже до последних ступеней, сверху навстречу ей показался шейх-уль-ислам.

Султанша словно остолбенела от удивления при виде этого человека, которого она менее всего ожидала увидеть. Она встретила Мансура-эфенди, своего ненавистного соперника – он был тем, на кого указала ей пророчица.

Шейх-уль-ислам, отойдя немного в сторону, остановился, узнав султаншу, и с почтительным поклоном пропустил ее. Она же, едва будучи в состоянии ответить на его поклон, прошла мимо и направилась к главному входу дворца.

IX. Встреча

После своей блестящей победы над бедуинами Зора занял их лагерь, чтобы предоставить своим людям давно желанный покой после всех трудов и лишений. Везде были расставлены часовые, так как Зора был уверен, что разбитый враг соберется с духом и будет продолжать борьбу. Зора сильно беспокоился о Сади и не мог понять, куда он девался. На другой день он велел похоронить убитых и при этом приказал тщательно поискать между ними своего товарища, но Сади не нашелся. Неужели обратившиеся в бегство враги взяли его с собой? Это было немыслимо. Не убили ли они его? Но тогда остался бы от него какой-нибудь след.

Зора разослал разведчиков по всем направлениям, приказав им не только разыскать Сади и следить за действиями врага, но отыскать также тех из солдат Сади, которые спаслись бегством в ночь битвы. Сделав эти распоряжения, он тем не менее и сам решился приняться за поиски. Он все еще не верил в смерть своего друга, все еще не терял надежды найти его в живых. Он узнал, что тяжело раненный Сади попал в руки врагов, надо было только узнать, взяли ли они его с собой.

Прежде чем оставить лагерь, к Зора явился один из разведчиков и доложил, что враги снова соединились и заняли прежний лагерь, лежащий в четырех милях от того, где расположился Зора, в низине близ караванной дороги. Кроме того, разведчик узнал, что Кровавая Невеста вместе с братьями и несколькими всадниками отправились к другому племени просить у него помощи. Это было важное известие. Если бы врагам удалось найти себе союзников, то мятеж увеличился бы и тогда вряд ли Зора и Сади, если тот был еще жив, могли бы успешно противостоять этому возмущению, так как находившиеся в их распоряжении силы были слишком незначительны.

В этом положении Зора должен был пока довольствоваться тем, что разослал повсюду разведчиков. Главной задачей для него в эту минуту было узнать об участи Сади. Ему хотелось также добыть сведения о силе врагов, их новом положении и, если возможно, неожиданно истребить все это племя. Всего этого он мог достигнуть только в том случае, если бы разведчику удалось пробраться в неприятельский лагерь. Но дело это было сопряжено с такими опасностями и выполнить его было так трудно, что он не хотел поручить его даже самому опытному из своих воинов, а решился сам, не говоря ни слова, привести этот смелый план в исполнение, дав предварительно необходимые инструкции на время своего отсутствия.

В сумерках он выехал из лагеря, захватив с собой одежду и копье одного из убитых арабов. Он хорошо знал, в каком направлении находится неприятельский лагерь, шпионы его объяснили ему и путь, который был ближе и безопаснее большой караванной дороги, где всюду были в засаде бедуины. Проехав лагерь, Зора завернулся в белый плащ и с копьем в руках вполне походил на сына пустыни, так что издали его смело можно было принять за бедуина. Подъехав к месту, где, по его расчету, должен был находиться лагерь арабов, он очутился в узкой, далеко простиравшейся между холмами долине, и скоро, несмотря на темноту ночи, на скалистом выступе холма заметил неприятельский караул. Зора только для виду держал копье в руке, в другой же у него было ружье, чтобы воспользоваться им в случае нужды.

Часовой принял его за своего воина, возвращавшегося в лагерь. Единственное, что подвергало опасности Зора, это то обстоятельство, что он не знал дороги в лагерь. Часовому должно было броситься в глаза, как это возвращающийся в лагерь воин блуждает, не находя палаток. Но счастье благоприятствовало Зора. Он случайно попал в боковую долину и там вдали увидел неприятельские шатры.

Теперь он находился в логовище врага. Несчастный случай, оклик часового мог выдать его и стоить ему жизни. Но он не струсил и, не медля ни минуты, спокойно поехал к шатрам. В лагере царило уже ночное безмолвие. По краям его стояли и лежали лошади. У шатров здесь и там сидели бедуины, молча покуривая свои трубки. Никто, по-видимому, не заботился о возвращающемся так поздно в лагерь воине.

Было уже довольно темно, когда Зора спрыгнул с лошади и хотел поставить ее вместе с другими. Но опасаясь, что лошади узнают чужую и тем выдадут его, он сделал вид, будто хочет осмотреть животное и отвел его в такое место лагеря, где не видно было ни одного воина. Здесь он поставил в стороне своего коня и, завернувшись в плащ, осторожно прошел между палатками, чтобы по величине лагеря иметь хотя бы приблизительное понятие о численности врагов. Посреди лагеря он увидел большой шатер и едва успел подумать, что, должно быть, он принадлежит эмиру, как услышал приближающиеся шаги. Он спрятался за соседний шатер и отсюда увидел, что бедуин быстрыми шагами подошел к большому шатру. Зора тихонько приблизился и услышал, что бедуин произнес имя эмира. Вслед за тем тот вышел из шатра. Вблизи не было ни одного воина, никто не видел Зора, да если бы кто и видел, то ни за что не узнал бы в нем своего врага – офицера падишаха.

– Я принес тебе ответ от молодого эмира из племени бени-шемтаров, – докладывал воин старцу. – Молодой эмир знает уже, что неприятель нанес нам тяжкий ущерб и из всего твоего войска у тебя осталось немногим более пятисот воинов. Эмир бени-шемтаров хитер. Он боится ничего не выиграть союзом с нами.

– Так он отказывается от него? – спросил эмир.

– Он хочет держать совет.

– Знаю я этот совет! Хорошо, что сыновья мои избрали другой путь, – сказал эмир. – Напал ли ты на след врага?

– Одного шпиона башибузуков я встретил на горе Катан, он выстрелил в меня из ружья, я проткнул его копьем, он лежит теперь у подножия Катана, лошадь его я привел с собой.

Зора не проронил ни одного слова. Неукротимое бешенство овладело им при последних словах араба, разведчики были крайне важны, и вот снова один из них поплатился жизнью за свою опасную попытку.

Между тем молодой воин удалился. Зора недаром потерял время, он по крайней мере узнал, что все племя состояло из пятисот воинов и что эмир, чувствуя свою слабость, искал союзников. Оставалось еще узнать, не был ли Сади пленником в лагере.

Зора знал обычай бедуинов знатных или важных пленников держать под строгим караулом в шатре эмира или поблизости от него. Но ни у шатра эмира, ни у одного из ближайших к нему не было часовых. Оставалось предположить одно: может быть, Сади попал в руки врагов уже мертвым. Но как мог он узнать об этом?

Зора заметил, что шатер эмира имел два входа, и после того, как одним из них старик вернулся в шатер, Зора решил узнать назначение другого. Шатер, по-видимому, состоял из нескольких отделений. Тихо и осторожно подошел он к занавеси и немного приподнял ее. Слабый свет звезд слегка проникал внутрь шатра. Зора хотелось узнать, спал ли кто-нибудь внутри. Он немного более откинул полог и увидел посреди шатра возвышение, на котором лежало что-то, показавшееся ему человеческой головой. На заднем плане увидел он постель, которая, по-видимому, была пуста. Тогда Зора решился войти в шатер, не спустив полога. У входа стояло свернутое зеленое знамя Кровавой Невесты, так как это отделение шатра эмира принадлежало ей. Самой ее не было в лагере. Чья же была голова, лежавшая на возвышении посреди шатра? Зора вздрогнул при мысли, что это могла быть голова Сади. Но, рассмотрев голову вблизи, он убедился, что она принадлежала не Сади. Хотя бальзамирование и изменило ее, но все-таки он мог узнать, что голова эта не была головой его друга.

Мы уже знаем, что это была голова жениха Солии. Кровавая Невеста успела захватить ее собой во время бегства из прежнего лагеря.

Теперь Зора уже более не думал найти Сади живым или мертвым в руках врагов. Мстительная Кровавая Невеста непременно оставила бы его у себя. Тогда он решился взять ее знамя, но только хотел протянуть к нему руку, как вдруг услыхал чьи-то шаги. У входа показалась чья-то голова: должно быть, это был ночной патруль. Зора успел забиться в глубину шатра и там неподвижно стоял, затаив дыхание.

– Разве благородная и храбрая дочь Гаруна в шатре, что открыт занавес его? – спросил начальник патруля.

Гробовое молчание царило в шатре.

– Ты в шатре, храбрая Солия? – повторил воин уже громче, но не шел далее: было бы неслыханное дело, если бы он вошел в шатер женщины, хотя бы даже и Кровавой Невесты, которая походила скорее на мужчину, чем на женщину, и носила мужскую одежду.

Должно быть, старый эмир из смежной части, отделявшейся толстым ковром от той, где был Зора, услыхал слова воина, так как его голос отвечал:

– Солия сегодня утром вместе с братьями отправилась в Бедр.

Голова воина тотчас же исчезла, и рука его задернула занавес.

Зора не трогался с места. Страшная опасность миновала. Ощупью отыскал он знамя и тихо и осторожно сорвал зеленую ветхую материю с древка. Затем расстелил его на полу и, пройдя через него, вышел из палатки. Но едва сделал он несколько шагов, как тот же высокий, широкоплечий воин, который делал ночной дозор, вышел из-за ближайшего шатра и быстро направился к Зора. По всей вероятности, не удовольствовавшись коротким ответом эмира, он спрятался поблизости и высматривал оттуда. Он догадывался, что кто-нибудь да был в шатре Кровавой Невесты, и теперь догадки его подтвердились. Из шатра вышел воин. Зора сейчас же угадал страшную опасность, грозившую ему. Хотя он и знал по-арабски, но все-таки ответ его сейчас же выдал бы в нем иностранца.

– Стой! – закричал ему воин.

Зора поспешно схватился за рукоятку надетого у него под бурнусом кинжала, чтобы на всякий случай иметь его наготове. Не отвечая ничего, он хотел идти дальше.

– Что тебе было надо в шатре Кровавой Невесты? Кто ты? – продолжал воин, быстрыми шагами направляясь к Зора.

Только быстрота и решимость могли еще спасти его, минуту спустя было бы уже поздно. Вместо ответа Зора вытащил кинжал и, прежде чем враг его мог отступить или закричать, он с такой силой вонзил в него оружие, что тот не успел ни оказать сопротивления, ни позвать на помощь. Как сноп повалился он на землю, истекая кровью. Острое лезвие кинжала вонзилось ему в горло, слышалось только его страшное хрипение. Как бешеный бился он о землю, судорожно сжимавшиеся пальцы ногтями впивались в тело. Зора не дождался смерти врага, которого он для своего спасения должен был лишить жизни. Торопливо прошел он между шатрами к тому месту, где стояла его лошадь. Он счастливо отделался от опасности. Если бы не присутствие духа и не ловкость, с какой он убил бедуина, то его смерть была бы неминуема. Минута колебания, промах – и он поплатился бы жизнью.

Через несколько минут Зора свободно добрался до своей лошади, проворно вскочил на нее и тем же путем выехал из лагеря. Было уже далеко за полночь, когда Зора снова мчался по узкой долине. Он достиг своей цели и должен был радоваться, что вышел цел и невредим из своего опасного предприятия. Посмеиваясь, скакал он далее, отыскивая глазами часового, которого видел при проезде своем в лагерь, но никак не мог найти его.

Но вот, когда он проехал порядочное пространство, дорога показалась ему совсем другой, а долина слишком длинной. Внимательно стал он присматриваться к местности и тут только, к удивлению своему, заметил, что сбился с пути. Вернуться назад он не мог, вероятно, уже на милю отъехал он от лагеря и надеялся или выбраться на нужную дорогу, или выехать на большую караванную.

Немного времени спустя въехал он в глубокий песок пустыни и тут на минуту остановил лошадь, не отваживаясь пускаться в это страшное песчаное море. Зора хорошо знал лошадиный инстинкт и довольно часто полагался на него в подобных случаях. И на этот раз он решил предоставить животному выбор направления и опустил поводья. Почувствовав свободу, умное животное, казалось, поняло намерение своего господина, ласково трепавшего ее по шее. Сначала лошадь высоко подняла голову, что-то разнюхивая в воздухе, затем нагнулась к земле и стала обнюхивать ее.

По мнению Зора, надо было ехать направо, чтобы вернуться в свой лагерь. Лошадь же повернула налево.

– Я доверяюсь твоему выбору, – прошептал он, – но мне кажется, что ты ошибаешься.

Лошадь оставила в стороне пустыню и поехала по холмам, где была твердая, местами даже каменистая почва. Скоро наш одинокий всадник заметил, что находится как будто на проезжей дороге: здесь и там на более слабом грунте виднелись следы лошадиных подков. Но дорога эта была незнакома Зора.

Около получаса, если не больше, ехал он в этом направлении, как вдруг невольно вздрогнул. Он ясно расслышал щелчок взведенного курка ружья или пистолета. В ту же минуту раздался выстрел, пуля провизжала как раз между головой Зора и шеей лошади, и та, чтобы избежать опасности, сделала прыжок вперед и хотела мчаться далее. Но Зора был другого мнения. Хотя он и не знал, один или много врагов находились поблизости и не мог быть уверен, что в следующую минуту не раздадутся новые выстрелы, но все-таки он решил мужественно встретить нападение и рванул в сторону свою лошадь.

Но вот прогремел второй выстрел и указал Зора место, где находится враг. Он полетел туда, держа наготове ружье. Подъехав ближе, он увидел перед собой человека, с трудом поднимавшегося с места. Прежде чем выстрелить, он заметил, что человек этот не выглядел бедуином. Подъехав поближе, Зора увидел, что выстреливший в него был в турецкой одежде. Проворно соскочил он с лошади, и радостная надежда вспыхнула в нем, но все еще не верил он в возможность ее осуществления.

– Эй! – закричал он. – Ты из чьего отряда: Сади-бея или Зора-бея?

– Какое тебе дело? Защищайся! – отвечал тот.

– Сади! Ты ли это? Отвечай же! – воскликнул Зора-бей, раскрывая объятия.

– Но кто ты такой? – вскричал турок.

– Я – Зора.

– Зора! Какое счастье! – воскликнул тот, в свою очередь раскрывая объятия. – Действительно, я – Сади и, приняв тебя за врага, чуть было собственноручно не застрелил своего лучшего друга.

– Вот где пришлось мне отыскать тебя, – сказал Зора, тронутый этой нечаянной радостью и заключил в свои объятия Сади, который казался очень слабым; шея и плечо у него были перевязаны. – Хвала Аллаху! Ты жив!

– Да, я жив. Только со вчерашнего дня знаю я это, – сказал Сади после первых приветствий. – Но, кажется, жизнь моя была на волоске.

– Ты тяжело ранен, Сади?

– В шею неприятельским ятаганом в рукопашном бою и в плечо выстрелом. И голова задета. Но это, друг мой, пустяки, удар, который только оглушил меня и не имел больше никаких последствий.

– Ты был во власти Кровавой Невесты, так донесли мне твои солдаты.

Сади кивнул и тут же спросил:

– Прежде всего, где мои солдаты?

– Немногие из них уцелели.

– Я так и думал, – сказал как бы про себя Сади. – Клянусь бородой пророка, они храбро бились, но они погибли. Так только немногие уцелели? Где же они?

– Они присоединились ко мне. Я отомстил за них и за тебя, Сади, враги разбиты и изгнаны из своего лагеря, который я и занял теперь своим отрядом.

– Отлично! – воскликнул Сади, и его глаза засветились восторгом. – Я не находил покоя в Бедре.

– В Бедре? Разве ты был в Бедре? – спросил Зора.

– Да, вот эта дорога ведет в Бедр.

– Так, значит, я давеча не ошибался в направлении. Да и Тибур мой, мое верное животное, тоже не совсем был неправ: он чуял ближайшую дорогу и пошел по ней. Но прежде всего скажи, как попал ты в Бедр? Как вырвался ты из рук Кровавой Невесты, которая не щадит ни одного врага?

– Эти вопросы предлагал себе и я, но никак не могу на них ответить, мой храбрый Зора, – отвечал Сади-бей, очень слабый от боли и потери крови, что хорошо видел Зора.

– Ты не можешь ехать далее, ты изнурен, Сади, отдохнем несколько часов, а там будем продолжать наш путь в лагерь, – сказал он. – Пока мы сделали довольно, снова соединившись вместе, все остальное легко. Благо ты жив. Мы вернемся к нашим соединенным отрядам. Еще битва с обессиленным врагом, и мы сделаемся властелинами этой земли мятежников, если…

– Если что? – спросил Сади.

– Если Кровавой Невесте и ее братьям не удастся склонить родственное им племя к союзу. Но пойдем же, отыщем где-нибудь поблизости местечко, где нам можно будет подкрепить сном свои силы, – сказал Зора и повел своего друга к ближайшей отвесной скале. Обе лошади следовали за ними.

– Ты видишь, что мне нужен покой, – сознался наконец Сади, – я должен признаться, что я еще слаб, но все же я не мог оставаться там долее, я должен был вернуться к вам. Вот уже четыре часа я в дороге, и от езды мои раны снова заболели.

– Что это такое? – воскликнул Зора, указывая на отверстие между огромными каменными глыбами. – Кажется, мы нашли здесь нечто вроде пещеры, которая может послужить нам отличным убежищем на время ночи.

– Осторожнее, друг мой, – сказал Сади, – мы не должны входить туда без предосторожности.

– Мой Тибур пойдет вперед и укажет нам дорогу, а у меня есть при себе свеча и огниво, – отвечал Зора, зажигая вынутую им из кармана свечу.

Лошадь его, нагнув морду и широко раздутыми ноздрями обнюхивая землю, первая вошла внутрь, по-видимому, очень обширной, далеко простиравшейся в глубь скалы пещеры, вход в которую был очень широк и высок. За ней следовал Зора с пылавшей свечой в руке, Сади замыкал шествие, ведя за узду своего коня.

– Здесь чудесная прохлада, – сказал Зора, и его голос как-то странно зазвучал в пустом пространстве. – Знаешь, что я заметил сейчас?

– Что такое? – спросил Сади, входя в пещеру.

– Что это убежище открыто не нами первыми.

– Охотно верю этому, к тому же и пещера эта не особенно скрыта, – сказал Сади. – Посмотри-ка! Вон там остатки обеда, вот лежат обуглившиеся кусочки дерева – следы того, что здесь зажигали огонь. В той половине на отвесной скале валяется сено, должно быть, служившее постелью прежним посетителям пещеры. Превосходно, Зора, пробудем здесь несколько часов, уснем сами, да и лошадям нашим дадим отдых, им здесь просторно позади нас. Сено будет нам постелью. Утром двинемся в путь. Хвала Аллаху, что я возвращаюсь снова к своему отряду.

Оба товарища легли на сено неподалеку от своих лошадей. Свеча Зора все еще освещала внутренность пещеры, которая внизу была очень широка, наверху же сходилась в виде остроконечного свода. Верхушки вовсе не было видно. В сравнении с величиной внутреннего помещения вход казался узким и низким.

– Поболтаем-ка немножко перед сном, – предложил Зора, погасив свечу. – Я все еще не знаю, что было с тобой и как попал ты в Бедр, ты ведь был в руках Кровавой Невесты. Хотя ты и сказал, что сам не понимаешь, как все это случилось, но все-таки расскажи, по крайней мере, то, что знаешь.

– Те две раны я получил еще раньше удара в голову, и потеря крови, конечно, много способствовала тому, что удар в голову совершенно лишил меня чувств. Что было потом со мной, право, не знаю. Когда я наконец совершенно пришел в себя – должно быть, я долго пробыл в бесчувственном состоянии, – я удивленно осмотрелся: я лежал на постели в чужом доме, около меня сидел старик, житель Бедра. На мой вопрос, как я попал к нему в дом, он отвечал, что нашел меня утром у дверей, как я попал туда, он сам не знает. К этому он прибавил только, что раны мои тщательно перевязаны.

– Однако ты сам не мог добрести до Бедра, – задумчиво заметил Зора. – Невозможно же предположить, чтобы тебя доставили бедуины.

– К чему все вопросы и рассуждения, это напрасный труд, мой благородный Зора-бей, – сказал Сади, и голос его выдавал усталость и потребность во сне после сильного напряжения. – Довольно того, – продолжал он, – что я пришел в себя. Мне помнилось и теперь смутно помнится, что еще перед тем я приходил однажды в сознание. Кажется, я находился в темном помещении и ощущал качку, но вслед за тем я опять лишился чувств, и когда снова очнулся, я был, как ты уже знаешь, в доме старого обитателя Бедра, который не хотел даже принять никакой награды за оказанную мне помощь и попечение.

– Как зовут этого благородного старика?

– Мутталеб. Я быстро оправился и сегодня вечером решился вернуться к своим солдатам. Добрый старик уговаривал меня остаться. Но я не мог оставаться дольше в постели: раны мои зажили. Я сказал ему, что я воин и не могу выносить долгого бездействия. Наконец он уступил моим убеждениям и отпустил меня, натерев прежде освежающим и целительным бальзамом мои раны и сделав новую перевязку. Тогда пришла другая забота: лошади моей не было. Осталась ли она на поле битвы или умчалась оттуда при моем падении, неизвестно. Одним словом, ее не было.

– Так у тебя новая лошадь? А я и не заметил, – сказал Зора, приятно потягиваясь на мягком сене.

– Губернатор Бедра прислал мне другую. Тогда все пошло как по маслу. Я простился с добрым стариком, поблагодарил его за все его попечения и с наступлением сумерек отправился в путь. Я намерен был ехать не по караванной дороге, а по окольной тропе пробраться к тебе. Там я тебя, конечно, не застал бы, чего я, разумеется, не мог знать. Зато я так счастлив, что встретил тебя здесь. Однако спокойной ночи, друг мой Зора. С восходом солнца мы должны снова двинуться в путь.

– Доброй ночи, Сади, – отвечал Зора. Затем все стихло в пещере.

Лошади давно успокоились. Слышно было только мерное дыхание спящих. Глубокая тишина царила кругом. Слабый свет проникал в пещеру, не будучи в состоянии разогнать господствовавшего в ней мрака. Вой голодных гиен и шакалов доносился сюда из пустыни. Но не одни алчные звери под прикрытием ночи делали свои набеги, разрывая могилы и пожирая трупы. Так же и хищные бедуины рыскали по пустыне, подстерегая добычу. Как вихрь мчались они на своих быстрых конях по песчаному морю. Белые плащи развевались по воздуху. Нагнувшись к шее лошади, так что видно было только мчавшегося во весь опор коня да развевающуюся белую ткань, пронеслись они мимо. Вот показались еще всадники, целая толпа, человек десять или двенадцать. Трое ехали впереди, остальные позади. Это были воины из племени бени-кавасов. Кровавая Невеста с двумя своими братьями в сопровождении свиты возвращалась из соседнего бедуинского племени, которое она приглашала к союзу.

Посольство не удалось. Между племенами быстро разнеслась весть, что бени-кавасы потерпели сильное поражение. К тому же эмиры получили от губернатора приказ остерегаться всяких сношений с мятежниками, ибо султан без пощады накажет и истребит всех бунтовщиков. При таких обстоятельствах дела бени-кавасов были плохи, они увидели, что никто из прочих эмиров не хотел примкнуть к ним, а у них было всего пятьсот воинов. В мрачном настроении возвращалась Солия со своей неудачной попытки приобрести союзников. Оба брата ее были также взбешены отказом эмиров. И кому же? Им, гордым сыновьям эмира, союза с которым еще недавно добивались все эмиры как величайшей для себя чести.

Война с падишахом низвела их племя с трех тысяч до пятисот воинов, и теперь, если им не поможет счастливый случай, гибель их неминуема.

Солия ехала погруженная в эти мрачные мысли. По бокам ее ехали братья. Девять всадников следовали за ними.

– Мы едем мимо пещеры Эль-Куриб, – сказала Кровавая Невеста. – Прежде чем ехать дальше, отдохнем тут час-другой.

– Я согласен с тобой, – отвечал один из братьев.

– Я тоже, – сказал и другой. – Ты, Солия, можешь лечь в пещере, мы же с лошадьми расположимся около нее.

И всадники поскакали к пещере Эль-Куриб, уже занятой двумя офицерами падишаха.

Была уже поздняя ночь, когда они достигли ее. Проворно соскочили они с коней. Двое были поставлены часовыми, остальные улеглись у входа в пещеру, а Солия вошла внутрь. Глаза ее, еще не освоившиеся с глубоким мраком, господствовавшим в пещере, ничего не видели. Осторожно пробиралась она ощупью вперед. Вдруг рука Солии ухватилась за голову лошади. Она испугалась, затем убедилась, что пещера уже занята. Рука ее нащупала двух лошадей.

Тихо и осторожно вернулась Солия к братьям.

– У кого есть с собой свеча? – тихо спросила она. – В пещере две лошади, а где кони, там и всадники.

Один из воинов принес сухой сук, у другого было с собой огниво. Через несколько минут сук зажгли.

Солия запретила воинам следовать за ней, велела остаться и братьям, а сама, держа в одной руке свой маленький факел, а другой прикрывая его, снова вошла в пещеру.

Не обращая внимания на угрожавшую ей опасность, она неустрашимо направилась ко входу, воины же остались, держа наготове ружья. Свет ее факела слабо освещал пещеру. Сделав несколько шагов, она увидела и узнала двух крепко спавших неприятельских офицеров.

Солия вздрогнула от радостного испуга при этом неожиданном зрелище. Оба вождя султанских войск попались ей в руки. Это могло теперь снова дать войне неожиданный поворот, благоприятный для сильно стесненного племени.

Словно очарованная, остановилась она на минуту.

«Что, если офицеры проснутся? Во всяком случае, они погибли, – говорила она себе с торжествующей улыбкой. – Живыми или мертвыми должны они будут отдаться в мои руки. Убежать они не могут – из пещеры только один выход, но и тот занят солдатами».

С дикой усмешкой на смуглом лице смотрела она на спящих врагов, ее радовало сознание, что ей удалось захватить эту неожиданную добычу.

Рука ее уже схватила висевший на поясе ятаган. Она решила убить врагов одного за другим во сне, но в ту же минуту переменила намерение. Неприятельские вожди должны были попасть в ее руки живыми. Все воины должны были видеть пленных врагов. И затем уже легко было разбить, победить, истребить лишенных вождей и упавших духом солдат падишаха.

Воодушевленная этими мыслями, Солия повернулась, чтобы идти сказать братьям о своей важной добыче и объявить воинам, что теперь все кончено. В эту самую минуту Сади проснулся. Он быстро вскочил с места и пристально посмотрел на Солию. Все это казалось ему плодом расстроенного воображения. При мрачном свете дымного факела Солия выглядела совершенным привидением. Тихо направилась она к выходу. Тут только узнал Сади Кровавую Невесту и понял опасность. Движением руки он разбудил Зора.

– Что случилось? – спросил тот.

Кровавая Невеста увидела, что оба офицера вскочили с места и схватились за оружие.

– Сюда! – закричала она, вернувшись к своим. – Оба неприятельских вождя в пещере. Следуйте за мной. Мы должны захватить их.

Весть эта вызвала неописуемое волнение, и, прежде чем Солия могла сказать еще хоть одно слово, все уже приблизились к пещере.

Зора и Сади сразу поняли весь ужас угрожавшей им опасности. В минуту вскочили они, схватились за сабли и стали у входа.

– Смерть каждому, кто осмелится войти в пещеру! – вскричал Зора, размахивая саблей.

Но два араба проникли уже в глубину ее: один был брат Солии, другой простой воин. Последовали два удара сабли, и оба бедуина замертво упали на землю. Бешеный крик, последовавший за этим, показывал, что бедуины видели внезапную смерть своих товарищей, и, горя мщением, готовы были растерзать врагов. Когда еще один воин, сраженный ударами обоих офицеров, пал на трупы двух первых, тогда остальные отступили. Положение Сади и Зора было очень опасным, хотя они с успехом отбили первое нападение. В глубине пещеры они были, правда, в безопасности. Каждый желавший проникнуть в нее через узкий вход должен был пасть под ударами их сабель, но, несмотря на это, они все-таки были пленниками. Они были в пещере, имевшей только один выход, занятый и охраняемый врагами. Выйти из нее они не могли, так что на счастливый исход вряд ли можно было рассчитывать. Они должны были опасаться быть так же изрубленными при выходе, как они только что поступили со своими врагами, когда те вошли в пещеру.

– Что нам теперь делать? – тихо спросил Сади.

– Положение наше прескверное, – так же тихо сознался Зора. – Нам преподнесли плохой сюрприз.

– Мы должны попытаться вырваться отсюда.

– Это, наверное, будет стоить нам жизни.

– Наша смерть так же верна здесь в пещере, если нас будут осаждать и голодом принуждать к сдаче.

– Обсудим спокойно наше положение, – сказал Зора. – Надо обдумать все, Сади. Мы не знаем, сколько там врагов, не знаем, какие меры они примут в отношении нас, ясно только одно: они непременно будут осаждать нас здесь.

– Пустим лошадей вперед, и когда арабы бросятся на них и будут стрелять по ним, мы тем временем попытаемся вырваться на свободу, – сказал Сади.

– Тогда уж лучше нам поступить так, как Одиссей со слепыми циклопами: прицепимся к брюху лошади и таким манером удерем отсюда, – сказал Зора полушутя, полусерьезно.

– Предложение это стоит принять к сведению, – согласился Сади. – Я думаю, что таким образом нам удастся уйти от врагов.

– Смотри-ка, что это? – воскликнул вдруг Зора, указывая по направлению к выходу.

– Огонь, огонь! – вырвалось у Сади.

– Клянусь вечным спасением, это дьявольская уловка умертвить нас или принудить к сдаче. Они хотят задушить нас дымом, смотри, они разводят огонь.

Огненное море загородило выход, бежать было невозможно… До слуха несчастных офицеров доносился торжествующий крик врагов. Арабы по приказанию Кровавой Невесты натащили засохшей травы, хвороста и свалили все это в кучу перед входом в пещеру, а Солия бросила туда свой факел. Трава мгновенно вспыхнула, и вместе с густым дымом поднялось пламя. Воины сновали взад и вперед, беспрестанно таскали сухие сучья и траву, давая новую пищу пламени. Удушливый дым плотным облаком проникал в пещеру, красноватое пламя уже врывалось в нее, В короткое время вся она, не имея свежего воздуха, должна была наполниться дымом, и тогда оба офицера погибли. Торжествующие арабы, выучившиеся этому маневру от французов в Алжире или, по крайней мере, слышавшие о нем, теперь применили его на деле. Они все глубже и глубже толкали в проход дымящиеся головни. Все сопротивление Зора и Сади, которые, чтобы преградить доступ дыму, сунули в проход трупы врагов, не могло спасти их от неминуемой смерти. В отчаянии взялись они за ружья, в густом дыму не видя, куда и удачно ли они попадают. Один из врагов, смертельно раненный, пал, сраженный их выстрелом. Остальные же, поощряемые одобрительными криками Кровавой Невесты, неутомимо продолжали поддерживать огонь.

Долго ли могли выдержать пленные этот ужасный приступ? Они попытались было вырваться из пещеры, но ширина и сила пламени были слишком велики. Они погибли. Им суждено было задохнуться. Кровавая Невеста заранее торжествовала: победа улыбалась ее племени.

X. Попытка к освобождению

– Все напрасно, мой благородный Гассан-бей! – воскликнул принц Юсуф. – Нам нечего и надеяться на освобождение заключенной.

– Хоть бы поскорее вернулся Сади-бей!

– Неужели мы будем ждать столько времени, допуская, чтобы бедная девушка томилась в заключении? – горячо возразил принц. – На моего державного отца рассчитывать больше нельзя.

– Я это знаю, принц.

– Мы должны сами попытаться помочь ей.

– Это благородное намерение, принц, но мне не хотелось бы, чтобы ты подвергал себя опасности.

– Я знаю тебя, мой благородный Гассан, и уверен, что с той самой минуты, как оказалось для нас невозможным надеяться на содействие султана, ты уже принял решение освободить Рецию или, по крайней мере, хоть чем-нибудь помочь бедной заключенной. Уж не станешь ли ты отрицать это?

– Реция – возлюбленная жена моего друга, принц, подобное намерение с моей стороны было бы нисколько не удивительно…

– Не обязанность ли каждого разделять эти честные мысли, мой благородный Гассан?

– Как могу я ответить отрицательно на твой вопрос! Но подобное великодушие не должно заводить нас слишком далеко. И для тебя, принц, прекрасно обнаруживать его, но ты не должен приводить его в исполнение сам.

– Почему же, Гассан? – быстро спросил Юсуф. – Не потому ли, что я принц? А я думал, что это-то прежде всего и побуждает меня к великодушным поступкам.

– Ты должен быть осмотрителен, принц.

– Ты напоминаешь мне о повиновении моему отцу, ты прав. Но наш повелитель не налагал никакого запрещения на личность заключенной. Мы же знаем, что она страдает невинно. Ты хочешь приняться за ее освобождение, дозволь же и мне участвовать в этом, – просил принц своего адъютанта. – Не отвергай меня потому, что я принц. Не принц Юсуф, а простой смертный Юсуф примет участие в твоем деле. Не откажи ему, Гассан.

– Этого нельзя, принц.

– Почему же нельзя? Это пустые отговорки с твоей стороны.

– Подумай только о гневе его величества.

– Подумаем лучше о страданиях заключенной, законный защитник которой далеко отсюда. Как будет тебе благодарен твой друг, когда, вернувшись, узнает, что бедняжка спасена тобой. А как прекрасно стремление совершить подобный подвиг!

– Ты отгадал, принц, я сегодня же вечером хотел бы сделать попытку освободить ее.

– Я был уверен в этом! Я знаю тебя, друг мой! – воскликнул Юсуф, подавая руку своему адъютанту. – Не откажи мне в согласии принять участие в твоем предприятии.

– Я не смею допустить этого, принц.

– Гассан, я должен поступить так. На этот раз только уступи моей воле. Я сам не знаю, какая непреодолимая сила влечет меня. В других случаях, ты знаешь, твой совет и твоя воля для меня закон. Но в этот раз сделай по-моему.

– Пусть вся ответственность за это падет на тебя, принц.

– Ты берешь меня с собой, ты исполняешь мою просьбу. Спасибо тебе, Гассан. Я знаю, что ты любишь меня, мог ли я иначе всей душой привязаться к тебе? Я горю нетерпением поскорее выйти с тобой из дворца. Заключенная должна находиться в развалинах Кадри, где это? Знаешь ли ты эти развалины? – спросил Юсуф.

– Хотя я и знаю их снаружи, но не знаю той части, где находится заключенная, – отвечал Гассан.

– Кто принес тебе записку, Гассан?

– Какая-то старуха.

– Нельзя ли разыскать ее? Через нее, может быть, мы могли бы подробнее узнать место.

– Я сделал все, чтобы найти ее, но это мне не удалось.

– Что ты намерен теперь делать?

Гассан помолчал с минуту.

– Осмотрел ли ты броненосец, прибывший из Англии, принц? – спросил он.

– Ты хочешь отвлечь меня, ты хочешь попытаться еще раз отклонить меня от моего намерения, но это не удастся тебе, Гассан, даю тебе слово! – в благородном негодовании воскликнул принц. – Еще раз спрашиваю тебя: придумал ли ты уже какой-нибудь план? Или не хочешь ли ты наудачу пробраться в развалины, которые, как я слышал, населены дервишами, так что посторонние не имеют туда доступа?

– Я хочу испытать довольно странное средство, получить подробные сведения.

– Пожалуйста, скажи мне, что это за средство?

– Ты принимаешь такое живое участие во всем, пусть будет по-твоему, принц. Ты, вероятно, слышал уже о пророчице в доме софта?

– Да. Так ты хочешь идти к ней?

– Я хочу спросить ее, где Реция, пусть она подробно опишет мне ее местопребывание. Если она пророчица, она должна знать и это.

– Так ты веришь в ее таинственную силу?

– В нее более, чем во все другое. Знаешь ли ты, что это и есть чудо, о котором столько говорят все?

– Я пойду с тобой к пророчице.

– Она – воскресшая из мертвых девушка.

– Когда мы пойдем, Гассан?

– Сегодня же вечером. Не далее как через час.

– Никто не должен знать, куда мы едем. Сегодня прекрасный вечер, скажем, что мы едем кататься.

– Еще одно условие, принц, пока мы еще не уехали, – сказал Гассан Юсуфу. – Предоставь мне говорить и действовать, ты же должен исполнить мою просьбу не подвергать себя опасности каким-нибудь опрометчивым словом или необдуманным поступком.

– Хорошо, я обещаю исполнить твое желание.

– Хорошо, теперь отправимся в путь, принц. Завернись в серую военную шинель, я сделаю то же, наши мундиры не должны быть видны.

Юсуф во всем следовал совету своего адъютанта. Оба накинули сверх мундиров серые шинели и отправились на берег, где принца ждала его прелестная маленькая лодка, на которой он часто катался по Босфору. Принц в сопровождении Гассана вошел в лодку. Отъехав на некоторое расстояние от берега, Гассан отдал гребцам приказание ехать в Скутари. Уже стемнело, когда они приехали туда и остановились у пристани.

– Знаешь ли ты дом софта? – спросил принц своего адъютанта, выйдя с ним на берег.

– Рашид-эфенди описал мне его, пойдем, принц.

С этими словами они отправились в Бостон-Джалла. Войдя в дом софта возле большого минарета, они застали там еще много народа. Один из сторожей подошел к адъютанту и, когда тот назвал себя, то всех любопытных поспешили выгнать из дома, после чего сторож нашел еще время известить о неожиданном посещении того, кто, скрываясь за портьерой, руководил ответами пророчицы.

Принц и Гассан торопливо поднялись наверх. Принцу было весьма странно, когда он вошел в таинственное помещение пророчицы, где царил полумрак и приятный запах ладана. Даже Гассан, родом черкес, прошлое которого было полно всевозможных приключений, и тот почувствовал себя как-то странно вблизи этого удивительного существа, которое он увидел теперь перед собой при неясном свете двух восковых свечей. Черная Сирра по обыкновению неподвижно сидела на возвышении, с ног до головы укутанная в свою длинную, широкую одежду. Но вот неожиданно раздался ее голос, словно звон серебряного колокольчика.

– Говорите, зачем явились вы сюда! – воскликнула пророчица.

– Мы пришли за твоим советом и помощью, – начал Гассан. – Открой нам местопребывание одной заключенной девушки.

– Как ее зовут и чья она дочь?

– Реция, дочь Альманзора!

Тут только узнала Сирра Гассана.

Но она не должна была обнаружить этого, не смела подать вида, что имя Реции было близко ее сердцу. Точно так же не имела она права сказать ни одного слова от себя, она должна была только повторять все то, что подсказывал ей стоящий за портьерой.

– Что желаете узнать? – спросила она.

– Мы пришли узнать от тебя, где содержится в заключении Реция и нельзя ли освободить ее?

– Через час, с наступлением ночи, отправляйтесь в развалины Кадри, – прозвучал снова ангельский голос пророчицы. – Там с одной стороны увидите длинный, открытый, мрачный коридор. Войдите в него.

– Доберемся ли мы этим путем до тюрьмы Реции?

– Вы дойдете до лестницы, подниметесь по ней и войдете в первый боковой коридор вправо от главного.

– Там найдем мы Рецию?

– В конце коридора вы увидите камеру – она там. Своей цели достигнет лишь тот, кто презирает опасность. Строго следуйте моим указаниям и отправляйтесь туда не раньше и не позже того, как я сказала.

– Благодарим тебя за сообщенные нам сведения, – сказал Гассан, – они помогут нам совершить доброе дело.

С этими словами он вместе с Юсуфом вышел от пророчицы, и оба они оставили дом софта.

Вскоре после них и Мансур-эфенди вышел из дома и отправился к своему экипажу, ожидавшему его у кустарника, окружавшего минарет. Оба сторожа также ушли сверху и оставили Сирру одну.

Невыразимый страх и беспокойство терзали ее. Она не могла предостеречь Гассана, друга Сади и Реции. Скрепя сердце должна она была повторить слова Мансура. Она знала, что Гассан и его товарищ погибнут, если последуют ее словам, а внутренний голос говорил ей, что они это непременно сделают. Что ей было теперь делать? Она должна была спасти их. Но как могла она совершить это? Она сама, словно заключенная, содержалась под караулом. Она должна была предостеречь Гассана, должна была догнать его. Через час он отправится в развалины. Если бы ей теперь удалось вырваться из дома, то она могла бы еще догнать его, могла бы предостеречь его, так что он и не узнал бы в ней ту, которая, повинуясь чужой воле, заманила его в ловушку. Но как ей было уйти? Ворота были уже наверняка заперты, да и сторожа на нижнем этаже дома непременно задержали бы ее. Медлить было нельзя, время шло, и назначенный час быстро приходил к концу.

Сирра взглянула на окно. Оно, как во всех гаремах, было заделано решеткой. Отсюда убежать было невозможно. Но были еще комнаты, окна которых не были заделаны решеткой и выходили на безмолвную и пустынную улицу. Очень часто и прежде случалось Черной Сирре совершать путешествия через окно, когда ее стерегли, а между тем ей хотелось уйти. Теперь, правда, у Сирры была всего одна рука, но она и не думала об опасности, не знала страха. С непреодолимой силой влекла ее мысль, что она должна отвратить беду и загладить свою вину, невольно совершенную по воле другого. Она обязана была предостеречь Гассана. В эту ночь освобождение Реции не могло ему удасться. Скорее ему угрожала опасность самому попасть в число заключенных. Сирра хорошо знала Мансура и его планы. Противодействовать ему и уничтожить его замыслы было ее единственной целью.

Сторожа были внизу и, конечно, уже спали. Она была одна наверху, никто не наблюдал за ней. Она сбросила с себя длинный плащ и осталась в своем прежнем черном платье. Тихонько прошла она в одну из передних комнат. Хотя они были и не слишком высоко от земли, но все-таки спуститься вниз через окно было нелегко. Сирра взяла одеяло, с помощью зубов разорвала его пополам и связала оба конца вместе. Затем один из концов прикрепила к окну и отворила его. Она осторожно выглянула на улицу и прислушалась, но все было тихо и безлюдно. С ловкостью кошки вскочила она на окно, схватила рукой свернутое одеяло и начала спускаться.

Наконец она была на свободе, но уже час, назначенный ею адъютанту принца, должен был скоро пройти, а до развалин оставалось ей еще порядочное расстояние. Если бы кто-нибудь в ее отсутствие прошел мимо дома софта и увидел висящее из окна одеяло, то побег ее был бы открыт. Но все эти мысли исчезли перед необходимостью предостеречь Гассана и его спутника, которого сразу узнал Мансур-эфенди, но которого Сирра еще никогда не видела. В смертельном страхе оставила она дом: она боялась прийти слишком поздно.

Торопливо пошла она ближайшей дорогой по улице, которая вела к отдаленному дворцу Беглербегу, затем свернула влево на дорогу, ведущую в развалины. Туда же стремились в это время и Гассан с принцем. Нетерпение их было так велико, что они на четверть часа раньше срока пришли в развалины. Сирра опоздала. Когда Гассан и Юсуф дошли до развалин, она была еще далеко.

Они строго следовали указаниям пророчицы, и оба были твердо уверены в возможности найти и освободить Рецию. Следуя описанию Сирры, они искали в указанной им стороне развалин открытый длинный, мрачный коридор и скоро действительно нашли его. Это был коридор, ведший в чертоги Смерти, тот самый, через который Реция и Саладин были отведены в темницу. Гассан шел впереди, за ним ощупью следовал принц. Было так темно, что невозможно было видеть даже своей руки. Ни один луч света не проникал в этот длинный сводчатый коридор, и странно отдавались в нем их шаги.

Отважный Гассан не думал о себе, но за принца он очень боялся в этом совершенно незнакомом для него месте. Принцы в Турции, как уже неоднократно было замечено, и без того очень часто подвергаются опасности. Но он успокаивал себя той мыслью, что никто не мог ничего знать о присутствии Юсуфа в развалинах.

Наконец он почувствовал под ногами довольно крутую витую лестницу, которая вела в верхние помещения. Слабый свет проникал теперь сверху.

– Не лучше ли тебе здесь внизу подождать меня, принц? – тихо спросил он своего юного спутника.

– Нет, мой благородный Гассан, где ты, там и я, – отвечал принц. – Не теряй напрасно слов, я пойду за тобой наверх.

– Мне страшно за тебя, принц, весь этот дом кажется мне тюрьмой.

– Что бы ни было, Гассан, я иду с тобой.

После такого решительного ответа Юсуфа Гассану ничего не оставалось делать, как отказаться от своих попыток удержать принца. Молча поднялся он по ступеням лестницы. Принц тихо следовал за ним.

Наверху лестницы он заметил еще новый длинный, высокий коридор, в конце которого горел фонарь. Свет был ему необходим. Он просил принца остаться на лестнице, а сам отправился по пустому коридору к фонарю. До него доносились страшные стоны и вопли томившихся в тюрьме заключенных. Дрожь пробежала по телу принца. Первый раз в жизни находился он в таком месте, в первый раз слышал он стоны и вопли несчастных. Между тем Гассан снял со стены фонарь и вернулся с ним к Юсуфу, бросая подозрительные взгляды по сторонам на многочисленные мрачные боковые коридоры, но, к удивлению своему, он не видел никого. Не потому ли назначила им пророчица этот час, что сторожей в это время не было поблизости?

Они должны были идти по первому боковому коридору вправо от главного, в конце которого, по словам пророчицы, находилась темница Реции, цель их стремлений. Каждый боковой коридор отделялся от главного большой тюремной дверью. Только некоторые из них были заперты, большинство же были открыты настежь, в том числе и та, что вела к первому коридору направо. Коридор этот был довольно длинен. Гассан с фонарем в руках шел впереди, Юсуф следовал за ним, держа правую руку под серой шинелью у пояса, на котором висели его сабля и кинжал.

Когда они дошли до конца коридора и при слабом свете фонаря могли уже видеть дверь указанной им камеры, вдруг позади них раздался глухой шум. В первую минуту ни тот, ни другой не могли понять в чем дело. Удивленно оглядывались они, но свет фонаря не доходил до начала коридора. В ту же минуту шум окончился слабым щелчком, как это обыкновенно бывает при захлопывании двери.

– Клянусь бородой пророка, это что-нибудь да значит, – пробормотал Гассан.

– Кажется, сквозной ветер захлопнул дверь коридора, – отвечал Юсуф.

Оба на минуту остановились, затем Гассан, высоко держа в руке фонарь, вернулся к началу коридора, чтобы узнать в чем дело. За ним последовал и Юсуф.

– Дверь заперта, – тихо сказал Гассан.

– Ее можно будет потом отворить. Прежде всего отыщем в конце коридора ту комнату, которую указала нам пророчица, – посоветовал Юсуф.

Гассан толкнул широкую тяжелую дверь, она не поддалась. Дверь была заперта, в этом не было сомнения, и отворить ее было невозможно. Лицо Гассана омрачилось. Был ли это только несчастный случай? Действительно ли сквозной ветер захлопнул тяжелые деревянные двери? Это было немыслимо. Гораздо вернее и правдоподобнее было то, что дверь запер сторож.

Принц между тем спешил в конец коридора к находившейся там камере, не поняв всей угрожавшей им опасности. Гассан, напротив, хорошо постиг ее, это выдавали его мрачные взгляды. Несмотря на это, он последовал за принцем до дверей камеры. Она была заперта, в замке не было ключа.

Гассан постучался.

– Здесь ли ты, дочь Альманзора, супруга Сади-бея? – тихо спросил он.

Ответа не было. Гассан постучал еще громче. В камере все было тихо по-прежнему. Юсуф толкнул дверь и попробовал отворить ее, но она противостояла всем его усилиям.

– Что это значит? – сказал он бледнея.

– Боюсь, что мы попали в ловушку, – прошептал Гассан.

Но принц спешил назад по коридору, теперь он убедился, что в нем не было ни одного окна, везде только крепко запертые двери.

– Будь осторожен, принц, – тихо сказал Гассан ему вслед, – я должен тебе напомнить о твоем обещании.

– Мы должны попытаться найти какой-нибудь выход.

– Который не найдется, – прибавил Гассан.

– Что же ты думаешь о нашем положении?

– Что оно очень опасно, принц.

– Мы заключенные?

– Мне самому кажется, что так. Я предостерегал тебя, принц.

– Не думаешь ли ты, что я раскаиваюсь, что пошел с тобой? Нет, нет. Мы должны победить.

– Здесь нет и следа Реции, – объявил немного спустя Гассан, постучавшись и в остальные двери и нигде не получив ответа. – Пророчица, у которой мы были, обманщица.

Принц подошел к высокой тяжелой двери, которая, как нам известно, была заперта, и громко постучал. По-прежнему все было тихо, никто не являлся. Точно все вокруг вымерло.

– Выходит так, как я сказал: мы заключенные, – объявил Гассан. – В этих старинных заброшенных стенах мы можем умереть от голода и жажды, если только нам не поможет счастливый случай, а бедная Реция по-прежнему останется в заточении.

– Мы должны выйти отсюда! – вскричал принц.

Вдруг он остолбенел от удивления.

– Тут я сейчас слышал голос, – тихо сказал он Гассану, указывая на одну дверь, которая, по-видимому, вела в камеру, на самом же деле к одному боковому коридору.

Гассан подошел к принцу.

– Ты слышишь? – спросил он.

За дверью раздался тихий, совсем тихий голос.

– Гассан-бей, – шепнул кто-то чуть слышно.

– Я здесь, – тихо отвечал Гассан.

– Хвала Аллаху, что я нашла тебя! Ты один?

– Нет, вдвоем со своим спутником. Но кто ты?

– Не спрашивай меня. Я хочу освободить тебя и привести к Реции, – прозвучал нежный приятный голос, которым заслушались принц и Гассан.

– Что это, узнаешь ли ты этот чудный голос? – тихо спросил принца Гассан.

– Мне кажется, будто я слышу пророчицу, – отвечал Юсуф.

– Пойдемте, – прозвучал снова тот же голос, дверь отворилась, и перед глазами молодых людей предстала безобразная, едва похожая на человека, фигура Сирры.

Появление ее в этих страшных местах производило ужасное впечатление. Фигура этого маленького урода, насмешка над всеми человеческими формами, ее внезапное появление в этих страшных коридорах, закрытое покрывалом лицо и черная одежда – все это делало ее такой страшной, что принц Юсуф невольно отшатнулся.

– Человек ли ты? – вскричал Гассан.

– Я проведу тебя, Гассан-бей, и твоего спутника к Реции, довольно с тебя этого, – отвечала Сирра своим нежным ангельским голосом, и контраст его с ее фигурой произвел сильное впечатление на принца и его адъютанта.

– Ты не чудо ли из… – хотел спросить Гассан, но Сирра не дала ему докончить.

– Скорей, скорей, иначе все погибло! Реция жива, она в другой камере, я отведу вас к ней. У меня ключ от дверей ее камеры, – проговорила она и вывела Гассана и принца из того коридора, в котором они были заперты, в другой.

– Ты хочешь это сделать? Неужели это возможно? – спросил Гассан. Принц же все еще полуудивленно, полу-недоверчиво и вместе с тем сострадательно рассматривал безобразное существо.

– Я могу это сделать. Я пришла еще не слишком поздно. Там, в том коридоре, вас заперли и стерегли, мне хочется помочь вашему бегству вместе с Рецией.

– Где ты взяла ключи? – тихо спросил Гассан, вместе с Юсуфом следуя за Черным Карликом по узкому боковому коридору.

– К счастью, старый Тагир, поторопившись запереть вас в том коридоре, забыл их в одной двери.

– Так ты наша избавительница?

– Я исполняю только свой долг, но тише! Не выдайте себя, вы должны еще пойти за Рецией, я провожу вас до дверей, затем я должна уйти. Знаете ли вы дорогу назад?

– Если только снова не попадем в тот коридор, где были заперты. Кто сыграл с нами эту шутку?

– Не спрашивайте более.

– Только одно, – прошептал принц, – ты не пророчица ли из дома софта?

– Ни слова более, если ты не хочешь погубить нас всех, – грозно прошептала Сирра, и ее большие черные глаза гневно сверкнули при свете фонаря, качавшегося в руках Гассана. – Вот, – продолжала она, – главный коридор, который ведет назад к лестнице, но здесь вы не должны идти, старый Тагир стережет внизу дверь в первый боковой коридор. По этому коридору мы доберемся до камеры Реции, держитесь его, затем войдите в другой, из него ведет узкая лестница во двор. Коль скоро вы во дворе, вы спасены. Со двора войдите в длинный прямой коридор, ведущий обратно на улицу. Тише, вот дверь в камеру Реции, вот ключи, я должна уйти. Да защитит вас Аллах! Будьте осторожны, прощайте.

Гассан хотел поблагодарить загадочное создание, хотел удержать ее, но горбунья проворно и неслышно шмыгнула назад по коридору, оставив их одних у двери, ведущей в камеру Реции. Помощь Сирры не только разом избавила их от всех опасностей, но и привела к цели. Стоит им только открыть двери, освободить Рецию и вместе с ней оставить это страшное здание, и они достигли всего, чего только желали.

– Зачем оставляет она нас? – тихо спросил принц.

– Она говорит, что должна уйти. Почему? Не знаю, – отвечал Гассан.

Поставив фонарь на пол, он взял из связки ключей тот, на который указала ему Сирра, и тихо вложил его в замок двери.

– Это была она. Я твердо уверен, что это было чудо из дома софта, – шептал Юсуф.

– Мы спасены, – тихо сказал Гассан, открывая дверь. – Здесь ли, в этой ли камере ты, прелестная дочь Альманзора, супруга Сади-бея?

– Кто там, кто ты? – прозвучал дрожащий голос, и Реция, встав с постели, вышла навстречу молодым людям, так неожиданно явившимся к ней ночью.

Все это казалось ей сном. Но удивление и радость Реции при следующих словах Гассана были так велики, что она даже забыла накинуть на свое прекрасное лицо ячмак, который снимала на ночь.

– Мы пришли от имени Сади освободить тебя, прекрасная Реция, – отвечал Гассан. – Я друг Сади-бея Гассан-бей.

– Почему же не пришел сам Сади? – спросила Реция. – Зачем послал он тебя? Уж не забыл ли он меня?

– Нисколько. Он должен был отправиться в далекую страну, ты же не должна дольше безвинно томиться здесь, – сказал Гассан.

Тут только вспомнил он о принце, который стоял как очарованный при виде прелестной девушки – такой красоты он никогда еще не видал. Неподвижно смотрел он на сиявшие радостью черты Реции, в ее сверкавшие слезами глаза, на ее грациозную фигуру и, очарованный, не мог произнести ни слова.

– Освободи меня, благородный бей, – воскликнула Реция вне себя от радости, – и спаси меня от этой тяжкой неволи, я хочу следовать за Сади хотя бы на край света!

Тут только заметила она юношу, взоры которого были прикованы к ней. В ту же минуту вспомнила она, что лицо ее не закрыто. Яркий румянец разлился по ее нежным щекам, и она проворно накинула покрывало.

– Пойдем скорее, – тихо промолвил ей Гассан. – Час освобождения наконец пробил.

– Это ты Реция, дочь Альманзора, – сказал наконец принц. – Тот час, когда я увидел тебя, есть счастливейший в моей жизни.

– Скорее уйдем отсюда, – торопил Гассан.

– Дай мне твою белую руку, прекраснейшая из женщин, – попросил Юсуф, – доставь мне блаженство вывести тебя из этих мест мучения на свободу.

Реция подала руку принцу, Гассан с фонарем в руке пошел впереди и все трое вышли из камеры. Но только вступили они в коридор, как вдруг навстречу им показался Мансур-эфенди, окруженный несколькими дервишами.

– Что такое произошло здесь? – спросил он ледяным тоном. Затем обратился к своей свите: – Запереть двери! – приказал он. – Здесь совершено преступление.

– Назад! Дорогу для этой заключенной и для меня! – вскричал, увлекаясь, принц Юсуф.

– Кто осмеливается говорить таким тоном в развалинах Кадри? – прогремел шейх-уль-ислам.

– Я! Ты меня не знаешь? Так знай же, я Юсуф Изеддин, сын всемогущего султана, повелителя всех правоверных!

– Хотя бы ты был сам его величество султан! – вскричал Мансур-эфенди. – Дело в насилии, а не в лице, дозволившем его себе. Запереть двери. Должно расследовать, кто те, что самовольно проникли в эти места и таким образом сами вступили в число заключенных. Пусть его величество султан сам произнесет приговор над ними.

XI. Принцы

По приказанию султана Абдул-Азиса в жизни обоих принцев, Мурада и Абдул-Гамида, произошла перемена. До того времени они под строгим надзором жили в отведенном им дворце. Теперь же каждый из них мог свободно переехать в свой собственный дворец. Несмотря на это, принц Мурад по-прежнему вел замкнутую жизнь. Мать его, черкешенка, была христианкой, и Мурад раньше охотно перешел бы в христианство, если бы не его виды на престол. Принц Мурад мечтал одно время вступить в брак с европейской принцессой и жить вполне по-европейски, но желание это было невыполнимо при установленном исламом порядке престолонаследия, следствием которого были частые кровавые преступления и убийства в гареме. Таким образом, он решил завести трех жен, и то потому только, что первая из них оставалась бездетной. Она сама выбрала ему двух других, из которых одна была матерью принца Саладина. Из детей султана Абдул-Меджида, который на смертном одре взял со своего брата Абдул-Азиса клятву пощадить его сыновей, принц Мурад был старшим и потому после смерти Абдул-Азиса должен был наследовать престол. Следующий за ним был принц Абдул-Гамид, брат Мурада. Родная мать его рано умерла в гареме, и мальчик был усыновлен бездетной второй женой Абдул-Меджида, так что и теперь она считалась матерью Гамида.

Прекрасно прошла юность принца до двадцатого года. Пока жив был отец его, султан Абдул-Меджид, весело и приятно проводил он время сначала в кругу мальчиков, потом рабов и слуг и, наконец, среди прекрасных рабынь. Принц Мурад, а также и Гамид учились читать и писать по-турецки и по-арабски, а когда султан Абдул-Азис в 1867 году во избежание заговоров взял их с собой на парижскую выставку, они выучились еще нескольким французским фразам. Но принц Гамид после этого путешествия занимался также отдельными науками, и в загородном доме, в котором он обыкновенно жил, можно было найти целую коллекцию ландкарт. Принц завел себе европейский костюм и обстановку. Он уже больше не любил турецких украшений с полумесяцем и звездами, но брал себе французских и немецких рабочих, которые должны были делать ему все в европейском вкусе. Так на службе у него были садовник Шлёрф и скульптор Ульрих, гаремный врач его Скандер-бей тоже был немец, ганноверец; некоторое время по его указаниям работали на него и немецкие столяры Юнг и Энсен.

В то время как принц Мурад любил спиртные напитки и во все стороны сорил деньгами, брат его Гамид служил ему живым контрастом. Деньги он тратил расчетливо и аккуратно, не любил пить и вел довольно скромную жизнь. Он был очень худощав, так что по виду можно было счесть его болезненным, чахоточным, но именно худоба-то и придавала лицу его выражение силы и даже суровости. Длинный выдающийся вперед армяно-турецкий нос в соединении с густыми черными усами и большими темными глазами придавал ему энергичный вид.

От отца Гамид наследовал маленький дворец в Кигим-Хане на пресных водах и много земли в Маслаке, где он устроил себе поместье совершенно в своем вкусе. Когда главный дворец, крестообразное здание с фронтонами на все стороны, был вчерне окончен, он отослал архитектора и сам принялся группировать остальное по разным образцам, выписанным им с Запада, преимущественно из Вены. Тут были модели знаменитых садов, различных украшений, убранства комнат. По этим-то образцам он и устроил все в своем новом дворце. Наружный фасад этого маленького двухэтажного дворца, имеющего в узком месте только четыре, а в широком до восьми окон, был не особенно привлекателен, а общеупотребительная в Константинополе глиняная краска, в которую он был окрашен, делала его еще неприятнее. Зато роскошны были окружающие его парки и восхитителен вид, расстилающийся с его террасы во все стороны, так как лежал он на холме. В садах находились оранжерея, богатый птичник, великолепные фонтаны и прелестный ей-мунлук[76]. Гаремный сад был обнесен огромной стеной.

Вступив во дворец, вы прежде всего входите в белый зал с ясеневой мебелью. Далее по широкой лестнице поднимаетесь вы наверх в такой же, но украшенный позолотой и с золоченой же мебелью зал верхнего этажа. Внизу направо лежит селамлик Гамида, состоящий из трех комнат, отделенных одна от другой тонкими стенами. Во всех трех видите вы розового и палисандрового дерева мебель. Первая комната – кабинет Гамида, вторая, отделяющаяся от первой подвижной зеркальной стеной, – уборная, а последняя – спальня. Налево от зала лежит такой же белый и с белой мебелью гаремник, спальня и уборная хозяйки дома, главной жены принца. На верхнем этаже, налево от золотого зала, увидите вы комнаты в арабском стиле; те же, что лежат направо, украшены мебелью черного дерева. В этих-то покоях и жил принц со своей женой и двумя детьми, маленьким мальчиком и девочкой. Желая подражать европейскому образу жизни, он обедал с ними за одним столом, вместе с ними гулял по саду после того, как султан Абдул-Азис неожиданно дал свободу принцам.

Принц Гамид может быть назван строгим мусульманином: он не пропускает ни одного из предписанных исламом религиозных обрядов, любит даже похвалиться своим благочестием. Когда однажды случилось ему в час молитвы быть вне дома, он приказал сопровождавшим его слугам расстелить ковер и при всех совершил свою молитву. В странном противоречии к этому стояло следующее обстоятельство: он держал домашнего дервиша, который в то время, о котором мы теперь рассказываем, служил ему придворным шутом.

Принц Гамид не имел фаворитов.

Брат его Мурад – напротив.

С тех пор, как султан Абдул-Азис дал ему свободу, он сделал одного француза, некоего Эмобль, своим наперсником. Из слуг его с некоторых пор наибольшим доверием пользовался Хешам. Впоследствии он удостаивал своего расположения зятя своего Нури-пашу, как мы это увидим дальше. Нури-паша был женат на его сестре, принцессе Фатиме, другая же принцесса, Рефига, была замужем за Эдхемом-пашой. Нури стал впоследствии гофмаршалом Мурада.

Однажды после обеда, вскоре после визита султанши Валиде к пророчице, перед маленьким дворцом принца Мурада остановился экипаж. Из кареты вышла султанша Валиде и отправилась внутрь маленького дворца, где жил принц Мурад, по турецким законам будущий наследник престола. Вперед она послала к нему гофмаршала доложить о ее приезде. Она в сильном волнении поднималась по лестнице в верхние покои дворца. На ней было надето дорогое черное бархатное платье, тяжелыми складками ниспадавшее с ее стройного, величественного стана. Лицо ее покрывал ячмак, оставляя одни глаза.

Ее воле и предписаниям в деле моды подчинялась вся империя. Не в одном султанском гареме царствовала она, по-видимому, она распоряжалась поступками жен всех подданных турецкого владыки. Неоднократно давала она предписания о плотности ткани для ячмака, запрещала носить сапожки по европейской моде, прогуливаться по улицам Перы, останавливаться перед магазинами европейских купцов и таким образом в некотором отношении открыто господствовала над ними. Но турецкие женщины так же ловко умели обходить предписания султанши Валиде, как их мужья – приказы султана.

Поднимаясь по лестнице, султанша увидела принца Мурада, шедшего сверху к ней навстречу со всеми признаками глубочайшего почтения. Он низко поклонился султанше, хотя на самом деле не мог чувствовать ни любви, ни уважения к той, вражду и ненависть которой он слишком хорошо знал. Но он боялся этой могущественной женщины.

– Какая милость выпала мне на долю, – сказал он, низко кланяясь. – Какую честь оказала ты, великая государыня, моему дому, переступив порог его.

Султанша Валиде холодно приняла это приветствие Мурада, не удостоив его даже ответом: она очень хорошо знала настоящий смысл его.

– Проводи меня во внутренние твои покои, принц Мурад, – отвечала она своим повелительным голосом. – Мне надо поговорить с тобой.

– Да будет прославлено твое вступление в мой дом, государыня, милостивая и могущественная мать моего дяди. Мурад благословляет тот час, в который он удостаивается чести проводить тебя в свои покои, – сказал принц и повел султаншу Валиде в свою отделанную золотом и бархатом парадную гостиную, где предложил ей самый мягкий и великолепный диван.

Императрица-мать молча опустилась на него.

– Ты теперь живешь здесь лучше и свободнее прежнего, – начала она после небольшой паузы. – Ценишь ли ты это?

– Всякая милость моего державного дяди дорога мне, всякую милость его я принимаю с благодарностью.

– Я пришла заметить тебе, принц Мурад, что ты мог бы пользоваться еще большей свободой, даже мог бы жить совершенно независимо, где и как тебе вздумается, если бы только захотел.

– Слова твои поражают меня, великая государыня. Как могу я изменить свой жребий?

– Да, от тебя одного зависит отвратить от себя всякое недоверие, всякую понятную в настоящее время и обременительную для тебя предосторожность. Ты знаешь основание всех стеснительных для тебя распоряжений – их вызывает вопрос о престолонаследии.

– Глубоко сожалею об этом. Но сколько раз на коленях клялся я тебе и державному дяде никогда при жизни султана не делать самому незаконного шага к достижению трона.

– Это пустые слова, принц Мурад, я это отлично знаю. До сих пор благодаря бдительности мушира и слуг тебе не представлялось случая к составлению больших заговоров. Представься же такой случай – блеск трона прельстит тебя и заставит нарушить слово. Не возражай, принц Мурад, что я говорю, то верно. Султан в своем бесконечном милосердии пощадил жизнь твою и твоего брата, но не забывай, что жизнь эта – только подарок султана. Есть только одно средство, которое могло бы гарантировать тебе дальнейшую жизнь и доставить полную свободу.

– Назови его мне, великая государыня.

– Средство это – торжественное отречение от престола.

– А ты не подумала, милостивая и могущественная повелительница, о том, что через мое отречение положение дел нисколько не изменится, что явится другой наследник, коль скоро я отрекусь от своих прав?

– Ближайший наследник – ты. Все дело только в твоем отречении, которое бы совершенно избавило тебя от необходимого в противном случае насилия, – продолжала султанша Валиде. – Ты очень умно поступил бы, следуя моему совету: тогда не только для тебя, но и для всех началась бы другая жизнь. Я знаю, что ты любишь располагать большими средствами и имеешь теперь в своем распоряжении огромные суммы. Ты боишься, что в случае отречения не будешь больше владеть ими. Но я обещаю тебе все мои сокровища, если ты только подпишешь акт отречения.

– Как, великая государыня! Ты хочешь отказаться от своих сокровищ? – спросил изумленный Мурад.

– Да, я готова это сделать. Ты получишь мои сокровища, если согласишься отречься от своих прав. И какая полная наслаждений жизнь откроется тогда перед тобою, принц Мурад! Тебе не надо будет заботиться о блеске престола, у тебя будут богатства, с помощью которых ты окружишь себя всевозможной пышностью. Ничто не помешает тебе жить, как и где вздумается, рушатся все преграды, и никто не будет так доволен этим оборотом дел, как я.

– Это, конечно, заманчивая перспектива.

– Ты будешь пользоваться высшими наслаждениями жизни. Чего ж тебе еще надо? – продолжала султанша Валиде льстивым тоном. – За отречение от престола ты будешь осыпан золотом и сможешь исполнять каждое свое желание. Более того, ты можешь тогда жить где угодно, хоть в Париже, который составляет цель твоих желаний, можешь иметь прекрасных одалисок, я сама подарю их тебе, принц Мурад! Говори, согласен ли ты отречься?

– Я не могу сделать этого, великая государыня.

Султанша Валиде вскочила. Неужели все ее льстивые обещания и льстивые речи должны были пропасть даром?

– Отчего не можешь? – спросила она. – И кто мешает тебе? Чьей посторонней воле должен ты повиноваться? Или тебе мало того, что я тебе предлагала?

– В своей великой милости ты предлагала мне все, что имеешь; не думай, чтобы я не ценил этого, но все-таки я должен ответить тебе, милостивая повелительница, что я не могу отречься от своих прав.

– А, понимаю, ты мечтаешь о блеске трона, ты помышляешь о пышности государя, о могуществе, о гордости носить титул императора. Но ты видишь только внешний блеск, не замечая того, что за ним скрывается. Только о заманчивой внешности думаешь ты, не помышляя о врагах при дворе и в семействе. Как только вступишь ты на престол, для тебя тоже явится наследник, как ты для нынешнего султана, и у тебя не будет ни одной спокойной минуты. Подумай обо всем этом, принц Мурад!

– Я все взвесил, великая государыня.

– И все-таки остаешься при своем решении?

– В отношении самого себя, в отношении всего народа я обязан не отрекаться от престола без важных причин, – решительно объявил Мурад.

Султанша, гордо подняв голову, встала с места.

– Так неси же последствия своего отказа, – сказала она с хладнокровием, заставившим содрогнуться принца. – Я пришла сюда в надежде улучшить твою жизнь: теперь ты сам будешь виноват в последствиях, которые будут вызваны твоим ответом.

– Я готов на все.

– Даже и на смерть? – в сильном раздражении воскликнула султанша Валиде, увидев, что ее намерение не удалось.

– Если мне суждено умереть насильственной смертью, я не могу избежать этой участи даже и в том случае, если отрекусь от моих прав на престол, – отвечал Мурад.

– Я пришла предложить тебе выгоды, пришла спасти тебя, ты меня не послушал, так лезь же в петлю, – сказала Валиде. – Султан должен заботиться о своей безопасности, чувство самосохранения стоит на первом плане, выше всех прав и соображений! Я сама буду действовать, если увижу, что султан не замечает угрожающей ему опасности. Но вот что еще, – прибавила она вдруг, снова надеясь на успех своего посещения и ласково обращаясь к принцу. – Я вспомнила, что у тебя, неизвестно с какой целью, взяли твоего сына Саладина и до сих пор удерживают его у себя. Ты любишь мальчика?

– Я всем сердцем привязан к нему, великая государыня.

– Ты хотел бы иметь его при себе?

– Это мое высшее желание.

– И оно может быть исполнено, если ты только согласишься на отречение от престола, принц Мурад.

Султанша Валиде рассчитывала теперь этим последним средством расположить принца в пользу своих планов и склонить его изменить свое решение.

Несколько минут длилось молчание. В душе его, по-видимому, происходила борьба.

– Ты снова будешь иметь его, ты будешь в безопасности, – соблазняла его султанша, выжидая ответа.

– Я должен уметь приносить все в жертву моему долгу, – отвечал принц, бледнея, слегка взволнованным голосом. – Любовь к сыну борется с этим долгом – пусть она будет первой жертвой.

– Ты остаешься при своем решении?

– Я не могу иначе.

– Так ты не согласен на отречение?

– Я не могу этого сделать, великая государыня.

– Так ты не хочешь изменить своего решения, – пробормотала султанша Вахиде в невыразимой ярости, скрежеща зубами. – Пусть же вся ответственность падет на твою голову.

– Могущественная государыня, державная мать моего дяди, изволит гневаться на меня?

– К чему это перечисление родственных отношений, принц Мурад, – холодно отвечала султанша. – Сын, который не следует совету своих родителей, перестает быть их сыном. Я ухожу. Желаю, чтобы тебе никогда не пришлось раскаяться в своем ответе.

Мурад хотел проводить султаншу, но она резким тоном запретила ему это и в сильном гневе рассталась с принцем.

На следующее утро во дворец принца явился Нури-паша. Он был старше Мурада несколькими годами, черты его лица и манеры обнаруживали в нем более энергии и хитрости. Смуглое лицо его было обрамлено густой черной бородой и его маленькие, блестящие глазки так и бегали во все стороны. Принц Мурад приветливо встретил своего зятя, с которым он до тех пор не был накоротке.

– Как здоровье принцессы? – спросил принц, очень любивший свою сестру.

– Принцесса шлет тебе поклон, принц, а главное, – прибавил Нури, подходя ближе к принцу, – просьбу быть осторожнее.

Мурад улыбнулся и удивленно посмотрел на Нури-пашу.

– Осторожнее? Что сестра хочет сказать этими словами? – спросил он. – Нужно ли мне еще остерегаться, когда меня и так уже стерегут?

– Я за тем и пришел, чтобы предостеречь тебя, принц. Мушир Изет внизу в твоем дворце.

– Мушир? Я этого еще не знал.

– Разве тебе об этом не докладывали?

– Никто. Впрочем, что касается других слуг, это меня не удивляет, но Хешам, вот что странно.

– Может быть, он и сам не знает о присутствии мушира, – заметил Нури-паша. – Есть основание быть осторожным, когда хотят нанести решительный удар.

– О каком решительном ударе ты говоришь?

– Могу я говорить откровенно, принц? Я пришел сюда просить тебя остерегаться в эти дни пищи и питья.

– Что ты хочешь этим сказать? Уж не боишься ли ты отравы?

– Конечно, принц. Мушир Изет в твоем дворце недаром. Мушир Изет – человек, от которого можно всего ожидать.

Мурад в мрачном раздумье бесцельно глядел перед собой.

– Я все еще не верю в возможность этого, – сказал он после небольшого молчания.

– Но, может быть, ты исполнишь неотступную просьбу мою и принцессы быть в эти дни более осторожным, чем доверчивым. Исполни же наше желание.

Мурад подошел к столу и позвонил в колокольчик. Вошел Хешам. Он днем и ночью находился при принце.

– Знаешь, кто с самой ночи находится в моем доме? – спросил Мурад.

Хешам, казалось, не понял всей важности этого вопроса.

– Отвечай же! – приказал Мурад своему доверенному слуге. – Знаешь ты, что случилось там, внизу, в моем доме?

– Ничего особенного, ваше высочество.

– Разве ты не видел мушира?

– Мушира Изета? Нет, ваше высочество.

– Так от тебя сумели скрыть его присутствие. Приказываю тебе никому и виду не подавать, что мне известно о присутствии мушира, – сказал принц. – Я жду к обеду гостей, пусть накроют на стол не для меня одного, как всегда, а еще на две персоны.

– Позволь, принц, – перебил Нури-паша своего шурина, – мне кажется, лучше будет, если ты отдашь это приказание уже в столовой, когда кушанья будут поданы. Я, кажется, угадываю твой план.

– Хорошо, – сказал Мурад, следуя совету хитрого Нури. – Так молчи же. Я желаю обедать через четверть часа. Ступай.

Когда слуга удалился, Мурад обратился к Нури-паше:

– Прошу тебя быть моим гостем. Мне хотелось бы иметь свидетеля. Мы будем обедать втроем, и, я думаю, это будет необыкновенно интересный обед.

Нури улыбнулся.

– Приглашение твое делает мне честь и очень радует меня, принц, – сказал он с легким поклоном, – только прошу тебя не оставлять моего предостережения без внимания.

– Увидишь сам, как я ценю его.

– Это будет для меня большим утешением.

Немного времени спустя Хешам доложил, что обедать подано.

– Проводи меня и будь моим гостем, – обратился принц к Нури и вместе с ним отправился в столовую, где был накрыт маленький столик для принца. На столе дымились кушанья и стоял хрустальный графин с шербетом.

– Ступай вниз, – приказал Мурад своему слуге и отыщи мушира Изета. Передай ему мое желание видеть его у меня за столом.

– Если бы мы только могли видеть физиономию мушира при этом известии, принц, – сказал Нури с язвительной усмешкой Мураду, когда ушел слуга. – Увидев меня здесь, он догадается, кому обязан этой милостью и честью.

В это время Хешам спешил по ступеням лестницы. Он пришел вовремя, застав мушира Изета уже на галерее, готовым оставить дворец. При виде Хешама лицо его невольно омрачилось, и он ускорил шаги.

Но слуга принца догнал его.

– Прошу извинения, благородный мушир, – сказал он, – мне приказано позвать тебя к столу.

Мушир Изет слегка вздрогнул.

– К столу? – переспросил он.

– Так приказал его высочество.

– Хотя у меня и есть спешные дела в серале, но это приглашение светлейшего принца такая милость и честь для меня, что я следую за тобой, – сказал мушир, быстро овладев собой.

Хешам отвел мушира в столовую.

– Принести приборы, – приказал Мурад слуге. – Нури-паша и мушир составят мне компанию.

Последний бросил язвительный взгляд на стоявшего у стола Нури, быстрые, проницательные глаза которого пристально смотрели на мушира.

– Какая неожиданная милость, мой светлейший принц, – обратился Изет с глубоким поклоном к Мураду, – сердце мое исполнено благодарности.

– С каких пор ты снова в моем доме, чтобы помогать мне в личных моих делах? – спросил принц.

Изет нисколько не растерялся.

– Гофмаршал вашего высочества сегодня утром принимал от меня срочные суммы, – отвечал он.

Хешам между тем ставил стулья.

– Я нуждаюсь в обществе, – продолжал Мурад простодушным тоном, садясь за стол, – пора положить конец одиночеству. Я желаю видеть у себя побольше гостей. Садитесь. Нури-паша принял сегодня мое приглашение, хотя он и имеет обыкновение всегда обедать с принцессой. Часто я не могу видеть его за своим столом: это могло бы рассердить мою сестру. Ты же, мушир, с сегодняшнего дня будешь постоянно разделять со мной трапезу, таково мое желание. И без отговорок! Я знаю, ты будешь отговариваться делами – передай их в другие руки, ты останешься у меня и будешь за столом забавлять меня твоим знанием всех новостей.

Нури и Изет заняли свои места. Хешам стал разносить кушанья. Прежде всего он подал принцу блюдо с кушаньем из риса, одним из любимейших в Турции. Мурад положил немного себе на тарелку. Хешам подал затем паше, тот сделал то же. Наконец дошла очередь и до мушира Изета, и он вынужден был взять себе.

– Мы с Нури-пашой не имеем большого аппетита, – начал принц, – мы давеча славно позавтракали, а потому не обращай на нас внимания и ешь вволю. Хешам, наполни бокал мушира, пусть он выпьет за мое здоровье.

Изет побледнел. Он понял теперь план Мурада и увидел, что принц был предупрежден. Но хитрый мушир не упал духом, он быстро сообразил, как ему поступить в этом опасном положении.

– Как могу я есть и пить, когда ваше высочество не прикасаетесь к пище, – сказал он.

– Я приказываю тебе это. Пей за мое здоровье!

– Приказание вашего высочества приводит меня в замешательство – не знаю, как и объяснить его, – отвечал Изет, не дотрагиваясь ни до кушанья, ни до стакана.

– Объясняй его как хочешь, но съешь все с твоей тарелки и осуши бокал.

– Неужели меня будут принуждать к этому? Это похоже на подозрение, – осмелился сказать Изет, прикидываясь оскорбленным.

Нури не спускал с него глаз.

– Я приказываю тебе выпить за мое здоровье, – повторил Мурад.

Мушир, видя, что все погибло, рискнул на последнее: он хотел бежать.

В это мгновение Мурад вскочил со стула и приказал Хешаму принести заряженный пистолет.

– Съешь все с твоей тарелки и осуши бокал, не то я застрелю тебя! – закричал страшно взбешенный Мурад, указывая ему на тарелку.

Хешам принес пистолет. Принц взял его в руку и положил рядом с муширом. Дрожа всем телом, Изет поневоле должен был исполнить приказание принца.

– Надеюсь, что обед нисколько не повредит тебе, – сказал Мурад смертельно бледному муширу, принуждавшему себя есть. – С этого дня, как я уже сказал тебе, ты будешь каждый день обедать со мной. Скромность твоя завела тебя слишком далеко: если у меня нет аппетита, ты ради этого не должен голодать.

– Ваше высочество поступает со мной очень странно, – заикаясь, произнес Изет. – Я не знаю…

– Ты не знаешь, чему обязан честью обедать в моем обществе? Я объясню тебе это, мушир… Мой прадед Солиман, опасаясь за свою жизнь, имел обыкновение заставлять повара пробовать каждое кушанье, прежде чем есть его самому. Ты назначен мне помощником и советником – я избрал тебя для пробы кушаний при моем столе. Сегодня ты положил этому начало. Но что с тобой? – спросил Мурад, увидев, что Изет через несколько минут зашатался на стуле.

– Небольшой припадок… следствие немилости… – пробормотал мушир.

Мурад позвонил.

Несколько слуг вошли в столовую.

– Муширу дурно, – сказал принц, – отнесите его на стуле в соседнюю комнату, пусть он останется там. Вы отвечаете мне за него своей головой, делайте что приказано.

Слуги отнесли мушира в указанную им комнату.

– Подождем и увидим, – обратился принц к Нури-паше, – обморок ли у него только или какая-нибудь болезнь. Тебе же спасибо за посещение и за предостережение. Передай также и принцессе мою благодарность. Я желаю чаще прежнего видеть тебя, Нури-паша, моим гостем. Ты знаешь, что я живу здесь в одиночестве и рад буду найти в тебе друга.

XII. Соучастница

Сирра предчувствовала угрожавшую ей опасность и недаром поспешно скрылась из развалин Кадри, доведя Гассана и принца до камеры бедной Реции; освобождение ее более всего остального беспокоило Сирру. Словно гонимая фуриями, спешила она назад. Не за себя боялась она, она чувствовала только, что должна остерегаться. Ведь она еще не достигла своей цели, не исполнила своего намерения. Ей хотелось посрамить и уничтожить низкие планы Мансура, которым она притворно содействовала, она хотела постараться обратить зло в добро. В случае, если ей это не удастся, она намерена была низвергнуть Мансура.

Со скоростью ветра бежала она по коридорам и, не встречая препятствий, даже не подозревала, что теперь-то и готовилась опасность Гассану, Реции и Юсуфу. Она бежала так быстро, что казалась тенью, и кто увидел бы ее в эту минуту, тот ни за что не принял бы ее за человеческое существо. Не отдыхая ни минуты, даже не давая себе времени перевести дух, спешила она в Бостон-Джалла.

Приближаясь к дому софта, она к своему ужасу увидела перед домом троих сторожей. Сильно размахивая руками, они блуждали вокруг с фонарями, озабоченно что-то ища. Сирра сразу поняла в чем дело. Наверное, они заметили ее отсутствие и теперь в ужасе искали ее, заранее предвидя гнев Мансура-эфенди, когда он придет и узнает, что они упустили чудо. Сирра остановилась и наблюдала за сторожами. Со своего места она могла видеть все, что они делали, не будучи сама замеченной. Как только они подошли к деревьям и кустам, окружавшим большой минарет, чтобы и здесь с фонарем поискать исчезнувшую пророчицу, Сирра подкралась поближе и в то время, как они, осматривая кусты и деревья, отошли далеко от дома, проворно проскользнула в открытые настежь двери. Затем поднялась по лестнице, вытащила назад служившее ей недавно вместо каната полотно, побежала в свою комнату и, как ни в чем не бывало, легла спать.

Только успела она это сделать, как услыхала тихие шаги на лестнице. Сирра не шевелилась, думая, что это один из сторожей шел наверх посмотреть, не тут ли она. Свет от двух горевших у нее в комнате свечей слабо проникал в коридор, дверь была довольно далеко. Но вот внезапно показалась одетая в лохмотья фигура. Сирра вздрогнула, она ясно различала старый желтовато-серый плащ, зеленую арабскую головную повязку и под ней на лице ярко сверкавшую золотую маску.

– Сирра, – прозвучал голос вошедшего.

– Я слушаю, – отвечала Сирра, мгновенно вскочив с постели и низко, до самой земли склоняясь перед Золотой Маской.

– Тебе грозит опасность от Мансура-эфенди, – продолжал глухой, замогильный голос Золотой Маски, – но ты восторжествуешь над ним, если только поступишь согласно моим указаниям.

– Говори. Я готова повиноваться тебе, – отвечала Сирра, не поднимая головы, точно боялась, что один вид золотой маски ослепит ей глаза.

– Я с тобой. Ты не погибнешь, – продолжил снова прежний голос, – только делай то, что я тебе прикажу. В один из следующих вечеров султан, переодетый в мундир мушира, явится к тебе и будет спрашивать тебя о будущем. Не говори ему тех слов, которые будет подсказывать тебе Мансур, не называя султана по имени, скажи ему вот какое пророчество:

«До наступления третьего Рамазана[77] опустеет трон пророка. Не смерть лишит повелителя правоверных престола, а человеческая воля и человеческая рука. Враги во дворце страшнее гяуров. Потом на престол взойдет Магомет Мурад под именем Мурада Пятого, но его царствование продлится всего три месяца, затем трон пророка снова опустеет и опять это сделает не смерть, а человеческая рука. Затем наследует Абдул-Гамид и еще раз опустеет трон пророка. На нем воссядет Мехмед-Решад-эфенди, и тогда пророчество мое будет исполнено». Золотая Маска смолк.

– Каждое из твоих слов запечатлелось в душе моей, – сказала Сирра, – я непременно исполню твою волю.

Когда она подняла голову, Золотая Маска исчез, – тихие шаги его уже не были слышны в доме.

Между тем сторожа вернулись со своих неудачных поисков. Они видели, как Золотая Маска вышел из дома и исчез во мраке ночи, но не осмелились преследовать его. Один из них поднялся в комнату пророчицы. Сирра спала на своем месте. Он не верил своим глазам и позвал двух остальных. Словно вкопанные, остановились они при виде спящей пророчицы – это не был обман зрения. Та, которая исчезла и которую они напрасно искали повсюду, в глубоком сне лежала теперь перед ними. Они тихонько вышли из комнаты и легли на дворе у лестницы, решившись караулить. Тут они принялись совещаться, как поступить им после всего случившегося, и наконец пришли к решению признаться во всем баба-Мансуру, опасаясь, что в противном случае наказание будет еще строже.

Когда на другой день Мансур-эфенди явился в дом софта, все три сторожа бросились ему в ноги, прося прощения. Баба-Мансур удивленно посмотрел на них.

– Что случилось? – спросил он.

– Мы невинны, мудрый и могущественный баба-Мансур, – отвечал первый сторож. – Сирра, должно быть, уходила ночью из дома.

– Как смели вы ее выпустить? – с гневом вскричал Мансур.

– Мы не знаем, как это случилось. В полночь пришли мы наверх посмотреть свечи. Они были погашены, мы принесли другие. Тут увидели мы, что постель, в которой обыкновенно спит Сирра, была пуста.

– Она была, верно, в другой комнате.

– Мы обыскали весь дом, – отвечал второй сторож, – осмотрели всякий уголок, но нигде ее не было. В сильном испуге вышли мы с фонарями на улицу, искали повсюду, но нигде не могли найти ее.

– Как могла она выйти из дома, не будучи замечена вами? – грозно спросил Мансур.

– Из окна с улицы висело полотно, по нему, должно быть, она и спустилась.

– А ее вы так и не видели?

– Нет, могущественный и мудрый баба-Мансур, – сказал третий сторож, – когда мы наконец, нигде не найдя ее, возвращались домой, то увидели у дома Золотую Маску, когда же пришли наверх, Сирра уже спокойно спала, как всегда, на своей подушке.

– Вы видели Золотую Маску?

– Казалось, он вышел из дома, – отвечал первый сторож.

– Едва увидели и узнали мы его, как он уже исчез во мраке ночи, – прибавил второй.

– Мы поспешили наверх, мы страшно боялись, мудрый баба-Мансур.

С возрастающим удивлением слушал шейх-уль-ислам последнюю часть доклада, все мрачнее и мрачнее становилось его лицо. Какую связь имело все это? Был ли Золотая Маска в доме? Действительно ли уходила Сирра? Имел ли уход и приход Сирры что-нибудь общее с появлением Золотой Маски?

В первую минуту Мансур хотел дать сторожам почувствовать свой гнев, но потом одумался.

– Вы должны загладить свою ошибку, – сказал он строго, – вот вам к тому удобный случай. Вы дурно исполняли свою обязанность в прошлую ночь, тем бдительнее должны быть вы в следующие ночи. Но делайте вид, будто спите или уходите прочь, чтобы придать более смелости той, которую вы караулите.

– Хорошо, милостивый и могущественный баба-Мансур, мы это сделаем, приказание твое будет исполнено в точности, – отвечали сторожа. – Мы постараемся заслужить твое прощение.

– Вы говорите, что видели Золотую Маску здесь, около дома, – продолжал Мансур, – мне важно знать, войдет ли Золотая Маска в дом или нет. Будьте бдительны. Если Золотая Маска придет в дом и вы увидите его, позаботьтесь, чтобы он не мог уйти отсюда. Сторожа молчали, сильно смущенные словами Мансура.

– Или вы боитесь Золотой Маски? – спросил шейх-уль-ислам.

– Никто не знает, что это такое, – отвечал один из сторожей. – Большинство говорит, что он не из плоти и крови, как мы. И другие утверждают, что нельзя его ни тронуть, ни преследовать, он делает одно добро и служит предостережением для того, кому является. Так говорят люди, мудрый и могущественный баба-Мансур, правда ли это или нет, мы не знаем.

– Чтобы нам это узнать и убедиться, что такое Золотая Маска, ваше дело только запереть двери и окна и стеречь его, если он появится здесь в доме, – приказал Мансур-эфенди, – все остальное предоставьте мне. Не имеете ли вы еще чего донести мне?

– Мудрый и правосудный кади здесь и ожидает тебя внизу, – доложил один из сторожей.

Мансур-эфенди отправился в указанную сторожем комнату. Там ожидал его кади.

– Я заставил тебя ждать, брат мой, – сказал Мансур, – но в эту ночь мне удалось захватить важную добычу и до сих пор пришлось провозиться с ней.

– Какую добычу? – спросил Гамид-кади.

– Принца Юсуфа и адъютанта его Гассана. Они хотели силой освободить Рецию, но в чертогах Смерти попались мне в руки. Тем не менее дочь Альманзора, воспользовавшись суматохой, успела убежать.

– Она опять найдется. Так принц Юсуф был там! – с радостью вскричал кади. – Это ему не пройдет даром.

– Я только что сделал доклад султану и предоставил ему произнести над ними приговор, – продолжал Мансур. – Он был страшно взбешен, тем более что преследовал относительно его известные тебе планы. Само собой разумеется, я дал ему понять, что подобные приключения могут дурно отозваться на принятом нами решении.

– Так, так, брат мой, теперь нельзя более обвинять тебя в проволочке, – сказал кади, лукаво прищурив глаза. – Все к лучшему. Знаешь ли, зачем я сюда явился?

– Получить теперь вдвойне важную копию с того старинного документа, где говорится о сокровище калифов? Я принес ее, брат мой, вот она, – отвечал Мансур и подал своему сообщнику аккуратно спрятанный в кожаном бумажнике документ. – Разбери его вместе с ученым Али и подай нам надежду, что богатства наши еще увеличатся.

– Будь спокоен. С этого же дня мы вместе с Али примемся за разбор древнего документа, – сказал Гамид-кади, пряча бумажник в карман своего сюртука. – Что будет дальше, решим на совете. К ночи увидимся в развалинах, а пока прощай.

Кади ушел, а шейх-уль-ислам отправился в комнату пророчицы.

Сирра, по обыкновению, сидела на похожем на трон возвышении комнаты возле спускавшегося с потолка ковра. Длинная широкая одежда по-прежнему скрывала ее безобразную фигуру. Лицо ее было закрыто покрывалом, видны были одни глаза.

Она не шевельнулась, когда вошел Мансур-эфенди. Она сидела спокойно и невозмутимо, как ни в чем не бывало, в ожидании посетителей, ежедневно приходивших спрашивать ее или просто дивиться чуду.

– Что делала ты ночью? – сердитым, грозным тоном спросил ее Мансур.

– Ты пришел мучить меня, эфенди? Ты хотел взять меня под свое покровительство, я же взялась за это служить тебе. Разве я не делаю этого, эфенди?

– Ты нарушила свое обещание, которое дала мне в тот день, когда я принял тебя под свою защиту, ты уходила ночью из этого дома.

– Кто сказал тебе это, эфенди, сторожа?

– Говори, будешь ли ты отрицать, что уходила из дома и тем нарушила свое обещание? Ты молчишь! Я желаю знать, где ты была.

– В развалинах Кадри.

– В развалинах? Зачем ты туда ходила? – спросил Мансур, крайне удивленный ее словами.

– За тобой.

– За мной?

– Да, туда, куда ты отвел меня тогда, баба-Мансур, – отвечала Сирра.

Шейх-уль-ислам вздрогнул. К досаде своей он увидел теперь, что Сирра знала его имя. Его глаза, сверкая злобой, встретились с глазами пророчицы, но она твердо выдержала его грозный взгляд.

– Так ты нарушила и второе обещание! – закричал он слегка дрожащим голосом, выдававшим его волнение. Его бесило, что орудие его, Сирра, уходила из дома и к тому же знала его имя. – Я запретил тебе шпионить за мной, и ты обещала это.

– Я и не шпионила, баба-Мансур.

– Как же узнала ты мое имя?

– Я и тогда уже знала тебя.

– Так ты притворялась, лицемерка! – в бешенстве закричал на нее шейх-уль-ислам, все более и более сознавая опасность, в которой очутился, делая Сирру, так сказать, соучастницей в своей тайне, орудием своих планов. – Так ты меня тогда обманула!

– Почему опасаешься ты того, что я знаю твое имя? Разве ты делаешь что-нибудь такое, что заставляет тебя скрываться? – раздраженно спросила его Сирра.

– Каким тоном осмеливаешься говорить ты, недостойная моего участия тварь! – закричал шейх-уль-ислам. – Как смеешь ты идти против своего благодетеля?

– Мы обоюдно нуждаемся друг в друге, баба-Мансур, благодеяние твое состоит в том, что меня держат взаперти и дают мне скудное пропитание. За это я служу тебе пророчицей.

– Замолчи! Ни слова! Отвечай только на мои вопросы, – приказал шейх-уль-ислам. – Я хочу знать, что делала ты ночью и кто у тебя был. Если ты осмелишься еще дольше медлить с ответом, я вырву его у тебя силой.

– Что значат твои угрозы, шейх-уль-ислам? – закричала Сирра, в неукротимом бешенстве вскочив с места. – Чем намерен ты принудить меня отвечать?

– Наказаниями и пытками, как ты этого и заслуживаешь.

– Посмей только! – вскричала Сирра, дрожа от гнева. – Тронь меня только, тогда узнаешь! Или ты забыл, что сделал меня орудием для достижения своих тайных замыслов? Берегись употребить против меня насилие, смотри, берегись раздражать меня, не то я обличу тебя. Никакое наказание не может меня постигнуть, все падет на тебя: ведь я проповедую по твоему же внушению, говорю только то, что ты подсказываешь мне, стоя за портьерой. Чем угрожаешь ты мне за мою службу? Пыткой? Тюрьмой в чертогах Смерти, где ты заставляешь томиться бедную Рецию?

Мрачным и удивленным взглядом пристально смотрел Мансур на Сирру, внезапно ставшую бешеной фурией, этого он никак не ожидал. Это безобразное, всегда тихое существо выглядело теперь раненым змеем, внезапно получившим возможность ужалить врага.

– Ты говоришь это в безумии, – сказал шейх-уль-ислам.

– Не намекаешь ли ты на безумие Ибама, которого велел замучить до смерти? Не смей прикасаться ко мне, предупреждаю тебя заранее. Это было бы твоей гибелью. Ты гораздо умнее поступишь, продолжая делать своей соучастницей ту, которую ты находишь возможным оскорблять.

«Чем допустить ей погубить меня теперь же, – добавил Мансур про себя. Он знал теперь чего ему ждать и чего бояться. – Я уничтожу тебя, дура, прежде чем ты успеешь исполнить свою угрозу, – продолжал шейх-уль-ислам про себя. – Ты позволила раздражению охватить себя до такой степени, что высказала это предостережение, не подумав, что оно тебе же готовит гибель, как соучастнице в моей тайне. Ты не можешь оставаться в живых. Участь твоя решена».

Затем он громко сказал Сирре:

– Я готов забыть и на этот раз простить тебе все, что произошло ночью.

– Я и ожидала от тебя этого, баба-Мансур, – отвечала Сирра и, наблюдая за шейх-уль-исламом, прибавила: – Лучше, если мы будем действовать сообща и я по-прежнему буду служить тебе.

– Я готов сделать так, как будто и не слыхал твоих опрометчивых слов, – притворно согласился Мансур.

Оба заключили мир, причем каждый имел свои планы. Каждый из них хотел погубить другого. Теперь все дело было в том, кто в этой неравной борьбе одержит верх.

XIII. Помощь в беде

Положение двух молодых офицеров в пещере Эль-Куриб было ужасным. Дым начинал уже заполнять пещеру, едкий удушливый воздух проникал в горло и легкие Сади и Зора. Лошади стали вести себя беспокойно, нетерпеливо постукивая копытами. Тогда оба товарища решились на последнюю отчаянную попытку к спасению. Сделав до двадцати выстрелов в неприятелей, чтобы помешать им поддерживать пламя, они истратили все заряды и тогда, размахивая кинжалами, бросились к выходу в узкую трещину скалы, решившись оружием пробить себе путь и лучше умереть под неприятельскими ударами, чем задохнуться в пещере.

Оба они вместе не могли поместиться в узкой трещине, пришлось идти поочередно. Сади шел впереди, за ним Зора. Так пробивались они вперед, размахивая саблями. Злобный торжествующий крик врагов встретил их. Не с оружием наступали они, заграждая путь несчастным пленникам. Они не имели в этом нужды. Они могли предоставить это огню. Широко и высоко вспыхнувшее пламя служило достаточным страшным препятствием, преодолеть которое не мог никто.

Пятеро арабов пали в битве, остальные вместе с Кровавой Невестой увидели показавшиеся среди пламени фигуры неприятельских офицеров. Это было ужасное зрелище, но приятное для Солии и ее братьев. Гонимые смертельным страхом, несчастные пробирались в облаках дыма среди высоко вздымавшегося яркого пламени. Они шли почти на верную смерть, чтобы только вырваться из пещеры и лучше умереть в бою, чем задохнуться в дыму. Но огненное море было велико, чего из глубины пещеры они не могли видеть. Они не знали, что пламя загородило весь выход. Какую пользу могло принести им их мужество и оружие? Жар, огненными языками окружавшее их пламя – все это делало выход невозможным.

Сади попробовал было пробраться сквозь пламя, но огненные языки со всех сторон обвили его тело, в один миг обожгли ему ноги, во многих местах зажгли одежду, так что он вынужден был вернуться опять в глубину пещеры. Зора точно так же должен был отказаться от этой последней, отчаянной попытки к спасению. Вернувшись в пещеру, оба принялись тушить вспыхнувшее платье.

Теперь они окончательно погибли. Они были обречены на медленную и мучительную смерть, оставался только один исход – самим покончить поскорее со своей жизнью. Дым уже так густо наполнил верхнюю часть пещеры, что оба друга задыхались от недостатка свежего воздуха. С состраданием взглянул Зора на мучившихся, подобно им, лошадей, которые беспрестанно поворачивали головы к своим хозяевам, как будто спрашивая их: зачем остаемся мы здесь? Почему не умчимся прочь отсюда?

– Все кончено, Сади, – обратился Зора к своему другу. – Для нас нет больше никакой надежды на спасение. Умрем вместе. Убьем сначала наших верных животных и тем избавим их от мучений, потом умрем и сами.

– Я не боюсь смерти, Зора, но меня печалит мысль о Реции, – отвечал Сади. – Она снова осиротеет. Что-то будет с бедняжкой?

– Успокойся, друг мой. Гассан, узнав о нашей смерти, сочтет своим долгом вступиться за дочь Альманзора и взять ее под свою защиту.

– Мне не суждено было еще раз увидеть ее и проститься с ней, – сказал Сади. – Прощай, Реция, да защитит тебя Аллах, я ухожу от тебя.

– Все кончено… я задыхаюсь, – прозвучал хриплый от дыма голос Зора. Он не мог более видеть Сади, хотя тот и стоял почти рядом с ним, так густо пещера была наполнена черным дымом. – Лошади уже хрипят и валятся… я облегчу им смерть… А там мы и сами бросимся на свои сабли.

Сади и Зора подошли к лошадям, которые уныло глядели на хозяев, словно жалуясь на свои мучения – тяжело было смотреть на страдания верных, беспомощных животных. Сади, боясь расчувствоваться, первый вонзил ханджар в грудь своей лошади, кровь ручьем хлынула из раны – он попал прямо в сердце. Животное сделало отчаянную попытку вскочить на ноги, но тут же с глухим, жалобным ржанием грохнулось на землю, утопая в своей крови. Зора, по-видимому, скрепя сердце, последовал совету друга. Ему больно было убивать своего коня, так долго верно служившего ему, однако он принужден был сделать это. Стиснув зубы, он нанес ему смертельный удар и быстро отвернулся, чтобы не видеть его агонии.

– Теперь наша очередь, – обратился он к Сади. – Держи в руке свою окровавленную саблю, смерть наша будет отомщена.

– Умрем вместе, Зора, – отвечал Сади, раскрывая объятия. – Скажем последнее прости друг другу, а там, как верные товарищи, умрем вместе.

Зора обнял Сади, минуту длилось прощание. Дикий вой торжествующих врагов проникал в пещеру снаружи, пламя закрывало весь вход, а в пещере два благородных, мужественных сердца готовились к смерти. Они простились, еще одно рукопожатие, краткая молитва, и каждый из них начал искать себе место, где бы укрепить ханджар и тогда уже броситься на него.

В это самое мгновение торжествующие крики бедуинов смолкли и между ними поднялась сильная суматоха, а вслед за тем раздались выстрелы.

– Слышишь? Что бы это значило? – спросил Зора, внезапно ободряясь.

– Клянусь моим вечным спасением, это наши солдаты. Арабы ответили на выстрелы, и завязался бой.

– А мы не можем выйти отсюда, – в отчаянии говорил Сади. – Мы должны остаться здесь и задохнуться, прежде чем будем освобождены.

– Я не могу держаться больше на ногах, не могу больше открыть глаза! – воскликнул Зора.

– Потерпи еще несколько минут, друг мой, помощь близка, – утешал его Сади, хотя и сам готов был лишиться чувств от долгого вдыхания густого, едкого дыма.

Бой все еще продолжался, это слышно было по быстро следовавшим один за другим выстрелам.

Но вот до ушей пленных офицеров донеслись крики солдат.

– Сюда, они обложили вход огнем! – раздался громкий голос. – Может быть, оба бея здесь. Прочь горящие головни!

– Это голос моего тшауша, – сказал Зора.

– Сюда, все! – закричал тот же голос. – Пусть бегут остальные враги, мы все равно их догоним. Очистим сначала вход в пещеру.

– Сюда! – крикнул наконец и Сади, становясь у входа. – Мы здесь, в пещере.

Живо закипела работа. Солдаты, пришедшие с тшаушем, чтобы отыскать Зора-бея, долгое отсутствие которого сильно их беспокоило, саблями проворно очистили вход от горящих головней. Сади в немом восторге, будучи не в силах произнести ни слова, вел к выходу полубесчувственного от дыма Зора, свежий воздух начинал уже проникать в пещеру.

– Пойдем, пойдем! – кричал Сади, увлекая за собой товарища, хотя перед входом и валялись еще раскаленные уголья, но огонь был прекращен и путь открыт.

Зора, опираясь на руку своего друга и шатаясь, вышел на воздух, но тут он без чувств упал на землю, и Сади также потерял сознание, таким сильным было действие свежего воздуха. Маленький отряд солдат окружил их, громкими криками выражая свою радость, что вожди их снова возвращены им. Только на рассвете Зора и Сади пришли наконец в сознание.

Между тем солдаты обыскали пещеру и нашли там мертвых лошадей. К счастью, им удалось поймать несколько арабских лошадей, так что оба офицера взамен убитых лошадей получили новых.

– Где враги? Где Кровавая Невеста? – были первые слова Зора, как только он пришел в себя.

Вслед за ним очнулся и Сади, жадно вдыхая чистый, освежающий воздух.

– Мы должны погнаться за ними! – вскричал он.

– Они бежали, мы разбили их, – сказал тшауш обоим офицерам.

– Кровавая Невеста не должна ускользнуть от нас, – сказал Зора. – Дайте мне скорее лошадь. Мы должны преследовать ее.

С этими словами он встал, с трудом преодолевая слабость от дыма. Сади проворно вскочил и точно так же потребовал себе лошадь и оружие.

– Мы должны пуститься в погоню за ними, – воскликнул он, – во что бы то ни стало догнать и уничтожить их, а главное – захватить в плен Кровавую Невесту!

Через несколько минут все были на конях. Зора поскакал вперед, за ним следовал Сади рядом с тшаушем, указывавшим направление, в котором бежали оставшиеся в живых арабы.

– Помощь пришла как нельзя более кстати, – сказал Сади, – еще несколько минут, и вы нашли бы в пещере одни трупы. Теперь мы можем совершить еще много подвигов и прежде всего попробуем догнать бежавших врагов.

– Куда они повернули? – спросил Зора своего унтер-офицера, ехавшего между ним и Сади.

– Они помчались в эту и в ту сторону, – отвечал тшауш.

– Так ты с отрядом поезжай по этому направлению, Сади-бей и я, мы повернем туда. Им от нас не уйти.

– В том направлении, куда ты намерен ехать, Зора-бей, лежит вдали неприятельский лагерь.

– Все равно, – отвечал Зора. – Делай, как тебе приказано. Ну, Сади-бей, пустимся в погоню.

Тшауш должен был повиноваться. Со своими солдатами он поскакал в том направлении, которое указал ему Зора-бей, сам же Зора вместе с Сади повернули в другую сторону.

Между тем на небе занималась уже заря и красноватым светом обливала пустыню. Свежий утренний воздух подкрепил силы Сади и Зора. Сади не чувствовал даже боли от своих еще не заживших ран, будучи исполнен одного желания: догнать и уничтожить врагов. Его прекрасное лицо дышало отвагой, он решился страшно наказать врагов за те муки, которые они готовили ему и Зора-бею. На песке ясно обозначался след лошадиных копыт, оставленный бежавшим неприятелем.

– Видишь след? – сказал Сади. – Мне кажется, что в эту сторону свернуло только двое всадников.

Все сильнее и сильнее пришпоривали они своих новых, еще не привыкших к ним коней и скоро, как вихрь, мчались по залитой утренним светом пустыне.

Тшауш и его солдаты давно уже скрылись из виду. Сади и Зора, не сознаваясь в своем истощении, бодро мчались вперед, однако каждый мечтал освежиться глотком воды или подкрепить себя едой. Но в окружавшей их пустыне нечего было и надеяться найти что-либо подобное. Кругом не было ни источника, ни малейшего жилья. Они без отдыха мчались все дальше и дальше. Наконец через несколько часов они увидели шатры небольшого племени кочевников, показавшихся им не враждебными. Изнуренные офицеры, проворно соскочив с лошадей, подошли к шатрам, вокруг которых бродили лошади и верблюды.

– Эй! – закричал изнемогавший от жажды Сади. – Дайте нам хоть несколько глотков молока или чего-нибудь другого, чтобы утолить жажду.

Из палатки вышел старый араб.

– С удовольствием бы, господин, – отвечал он, – но полчаса тому назад здесь были два всадника и взяли у нас все, что только было в запасе.

– Два всадника? Вы знаете их? – спросил Зора.

– Они из племени бени-кавасов. Мой сын говорит, будто это были сыновья эмира.

– И они все взяли у тебя? – спросил Сади.

– Все, господин.

– Куда они повернули?

Старик указал им направление.

– Я умираю от жажды, – сказал Сади, подавая старику несколько монет. – Хоть здесь ты и не можешь воспользоваться деньгами, но в Бедре или Медине можешь на них что-нибудь купить себе. Дай нам только кружку молока.

– Подождите, сударь, я сейчас подою кобылиц, они дадут еще немного молока, – отвечал араб.

Вскоре он вернулся с кружкой кобыльего молока, которое Сади разделил с Зора. Питательный, освежающий напиток чудесным образом подкрепил их силы и окончательно уничтожил все дурные последствия ночи.

Поблагодарив старика, они вскочили на лошадей и помчались по направлению, выбранному двумя всадниками, которых должны были скоро догнать, так как те выехали только получасом раньше их. Сначала они могли различать следы беглецов на песке, но скоро они затерялись. Оба товарища остановили лошадей, чтобы посоветоваться, куда им теперь ехать. Сади только что хотел предложить взобраться на холм и оттуда хорошенько осмотреть местность, как вдруг из-за выступа горы показался всадник. Его неожиданное появление привело в замешательство Зора-бея, который первым заметил его, Сади же схватил пистолет.

– Стой! – закричал всадник. – Не стреляй. Я сын старого Бену-Намура, в шатер которого вы сейчас заходили. Вы ищете двоих воинов из племени бени-кавасов?

– Да. Ты знаешь, где они?

– Они не должны знать, что я предостерегаю вас, иначе смерть моя неизбежна, но они ограбили нас, поэтому я стал их врагом. Берегитесь их, они здесь за холмами в засаде подстерегают вас. Не проезжайте здесь, поверните лучше в сторону, тогда подъедете к ним с тыла. Здесь же вы наверняка погибнете.

– Благодарю тебя за твое предостережение. Это сыновья эмира бени-кавасов? – спросил Сади.

– Да, храбрый бей, это они.

– Теперь скажи нам еще вот что: далеко ли отсюда до лагеря племени, ты ведь хорошо знаешь эту местность.

– За три часа скорой езды можно до него добраться. Он лежит вон в той стороне, – отвечал сын Бену, указывая направление. – Если вы с другой стороны поедете мимо холмов, то увидите вдали черные горы, поверните к ним и вы наткнетесь на лагерь бени-кавасов.

Зора подал молодому арабу прекрасный кинжал, один из двух, висевших у него на поясе.

– Прими этот подарок в награду за твое известие, – сказал он ему, – возьми его от нас на память.

– Благодарю, храбрый бей! – радостно вскричал молодой человек, любуясь кинжалом. – Если бы мне не надо было сторожить наш скот здесь на холме, я охотно бы проводил вас, но, к сожалению, я не могу этого сделать.

– Мы и сами найдем дорогу, спасибо тебе, – отвечал Сади. И оба офицера поскакали в указанном направлении.

– Так они здесь поблизости отдыхают и подстерегают нас, – после небольшого молчания произнес Зора, – значит, они не уйдут от нас.

– Будем осторожнее. Хотя я и вовсе не намерен нападать на них с тыла, но мне не хотелось бы также, чтобы и они разбойнически, из-за угла, подстрелили меня, – заметил Сади. – Я желаю честного боя, лицом к лицу.

В это время они обогнули холмы, возвышавшиеся в песчаной пустыне в виде отдельных, соединенных вместе конусов, и скоро добрались до гор. Они пришпорили лошадей, как вдруг из ущелья выскочили навстречу им двое всадников, которые в первую минуту были поражены при виде турок. Сади и Зора в первый момент были также озадачены этой встречей, но почти сейчас же опомнились. Они помчались навстречу сыновьям эмира, размахивая ханджарами, ярко сверкавшими на солнце. Арабы успели уже приготовиться к нападению. Неукротимая ненависть и жажда мести возбуждали четырех всадников друг против друга. Одна только сторона могла живой оставить поле битвы.

Страшное и вместе с тем прекрасное зрелище происходило между горами. С удивительной ловкостью взмахивали сыновья эмира своими копьями и стреляли из ружей, но не могли попасть в ловко уклонявшихся от ударов офицеров. Длинные копья бедуинов были тем более опасны, что их обладатели с ранней юности в совершенстве умели владеть ими. Но Сади и Зора были не менее искусные бойцы. Они хорошо знали все приемы своих противников, и хотя их сабли уступали копьям, однако они так искусно и смело наступали на врагов, что все усилия бедуинов ранить их были безуспешны.

Несмотря на то, что Сади еще не оправился от раны, ему первому удалось разрубить голову своему противнику. Только тот попытался поразить Сади копьем, как последнему удалось отскочить в сторону и в ту же минуту сильным ударом раскроить бедуину голову. Ханджар вонзился так глубоко, что раздробил череп араба, и тот, не успев даже вскрикнуть, упал с лошади, которая, заметив падение своего всадника, мгновенно отскочила в сторону. Сади хотел поспешить на помощь своему товарищу, но тот закричал ему, что желает один справиться со своим врагом.

Лошадь Зора, еще к нему не привыкшая, была далеко не так быстра и ловка, как лошадь араба: это давало последнему преимущество над его противником. Но эту невыгоду своего положения Зора старался исправить непрестанным нападением, не давая неприятелю времени воспользоваться своим преимуществом. Араб хотел во что бы то ни стало выбить Зора из седла или смертельно ранить его, но Зора с таким искусством отражал все его удары, что поединок все еще не имел никакого результата. Но вот бедуин, по-видимому, стал одерживать верх. Копье его задело круп лошади Зора. Та сделала прыжок, пытаясь сбросить своего господина. Сын эмира хотел уже нанести противнику второй, смертельный удар, но в эту минуту произошло нечто, обратившее на себя внимание бедуина и тем на один момент отведшее его глаза от Зора.

К ним мчался сын старого араба Бену.

В эту самую минуту сабля Зора попала в правую руку противника – копье упало на землю, вторым искусным ударом Зора-бею удалось убить врага, и таким образом оба товарища остались победителями.

– Уезжайте, уезжайте скорее, иначе вы погибли! – раздался громкий голос араба. – Кровавая Невеста ведет сюда все племя. Пятьсот воинов идут с ней. Вон виднеется вдали облако пыли. Если они окружат вас, вы погибли. Вы должны скрыться и призвать сюда своих солдат. Но я боюсь, что уже поздно.

– Смелым Аллах помогает! – воскликнул Сади, и его прекрасное лицо осветилось мужеством. – Спасибо за предостережение. Мы должны во что бы то ни стало добраться до своего лагеря и привести сюда солдат. Вперед, Зора!

– Найдя своих братьев убитыми, Кровавая Невеста до тех пор не успокоится, пока не догонит вас! – закричал араб, указывая на трупы обоих бедуинов. – Да сохранит вас Аллах, храбрые беи.

XIV. Бегство Реции

Когда Гассан и принц Юсуф вместе с Рецией, спеша вон из коридора чертогов Смерти, внезапно увидели перед собой шейх-уль-ислама, окруженного дервишами, дочь Альманзора снова потеряла всякую надежду на спасение и едва не лишилась чувств от ужаса.

– Беги, – шепнул ей Гассан, – не упускай удобной минуты. Мы останемся здесь. Ты же беги.

Она, сама не зная как, повиновалась этим словам и, пользуясь минутой, когда все внимание шейх-уль-ислама было обращено на принца Юсуфа и его адъютанта, решилась бежать. Пользуясь моментом замешательства, она скользнула по коридору, куда проникал только слабый свет с того места, где произошла встреча шейх-уль-ислама с принцем. Вдруг она невольно остановилась, до ушей ее долетели умоляющие крики нежного детского голоса. Они выходили из-за двери, возле которой она стояла.

– Ах, освободите и меня! – прозвучал жалобный голосок. – Возьмите меня с собой.

Реция узнала этот голос, он принадлежал Саладину. Вероятно, он услышал, что в коридоре происходило что-то, уловил отдельные слова, не постигая их связи, и невольно высказал свое заветное желание в надежде быть услышанным. И надежда не обманула его. Реция, стоя у его камеры, хорошо расслышала его слова.

– Саладин, – шепнула она. – О, если бы я могла взять с собой его, моего бедного, милого мальчика!

– Кто там? Это ты, Реция? – продолжал тот же голос.

– Это я, Саладин.

– Ты свободна? Так освободи и меня.

– Дверь твоя заперта.

– Она только на задвижке, я это видел, Реция, попробуй только отодвинуть задвижку снаружи.

В этой части коридора было совершенно темно. Вдали еще стояли Гассан, Юсуф, шейх-уль-ислам и дервиши. Через какую-нибудь минуту ее бегство могли заметить, хотя Гассан и старался продлить сцену, чтобы дать ей время убежать.

Дверь была заперта на две задвижки. Реция тихонько отодвинула их, дверь отворилась, и Саладин выбежал в коридор.

– Тише, – шепнула Реция, указывая вдаль, – уйдем скорее, милый мой мальчик, только скорее, иначе мы оба погибли.

Саладин чуть было не закричал от радости, снова увидевшись с горячо любимой Рецией, но, вспомнив о ее предостережении, боязливо молчал.

Торопливо схватила она его руку и повлекла с собой по мрачному коридору. Далее они спустились по узкой лестнице и через несколько минут были уже на дворе. В эту самую минуту сверху раздались голоса их преследователей. Дервиши, заметив бегство Реции, поспешили за ней с тем, чтобы догнать ее и отвести назад.

Ужас охватил обоих беглецов. Увлекая за собой Саладина, Реция спешила по двору в длинный мрачный коридор, выходивший на улицу. Гонимая непреодолимым страхом, она бежала с мальчиком. Колени ее дрожали, и маленькие ножки отказывались служить ей, но она превозмогала усталость. Саладин, ее любимец, сознавая опасность, напрягал все свои силы, чтобы успевать за ней. В коридоре было так темно, что Реция должна была ощупывать дорогу левой рукой, чтобы не наткнуться на стену, правой же вела за собой мальчика.

Они хотели уже выбраться на улицу, свежий ночной воздух дул им в лицо, Реция свободно вздохнула, как вдруг Саладин в страхе обернулся назад.

– Они идут, они идут сюда! – воскликнули его дрожащие губы.

Реция также взглянула назад в коридор, там показались преследовавшие ее дервиши с факелами. Они быстро приближались к беглецам, и Реция, к ужасу своему, поняла невозможность продолжать бегство по дороге, тогда они непременно попали бы в руки своих преследователей, которые должны были в скором времени увидеть и догнать их. Саладин плакал от страха. Тогда Реция потащила его к стенам развалин. Там она завернула в примыкавший к ним лесок с тем, чтобы укрыться в его чаще. Этим она надеялась спасти себя и мальчика. По дороге продолжать бегство было невозможно. Не получив ни от кого помощи, они попали бы непременно в руки преследователей. Саладин тотчас же понял намерение Реции. Горе и опасности рано развили в нем рассудок. Теперь он сам тащил дальше свою спасительницу, беспрестанно оглядываясь назад.

Дервиши с факелами не дошли еще до выхода из развалин, когда Реция с мальчиком были уже в кустах, укрывавших их от преследователей. Все дальше и дальше спешила она, тернии рвали ей одежду и до крови царапали ноги, но она не чувствовала боли, всецело отдавшись мысли спасти себя и мальчика.

Они уже отошли на большое расстояние от стен и скрывались уже под сенью деревьев, как вдруг Саладин, боязливо прижимаясь к Реции, шепнул ей, что видит на дороге факелы. Реция влекла его все глубже и глубже в чащу леса.

Пробежав на значительное расстояние по дороге, некоторые из дервишей решили, что здесь не найти им беглецов, что, вероятно, те спрятались где-нибудь в кустах. Двое продолжали бежать по дороге, а двое остальных с факелами принялись обыскивать примыкавшие к развалинам кустарники.

Несмотря на отдаленность, Саладин и Реция заметили, что дервиши повернули в кусты. Мальчик не мог идти дальше. Его маленькие ножки были изранены.

– Так останемся здесь, – скрепя сердце решила Реция. – Залезем в этот большой, густой куст.

– А если они найдут нас здесь, Реция?

– Тогда мы должны будем вернуться в нашу тюрьму.

– Спрячемся хорошенько.

Реция и Саладин раздвинули ветви высокого куста и забрались в самую его середину, со всех сторон окруженные густым лесом листьев и колючек. Здесь они надеялись укрыться от преследователей. Было так темно, а кустарник так густ, что они не могли видеть, что происходило вокруг. Только по приближавшимся голосам и слабому свету они догадались, что дервиши близко. Несчастные дрожали от страха в своем убежище. Еще минута, и все должно было решиться. Что если преследователи найдут их?

Саладин крепко прижался к Реции, и та прислушивалась, затаив дыхание, – она слышала уже шаги дервишей, ясно могла разобрать их слова. Она услыхала, что и остальные два дервиша поблизости обыскивали кусты, убедившись, что на дороге Реции не было. Все ближе и ближе подходили они к тому месту, где укрывались беглецы, обыскивая чуть ли не каждый кустик. Вот они уже у самого их убежища, стоит им раздвинуть ветви – и беглецы пойманы.

Вдруг они повернули в сторону.

Реция свободно вздохнула и в радостном волнении обняла Саладина, теперь они снова стали надеяться. Но уже через минуту один из дервишей вернулся назад, как раз к тому кусту, где сидели, прижавшись друг к другу, Реция и Саладин. Теперь они совсем отодвинулись в другую сторону. Дервиш раздвинул ветки и факелом осветил густо разросшийся кустарник. Густо переплетенные между собой сучья скрыли беглецов. Дервиш не заметил их и опустил ветви. Теперь только Реция и Саладин были спасены. Оба преследователя отправились дальше.

– Здесь их нет, – заметил один из них, – ведь не можем же мы обыскать весь лес.

– Может быть, их нашли другие?

– Вернемся, что понапрасну терять время.

И оба дервиша вернулись в развалины.

Раздвинув немного ветви, Реция следила за красноватым светом удалявшихся факелов. Вдали она увидела остальных дервишей, так же безуспешно возвращавшихся назад, и скоро, подобно блуждающим огонькам, мерцающий свет факелов совершенно исчез в стенах развалин. Тут только поднялась Реция, за ней вскочил и Саладин.

– Ах, моя милая, дорогая Реция, – вскричал он, – не оставляй меня! Возьми меня с собой.

– Куда? – невольно вполголоса вырвалось у Реции. – Куда нам теперь деваться?

В это самое время шейх-уль-ислам вполне вознаградил себя за утрату дочери Альманзора, последнего отпрыска дома Абассидов, захватив в свои руки ненавистного ему принца Юсуфа и его адъютанта.

– Теперь я узнаю ваше высочество, – сказал он, – тем не менее я должен просить вас пробыть здесь до утра, мне нужно известить его величество султана о неожиданном происшествии. И бей останется также при вашем высочестве, пусть его величество сам произнесет приговор.

– Я должен уйти! – вскричал принц Юсуф, увидев, что Реция уже убежала, тогда как непреодолимая сила влекла его за ней. – Зачем мне оставаться здесь, с какой стати?

– Ваше высочество, вероятно, увлекшись соблазнительными речами, проникли в эти места, – отвечал Мансур-эфенди, – и теперь не выйдете отсюда до тех пор, пока его величеству султану не будет известно все.

– Намерение доложить обо всем его величеству султану ваша светлость может исполнить во всякое время, – обратился Гассан к шейх-уль-исламу, имевшему право на титул светлости, – но ничто не дает вашей светлости права держать здесь под арестом императорского принца и меня. Подобное насилие не осталось бы без последствий.

– Побереги для других свои угрозы, – сказал Мансур-эфенди со всем высокомерием, на какое был только способен. – Я остаюсь при своем решении.

– Я не могу оставаться здесь! – воскликнул Юсуф, делая несколько шагов в том направлении, куда бежала Реция. – Я должен немедленно уйти.

– Запереть ворота! – приказал шейх-уль-ислам.

– Ваша светлость не думает о последствиях подобного приказа? – спросил, дрожа от гнева, Гассан, между тем как некоторые из окружавших Мансура дервишей бросились исполнять его приказание.

– Я ни за что не останусь, если бы даже осмелились употребить силу! – закричал Юсуф.

– Будь рассудителен, принц, – шепнул Гассан.

– Если вашему высочеству угодно расположиться поудобнее, здесь к вашим услугам есть комната.

– Мы заключенные? Так это правда? – в негодовании спросил принц.

– Это неслыханное насилие, – сказал Гассан.

– На чьей стороне вина и насилие, пусть решит его величество, – с ледяным равнодушием отвечал шейх-уль-ислам.

– Так останемся же на этом самом месте. Пусть решится, имеет ли этот человек право поступать с нами как с заключенными! – запальчиво вскричал принц, видя невозможность следовать за девушкой, красота которой произвела на него невыразимое впечатление.

– От вашего высочества зависит выбор места, – ответил Мансур-эфенди, пожимая плечами. – Если вам угодно остаться здесь, я против этого ничего не имею. За мной! – обратился он затем к своим спутникам.

Дверь гулко захлопнулась за ними.

Принц Юсуф и Гассан остались одни в крайнем негодовании.

Фонарь слабо освещал страшный коридор чертогов Смерти.

– Что скажешь ты об этом приказании, Гассан? – обратился крайне взбешенный всем этим принц к своему наперснику.

– Скажу, что мы должны пока уступить, чтобы остаться правыми.

– Я согласен с тобой. Одно только тревожит меня.

– Что же это такое, принц?

– Что я не могу последовать за освобожденной узницей. Утешимся же той мыслью, что по крайней мере мы исполнили свое намерение и освободили Рецию.

– Ваше высочество хотели бы следовать за ней? – спросил сильно удивленный Гассан.

– Ах, да, Гассан, мне хотелось бы еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней. О, как она хороша!

– Кажется, ваше высочество очарованы ее красотой?

– Мне так хотелось бы следовать за ней, а мы принуждены остаться здесь, – печально сказал Юсуф. – Пойдем в ту камеру, где так долго томилось прелестнейшее существо на свете.

С этими словами принц вошел в бывшую темницу Реции. Лицо его сияло радостью, точно он переступил порог святилища.

– Вот здесь она жила, здесь она плакала, – продолжал он, – там она отдыхала, в то окно смотрела. Останемся в этой комнате, Гассан.

Гассан молча смотрел на упоенного первой, чистой любовью принца, следуя за ним.

– Уголок этот был ее местопребыванием, его осветило ее присутствие, – продолжал Юсуф. – Теперь я благодарен шейх-уль-исламу за то, что он не отпустил нас. Я могу теперь быть там, где еще час тому назад томилась Реция. Здесь ступали ее крошечные ножки, там на постели отдыхала она… Останемся здесь, Гассан, – сказал он, обнимая своего любимца. – Понимаешь ли ты, что наполняет и волнует мою душу?

– Я с удивлением слышу и вижу это, принц.

– Чему ты удивляешься? Оттого, что я не обращаю внимания на приставленных мне в услужение рабынь и одалисок, а охотнее зову к себе рабов, не заключаешь ли ты, что я не могу любить ни одной женщины? Или тебя удивляет, что так внезапно все мое существо наполнено одной ею? – спрашивал Юсуф. – Разве я сам знаю, как это случилось? Я увидел Рецию, и теперь меня всеми силами души влечет к ней. Та непостижимая сила, что непреодолимо влекла меня принять участие в ее освобождении, была уже предчувствием любви. Мне казалось, что иначе не могло и не должно быть, точно нужно было освободить часть меня самого. Теперь я разгадал эту загадку.

– Реция уже не свободна, принц. Боюсь, что любовь эта будет несчастной.

– Это вопросы, до которых мне нет никакого дела, Гассан. Я должен увидеть Рецию – одна эта мысль занимает меня. Мне приятно быть в той комнате, где она так долго жила. Видеть прелестную девушку, не спускать своих очарованных глаз с ее прекрасного лица, слушать ее чудный голос – вот что мне нужно. Все остальное нисколько меня не касается.

– Тем еще пламеннее эта любовь, принц. Я боюсь той минуты, когда ты из ее уст услышишь, что она принадлежит другому, что она любит другого.

Принц подумал с минуту.

– Ты боишься этого? – сказал он. – Я же – нет, Гассан. Ты думаешь, ее любит другой, а я думаю, что все должны любить Рецию.

– Ваше высочество…

– Не зови меня так, Гассан, в этот прекрасный час, прошу тебя, зови меня своим другом, зови меня Юсуфом, не иначе.

– А свита, принц?

– Когда мы одни, зови меня Юсуфом.

– Какое счастье! – сказал Гассан, заключая принца в свои объятия. – Это новое доказательство твоей благосклонности – большая честь для меня, Юсуф.

– А для меня – это еще никогда не испытанное мной блаженство. Но что ты хотел сказать?

– Ты неверно понял меня, Юсуф. Я сказал, что Реция любит другого.

– Это нисколько меня не тревожит, Гассан. Оставь мне мою прекрасную мечту, зачем стараешься ты разрушить ее?

– Чтобы впоследствии не пришлось тебе, Юсуф, испытать горькое чувство разочарования.

– Не делай этого, дай мне помечтать, оставь мне мою любовь. Знаешь ли, Гассан, все твои слова бессильны против этой любви. Она владеет моим сердцем, она наполняет мое существо, все остальное исчезает перед ней. Не думай также, что, любя Рецию, я должен непременно обладать ею. Мне хотелось бы только следовать за ней, хотелось бы еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней – что будет дальше, не знаю. Ты беспокоишься о будущем, о чем-то таком, что мне и в голову не приходит. Я ее люблю, Гассан, вот все, что я знаю.

Так прошла ночь. Утром принцу тяжело было расставаться с тем местом, где каждый уголок напоминал ему о Реции.

Крытая карета была, по приказанию султана, послана в развалины. Юсуф и не подозревал бури, вызванной на его голову шейх-уль-исламом, но Гассан предвидел ее и вооружился твердостью. Карета отвезла принца с его адъютантом во дворец Беглербег. Упоенный любовью, Юсуф был занят своими мечтами.

А султан ходил взад и вперед по кабинету в страшном гневе на принца благодаря доносу и ловкому подстрекательству Мансура. Он немедленно велел позвать к себе принца.

Юсуф, как будто ни в чем не виноватый, спокойно вошел в покои своего державного отца. Он хотел уже подойти к нему, чтобы по обыкновению поцеловать у него руку, но султан гневным движением отстранил своего сына.

– Что ты наделал ночью? – сердито закричал Абдул-Азис. – О каком неслыханном насилии докладывают мне? Разве достойно принца идти против законов? Неужели должны еще поступать ко мне жалобы на моего сына?

– Мой милостивый владыка и отец изволит на меня гневаться? – спросил Юсуф.

Его удивленный тон, казалось, еще более усилил раздражение султана.

– Что еще за притворство? – закричал он. – Ты не знаешь разве, что ты наделал? Принц неслыханным своеволием довел себя до того, что провел ночь в заключении, как какой-нибудь пьяный софт! Прочь с глаз моих! У меня нет более сына Юсуфа! Прочь с глаз моих!

В такие минуты султан не мог владеть собой. Он был в сильном раздражении.

– Пощади, державный отец и государь, – сказал Юсуф.

– Нет тебе пощады! Сераскир передаст тебе мой приговор! – вскричат султан.

– Сераскир? Отчего милостивый мой отец и повелитель не скажет мне сам, какое наказание я заслужил?

– Нельзя ли без вопросов? Не смей выходить из дворца, если не хочешь быть задержанным часовыми, – прибавил султан.

– Так я и здесь заключенный? – пробормотал Юсуф. Приказ этот, казалось, более всего печалил его: теперь он не мог отыскивать Рецию.

– Ступай в свои комнаты, – приказал султан, повелительным жестом указывая на дверь.

Юсуф попытался еще раз пасть к ногам отца, но тот отвернулся от него. Казалось, что принц разом потерял любовь отца.

Задумчивый, вернулся он к Гассану и рассказал ему о немилостивом приеме отца.

– Я опасался этого, Юсуф, будем надеяться, однако, что его величество не допустит склонить себя к насильственным мерам, но с той самой минуты, как ты упомянул мне о сераскире, я предчувствую беду, – с мрачным видом отвечал Гассан.

– Я не смею выходить из дворца, не могу еще раз увидеть Рецию, вот что самое скверное, – сказал сумасбродный принц.

Вечером принцу доложили о сераскире. Юсуф приказал ввести его. При этом свидании присутствовал Гассан. Сераскир передал принцу его смертный приговор!.. Юсуф был поражен, несколько минут он не мог прийти в себя, потом упал в объятия Гассана…

XV. Смерть Мушира

Весьма странным казалось то обстоятельство, что му-шир Изет захворал от кушанья из риса, которое был вынужден насильно съесть за столом принца Мурада. Была ли схватившая мушира колика случайностью или же следствием дозы мышьяка или стрихнина, «случайно» попавшей в кушанье?

Мушир принадлежит к знатнейшим государственным чиновникам при турецком дворе, в гражданском ведомстве он считается даже высшим чином и значит почти то же, что маршал в военном. Мушир носит титул «девисти» (счастливец) и по обыкновению ездит на службу в европейском экипаже. Он может возвышаться даже до звания великого визиря. Другое дело мушир военного ведомства: здесь состав их многочисленнее, а содержание меньше. Несмотря на это, они всегда занимают соразмерно высокое положение. Мушир Изет носил титул девисти. Тем более имел он на то право с тех пор, как был командирован на дежурство в сераль и долгое время втайне занимал должность шпиона за принцами.

За муширами непосредственно следуют рютбе-и-бама (высокий чин), распадающиеся на два класса. Титул их утуфетли (милостивый). Затем идут рютбе-и-ули с титулом зеадетлин (счастливый), опять-таки составляя два класса, далее мутемайиц в звании наших столоначальников с титулом эфенди. Затем следуют ранги других чиновников: рютбе-и-сализе (третий класс с титулом рифатлу (возвышенный) и рютбе-и-раблие (четвертый класс) с титулом ритуфетли (великодушный). Мелкие чиновники носят титул гамьетли (ревностный). Из служителей церкви непосредственно за шейх-уль-исламом следуют судри и пять пайесов Стамбула и священных городов: Билады, Арбы, Гумилии и Анатолии. Положение военных в бюрократическом мире выражается преимущественно в чине офицеров. Низшие чины уже названы раньше, упомянем теперь о высших. В турецкой армии есть муширы в чине приблизительно наших полковников, затем пашей, дивизионных и бригадных генералов. Все они по чину стоят ниже другого эфенди гражданского ведомства.

Говоря о паше, необходимо отметить еще, что титул этот жалуется как чиновникам, так и военным и дается только муширам и мутесарифам (губернаторам второго разряда) провинций, хотя бы они были только в чине мутемайицев, у военных же он может быть пожалован каждому офицеру в чине полковника и выше. За пашой следует титул бей у военных и эфенди (господин) у штатских, за ним идет титул ага. Под эфенди разумеется в обиходе ученый, в бюрократическом мире часто весьма высокопоставленное лицо, даже сами принцы крови прибавляют к своему имени только титул эфенди.

Министры вследствие своих обязанностей называются эр-киат-девлет (столпами правительства). Из числа их избирается великий визирь. Наравне с шейх-уль-исламом он занимает высший сан, но не имеет, подобно последнему, права на титул «светлости», хотя при всяком официальном выезде его и сопровождают два офицера из армии, двое конных кавасов, двое слуг и чибукчи верхом на лошади, в то время как шейх-уль-ислам только в торжественных случаях имеет свиту, но зато, конечно, его свита больше и богаче.

Как мы теперь видим, муширы принадлежат к высшему классу чиновников, их часто назначают визирями, которым они, собственно, служат советниками, советник же великого визиря называется мустемар.

По приказанию принца Мурада внезапно заболевший мушир Изет был помещен в одной из комнат дворца и окружен строгим присмотром. К вечеру состояние больного стало настолько опасно, что позвали докторов. Те были в большом затруднении. Помочь они не могли, а объявить об этом не смели и ограничились пропиской нескольких безвредных лекарств. Принц Мурад спал в это время в своей уборной на софе и, проснувшись, уже забыл о мушире. Затем он отправился к брату своему Абдул-Гамиду с тем, чтобы позавтракать у него, и только тут вспомнил о больном мушире. Тогда он рассказал брату о приключении. Возвратясь домой, он позвонил, чтобы послать слугу своего Хешама справиться о мушире. Каково же было удивление Мурада, когда вместо ожидаемого слуги явился новый, до сих пор служивший только внизу, в комнате чиновников.

– Где Хешам? – спросил принц.

– Хешама во дворце нет, ваше высочество.

– Нет во дворце? Так где же он?

– Час тому назад его увез Магомет-бей.

Мурад знал теперь, где был Хешам. Враги нашли нужным удалить от него верного слугу.

– Как тебя зовут? – спросил он нового слугу.

– Мехмед, ваше высочество.

– Ну что, как больной мушир?

– Он, ваше высочество, сейчас скончался.

– Умер! Так Изет умер?

– Лежит холодный и бездыханный.

– Сделан ли уже доклад о его смерти в сераль?

– Час тому назад мушир Изет через Магомет-бея послал за имамом и передал ему свою предсмертную волю, – отвечал новый слуга Мехмед.

– А остальная прислуга еще во дворце?

– Только самое небольшое число, все остальные отпущены и заменены новыми.

В ту самую минуту в коридорах раздались шаги и голоса. Казалось, что кто-то плачет. По временам ясно слышалось слово «Аллах» в связи с одним из девяноста девяти его прозвищ, сопровождаемых вздохами и стонами.

– Что там такое? – спросил принц.

Мехмед вышел из комнаты и тотчас же вернулся.

– Слуги имама уносят мертвого мушира, – доложил он.

– Скоро же все это делается. Впрочем, мне это очень приятно, – сказал Мурад. – Кто ведет их?

– Имам.

– Как может имам отважиться на такое?

– Он с провожатым.

– С каким провожатым? – сердито спросил разгоряченный вином Мурад.

– С новым муширом, ваше высочество, который займет место умершего.

– Как его зовут?

– Девлет Чиосси, ваше высочество.

– Мне помнится, мушир этот служит в серале? Позови его ко мне.

Мехмед поспешно вышел, а Мурад в ожидании мушира уселся на диван. Вслед за тем на пороге комнаты показался новый шпион принца. Изет умер, но в лице этого Чиосси нашелся еще более ревностный и внимательный наблюдатель, призванный следить за каждым шагом принца.

Мушир Чиосси был уже немолод. Он был одет в блестящий мундир своего ранга. Физиономия его выражала скрытность и лукавство. Ничего нельзя было прочесть на его лице, когда наконец он вошел в комнату и с низким, почтительным поклоном остановился перед принцем.

– Ты послан ко мне во дворец? – спросил Мурад.

– Если ваше высочество согласны, – отвечал мушир с особенным язвительным ударением, – я займу место так скоропостижно умершего мушира Изета.

– Кто прислал тебя сюда?

– Я явился сюда по приказу, который только что передал мне Магомет-бей.

– Здешняя служба, мушир, очень опасна, сразу говорю тебе это. Кто не может переносить подаваемых мне кушаний, пусть лучше отказывается от нее заранее, – сказал Мурад с явной насмешкой. – Мушир Изет служит живым примером тому, как быстро схватывает колика даже здорового человека и только после одного кушанья.

– Я уверен, ваше высочество, что мушир Изет был болен еще до получения приказания есть кушанье, которое, быть может, было ему противно.

– Тогда я советую тебе, в случае если ты также не совсем здоров, лучше не брать этого места, – продолжал принц. – Знай, что и ты всегда будешь обедать со мной и прежде меня отведывать все подаваемые мне блюда.

Чиосси поклонился со злобной улыбкой.

– Вашему императорскому высочеству остается только приказать, – отвечал он. – Я чувствую себя вполне здоровым и высоко ценю честь обедать за одним столом с вашим высочеством.

– Знает ли султанша Валиде об этом неожиданном приключении?

– К сожалению, я не могу отвечать на этот вопрос, ваше высочество. Я сейчас только узнал о скоропостижной смерти мушира Изета и получил приказ поспешить сюда, чтобы велеть вынести покойника и занять место мушира.

– Тебе известно, почему сменили мою прислугу?

– Вероятно, ее в чем-нибудь подозревают.

– Сменили и камердинера моего Хешама.

– Должно быть, это произошло вследствие сегодняшнего приключения, смерти мушира Изета. Я не знаю, ваше высочество, другой причины.

– Мне вовсе не нравится эта перемена.

– Часто доверяют слуге, который вовсе не заслуживает доверия, а напротив, только злоупотребляет им.

– Я желаю снова взять Хешама.

Новый мушир зловеще пожал плечами.

– Очень жаль, что не могу исполнить желания вашего императорского высочества, – отвечал он. – Насколько я слышал, слуги Хешама уже нет в живых.

– Так его убили потому, что он нравился мне? – сказал принц Мурад.

– Если ваше высочество недовольны новым камердинером Мехмедом, то вашему высочеству стоит только всемилостивейше уведомить меня, и он будет сменен.

– Так бедного Хешама действительно заставили поплатиться своей жизнью за смерть мушира, в которой он совершенно невинен, – продолжал Мурад, не обращая внимания на слова Чиосси. – Мне теперь все равно, кто бы мне ни служил, каков бы ни был следующий камердинер, я не могу удостоить его своего доверия, не подвергая его жизнь опасности, я очень хорошо понимаю это теперь.

– Как я уже сказал, люди эти не всегда заслуживают подобного доверия, ваше высочество. На Хешаме лежит подозрение, что он не совсем невинен в смерти мушира.

– Ступай, объясни всем им, что это ложь, Хешам стоит выше подобного подозрения. Но им пришлось, кстати, под предлогом этого подозрения, взять его у меня и заставить поплатиться жизнью за свою верность. Не говори мне ничего об этом слуге, верность его, без всякого сомнения, достойна подражания. В моих глазах он стоит в тысячу раз выше иного визиря или паши, который под личиной верности и преданности ловко умеет набивать свои карманы. Хешам же умер бедняком, он даже не брал от меня жалованья. Он был мне верным слугой.

– Быть в мелочах бескорыстным не так трудно, – с многозначительной улыбкой заметил мушир. – Он не брал жалованья, зато, может быть, он иначе умел вознаграждать себя.

– Ты потому это думаешь, что так поступает большинство в нашем государстве, ты думаешь, что недуг этот так заразителен, что уже не найдется более ни одного слуги, который бы не воровал и не обманывал, не наживался бы выжимаемым при всяком удобном случае бакшишем[78]. Так знай же, что невинно пострадавший сегодня Хешам был образцом бескорыстия, он достоин удивления, я хочу воздать ему единственную награду, какую могу дать ему теперь после смерти, то есть добрую память и отзыв, что он был честным человеком. Одно это слово ставит его выше других.

Чиосси менялся в лице от едва сдерживаемой им злобы.

– Нет ли у вашего высочества еще поручения для меня? – спросил он дрожащим голосом, едва владея собой. – Выслушивать похвалы слуге вовсе не входит в мои обязанности.

– Но для многих они достойны сочувствия. Мушир, я приказываю тебе, чтобы на его надгробном камне была сделана надпись: «Он был честным человеком», это лучше всякого саркофага. Теперь ступай, я хочу спать. Прикажи новому камердинеру Мехмеду принести мне к ночи стакан шербету.

Чиосси поклонился.

– Приказания твои, светлейший принц, будут исполнены, – сказал он. – Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна.

И, злобно сверкнув глазами, он вышел из комнаты. Последние его слова имели двоякий смысл, злобным тоном, с каким-то особенным ударением пожелал он принцу продолжительного и спокойного сна… Но Мурад и не подумал о двояком смысле слов мушира, он едва ли даже слышал его слова, едва ли обратил на них внимание. Его одолевала усталость, он чувствовал сильный жар, и жажда мучила его.

Но вот в комнату вошел новый камердинер Мехмед с золотым подносом, на котором помещались хрустальный бокал с лимонадом и золотой холодильник со льдом. Он поставил поднос на низенький, круглый мраморный столик, стоявший возле постели, на которой спал принц. Вид прохладительного напитка был так заманчив для томимого жаждой Мурада, что он сейчас же с помощью золотой ложечки положил несколько кусков льда в лимонад, чтобы сделать его еще холоднее, освежительнее, и с жадностью стал пить вкусный напиток. Сделав несколько глотков, он остановился, казалось, он попробовал на языке поднесенное ему питье и нашел, что оно имеет какой-то особенный, посторонний вкус.

Тут только Мурад вспомнил о новой прислуге и о необходимой предосторожности, которой он только что пренебрег. Горькая улыбка пробежала по его довольно полному, круглому лицу при мысли, что он не может безопасно выпить ни глотка. Принц в эту минуту позавидовал нищему. Теперь только чувствовал он всю безвыходность своего положения, он не мог даже утолить жажды, не подвергаясь опасности вкусить смерть с лимонадом.

Новый камердинер уже ушел. Мурад посмотрел на шербет, еще раз попробовал его, вкус его был до того отвратителен, что принц с размаху отбросил от себя до половины налитый лимонадом бокал. Он попал в большое стенное зеркало, и оно со звоном разбилось. Прислуга слышала шум, но никто не рискнул войти в комнату. Между тем Мурада еще более томила жажда. Чтобы утолить ее, не подвергая себя опасности, он взял в рот несколько кусков льда, это освежило его, ему стало легче, тогда как после лимонада внутренний жар, казалось, еще увеличился. Проворно вскочив с постели, бросился он к окну, открыл его и жадно вдыхал пропитанный влагой ночной воздух. Немного погодя принцу стало вдруг дурно, он зашатался. Им овладело сильное головокружение. Тщетно пытался он добраться до стола, чтобы удержаться за него и позвонить. В изнеможении он упал на ковер.

Казалось, это было следствием питья. И в самом деле питье это имело такое сильное действие, что выпивший его никогда больше не просыпался. Теперь только желание мушира получило свой настоящий смысл. Конечно, продолжительный и спокойный сон наверняка предстоял тому, кто ложился спать после такого питья. Кто приготовил его? Кто поднес ему это угощение? Неужели недостаточно было одной человеческой жизни, уже уничтоженной? Если бы Мурад в эту ночь умер, народ еще долго не знал бы ничего о его смерти, даже ничего не слыхала бы о ней и прислуга. По-прежнему бы накрывали на стол, стряпали, делали доклады, ничто не выдавало бы смерть, пока тем, кто должен был знать об этом, не вздумалось бы официально известить о кончине принца прислугу и народ. Затем были бы справлены поминки, и никто бы не знал, от чего умер принц.

Через некоторое время Мурад стал шевелиться. Бледный, как мертвец, с закрытыми глазами, не придя еще окончательно в себя и не собравшись с силами, он попытался встать, чтобы позвать на помощь.

– Сюда! – закричал он слабым, беззвучным голосом. – Хешам! Я умираю! Позови доктора!

Это было ужасное зрелище. Он собрал последние силы, чтобы встать и позвонить, но когда он приполз к столу и хотел уже, опираясь на него, привстать с пола, стол упал, и Мурад снова упал на ковер. Была поздняя ночь, никто не являлся, беспомощный лежал принц в своем покое, Хешама не было, а новая прислуга пошла уже спать. Он попытался закричать еще раз. В своем полубесчувственном состоянии он и не помнил, что Хешама не было.

– Помогите! Сюда, Хешам! – кричал он. – Позови греческого врача! Я умираю! Шербет был…

Тут голос его оборвался, да и без того никто не слыхал его хриплых криков. В эту минут Мурад вполне походил на мертвеца, только руки его конвульсивно сжались в кулаки так крепко, что ни один человек не в силах был бы разжать их. Мускулы лица также подергивались конвульсиями. Но скоро он успокоился, совсем утих. Умер ли он или что-то могло еще спасти его? Он лежал точно в глубоком сне.

«Желаю вашему высочеству продолжительного и спокойного сна», – сказал мушир Чиосси. Принц Мурад действительно спал. Или вечным сном, или был только в обмороке – этого не знал еще никто.

XVI. Султан и пророчица

Ужасный приговор, произнесенный Абдул-Азисом своему старшему сыну, не произвел особенного впечатления на Юсуфа. После ухода сераскира Гассан в сильном волнении подошел к принцу, и тот горячо пожал руку своему адъютанту.

– У меня теперь, Гассан, только одно желание, – сказал он с каким-то ледяным спокойствием, сильно удивившим Гассана. – Мне хотелось бы перед смертью еще раз увидеть Рецию.

– Ты не должен умереть, Юсуф, – страстно перебил его Гассан и, как сумасшедший, бросился из комнаты.

– Куда ты, друг мой? – спросил принц. Но Гассан не слушал его.

Бледный от волнения, приняв отчаянное решение, отправился он к Абдул-Азису. Как воспитатель старшего принца он имел доступ к султану. Гассан был сильно возбужден и взволнован. В эту минуту он и не думал об опасности и с презрением глядел в лицо смерти. Неожиданное известие сераскира сильно встревожило его. Приговор этот казался ему невозможным. Как мог султан осудить на смерть своего любимого сына? Он мог сделать это только необдуманно, в пылу гнева. Не думая о последствиях, как угорелый, кинулся Гассан через императорские покои в кабинет султана. Тщетно пытались гофмаршалы и адъютанты удержать безумного, не знавшего никаких препятствий.

Не прося аудиенции, без доклада, ворвался Гассан в кабинет султана, встретившего его удивленным и гневным взглядом, и бросился ему в ноги.

– Ты воспитатель принца? – спросил Абдул-Азис. – Как попал ты сюда? Ты знаешь, чем рискуешь?

– Моей жизнью, ваше величество, но я только для того и пришел сюда, чтобы повергнуть ее к стопам вашего величества! – возбужденным тоном воскликнул Гассан со смертельно бледным лицом, но смелым, отважным взглядом.

Султан был крайне удивлен этой неслыханной отвагой молодого офицера. Такого еще никогда не бывало. В эту минуту черты Гассана были так выразительны, так ярко светилось в них презрение к смерти, что Абдул-Азис невольно залюбовался им.

– Разве ты не знаешь, как входят ко мне? – гневно спросил он.

– Ваше величество, то, что сейчас произошло, уничтожает все преграды и обычаи. Аллах с высоты взирает на нас. Именем Всемогущего умоляю вас, выслушайте меня. Приговор над принцем ужасен…

– Понимаю, – перебил его султан. – Ты помнишь, что принц некогда спас жизнь тебе и твоим товарищам, и теперь хочешь заплатить ему свой долг.

– Я буду взывать только к правосудию и мудрости вашего величества, более ничего, – неустрашимо отвечал Гассан. – Приговор пал на невиновного. Я один виновен во всем. Прикажите умертвить меня, ваше величество, только пощадите принца.

– Виноват ли ты или нет, я не желаю знать, гнев мой разразился над принцем, донос был сделан на него. Приговор уже произнесен.

– О, возьмите его назад, ваше величество. Подумайте только о позднем раскаянии и о невозможности вернуть назад приговор, уже приведенный в исполнение.

– Гассан-бей!

– Сжальтесь, ваше величество, над собственной плотью и кровью. Должен ли я напомнить отеческому сердцу о любимце? Ужасно увидеть, как прольется невинная кровь принца, и не быть в состоянии помешать этому, одна мысль об этом приводит меня в трепет. Неужели благороднейшее сердце должно перестать биться? И за что же? За что наказание должно постигнуть пылкого, жаждущего высоких подвигов юношу? Он должен умереть за го, что помог мне при освобождении бедной, несчастной девушки. Сжальтесь, ваше величество! Не допускайте до исполнения этого ужасного приговора. В прошлом столетии, в отдаленной стране Пруссии, был король, который также хотел смертью наказать своего сына за безрассудный поступок юности. Однако в конце концов король внял просьбам своих вернейших слуг и советников и допустил товарища его умереть вместо него. Кетте звали этого счастливца, которому дозволено было положить свою жизнь за принца и сохранить для страны величайшего из королей, – принц этот был Фридрих Великий. Последуйте, ваше величество, примеру этого короля, дозвольте мне быть Кетте для принца Юсуфа, дозвольте мне умереть за него, я с радостью встречу смерть, только оставьте жизнь принцу.

Никогда еще ни один смертный не осмеливался говорить так с султаном. Но никогда также никто не трогал столь глубоко сердце султана, не пробуждал в нем всех чувств.

– Ваше величество, позовите сюда караульных капиджей, – в пылком, страстном порыве продолжал Гассан, – прикажите вонзить в эту грудь все штыки, я умру с радостной улыбкой благодарности на устах, если только, умирая, услышу слова: принц помилован!

Султан был, по-видимому, тронут словами Гассана, может быть, даже отеческое сердце уже сожалело о произнесенном в пылу гнева приговоре.

– Мужество твое служит лучшим доказательством того, что ты не лукавишь в своих словах, – сказал он Гассану. – Чтобы спасти принцу жизнь, ты сделал то, на что до сих пор не отваживался никто. За твою любовь к принцу тебе прощается твой необдуманный шаг.

– Хвала Аллаху, теперь я надеюсь на жизнь принца, умоляю ваше величество помиловать не меня, а его. Пусть я буду наказан, лишь бы он был прощен.

Удивительное чувство овладело султаном; такого мужества, такой самоотверженной любви никогда еще не случалось ему видеть. Невольно явилось в нем желание не убивать, не отталкивать от себя этого верного, жертвующего своей жизнью за принца, человека, но приобрести в нем одного из тех приверженцев, в которых нуждается и которых желает себе всякий государь и которые в особенности необходимы повелителю Востока: окруженный многочисленными опасностями, он должен владеть хоть одним верным сердцем, иметь в свите своей хоть одного человека, стоящего вне всякого подозрения. Врагов у него было довольно, друзьями же он не мог похвалиться.

– Встань, Гассан-бей, – строго приказал султан. – Я хочу быть милосердным не только в отношении принца, но и тебя. Твое самовольное вторжение в мои покои будет тебе прощено. Я готов исполнить твое желание. Принц будет помилован, и ты сегодня ночью умрешь вместо него.

– Благодарю, горячо благодарю вас, ваше величество! – воскликнул Гассан. – Теперь я счастлив. Высшее желание моей жизни должно исполниться.

– Передай принцу, что он прощен, но позаботься о том, чтобы он снова не пришел просить за тебя, – продолжал султан. – До завтра я не желаю видеть принца. До завтра. Сегодня с наступлением ночи ты должен быть у меня в кабинете, и тогда узнаешь дальнейшие мои приказания, а пока приготовься к смерти.

– Милосердие вашего величества наполнило радостью мое сердце, и последнее слово, которое произнесут мои уста, будет благодарностью за то, что мне дозволено умереть за принца! – в благородном порыве воскликнул Гассан. – Приказ вашего величества будет в точности исполнен мной.

Султан отпустил Гассана, проводив его взглядом, в котором живо отражались чувства, впервые вспыхнувшие в его душе.

Гассан, после многочисленных приключений и испытаний занесенный судьбой в Стамбул, поступил здесь в военное училище, хотя во многих кругах втихомолку и поговаривали, что некогда он занимался торговлей рабами. Теперь Гассан произвел на султана доселе небывалое впечатление. Он должен был сознаться, что Гассан ему очень понравился и что не мешало бы иметь вблизи себя такого отважного офицера. Еще более усиливала это впечатление любовь к Юсуфу, которая снова вспыхнула в нем с прежней силой и совершенно победила гнев. Гассан только ускорил эту победу. Слова: «Должен ли я напоминать отеческому сердцу о любимце? Ужасна мысль видеть, как прольется кровь принца!» – не выходили из головы султана. Вместе с расположением к Гассану росло отвращение к шейх-уль-исламу, хотя в последнее время и произошла перемена в отношениях султанши Валиде к великому муфтию. Мансуру-эфенди удалось ловкими словами вызвать у султана раздражение против Юсуфа и довести его до кровавого приговора против собственного сына. И что за ужасное преступление совершил Юсуф? Шейх-уль-ислам выставил его поступок немыслимым произволом. Но разговор с Гассаном произвел в султане перемену, и, отпуская его, Абдул-Азис уже принял решение, о котором и не подозревал Гассан.

С торжествующим видом победителя вернулся он к принцу и горячо обнял его.

– Ты спасен! Мне удалось отклонить от тебя ужасную опасность! – в радостном волнении воскликнул Гассан. – Теперь задача моя исполнена.

– Благодарю тебя, Гассан, за дружескую услугу. Я хочу поблагодарить и моего державного отца за его милость.

– Только не сегодня, Юсуф, отложи благодарность до завтра. Так желает его величество, – сказал Гассан, сияя счастьем, между тем как во дворце говорили о его предстоящей казни и не могли понять его торжествующего вида.

– Скажи, как удалось тебе так скоро изменить намерение султана? Я сильно боялся за тебя.

– Не спрашивай, Юсуф, как удалось мне это. Будь доволен тем, что это сделано.

– Скажи, какой жертвой добился ты моего помилования? Какое-то ужасное предчувствие сжимает мне сердце, – с испугом вскричал принц. – Лицо твое сияет таким странным торжеством, Гассан, скажи мне, что волнует тебя?

– Ничего, кроме радости, что ты спасен… Сегодня вечером я должен буду тебя оставить.

– Оставить? – спросил принц.

– Только на короткое время. Так приказал султан.

– Гассан, я предчувствую что-то недоброе! – воскликнул принц. – Что ты сделал для меня?

– Я только исполнил свой долг, ничего больше. Не беспокойся, Юсуф.

– Ты хочешь меня оставить, да еще по приказанию моего державного отца… Ты что-то скрываешь от меня, но я узнаю, я должен во что бы то ни стало узнать это!

– Успокойся, Юсуф, ничего нет. Разве ты не видишь, какая искренняя радость, какое торжество светятся на моем лице?

– Я ровно ничего не понимаю. Ты дурно делаешь, Гассан, скрывая от меня правду. Я не в силах отгадать, что случилось или что должно случиться, но душевная тревога говорит мне, что тебе угрожает что-то недоброе.

Гассан старался успокоить принца и навести его на другие мысли, что наконец и удалось ему сделать, напомнив принцу о Реции. Юсуф всей душой отдался этой любви и чувствовал непреодолимое желание снова увидеть Рецию.

Наступил вечер.

– Прощай, Юсуф, – сказал Гассан, стараясь казаться как можно спокойнее и веселее, чтобы скрыть от принца цель своего ухода. – Я должен идти в покои его величества.

– Гассан, я тебя больше не увижу! – воскликнул принц.

– Мы увидимся, принц, – отвечал Гассан, стараясь успокоить молодого человека.

– Ты идешь, ты оставляешь меня, я не пущу тебя одного, где ты, там должен быть и я.

– Этого нельзя, Юсуф, я уже говорил тебе, что султан желает видеть тебя не ранее, как завтра. Мы мужчины и должны твердо встречать все удары судьбы. Что бы ни случилось, принц, не будет ничего такого, что не служило бы доказательством моей верности и преданности. Но я должен идти. Прости мне, что я должен тебя оставить, иначе нельзя. Еще раз прощай.

– Ты не вернешься, внутренний голос говорит мне это.

– Тогда с любовью вспомни обо мне, Юсуф.

– Аллах, сжалься. Скажи… Гассан… Останься!

Гассан горячо прижал принца к своему сердцу, насильно вырвался из его объятий и, еще раз кивнув головой, бросился из комнаты. Юсуф поспешил вслед за ним. Но Гассана уже не было. Через час Юсуф узнал от адъютантов и камергеров, что Гассан-бей в эту ночь должен умереть вместо принца. Известие это вызвало в нем страшную печаль. Он хотел идти к султану, но не смел явиться к нему в этот час, хотел догнать Гассана, отказаться от его жертвы, но где был теперь этот благородный человек, вызвавшийся умереть за него? В невыразимом отчаянии бросился он в свои покои, закрыв лицо руками, упал на постель и разразился неудержимыми рыданиями. Он должен был потерять своего друга, которого любил, как никого другого, он должен был потерять его ради сохранения собственной жизни. Это было ужасно.

В это время Гассан был уже в покоях султана. К нему подошел флигель-адъютант и объявил, что ему приказано в своей военной шинели отправиться во внутренние покои султана. Приказание это очень удивило Гассана. Однако он велел одному из слуг принести свою серую военную шинель и, надев ее, в сопровождении флигель-адъютанта отправился во внутренние покои султана. Зачем он должен был явиться в шинели, и с какой целью позвал его султан в свои внутренние покои? Не должен ли он был получить здесь красный шнур, чтобы удавиться? Но зачем же было ему умирать в шинели? В недоумении вошел он в ярко освещенную комнату, где находился султан, и с низким поклоном остановился у входа. К удивлению своему, он увидел, что и султан тоже был одет в серую военную шинель.

Ночь недавно наступила. Богато разукрашенные драгоценными камнями стенные часы своим серебристым боем возвестили о ее наступлении. Держа в руках маленький золотой ключ, султан подошел к потаенной двери.

– Иди за мной, – резким, повелительным тоном обратился он к Гассану, отворяя дверь. – Запри дверь за нами.

С этими словами султан вошел в слабо освещенный коридор, устланный коврами и служивший только для одного султана. Гассан, следуя за ним с золотым ключом, запер дверь. Что значило, что султан вместе с ним уходил из дворца? Пройдя длинный коридор, они спустились на несколько ступенек и вышли к боковым воротам дворца. Там, с внутренний стороны, вставлен был ключ.

– Отвори, – приказал султан. – Вели со двора подъехать сюда карете, но никому не говори, что для меня. Кучеру прикажи ехать в Скутари и там остановиться вблизи большого минарета. Ты поедешь со мной и ничем не выдашь, кто я.

Гассан поклонился, все еще не понимая, к чему клонились все эти приказания. Уж не должна ли была его казнь произойти вблизи минарета? Но зачем же туда ехал султан? Может быть, он сам хотел присутствовать при ней? Все это было непостижимо. Молча отворил он ведущие на большой двор Беглербега ворота, которыми султан дозволял пользоваться только при тайных поручениях, и через двор и галереи прошел в богатейшие конюшни, где наготове стояло несколько сот сильных, породистых, прекраснейших лошадей. Две кареты были постоянно заложены: одна парадная для султана, другая простая для придворных. Этой последней и велел Гассан подъехать к воротам, отдав кучеру необходимые приказания.

Султан поспешно вышел на улицу и вскочил в экипаж. Гассан, заперев ворота, последовал за ним, и карета быстро покатилась по дороге к Скутари и менее чем через час была уже в Бостон-Джалла, близ большого минарета. Там она остановилась. Оба офицера вышли. Гассан приказал кучеру дожидаться тут. Осмотревшись, он не увидел ничего, что могло бы указать ему на намерение султана, ему и в голову не приходило, что они едут к Сирре.

– Проводи меня к дому за рощей возле большого минарета, – тихо сказал султан. – Что бы ни случилось, ты должен быть со мной.

Теперь только понял Гассан намерение султана и, следуя его приказанию, отправился к дому замученного софта Ибама. Там в это время происходило совещание между Мансуром-эфенди и Гамидом-кади.

В этот вечер Мансур не смел выезжать из дома: он ожидал султана, и кади приехал к нему на совет.

– После долгого бездействия дело пророка должно наконец снова восторжествовать. Это высшая цель моей жизни, брат мой, – сказал шейх-уль-ислам Гамиду-кади. – Давно уже не делалось ничего для славы и могущества полумесяца, пришло время загладить вину прошлого.

– Все, что ты избираешь своей целью, мой мудрый брат, будет непременно достигнуто, я это очень хорошо знаю, – отвечал кади.

– Этой цели я готов пожертвовать своей жизнью, – продолжал Мансур. – Древний блеск империи Османов должен быть восстановлен, и если народ встанет под знамя божественного пророка, то окажется непобедим. Надо возбудить фанатизм, а что может разжечь его таким ярким пламенем, как не борьба с гяурами.

– Посланцы твои, брат мой, неутомимо действуют в вассальных землях, раздувая пламя восстания, какие известия получил ты от них?

– Прежде всего пламя восстания вспыхнет в Боснии. Там уже начинает волноваться христианское население. Восстанут и горцы, за ними последуют Сербия, Черногория и остальные вассальные княжества, – сказал Мансур, и глаза его засверкали зловещим блеском. – Пока огонь еще только тлеет, но постоянно разжигаемый, он скоро вспыхнет ярким пламенем. В Салониках нашелся повод к восстанию, и одного намека, одного знака довольно, чтобы вспыхнуло пламя раздора между правоверными и гяурами.

– Я дивлюсь твоим мудрым распоряжениям. Действуй, нам нужна твоя неутомимая деятельность, твой всеобдумывающий и всем пользующийся разум, чтобы разжечь такое пламя, чтобы ничтожную болгарскую девушку сделать орудием своих планов. Только великие люди, брат мой, способны на такие дела, но подумал ли ты о том, что может случиться, если вспыхнувшее пламя достигнет таких размеров, что ты не в силах уже будешь остановить его?

– От нас будет зависеть, когда воспользоваться удобной минутой и поднять знамя пророка, – со зловещим энтузиазмом отвечал Мансур. – Кровопролитие послужит очистительной жертвой делу всех правоверных, царство пророка получит новый блеск. Но скажи мне, какие сведения почерпнули вы с мудрым Али-шейхом из старого документа? Я полон ожидания, брат мой, так как для исполнения моих обширных планов нужны огромные средства. Первое и самое могущественное у меня в руках – это сила фанатизма, разожженного во всех землях, над коими сияет полумесяц. Второе средство ты должен открыть и доставить мне в руки. Для восстановления прежнего блеска нашей империи, для достижения ею могущества нужны суммы, которых при расстроенной государственной казне нет в нашем распоряжении. Что же содержит документ?

– Мудрость твоя напала на истинный след, – отвечал кади. – Данный тобой старый документ есть действительно завещание калифов из дома Абассидов, которые перед бегством укрыли свои сокровища в безопасном месте. Документ переходил из рук в руки и, по-видимому, никто не обращал на него внимания и не потрудился разобрать его. Так он попал в руки последнего потомка Абассидов, старого толкователя Корана Альманзора, который последний имел право на наследство калифов, но со смертью его сокровище не имеет наследников.

– Только дочь его еще жива.

– Это нисколько не помешает нашим планам, – продолжал кади. – Одно заставило меня призадуматься после разбора старинного документа, это бесследное и непостижимое исчезновение подлинного документа, я никак не могу объяснить себе этого.

– Слава богу, что у нас осталась копия. Так в документе действительно говорится о сокровище Абассидов?

– Да, брат мой. Мы узнали место, где скрыли его калифы перед своим бегством, одного только не знаем мы, не разобрана ли рукопись раньше и не взяты ли уже сокровища.

– Самое простое средство узнать об этом – немедленно обыскать это место. Назови мне его.

– В одном уединенном месте пустыни Эюб-Тей недалеко от караванной дороги возвышается, как гласит документ, громадная пирамида, не поддающаяся разрушительному действию времени. Внутри ее, там, где находятся мумии древних царей, лежат сокровища, оберегаемые мертвецами.

– Победа! Победа! – воскликнул Мансур-эфенди. – Мы возьмем у мертвецов громадные сокровища Абассидов, в которых они уже больше не нуждаются.

– На этом месте рукопись пресеклась, – продолжал кади, – немногие строчки только дают понять, что на следующих листах ясно обозначено место и путь внутрь пирамиды, но листы эти или уничтожены или затеряны, одним словом, их нет.

– Так мы сами отыщем место и путь в пирамиду, брат мой.

– Мы перерыли и пересмотрели остальные документы, найденные в доме Альманзора, но пропавших листов нет между ними, и ни в одной из остальных рукописей не было и намека на это объяснение.

– Так будем довольствоваться тем, что узнали. Я сам с несколькими заслуживающими доверия людьми при первом удобном случае отправлюсь к указанной пирамиде и найду доступ в нее. Я до тех пор не успокоюсь, пока не достигну того или иного результата. Еще один шаг к осуществлению моих планов я намерен сделать сегодня ночью. Султан будет здесь в доме.

– Новый знак твоего могущества. Никогда еще не случалось ничего подобного, брат мой.

– Он придет, и моим долгом будет воспользоваться этим часом для дела нашей веры.

– Понимаю, ты хочешь устами пророчицы расположить его в пользу твоих планов и подготовить к предстоящим событиям.

– Я хочу призвать его к подвигам на дело нашей веры, чтобы он содействовал достижению моей цели и не противился моим планам…

– Я слышу голоса, – внезапно прервал разговор Гамид.

– Это он.

– Похоже, что он не один.

Шейх-уль-ислам подошел к полуотворенной двери. В это время один из сторожей встретил внизу султана и его проводника.

– С ним офицер, – сказал Мансур.

Гамид-кади распрощался с шейх-уль-исламом и вышел из дома, тогда как султан в сопровождении Гассана поднимался по лестнице. Мансур-эфенди другим путем, со двора, тоже отправился наверх и никем не замеченный был уже на своем месте. Гассан все еще не понимал, зачем взял его султан с собой к пророчице, на которую он после событий прошлой ночи смотрел совсем другими глазами. Он должен был умереть вместо принца, а теперь вдруг сопровождал султана в дом софта. Что же это значило?

Абдул-Азис вошел в слабо освещенную комнату, где чудо встало по обыкновению на возвышение. По-прежнему широкая и длинная белая одежда с золотым шитьем закрывала всю ее фигуру. Какое-то мистическое, таинственное впечатление произвели на султана пророчица и вся обстановка комнаты. Сторожа принесли для него подушку, Гассан встал позади него.

Но вот зазвучал чудный, серебристый голос Сирры.

– Когда придет помощь Божия и победа и ты увидишь моих людей вступающими в религию Аллаха, восхвали тогда твоего Владыку и проси у него прощения, ибо он прощает охотно[79].

– Говорят, ты можешь видеть далекое будущее и предсказывать людям их судьбу, – после непродолжительного молчания обратился к Сирре Абдул-Азис. – Скажи мне, что видишь и что знаешь ты.

Мансур шепнул ей сообразный его планам ответ, но каков был его ужас, когда Сирра, которая всегда понимала и буквально повторяла его слова, на этот раз заговорила совсем другое – он едва верил своим ушам. Что случилось? Что он услышал?

Сирра исполнила приказание Золотой Маски.

– До наступления третьего Рамазана трон пророка опустеет, – сказала она своим неземным голосом. – Не смерть лишит повелителя правоверных престола, но человеческая рука. Враги во дворце страшнее гяуров. Затем вступит на престол Магомед Мурад под именем Мурада V, но его царствование продлится всего три месяца, затем трон пророка снова опустеет и опять не через смерть, а по воле людей. Следующий за ним Абдул-Гамид будет царствовать еще меньше, и престол пророка опять опустеет. Его займет Мехмед-Решад-эфенди.

– Замолчи! – в ужасе вскричал султан: он страшно дрожал и едва держался на ногах под гнетом этого ужасного пророчества.

Гассан был также поражен ее словами.

– Уйдем скорей из этого дома, – с трудом выговорил султан и шатаясь вышел из комнаты. – Иди за мной.

– Я ни на шаг не отступлю от вашего величества, – отвечал Гассан и вместе с султаном оставил дом софта.

По дороге Абдул-Азис быстро повернулся к следовавшему за ним Гассану и взволнованным голосом сказал:

– Теперь ты видишь, что я только для вида принял твою жертву, чтобы испытать тебя. Ты не умрешь за принца. Я желаю иметь тебя при себе. Садись со мной в карету и никому не говори о том, что ты сейчас слышал.

XVII. Лаццаро и принц

Прежде чем следовать за нитью нашего рассказа, заметим, что описанные здесь лица и события при турецком дворе хотя и могут многим показаться невероятными и даже нелепыми, однако же все до сих пор рассказанное, а также и то, что будет рассказано далее, до мельчайших подробностей строго придерживается истины. Равно и сообщенное в прошлой главе пророчество известно всему Константинополю и рассказывалось повсюду еще до его исполнения. Все события при турецком дворе уже и без всякого преувеличения так ужасны, что остается только описать их взаимную связь и причины. Что подобные происшествия еще возможны в нашем столетии, это объясняется только тем, что Турцию можно причислить скорее к владениям азиатских деспотов, чем к европейским государствам. Во всяком случае интересно проследить эти события, тем более что они, а равно и ужасы войны, описанной нами в следующих главах, занимают и волнуют всю Европу.

Теперь вернемся к нашему рассказу. Бегство Реции, из понятных нам теперь побуждений, возбудило опасения Мансура и Гамида-кади, тем более что вместе с Рецией исчез и маленький принц Саладин. Оба были равно важны для начальников могущественных кадри. Реция как последняя в роде Абассидов, вырвавшись на свободу, могла помешать и даже стать опасной для замыслов Мансура. А через обладание принцем он хотел иметь влияние на наследника престола Мурада, отца Саладина. И вдруг оба неожиданным образом ускользнули от него, да и казнь Юсуфа была отменена султаном. Хотя Мансур и принял немедленно все надлежащие меры для отыскания беглецов, но это было делом далеко не легким при обширности турецкой столицы и разъединенности ее частей, отделенных друг от друга водой.

На второй день после бегства принцесса Рошана послала своего доверенного слугу Лаццаро в развалины с поручением к шейх-уль-исламу. Грек уже несколько дней втихомолку обдумывал, как бы ему лучше устранить чудо. Он боялся Сирры, знавшей все его преступления. Если бы она обвинила его в поджоге, это могло бы дурно кончиться для него, несмотря на заступничество принцессы. Но как ему было подступиться к ней, когда она стала пророчицей? Та сверхъестественность, которая окружала личность пророчицы в глазах грека, еще более увеличивала его беспокойство. Как мог он заставить ее молчать или сделать ее безвредной, когда она раз уже воскресла из мертвых? Страшным было выражение глаз Лаццаро, когда он по пути в развалины раздумывал о средствах погубить Сирру, одна мысль о которой уже приводила его в бешенство и ужас. Желтовато-бледное лицо его казалось окаменевшим. Вся жизнь сосредотачивалась в одних глазах. При взгляде на него все видели только одни глаза, которые, казалось, имели какую-то таинственную силу, коль скоро он был в возбужденном состоянии. На Востоке настолько распространена вера в злой глаз, что о могуществе его упомянуто даже в Коране, поэтому многие были объяты ужасом при одном взгляде на глаза Лаццаро. Такое ужасное могущество, такая сатанинская сила виднелись тогда в его бешеных взглядах, что ясно было: человек этот способен на все.

Ненависть и злоба Лаццаро были направлены теперь против Сирры – но она была для него недосягаема. Если бы он только осмелился подойти к ней, он должен был опасаться быть схваченным и растерзанным ее сторожами или коленопреклоненной перед ней толпой. Он слишком хорошо знал фанатизм магометанского населения. В подобную минуту народ приходил в такое дикое бешенство, что того, кто возбудил его, на месте же побивали камнями или разрывали на куски, не допуская вмешательства кавасов. Расправа черни очень легко принимает чудовищный характер, но нигде она не склонна к фанатизму так, как в Турции. Между тем как турки в других случаях вообще обнаруживают большое хладнокровие и с трудом могут быть выведены из терпения, подобная толпа так опасна, что Лаццаро более чумы боялся ее и потому не отваживался на открытую вражду против пророчицы. Грек вообще не отдавал себе ясного отчета в том, что такое была Сирра, не знал, что и думать о ней. Он боялся ее, и это сильно мучило его, так как она была единственным существом, которого боялся Лаццаро.

В развалинах Кадри он узнал от сторожа в башне Мудрецов, что баба-Мансур в отсутствии, а Гамид-кади работает в зале Совета. Лаццаро велел доложить ему о себе и вслед за тем был введен к кади. Тот сидел у стола и писал, перед ним лежали документы. Он взял из рук грека письмо принцессы и приказал ему ждать ответа. Лаццаро поместился у дверей. Должно быть, письмо заключало в себе важное известие. Кади заботливо спрятал его, затем обратился к слуге принцессы, которого знал уже много лет. Он хорошо знал, что это грек убил сына Альманзора и привез Рецию в чертоги Смерти.

Письмо содержало, по-видимому, какое-то известие о дочери Альманзора. Гамид-кади вторично развернул и прочел его и тогда только сказал:

– Знаешь ли, что дочери Альманзора удалось убежать вместе с принцем?

– Нет, мудрый кади. Лаццаро от твоей милости впервые слышит об этом бегстве, – отвечал грек, и глаза его дико сверкнули при этих словах.

– Им удалось бежать из развалин, – продолжал кади. – Все попытки отыскать их остались без успеха.

Лаццаро гордо и презрительно улыбнулся.

– Если мудрому кади угодно будет поручить это дело мне, беглецы недолго пробудуг на свободе, – сказал он.

– Я знаю, как ты искусен в подобных делах, но на сей раз эта задача нелегкая. Чтобы облегчить тебе успех, сообщу тебе важную новость. Не мы одни разыскиваем дочь Альманзора, принц Юсуф, ослепленный ее красотой, тоже ищет ее.

Лицо грека приняло злобное, полное ненависти выражение.

– Светлейший принц? – спросил он. – О, дочь Альманзора счастлива, нечего сказать. Красота ее находит много поклонников.

– В чем успел принц Юсуф, я не знаю, но думаю, что ему легче будет отыскать ее след. Ты можешь разузнать обо всем, предложив принцу свои услуги в этом деле.

– Так должно быть, если ты это приказываешь, мудрый кади.

– Сегодня вечером принц намерен отправиться в развалины Хебдоман для розыска дочери Альманзора. Знаешь ли ты эти развалины?

– Не во Влахернском ли они квартале, куда можно пройти через высокую арку ворот, оставив за собой большое Стамбульское кладбище?

– Да, там. Через несколько часов ты можешь встретить там принца. Постарайся подойти к нему и предложи ему свои услуги. Принц тебя знает?

– Боюсь, что светлейший принц помнит меня, впрочем, тем лучше, это еще увеличит его доверие, – отвечал Лаццаро.

– Эта местность далеко не безопасна, и слишком рискованно со стороны принца отправляться в этот притон цыган, нищих и мошенников.

– Любовь не знает опасностей, – усмехнулся грек. – Дочь Альманзора обворожила светлейшего принца. Чтобы отыскать ее, он готов идти хоть на край света.

– Узнаешь ли ты принца, если он явится туда в простом платье?

– Будь спокоен, мудрый кади, я найду светлейшего принца.

– От проживающей там сволочи можно ожидать много дурного, – с умыслом заметил кади, что хитрый грек очень хорошо понял. – Ты не хуже других знаешь, что нападения разбойников там не редкость. Отправляясь туда, принц, сам того не подозревая, подвергает себя опасности. Это отребье Востока, персидские лудильщики и нищие, зорко следят за теми, у кого есть золото и драгоценности.

– Да, смерть там не диво, – согласился Лаццаро, зловеще пожав плечами.

– Тебе предстоит отвратить несчастье. Но так как в этом костюме цыгане и мошенники легко могут принять тебя за провожатого принца и покуситься ограбить и убить также и тебя, – сказал Гамид-кади, – то советую тебе лучше переменить одежду.

– Кажется, я вполне понял тебя, мудрый кади, спешу в точности исполнить твои приказания.

– Может быть, тебе удастся через принца напасть на след дочери Альманзора. Вот все, чего я от тебя требую, ничего другого и в мыслях у меня не было, – заключил разговор осторожный кади, – ступай и сообщи мне о результатах твоей попытки.

Грек удалился с низким поклоном. Прежде всего он вернулся в Скутари и там на одном из рынков купил себе красную феску и темный кафтан. Затем он отправился в указанное ему Гамидом-кади предместье города.

От серальского шпица в Стамбуле, пройдя некоторое расстояние вдоль высоких серальских стен и тенистых платанов, прохожие достигают прежде всего того места насыпей, где проходит железная дорога. Развалившиеся башни чередуются с потрескавшимися насыпями[80], здесь и там к полуразрушенным стенам прилеплен ветхий домишко, а среди щебня растут пышные кустарники. Далее на запад лежат не одни насыпи, но и большая часть предместья, стоящая на старых развалинах. Ярко выкрашенные деревянные дома с характерными балконами стоят на разбросанных в беспорядке закопченных остатках цоколя и других обломках камней, рядом зияют огромные трещины в древних каменных руинах домов, у подножия которых лепятся скособоченные хижины турецких башмачников и персидских лудильщиков. На заднем плане виднеются жалкие лачужки, местами только высятся над ними ослепительно белые минареты больших императорских мечетей.

Здесь у семи башен, по-турецки, как уже упомянуто выше, Эди-Кули, пешеходы сворачивают с берега Мраморного моря назад к Золотому Рогу вдоль огромных Юстинианских земляных валов. Тут, миновав почерневшие от времени и также обреченные на разрушение башенные колоссы, приходят к арке ворот бывшего портала святого Романа. Через несколько проломов в стенах выходят сначала на большое Стамбульское кладбище с многочисленными каменными обелисками, затем достигают Влахерна, некогда большой части города, теперь же местечка, состоящего из грязных, населенных евреями лачужек, значительную часть которых истребляют ежемесячные опустошительные пожары.

Здесь же находятся и развалины Хебдоман, притон египетских цыган, еврейских нищих и греческих мошенников. Вместе с летучими мышами и скорпионами они разделяют эти мрачные убежища, а в прекрасные весенние дни праздношатающиеся ребятишки греются на солнце, на плитах и обломках колонн, остатках прежней роскоши, прежнего великолепия греческой империи.

Как развалины Кадри на другом конце города, так и это угрюмое каменное здание ведет свое начало с того времени, когда Константинополь еще не был завоеван турками. Развалины Хебдоман состоят из группы высоких и низких стен, заросших кустарниками и вьющимися растениями, здесь и там находятся отверстия в форме остроконечного свода. Местами заметны нижние части окон. Все же вообще обрушилось, значительная часть громадных стен обвалилась и служит убежищем для разнообразнейших элементов уличной жизни Стамбула. Внутренность Хебдоманских развалин распадается на бесчисленное множество отдельных помещений, из которых большая часть закрыта сверху и наполовину завалена мусором и обломками камней, так что там образовались целые поселения, строго обособленные. Даже и над этими помещениями и там, посреди мусора и травы, живет множество бесприютных бродяг, слишком бедных и ленивых для того, чтобы за несколько пиастров нанять себе квартиру в порядочном доме.

Это – пестрое смешение всевозможных племен, костюмов, наречий и обычаев. На стенах и внизу на траве сидят и лежат смуглые цыганские ребятишки, у входов, прислонясь к стене, стоят стройные цыганские девушки, сбоку старые полунагие укротители змей и персидские фигляры сидят на шкурах зверей и с наслаждением покуривают трубки, кругом, в своих помещениях, лежат опьяневшие от опиума нищие, стараясь блаженными сновидениями заглушить свои земные бедствия. Восточные музыканты и греки бренчат на своих инструментах, дальше, вверху, на одиноком стенном выступе сидит на корточках молодой цыган и извлекает из своей скрипки глубокие, жалобные мелодии, слышанные им от отцов, национальные песни их племени.

Был уже вечер. К этому времени разноплеменные бродяги, сошедшиеся в Константинополь, подобно ночным птицам, оставляют свои дневные убежища и отправляются блуждать по городским улицам, выжидая удобного случая для грабежа или убийства. Вечерняя заря мало-помалу бледнела. Вместе с отлетом летучих мышей мошенники тоже вышли на свою ночную работу, употребляя день для сна. В это время какой-то мужчина в темном кафтане шел по дороге к вышеупомянутому убежищу всевозможных хороших и дурных бесприютных горемык. Красная повязка наподобие чалмы обвивала его голову. До развалин было еще далеко, когда под развесистым платаном он увидел лежащего человека. Человек этот, по-видимому, спал. Внешность его испугала бы всякого: с первого взгляда можно было узнать в нем разбойника. Судя по его рябому лицу и беспорядочной одежде, это был грек. Казалось, человека в красной чалме влекло к этому бродяге, он толкнул его, как будто хотел что-то сказать. Но тот, очевидно, страшно опьяневший от опиума, ничего не чувствовал и даже не пошевелился. Только незнакомец хотел повторить свою попытку разбудить его, как вдруг вблизи что-то зашевелилось, чего он прежде вовсе не заметил. Под толстым стволом платана сидел какой-то старик, поджав под себя полуобнаженные ноги, с голыми руками и плохо прикрытым туловищем. На голове у него была надета широкая грязная чалма. Чудное впечатление производило сильно загорелое от солнца, морщинистое лицо его, обрамленное длинной, белой как снег бородой, ниспадавшей на худощавую, костлявую грудь. Смуглые руки и ноги его были поразительно худы, но в то же время сильны и крепки. На шее у него висела цепочка с мощами, а ниже – дудка. Возле него в траве лежали свернувшись семь или восемь змей, головы которых почти касались голого тела старика. Неподвижно, как восковая фигура, сидел он, прислонившись спиной к дереву. Он только тогда шевельнулся, когда человек в красной чалме вторично хотел толкнуть спящего бродягу.

– Не делай этого, – сказал он, – грек убьет тебя, если ты теперь его разбудишь.

– Как, ты укротитель змей? – спросил тот, и при звуке его голоса все еще зоркие глаза старика так быстро и живо скользнули по нему, как будто он узнал этот голос и хотел удостовериться в личности этого человека.

– Я египетский укротитель змей Абунец и вчера ночью удостоился чести заставить танцевать моих змей в гареме всемогущего султана всех правоверных, – отвечал старик подошедшему к нему ближе незнакомцу.

– А что, милость эта наполнила твои карманы? – спросил он. Укротитель змей промолчал.

– Я так и думал, – продолжал незнакомец, посмеиваясь, – гофмаршалы, начальники евнухов, слуги и весь штат поглощают столько денег, что ничего не осталось на твою долю. Я знаю все. Ты бедняк, я это вижу.

– Да, господин, я беден, очень беден, – отвечал укротитель змей, опустив голову.

– Отчего же ты не можешь сам себе помочь? – продолжал тот. – Ты ничего не достаешь, во дворце богачей не получаешь даже назначенных тебе денег: их берут себе гофмейстеры и слуги. Иначе и быть не может. Если и ты не будешь брать, ты умрешь с голоду вместе со своими змеями. Но скажи мне, не проходил ли или не проезжал ли здесь сейчас верхом молодой эфенди?

– Молодой знатный господин?

– Да, на руках у него дорогие перстни, карманы его туго набиты золотом.

– Нет, сударь, такого пока еще не видел.

– Так он еще придет.

– Ты ждешь его?

– Я хочу предложить ему свои услуги.

– Так, так. Но что нужно молодому эфенди здесь, в Хебдомане? – заметил старый укротитель змей. – Не слугу же намерен он отыскивать?

– Да, правда твоя, старик, плохо пришлось бы ему тогда. Здесь в развалинах он ищет одну девушку с мальчиком.

– Турчанку?

– Да, и очень красивую.

Старик отрицательно покачал головой.

– Нет, сударь, здесь не видел. Но в Скутари видел я вчера прелестную турецкую девушку с десятилетним мальчиком.

– Это они! – воскликнул Лаццаро. – Их-то и ищет молодой, богатый эфенди. Скажи ему это, когда он вернется из развалин, может быть, он даст тебе бакшиш.

– Кажется, ты хочешь поступить к нему в услужение?

– Разумеется. Дай сначала ему пройти, чтобы мне встретиться с ним у развалин. Обратись к нему, когда он пойдет обратно.

– Но, поступая к нему в услужение, ты наверно скажешь, что я видел девушку и мальчика в Скутари.

– Зачем? Надо же и тебе что-нибудь заработать.

– Ах, ты очень добр! – воскликнул старый укротитель змей. – Абунец два дня уже ничего не ел.

– Ну а что, если он ничего тебе не даст? – с язвительной усмешкой спросил его тот. – Делай что хочешь, меня это нисколько не касается, он богатый эфенди.

Старик осторожно и робко осмотрелся кругом, не слышал ли кто этих слов.

– Ты очень добр, – сказал он затем, понизив голос. – Ты хочешь доставить кое-что старому Абунецу. Я думаю даже, ты еще что-нибудь прибавишь, если… – прибавил он совсем тихо, – если я верно понял тебя.

– Понял или нет, делай что хочешь. Кто от своей честности умирает с голода, тот ничего лучшего не заслуживает. Какие еще у тебя, старик, сильные ноги и руки, я думаю, ты справишься с любым молодым парнем. Далеко ли еще до развалин?

– Не очень.

– Ладно. Мы потом вернемся сюда, старик, – сказал человек в красной чалме, потом поклонился укротителю змей и снова вернулся на дорогу.

Он поспешно пошел по направлению к развалинам, где здесь и там стояли и лежали девушки, женщины и мужчины. Подойдя ближе, он услышал шум и брань. Все бросились к тому месту посмотреть, чем кончится крупная ссора между цыганом и турком.

Лаццаро, – человек в красной чалме был он, как уже, наверное, отгадали читатели, – по-видимому, хотел сначала убедиться, не нашли ли Реция и Саладин себе убежища в развалинах.

У входа в них, вся сгорбившись, сидела на корточках старая цыганка.

Лаццаро подошел к ней.

– Уходишь ли ты каждое утро вместе с другими в город или остаешься здесь? – спросил он ее.

– Я не могу больше ходить, господин, я всегда здесь, – отвечала горбатая старуха.

– Не приходили ли вчера или сегодня новые бесприютные искать здесь убежища?

– Да, сударь, целая толпа пришла сегодня ночью.

– Не было ли между ними девушки с мальчиком?

– Ты говоришь о женщине с ребенком на руках?

– Каких лет был мальчик?

– Не старше четырех лет.

– Нет, я говорю не о том, я спрашиваю о…

На этом самом месте разговор их был прерван. На дороге Лаццаро увидел принца, без проводника приближавшегося к развалинам. Он был в европейском костюме, с чалмой на голове. Хотя платье его и было из лучшей материи, но ничто не обличало в нем его высокого звания, тем более что он шел пешком. Однако по рукам его, обтянутым перчатками, можно было угадать в нем знатного турка.

Лаццаро отошел от цыганки и медленно пошел навстречу принцу, делая вид, что принадлежит к обитателям развалин. Принц Юсуф, увидев его, знаком подозвал к себе.

– Ты живешь здесь? – спросил он.

– Да, знатный господин, – отвечал тот в полной уверенности, что принц не узнал его, тем более что он был в турецком кафтане и чалме, и к тому же стемнело.

– Я отыскиваю здесь одну девушку из Скутари, – продолжал Юсуф. – Знакомо ли тебе это место?

– Да, знатный господин, я был прежде слугой в доме мудрого толкователя Корана Альманзора.

Принц был поражен.

– Ты знаешь и дочь его? – сказал он.

– Рецию, знатный господин?

– Мне сказали, что она с мальчиком отправилась сюда.

– Дочь Альманзора? Тогда я знал бы об этом. Нет, знатный господин. О, если бы мне только увидеть ее! Нет, знатный господин, ее здесь нет.

– Нет? Ты точно это знаешь?

– Так же точно, как то, что над нами Аллах. Так ты, знатный господин, ищешь прекрасную Рецию?

– Странная встреча, – задумчиво произнес Юсуф. – Ты, значит, был слугой в доме ее отца?

– И ропщу на Аллаха, что не могу быть им более. Мудрый Альманзор не вернулся, единственный сын его убит, весь дом опустел. Но знаешь, что я думаю? Там, в Скутари, живет старая Ганифа, прежняя служанка и наперсница дочери Альманзора, не у нее ли приютилась прекрасная Реция?

– Очень может быть. Знаешь ли ты эту служанку? Знаешь ли, где она живет? – быстро спросил Юсуф.

– Да, знатный господин.

– Можешь ли ты проводить меня к ней?

– Сейчас, если прикажешь.

– Так пойдем же, проводи меня, я награжу тебя за это.

– Какую хорошую, беззаботную жизнь вел я прежде, пока еще жив был мудрый Альманзор, – сказал Лаццаро, немедленно собираясь сопровождать принца. – Что это было за время! Хотя там и не было распущенности, а соблюдались чистота и строгий порядок, но нам было хорошо. Как любящий отец, заботился Альманзор обо всех… Мы должны вернуться сюда на дорогу к серальскому шпицу, знатный господин, – перебил он свою речь. – Оттуда мы должны переехать в Скутари.

– Там ждет меня моя яхта.

– Тем лучше. Я сейчас же увидел, что имею дело со знатным господином, – льстивым тоном сказал коварный грек, вместе с принцем Юсуфом удаляясь от развалин. – Да, чудное было это время. Как ропщу я на Аллаха, что мудрый Альманзор не вернулся.

– Теперь ты без места? – с участием спросил Юсуф.

– После такого доброго господина трудно отыскать себе нового.

То обстоятельство, что этот человек знал Рецию и был слугой в доме ее отца, расположило принца в его пользу. В душе он решил уже взять его к себе в услужение.

– Как темно здесь, у платанов, – сказал он после небольшого молчания, вместе с Лаццаро подходя к тому месту дороги, где сидел старый укротитель змей.

Глаза грека беспокойно забегали, отыскивая старого Абунеца.

– Здесь темно, знатный господин, но с той стороны падает лунный свет на нашу дорогу, – сказал он так громко, что укротитель змей должен был его слышать, если он был еще поблизости. – Не сказал ли ты давеча, что прекрасная Реция имела при себе мальчика?

– Да, десятилетнего мальчика, так сказали мне недавно в Скутари.

– Проводнику твоему, который может быть твоим слугой, ничего не известно об этом мальчике, – продолжал Лаццаро еще громче. – Если бы я только знал…

В эту минуту между старыми, тенистыми деревьями возле дороги что-то зашевелилось.

– Кто тут? – громко спросил принц Юсуф.

Но в этот самый момент к ним подступила высокая, окутанная мглой ночи фигура. Лаццаро, в полной уверенности, что это укротитель змей и что он бросится на принца, быстро приблизился к деревьям. Но вдруг он почувствовал удары двух здоровенных кулаков. Принц же в ужасе отступил назад.

– Что здесь такое? – воскликнул он.

– Ничего, принц, ничего, – тихо сказал голос, – дело касается не вас, а вашего коварного проводника, идите спокойно своей дорогой.

В первую минуту, пораженный этой неожиданной встречей, Юсуф не знал, что ему делать, тем более что кругом было совершенно темно. Раздался глухой стон.

– Что случилось? – спросил он. – Кто ты такой?

Он ближе подошел к тому месту, где было сделано неожиданное нападение на его проводника, но не мог видеть ни его, ни нападавшего, только что-то шумело и шевелилось между деревьями. Но через минуту все смолкло. Грек куда-то исчез, напрасно принц звал его, искал между деревьями по тому направлению, откуда донесся до него последний звук, он никого не нашел, кругом все было тихо и безмолвно, как в могиле.

XVIII. Победа

Сади и Зора оставили поле битвы, где в честном бою пали сыновья эмира. Они быстро поскакали к открытой равнине, узнав от молодого пастуха о неприятельских силах, приближавшихся туда, по-видимому, с целью окружить их и взять в плен.

– Боюсь, что тшауш со своим отрядом попался в руки бедуинов, – сказал Зора своему товарищу. – Он рискнул зайти слишком далеко.

– Коварные арабы заманили его к своему лагерю, – отвечал Сади. – Должно быть, Кровавая Невеста уже там, а то ее воины не могли бы выступить на помощь ее братьям с тем, чтобы захватить нас в плен.

– Теперь прежде всего нам надо пробраться в свой лагерь, – продолжал Зора, – все остальное в настоящую минуту вещь второстепенная. Только бы нам соединиться со своими солдатами, а там мы уж одолеем врагов.

– Так, так, мой храбрый Зора-бей, надо приступить к решительному шагу.

– Чем скорее мы это сделаем, тем раньше можем победителями вернуться на родину.

– Знаю, что ты жаждешь вернуться в Стамбул.

– Я беспокоюсь о Реции.

– А я думал, что тебя обворожила принцесса. Она тебя любит, Сади, и недурно бы было, если бы ты сделался пашой и женился на принцессе. Не возражай ничего, друг мой, – полушутя, полусерьезно сказал Зора, – нельзя отталкивать от себя счастье, если оно случайно выпадает нам на долю. Оно и без того только раз в жизни улыбается человеку. Если он им вовремя не воспользуется, то потеряет его навсегда и всю жизнь будет в этом раскаиваться. Будь благоразумен, Сади, следуй голосу рассудка, не давай воли своим чувствам.

– Ты хорошо умеешь читать наставления другим, – сказал, смеясь, Сади, – как-то идут твои дела с прекрасной англичанкой, а?

– То совсем другое дело, Сади, она дипломат, и я чувствую большое желание при счастливом возвращении на родину избрать то же поприще. Ты же, напротив, намерен продолжать военную карьеру и, если достигнешь звания паши, как будет заманчиво для тебя жениться на принцессе. Поверь мне, гордость и честолюбие возрастают вместе с нашим возвышением. Теперь ты еще и не думаешь об этом, сегодня ты сомневаешься в справедливости моих слов, но придет время, когда ты на пути к славе будешь ослеплен честолюбием.

– Принцесса ко мне благосклонна, не думаешь ли ты, что я буду отрицать это?

– Короче говоря, она любит тебя.

– И это может быть, но между нами лежит такая глубокая пропасть, что нечего и думать об исполнении твоих слов, друг мой.

– Пропасть эта в скором времени будет уничтожена. Вспомни о Нури-паше, о Эдхем-паше, оба женаты на принцессах.

– Я не хотел бы быть на их месте.

– То опять-таки другое дело, Сади. Они не то, чем был бы ты, не хозяева в своем доме. Но что там такое – видишь ты дым?

– Это пыль, друг мой, – отвечал Сади. – Облако пыли, поднятое конями наших врагов.

– Твоя правда, теперь я и сам это вижу, мы должны держать немного правее, чтобы, миновав их, добраться до своего лагеря. Мы потом наверняка найдем их в горах, где мы давеча были.

– Мы должны держать вправо, – сказал Сади через несколько минут, когда они уже свернули немного в сторону от видневшегося вдали облака пыли. – Но посмотри-ка сюда, Зора, и тут, кажется, тоже подымается вдали легкий туман.

– Клянусь бородой пророка, и это облако пыли.

– Если мы повернем еще правее, нам придется сделать круг.

– Это ничему не поможет, Сади, однако не можем же мы броситься в руки такой массы арабов, чтобы они окружили и убили нас. Это было бы безумием.

Зора повернул немного правее, и Сади последовал за ним, хотя и с внутренним колебанием. Бедуины были близко и должны были увидеть их на далекой пустынной песчаной равнине, местами только вздыбленной холмами. Чтобы остаться незамеченными, они должны были сделать дальний обход. Оба товарища слегка пришпорили лошадей, и верные животные со скоростью ветра понеслись по пустыне.

Вдруг Сади вздрогнул и остановил своего коня.

– Что такое? – спросил, подскочив к нему, Зора.

– Стой! – закричал Сади. – Посмотри-ка туда.

И он указал ему на другую сторону горизонта: там вдали поднималось облако, а другие, сбоку, заметно увеличились.

– Мне кажется, мы окружены неприятелями, – мрачно сказал Зора, остановив лошадь, завидев облака пыли. – Со всех сторон идут сюда небольшие отряды.

– В таком случае нам ничего больше не остается, как, спрятавшись где-нибудь поблизости, ждать их приближения и затем в самом удобном месте пробиться сквозь их ряды, – отвечал Сади. – Это единственное для нас средство соединиться со своими солдатами.

– Они хотят отрезать нам сообщение, окружить нас и взять в плен. Спешимся, Сади. И кони, и всадники должны лечь; если они увидят нас, прежде чем пойдут врассыпную, то нам придется иметь дело не с отдельными воинами, не с маленьким отрядом, но со всеми, и тогда мы погибли.

Оба офицера проворно соскочили с лошадей.

– Пойдем вон туда, где буря нанесла песка наподобие окопа, – вскричал Сади и за узду отвел своего коня к означенному месту. – Ляжем за этот холм и будем караулить неприятеля.

Зора последовал за ним к нанесенному ветром песчаному холму, за которым, по всей вероятности, действительно со всех сторон окруженные неприятелями офицеры хотя и не нашли бы себе защиты, зато могли укрыться до тех пор, пока не высмотрят, с какой стороны удобнее пробиться сквозь неприятельские ряды. Там они легли, подняв головы. Вместе с ними улеглись и лошади. Оба офицера были теперь прикрыты, мчавшиеся вдали со всех сторон неприятели не могли их видеть. Должно быть, их созвала сюда Кровавая Невеста и сама предводительствовала ими, так как в одном отряде Сади вскоре заметил развевающееся по ветру знамя.

Чтобы не упустить неприятельских офицеров из своих рук, арабы, как увидели теперь Сади и Зора, разделились на небольшие отряды, которые на некотором расстоянии друг от друга мчались к одному общему пункту, где они и намерены были соединиться. Каждый из них, по-видимому, состоял из двадцати или тридцати воинов на расстоянии около четверти мили отряд от отряда. Таким образом ничто не могло ускользнуть от них, и Сади и Зора поняли, что они только чудом могли счастливо пробраться между этими отрядами. Из своей засады они ясно видели направление отдельных неприятельских партий и при приближении их заметили, что отряд со знаменем остался далеко слева. Но два отряда все еще мчались прямо на них. И чем ближе подходили они, тем более увеличивался между ними промежуток, только вдали казавшийся незначительным. Благодаря этому возросли и надежды офицеров пробиться между отрядами. Кругом, с семи различных сторон, приближались отдельные толпы бедуинов и, может быть, много еще было других, которых за отдаленностью не могли видеть Сади и Зора. Из этих отрядов те, которые с обеих сторон шли прямо на них, казались им наиболее удаленными друг от друга.

– Здесь мы должны пробиться, – решительно сказал Сади. – Дадим им подойти на несколько сот шагов, затем вскочим на лошадей и бросимся вперед. Враги с обеих сторон кинутся на нас. Мы выстрелим в ближайших, а там пришпорим лошадей и ринемся вперед, к нашему лагерю.

– Ты прав, Сади, мы так и сделаем, – согласился Зора. – Теперь уже лучше можно судить о величине отрядов. В каждом, я думаю, больше сорока всадников. Кровавая Невеста собрала все свои силы и разделила их на отряды, чтобы тем вернее уничтожить нас, значит, ей удалось убежать от тшауша и его солдат.

– Тем лучше, друг мой, только бы нам избежать опасности и добраться до лагеря, там мы можем допустить Кровавую Невесту и все ее силы до нападения и дать им последнюю, решительную битву.

– Они подходят ближе – вот тот отряд налево на значительное расстояние отстоит от нас, другой направо тоже далеко, хотя и ближе первого, в ту сторону мы и должны отправиться. Заряжено ли твое ружье?

– Да, и ружье, и оба пистолета.

– Мое тоже, – вполголоса сказал Сади. – Не надо упускать удобной минуты. Раз, два, три – вперед! Да поможет нам Аллах!

Они проворно вскочили, между тем как неприятельские отряды с обеих сторон промчались мимо. Но они увидели и узнали обоих офицеров. Раздался дикий крик, бедуины бросились к ним. Сади и Зора, казалось, погибли. Около сотни всадников бросились на них, на двоих. Каждый отряд содержал до пятидесяти человек. Сади и Зора первые выстрелили из своих винтовок, затем перебросили ружья на спины, так как некогда было заряжать их, и поскакали. Беспорядочный шум поднялся со всех сторон, арабы помчались к ним и за ними. Гремели выстрелы, и пули свистели вокруг двух смелых всадников, пытавшихся пробиться сквозь окружившие их неприятельские ряды.

Поднялась невыразимая суматоха, крики бешенства, выстрелы, ржание лошадей – все это сливалось в какой-то беспорядочный гул. Притом же бедуины так поспешно бросились в погоню за неприятелями, что следы их обозначались двумя столбами пыли. Когда они рассеялись, видно было, что арабы, пригнувшись к шеям лошадей, в своих белых развевающихся плашах, мчались по одному направлению. Оба офицера могли ускользнуть от них.

Они уже хоть немного, но выиграли расстояние, и так как дело шло об их жизнях, то они вовсе не хотели потерять своего преимущества. Позади них раздавались еще отдельные выстрелы, но пули не попадали в цель. Мало-помалу бедуины истратили все заряды, а заряжать им тоже было некогда, надо было догнать неприятелей, а между арабами некоторые обладали такими лошадьми, с которыми редко какая другая могла сравняться в быстроте и выносливости.

Эти-то всадники и пустились теперь в погоню, надо же было показать, на что способны их кони. Сади и Зора никак невозможно было ускользнуть от них, как бы ни гнали они своих лошадей.

Когда прочие арабы увидели, что шесть лучших лошадей помчались в погоню и через несколько минут уже далеко оставили за собой всех остальных, то раздались дикие крики радости. Оба офицера услышали их и, оглянувшись назад, увидели, что шесть бедуинов на самых быстрых лошадях опередили других и приближались к ним.

– Нас догоняют! – закричал Сади своему товарищу, ехавшему впереди. – Но им не захватить нас! С шестью бедуинами мы справимся, если дело дойдет до этого.

– Вперед. Употребим в дело шпоры, ведь остальные тоже близко, – отвечал Зора. – С сотней нам не совладать, не то что с шестью, где на каждого из нас придется только по три противника, а это не так много.

– Смелее! С таким товарищем, как ты, я справлюсь и с сотней! – вскричал Сади, взмахнув рукой.

– Арабы все больше и больше отстают, и только шестеро быстро приближаются к нам. Пистолеты в руки, Сади, каждому из нас надо сделать по два выстрела, на каждый из них должно пасть по одному врагу, тогда останутся только два, а с ними мы живо справимся.

Сади горел нетерпением покончить со своими преследователями и выстрелил еще раньше приглашения Зора. Пуля сшибла одного араба с лошади.

– Ловко попал! – закричал Зора и тоже выстрелил, не остановив лошади, а только обернувшись.

Почти в то же время и Сади дал второй выстрел, и по какой-то странной случайности обе пули попали в одного.

– Как жаль! – воскликнул Сади. – Могли бы быть два.

– Ты слишком тороплив, выстрел пропал даром, теперь идет последний.

Видя, как товарищи их пали, сраженные неприятельскими пулями, остальные четверо бедуинов проворно отскочили в разные стороны, заметив, что Зора еще раз прицелился в них.

Но Зора был метким стрелком. Хотя он и не попал в того всадника, в которого метил, так как тот неожиданно рванул в сторону свою лошадь, вставшую при этом на дыбы, но зато пуля ударила в глаз лошади и прошла в мозг, бедное животное сделало бешеный прыжок и рухнуло на землю, придавив ногу всадника.

– И от этого мы избавились, – сказал Зора, – осталось только трое. С ними мы справимся, если они догонят нас.

– Остальные, кажется, прекратили преследовать нас.

– Как видно, они рассылают во все стороны нарочных, вероятно, для того, чтобы уведомить остальные отряды о своей неудаче.

– Пусть они соединяются, – отвечал на это Сади, – потом не надо нам будет сгонять их.

Трое остальных арабов, увидев, что офицеры истратили все заряды, с удвоенной силой бросились за ними, им хотелось отомстить врагам за убитых, хотелось догнать их и ловким взмахом копья выбить из седла. Опасность все еще была велика для Сади и Зора, перевес был теперь на стороне врагов. Для зашиты не было у них ничего, кроме сабель, нечего делать, надо было довольствоваться и этим. Они проворно обнажили клинки, на которых оставались еще запекшиеся капли крови сыновей эмира.

– Стой! – закричал Сади.

Он внезапно повернул лошадь и, взмахнув саблей, бросился на троих бедуинов. Его примеру последовал и Зора. Копье было опасным орудием в руках сынов пустыни, лошади которых повиновались знаку своего господина. Но ничто не могло противостоять безграничному мужеству обоих офицеров. Нападение их было так быстро и неожиданно, что арабы невольно отступили.

Сади и Зора поспешили воспользоваться своим преимуществом. В то время как Сади был занят двумя, Зора удалось ловким ударом повалить лошадь третьего, а бедуин без лошади все равно что побежден. Хотя он ловко выскочил из седла, но выронил при этом копье.

Двумя прыжками Зора очутился возле Сади, сильно теснимого бедуинами, и помог ему одолеть обоих врагов. Вскоре им удалось изрубить одного и сильно ранить другого, третий же, сброшенный с лошади, вскочил на лошадь одного из убитых и, не вступая в битву, бросился к своим товарищам известить их об участи пятерых воинов.

– Это еще больше рассердит их, – сказал Сади, вместе с Зора отправляясь дальше. – Клянусь бородой пророка, мы сделали сегодня пробу. Вперед, мы должны как можно скорей добраться до лагеря и немедленно вместе со всеми солдатами выступить против них. День этот еще не окончен. Надеюсь, что он будет славным днем нашей жизни.

– Тебе следует награда победителя, – отвечал Зора, – твое мужество безгранично. Но еще важнее твои расчеты и умение пользоваться благоприятной минутой. Принцесса была права, открыв в тебе талант и предсказав тебе блестящее будущее. Тебе, Сади, предоставляю я лавры и охотно отступаю перед твоим превосходством…

– Ни слова более, Зора, – перебил его Сади. – Мы оба выдержали тяжелый день и из настоящей опасности вынесли свои жизни – но он еще не окончен.

– Мы можем отдохнуть минуту, – заметил Зора после небольшого молчания и придержал своего сильно взмыленного коня. – Кажется, в пылу боя мы свернули с настоящей дороги.

– Солнце садится там, значит, ехать надо сюда, – сказал Сади.

– Видишь ли ты кругом возвышения?

– Нет, горизонт заволокло тучами.

– Мы или не на той дороге, или еще так далеко от лагеря, что раньше ночи нам до него не добраться. Однако молодой пастух полагал, что он на расстоянии трех или четырех миль.

– Едем дальше, – предложил Сади.

– Лошади очень устали.

– Я думаю, мы с тобой, Зора, устали больше, однако же не смеем и заикнуться об этом.

– Ну так едем, – согласился Зора.

– Будем держаться немного левее, – сказал немного спустя Сади. – Кажется, в той стороне лежат холмы, затянутые сизой дымкой.

– В этой пустыне гораздо хуже, чем на море, – сказал Зора. – Кажется, нам здесь легче всего сбиться с пути.

– К ночи будет вдвое хуже.

– А мой желудок дьявольски пуст. Что там – одно молоко, составившее нашу единственную пищу сегодня.

– Успокойся, – улыбнулся Сади. – В лагере мы найдем все необходимое.

И он такими яркими красками стал обрисовывать своему товарищу все удовольствия хорошего обеда, что скоро одержал верх, и Зора, смеясь, снова погнал лошадь.

– Ого, посмотри-ка туда! – закричал он наконец, как только последние лучи заходящего солнца окрасили горизонт. – Что там такое, друг мой?

– Хорошо, чтобы оправдались твои слова, чтобы это были те холмы, за которыми лежит наш лагерь, – отвечал Зора. – Но теперь мне и самому кажется, что мы на нужной дороге.

Они помчались дальше и чем ближе подъезжали они к горам, тем яснее видели, что они на пути к цели. Наступила уже ночь, когда их окликнули часовые, и они увидели перед собой лагерь.

Тшауш со своим отрядом не вернулся, наверное, они попали в руки Кровавой Невесты и стали жертвой ее дикой мести.

Пока оба офицера после тяжелых трудов и продолжительного поста подкрепляли себя пищей, солдаты готовились к выступлению. Пушки снова были разобраны и навьючены на верблюдов. Войско выстроилось, приведя в порядок ружья и прихватив с собой провиант. Через полчаса солдаты, вооруженные и вполне готовые к бою, сидели на конях.

Подкрепив себя пищей и немного отдохнув, Сади и Зора объявили своим воинам, что на этот раз надо одержать решительную победу, что все враги собрались на равнине и что придется выдержать упорный бой. Солдаты радостными криками отвечали своим смелым вождям, подвиги которых были им уже известны и мужество которых было примером для них. Зора и Сади стали во главе своих отрядов и с разных сторон оставили лагерь. Они решили разъединиться и потом с обеих сторон внезапно напасть на неприятеля, чтобы во что бы то ни стало вызвать его на решительный бой и в заключение одержать блистательную победу. Впрочем, они держались недалеко друг от друга, чтобы при внезапном нападении иметь возможность после первых же выстрелов немедленно соединиться.

Между тем Кровавая Невеста была в невыразимом бешенстве; впервые услыхала она, что все принятые ею меры остались тщетными и что оба офицера падишаха все-таки ускользнули от нее, в то время как она уже твердо рассчитывала иметь их в своей власти. Не было никакой надежды на успех дальнейшего преследования, и Солия решила сначала отыскать братьев и затем уже, соединившись с ними, продолжать враждебные действия против турецких войск. Каков же был ее ужас, когда она нашла обоих братьев убитыми. Это еще сильнее разожгло в груди Солии дикое бешенство и неукротимую жажду мести. Как сумасшедшая бросилась она к трупам, которые печально обступили воины, затем вскочила и дрожащим голосом поклялась до тех пор не успокоиться, пока не истребит всех врагов или сама не падет в битве. Арабы последовали ее призыву и столпились под знаменем Кровавой Невесты. Все с клятвой обещали или страшно отомстить за смерть своих вождей, или пасть в сражении. Затем обоих воинов погребли на том самом месте, где нашла их Солия, и огромными камнями завалили их могилу. Так, среди пустыни, покоились рядом, головами к Мекке, оба брата Кровавой Невесты.

Совершив погребение, бедуины снова вскочили на коней. Солия развернула знамя, так как решила немедленно вести своих воинов на врагов, победить или умереть. Ей хотелось известием об окончательном истреблении ненавистных врагов обрадовать престарелого отца, с одним старым слугой оставшегося в лагере, прежде чем сообщить ему печальную весть о смерти обоих сыновей. Бешенство и жажда мести неудержимо влекли ее вперед, словно вихрь, мчалась она во главе своих войск по равнине, залитой лучами заходящего солнца, по направлению к неприятельскому лагерю. Ей хотелось не только истребить войска падишаха, но и жестоко наказать те соседние племена, которые отказали ей в помощи и тем нанесли всем им оскорбление, которое Солия хотела непременно смыть кровью. Кровь, одна кровь наполняла все планы и замыслы этой дочери пустыни. Неукротимая жажда мести руководила каждым ее шагом. Ненависть пересилила то чудное чувство, которое овладело ею при виде смелого неприятельского вождя, и она хотела видеть всех врагов мертвыми у своих ног и не успокоиться до тех пор, пока последний не испустит дух.

Воины Кровавой Невесты были увлечены ее мужеством. Жажда брани томила их с той минуты, как они увидели трупы сыновей их эмира. До последнего человека, до последней капли крови решили они биться и дико стремились за развевающимся по ветру знаменем Кровавой Невесты, которая, как героиня, впереди всех мчалась в неприятельский лагерь. При взгляде на это войско, в последних лучах заходящего солнца скачущее по пустыне, всякий бы подумал, что ничто не в состоянии удержать его. Как рой призраков, в белых развевающихся плащах мчались бедуины, численностью своей превосходя военные силы, бывшие в распоряжении у Сади и Зора.

Солнце уже закатилось, и вечерняя мгла покрыла пустыню. На небе засияли первые звезды, и вечерняя прохлада сменила удушливый дневной жар.

Но вот Солия внезапно вздрогнула: вдали она увидела какую-то придвигавшуюся к ним черную массу. Это было турецкое войско. Воины Кровавой Невесты тоже увидели приближающихся солдат падишаха. Настала решительная минута. Солия велела своим воинам остановиться, дать врагам подойти поближе и затем внезапно броситься на них. Такое быстрое нападение всегда имело успех, это она не раз испытала. Тщетными оставались всегда все попытки регулярных войск противостоять дикому натиску такой орды, употребляющей в дело сначала пули, а затем свои длинные копья.

Бледный свет луны и звезд освещал равнину. Ослепленная ненавистью, не имея понятия о настоящем военном искусстве, она видела только приближавшихся неприятелей и не подозревала, что, бросившись вперед со своим знаменем и давая сигнал ко всеобщей атаке, она влекла своих воинов на смерть и на гибель. Длинной шеренгой с воодушевлением последовали за ней бедуины и в одну минуту далеко растянулись в обе стороны, чтобы окружить неприятеля. Проворно выстрелили они из своих длинных ружей, и, когда солдаты ответили им тем же, арабы отскочили в разные стороны и снова с поднятыми копьями бросились на неприятеля.

Отрядом турецких войск командовал Сади. С невозмутимым спокойствием отдавал он приказания и велел своим солдатам открыть сильный огонь по бедуинам. Кровавая Невеста и ее воины были встречены градом пуль, много их легло на месте, но оставшиеся также неудержимо стремились вперед. Завязался горячий, отчаянный бой. За несколько минут сыны пустыни окружили весь отряд Сади и своими длинными копьями страшно опустошали ряды солдат падишаха. Бедуины были уже уверены в своей победе. Бившаяся в передних рядах Кровавая Невеста уже заранее торжествовала, как вдруг битва неожиданно приняла другой оборот.

Вдали раздались звуки трубы. Зора-бей по выстрелам узнал о начале боя и поспешил со своим отрядом помочь Сади принудить к сдаче или окончательно уничтожить племя бени-кавасов. Чудесной музыкой прозвучали трубы для Сади, который сражался как лев и намерен был победить и без помощи Зора. Но врагам давали большой перевес их оружие и хорошо обученные лошади. И много солдат падишаха плавали уже в крови. Зато и кровь бедуинов тоже окрасила песок пустыни. Много храбрых воинов Солии легло на месте.

Благодаря неоспоримому искусству владеть копьями арабы непременно одержали бы победу, тем более что они были вдвое сильнее отряда Сади, но, к счастью последнего, раздавшиеся звуки труб имели могущественное действие на солдат, число которых уменьшилось процентов на десять. Воодушевленные новым мужеством, с еще большим ожесточением бросились они за своим командиром на бедуинов, словно хотели одни пожать лавры этой ночи, не поделившись с приближающимися товарищами.

В своей неукротимой злобе Солия не слыхала сигналов приближающихся врагов. Она даже не следила более за успехами своих воинов, раз убедившись в их перевесе. Глаза ее были прикованы к Сади, смелому неприятельскому вождю. До него она хотела добраться, чтобы сразиться с ним. Это непреодолимое желание влекло ее вперед. С помощью ханджара она пробилась сквозь неприятельские ряды и увидела себя наконец у цели. Сади-бей мчался прямо на нее. В первую минуту он не узнал в ней Кровавую Невесту, так как, чтобы удобнее было сражаться, она передала знамя одному из своих воинов. Но страстный крик, вырвавшийся из ее груди, выдал в ней женщину. Несколькими прыжками коня он очутился перед ней.

– Сдайся мне с остальными твоими воинами! – закричал он. – Ты, Кровавая Невеста!

– Нет, нет, никогда! – страстно воскликнул Солия, бросаясь на Сади.

– В таком случае ты погибла вместе со всем твоим племенем, – отвечал Сади. – Не хочешь иначе, так умри же!

Начался поединок, смотря на который, трудно было решить, чему более дивиться: дикой ли настойчивости и неукротимой злобе Солии или искусству Сади, который хотел не убивать ее, а захватить живой. Он должен был призвать на помощь всю свою ловкость, чтобы противостоять ее беспрестанным бешеным нападениям. Словно богиня мести, как тигрица, бросалась она на Сади. Сражающиеся расступились вокруг них. Казалось, происходил кровавый турнир, где борьба шла не на жизнь, а на смерть. Во время этого поединка явился со своим отрядом Зора, и с этой минуты участь арабов была решена. Они были внезапно окружены вновь прибывшим неприятелем, но хотя они и ясно видели свое поражение, они не согласились сдаться по требованию Зора.

Но вот одному из солдат Сади удалось овладеть знаменем, убив ятаганом несшего его воина. Арабы испугались – они искали Кровавую Невесту, но свет луны был слишком слаб для того, чтобы можно было ясно видеть все, что происходило кругом. Знамя было потеряно, Кровавой Невесты нигде не было видно… И все оставшиеся в живых бедуины бросили оружие, когда Зора снова потребовал сдачи.

В ту же минуту смелому Сади, все еще сражавшемуся с Солией, удалось наконец обезоружить свою противницу, ранив ее в правую руку.

– Убей меня! – закричала Кровавая Невеста. – За мою голову назначена награда. Убей же меня!

– Нет, – отвечал Сади, – ты должна живой отдаться мне в руки. Сдавайся же!

– Нет, никогда! – вскричала Солия и хотела левой рукой вонзить себе в сердце кинжал.

Но Сади вовремя успел схватить ее руку и, соскочив с седла, силой снял с лошади бешено сопротивлявшуюся Солию. Кровавая Невеста походила на пойманную львицу. Она все еще делала отчаянные попытки умертвить себя, но все было тщетно. Сади приказал нескольким солдатам связать ее.

– Покорись твоей участи! – закричал он ей. – Посмотри-ка туда: остаток твоего племени сдался победителям.

С мрачно сверкающими глазами, не говоря ни слова, в невыразимом отчаянии стояла связанная Кровавая Невеста и видела, как маленькая кучка ее воинов, избежавших смерти, сложила оружие. Побежденная Солия находилась теперь в руках ненавистных врагов, под властью того, кого она ненавидела более всех остальных. Она только выжидала удобного случая умертвить себя. Со связанными руками, окруженная караулом неприятелей, она стояла, подобно заключенной в неволе гиене, и мрачно смотрела на покрытое кровью и трупами поле битвы, где племя ее кончило свое существование.

Только Зора узнал о подвиге Сади, как немедленно поспешил к нему, оставив пленников под надзором своих солдат. Торопливо соскочив с лошади, он бросился обнимать друга.

– Победа, Сади, победа! – радостно воскликнул он, горячо сжимая его в своих объятиях. – Я услышал выстрелы и поспешил сюда, но пришел только затем, чтобы быть свидетелем твоих подвигов. Ты взял в плен Кровавую Невесту. Большего торжества и желать нельзя.

– Мы у цели, друг мой, – отвечал Сади. – Спасибо тебе за твое появление на поле битвы, без тебя победа не была бы одержана так быстро и решительно.

– Тебе следует получить награду победителя, Сади. Ты с пленной Кровавой Невестой возвратишься в Стамбул, чтобы в триумфальном шествии отвести ее во дворец султана. Я мог только довершить твою победу. Вы все, – обратился он к солдатам, – приветствуйте нашего храброго и победоносного Сади-бея!

С шумной радостью последовали солдаты приглашению Зора, и обширное поле битвы огласилось торжествующими криками победителей, прославлявших Сади.

– Да здравствует Сади-бей! – громко разнеслось по воздуху.

В первый раз войска султана праздновали такую блистательную победу среди этой пустыни.

– По коням! – скомандовали офицеры, когда пленные арабы были уже привязаны: Кровавая Невеста – к седлу своей лошади, а прочие воины – к лошадям солдат. – Пусть с рассветом пришлют из Бедра помощь раненым, а мертвым найдется здесь одна общая могила.

Затем шествие вместе с пленниками двинулось к отдаленному неприятельскому лагерю, чтобы прихватить в плен еще нескольких остававшихся там воинов. Это длинное шествие, в котором можно было видеть и ликующие, и печальные, удрученные горем лица, медленно двигалось по песчаной пустыне, слабо освещенной бледным светом луны. Только к утру добрались они до лагеря бени-кавасов, но он казался вымершим. Ни один звук, ни одно движение между палатками не нарушали мертвой тишины его.

При слабом утреннем свете Сади и Зора отправились в шатер эмира.

У входа в палатку они нашли престарелого эмира мертвым – он предпочел умереть, чем пережить поражение. Возле него лежали и воин, принесший известие о поражении, и старый слуга, последовавший примеру своего господина и, подобно ему, лишивший себя жизни.

– Он предпочел смерть позору, – сказал Сади, указывая на труп эмира. – В душе этого человека было много истинного величия. Отдадим же ему последний долг и на восходе солнца при пушечной пальбе предадим его прах земле. Затем двинемся в Бедр и оттуда с пленниками и завоеванной добычей вернемся в Стамбул, куда гонцы еще раньше принесут известие о нашей победе. Племя бени-кавасов получило достойное наказание.

XIX. Новый фаворит

Вследствие пророчества Сирры и встречи с Мансуром-эфенди на террасе дворца султанша Валиде отказалась от своей вражды к нему. Она так всецело верила в чудеса и знамения, что слова пророчицы были для нее законом. Шейх-уль-ислам заметил эту перемену и употребил в дело всю свою хитрость, чтобы увеличить ее.

В один из следующих дней султанша Валиде приказала муширу Изету дать заметить Мансуру, что в назначенный час она желает встретить его в Ай-Софийской мечети. Валиде имела собственную мечеть в Скутари и часто являлась туда, чтобы в присутствии всего народа совершать свои молитвы. В окрестностях мечети, отделанной мрамором, у султанши Валиде было несколько академий, называемых медресе, квартиры для студентов, столовые для бедных, больница, бани и караван-сарай, убежище для путешественников. Все это делала она для того, чтобы быть любимой народом. Но в назначенный день она к вечеру отправилась не в свою мечеть, но в большую, роскошную Ай-Софию, у входа в которую желала она на обратном пути встретить шейх-уль-ислама.

Прежде чем войти в мечеть, каждый магометанин производит омовение в находящемся перед дверью ее бассейне. В собственной мечети султанши Валиде был устроен для нее особый бассейн, здесь же, в Ай-Софии, был только один, общий. Слегка обмакнула она туда несколько пальцев и коснулась ими лба, не закрытого покрывалом. Ни снаружи, ни внутри мечети не видно ни образа, ни резьбы. Коран строго запрещает изображать людей и животных. Зато стенные украшения, состоящие из арабесок и изречений из Корана, украшают интерьер магометанских церквей, стены которых ночью бывают освещены бесчисленным множеством ламп. Богослужение на Востоке не величественно и не торжественно, оно состоит из одних механически произносимых молитв и чтения текстов из Корана. В каждой мечети, в стороне, обращенной к Мекке, находится большой мраморный престол святого пророка, и к нему должен быть обращен лицом каждый молящийся.

Константинопольские мечети делятся на два класса: императорские церкви джами-эс-салатин и молельни, известные под именем меджидие. Первых шестнадцать, последних около ста пятидесяти. Кроме наибольшей и прекраснейшей из всех мечетей Ай-Софии, ежегодный доход которой достигает полутора миллионов пиастров, к императорским мечетям принадлежат: мечеть Эюб, мечеть Магомета II, далее мечети Баязида II, Селима I, мечеть наследного принца (Шайзаде), затем Ахмеда I, Солимана I, Наи-Джами, Палиде, Аясма, Нури-Османа, Лалели (Тюльпанная мечеть) и множество других.

Айя-София была соборной церковью Константинополя, когда он был еще христианским городом. В 538 году после неоднократных пожаров император Юстиниан принялся вновь отстраивать его с большим против прежнего великолепием. Спустя двадцать лет обрушилась восточная половина большого купола, но Юстиниан восстановил поврежденную церковь, и она стала еще прекраснее и прочнее. Чтобы дать хотя бы некоторое понятие о величине и роскоши этой, теперь магометанской, церкви, заметим, что для покрытия ужасных издержек на ее сооружение пришлось придумать новые налоги и вычеты из жалованья чиновников. Стены и своды выведены были простыми плитами, но роскошь колонн превзошла собой все до сих пор известное. Тут были всевозможные виды мрамора, гранита и порфира: фригийский белый мрамор с розоватыми прожилками, зеленый из Лаконии, голубой из Ливии, черный кельтский с белыми прожилками и белый босфорский – с черными, египетский звездчатый гранит и порфирные колонны, взятые Аврелием из Солнечного храма в Баальбеке, восемь зеленых колонн, привезенных из храма Дианы в Эфесе, а также и взятых из Трои, Кизика, Афин и с Кикладских островов.

Впоследствии турки еще более украсили эту великолепнейшую из церквей. Магомет II воздвиг два столба, подпирающие юго-восточную часть храма, обращенную к морю, и один минарет. Султан Селим II выстроил следующий, немного ниже первого. Мурад III соорудил остальные. До ста архитекторов руководили постройкой Ай-Софии, пять тысяч рабочих занимались строительством на правой стороне и столько же на левой. По преданию, план был вручен императору Юстиниану ангелом, явившимся ему во сне. Семь с половиной лет продолжалась само строительство. Когда все было уже кончено, император в сочельник 554 года на квадриге поехал в церковь. Он велел заколоть тысячу быков, тысячу овец, тысячу свиней, десять тысяч кур и шестьсот баранов. В то же время тридцать тысяч мер ржи и триста талантов золота розданы были народу. Впоследствии, когда при завоевании Константинополя турками церковь эта была обращена в мечеть, в ней было сделано очень мало перемен, так что Ай-София служит для нас хорошо сохранившимся памятником давно минувшей эпохи и, вероятно, некогда будет снова возвращена христианству, от которого она столько времени была отчуждена.

В большом куполе бросается в глаза известное изречение из Корана: «Аллах есть светильник неба и земли». Текст этот в ночи Рамазана бывает волшебно залит морем света от тысячи тысяч ламп, которые, помещаясь тройным кругом одна над другой, обрисовывают свод купола. Между ними висят букеты и пучки искусственных цветов и золотые блестки.

Углубление церковной ниши, где помещался престол с дарохранительницей, было центром большого полукруга с семью ступенями, ведущими к местам для священников. Так как место это прямо выходило на восток, то оно не могло быть мирабом, молитвенной нишей с престолом пророка, святилищем исповедников ислама. Магометане должны молиться, обратившись лицом по тому направлению, в котором лежит Кааба в Мекке. Константинопольские мечети должны иметь свой мираб на юго-западе, и потому во всех тех, которые были прежде христианскими церквами, молящиеся никогда не обращались лицом прямо к алтарю, а всегда стояли вполоборота к нему. Против престола, в центре обширной церкви, находилась христианская кафедра. На некотором расстоянии от нее помещается теперь минибар, кафедра мусульман, предназначенная для богослужения каждую пятницу, с нее-то проповедник, называемый хатибом, провозглашает молитву за султана. Настоящие же проповеди, по временам бывающие здесь, произносятся с христианской кафедры, причем хатиб входит на нее с деревянным мечом в руке в знак воспоминания о победе пророка. Два знамени на кафедре, одно справа, другое слева, означают победу ислама над христианством.

С Мурада III ведут свое начало две огромные мраморные вазы в нижней части здания, из которых каждая содержит до тысячи мер воды. Каждый день они наполняются свежей водой и похожи на огромные кропильницы. На шпицах минаретов ярко сверкают золоченые серпы луны, самый большой находится на некогда осененном крестом главном куполе, как вечный, далеко бросающийся в глаза символ торжества полумесяца. В ясную погоду на двадцать миль кругом виден он с моря в виде светлой точки, словно напоминая всем остальным народам Европы, что в одной ее части и теперь еще вместо креста господствует враждебный ему символ. В Ай-Софии находятся три посещаемые многими мусульманские святыни: светящийся камень, холодное окно и потеющая колонна, почитаемая в народе чудом.

Потеющий столб находится налево у входа, в ведущих на паперть северных воротах храма, а выступающей на нем влаге приписывают чудодейственную, целебную силу. Появление этой влаги легко объясняется тем, что колонна эта, как песчаная, вбирает в себя много паров из окружающего воздуха и затем в сухом воздухе выделяет влагу на своей поверхности. Это обстоятельство и теперь еще дает возможность наживаться некоторым слугам ислама, каждую ночь они смачивают колонны водой.

Недалеко от тех ворот мечети, через которые въезжает туда из сераля султан, и вблизи мираба лежит выходящее на север окно, постоянно холодное, у которого знаменитый Шейх-Ак-Шамиддин, наставник Магомета II, впервые излагал в этой церкви Коран. С этого времени место это стало священным для всех учителей и проповедников ислама. Еще известный турецкий путешественник Эвигия в своих описаниях Константинополя упоминает о чудесном действии холодного окна. И теперь еще верят, что своей прохладой оно доставляет особенную мудрость учителям. Проникающий в это окно свежий северный ветерок поддерживает в нем прохладу, а весьма понятно, что в свежем, прохладном месте и учителя, и слушатели чувствуют себя бодрее и находчивее, чем во всех других, с жаркой, удушливой атмосферой.

Светящийся камень находится в верхней галерее. Это светлый, прозрачный камень; многие принимают его за оникс, но на самом деле это не что иное, как кусок персидского мрамора, который вбирает в себя солнечные лучи и искрами отражает их. Чудо светящегося камня – ничто в сравнении с чудесным освещением мечети во время семи святых ночей, в особенности в ночь Предопределения (пятнадцатая ночь Рамазана), называемую Лейлет-Эль-Кадр, в которую сходит с неба пророк. В эту ночь султан с большой процессией является в Ай-Софию и, выслушав богослужение, при свете бесчисленного множества разноцветных ламп возвращается в сераль, а оттуда, как уже было сказано раньше, отправляется в Долма-Бахче продолжать свое брачное торжество. В этот день во всей пышности собирается там полный состав шейхов, имамов, хабибов, мурдинов и других низших служителей церкви.

Из остальных мечетей самая роскошная – мечеть Солимана Великого, представляющая собой блестящее произведение турецкой архитектуры. Огромный главный купол поддерживается четырьмя колоннами, величайшими в Константинополе, которые в нижней части имеют до тринадцати футов в объеме. Купол футов на двадцать выше Ай-Софийского, внутренность тоже украшена текстом из двадцать четвертой суры Корана: «Аллах есть светило неба и земли. Его свет есть мудрость, с которой горит лампа под стеклом. Стекло блестит как солнце, лампа наполнена маслом священного дерева. Не восточное, не западное это масло, оно светит для всякого, кто только захочет!»

Затем следует мечеть Ахмеда I, из которой всегда отправляется караван в Мекку, потом Магомета II, завоевателя Константинополя. Мечеть эту строил греческий архитектор Христодул и в награду получил от султана всю смежную улицу. Предание говорит, будто Магомет, рассердившись на Христодула за то, что тот построил эту мечеть ниже Ай-Софийской, вследствие чего пришлось подпилить две прекраснейшие и длиннейшие колонны, велел отрубить ему обе руки.

На другой день Христодул пошел к судье с жалобой на жестокий поступок султана. Кади приказал султану явиться на суд. Магомет II повиновался голосу закона, которому должны подчиняться все без различия, но при этом взял с собой под кафтан бердыш. Султан хотел сесть перед кади, но тот приказал ему стоять наравне с истцом. Христодул повторил свою жалобу, объяснив, что столбы и всю мечеть сделал он ниже для того, чтобы она могла лучше противостоять землетрясению, и за то султан велел отрубить ему руки и тем лишил его возможности добывать себе пропитание. Магомет выставил свой поступок наказанием. На это кади сказал:

– Падишах, блеск порождает часто несчастье. Низкие стены твоей мечети никому не мешают молиться и служить в ней Аллаху. Если бы даже вся твоя мечеть состояла из одних драгоценностей, все равно ничего не значила бы она в глазах Аллаха. Отрубив руки этому человеку, ты сделал противозаконный поступок. Он не может более работать. На тебе теперь лежит обязанность заботиться о его семействе. Что скажешь ты на это?

– Что правда, то правда, – отвечал султан. – Пусть решит закон.

– Закон, – продолжал кади, – определяет отрубить тебе руки в случае, если тот человек не согласится на полюбовную сделку.

– Я согласен выдавать ему ежегодную пенсию из общественных сумм, – возразил султан.

– Нет! – вскричал кади. – Не из общественной казны. Твоя вина, ты и в ответе, вот мой приговор.

– Ну, так я готов каждый день давать ему по двадцать кусков золота, довольно будет этого?

Архитектор удовольствовался этим вознаграждением, и тяжба была прекращена.

Тут только воздал кади должное почтение султану.

– О судья, счастье твое, что ты беспристрастно решил это дело, если бы ты из уважения к моему сану произнес приговор не в пользу архитектора, я убил бы тебя вот этим бердышом, – сказал тогда султан.

Замечательны еще странные названия некоторых мечетей, которыми они обязаны своему происхождению. Так, например, одна из них называется Тадки-Джедим (прими, я съел бы это). Она лежит недалеко от Псаматийских ворот и, должно быть, была воздвигнута кутилой, который, внезапно раскаявшись в своем чрезмерном обжорстве, стал ежедневно откладывать в шкатулку те деньги, которые употреблял прежде на стол, скопил таким образом значительную сумму и на эти деньги построил мечеть. Когда дворецкий подавал ему меню, он вместо того, чтобы заказывать блюда, бросал деньги в шкатулку со словами: «Прими, я съел бы это!». Другая мечеть носит название Лити-Богадата (шесть пирожков). Она была основана придворным булочником султана Магомета II, обязанным ежедневно доставлять к столу его шесть горячих пирожков и за то получившим монополию на торговлю мукой. Он сильно нажился за счет бедняков и в старости для облегчения своей нечистой совести построил мечеть. Рассказывают, однако, что жертва эта нисколько не помогла лихоимцу: по окончании постройки взбешенный народ ворвался в его булочную и утопил его в квашне.

После этого беглого очерка истории происхождения турецких церквей вернемся к султанше Валиде. Как мы уже знаем, она отправилась в Ай-Софию и там, на женской галерее, совершив свою молитву, пошла на паперть. Невдалеке в тени колонн стоял шейх-уль-ислам. Султанша направилась к нему. Заметив это, Мансур со всеми знаками глубокой преданности тоже пошел к ней навстречу.

– Я вижу, что ты пришел на мой зов, мудрый шейх, – заговорила Валиде. – Проводи меня немного по улице, мне нужно задать тебе один вопрос.

– Кажется, светлейшая государыня хочет удостоить меня своим доверием. Это такая честь для меня, что я прежде всего спешу изъявить ей свою благодарность, – отвечал хитрый шейх-уль-ислам, для исполнения замыслов которого прежде всего надо было сделать султаншу своей союзницей.

– Да, я хочу довериться тебе, мудрый шейх. В первый раз после продолжительного молчания я снова обращаюсь к тебе. Придворные интриги разъединили нас, – говорила султанша Валиде, возвращаясь в сопровождении Мансура-эфенди в сераль. – Я очень рада, что наступила наконец перемена в наших отношениях.

– Может ли кто-нибудь более меня ценить твою благосклонность, светлейшая государыня, я всеми силами постараюсь доказать тебе свою преданность.

– Ты сейчас узнаешь, зачем я звала тебя, – продолжала султанша. – Я пришла в интересах нашего могущественного султана, или, лучше сказать, меня привлекла сюда забота о престолонаследии. Ты не хуже меня знаешь о недостатках нашего законодательства в этом отношении, и мое единственное желание – изменить существующие у нас по этому предмету постановления и тем успокоить моего державного сына. Ты молчишь, мудрый шейх?

– Я слушаю. Говори все, светлейшая государыня.

– От одного твоего слова, от твоего толкования закона зависит многое. Ты можешь ввести в закон перемены, если докажешь их необходимость. Будем действовать сообща, и нам нетрудно будет придать вес этим нововведениям.

– Ты думаешь, светлейшая султанша, что будет возможно отменить древние законодательства императорского дома?

– Если и нет, то все-таки я бы хотела, чтобы для принца Юсуфа было сделано исключение.

– Ты желаешь, чтобы после кончины султана вместо законного наследника вступил на престол принц Юсуф?

– Ты угадал. Впрочем, ты еще раньше знал об этом желании.

– Подобный переворот в существующем порядке вещей должен быть тщательно взвешен, – уклончиво отвечал шейх-уль-ислам.

– Будем действовать сообща.

– Своим предложением, светлейшая султанша, ты делаешь мне большую честь.

– Согласен ли ты принять его?

– Я пересмотрю все законы и тогда увижу, возможно ли это.

– Этот ответ я уже вторично слышу от тебя.

– Ты должна извинить меня на том основании, что никто без известных гарантий и выгод не решится на такой важный и рискованный шаг.

– Ты желаешь вознаграждения, понимаю.

– Не вознаграждения, а только работы, светлейшая султанша, участия в государственных делах, одним словом, опекунства.

– Вступив на престол, принц Юсуф будет слишком велик для опеки.

– Ну, тогда назови это местом первого тайного советника.

– Ты рассчитываешь занять место возле меня?

– С неограниченными правами.

– Об этом надо еще поговорить и посоветоваться, мудрый шейх, но сначала я хочу выслушать от тебя, какого рода желаешь ты иметь место: возле меня или надо мной?

– Возле меня не должно быть никого, светлейшая султанша.

– Понимаю, – сказала султанша. – Но прежде чем согласиться на такие условия, я должна еще подумать. Через несколько дней ты узнаешь мое решение.

Этими словами она дала понять шейх-уль-исламу, что разговор их кончен.

– Да защитит и сохранит тебя Аллах, светлейшая султанша, – отвечал Мансур и с низким поклоном оставил двор сераля.

Султанша же отправилась в свои покои, чтобы покончить некоторые дела, прежде чем вернуться в свой летний дворец. Там она предалась размышлениям.

«Я понимаю твои планы, ты хочешь повелевать, захватить в свои руки кормило правления. Но вместе с тем ты думаешь, что я переживу султана. По крайней мере не рассчитываешь на мою смерть. Я думаю, мы еще увидимся с тобой, великий муфтий. Я сделаю тебе уступки, ты получишь достаточные выгоды, но надо мной не будет править никто!»

Несколько дней спустя во дворце принца Мурада произошел случай, стоивший муширу Изету жизни, а в тот вечер, когда смертельно занемог сам принц, султан в сопровождении Гассана ездил в дом софта.

На другой день рано утром Гассан явился в приемную султана. Флигель-адъютанты и весь придворный штат были крайне удивлены неожиданным появлением впавшего в немилость и даже осужденного на смерть адъютанта принца, казнь которого все считали уже делом решенным. Но Гассан и сам не умел найти никакого объяснения внезапной благосклонности к нему султана. Он и сам не знал, что все это значило и что ждало его впереди, и все еще думал пожертвовать своей жизнью за принца. Он заметил, как шептались придворные при его появлении. Никто не отваживался подойти ко впавшему в немилость, никто не хотел говорить с осужденным на смерть. Но Гассан был не такой человек, чтобы чем-нибудь смущаться. Он без малейшего замешательства обратился к дежурному камергеру с просьбой передать гофмаршалу, что он явился по приказанию его величества и просит аудиенции. Всеобщее удивление возросло еще более, когда Гассан, впавший в немилость и даже осужденный на смерть, был удостоен аудиенции. Между прислугой разнеслась уже весть, что накануне поздно вечером он был проведен к султану и никто не видел, как он вышел из царских покоев. Все это было крайне непостижимо.

Некоторое время спустя все удостоенные в тот день аудиенции высшие сановники находились уже в приемной и с нетерпением ожидали минуты, когда явится гофмаршал, чтобы отвести их к султану, некоторые же, в полной уверенности, что их позовут первыми, с презрением смотрели на остальных. Но каково же было их удивление, когда подошедший гофмаршал объявил, что его величество желает принять адъютанта принца Юсуфа Гассан-бея. С гордыми вопросительными лицами и вздернутыми носами смотрели они на молодого офицера, которому султан оказал предпочтение перед всеми. Это было непостижимо. Какая нужда была ему в этом адъютанте? По какому случаю он был принят первым? Недоумевая, качали они головами, делали всевозможные предположения, но никто не мог доискаться настоящей причины.

Гассан был отведен в кабинет султана.

– Исполнил ли ты, Гассан-бей, поручение, которое я возложил на тебя сегодня ночью по возвращении во дворец? – спросил его султан.

– Приказание вашего величества исполнено, я явился с докладом из дворца принца Мурада, – отвечал Гассан.

– Ночью мушир принес известие о смерти принца.

– Мушир слишком поторопился сообщить о смерти принца, не дождавшись результатов его болезни, – продолжал Гассан-бей. – Действительно, принц Мурад внезапно захворал вечером и больше часа пробыл без помощи в борьбе со смертью. Затем судорожным движением он опрокинул стол, где стоял колокольчик. Шум дошел до передней, и новый камердинер поспешил в спальню принца. Он нашел его на ковре со всеми признаками тяжкой болезни и прежде всего позвал мушира Чиосси.

– Тот ли это мушир, что приходил сюда ночью?

– Точно так, ваше величество.

– Мне помнится, к принцу был командирован другой мушир.

– Мушир Изет. Вчера после обеда он скоропостижно умер от колик во дворце принца.

– И принц также заболел? Странный случай. Говори дальше.

– Новый мушир, войдя к принцу, прежде всего велел перенести его на кровать, в это время принц был в состоянии изнеможения, очень похожем на смерть, и Чиосси, послав за лейб-медиком, сам поспешил сюда объявить о смерти принца.

– Я очень рад, что известие это оказалось ложным.

– Благодаря искусству врача, принявшего все необходимые меры к спасению, принц немного оправился и подает теперь надежды на выздоровление.

– Пусть в награду выдадут лейб-медику принца тысячу дукатов из моей шкатулки! – воскликнул султан. – Я не хочу смерти принца и его братьев, пусть не говорят, что я нарушил свою клятву.

– Хотя светлейший принц и впадал еще раз в оцепенение, но сегодня утром врачу удалось наконец устранить опасность.

– Значит, принц спасен?

– Светлейший принц изволил заснуть, и лейб-медик уверил меня, что наступил решительный перелом болезни и дело идет к выздоровлению.

– Говорил ли ты с новым муширом?

– Точно так, ваше величество.

– Что можешь ты сказать о нем?

– С позволения вашего величества, я предпочитаю молчать.

– Высказал ли ты принцу мое соболезнование?

– Меня до него не допустили, но я поручил сделать это врачу.

– Я доволен твоим докладом. Теперь я сообщу тебе одну новость, которая, надеюсь, обрадует тебя. Я прощаю принцу его проступок, тебя же перевожу из его штата в свой и предварительно жалую тебя своим личным адъютантом и секретарем.

– Милость вашего величества слишком велика! – воскликнул Гассан, бросившись на колени.

Султан в знак своей особой благосклонности дал ему поцеловать свою руку, чего до сих пор он никогда не делал по отношению ни к одному из сановников.

– Ты сегодня же вступишь в исполнение своей обязанности, – продолжал султан, – и я желаю, чтобы ты бессменно находился при моей особе. В будущем тебя ждет назначение пашой или великим шейхом, если ты только оправдаешь мои ожидания. Надеюсь иметь в тебе верного и самоотверженного слугу. Кто с радостью хотел умереть за принца Юсуфа, тот, надеюсь, всем пожертвует и за своего господина и повелителя. Они все должны бы быть такими, – продолжал султан, указывая на приемную, – и все прикидываются готовыми умереть из преданности и верности ко мне, но боюсь, что если дело дойдет до этого, то ни один из них не пожертвует за меня своей жизнью, как ты хотел пожертвовать своею за принца.

– Я постараюсь оправдать доверие и заслужить благосклонность вашего величества, – отвечал Гассан дрожащим от волнения голосом.

– Я хочу дать тебе новое доказательство своего доверия, удостоив тебя еще одного поручения, – продолжал султан. – Я хочу приказать тебе арестовать ту пророчицу в доме софта, слова которой ты уже слышал. Но сначала ты должен допытаться, что это за личность. Разузнай хорошенько обо всем и сообщи мне.

– Приказание вашего величества будет в точности исполнено.

– Теперь позови ко мне сюда гофмаршала.

Гассан бросился исполнять приказание султана. Гофмаршал был очень удивлен, что султан дал это поручение бею. С низким поклоном он вошел в кабинет султана.

– Я только что пожаловал Гассан-бея моим бессменным адъютантом и секретарем, – обратился Абдул-Азис к гофмаршалу, – и потому объяви всем маршалам и камергерам, что Гассан-бей имеет право без доклада входить в мои покои. Это моя воля. Ступайте.

Гофмаршал и Гассан были отпущены.

Новое светило взошло при Константинопольском дворе – Гассан-бей стал явным любимцем султана, яснее всего доказывало это всем то обстоятельство, что он мог без доклада входить в покои султана, чем не мог похвастаться ни один сановник. Гассан невольно улыбался, замечая внезапную перемену придворных в отношении к нему. Все сразу стали к нему почти раболепно ласковы и преданны, и придворные чиновники, которые до сих пор высоко поднимали перед ним головы, внезапно стали считать за честь осведомиться о его здоровье. Скоро повсюду узнали, что он сделался новым фаворитом.

XX. Ложное известие

Нападение укротителя змей на грека произошло во мраке и притом так быстро, что он насилу пришел в себя, хотя он не так легко терял присутствие духа. Лаццаро твердо надеялся на то, что укротитель змей обратит внимание на его спутника и только по ошибке схватил его самого. Все это произошло так быстро и неожиданно, что греку не пришлось даже обороняться. Когда же он пришел в себя, то был в глубоком мраке, царившем между деревьями. Он попробовал обороняться и произнести несколько слов, но страшные удары кулака укротителя змей лишили его речи, а вслед за тем и чувств.

Когда Лаццаро пришел в себя, он еще лежал в стороне от дороги между деревьями. Уже рассветало. В голове его была такая путаница, что он сначала не мог собраться с мыслями, и прошло много времени, прежде чем он вполне оправился и припомнил случившееся. Он с трудом поднялся.

Старого укротителя змей, который угостил его вместо принца ударами кулака, и след простыл, принц Юсуф тоже давным-давно ушел. Черты укротителя змей напоминали ему кого-то, но он не мог вспомнить, на кого тот походил. Но Лаццаро не приписывал ошибку дурному умыслу старого укротителя змей, а считал ее следствием темноты, царившей вблизи деревьев. Он говорил себе, что старика самого за то постигло чувствительное наказание, потому что в то время, как у принца Юсуфа он, без сомнения, нашел бы значительную сумму, теперь он остался без прибыли, так как карманы Лаццаро остались нетронутыми. Он нашел в них все свои наличные деньги.

Мало-помалу он оправился от нападения, и хотя голова его болела еще во многих местах, однако его здоровая натура быстро преодолела последствия ночи. Он поклялся при встрече со старым укротителем змей Абунецем воздать ему примерное наказание за его ошибку и попробовал встать, чтобы добраться до ближайшей цистерны. Это оказалось труднее, чем он думал. Он неоднократно падал на траву и на мох, прежде чем снова был в состоянии твердо держаться на ногах. Затем он дотащился до находящейся близ развалин цистерны и освежил водой голову. Вода принесла облегчение, он чувствовал только сильную боль в голове, и в то время, как к нему совершенно вернулись силы, он уже начал строить планы на день.

Когда уже совсем стало светло, он отправился на ту сторону Скутари, во дворец принцессы, и, исполнив здесь свои обычные обязанности, принялся разыскивать Рецию и Саладина, которых укротитель змей видел на улицах этого предместья. Между тем ему снова пришла мысль, что черты этого старика кого-то напоминали ему, но не находил он никакого тому объяснения и продолжал свои поиски Реции. К вечеру ему пришло в голову, что она, может быть, уже находится в развалинах Кадри, и он отправился туда, чтобы донести обо всем кади или баба-Мансуру.

Последний как раз находился в развалинах. Грек донес ему, что случилось ночью, и услышал из уст Мансура, что Реции и Саладина нет в развалинах.

– Их видели вчера в Скутари, – продолжал Лаццаро, – но я не мог найти их, я хотел узнать обо всем здесь.

– Твое усердие, которое ты неоднократно выказываешь, побуждает меня предостеречь тебя от дочери старой снотолковательницы, которая, как воскресшая из мертвых, находится в доме софта, – сказал Мансур-эфенди, которому пророчица казалась опасной после того, как при встрече с султаном произнесла слова не Мансура, а свои собственные, которые были для него невыразимо удивительными. – Пророчица обвиняла тебя, а ты знаешь, что греки вследствие своей дурной славы не могут более рассчитывать на покровительство законов. Хотя ты и слуга принцессы, но твоя высокая покровительница не будет в состоянии защитить тебя, так как обвинение пророчицы слишком тяжко.

Лаццаро давным-давно, как мы знаем, опасался подобной мести Сирры – теперь она наступила.

Черный Карлик донесла на него, и ему предстояла смерть за поджог, если бы кади исследовал обвинение.

– Обвинение Сирры внушено ей местью.

– Я желаю тебе добра, так как я неоднократно замечал твое усердие, потому и предостерегаю тебя. Если пророчица будет допрошена по всей форме, если она потребует быть выслушанной, то тебе нельзя будет более помочь.

– Я буду и впредь служить тебе, мудрый и могущественный баба-Мансур, я буду беспрекословно исполнять каждое твое приказание, дай мне только с твоей великой мудростью совет в этом затруднительном положении.

Мансур хотел воспользоваться этим орудием, чтобы заставить Сирру, которая казалась ему опасной, исчезнуть из дома софта и доставить ее в развалины, но он не хотел участвовать в этом открыто. Набралось много обстоятельств, возбудивших в нем крайнее недоверие к Сирре. То обстоятельство, что Золотая Маска должен был быть в доме софта, ночное исчезновение чуда, ее угрозы как соучастницы в тайне и, наконец, ее самостоятельное данное султану предсказание. Мансур не мог более верить ей, он должен был, скорее, бояться ее. Однако он сам не мог участвовать во внезапном исчезновении пророчицы, точно так же, как и в доме софта не должно было ничего случиться. Сирру нужно было выманить оттуда. Для исполнения этого дела Мансур обратил внимание на часто используемого для всевозможных услуг грека.

– Есть только два средства, могущие предохранить тебя от последствий доноса: бегство или препятствие пророчице обвинить тебя, – сказал он с важным видом. – Или ты избежишь наказания, или воспрепятствуешь приговору. Последнее средство, если оно только возможно для тебя, бесспорно лучше. Если не состоится повторение обвинения и пророчица не потребует твоего наказания, то и никакого суда не будет для тебя.

– Прости мне один вопрос, могущественный и мудрый баба-Мансур, – сказал грек после короткого раздумья, – не состоит ли пророчица под твоим покровительством?

– Под таким же покровительством, как и все прочие верующие.

– Ты трогал ее – из плоти ли и крови она?

– Как все прочие люди.

– Я сперва думал, что она дух, призрак. Потом говорили, будто бы она чудо.

– Доказано, что она каким-то до сих пор необъяснимым образом была извлечена из могилы, в которую ты сам опустил ее.

– Да, я сам, мудрый и могущественный шейх. Она была мертвая, ничего другого я не могу сказать.

– Однако, должно быть, жизнь еще была в ней.

– Это превышает мое понимание. Довольно того, что она жива. Ты сказал мне, что она не находится под твоим покровительством, благодарю тебя за твой совет и помощь.

– Она открыто обвиняет тебя в трех преступлениях и приглашала к себе на завтра кади, – сказал Мансур. – Она утверждает, что ты поджег дом Сади-бея.

Мансур-эфенди следил своим взглядом за действием его слов на грека и делал паузу после каждого обвинения.

Лаццаро позеленел, он очень хорошо знал, какое наказание предстояло ему, если бы дело дошло до расследования.

– Она утверждает далее, что ты умертвил сына толкователя Корана Альманзора.

– По твоему поручению, могущественный и мудрый баба-Мансур, по твоему повелению.

Мансур внезапно привскочил с места.

– Что говорит твой язык! – с гневом воскликнул он. – По моему приказанию? Я давал тебе поручение?

– Не поручение, нет, не сердись на меня за неверное слово, но мне казалось, тогда я понял, что…

– Тебе казалось, ты понял! – гневно перебил его Мансур. – Придержи свой язык. Повторение подобных слов не может вторично пройти тебе безнаказанно.

– Смилуйся, мудрый и могущественный баба-Мансур.

– Пророчица утверждает, в-третьих, что ты пытался умертвить ее, чтобы заставить ее молчать, что ты изувечил ее, отрубив у ней руку, и что ты заживо похоронил ее.

– Если бы ты мне только дал волю, владыка над всеми владыками, я сумел бы устранить пророчицу без шума и не возбудив ничьего внимания, – сказал Лаццаро.

– Как ты это сделаешь?

– Обещаю тебе, что пророчица сама оставит дом софта. Обещаю тебе привести ее сюда в развалины, – отвечал грек.

– Будет ли она в доме софта или здесь в развалинах, для меня все равно, только бы ты избежал всякого наказания.

– Я имею твое дозволение, мудрый и могущественный баба-Мансур, для меня достаточно этого.

– Я отказываюсь от всякого участия в этом деле, иначе ты в конце концов опять скажешь, что действовал по моему поручению, – сказал Мансур-эфенди. – Не плати вторично за мою доброту подобной неблагодарностью. Ступай.

Лаццаро встал с ковра, на котором он стоял на коленях.

– Хвала и слава тебе, мудрый и могущественный шейх! – воскликнул он и затем оставил комнату совета и башню Мудрецов.

Несколько минут он простоял в раздумье на улице. Стемнело, он должен был действовать в этот же вечер, завтра могло быть уже слишком поздно. Слова Мансура лучше всего доказали ему, что опасность была для него велика. Лаццаро посоветовался сам с собой и спустя немного времени, казалось, уже отыскал план действия, – это доказывала его дьявольская улыбка и дикий блеск его страшных глаз.

– Пусть будет так, – пробормотал он. – Главное дело в том, что я должен только в крайнем случае прихватить ее с собой – меня ужасает Черный Карлик. Что бы ни произошло, я боюсь Сирры. Лучше всего хотелось бы мне на этот раз видеть ее мертвой и настолько мертвой, чтобы она более не воскресла. Я думаю, лучше всего употребить огонь, этот опыт нравится мне.

Лаццаро оставил развалины Кадри и направился к предместью Скутари. Затем он отправился во мрак к дому, где жила старая Ганифа, прежняя служанка прекрасной Реции, дочери Альманзора.

В доме было тихо и темно, когда Лаццаро подошел к нему. Казалось, старая служанка уже легла спать.

Он постучал внизу, и вслед за тем кто-то вышел на маленький, наподобие балкона, выступ дома.

– Кто там внизу? – спросил женский голос.

– Потише. У меня есть для тебя известие.

– Известие для меня? Посмотрим. От кого же?

– Не ты ли старая служанка Ганифа?

– Это я. А ты кто?

– Я принес тебе важное известие.

– Говори же, что бы это могло быть.

– Знаешь ли ты Черную Сирру?

– Дочь старой снотолковательницы?

– Чудо в доме софта.

– Знаю ли я Сирру? Конечно.

– Ты должна велеть Сирре в эту же ночь отправиться к воротам Скутари, Ганифа.

– Кто приказывает это? Кто посылает тебя?

– Реция, дочь Альманзора.

Наверху на балконе внезапно стало тихо.

– Что же это такое, – сказала наконец старая Ганифа, снова прервав молчание, – это странно. Как же может Реция что-нибудь прислать сказать мне, когда она находится здесь, у меня.

– Если Реция у тебя, тогда это ошибка, – отвечал Лаццаро внизу, – тогда это не она была.

– Кто же ты, говори?

– Нарочный принца Юсуфа и Гассан-бея, которые освободили прекрасную Рецию.

– Так, так. Нарочный принца и храброго бея.

– Удержи только дочь Альманзора под твоим надзором! – воскликнул грек глухим, притворным голосом. – Я немедленно сообщу принцу и благородному бею, что она находится в твоем доме.

– Что же скажешь ты о чуде? – спросила Ганифа, которая была любопытна, как большинство старых одиноких женщин.

– Черная Сирра должна прийти к воротам Скутари.

– Я устрою это, теперь, когда я знаю, что ты слуга храброго Гассан-бея, – вызвалась старая служанка.

– Найдешь ли ты теперь так поздно доступ к Сирре?

– Об этом не беспокойся.

– Она должна поскорей прийти к воротам и так, чтобы стража в доме не видела ее ухода.

– Хорошо. Кто велел сказать ей это?

– Только передай ей, что это очень важно, там она узнает обо всем. Скажи, что повеление идет от женщины, или лучше, скажи от Гассан-бея и принца Юсуфа.

– От благородного бея и принца. Тогда она придет.

– За воротами у платанов ее будут дожидаться, там будет стоять карета, пусть она сядет в нее.

– Карета! Вероятно, карета принца?

– Да, все остальное она услышит там, она также увидит прекрасную Рецию.

– Все это я скажу ей.

– Поспеши. Пусть Сирра будет осторожна и постарается незамеченной выйти из дома, никто не должен знать, что она оставила дом, – тихо продолжал грек.

– А если она не пойдет в эту ночь?

– Она во что бы то ни стало должна идти. Завтра будет уже слишком поздно.

– Она захочет узнать, зачем должна она идти туда?

– Лучше, если бы она наперед не знала этого.

– Но если она потребует этого?

– Тогда скажи ей, что старая Кадиджа лежит при смерти.

– Старая Кадиджа при смерти! Возможно ли это? Да, я должна сейчас же сказать ей это, тогда она немедленно должна отправиться туда, – сказала старая Ганифа. – Могу ли я сопровождать ее?

– Мне не поручено дозволять тебе это, мне приказано только, чтобы Сирра пришла к воротам.

– А я уж устрою это. Старая Кадиджа при смерти. Как могло случиться это так неожиданно?

– Я больше ничего не знаю об этом. Поспешите.

– Я иду, – отвечала старая Ганифа и исчезла с балкона.

Лаццаро остался стоять внизу, в тени дома. Случай открыл ему местопребывание Реции. Она скрывалась в доме старой Ганифы и не предчувствовала, кто внизу только что узнал ее местопребывание. Грек мог в эту ночь приобрести двойную добычу. Если ловко взяться за дело, то он мог, как только удалится старая Ганифа, завладеть Рецией, так как теперь знал, где она, а затем мог также захватить Сирру, так как нельзя было сомневаться в том, что Сирра немедля поспешит по ложному известию к платанам перед воротами Скутари.

Против второго дома находился внизу, на каменном фундаменте, стенной выступ, за которым, в уходящем назад углу, находился маленький деревянный домик. Это место показалось греку самым удобным для того, чтобы спрятаться. Поэтому он прошел через улицу в темноту каменных стен, затем за выступ и отсюда следил за домом старой Ганифы.

Немного времени спустя старая служанка вышла, закутанная в черный платок, из дома на мрачную извилистую улицу. Она притворила за собой двери дома, но не заперла на замок, что вызвало у грека злобную улыбку. Но старая Ганифа, казалось, вдруг испугалась, так как она внезапно вернулась и снова подошла к двери дома. Теперь она заперла ее и тогда только отправилась к дому софта рядом с большим минаретом. Грек проводил старую служанку взглядом – через несколько минут она исчезла во мраке позднего вечера в узких, грязных и мрачных улицах этого квартала.

Демоническая улыбка скользнула тогда по губам грека. Он нашел Рецию! Она была одна в неохраняемом доме. Стоило ему только отворить дверь и проникнуть внутрь дома, и она была уже в его власти. Вокруг было тихо и пусто. Никто не мог услышать крика Реции о помощи, когда бы он проник в комнату, где она находилась, когда бы он наконец увидел себя у цели своих желаний и имел прекрасную девушку в своей власти. Кто мог помешать ему удовлетворить свое страстное желание? Кто мог стать ему поперек дороги? Затем он мог доставить Рецию обратно в развалины, чтобы тем вернее уберечь ее от рук других. Вдобавок он мог еще за это ждать награды от Гамида-паши.

Старая, полусгнившая дверь дома не была для него препятствием. Хотя Ганифа и заперла ее, но это не остановило Лаццаро. Потеряв из вида старую служанку, он сейчас же поспешил к дому, так как не мог терять ни минуты. Он изо всей силы навалился на дверь, чтобы сломать ее. Ему хотелось избежать шума, чтобы не разбудить и не предостеречь Рецию наверху. Наконец дверь поддалась сильному натиску – гнилое дерево было разломано, – перед греком лежал старый, темный коридор…

Хотя внутреннее расположение дома старой служанки Ганифы и не было ему известно, но так как старые дома Константинополя почти все внутри устроены на один лад, то он мог с такой же уверенностью пройти внутрь, как будто был в знакомых покоях. Чтобы не наткнуться на что-либо и не произвести шума, он вытянул руки, чтобы ощупать заднюю стену и дверь на двор или на лестницу. В какой комнате находилась дочь Альманзора, покинутая Сади Реция, как говорил себе грек, он не знал, но в маленьких домах не бывает так много комнат, чтобы трудно было отыскать ту, где пребывала Реция. Он сперва поднялся по старой деревянной лестнице и наверху вошел в комнату, дверь которой старая Ганифа оставила отпертой. Глаза Лаццаро сверкнули – при слабом свете месяца, проникавшем туда со двора в окно, он заметил спавшую Рецию – он был у цели. Дочь Альманзора была в его руках. Какая награда предстояла ему, если бы он, ловко воспользовавшись беззащитностью Реции, доставил ее в руки кадри, которые искали ее и хотели иметь в своей власти. В этом мрачном, пустынном доме Реция не могла убежать от него: поблизости не было никого, кто мог бы прийти на ее крики о помощи и вступиться за нее.

Лаццаро вошел в темную комнату. Реция проснулась от шума, произведенного греком, и с диким криком ужаса вскочила… Уже давеча, когда старая Ганифа разговаривала с гостем, ей показалось, будто звук его голоса хорошо был знаком ей. Теперь же она внезапно увидела перед собой того, кого боялась, как смертельного врага. Ужас охватил ее. И здесь, среди ночи, внезапно явился этот страшный человек. Неужели он имел доступ всюду? Неужели он будет преследовать ее до конца света?

Когда Лаццаро хотел подбежать к ней, Реция убежала от него. Страшная, ужасная погоня началась в тесных комнатах дома старой Ганифы. Реция попробовала убежать от своего преследователя, который, не переставая, мучил ее своими словами любви, однако на этот раз она, казалось, погибла, на этот раз она должна была уступить его пылкому желанию назвать ее своей. Вдруг Реция отворила дверь, которая вела на маленький балкон, Лаццаро последовал за ней и туда. Не думая ни минуты, Реция соскочила через железную решетку балкона на темную пустую улицу и в то же время ее громкий крик о помощи нарушил тишину ночи. Грек заскрежетал зубами, и глаза его устремились к тому месту, куда исчезла Реция. Затем он поспешил вниз, чтобы преследовать ее…

XXI. Сади-паша

– Ты говоришь, что оба офицера уже вернулись? – спросил султан своего адъютанта Гассана.

– Сегодня утром корабли вашего величества вступили в гавань, – отвечал тот. – После блестящих побед войска возвращаются в Стамбул, чтобы сложить к ногам вашего величества полученные в добычу трофеи.

– Курьеры уже сообщили мне, что племя мятежников истреблено и дочь эмира взята в плен. Я хочу наградить победителей по заслугам. Они положили быстрый конец войне.

– Благосклонность вашего величества будет высшей наградой для Сади-бея и Зора-бея.

– Мне помнится, они твои товарищи и друзья.

– Однако я поступил бы не в духе моих храбрых товарищей, если бы замолвил за них слово вашему величеству, они хотят собственными подвигами заслужить прощение.

– Они уже сделали это, исполнив мои приказания.

– И теперь у них одно только желание: получить от вашего величества дозволение на триумфальное шествие.

– Пусть им будет это дозволено. Я сам хочу из окон сераля быть свидетелем их триумфа, – отвечал Абдул-Азис. – Они наказали мятежное племя, водворили наконец мир, это достойно награды. Да будет забыто прошлое. Ссылка отменена. Твои товарищи могут вступить в город, я отдам сераскиру соответствующие приказания. Меня удивляет только то, что он еще не донес мне об этом.

В эту минуту в кабинет султана явился дежурный камергер и доложил ему о принцессе Рошане. Абдул-Азис отдал приказание ввести принцессу. Гассан стал, как почти всегда, свидетелем следующего разговора. С некоторого времени он без исключения во всякое время дня безотлучно находился при особе султана.

Принцесса вошла в кабинет и была чрезвычайно любезно принята султаном.

– Очень рад тебя видеть, – сказал он, – садись возле меня. Мне все еще не представляется случая поздравить тебя с обручением, принцесса. Мне кажется, ты очень долго выбираешь.

– Извини меня, дорогой мой дядя и султан, что я все еще не могу ответить на твой вопрос: я еще не выбрала, – сказала принцесса. – Я все еще не нашла человека, достойного моей любви, а если и нашла его, то успехи его не настолько велики, чтобы назвать его моим супругом.

– Твои притязания слишком велики, принцесса.

– В особенности одно превосходит все остальное: это быть руководимой любовью, мой добрый дядя и султан. Ты знаешь, что Фуад-паша, умерший несколько лет тому назад в Ницце, мудрый министр и советник, искал моей руки, но я не любила его. Ты знаешь, что Кирулли-паша, двоюродный брат вице-короля Египта, был у моих ног, но я знала его склонность к одалискам и не принадлежу к женщинам, чуждым ревности. Я не могла бы вынести необходимости разделять любовь моего супруга с моими служанками.

Султан улыбнулся, он время от времени любил разговаривать с принцессой Рошаной.

– Я уже привык слышать от тебя совсем особенные мнения, – сказал он, – ты имеешь европейские взгляды, и я думаю, ты охотнее всего жила бы со своим супругом в таком месте, как Париж или Вена.

– Ошибаетесь, дорогой мой дядя и султан, я предпочитаю остаться здесь, я добрая, ревностная дочь божественного пророка. Супруга я все еще не имею, но имею любимца и пришла к вашему величеству просить за него.

– Любимца? Говори же, кто это, принцесса, мне любопытно узнать твой вкус.

– Я хочу просить за него, мой милостивейший дядя и султан, – продолжала принцесса, – и клянусь тебе, что он достоин твоей милости и благосклонности.

– Я хочу услышать его имя.

– Это Сади-бей, один из двух предводителей твоих войск, которых ты послал против мятежных бедуинов.

– Сади-бей! Ты за него хочешь просить, принцесса?

– Ты наказал его вечной ссылкой, дорогой мой дядя и султан.

– И тем обидел тебя. Ссылка, я могу сказать тебе для твоего успокоения, уже отменена.

– Отменена? О, благодарю, горячо благодарю, мой добрый дядя! – пылко воскликнула принцесса. – Твоя милость пала на достойного, ибо где найдешь ты между твоими офицерами такого, который дал бы подобные доказательства своей храбрости? Где можно встретить офицера, который одержал бы такие победы? Кровавую Невесту он везет живую, он везет пленную в Стамбул, чтобы привести ее к твоему трону. Что не удалось никому другому, того он достиг и приобрел оружием.

– Ты, без сомнения, ходатайствуешь за достойного, принцесса. Я с удовольствием награжу его.

– Доказательства его неустрашимой храбрости налицо. Ты многих посылал в далекую страну, мой добрый дядя и султан, но ни одному не удалось достигнуть того, что сделал Сади. Восхищают его мужество, его благородный ум, его возвышенное сердце, его великодушие. От всех ходатайств он отказался. Он хотел сам пробить себе дорогу, хотел возвыситься своими заслугами, он ни в чем не хотел быть обязанным посторонней помощи. Это велико, мой дорогой дядя и султан, это редко, это признак благородного характера, и если такой слуга вашего величества не достоин особой благосклонности, тогда ее не заслуживает ни один человек во всем обширном государстве.

– Твой восторг для меня лучшее доказательство достоинств молодого офицера.

– Он возвращается как победитель, мой дорогой дядя и султан, он приближается с пленными врагами, которых он в триумфальном шествии приведет к тебе, к ступеням твоего трона.

– Я вижу, ты уже в душе своей пожаловала ему награду, которая кажется тебе справедливой и достойной, – сказал султан. – Говори, принцесса, назови мне, какой ты просишь награды?

– О, мой добрейший дядя и султан, ты осчастливишь меня, ты наградишь истинные заслуги, если ты Сади-бея за его подвиги пожалуешь титулом паши! – воскликнула принцесса.

– Ты умеешь награждать и просить, – отвечал Абдул-Азис.

– Но я мыслю справедливо, мой дорогой дядя и султан, этот титул не слишком высок для Сади-бея. Никогда еще не повергала я к ногам твоим просьбы для себя, не оставь же эту сегодняшнюю просьбу без внимания.

– Я очень рад, что пожалованием этого ранга могу обрадовать два сердца: твое, принцесса, и молодого победителя. Пусть будет по-твоему.

– Ты хочешь возвысить его до звания паши?

– Пусть будет так.

– О, благодарю, мой добрейший дядя и султан!

– Я надеюсь этим действительно приобрести твою благодарность, принцесса. Но я исполняю твою просьбу тем охотнее, что она касается достойного.

– Он получит бунчук паши! – воскликнула принцесса в сильной радости, которая яснее всего обнаруживала ее любовь. – Сади будет богато награжден тобой. Благодарю, горячо благодарю!

– И ты сама вручишь ему императорский приказ, заключающий его назначение.

– Позволь мне присутствовать в то время, когда ты возвысишь его и пожалуешь пашой, мой милостивый дядя и султан, – попросила принцесса, – позволь мне явиться в Тронный зал к великому торжеству, и я буду обязана тебе лучшим часом моей жизни.

– Пусть будет так. Я хочу отпраздновать победоносное возвращение моих войск, и пусть в празднестве этом принимают участие и дамы, – сказал султан. – После доклада сераскира я назначу день, когда должен совершиться торжественный въезд, и триумфальное шествие должно закончиться праздником в залах сераля. Я хочу этим примером моей милости и богатой награды поощрить и других к такому же усердию. Перед собравшимся придворным штатом и в присутствии всей свиты я хочу наградить за подвиги.

Аудиенция принцессы была окончена, и после пылких слов благодарности она оставила кабинет. Гассану же дано было поручение передать сераскиру приказание немедленно доложить об окончании похода против мятежного племени.

На следующий день сделан был подробный доклад, из которого видно было, что как Сади-бей, так и Зора-бей отличились необычайной храбростью. Сам султан теперь не только дал позволение на триумфальное шествие по городу до сераля, но и назначил для этого следующий день и определил считать его праздником для придворных чиновников и войска. Затем он назначил, что шествие должно будет окончиться в Тронном зале и что на этом торжестве будут присутствовать принцы, принцессы и все сановники. Такое высокое отличие еще никому не выпадало, и все были удивлены, получив императорский приказ. Уже накануне праздника были сделаны приготовления к триумфальному шествию, и с быстротой ветра разнеслась по всему городу весть, что пленная Кровавая Невеста со своими воинами в цепях будет проведена по всему городу к сералю и там они, как трофеи, будут повергнуты победителями к ступеням трона султана.

С наступлением праздника по всей обширной гавани все корабли были украшены флагами и, когда шествие оставило большие морские пароходы и вышло на берег, десять пушечных выстрелов возвестили всему народу начало торжества. Все улицы, через которые должно было пройти шествие, были полны любопытными, и тысячи народа стояли на крышах и балконах, между тем как закрытые покрывалами женщины сидели у окон, желая увидеть знаменитого Сади-бея, имя которого было предметом всеобщих толков. Рассказывали чудеса о подвигах его и Зора-бея, находившегося подле него, и все с возрастающим любопытством и ожиданием смотрели на приближение шествия, так как давно уже в Константинополе не представлялось случая любоваться подобным триумфальным шествием.

Наконец с берега показались первые всадники – это были императорские гвардейцы, которые расчищали дорогу и должны были смотреть за тем, чтобы при виде пленных врагов не возникли беспорядки. Через некоторое время появились всадники вроде герольдов верхом, которые время от времени трубили в свои золотые трубы, как бы желая этими далеко разносящимися звуками возвестить всем о приближении желанного шествия. За ними показался отряд победоносных войск с верблюдами, тащившими пушки, совсем так, как они двигались по пустыне. Громкий радостный крик встретил смуглые, мускулистые фигуры солдат.

Затем следовали пленные, закованные в цепи арабы в своих белых плащах – их была целая толпа. В то же время лошади и верблюды везли взятые в добычу меха, оружие, шатры и драгоценности эмира.

Снова раздался громкий, радостный крик, пленные же сыны пустыни шли сгорбившись и быстрыми шагами, как будто бы не хотели слышать ни радостных криков победителей, ни видеть их. Затем следовал маленький хор музыкантов, который брали с собой войска, играя торжественный марш. Но он был заглушен криками тысячной толпы. Шум был невообразимый, воодушевление народа было всеобщим и таким сильным, каким еще никогда не бывало. Слышны были слова: «Сади-бей, Зора-бей, Кровавая Невеста».

Вот появилась и она. Она сидела, закованная в цепи, на своей лошади. Знамя, которое она носила в сражениях, было прикреплено к лошади, так как держать его она не хотела. Так совершился въезд Солии. Рядом с ней ехали справа Сади, слева Зора, приветствуемые со всех сторон криками одобрения тысячи голосов толпы, криками знатных, взмахами платков дам.

Сади со счастливой улыбкой отвечал на поклоны, и из уст в уста переходили слова удивления его красоте. Сади внезапно сделался героем дня. Победитель бедуинов, смелый боец, которому удалось страшную Кровавую Невесту[81] живую доставить с триумфом в Стамбул, сделался предметом уважения, обожания, и многочисленные лавровые венки летели с балконов на его пути, сбрасываемые в его честь прекрасными женскими ручками. Хотя Зора также принимал участие в этих отличиях, но предпочтение все-таки отдавали Сади, так как он был гораздо красивее и, как гордый победитель, приводил в восторг девушек и женщин.

Другой отряд победоносных войск замыкал длинное шествие, которое с музыкой и барабанным боем, при громе пушек направилось к сералю, где должно было произойти настоящее торжество. На большом дворе стояли длинными рядами вернувшиеся солдаты Сади и Зора, после того как султан кончил смотреть на приближение шествия. Сераскир со своими офицерами от имени султана встретил вернувшихся победителей у ворот сераля и велел затем раздать солдатам денежные подарки. Сади и Зора соскочили с лошадей, также и Кровавая Невеста должна была слезть с коня, и между тем как солдаты с пленными бедуинами остались внизу, на большом дворе, оба офицера с Кровавой Невестой были введены сераскиром во внутренние покои сераля. Сади-бей нес в руках отнятое знамя Солии. В передней появились гофмаршалы, чтобы с особенной торжественностью ввести их в Тронный зал к падишаху.

Абдул-Азис сидел на своем высоком золотом троне, подле него стояли принцы, за ними высшие сановники, министры, придворные чиновники и большое число высших офицеров, из которых Гассан был ближе всех к султану. Придворные дамы заняли свои места наверху в галереях Тронного зала, и даже султанша Валиде явилась участвовать в этом редком празднестве. В переднем ряду сидела также принцесса Рошана в роскошном костюме. На ступенях трона стояли по обеим сторонам пажи, позади трона – визирь, все в своих блестящих мундирах.

У дверей Тронного зала Сади и Зора были приняты великим визирем, который подвел их к ступеням трона. Кровавая Невеста также должна была приблизиться к нему.

Сади-бей поверг знамя к ногам султана, затем он и Зора опустились на колени. Кровавая Невеста стояла, мрачно и пристально смотря перед собой с дерзким видом, ей не было дела до окружавшей ее роскоши, она думала только о своем позоре, о гибели ее племени.

– Сади-бей! Зора-бей! – громко сказал султан. – Как победители возвращаетесь вы на родину. Вы наказали мятежное племя бени-кавасов и привезли мне как живой трофей дочь эмира в мою столицу. Я доволен вашими успехами и хочу перед моими собравшимися здесь придворными наградить и отличить вас. Я назначил за голову Кровавой Невесты цену в двадцать тысяч пиастров, я удваиваю ее, чтобы каждый из вас мог получить ее.

– Лучшая награда вашего величества за исполненный нами долг есть почетное шествие, устроенное нам, – сказал Сади громким голосом. – Знамя я повергаю к ногам вашего величества, гофмаршал несет сюда к ступеням трона врученные ему мною договоры с прочими эмирами далекой страны. Да всемилостивейше примет их ваше величество.

– С твоей стороны было очень умно и ловко воспользоваться добытыми оружием успехами, Сади-бей. Ты поверг к моим ногам знамя племени и вручил маршалу договоры, я хочу тебя за это еще особенно отличить моей милостью, и, чтобы поощрить других к соревнованию, я жалую тебя пашой!

В ту же минуту подошел маршал со знаком трех бунчуков в руках и поднял его над Сади, который был так тронут всем этим, что не мог произнести ни слова…

На улице загремели пушки.

– Ты получишь знаки твоего нового сана из маршальской палаты, Сади-паша, – продолжал султан, – и надеюсь, что это отличие, которое выпадает на долю только немногим избранным, поощрит тебя к новым подвигам.

Сади, стоя на коленях перед султаном, взволнованным голосом произнес несколько слов благодарности.

Всеобщее удивление царило в кругу присутствующих. Султанские жены и принцессы с удовольствием и с большим участием смотрели на прекрасного молодого офицера, которому готовилось такое блестящее поприще и которому и теперь уже дивились и знатный, и простолюдин. Сади был ослеплен, упоен, этого он не ожидал. Едва ли даже он был в состоянии сразу постигнуть значение этого повышения. Он был неожиданно причислен к высшим офицерам и сановникам. Он достиг положения, какого до сих пор не достигал никто другой на его месте. Зора-бей, нисколько не завидуя Сади, однако немного смущенный, стоял в стороне в то время, как тот обращал на себя всеобщее внимание и утопал в блаженстве.

Теперь всеобщее внимание обратилось на Кровавую Невесту, которая в оковах стояла в Тронном зале и о которой носились такие слухи, что никто не надеялся увидеть посланные войска. Сам султан рассматривал пленную с интересом, а принцессы и другие женщины сверху глядели на нее и шептались между собой. Султан отдал приказание отвести в надежную темницу кровожадную аравитянку, руки которой умертвили так много его солдат.

Так окончилось торжество вернувшихся на родину войск, и султан со своими советниками и министрами оставил Тронный зал. Теперь только Гассан подошел к своим друзьям и сердечно приветствовал их. Сначала он поздравил Сади, затем обратился к смущенно улыбавшемуся Зора.

– Теперь я скажу тебе, мой храбрый Зора, почему ты не получил еще здесь, в Тронном зале, особенного отличия, как Сади, – говорил Гассан тихим голосом. – Тебе также предстоит повышение и неожиданная радость. Твое высочайшее желание исполнится. Ты вступаешь на дипломатическое поприще и будешь военным атташе при посольстве, ты можешь заявить, куда хочешь отправиться.

– Гассан, друг мой, правду ли ты говоришь? – горячо воскликнул Зора, забыв свою прежнюю сдержанность.

– Что я говорю, то верно. Через несколько дней ты получишь касающиеся этого известия.

– Это истинная радость для меня, – сказал Сади, – это делает мое счастье полным. Одно мое возвышение не могло бы вполне осчастливить меня.

– Теперь мы все трое на пути к славе, – обратился Гассан к своим друзьям, – но я должен следовать за султаном. Сегодня вечером мы опять увидимся. Вы еще должны рассказать мне свои военные приключения.

После этого Гассан поспешно удалился, а Зора и Сади вместе с Кровавой Невестой, вслед за гофмаршалом, оставили Тронный зал. Взоры Сади скользнули вверх по галерее. Наверху у золотой решетки стояла принцесса Рошана. Он узнал ее. Она благосклонно приветствовала его рукой, как будто бы хотела знаком принести ему свое поздравление. Тогда перед глазами Сади восстала соблазнительная картина земного блеска и человеческого величия, теперь он чувствовал все могущество соблазна честолюбия, богатства, блеска и славы. Принцесса любила его. Теперь он был паша, сановник, для которого открыт был путь к почестям, и в душу прокралась мысль, что было бы недурно иметь право назвать принцессу своей супругой…

Но он уже оставил Тронный зал, идя рядом с Кровавой Невестой, которую он вместе с Зора должен был препроводить в государственную тюрьму. Народ принял обоих офицеров и пленницу громким криком, со всех сторон стекались толпы народа видеть победителей и Кровавую Невесту. Сади и Зора передали пленницу сторожам подземной государственной тюрьмы, и ее повели в подземные камеры.

В следующую же ночь Кровавой Невесте удалось удавиться при помощи своего покрывала. Она не могла переносить позор неволи. После того, как она так долго была охраняема днем и ночью, она улучила наконец удобный час, когда за ней не наблюдали, чтобы лишить себя жизни.

Так кончилась полная приключений жизнь этой дочери пустыни.

XXII. Наказание предателя

Великий визирь Махмуд-паша, управлявший министерством иностранных дел, отличавшийся своей страстью к интригам и так мало заботившийся о благе страны, что она страдала под его управлением, находился в рабочем кабинете вдвоем с доверенным секретарем муширом Рашидом.

– Вот назначение Зора-бея, ваша светлость, – обратился мушир к великому визирю, подавая и перелистывая документ.

– Этот Зора-бей, кажется, тот самый офицер, которого отличила англичанка мисс Сара Страдфорд? – спросил Махмуд-паша.

– Точно так, ваша светлость, – отвечал Рашид, улыбаясь. – Зора-бей переводится в дипломатический корпус и назначается военным атташе, так гласит нота.

– Не говорил ли ты мне, что мисс Сара Страдфорд играет в Лондоне тайную, важную роль?

– Точно так, ваша светлость. Мисс Страдфорд отчасти дипломат, пользующийся дипломатической борьбой для своих личных выгод, – отвечал Рашид. – Я получил вчера подробное объяснение ее стремлений и связей. О ее прошлом никто не знает или, лучше сказать, никто не хочет знать.

– Какое нам дело до прошлого, мушир Рашид, будем держаться настоящего.

– В настоящее время мисс Страдфорд играет немаловажную роль. Она, как сообщают мне по секрету, влиятельная фаворитка первого английского министра, но леди Страдфорд не довольствуется этим успехом. Мне сообщают, что она также причисляет к своим поклонникам и французского посланника в Лондоне.

– И французского посланника? – спросил удивленный Махмуд-паша. – В самом деле, эта леди предана скорее приключениям, чем политике.

– Ошибаетесь, ваша светлость, – заметил Рашид с двусмысленной улыбкой. – Я думаю, что леди предана более всего дипломатическим интригам, и в заключение всего, она, будучи фавориткой английского министра и причисляя французского посланника к своим поклонникам, действует по поручению третьего.

– Знаешь ли ты этого третьего?

– Это тайна, ваша светлость. Даже моему агенту, который действует очень ловко и от которого не так-то легко что-нибудь скроется, не удалось узнать, кто этот третий, который скрывается за леди Страдфорд и руководит ее действиями. Только известно, что английский министр ничего не знает о главном двигателе поступков леди, а французский посланник ничего не знает об английском министре.

– Ловкая интриганка эта леди, в самом деле, – сознался великий визирь, – и для нас было бы важным шагом склонить на свою сторону эту леди, хоть бы через того, чьи бумаги мне были здесь только что поданы.

– Если только он способен к этой задаче, – прибавил мушир Рашид.

– Нужно подвергнуть его испытанию. Мне говорили, что эта англичанка изъявила желание снова на другом пути встретиться с молодым беем, а что она под этим другим путем подразумевала дипломатию, это ясно. Приглашен ли сюда Зора-бей?

– Он, без сомнения, уже ожидает в приемной.

– Если он ловок и смел, он может принести нам в Лондоне положительную пользу, – продолжал великий визирь, – дело только в том, чтобы он постарался забрать в свои руки все нити и не допустил сделать себя орудием леди.

– Чтобы сделать ее орудием, нужно, я думаю, более чем в совершенстве знать придворные интриги. Леди кокетничает с двумя могущественными сановниками, не любя ни одного, единственно для того, чтобы через них царить и блистать, и как она ловка, лучше всего видно из того, что ни один из этих, конечно, умных и опытных господ ничего не знает о другом. Тот же, которого любит леди, через нее будет господствовать и управлять теми двумя остальными, так что они не заметят этого.

– Но ведь неизвестно, кто этот третий?

– К сожалению, как я уже докладывал вашей светлости, моему агенту, несмотря на все его старания, не удалось узнать этого.

– Так пусть Зора-бей узнает это. Попросите его сюда, я хочу немедленно говорить с ним.

Мушир отправился в приемную и вслед за тем ввел вежливо раскланивавшегося Зора к великому визирю.

– Мой храбрый бей, – обратился к нему Махмуд-паша. – Настало время, когда твое желание может быть исполнено, и ты заменишь меч пером.

– Эта замена мне крайне приятна, ваша светлость, – отвечал Зора-бей. – Я давно уже страстно желаю вступить на дипломатическое поприще.

– Но ты не должен совершенно изменять своему военному поприщу, – продолжал великий визирь. – Мы решили назначить тебя военным атташе какого-нибудь посольства. При этом мне пришло на ум произошедшее некоторое время назад твое знакомство со знатной англичанкой.

– Это доказательство незаслуженного участия радует меня, ваша светлость.

– Эта англичанка мисс Сара Страдфорд принадлежит к числу влиятельных дипломатических дам, мой храбрый бей, и мой долг обратить твое внимание на то, что ты, если только ловко примешься за дело, быстро будешь посвящен ею во все тайны. Но для этого тебе необходимо быть осторожным и суметь привлечь леди на свою сторону; я только упоминаю об этом, нисколько не желая оскорбить твою проницательность.

– Леди – самая любезная дама, какую когда-либо приходилось мне знать, ваша светлость, и для меня давно желанное удовольствие иметь случай снова увидеть ее, – сказал Зора.

– Относительно дел ты обратишься к нашему посланнику в Лондоне, – продолжал великий визирь. – У тебя будет свой отдел, и потому тебе легко будет сговориться с ним. Нужные бумаги будут вручены тебе. Когда ты думаешь уехать?

– Немедленно, ваша светлость, как только окончу здесь в Стамбуле дело чести, – отвечал Зора-бей. – Тут дело о наказании лживого и коварного изменника, которое я еще прежде бы исполнил, если бы приказ султана неожиданно не отправил меня в ссылку.

– А много ли времени займет исполнение этого дела чести?

– Только несколько дней, пока не состоится дуэль, затем я оставляю Стамбул.

– Я еще раз хочу видеть тебя, чтобы передать тебе бумаги. Но разве это дело чести не может кончиться полюбовно?

– Нет, ваша светлость, оно должно быть решено оружием.

– Как я ни убежден в твоем искусстве владеть оружием, но все-таки ты не застрахован от опасности быть раненым, и тогда ты не будешь в состоянии ехать.

Зора убедил великого визиря в неизменности своего решения, рассказав ему, в чем дело, не называя имени виновного.

– Это было делом мести и ненависти, причина которой непостижима для меня, – заключил он. – Мы все трое через этот обман были приговорены к смерти, затем Сади-бей и я были избавлены от смертной казни и отправлены в ссылку.

– А из этой ссылки освободила тебя и Сади-пашу ваша храбрость, – прибавил великий визирь. – Ты и на новом поприще найдешь много случаев выказать твое мужество, присутствие духа и ум. Бумаги твои будут на днях подготовлены.

Зора-бей был отпущен и простился с великим визирем со свойственной ему изысканной вежливостью, затем отправился верхом в Беглербег, где надеялся застать Гассана и Сади.

Сади-паша в этот день на особой аудиенции докладывал султану и принцу Юсуфу о подробностях похода, а Гассан взял короткий отпуск, чтобы исполнить некоторые дела в городе. Когда Зора приехал в Беглербег, он застал Сади-пашу по окончании аудиенции в покоях дворца, занимаемых Гассаном. Они поздоровались, и Сади не мог достаточно нахвалиться милостивым приемом, оказанным ему султаном и принцем.

– А наш товарищ Гассан действительно любимец султана? – спросил Зора.

– Султан желает его постоянно иметь при себе. Кажется, султан встревожен тем обстоятельством, что Гассан выпросил и получил короткий отпуск. Но принц Юсуф, кажется, еще более привязан к нему.

– Вот мы все достигли первой ступени к нашим целям, чтобы иметь возможность взбираться далее на высоту. Вы же двое поднялись даже выше, чем до первой ступени. Я через несколько дней уезжаю в Лондон, Сади.

– Так нам действительно предстоит разлука?

– Иначе и быть не может. Но я слышу шаги.

– Это Гассан возвращается наконец от Магомет-бея. Гассан вошел в комнату и приветствовал своих друзей. Он был серьезен, почти мрачен.

– Поручение твое исполнено и не исполнено, смотря по тому, как ты это примешь, – сказал он Зора.

– Так ты застал Магомет-бея? – спросил тот.

– Да, в серале.

– Сообщил ли ты ему, по какой причине Зора-бей посылает ему вызов? – спросил Сади.

– Я в коротких словах объяснил ему, что между нами решено было жребием, кому следует наказать его за изменническую шутку, которую он сыграл с нами некоторое время тому назад, – сказал Гассан. – Сначала он сделал вид, как будто ничего не знает. Когда же я совершенно спокойно и обстоятельно заявил ему, что тогдашний таинственный вестник был никто иной, как он, он наконец сознался в этом. «Если ты этого непременно хочешь – да, это был я, – сказал он, – и сделал это, чтобы наказать вас за унижение, нанесенное вами моему полку. Итак, это был я, что же далее?» «Я пришел вызвать тебя по поручению Зора-бея, победоносное возвращение которого должно быть известно тебе, – сказал я. – Зора-бей предоставляет тебе выбор оружия, места и времени, одним словом, все, и желает только наказать тебя за тогдашнее предательство».

– Отлично сказано! – воскликнул Зора. – Но, по правде, этот презренный плут стоит, чтобы его наказали просто хлыстом. Но продолжай, мой благородный Гассан.

– «Наказать? – спросил он, – продолжал Гассан свой рассказ. – И принял исполненный ненависти угрожающий вид. – «Ты пришел вызвать меня от имени Зора, это все, ничего больше? Я думаю сделать твоему другу одолжение, не приняв твоего вызова».

– Не приняв вызова? – воскликнули в один голос Сади и Зора.

– При этом он оскалил зубы, как будто этот ответ доставлял ему дикое удовольствие, – продолжал Гассан. – Я так же, как и вы, переспросил его, и он отвечал мне: «Я не принимаю вызова, потому что Зора не в одном чине со мной и я не хочу застрелить его, чтобы не навлечь на себя неприятностей».

– Это жалкий плут! – воскликнул Сади. – Он в моих глазах стоит ниже самой негодной собаки.

– «Так я беру на себя вызов», – отвечал я ему. Он пожал плечами. «Ты бей башибузуков, я – бей капиджей», – сказал он презрительно, так что я почувствовал искушение без дальнейших разговоров проткнуть его шпагой.

– Хорошо, что ты удержал свой порыв, – сказал Зора, хотя бледный, но спокойный. – Этот презренный мальчишка, этот приспешник Мансура только того и хотел, чтобы ты наложил на него руку, чтобы иметь повод к новому обвинению, и хотя ты адъютант самого султана, все же он, благодаря силе кадри, мог бы кое-чем тебе напакостить.

– Стоит ли более говорить об этом? – обратился Сади к своим друзьям. – Предоставьте мне возможность потребовать от него удовлетворения.

– Он не даст его тебе ни в коем случае, – продолжал Гассан. – И от твоего имени повторил я ему вызов, но он с презрительным видом сказал мне в ответ, что он не будет ни биться, ни стреляться, так как уверен, что убьет противника, а ему вовсе нет охоты из-за нас путешествовать в крепость.

– Тогда мы должны принудить его к этому! – воскликнул Сади в волнении.

– Или наказать, где бы мы его не нашли, – сказал Зора хладнокровно, хладнокровие его было только внешнее; его поразительно бледное лицо выдавало его внутреннее волнение.

– Посоветуемся насчет этого, – сказал Гассан. – После того, как он высказал мне это решение, я объявил ему, едва владея собой, что пусть он пеняет на себя самого за последствия своего малодушного образа действий, затем я с презрением повернулся к нему спиной и вышел. Мой совет теперь, чтобы все дело предоставить султану на его разрешение.

– Все это хорошо, мой друг, – отвечал Зора, – но ты знаешь не хуже меня, кто скрывается за этим Магомет-беем. Боюсь, чтобы нам не получить в ответ совета о примирении.

– Я остаюсь при том, что мы должны принудить его дать нам удовлетворение не позднее, как сегодня! – воскликнул Сади.

– Как же ты его заставишь, если он находится в серале и смеется в глаза в ответ на твой вызов? – спросил Гассан.

– Клянусь бородой пророка, я думаю, это было бы хорошо.

– Я хочу испытать другое средство, – заметил Зора после некоторого молчания. – Сегодня вечером Магомет-бей, без сомнения, сменится и отправится в свой конак. Вы же после заката солнца, взяв с собой греческого врача и офицера, который взялся бы исполнять обязанность секунданта у Магомета, поезжайте к пустынному месту во дворе серальского шпица. Там, направо, на некотором расстоянии от дороги стоят несколько старых деревьев, там ждите меня и захватите с собой пистолеты. Я буду у сераля ждать Магомета. Когда он выйдет оттуда, я заставлю его следовать за мной.

– А если он не последует за тобой? – спросил Гассан.

– Тогда… Ну уж не знаю, что произойдет тогда, – отвечал Зора.

– Я думаю, он не будет отговариваться, – заметил Гассан.

– По-моему, попытай твое счастье или вызови его при других офицерах, – посоветовал Сади.

– Это не принесет никакой пользы. Ты еще мало знаешь его, – возразил Гассан.

– Тут поможет только страх немедленного наказания, – сказал Зора. – Людей, подобных ему, можно исправить, только приставив к груди кинжал. Если он не последует моему вызову, то я публично заставлю его защищаться, и если это не поможет, тогда пусть уходит с унизительными палочными побоями, так как ничего другого не заслуживает.

– Решено, Зора. Гассан и я отправляемся после заката солнца к назначенному месту вместе с врачом и секундантом для Магомет-бея, – сказал Сади, – и там будем ждать твоего прихода.

– Вероятно, я приду не один, – заключил Зора разговор. Затем три друга расстались. Гассан хотел привезти с собой пистолеты и офицера, Сади сходить за греческим врачом, а Зора сделать несколько визитов, так как еще много часов оставалось до смены Магомета с дежурства в серале.

Зора снова успокоился, как будто ничего особенного не должно было случиться с ним вечером. Он окончил свои визиты, и никто из его знакомых не догадался о принятом им решении. С наступлением вечера Зора отправился на улицу сераля. Часть ее, ведшая в квартал дворца султана, была пуста. Здесь обыкновенно можно было видеть только экипажи знатных чиновников, конные и пешие караулы и прислугу сераля. Дежурство Магомет-бея должно было скоро кончиться. Зора пришел пешком и в очень заметном волнении прохаживался по улице. Мимо него катились экипажи, выехавшие из двора сераля. Начинало смеркаться. Приближался новый караул.

Зора направился к воротам, так как теперь каждую минуту мог прийти бей капиджей. Несколько конных офицеров оставили сераль и вежливо раскланялись с Зора, проезжая мимо. Наконец в воротах показалась фигура Магомета. Зора должен был сильно сдерживаться, чтобы не прийти в дикое раздражение при виде ненавистного изменника. Кровь бурно клокотала в его жилах.

Когда бей вышел на улицу, Зора направился к нему.

– Ты отверг мой законный вызов, Магомет-бей, – обратился он к нему.

Начальник капиджей был изумлен этой неожиданной встречей.

– Ты, кажется, подстерегал меня на улице? – спросил он.

– Я пришел сам спросить тебя, хочешь ли ты теперь же дать мне удовлетворение?

– Ты уже слышал мой ответ.

– Я приглашаю тебя следовать за мной к серальскому шпицу, там готовы свидетели и оружие.

– Повторяю тебе, что я не принимаю твоего вызова, разве тебе еще мало этого? Или я еще должен сказать тебе, что мне наскучила твоя навязчивость?

– Если ты не хочешь иначе, так защищайся же, презренный! – воскликнул Зора, бледный от негодования, и обнажил саблю.

– Безумный, – сказал Магомет-бей, – что ты делаешь под окнами императорского дворца!

– Что бы за этим ни последовало, ты не ускользнешь от меня.

– Я требую, чтобы ты вложил свою саблю в ножны! – воскликнул Магомет-бей, но Зора так стремительно напал на него, что он должен был обороняться, если не хотел погибнуть.

– Это нападение убийцы, – прибавил он, затем обнажил саблю. – Пусть вся ответственность падет на твою голову.

– Я хочу наказать тебя, жалкий предатель, честь моя обязывает меня к этому. Обороняйся!

Жаркий поединок начался под стенами императорского дворца. Сабли звенели и сверкали в свете только что вышедшей луны. Зора так стремительно нападал на Магомета, что тот отступил на несколько шагов. Они приблизились к воротам. Скрежеща зубами от бешенства из-за этого неожиданного нападения, которое принудило его к защите, Магомет отражал удары своего противника и ждал только случая обезоружить его, чтобы тогда без дальнейших разговоров донести о нем и предать его военному суду. Но этот коварный план Магомета разбился об искусство Зора владеть оружием. Через несколько минут Магомет понял превосходство своего соперника, он кипел яростью и решил заманить Зора во двор сераля.

– Ого! – воскликнул тот. – Я понимаю твой план, мошенник, ты снова хочешь употребить в дело твое коварство, чтобы победить и погубить меня. Но на этот раз тебе это не удастся, так как я теперь знаю твои предательские уловки. Ни с места! Твоя трусость не должна восторжествовать, оставайся здесь на улице. Только один из нас сойдет с места. Таков обычай между воинами, у которых еще понятие о чести не потеряно, как у тебя. – И Зора, нанося удары, отрезал своему исполненному бешенства противнику отступление ко двору императорского дворца, ловко пробравшись на ту сторону.

Магомет понял, что если поединок продолжится еще несколько минут, то он пропал, так как ему уже пришлось ограничиться одной обороной.

Зора твердо решил на этот раз наказать предателя и ни за что не выпустить его теперь, когда принудил его защищаться. Не говоря ни слова более, он возобновил нападение, чтобы посреди улицы окончить дуэль.

Теперь Магомет надеялся только на то, что из сераля придут свидетели и разведут противников. Тогда дело Зора было бы скверно, потому что этот бой под окнами императорского дворца, это нападение, это принуждение к обороне, конечно, походило гораздо более на покушение на убийство из мести, чем на дуэль. Все приключение могло бы таким образом иметь самые дурные последствия для Зора, если бы Магомет-бей обвинил его в покушении на убийство, тем более что за ним стояли Мансур-эфенди и Гамид-кади. Приговор мог по обстоятельствам быть тяжелее и строже, чем он думал, но Зора вовсе не думал о последствиях, он решил наказать негодяя.

Вдруг Зора нанес удар, достав шеи или плеча Магомет-бея. Кровь брызнула из-под клинка, но Магомет продолжал биться, все более и более предаваясь желанию не выпустить ненавистного врага, пока не придут свидетели, и наконец ему показалось, будто он слышит шум шагов за воротами дворца.

Зора нисколько не замечал успеха, для него этого было недостаточно, он хотел примерно наказать противника. Не теряя ни минуты, он снова напал на Магомет-бея. Сабля его сверкнула в воздухе и в следующую минуту он с такой силой ударил по голове начальника капиджей, что тот, смертельно раненный, пошатнулся.

В эту минуту в воротах показался мушир Рашид и, увидев, что Магомет зашатался и готов упасть, поспешил к нему, чтобы поддержать знакомого ему офицера.

– Что здесь происходит? Что случилось? – воскликнул он, бросаясь к Магомет-бею.

– Узнаешь ли ты меня? – прозвучал слабый голос Магомет-бея.

– Конечно, я узнаю тебя, мой благородный бей.

– Я жертва подлого нападения, отомсти за меня и мою смерть Зора-бею. – Это были последние слова Магомета.

– Ты слышал мое имя? – обратился Зора-бей к муширу. – Но я избавлю тебя от доноса и всех хлопот, так как сам рано утром отправлюсь в башню сераскира для разрешения моего дела. Теперь, если этот бей твой друг, позаботься только о том, чтобы его доставили в его дом.

– Это неслыханное дело, – произнес разгневанный мушир Рашид. – Несчастный бей умирает на моих руках.

Но Зора уже удалился, он прошел в караульню и приказал прислать врача, затем отправился туда, где его все еще ждали оба его товарища, чтобы уведомить их о случившемся.

Умирающий Магомет-бей был привезен в свой конак, и когда врачи подошли к его кровати, им ничего уже не оставалось делать, как подтвердить наступающую смерть.

XXIII. Жертва непримиримого врага

Когда Реция, не медля ни минуты, без страха перескочила через решетку балкона и выбежала на улицу, она испустила громкий крик о помощи. Грек стоял наверху на балконе, когда раздался крик и прокатился по узкой, мрачной улице. Минуту он простоял в ожидании, затем поспешил из дома вниз по лестнице за убежавшей Рецией, так как в доме во всяком случае он не мог остаться. А потому он оставил дом как можно скорее и пришел вниз еще вовремя, чтобы увидеть убегающую Рецию.

Но так никто и не слышал ее крика, на улице по-прежнему все было тихо и пусто, обитатели маленьких ветхих, деревянных домов вокруг уже легли спать, может быть, крик о помощи и проник к ним в их сновидениях, но не пробудил крепко спавших. Лаццаро не хотел упустить Рецию, которую несчастный случай бросил в его руки, поэтому он поспешил за ней, чтобы не потерять ее из глаз. Тут она свернула, попав на более широкую и оживленную улицу, но когда Лаццаро повернул за ней, то она точно провалилась сквозь землю. Он стоял и напрасно искал ее глазами, нигде не было видно ее, она исчезла бесследно. Куда могла она деться? Грек в раздумье прошел через всю улицу, он глядел во все стороны, искал ее во всех переулках и закоулках между домами, но все было напрасно, Реция пропала, и он не мог понять, каким непостижимым для него образом удалось ей убежать от него. Как могло это случиться, он не мог постигнуть, но тем не менее должен был отказаться от преследования, тогда как был уже так близок к исполнению своего желания. Его охватило бешенство на самого себя, зачем он не спрыгнул вслед за ней вниз на улицу и не схватил ее тотчас же. Если бы он был там, она не могла бы никаким образом исчезнуть от него. Теперь он сам был виноват в случившемся. «По крайней мере, – думал он, – Черная Сирра не ускользнет от меня».

Если бы Сирра поверила словам старой Ганифы, к которой она не могла иметь недоверия, то она попала бы в западню, из которой на этот раз ей не так-то легко было бы уйти, в этом он поклялся себе. Сирра была для него отвратительна с тех пор, как воскресла из мертвых и стала пророчицей, но страх его перед ней был еще сильнее его отвращения. Достаточно было для него слов Мансура, чтобы доказать, какие опасности предстоят ему, а он давно уже боялся их. Но он надеялся наконец избавиться от этого страха. Несмотря на это, встреча с Сиррой вовсе не была ему приятна. Он, в иных случаях не боявшийся ничего, ощущал неприятное чувство при мысли о ней, он не мог отогнать от себя это чувство ужаса, с тех пор, когда Сира, как призрак, сидела у него на спине и душила его. «Но я должен во что бы то ни стало избавиться от этого тяжелого чувства, от этого ужаса и страха», – говорил он себе.

Он знал, что она жила, как и прочие люди, что она была из плоти и крови и, следовательно, ее можно было убить.

Он принял решение на этот раз убедиться в ее смерти, он хотел сжечь ее, чтобы она исчезла бесследно, и эта мысль успокаивала его. Когда пламя истребит ее безобразное тело, она не будет в состоянии снова восстать из гроба, чтобы свидетельствовать против него. Он не хотел более хоронить ее, а решил развеять прах ее по ветру.

Он дошел до деревянных ворот Стамбула и скрылся в их глубокой, мрачной тени, чтобы его вовсе не было заметно в случае, если Сирра явилась туда вследствие ложного известия или была уже поблизости. Перед воротами царил еще больший мрак, чем на грязных улицах Стамбула, так как на той дороге, которую назначил грек, не было газовых фонарей, только на улице, ведущей к Беглербегу, горели фонари. Между тем было уже поздно, когда Лаццаро добрался до лежащей близ берега и осененной платанами дороги. Возле нее было болото и роскошно разрослись камыши.

Лаццаро бросил взгляд на ворота. Сирры еще не было видно. Пришла ли она? Грек знал, что Сирра осторожна и недоверчива. Но она ничего не могла заметить, так как Ганифа не узнала его. Когда грек добрался до платанов, было уже за полночь и с этой стороны перед воротами было тихо и безлюдно, по большой же улице, которая вела к Беглербегу и к селениям по эту сторону Босфора здесь и там катились кареты и скакали всадники. Лаццаро встал позади платана, до которого почти доходили камыши. Когда Сирра показалась бы у ворот, ему стоило только нагнуться, чтобы остаться незамеченным, а между тем из своего убежища он мог видеть все. Тут он и решил караулить Сирру. Как дикий зверь, спрятавшийся в камыши, чтобы броситься на добычу, как змея, неподвижно во мраке поджидающая ничего не подозревающую жертву, так и здесь во мраке ночи враг караулил бедную, несчастную Сирру, в смерти которой он поклялся…

В это время старая Ганифа, не подозревая ничего дурного, шла к дому софта. Когда она пришла туда, то было уже поздно, и она услышала от сидящих на корточках вблизи дома нищих, что уже два дня в дом никого не допускают. Но она решилась во что бы то ни стало проникнуть к Сирре.

Почему же в дом никого не допускали? Что случилось? Она подошла ближе. Двери были заперты. Что же ей теперь было делать? Старая Кадиджа могла не прожить до следующего дня, как сказал ей посланный принца Юсуфа и Гассан-бея.

Одно окно внизу было освещено. Она подошла к нему и постучала. Окно открылось, и показалась голова худощавого ходжи Неджиба.

– Кто там? Кто ты? – спросил он.

– Старая Ганифа, господин, мне хотелось бы пройти к пророчице.

Ходжа, по-видимому, был уже извещен Мансуром об этом посещении, потому что тотчас же впустил старую Ганифу.

– Ты можешь подняться наверх, – сказал он, – я устал и хотел бы лечь спать, пока ты не уйдешь, я запру дверь только на задвижку.

– Хорошо, мудрый эфенди, – сказала старая Ганифа. – Хорошо, больше тебе ничего не надо и делать, спи спокойно, я потом уйду и снова захлопну дверь. Не беспокойся обо мне.

Она была рада, что таким образом Сирра могла незаметно вместе с ней оставить на несколько часов дом, чтобы поспешить к старой Кадидже, прежде чем та отойдет в вечность.

Наверху в комнате Сирры, казалось, еще горел огонь, слабый свет проникал на лестницу. Старая Ганифа, низко согнувшись, ждала, пока худощавый ходжа внизу не вошел в комнату и не запер за собой дверь, только тогда она поднялась по ступенькам лестницы. Она действовала с большой поспешностью, проникнутая важностью своего поручения. Сирра только легла, когда старая служанка Реции, которую Сирра хорошо знала, внезапно вошла к ней. Подле ковра горели еще две свечи.

– Это ты пришла, Ганифа? – спросила Сирра.

– Одни ли мы, дочь моя?

– Да, если за тобой не следуют сторожа.

– Они остались внизу.

– Тогда ты можешь говорить смело.

– Я пришла к тебе с известием.

– Прежде всего отвечай мне, где Реция? – спросил Сирра своим ангельским голосом, с трогательной доверчивостью схватив руку старой Ганифы и притянув ее к себе.

– Будь спокойна, дочь моя, – отвечала добрая старуха, – Реция у меня.

– У тебя? Тогда я спокойна, береги ее, добрая Ганифа. А где маленький принц?

– Саладин также в безопасности.

– Это для меня большая радость. У тебя Реция хорошо оберегаема, но я все-таки трепещу за ее жизнь.

– Старая Кадиджа до тех пор не успокоилась, пока не разорила дом мудрого, благородного Альманзора. Она достигла этого, кто знает каким образом.

– Не говори об этом, Ганифа, – сказала Сирра печальным тоном. – Скажи, что привело тебя, сюда?

– Поручение к тебе, дитя мое. Ничто не земле не остается безнаказанным, – продолжала старая Ганифа, устремив взор свой к небу, – для каждого пробьет последний, тяжкий час, и благо тому, кто может с чистым сердцем и без всякого трепета идти ему навстречу.

– Что же за поручение принесла ты мне, Ганифа?

– Час тому назад благородный Гассан-бей и принц Юсуф прислали ко мне нарочного.

– Гассан-бей? Нарочного?

– Да, я должна была тотчас же собраться и поспешить к тебе, но надо, чтобы никто не слыхал, что я сообщу тебе.

– А что же имеешь ты сообщить мне? – тихо спросила Сирра.

– Чтобы ты ускользнула из дома, – отвечала старая Ганифа тоже тихо, но с невыразимой важностью.

– Из дома? Куда же?

– К старым деревянным воротам. Перед ними, у платанов налево, найдешь ты карету, воспользуйся ею.

– К чему же?

– Ты должна отправиться к старой Кадидже.

– Я? К моей матери?

– Да, Сирра. Старая Кадиджа лежит при смерти, как сообщил мне посланный, ты должна сейчас идти туда, завтра, может быть, будет уже поздно.

– Моя мать? И это сообщил посланный Гассан-бея?

– Он, должно быть, знал уже об этом, он говорил тогда еще об одной женщине или девушке, это я не совсем поняла, главное дело в том, что старая Кадиджа при смерти и что ты должна отправиться к платанам на дворе перед воротами.

– Это странное известие, – заметила Сирра в раздумье. – Зачем же я пойду к платанам?

– Я думаю, там будет ждать карета, чтобы никто не видел твоего ухода.

– А карету прислал туда благородный Гассан, друг Сади? Это для меня слишком много чести, – сказала Сирра. – Я лучше сама пройдусь по улицам.

– Отсюда тебе легко будет уйти со мной, ходжа устал и спит.

– Тем лучше, я тотчас же поспешу в Галату. Если же я пойду к воротам, я даром сделаю большой круг и наконец приду слишком поздно, добрая Ганифа.

– Тогда не пользуйся каретой, ты права, ты умна и ловка, ты проберешься к воде, а там тебе легко будет пройти к матери. Можешь не идти к воротам, я скажу тому, кто ждет тебя в карете, что ты лучше прямо побежишь туда.

– Ах, да, добрая Ганифа, сделай это. Пойдем скорее. Знаешь ли ты, я больше не вернусь сюда, если мне только удастся уйти.

– Ты больше не вернешься сюда?

Сирра потрясла головой.

– У меня свои планы, – прошептала она, – и враги Реции в моих руках. Если они не оставят ее, у меня есть средство наказать их.

– Что ты говоришь? – вскричала старая Ганифа, сильно удивленная.

– Я до сих пор стремилась к этой цели, теперь я достигла ее, – продолжала Сирра, и ее большие темные глаза так грозно сверкнули, что старая Ганифа совсем испугалась. – Теперь они не посмеют более преследовать бедную Рецию. Но пойдем. Мы должны уйти. Ты говоришь, что ходжа спит?

– Да, Сирра, внизу никого нет.

– И другого сторожа также нет?

– Я его не видела.

– Так убежим отсюда.

– И куда же ты денешься?

– Не примешь ли ты меня к себе, добрая Ганифа?

– Я? – спросила она. – Тогда в мой дом будут приходить люди. Что же будет с Рецией и со мной?

– Никто не будет приходить к тебе, никто не должен знать, что я у тебя.

– Так, так. Значит ты будешь у меня по секрету?

– Ты не боишься этого, Ганифа?

– Я думала только о Реции.

– Не бойся, она не будет больше жить в страхе и опасности. Как только я буду у вас, я скажу вам все. Я должна поспешить в Галату к моей матери, чтобы еще увидеть ее и поговорить с ней. Она поступила со мной не как мать, но все-таки она остается ею. Пойдем.

Ганифа и Сирра тихо оставили верхний этаж и прокрались к старой лестнице. Внизу в коридоре было мрачно и безмолвно, как в могиле. Они обе счастливо вышли в коридор и затем в двери, которые отворила старая Ганифа. Сирра шмыгнула вместе с ней из дома и была едва заметна. Тогда старая Ганифа снова заперла дверь. На улице она рассталась с Сиррой. В то время, как та поспешила к кустам у большого минарета, чтобы по этой дороге достигнуть узких, ведущих к берегу улиц и оттуда переехать в Галату, старая служанка из дома толкователя Корана Альманзора, не подозревая ничего дурного, повернула по направлению, где в некотором отдалении стояли старые деревянные ворота Скутари. Она очень спешила, чтобы не заставить долго ждать поверенного благородного Гассан-бея – она не думала о том, что шла на смерть, что минуты ее сочтены.

Не было видно ни зги. Небо покрылось облаками, подул сильный ветер. Старая Ганифа плотнее закуталась в платок и большое покрывало, окутавшее ее голову, и, сгорбившись, пошла дальше. Погода была неприятная, и она сильно продрогла. С каждой минутой становилось темнее, начал накрапывать мелкий дождь.

Старуха дошла до деревянных ворот. Полночь давно уже прошла, нигде не было видно ни души. Войдя в ворота, она взглянула в сторону платанов, но там стоял такой туман, что она ничего не могла различить. Она знала дорогу и повернула налево – и вскоре увидела перед собой первые деревья и должна была ощупать их руками, так темно было кругом. «Здесь ли карета?» – хотела она закричать и, сгорбившись, прошла еще несколько шагов, чтобы лучше видеть. В эту минуту кто-то схватил и прижал ее к земле. Это случилось так быстро и неожиданно, что она не могла даже опомниться. Старая и слабая женщина не могла защищаться. Она чувствовала только, что пришел ее последний час. Она хотела позвать, хотела закричать, хотела обороняться, – но не могла ничего сделать. Хотя она в смертельном страхе и сопротивлялась, но что значило ее сопротивление в сравнении со сверхчеловеческой силой того, кто неожиданно напал на нее во мраке ночи? Ни стона, ни крика не сорвалось с ее уст – в последнее мгновение, когда она лежала с оцепенелыми членами, наклонился над своей жертвой тот, кто бросился на нее и душил ее. Старая Ганифа пристально посмотрела в ужасное лицо грека Лаццаро, и он, казалось, узнал ту, кого схватил во мраке ночи… Что произошло далее между платанами в камышах, скрыла ночь своим черным покрывалом.

В это самое время Сирра со свойственной ей ловкостью и проворством спешила по узким улицам Стамбула, пробираясь по своему обыкновению в глубокой тени домов. Она походила на животное и, если бы действительно кто-нибудь увидел ее скользившую у домов тень, то никто бы не принял ее за человеческую, так горбата и изуродована, так мала и безобразна была Сирра. Но в душе ее соединялись все добрые качества, чтобы вознаградить за то, чем обделила ее природа внешне. Она была умна и добра и преследовала важные планы. Сирра допустила Мансура-эфенди употребить ее дар для своих целей только для того, чтобы низвергнуть его. При этом она следовала не одному внушению своего сердца, но и голосу Золотой Маски. Она способна была теперь низвергнуть и обличить всемогущего шейха. Что она преследовала свои собственные планы, он узнал из ответа, который она дала по приказанию Золотой Маски. Теперь было время оставить его. Но не для себя делала Сирра все это. Ее побудило к этому беспрестанное преследование Реции после того, как у нее были уже похищены отец и брат. Преследования шли от кадри, от Мансура и Гамида-кади, теперь в руках своих она имела противодействующую силу, и она, жалкий урод, хотела воспользоваться ею.

Дойдя до набережной, Сирра нашла много каиков, но ни одного лодочника. Недолго думая, она села в первую лучшую лодку, оттолкнула ее от берега и стала грести одной рукой. Путь через всю гавань в Галату широк, но она быстро проплыла его. Она привязала лодку к одному известному ей довольно отдаленному месту набережной вблизи той улицы, где стоял старый деревянный дом ее матери, снотолковательницы и колдуньи Кадиджи.

Сирра быстро дошла до старого, маленького дома. Там все было тихо и темно. Неужели старая Кадиджа уже умерла? Неужели никто не утешил ее в предсмертных муках? Сирра подошла к двери – она была заперта. Никто не шевелился внутри дома, никакого стона не было слышно. Сирра постучала, никто не вышел на ее стук. Она постучала еще громче – все то же молчание. Тут Сирра легко и проворно, как кошка, подошла к полуоткрытому окну, совсем отворила его и прислушалась – внутри ничего не было слышно, еще меньше могла она что-нибудь видеть при царившем там мраке. Тогда Сирра влезла в окно и тихо пробралась в комнату. Глаза ее должны были сначала привыкнуть к царившему там мраку, поэтому она простояла несколько минут неподвижно. Потом, подойдя к старой постели, на которой всегда спала ее мать Кадиджа, она осторожно ощупала ее. Постель была пуста, старой Кадиджи не было в комнате.

Сирра зажгла маленькую стоявшую на столе лампу и начала обыскивать коридор, маленькую спальню и остальные комнаты, но ни больной, ни мертвой нигде не было. Неужели Кадиджу уже унесли? Не слишком ли поздно пришла Сирра? Дверь дома была заперта. Все было по-прежнему. Внизу в комнате на столе еще лежали остатки обеда: рыбные кости, сладкий рис и маисовый хлеб. Потушив лампу, Сирра вылезла в окно на улицу. Едва только она очутилась внизу, как услышала произносимые вполголоса слова человека, который приближался, разговаривая и смеясь сам с собой. Она прислушалась: это была мать Кадиджа. Так она говорила всегда, возвращаясь ночью в пьяном виде домой. Сирра не верила своим глазам.

Тут подошла старая Кадиджа. Она была здорова, вовсе не умирала и не была больна. Следовательно, известие старой Ганифы было неверно, и Сирра решилась немедленно отыскать дом старой Ганифы и ее саму. Предварительно она убедилась своими глазами, что мать Кадиджа возвращалась из ближайшей таверны, опьяневшая от опиума.

Старая Кадиджа не заметила Сирры, сидевшей на корточках у дома: было слишком темно, и мысли ее носились в другом мире. Шатаясь, дотащилась она до постели и бросилась на нее. Сирра убедилась, что известие о болезни матери было ложное. Она немедленно поняла со свойственной ей проницательностью, что за этим скрывался какой-то дурной умысел, что Ганифа при своей недальновидности стала жертвой обмана. Сирра не могла еще разгадать цели этого ложного известия. Но она решила тотчас же разузнать все.

Убедившись, что Кадиджа была жива и здорова, Сирра поспешно вернулась к лодке и отправилась в Скутари. По дороге ей пришло в голову, что тут действовал не кто иной, как Лаццаро, и что, без сомнения, дело шло о Реции. Что, если она придет слишком поздно? Что, если Реция снова попала в руки своих сильных врагов? Тогда помощь и защита Сирры легко могли остаться без успеха. К чему привело бы то, что она выведала план Мансура и выступила против него, если Реции уже не было? Как могла она найти след Реции, если бы даже низвергла шейх-уль-ислама? Тысячи мыслей и предположений волновали ум Сирры в то время, как она с удивительным проворством гребла к Скутари, добралась до берега и снова привязала каик на прежнем месте.

Тут Сирра выскочила на берег и поспешила по темным, грязным улицам. Моросил мелкий, как пыль, дождь, так что на расстоянии нескольких шагов ничего невозможно было разглядеть. Она дошла до дома старой Ганифы, дверь не была заперта – одно это укрепило ее предположение о новом несчастье. Она поспешила в прихожую и окликнула старую служанку – ответа не было. Неужели она еще не вернулась от платанов? Это было непостижимо, так как Сирра в это время сделала вдесятеро больший путь. Дом был пуст, Реции не было. Сирра еще раз позвала Ганифу и, не получив ответа, вышла из дома. Она решила узнать, где была Ганифа. Но где искать ее? Одно только, что могло навести ее на след, это то, что она отправилась к деревянным воротам. Может быть, по дороге она и встретит Ганифу, может быть, она между платанами все еще ждет карету. «Добрая старуха, – думала Сирра, – была вызвана туда только затем, чтобы совершенно свободно можно было явиться в ее дом за Рецией и Саладином. Ганифа и не подозревала этого. Без сомнения, она все еще ждет за воротами».

Сирра спешила по мрачным, безмолвным улицам к деревянным воротам. Она была полна беспокойства, ожидания и страха за Рецию и мальчика. Если бы ей только отыскать Ганифу, с ней вернется она к ней в дом и немедленно примется за розыски. Только грек Лаццаро мог участвовать в этом деле и наверное по поручению Мансура. Мансур и грек доживают свои последние дни, если ей удастся обличить их гнусные поступки и тем добиться их падения. Но удастся ли ей это? Если бы она даже и доказала плутовство Мансура и преступления грека, то, спрашивается, нашелся бы теперь в Константинополе такой справедливый судья, как тот, который не побоялся некогда осудить султана? Все кади были подчинены Гамиду-кади. Донос должен был дойти до него, пройти через его руки. При его отношениях с Мансуром-эфенди что могло из этого выйти? Сирра была достаточно умна, чтобы сообразить все это. У кого же должна была она искать правосудия? У кого другого, как не у Гассан-бея, чтобы со своим доносом прямо добраться до султана. Один султан стоял выше шейх-уль-ислама, конечно, как мы уже упоминали, тоже только в известном отношении. Когда надобно было свергнуть султана, достаточно было решения главы церкви, так что в этом случае он стоял выше султана. Но в то время султан еще достаточно крепко держал в руках бразды правления, чтобы уволить шейх-уль-ислама от его звания и наказать его.

Но вот Сирра достигла ворот и через них вышла к извивающейся у берега тропинке, где росли платаны. Начинало уже рассветать. Когда она подходила к платанам, ей показалось, будто позади нее кто-то шмыгнул через ворота по направлению к городу, но она не обратила на это внимания и пошла дальше. Сероватый туман и частый мелкий дождь застилали слабый утренний свет. Наконец она добралась до платанов и окликнула Ганифу. Ответа не было. Ни человека, ни кареты нигде не было видно. Вдруг нога Сирры наступила на что-то большое, она нагнулась и невольно вскрикнула. Перед ней лежала мертвая Ганифа, плавая в своей крови. Сирра со слезами бросилась к доброй старой служанке, знавшей ее с детства. Ганифа была уже мертва. Она не шевелилась, хотя и не успела еще похолодеть. Но печать смерти уже лежала на ее лице. Кровавая пена струилась изо рта, полуоткрытые, словно стеклянные, глаза, заостренный нос – все свидетельствовало, что смерть уже наступила.

Сирра пробовала поднять ее, обращаясь к ней с ласковыми словами, называя ее самыми нежными именами, все было тщетно: старая Ганифа ничего больше не слышала. Вопли Сирры, сидевшей на корточках возле мертвой, надрывали душу.

Вдруг в воротах послышался шум…

Что там такое случилось? Голоса и шаги приближались. Утренние лучи все более и более разгоняли мрак ночи, и вскоре можно было заметить, что это были пять или шесть жандармов, приближавшихся с громкими криками.

Сирра поднялась с места.

– Вот она! Вот она! – воскликнули они. – Здесь у платанов лежит убитая.

– А вот и чудовище, убившее ее.

– Схватите убийцу! Она не может еще расстаться со своей жертвой, – кричали кавасы, окружив Сирру и мертвую Ганифу.

В первую минуту Сирра не понимала в чем дело, но наконец, придя в себя, она хотела все объяснить, но напрасно, кавасы не обращали никакого внимания на ее слова. Они схватили несчастную как убийцу Ганифы, которая не могла опровергнуть этого обвинения, и потащили вместе с трупом в ближайшую караульню, где бросили Сирру в камеру.

XXIV. Арест Зора

– Это добром не кончится, – сказал Гассан в мрачном раздумье, когда Зора уведомил его и Сади о результате своей встречи с Магомет-беем.

– Иначе и быть не могло, этого плута нельзя было оставить без наказания, а так как он не хотел принять честного вызова, то и получил должное возмездие за свои поступки, – отвечал Зора-бей.

– Я поступил бы так же, – согласился с ним Сади.

– Все это хорошо, но во всех случаях надо действовать сообразно обстоятельствам, – заметил Гассан. – Вмешательство мушира Рашида, этого приспешника Мансура, способного на все, делает в моих глазах это приключение еще опаснее.

– Мне ничего более не остается делать, как завтра же утром отправиться в башню сераскира и обстоятельно донести обо всем, – сказал Зора.

– Я боюсь, что донесение это с другой стороны уже сделано, и завтра утром ты опоздаешь со своим.

– Конечно, это было бы досадно, – заметил Сади. – Этот Магомет был, как вы помните, правой рукой Мансура-эфенди и Гамида-кади.

– А они не оставят без отмщения смерть своего приверженца и любимца, я готов поручиться за это, – продолжал Гассан. – В настоящую минуту они уже знают о случившемся, а потому мне хотелось бы немедленно принять меры.

– Мне кажется, ты принимаешь дело серьезнее, чем оно есть, – сказал Зора. – Спор, перешедший в поединок, в котором одна сторона тяжело ранена, – вот и все.

– Между прочим, этого достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя смертельной опасности, несмотря на все твои заслуги, – возразил Гассан. – Я постараюсь отвратить худшее и, по крайней мере, у султана предупредить других.

– Сделай это, друг мой, а сам я рано утром явлюсь с надлежащим докладом, тогда относительно остального мы можем быть спокойны.

Три друга вернулись в город и между тем, как Зора и Сади отправились на свою общую квартиру, Гассан немедленно поехал в Беглербег. Чего он опасался, то уже случилось. Весть о приключении под окнами дворца была уже доставлена Мансуром-эфенди и муширом Гамидом во дворец и дошла до султана, который был ею сильно раздражен. Гассан тотчас же понял опасность, но он не постигал всей ее глубины. Шейх-уль-ислам был уже в кабинете султана. По просьбе Мансура ненавистный ему Гассан должен был на время аудиенции оставить кабинет. Это обстоятельство неприятно подействовало на султана, так как отсутствие Гассана не нравилось ему, хотя он и уступил желанию Мансура-эфенди.

Шейх-уль-ислам с важным видом вошел в кабинет и преклонился перед султаном.

– Что ты имеешь мне донести, великий муфтий? – спросил Абдул-Азис.

– Я пришел вымолить у вашего величества наказание на голову недостойного, – отвечал Мансур-эфенди, едва сдерживая свое бешенство, – на голову офицера из армии вашего величества, который небывалым образом злоупотребил оказанным ему доверием и милостью. Не по опрометчивости, не в минуту раздражения совершен этот поступок, он совершен с умыслом и обдуманно.

– О каком поступке ты говоришь?

– Не знаю, донесено ли уже вашему величеству, что сегодня вечером совершено убийство начальника капиджей Магомет-бея.

– Убийство? Я слышал о поединке, – сказал султан. – Это другого рода дело.

– Поединком назвать это нельзя, так как Магомет-бей не принял вызова. Это было убийство, а не дуэль. Зора-бей поджидал начальника капиджей, подкараулил его и затем, несмотря на отказ его принять вызов, обнажил против него оружие.

Лицо султана омрачилось.

– Конечно, это не поединок, – сказал он, – хотя и тот был бы также достоин наказания. Я желаю, чтобы мои офицеры жили в согласии.

– Зора-бей во мраке ночи подкараулил начальника капиджей у ворот дворца и в своей безмерной дерзости, даже не приняв во внимание места, заколол Магомет-бея под окнами дворца вашего величества.

– Заколол? Убил?

– Магомет-бея более нет в живых.

– Это неслыханно! И еще под окнами сераля.

– Это-то и увеличивает тяжесть моего обвинения.

Султан позвонил. Вошел дежурный адъютант.

– Позови Гассан-бея, – приказал султан.

Когда Гассан явился на зов, шейх-уль-ислам искоса глядел на него, не изменяя своего положения.

– Гассан-бей, отправляйся немедленно с двумя офицерами к Зора-бею и арестуй его, – приказал султан, подходя к письменному столу и подписывая приказ об аресте. – Зора-бей совершил тяжкое преступление. Я знаю, что он твой друг, но надеюсь, обязанности по отношению к султану стоят у тебя выше дружбы. Делай, что тебе приказано, и отведи офицера в тюрьму сераля, и там пусть он ждет следствия и приговора.

Шейх-уль-ислам с удовольствием выслушал этот приказ. Он добился новой победы и готовился прибавить своему делу и приверженцам новое могущество и значение. Искоса поглядывал он на Гассана, но тот ничем не выдал своего волнения. Он поклонился и вышел из кабинета.

Что, если Гассан вместо того, чтобы арестовать товарища, поможет его бегству? Мысль эта на минуту встревожила Мансура, но он тотчас же успокоился, сказав себе, что тогда он имел бы двух ненавистных людей в своих руках и мог бы окончательно устранить их.

Султан был раздражен приключением и обещал шейх-уль-исламу строжайше наказать виновного.

Что касается Гассана, то он нисколько не был огорчен, что именно ему досталось поручение арестовать Зора, напротив, он был доволен этим обстоятельством: он мог устранить угрожавшую Зора опасность – забыться и в минуту раздражения поступить вопреки повелению султана в случае, если бы оно было передано ему другим, и наконец, он мог избежать огласки. Он даже не взял с собой двух офицеров, но с приказом об аресте в кармане один отправился на квартиру Зора.

Он застал его одного. Сади не было дома. Зора побледнел при таком позднем посещении Гассана.

– Ты знаешь, зачем я пришел? – сказал тот, заперев за собой дверь. – Где Сади?

– Он хотел идти куда-то в гости. Но тебе, без сомнения, нужен только я, Гассан?

– Да, ты.

– В чем дело?

– Предостережение мое сбылось скорее, чем я даже полагал, Зора.

– Ты пришел известить меня об опасности, мой друг, спасибо тебе за это. Может быть, даже посоветовать мне бегство?..

– Теперь уже поздно, – перебил Гассан своего друга глухим голосом.

– Что это значит? Что означает этот зловещий вид?

– Вот ответ, – сказал Гассан, подавая Зора собственноручно подписанный султаном приказ об аресте.

Зора пристально посмотрел на бумагу, затем на Гассана.

– Ты… и ты вручаешь мне этот приказ! – воскликнул он дрожащим голосом.

– Да, Зора-бей, я. Не отворачивайся от меня. Мне кажется, ты меня не понял. Я принес тебе приказ потому, что в руках другого он был бы для тебя ужаснее. Я принес его тебе, чтобы известить тебя об опасности и сговориться обо всем дальнейшем.

– Вовсе нет, – отвечал Зора, отстраняя его движением руки. – Именно потому-то мне так больно и тяжело это известие, что оно передано мне тобой. Только потому, что потерять друга гораздо ужаснее, чем с сознанием своей правоты попасть под суд.

– Так-то ты принимаешь мое посредничество?!

– Так принимает его мое сердце, Гассан. Ты пришел арестовать меня. Итак, не будем попусту терять слов, я следую за тобой.

Не такая натура был Гассан, чтобы после подобных слов еще давать объяснения и оправдываться, он только мрачным взглядом посмотрел на Зора, видно было, что ему тяжело было выслушивать от него эти слова, однако же он не сказал ничего.

– Я хочу только написать несколько строк Сади, – сказал Зора, взяв бумагу и перо. – Я попрошу его о некоторых услугах, на которые он, может быть, согласится, для меня они очень важны.

Гассану так и хотелось сказать: дай мне эти поручения, Зора, не отрекайся от меня. Предоставь мне позаботиться о том, что для тебя важно… Но опять-таки он не сказал ничего. После слов Зора, после его внезапной ледяной холодности и слов о потере друга он не мог произнести слов, просившихся на его уста.

Но должно ли роковое недоразумение действительно разлучить двух верных, испытанных друзей? Казалось, почти что так. Зора сел, предложив стул Гассану, и написал несколько строк, затем встал, надел фуражку и передал свою саблю Гассану. Рука его дрожала при этом. Это было слишком даже для не столь чувствительного Гассана.

– Зора! – воскликнул он. – Возможно ли, чтобы ты мог усомниться в моей дружбе?

– Разве я не должен был сделать это?

– Мы в этом случае думаем различно, – сказал Гассан, – вот и все. Мансур-эфенди явился к султану с жалобой на тебя. Султан поручил мне арестовать тебя, и я доволен был этим, хотя меня в то же время и печалило постигшее тебя несчастье. Но я говорил себе: ты можешь известить Зора обо всем, следовать за тобой будет ему легче, чем за посторонним… а теперь…

– Я чувствую, что обидел тебя! – воскликнул Зора, раскрывая объятия. – Прости мне мою горячность, Гассан, мне было больно получить приказ об аресте из рук моего друга.

– Обсудим совершенно спокойно, что нам делать, – продолжал Гассан после того, как они с Зора дружеским объятием заключили мир. – Тише, я слышу шаги! Это Сади возвращается домой.

– Тем лучше, будем держать общий совет, так как дела плохи.

Сади вошел в комнату и в нескольких словах был извещен обо всем.

– Настал час объявить Мансуру-эфенди войну не на жизнь, а на смерть, – сказал Сади. – Он до тех пор не успокоится, пока суровый приговор не обрушится на Зора.

– То же самое думаю и я, он ненавидит нас, – согласился Гассан. – Имея Зора в своей власти, он не так-то легко снова выпустит его из своих рук. Я видел в кабинете султана этого высокомерного Мансура-эфенди, он до тех пор не успокоится, пока не погубит Зора.

– А пока он сделал уже достаточно, добившись со свойственной ему быстротой моего ареста, – сказал Зора. – Я пропал.

– Я сам опасаюсь этого.

– Ты должен быть освобожден! – воскликнул Сади.

– Не делай только теперь еще одного необдуманного поступка, – сказал Гассан, – а то мы окончательно проиграли.

– Нет, нет, выслушай только мое предложение, – продолжал Сади. – Завтра принцесса Рошана дает празднество в честь нашей победы над племенем Кровавой Невесты. Зора нельзя будет явиться на праздник, мы же с тобой отправимся.

– Я должен буду сопровождать султана, который на полчаса явится на праздник.

– Хорошо. И султанша Валиде также приедет, а она явная противница шейх-уль-ислама.

– Теперь уже не то, – перебил Гассан своего друга. – Султанша Валиде надеется, что Мансур будет ей содействовать в отмене закона о престолонаследии.

– Так мы должны постараться сообщить султанше Валиде, что Мансур только обманывает ее и пользуется ею для своих целей, – предложил Сади.

– Как же ты докажешь это? – спросил Зора.

– Все это устроится. Главное дело в том, чтобы как можно скорее низвергнуть шейх-уль-ислама и освободить нашего друга Зора.

– Это легко сказать, – возразил Гассан серьезно в раздумье, – но у него столько средств и союзников.

– Принцесса Рошана с завтрашнего дня будет его противницей! – воскликнул Сади.

– Если ты этого достигнешь, – сказал, смеясь, Зора, – ты докажешь только то, что я уже давно говорил: принцесса страстно любит тебя.

– Несмотря на это, я не думаю, чтобы она допустила падение Мансура, – заметил Гассан.

– Я докажу вам противное. Я преследую цель низвергнуть этого враждебного нам и служащего только своему властолюбию Мансура, это первое. Вероятно, завтрашний праздник доставит мне желанный случай, так как, без сомнения, Мансур также явится во дворец. Если бы я только знал способ обличить его коварные замыслы.

– Я рассказывал тебе, что случилось с твоей Рецией, с принцем и со мной, – сказал Гассан, – поэтому ты можешь судить о влиянии и могуществе человека, которого мы хотим низвергнуть.

– Безделицы пусть остаются на долю мальчиков и робких! – воскликнул Сади, положив руку на плечо Гассана. – Нас же манят великие задачи. Ну, мой друг Гассан, твою руку в знак союза! Зора и на этот раз был бы третьим, если бы не был разлучен с нами приказом султана. Но он во что бы то ни стало должен быть спасен и освобожден.

– Благодарю вас, друзья мои, – сказал Зора спокойно и ласково, пожимая руки своих товарищей, – я теперь снова узнал, чем владею, имея рядом с собою вас. Кто имеет двух таких друзей, тот может спокойно положиться на них, отправляясь в заключение. Идем, Гассан, куда должен ты отвести меня?

– В темницу сераля.

– Это, конечно, жестоко, – продолжал Зора, – но пусть будет так. Прощайте, друзья мои. Я не мог поступить иначе, вы знаете мою вину, и в вашем мнении я ничего не теряю, этого для меня достаточно.

Сади и Зора дружески простились, затем последний вместе с Гассаном оставил квартиру. Они отправились в сераль, и здесь Гассан велел попросить к себе маршала императорского дворца. Тот уже лег спать, но его разбудили, и он скоро явился. Гассан показал ему приказ об аресте.

– Я должен доставить благородного Зора-бея в тюрьму, – сказал он, – сделай милость, прикажи провести нас.

– Клянусь моей бородой, это пренеприятный сюрприз! – воскликнул маршал, который давно уже знал и глубоко уважал Зора. – Храбрый и благородный бей арестован?

– Надеюсь, что скоро все разъяснится и примет другой оборот, – отвечал Гассан. – Пожалуйста, прикажи оказывать благородному Зора все уважение, какого заслуживает такой храбрый воин его величества.

– Я сам позабочусь об этом, – отвечал маршал.

Затем он велел позвать кастеляна этого отделения огромного дворца, который явился с фонарем и с ключами.

На нижнем этаже сераля близ последнего двора между толстыми каменными стенами расположены камеры, окна которых плотно заделаны решетками, а двери – из толстого железа. Комнаты эти прежде предназначались для хранения императорских капиталов, в новейшее же время для этого назначены новые помещения, к тому же заведующие государственным имуществом, следуя примеру всех нынешних государей, большую часть сокровищ вносят в иностранные банки. С тех пор комнаты эти стояли пустые и уже неоднократно использовались как камеры для арестованных высших чиновников сераля, внезапно впадавших в немилость. В эти-то отдаленные камеры, к которым вел целый ряд коридоров, отправились Гассан, маршал и кастелян вместе с Зора-беем.

Приличный стол и содержание этого заключенного должно было идти из кухни сераля, где готовили на всех дворцовых чиновников. Чтобы получить понятие об обширности этой кухни, о прислуге и об издержках, которых она требовала, достаточно будет упомянуть здесь, что четыре жены султана получают ежегодно по четыреста тысяч франков и что к прислуге их принадлежат триста одних только рабов. Сюда же относятся целые группы танцовщиц, певиц, горничных и служанок, сверх того пятьсот евнухов, так что в одном гареме садится за стол ежедневно около тысячи человек. Если сюда причислить многочисленных чиновников и слуг султанских покоев, то получится целая толпа людей, на содержание которых ежедневно затрачиваются огромные суммы, которые при султане Абдул-Азисе простирались до десяти миллионов ежегодно.

Кастелян открыл железную дверь и осветил путь. Гассан, Зора и маршал вошли в камеры, в которых был сырой, затхлый воздух. Вся меблировка их состояла из нескольких вделанных в стены шкафов, нескольких столов и подушек; в каждой камере было также по одной свисавшей с потолка люстре, подобно тем, какие встречаются в маленьких церквах.

В одну из этих камер был заключен Зора, остальные были заперты. Засветили люстру, позаботились и о теплом одеяле на ночь, так что Зора ни в чем не терпел недостатка и заключение его походило скорее на домашний арест.

Таким образом арестовав своего друга, Гассан вернулся в Беглербег и на следующее утро передал султану саблю арестованного офицера. Сераскир должен был немедленно произвести подробное и строжайшее следствие по этому делу; так приказал султан, бывший в самом дурном расположении духа.

XXV. Ночное празднество

Во дворце принцессы Рошаны было устроено празднество в честь победоносного возвращения императорских войск и взятия в плен Кровавой Невесты, но собственно праздник ее давался в честь одного Сади и назначения его пашой. Принцесса разослала многочисленные приглашения, и с наступлением ночи залы ее дворца наполнились разодетыми придворными дамами и кавалерами. Только с недавнего времени, с тех пор, как европейское влияние начало вытеснять все предрассудки, в Турции вошли в обыкновение подобные праздники. Но всякий раз на это нужно было согласие султанши Валиде, которой вполне подчинялась вся общественная жизнь женщин. Принцесса Рошана, очень хорошо зная, как султанша Валиде любит участвовать в подобных празднествах, прежде всех лично пригласила ее. Таким образом султанша ничего не могла иметь против этого праздника.

Когда Валиде явилась на праздник, на ней было бархатное платье темного пунцового цвета, вышитое золотыми колосьями. Лицо ее было закрыто тонким покрывалом, а головной убор составляла драгоценная диадема из бирюзы. На принцессе Рошане, богатство которой вошло в пословицу, было светло-зеленое, украшенное золотом платье, роскошный головной убор из бриллиантов, а на лице, так же как у всех присутствующих придворных дам, тонкое покрывало. Одни кавалеры были в парадных военных мундирах, другие – в черных европейских костюмах.

На галерее большого главного зала, посреди которого бил душистый фонтан, помещался отличный хор музыкантов принцессы. Большой зал дворца, в котором принцесса только что приняла султаншу Валиде и теперь принимала министров и их жен, был отделан с необыкновенной пышностью и совершенно в парижском вкусе.

Потолки были украшены такой живописью, что, глядя вверх, казалось, будто все эти фигуры движутся. Огромная люстра с бесчисленным множеством огоньков заливала весь зал морем света и отражалась в зеркальных стенах зала, так что те казались бесконечными. Вдоль стен были поставлены мягкие диваны, а в нише, отделявшейся от зала пунцовой шелковой портьерой, помещались высокие, наподобие трона, кресла для султана и султанши Валиде. В соседнем зале слуги раскладывали на золотые подносы и беспрестанно разносили закуски и лакомства, а черные невольники на хрустальных блюдах разносили фрукты. Подавали также шербет и воду со льдом.

Шейх-уль-ислам также явился с некоторыми главными своими советниками и сановниками. Принцесса была его давнишней союзницей, а потому при входе в зал он поспешил засвидетельствовать ей свое почтение. Но принцесса Рошана не могла уделить ему много времени, она должна была приветствовать визирей и других знатных гостей, явившихся на ее приглашение. Сказав несколько приветливых слов некоторым высшим сановникам, чтобы расположить их в свою пользу, Мансур-эфенди обратился к Гамиду-кади, также удостоенному приглашения принцессы.

– Мы накануне великих событий, брат мой, – тихо сказал шейх-уль-ислам Гамиду-кади, подходя вместе с ним к пунцовой портьере султанской ниши, – в следующие дни многое должно решиться.

– Ты находишь, что арест пророчицы имеет тяжкие последствия? – спросил Гамид-кади.

– Это возможно, но я надеюсь вовремя предупредить эти последствия.

– Она не смела уйти, – сказал кади. – Мы должны вытребовать ее.

– Изменить этого теперь уже нельзя, брат мой. Надо только предупредить дурные последствия. Другое событие кажется мне более важным. Скоро будет помолвка принцессы Рошаны.

– Помолвка? Когда же?

– Мне почти кажется, что сегодняшний праздник имеет вид помолвки.

– А кто тот счастливец, кого принцесса удостоила своей благосклонностью?

– Сади-паша.

– Новоиспеченный солдатский вождь? Быть не может, Мансур-эфенди.

– Известие это передано мне из верного источника, – отвечал шейх-уль-ислам. – Лаццаро, слуга принцессы, доверил мне эту тайну.

– Сначала еще должен дать свое согласие султан.

– Оно уже дано.

– Этого не может быть, – быстро сказал кади. – Один из этих трех друзей офицеров, как ты увидишь из последних приказов и рапортов, в прошлую ночь попал в немилость и был арестован.

– Зора-бей, я знаю это… Я рассчитываю на то, что остальные два офицера помогут ему и прибегнут к какому-нибудь насилию, тогда они пропали.

– Принцесса с Сади-пашой? Это было бы ничем не заменимой потерей, – прошептал Гамид-кади.

В эту минуту разговор обоих сановников был прерван грохотом труб.

– Султан, – сказал шейх-уль-ислам своему советнику и поверенному.

Роскошно одетые пажи вошли в зал и встали по обеим сторонам входа. Два церемониймейстера возвестили о появлении падишаха. Затем вошел султан в черном европейском костюме с большой орденской звездой на груди. Позади него шел Гассан, за ним следовали остальные лица, составлявшие блестящую свиту султана.

Принцесса вышла навстречу дяде и, поблагодарив его за милостивое посещение, повела в нишу к предназначенным для него креслам. Султан приветствовал султаншу Валиде и пригласил ее сесть рядом с собой. Принцесса должна была также несколько минут пробыть с ним, и дядя был с ней очень любезен. Затем он велел позвать к себе шейх-уль-ислама и других присутствующих сановников, которым хотел оказать благосклонность, и каждого удостоил несколькими приветливыми словами.

Султанша Валиде улучила время, когда султан разговаривал с министрами, и встала, чтобы посмотреть на толпу гостей, что доставляло ей большое удовольствие. Недалеко от себя она заметила Гассан-бея и обратилась к нему. Она знала, что он был новым любимцем султана и что ему предстояло блестящее будущее. Султанша расспрашивала его о некоторых неизвестных ей гостях.

– А принц Юсуф не приехал? – между прочим спросила она.

– Его императорское высочество остались дома по случаю нездоровья.

– Передай принцу, что я очень жалею об этом и охотно воспользовалась бы случаем сблизить его с шейх-уль-исламом.

– Ошибаетесь, светлейшая повелительница, принц Юсуф слишком хорошо знает намерения шейх-уль-ислама, чтобы ждать от него чего-нибудь хорошего, – тихо отвечал Гассан.

– Ты, как говорят, поверенный принца – так это его собственные слова ты передаешь мне?

– Точно так, светлейшая повелительница. Кроме того, принц Юсуф считает, что дни этого шейх-уль-ислама сочтены.

Султанша Валиде удивленно взглянула на Гассан-бея.

– На каком основании? – спросила она. Затем, не дождавшись ответа, заметив Сади, сказала: – Не новый ли это паша?

– Точно так, ваше величество, это Сади-паша, взявший в плен Кровавую Невесту.

– Я желаю, чтобы ты представил мне обоих офицеров, – приказала султанша Валиде.

– К сожалению, светлейшая повелительница, я могу представить вам только одного из них, другой же, Зора-бей, арестован в прошлую ночь.

– Арестован? За что?

– За поединок, в котором убил своего противника, и, к сожалению, противник этот был Магомет-бей, поверенный шейх-уль-ислама.

– Так я хочу говорить с Сади-пашой, – сказала султанша Вахиде.

Гассан поклонился и сквозь толпу гостей поспешил к Сади, который в это время разговаривал с Махмудом-пашой, великим визирем и некоторыми высшими сановниками. Извинившись, что беспокоит, он объявил Сади, что с ним желает говорить султанша Валиде.

– Дела наши идут хорошо, – успел шепнуть своему другу по дороге Гассан. – Сирра, пророчица, уже более не в руках Мансура. Я должен был арестовать Сирру.

– Арестовать? – спросил Сади.

– От имени султана, за пророчество. Сирра сегодня вечером сообщила мне обо всем, что для нас важно. Я теперь полон надежд. Через Сирру мы низвергнем шейх-уль-ислама. Я довольно-таки много знаю о нем. Если он будет обличен, если Сирра расскажет все, ему невозможно будет увернуться.

В это время оба офицера подошли к султанше Валиде.

– Сади-паша, светлейшая повелительница, победитель мятежников, – представил Гассан своего друга, низко склонившегося перед султаншей.

– Я много наслышана о твоей храбрости, – обратилась к нему султанша, – и очень рада, что султан так отличил тебя своей милостью, Сади-паша.

– Очень благодарен вашему высочеству за милостивое участие, – отвечал Сади, – но эта похвала относится не ко мне одному, но и к моему товарищу, который, к сожалению, не может принять ее, так как вследствие необдуманного поступка попал в немилость к шейх-уль-исламу. И за это он теперь томится в тюрьме сераля.

Султанше Валиде очень понравился молодой паша, и она заставила его рассказать обо всем случившемся с Зора.

– Мне очень жаль твоего храброго товарища, Сади-паша, надеюсь, что следствие оправдает его, – сказала она.

– Следствие будет проведено не в его пользу, может даже быть, что он поплатится жизнью, если этого пожелает шейх-уль-ислам, – осмелился заметить Сади. – Но, говорят, что чудо оказалось обманом, – прибавил он.

– Чудо? Пророчица? – спросила султанша Валиде, крайне удивленная.

– Если следствие открыто обнаружит это, значит пророчица не что иное, как слепое орудие Мансура-эфенди, – отвечал Сади.

– Что ты говоришь, Сади-паша! Как можешь ты возводить подобное обвинение на пророчицу?

– Насколько оно справедливо, пусть докажет следствие, светлейшая повелительница. Гассан-бей получил приказание арестовать пророчицу.

– Арестовать чудо? Быть не может! От кого же?

– От его величества султана.

– Я этого еще не знала. На каком основании?

– За пророчество. Но Гассан-бей не мог арестовать пророчицу.

– Я так и думала.

– Пророчица, орудие Мансура-эфенди, была уже арестована жандармами: ее нашли на трупе одной убитой старухи.

– Клянусь нашим божественным пророком, это для меня непостижимо. Правда ли это?

– За это я ручаюсь своей головой, светлейшая повелительница. Если Сирра, невинно захваченная и мучимая кавасами…

– Невинно, да, это правда. Тогда они должны страшно поплатиться за это.

– Если Сирра не умрет внезапной смертью, то истина выйдет на свет.

– Она не должна умереть. Где она?

– В караульне жандармов, в Скутари.

– Я немедленно прикажу доставить ее обратно в дом софта.

– Тогда она погибла.

– Я не понимаю тебя, Сади-паша.

Сади увидел, что Гамид-кади обратил внимание шейх-уль-ислама на него и на султаншу Вахиде, и хотя он и был далеко от Сади и не мог слышать его разговора с султаншей, но все-таки не мешало быть осторожнее.

– Мне остается только обратиться к вашему величеству с всепокорнейшей просьбой отправить пророчицу Сирру в свой дворец, чтобы избавить ее от всех оскорблении, мучений и опасностей.

– Хорошо, я сделаю это сейчас же! – воскликнула султанша Валиде решительно. – Позови ко мне Керима-пашу, моего камергера, я сейчас дам ему поручение послать адъютанта с приказанием привести пророчицу ко мне во дворец.

Сади поблагодарил и поклонился. Новый шаг был сделан, новый невидимый удар был нанесен Мансуру. Он был тем значительнее, что Мансур не мог и подозревать о нем. Сади немедленно отыскал Керима-пашу и послал его к султанше Валиде.

Султан уже уехал с праздника принцессы, остальные гости еще свободнее предались удовольствиям. Женщины, принимавшие участие в празднестве, мало-помалу удалились в смежные комнаты и болтали там, ели мороженое или курили папиросы.

Сади, убедившись, что Керим-паша вышел из зала не будучи замечен Мансуром и его приспешниками, только что хотел снова войти в зал, как к нему подошла доверенная служанка принцессы.

– Эсме поручено просить тебя, благородный паша, следовать за ней, – тихо сказала она.

– Кем ты послана? – спросил Сади.

– Ты сейчас узнаешь это, благородный паша, – отвечала Эсме и боковым ходом привела его к двери.

– Войди туда, – сказала она, указав на дверь, затем неслышно удалилась по мягким коврам, застилавшим весь пол.

Сади открыл дверь и вошел в маленькую комнату, обитую зеленым атласом. Первое, что бросилось ему в глаза, это великолепная золотая подставка с тремя бунчуками – знаком достоинства паши, над ними висел лавровый венок, окруженный свечами. «Тебе принадлежит торжество этого дня! – было написано сверкающими буквами, состоявшими как бы из маленьких, едва заметных блуждающих огоньков. – Слава тебе, Сади!» Сади осмотрелся. В маленькой комнате никого не было, казалось, невидимая рука устроила все это. Этот предназначенный Сади сюрприз, конечно, был делом принцессы. Сади был сильно обрадован и осчастливлен этим чрезвычайно льстившим его самолюбию сюрпризом, с сияющим лицом глядел он на блестящие знаки своего достоинства. Он был так погружен в созерцание, что даже не заметил, как зашумела портьера и показалась стройная фигура принцессы. Она увидела Сади и заметила его восторг.

– Прими это от меня в знак моей благосклонности, – тихо сказала она.

Сади обернулся и, увидев Рошану, опустился перед ней на колени.

– Благодарю, горячо благодарю тебя, принцесса! – взволнованно прошептал он, страстно целуя протянутую ему руку.

– Ты быстро исполнил свое обещание, Сади, ты возвратился победителем, ты достиг тех блестящих знаков достоинства, которые висят там, – сказала принцесса, поднимая Сади с колен. – Прими же от меня эти отличия и позволь пожелать тебе всякого счастья. Сади, этот праздник устроен в честь тебя и твоего товарища Зора-бея – и я желаю обоих вас видеть в числе моих гостей.

– Я не могу представить тебе, светлейшая принцесса, моего друга Зора-бея, он стал жертвой низкой измены, – отвечал Сади.

– Жертвой измены? Пойдем в мой будуар, Сади, и расскажи мне обо всем.

И принцесса повела Сади из маленького зеленого кабинета в соседнее помещение, немного побольше, куда слегка долетали нежные, чарующие звуки музыки.

Будуар Рошаны представлял смесь восточной пышности с европейским вкусом. Мягкие, обитые светло-пунцовой шелковой материей диваны, обтянутые дорогами коврами стены, ниши с золотыми висячими лампами – все это манило к отдыху и неге. Кругом стояли прелестные мраморные столики со всевозможными дорогими безделушками, часы из мрамора, античные вазы и различные вещи из янтаря. В середине будуара с потолка спускалась люстра, лампы которой были закрыты матовыми колпаками. У окна с тяжелыми затканными золотом занавесями стоял дорогой, отделанный золотом и перламутром письменный столик принцессы и на нем золотой письменный прибор, украшенный драгоценными камнями.

Принцесса ввела Сади в эту роскошную комнату, где они были совершенно одни, вошла в одну из полукруглых ниш и опустилась на диван. Сади, стоя перед ней на коленях, рассказал ей обо всем, что произошло между Зора и Магомет-беем.

– Ты прав, Сади, Магомет был фаворитом Мансура-эфенди, – сказала она, – шейх-уль-ислам никогда не простит Зора-бею убийства его доверенного слуги.

– Задача моя теперь – освободить Зора и низвергнуть Мансура.

– Это слишком смелый план, Сади, оставь его. Он может испортить все твое будущее.

– Когда я отправлялся в бой, ты говорила иное, принцесса, и твои слова были для меня талисманом, зачем ты на этот раз предостерегаешь меня? Будь лучше заодно с нами, помоги нам в нашем деле, оставь Мансура-эфенди, прошу тебя!

– Если ты просишь, Сади, я не могу отказать тебе, ты еще никогда не просил.

– Будь нашей союзницей, тогда дни Мансура сочтены.

– Если ты объявишь эту войну, я буду на твоей стороне, Сади.

– О, благодарю, принцесса, благодарю! – воскликнул Сади в упоении: любовь Рошаны, ее прелестный, обольстительный образ и роскошная обстановка заставили его забыть все остальное. Он был один с ней в нише полутемного будуара, он стоял на коленях перед диваном, на котором лежала Рошана, – принцесса отвечала на его любовь, он мог назвать ее своей. Его манили блеск и богатство, но еще более предполагаемая красота Рошаны и упоение этой минуты. Он обнял ее и с любовью смотрел на нее, она склонилась к нему и в ее прекрасных черных глазах сверкнуло целое море любви и блаженства.

– Любишь ли ты меня? – спрашивала она едва слышно трепетным голосом.

– Выслушай мое признание, о принцесса, да, я люблю тебя. Последние преграды между нами должны рухнуть, ты должна быть моя, безраздельно моя.

– Не спрашивай, не требуй ничего, лежи у ног моих, и жизнь будет блаженством, – шептала Рошана.

– Будь моя! Будь безраздельно моя! – страстно шептал Сади и хотел приподнять покрывало с ее лица.

Но она поспешно отстранила его руку.

– Что ты хочешь сделать? – спросила она с упреком.

– Будь моей! Дай мне взглянуть на твое лицо, дай мне поцеловать твои губы, – отвечал он, устремив на нее страстный взгляд.

– Я твоя, но не пытайся увидеть меня. Обещаю тебе все, только не это.

– Не сердись на меня, ты даешь мне так много, так согласись же быть моей.

– Я твоя, мой возлюбленный, наконец-то я в твоих объятиях, – шептала Рошана в блаженном упоении.

– А ты не дашь мне взглянуть на твое лицо? – тихо спросил Сади, обвив рукой стан принцессы.

Она поспешно опустила руку на покрывало, боясь, чтобы он не приподнял его, точно под ним скрывалась тайна. Кругом водворилась тишина. Музыка смолкла. Гости разъехались. Сади держал в своих объятиях Рошану, и оба упивались блаженством полной, взаимной любви – забыт был весь свет, забыто было все, что разделяло их, принцесса с сияющими глазами лежала в объятиях своего возлюбленного, и Сади на груди Рошаны вкушал все радости и блаженство жизни.

Но внезапный шорох пробудил его от блаженного сновидения. Рошана была в таком упоении, что ничего не слыхала, ничего не видела. Сади обернулся в сторону полутемного будуара. Ему послышался глухой голос, как бы выходящий из могилы: «Сади, вспомни о Реции». Он встал. Что такое это было? Не был ли это голос совести, напоминавший ему о покинутой девушке? Он пристально посмотрел в полутемный покой. Как будто там что-то зашевелилось. Сади казалось, что он видит все это во сне. По слабо освещенному красноватым светом будуару пронеслась как будто призрачная фигура, которая уже не раз являлась Сади, на лице ее он ясно разглядел блестящую золотую маску.

Сади со страхом вскочил.

– Что с тобой, мой возлюбленный? – тихо спросила принцесса, тоже поднявшись с места.

– Золотая Маска, – прошептал Сади, указывая на будуар.

– Тебе пригрезилось, Сади, я ничего не вижу, – сказала, улыбаясь, Рошана.

– Сади, вспомни о Реции! – прозвучало тихо, совсем тихо. Сади бросился из ниши. Комната была пуста – призрак исчез.

XXVI. Борьба из-за пророчицы

Вернемся еще раз в зал принцессы. Когда шейх-уль-ислам от султана снова вернулся к Гамиду-кади, последний обратил его внимание на то обстоятельство, что султанша Валиде разговаривала сначала с Гассаном, потом с Сади. Мансур-эфенди еще не был уверен в султанше, союз, заключенный между ними, был еще непрочен. А потому его сильно беспокоил разговор обоих офицеров с султаншей, он чувствовал, что над его головой собирается гроза. Гассан и Сади были его врагами, он знал это, и они с каждым днем приобретали все большее значение. Наибольшая же опасность грозила ему от Сирры, если она еще не была казнена за убийство старой Ганифы. Он надеялся на это и предпочел до времени не заботиться о ней.

Но вот Гамид-кади заметил, что слуга принцессы, хитрый грек Лаццаро, неподвижно стоял у пунцовой занавеси царской ложи. С этого места его не могли видеть ни султанша, ни Гассан, ни Сади, между тем как он мог ясно подслушать их разговор. Лаццаро, по-видимому, ждал здесь приказаний, на самом же деле он поместился здесь только затем, чтобы все высмотреть и подслушать. Его умысел удался, ожидание не обмануло его. Он стал свидетелем важных разговоров.

Он внезапно очутился возле Мансура-эфенди, осторожно посматривая по сторонам.

– Важное известие, – шепнул он ему.

– Говори. Тебе надо многое загладить, – мрачно сказал Мансур-эфенди.

– Гассан и Сади сообщили султанше Валиде, что чудо было не что иное, как обман.

Мансур вздрогнул, он не ошибся, гроза готова была уже разразиться.

– Они говорили о пророчице, исчезнувшей из дома софта? – спросил он.

– Они сообщали неслыханные вещи. Они объявили, что пророчица была твоим орудием. Гассан-бей должен был по приказанию султана арестовать ее за пророчество, но он нашел ее уже в руках кавасов, обвиненную в убийстве старой служанки Ганифы.

– Так Сирра еще жива?

– Да, она жива. Гассан и Сади, чтобы доказать свое тяжкое обвинение, просили султаншу Валиде взять пророчицу у жандармов и отправить к ней во дворец.

– Ну и что сказала султанша?

– Она только что дала своему камергеру Кериму-паше поручение вытребовать Сирру.

Мансур-эфенди побледнел, глаза его засверкали мрачно и беспокойно. Опасность была больше, чем он даже предполагал, и этим он обязан был греку, который вместо Сирры задушил служанку. Хотя он, желая загладить свою ошибку и выйти сухим из этого дела, и призвал кавасов арестовать Сирру, когда та лежала на трупе убитой, но это теперь навлекло величайшую опасность на голову Мансура-эфенди. Весь этот неожиданный оборот дела оказался опасен, он мог низвергнуть Мансура, тем более что пророчество вызвало у султана сильное раздражение. За это последнее обстоятельство и ухватился шейх-уль-ислам. Еще не все пропало. Он мог еще рассчитывать на победу. Если бы ему удалось захватить в свои руки Сирру, прежде чем это сделают его противники, то он мог быть уверен, что одним ударом отвратит все их козни. Все зависело от того, удастся ли ему овладеть ею. Султанша Валиде уже послала своего камергера доставить Сирру к ней во дворец. Нужно было во что бы то ни стало опередить его. Стоило Кериму-паше явиться к кавасам и передать им приказание султанши, и Сирра в ту же ночь была бы в ее власти, так как караул не смел медлить ни минуты в исполнении приказа могущественной матери султана.

Керим-паша быстро прошел через зал. Султан собирался уже ехать.

– Ступай скорей вслед за пашой, – обратился Мансур-эфенди с быстрой решимостью к Лаццаро, – следуй за ним почти до караульни, затем сделай вид, будто догоняешь его. Скажи, что султанша Валиде велела вернуть его, чтобы еще что-то сообщить ему. Вероятно… – прибавил он, но грек уже спешил исполнить данное ему поручение.

«Вероятно, султанша скоро последует за султаном – прежде чем вернется паша. Тогда игра будет нами выиграна. Прежде всего надо отправиться к султанше Валиде, отвлечь ее, а тем временем мне удастся овладеть Сиррой».

Затем шейх-уль-ислам обратился к Гамиду-кади.

– Не теряя времени отправляйся в караульню кавасов, мой брат, – сказал он. – Надо во что бы то ни стало опередить наших противников. Пророчица не должна попасть в их руки. Ее подозревают в убийстве. Поспеши в караульню. Если захотят ее вытребовать от кавасов, то откажи во имя закона. Тогда я твердо буду уверен, что в этот промежуток времени никто не сможет опередить меня. Через несколько часов, а может быть, и раньше, я сам буду в караульне и вытребую эту тварь. А пока не позволяй отпускать подозреваемую в убийстве. Таким образом мы выйдем победителями из борьбы, вспыхнувшей за пророчицу, которая стала для нас очень важной.

– Спешу исполнить твое желание, мудрый Мансур-эфенди, – отвечал Гамид-кади и потихоньку вышел из зала. Грек уже исчез и последовал за пашой.

Необходимые приготовления были сделаны Мансуром со свойственным ему присутствием духа и энергией. Холодная улыбка невероятной гордости уже скользила по его лицу. Он надеялся на победу, на приобретение Сирры, так как победа должна была остаться за тем, кто завладеет пророчицей. Если Мансуру-эфенди удастся предупредить и одолеть противников, они страшно поплатятся за неслыханную дерзость – желание свергнуть его. Один из офицеров был уже в его власти, все равно что уничтожен, той же участи должны подвергнуться и остальные, хотя один из них и был любимцем султана, а другой – почти женихом принцессы. Кроме того, Рошана была, по мнению Мансура, его союзницей, может быть, даже через нее ему удастся захватить в свои руки и погубить Сади. Они должны быть устранены – это было первое, что он намеревался сделать, завладев Сиррой.

Шейх-уль-ислам вышел из зала и в ожидавшей его у подъезда карете немедленно последовал в Беглербег за султаном, которого хотел использовать в своих целях. Тут, правда, ему мешал Гассан, но это не могло остановить его. Дело шло о победе, а Мансур-эфенди принадлежал к тем энергичным характерам, которые в подобном случае не знают ни препятствия, ни страха.

Вслед за султаном вошел в Беглербег и Мансур, и едва султан вступил в свои покои, как за ним последовал и шейх-уль-ислам.

Гассан, как и всегда, был при султане. Узнав о прибытии Мансура, Гассан тотчас понял, к чему ведет эта необычная аудиенция. Но помешать ей он не мог, так как султан приказал ввести шейх-уль-ислама.

Мансур низко поклонился султану и извинился за позднее беспокойство, затем, взглядом указав на стоящего в отдалении Гассана, попросил аудиенции с глазу на глаз. Султан сделал знак своему адъютанту удалиться.

– Я пришел донести вашему величеству, что почитаемая многими пророчица, – сказал он, – которую адъютант вашего величества тщетно искал в доме софта, находится в известном мне месте и что необходимо отвести ее в более надежное место.

– Ты знаешь, где она находится, великий муфтий?

– Да, эта благодаря различным странным обстоятельствам прослывшая за пророчицу личность, прошлое которой покрыто мраком неизвестности, – продолжал Мансур-эфенди, – исчезла из дома софта. Как это произошло и по какому поводу, этого я не в состоянии объяснить вашему величеству, знаю только, где она теперь находится.

– Где же?

– В караульне кавасов, в Скутари.

– В караульне кавасов? Как это случилось? Разве ее схватили?

– Кавасы нашли ее на трупе старухи, убитой в прошлую ночь.

– Так ее подозревают в убийстве?

– Кажется, что так, ваше величество. Пока еще ничего не известно, но следствие должно раскрыть не только это дело, но и прежние ее деяния. Эта прослывшая пророчицей личность слишком долго была покрыта непроницаемым, таинственным мраком. Теперь время приподнять эту завесу.

– Я сам желаю этого, – перебил султан шейх-уль-ислама, вспоминая о страшном для него пророчестве, – и поручаю тебе заключить эту обманщицу в надежную тюрьму и назначить над ней следствие.

– Приказание вашего величества будет немедленно исполнено, – отвечал Мансур-эфенди, который только и ждал этого приказания.

– Пусть ее запрут в тюрьму сераля, – продолжал султан.

– Приказание вашего величества заключить обманщицу и преступницу в надежную тюрьму будет исполнено. Но я принужден буду избрать для нее другую тюрьму. В серале уже находится один из вернувшихся на родину офицеров, находящихся с пророчицей в тайных сношениях.

– В тайных сношениях? – спросил Абдул-Азис.

– Я не могу скрыть этого от вашего величества. Подробности неизвестны, но все указывает на то.

– Так предоставляю тебе заключить колдунью в другую тюрьму, – заключил султан позднюю аудиенцию. – Если будет нужно, ты согласуешь все с великим визирем.

– Обвинительный акт находится уже в руках кади Стамбула.

– Так пусть же произнесут приговор.

Шейх-уль-ислам был отпущен и очень был доволен своим успехом. Теперь он уже более не сомневался в победе и, когда после низкого поклона он удалился из покоев султана, то прежняя гордая и вызывающая улыбка снова заиграла на его лице. Он вышел во двор и, приказав кучеру как можно скорее ехать в караульню кавасов в Скутари, сел в карету. Лошади помчались во весь опор, и скоро Мансур был у старого, полуразвалившегося дома, где находилась караульня Скутари.

Не опередил ли его Керим-паша? В эту минуту должно было решиться все.

Мансур вышел из кареты. Навстречу ему шел из дома Гамид-кади. Мансур радостно вздохнул – победа была на его стороне. Сирра была в его руках.

– Посланный султанши Валиде был уже здесь?

– Нет, здесь никого не было.

– Значит Сирра еще в караульне?

– Без сомнения, там.

– Говорил ли ты с кавасами, мой брат?

– Я избегал всякого шума.

– Хорошо, теперь мы должны поспешить.

– Был ли ты у султана?

– Все отлично. Все предоставлено нам, султан желает только одного – наказания и устранения страшной пророчицы, ее немедленной передачи в наши руки, чтобы сделать ее безвредной.

– Ты уже принял какое-нибудь решение, мудрый Мансур-эфенди? – спросил кади.

– Я по дороге расскажу тебе обо всем. Надеюсь, ты поедешь со мной? – отвечал шейх-уль-ислам. – Прежде всего отправимся в караульню кавасов. Я не успокоюсь до тех пор, пока Сирра не будет в наших руках.

Мансур-эфенди и Гамид-кади вошли в большую, полную табачного дыма караульню жандармов. Все дремали, кто сидя, кто лежа. Увидев верховного судью Константинополя, кавасы вскочили с мест и начальник их приблизился к кади со всеми знаками глубочайшего почтения.

– Есть ли еще здесь в караульне существо, подозреваемое в убийстве и называемое пророчицей и чудом? – спросил кади.

– Да, мудрый и могущественный Гамид-кади, – отвечал начальник жандармов. – Мои люди захватили ее на трупе старухи, которая, казалось, была задушена ею.

– Я пришел за ней, – продолжал Гамид-кади повелительным тоном. – Передай ее мне, чтобы могло начаться следствие.

Начальник жандармов дал знак двоим из своих людей, и вслед за тем они из мрачной, сырой тюрьмы вытащили Сирру в комнату, где находились Мансур-эфенди и Гамид-кади. Сирра вздрогнула, увидев этих двоих, – теперь она знала свою участь, знала, что погибла, попав в руки ненавистных врагов.

– Свяжите руки и ноги подозреваемой в убийстве и отнесите ее в карету, – приказал Гамид-кади.

Жандармы повиновались с той поспешностью, которую они всегда выставляли напоказ перед высшим начальством. Они связали руки и ноги несчастной девушки, называя ее исчадием ада, отродьем сатаны, и грубо потащили ее в карету, куда вслед за тем сели Мансур и Гамид-кади, приказав кучеру ехать к набережной.

Мансур-эфенди свободно вздохнул. Теперь всякая опасность миновала. Керим-паша опоздал. Гассан и Сади потеряли своего свидетеля.

– Куда мы едем? – спросил кади дорогой.

– Я только что думал об этом и нашел, что есть только одно место, которое может служить надежной тюрьмой для опасной преступницы, – отвечал Мансур-эфенди. – Это башня палача перед Перой.

Сирра слышала все, но не шевельнулась и безмолвно выслушала приговор, по-видимому, покоряясь предназначенной ей участи, но более точный наблюдатель заметил бы по ее сверкающим взглядам и по закрытому старым, темным покрывалом лицу, что она прислушивалась к каждому слову и внимательно следила за всем, не упуская ничего из вида.

– К Будимиру, палачу? Ты прав, мой мудрый брат, это самое приличное место, – согласился Гамид-кади, а карета покатилась дальше и скоро доехала до набережной.

Сирра не чувствовала ни малейшего ужаса при мысли, что ее везут к черкесу-палачу. Она знала уединенный, глухой дом Будимира, неоднократно приходила она туда из Галаты, знала и палача, и старую башню, в которой он жил, и потому нисколько не боялась своей новой тюрьмы. Напротив, ей было очень приятно, что ее отправляют именно в это глухое, уединенное место. Она все еще не теряла надежды обличить и низвергнуть ненавистного, прибегающего к низким средствам Мансура-эфенди. Одно ужасало ее, это мысль, что Мансур и Гамид-кади, прикрываясь законом, велят казнить ее за подозрение в убийстве. Она давно уже не сомневалась в том, что убийство старой Ганифы было совершено греком по поручению Мансура и Гамида-кади и что при этом расчет был именно на нее. Теперь, когда она была во власти кади, не было никакой возможности, да и бесполезно было приводить доказательство своей невиновности.

На набережной лодочник отнес связанную Сирру в лодку, куда сели Мансур и Гамид-кади и приказали везти себя в Перу, к каналу, проходящему через лежащий на берегу за Тафиной цыганский квартал.

Было совсем тихо, и лодка неслышно плыла от Скутари к противоположному берегу. Скоро они добрались до канала. Лодочнику велено было повернуть и ехать до Симон-Перы. В цыганском квартале, состоящем из полуразвалившихся шатров и лавок, здесь и там слышались шум и веселье, сверкали огоньки, вероятно, пировали богатые иностранцы, забавляясь цыганскими песнями, танцами и музыкой.

Скоро лодка пристала к совершенно пустынной местности за Перой. Неподалеку стояла старая башня, окруженная стеной и отданная во владение черкесу-палачу Будимиру. Гамид развязал ноги Сирре, а Мансур расплатился с лодочником. Затем они отправились в дом к Будимиру, чтобы передать ему Сирру. Никому и в голову не пришло бы искать ее в этом убежище.

XXVII. Союзница

После отъезда султана и султанши Валиде гости еще некоторое время оставались на празднике принцессы и потом незаметно удалились один за другом. Гассан должен был сопровождать султана и потому не мог дождаться результата посольства Керима-паши, но он был твердо уверен, что тот непременно доставит Сирру во дворец султанши Валиде, а значит, была еще надежда низвергнуть Мансура. Последние гости заметили отсутствие Сади-паши и по секрету говорили друг другу, что во внутренних покоях принцессы, вероятно, в этот вечер празднуется помолвка, но пока не хотят делать ее гласной, и весь остальной вечер, пока не разошлись последние гости, только и говорили, что о счастье молодого, смелого офицера и о любви принцессы.

Вдруг во дворец запыхавшись вошел камергер султанши Валиде и, узнав, что госпожа давно уже отправилась к себе во дворец, опрометью бросился туда.

Вскоре вернулся и Лаццаро. Он застал еще ненавистного ему Сади в будуаре своей госпожи и успел подслушать происходивший между ними разговор. Кровь бросилась ему в голову при виде Сади в объятиях принцессы. Зависть, злоба к этому счастливцу вспыхнули в нем, а между тем он должен был видеть его возлюбленным своей госпожи и, очень может быть, даже назвать его своим господином. Мысль эта бесила грека, он не мог выносить ее, смертельно ненавидя Сади-пашу, но принужден был скрывать свои чувства.

Сади поздно оставил дворец принцессы. Во дворе ждал его щегольский экипаж принцессы, который Рошана подарила ему вместе с лошадьми, кучером и лакеем, но Сади не принял этого подарка.

На следующее утро едва успел он проснуться, как слуга доложил ему о Гассан-бее, и только Сади вскочил с постели, как уже друг его быстрыми шагами вошел в комнату.

– Мне очень нужно поговорить с тобой, Сади, хорошо еще, что я застал тебя дома, – сказал он. – Я должен передать тебе одно важное известие: Керим-паша слишком поздно пришел в караульню кавасов.

– Слишком поздно? Быть не может! – сказал Сади.

– Тем не менее это так, он час тому назад был у меня в Беглербеге и сообщил обо всем.

– Но как же это случилось?

– Должно быть, мой разговор с султаншей Валиде подслушали, так как в это время шейх-уль-ислам и Гамид-кади стояли оба недалеко, они опередили Керима-пашу и потребовали Сирру.

– И взяли ее с собой?

– Так сказали жандармы.

– Тогда дело наше плохо. Но как могло случиться, что Керим-паша запоздал?

– Недалеко от караульни его догнал слуга принцессы и сказал, что султанша Валиде еще что-то хочет передать ему, вследствие чего тот вернулся.

– Это был обман, – перебил Сади своего друга, – этот слуга принцессы мошенник. Рошана должна сегодня же прогнать его.

– Да, обман, ошибка, как оправдывался этот грек: султанша Валиде вовсе не давала подобного приказания.

– О, это негодяю не пройдет даром. Он давно уже мне не нравится. Не понимаю, как может принцесса терпеть около себя этого грека: у него пренеприятный вид.

– Все это пустяки, друг мой, важно то, что мы потеряли Сирру, а с ней и единственное орудие, которое могло бы доставить нам успех в борьбе с Мансуром-эфенди, – сказал Гассан. – Все остальное вздор.

– Мы должны возвратить ее.

– Нам бы только узнать, куда дел ее Мансур! Но нет никакой возможности сделать этого, и, кто знает, жива ли еще Сирра.

– Ее увезли ночью – куда? Неизвестно.

– Теперь самое главное – найти место.

– За этим-то я и пришел к тебе, Сади, – продолжал Гассан. – Я состою при султане. Узнавать что-нибудь через него – напрасный труд. Ты должен приняться за дело и воспользоваться всеми возможностями, чтобы как можно скорее выяснить местопребывание Сирры.

– Как поживает Зора?

– Если нам не удастся расположить в его пользу великого визиря, который опасается влияния Мансура на султана, и побудить его доказать, что великий визирь играет при дворе не менее значительную роль, в таком случае я опасаюсь, чтобы наш друг не подвергся продолжительному заключению в крепости.

– Но об этом после. В настоящее время все зависит от того, найдем ли мы Сирру. С падением шейх-уль-ислама будет помилован и Зора.

– Это удастся, это должно нам удасться! – воскликнул Сади.

– Мне пришло в голову одно средство.

– Какое, Гассан?

– Ты должен постараться расположить в нашу пользу принцессу.

– Это уже наполовину сделано.

– Она часто бывает в развалинах. Может быть, нам удастся получить от нее некоторые сведения. Ты должен склонить ее к этому.

– Не проще ли будет нам самим отправиться туда?

– Не для того ли, чтобы нас арестовали, как некогда меня с принцем? – спросил Гассан. – Нечего и думать об этом, друг мой.

– Я знаю в Стамбуле одного нищенствующего дервиша, попробуем послать его на поиски пророчицы.

– Все это напрасно, Сади. Мансур знает наши намерения и опасается нашей вражды, и потому можешь судить, как осторожно на этот раз он примется за дело, и послу твоему, конечно, не удастся разыскать следы Сирры, – сказал Гассан. – Или он отвез пророчицу, которая при своем уме надеялась перехитрить шейх-уль-ислама, в развалины, или над ней уже исполнен тайный приговор.

– Приговор не может остаться тайной, так как сам султан приказал арестовать пророчицу, – отвечал Сади.

– Казнь должна быть совершена палачом Будимиром.

– Что, если бы нам навести у него справки?

– Это ни к чему не привело бы, – отвечал Гассан. – Мой совет: расположить в нашу пользу принцессу и поручить ей розыски.

– Я последую твоему совету, – отвечал Сади, который был очень рад представившемуся ему случаю посетить Рошану. – Я отправлюсь к принцессе и не сомневаюсь, что она окончательно перейдет на нашу сторону.

– Я поручаю тебе все это дело, – заключил Гассан. – Ты знаешь, что зависит от успеха твоего визита к принцессе. Я же возвращаюсь в Беглербег.

– Я провожу тебя до дворца принцессы, – сказал Сади и вместе с Гассаном вышел из дома.

У двора Рошаны они расстались. Сади отправился во дворец, и так как благодарю перстню он имел во всякое время доступ к принцессе, к тому же вся прислуга уже знала его, он немедленно был принят и проведен в гостиную. Грека он не видел в комнатах. Только теперь вспыхнуло в нем явное отвращение к Лаццаро. Что он в зале мечети угрожал Реции, этого Сади не знал. Он видел только его неприятное лицо и узнал теперь, что грек неизвестно с какой целью занимался тайным шпионажем за ним и за своей госпожой и, вероятно, был подкуплен Мансуром. Во всяком случае он твердо решил устранить этого опасного негодяя, если бы даже принцесса и имела к нему большое доверие. Он никогда еще не обращался к ней ни с какой просьбой, и эту она должна была непременно исполнить.

Рошана была удивлена и обрадована приходом Сади и велела Эсме провести его в будуар. Она наслаждалась воспоминаниями о минувшей, чудной ночи, когда вошел Сади, ее возлюбленный.

Принцесса отпустила служанок и порывисто протянула ему руки.

– Благодарю, что пришел! – воскликнул она, и глаза ее сияли радостью. – Милости прошу.

– Ты так любезно встречаешь меня, принцесса, – отвечал Сади. – Меня какой-то неодолимой силой влечет к тебе, точно ты владеешь всесильными чарами. Я не могу жить без тебя, не могу не лежать у твоих ног, не говорить, что я принадлежу тебе.

– Мне кажется, ты чем-то сильно озабочен, – обратилась принцесса к молодому человеку.

В это время за портьерой показалась и тотчас же снова исчезла голова Лаццаро.

– От твоего взгляда, принцесса, не ускользнет ничто, – отвечал Сади.

– Ибо в нем светится любовь, Сади. Не скрывай от меня ничего.

– Я вчера рассказывал тебе о планах Мансура, о его вражде и о пророчице, – сказал Сади, и голова грека снова показалась из-за портьеры. – Ты дала мне понять, что не будешь против нас. Теперь случилось нечто для нас очень важное. Пророчица, единственная свидетельница против Мансура и его планов, увезена им, и никто не знает, куда она девалась.

– Что же может произойти?

– Наше падение.

– Этого быть не должно.

– Если ты будешь нашей союзницей, принцесса, то мы победим.

– В этой борьбе интриг вы нуждаетесь в помощи женщины, – сказала, улыбаясь, принцесса. – Впрочем, ты прав, Сади, в таких случаях необходима хитрость и помощь женщины. Вы хотите узнать, куда ночью отвезли пророчицу?

– От этого зависит все, принцесса.

– С этой минуты я ваша союзница, Сади! – воскликнула принцесса и протянула молодому паше свою руку. – Я перехожу на вашу сторону.

– Благодарю за это новое доказательство твоей милости и доброты. Ты объявляешь себя нашей союзницей, теперь я не сомневаюсь в нашей победе, – отвечал Сади, страстно целуя протянутую ему руку. – Тебе удастся разузнать в развалинах Кадри, куда отвезена Сирра, нам только это и нужно знать.

– Вы узнаете это, – обещала Рошана. В это время голова грека снова исчезла за портьерой. – Я съезжу к Мансуру и постараюсь разузнать обо всем.

– Только, пожалуйста, будь осторожнее, принцесса, берегись обмана, берегись шпиона здесь, в твоем дворце.

– В моем дворце? – сказала вспыхнув Рошана. – Ты думаешь, я не в безопасности здесь?

– Боюсь, что так. У тебя есть слуга, которому ты доверяешь, – продолжал Сади, – но мне кажется, он не заслуживает твоего доверия.

– Кто? Лаццаро?

– Да.

– Я ни разу еще не замечала за ним ничего дурного.

– Тем не менее, однако, обрати внимание на мое предостережение: твой слуга в союзе с Мансуром и передает ему все планы. Доказательство этого у нас в руках.

– Какое доказательство?

– Султанша Валиде после разговора с Гассаном поручила своему камергеру взять Сирру из караульни кавасов к ней во дворец. Но вот по дороге его догоняет твой слуга и объявляет, что султанша велела вернуть его, чтобы дать ему еще кое-какие приказания. Керим-паша действительно вернулся и отправился к султанше, но там оказалось, что все это была ложь и что султанша не поручала греку ничего подобного. Все это было придумано с целью дать Мансуру время захватить пророчицу.

– От Лаццаро я менее всего ожидала измены.

– Очень жаль, принцесса, что приходится разочаровывать тебя в слуге, которого ты удостаивала своим неограниченным доверием. Однако лучше тебе теперь же утратить веру в него, чем дойти до этого горьким опытом.

– Ты прав, Сади, – сказала Рошана. – Он орудие Мансура-эфенди, его шпион.

– Такие слуги, служащие двум господам, всегда опасны.

– Он уже более не слуга мне, пусть служит тому, ради кого он обманул мое доверие, – гневно возразила Рошана и взялась за колокольчик.

– Не горячись, принцесса, – тихо сказал Сади.

– Он должен немедленно оставить мой дворец, – решила принцесса и позвонила.

Вошла Эсме.

– Позови ко мне Лаццаро и вели подавать карету, – приказала Рошана.

Служанка удалилась.

– Я хочу сейчас же ехать в развалины к Мансуру и разузнать о местопребывании пророчицы, – обратилась принцесса к Сади. – Сегодня вечером приходи ко мне за ответом.

Эсме вернулась с докладом, что Лаццаро во дворце нет. Швейцары внизу в галерее утверждали, что он только что вышел из дома.

– Я не давала ему никаких приказаний! – гневно воскликнула принцесса. – Он – неверный слуга. Передай швейцарам, что я приказываю им больше не пускать Лаццаро ко мне во дворец. Я не хочу его больше видеть.

– Так ему отказано? – вскричала Эсме, сильно удивленная этой неожиданной отставкой Лаццаро, который столько времени повелевал остальными слугами и служанками.

– Да. Пусть он не осмеливается более показываться мне на глаза, – сказала Рошана. – Двери моего дома заперты для него. Пойдем, Сади-паша, проводи меня до кареты.

Отличия, выпавшие на долю молодого паши, ясно показывали всем, что принцесса любила его и не хотела отныне скрывать своего намерения отдать ему свою руку. Прислуга тотчас же смекнула, что отставка грека, этого столько времени полновластного слуги, ненавистного всем, была сделана по внушению молодого паши, и все были ему за то очень благодарны. Вообще вся прислуга Рошаны очень полюбила Сади и радовалась его будущему браку с их госпожой.

Рошана поехала в развалины и отправилась в башню Мудрецов, в зал Совета, где она уже не раз бывала. В ту самую минуту, как она намеревалась войти в галерею башни, грек собирался уже уходить. Увидев принцессу, он поспешно шмыгнул в сторону и встал в тени, желая остаться незамеченным. Но Рошана заметила и узнала его. Теперь она сама убедилась, что Сади говорил правду. Не удостоив его ни одним словом, она прошла мимо, бросив на него взгляд глубочайшего презрения, чтобы дать понять, что она его узнала, несмотря на темноту галереи. Лаццаро, видя, что его узнали, хотел что-то сказать в свое оправдание, но это не удалось.

О принцессе уже доложили, и привратник распахнул перед ней двери в круглый зал, где были шейх-уль-ислам и Гамид-кади. Рошана была встречена холодным, проницательным взглядом Мансура, но не такова была она, чтобы испугаться подобных взглядов. Вся фигура Мансура-эфенди доказывала, что здесь сейчас что-то произошло, что доклад был уже сделан.

– Что это значит? – начала принцесса с гордо поднятой головой. – Нуждаясь в своем слуге, я должна отыскивать его в башне Мудрецов? Меня очень удивляет, что вы пользуетесь моим слугой для того, чтобы шпионить за мной.

– Мы удивлены твоим словам, светлейшая принцесса, – отвечал Мансур, пожимая плечами. – Мы ничего не знаем из того, что ты говоришь нам в порыве гнева.

– Это дурно рекомендует тебя и твое дело и не делает чести твоему сану, великий муфтий, что ты прибегаешь ко лжи! – воскликнула принцесса.

Мансур-эфенди вздрогнул, как ужаленный змеей.

– С каких это пор принцесса прибегает к подобным выражениям и обвинениям! – воскликнул он. – Это подвергает ее опасности не быть больше принятой в этом месте.

– Я больше и сама не побеспокою вас своим посещением: в последний раз видите вы меня здесь, – гордо отвечала принцесса.

– Значит, ты пришла объявить нам разрыв?

– Вы сами вызвали его с той самой минуты, как осмелились подкупить моего слугу. Я не за тем пришла, чтобы что-нибудь объявить вам, на это у меня есть слуги. Мою благосклонность вы употребили во зло. Я пришла узнать от вас о местопребывании пророчицы.

– Язык твой, светлейшая принцесса, так изменился со вчерашнего празднества, что ты должна извинить нас, если мы не совсем понимаем его, – отвечал Мансур-эфенди резким тоном. – Говорят, тебе не удалось намерение твое сочетаться браком с молодым пашой, который своим быстрым возвышением обязан твоей благосклонности, отсюда понятно твое раздражение, однако же…

– Замолчи! – перебила Рошана Мансура. – Это ложь! А шейх-уль-ислам, раз заслуживший подобный упрек, не может долее оставаться на своем высоком посту. Я открыто обвиняю тебя во лжи, и это погубит тебя, дерзкий. Молодой паша, о котором ты говоришь, ничем мне не обязан. Он слишком благороден, чтобы принять награду, им не заслуженную. Это редкий пример в нашем государстве, и желательно было бы, чтобы он нашел многих подражателей. Я еще не кончила! – повелительно воскликнула принцесса, когда Мансур хотел возразить ей. – Подожди, пока я тебе позволю отвечать. Я требую, чтобы ты сказал, где находится Сирра-пророчица. Если ты откажешься открыть мне ее местопребывание, это будет доказательством твоего страха и вины, великий муфтий: если бы ты не боялся показаний пророчицы, тебе не к чему было бы скрывать ее местопребывание. Отвечай мне теперь!

Мансур-эфенди дрожал от злобы, никто еще никогда не осмеливался обращаться к нему с подобными словами. Он, которого боялись все, даже султан и великий визирь, стоял теперь перед женщиной, называвшей его лжецом.

– Если я никому не говорю о местопребывании этой личности, виновной в гнусном обмане, на то моя воля – и воля эта непреклонна, – сказал он дрожащим голосом. – Впрочем, за этими сведениями я должен посылать всех к мудрому справедливому кади Стамбула и Скутари, – продолжал он, указывая на Гамида. – Эта девушка, допускавшая называть себя чудом, подлежит его суду и вполне зависит от его воли.

– Я спрашиваю вас обоих: вы ведь действуете заодно. Назовете ли вы мне место, куда вы заключили пророчицу?

– Я не вижу никакого основания исполнить твое требование, светлейшая принцесса, – отвечал Гамид-кади.

– Так вы не дадите мне никакого объяснения?

– Никакого, – сказали в один голос Мансур и Гамид.

– Так другой потребует его у вас! – грозно воскликнул принцесса, причем насмешливая улыбка скользнула по губам Мансура. – Бойтесь меня: теперь я ваша противница!

И с этими словами она отвернулась от них и направилась к выходу.

Был уже вечер, когда она оставила башню Мудрецов. Выйдя из развалин, она увидела старого полунагого укротителя змей, который стоял на дороге у дерева и просил милостыню. Увидев принцессу, он сложил на груди свои худощавые руки и опустился на колени. Рошана бросила ему несколько монет, причем ясно расслышала следующие многозначительные слова, которые успел шепнуть ей старик.

– О принцесса, не ищи Сирру здесь, она у палача Будимира.

Удивленная принцесса только хотела обратиться с вопросом к старику, как вдруг возле своей кареты заметила Лаццаро. Тут она сразу поняла, что присутствие ее слуги побудило старика так тихо произнести свое таинственное известие.

Она быстро подошла к карете. Лаццаро открыл дверцу.

Он стоял у кареты в смиренной, раболепной позе, ожидая принцессу.

– Что тебе здесь надо? – спросила Рошана в сильном негодовании.

– Твоей милости, высокая повелительница! Сжалься надо мной, выслушай меня! – отвечал грек и бросился на колени.

– Прочь с глаз моих, негодяй! – закричала на него принцесса.

– Прости, выслушай меня. Смилуйся, светлейшая принцесса!

– Для тебя у меня нет более снисхождения. Не теряй слов понапрасну. Двери моего дворца заперты для тебя. Никогда более не пытайся проникнуть ко мне, не то мои слуги плетью прогонят тебя, изменник!

И отвернувшись от него, она поспешно вошла в карету.

Лаццаро отскочил назад и поднялся, страшно сверкнув глазами.

– Это твоих рук дело, Сади-паша, – пробормотал он, скрипя зубами. – Я мешаю тебе в твоих любовных похождениях. Этого Лаццаро никогда не простит тебе. Раз уже я поклялся в твоей смерти, когда ты похитил у меня Рецию. Теперь чаша переполнилась. Хорошо же, паша, ты прогоняешь меня из дворца принцессы, за это я проткну твое сердце кинжалом, где бы я тебя ни встретил!

XXVIII. Мать и сын

Теперь вернемся к Реции и принцу.

Реция отправилась к старой служанке Ганифе и с радостью поселилась у нее, чувствуя себя здесь в безопасности. С материнской заботой ухаживала добрая старуха за дочерью Альманзора и за маленьким принцем, и те дни, которые Реция провела в этом доме, были отдыхом для измученной физически и морально девушки. Здесь впервые, благодаря старой, верной и заботливой Ганифе, она узнала кое-что о Сади. Она услышала, что он давно уже не в Стамбуле, а в Аравии, и теперь ей было понятно, почему он до сих пор не мог найти способа отыскать ее. Это немного успокоило ее, хотя, с другой стороны, она была полна тревоги за жизнь Сади. Тоска и беспокойство все более и более мучили бедняжку и довели ее до того, что она не могла уже далее оставаться у Ганифы, несмотря на все заботы и ласки старухи. Она решилась оставить Константинополь и следовать за Сади. Но предварительно она должна была отвести в безопасное место маленького принца: оставить его у Ганифы она не хотела, не желая подвергать старуху опасности, которая некоторым образом угрожала всякому, кто давал приют принцу или ей.

Старая служанка ни за что не хотела отпускать Рецию, но все ее просьбы и убеждения были тщетны. В особенности она беспокоилась о здоровье Реции и употребила все усилия, чтобы удержать ее, но ничто не помогло. Реция простилась с ней, поблагодарила ее за всю ее доброту и в один пасмурный вечер оставила ее дом, ведя за руку Саладина. Ночь была холодная и дождливая. Наступила зима, которая здесь заполнена пасмурными, холодными днями, дождем и изредка даже снегом. Куда девались прекрасные весенние дни, те блаженные часы, в которые она впервые увидела Сади и отдала ему свое сердце, когда она переехала в его дом как нежно любимая жена и вкусила все блаженство взаимной любви? От этих прекрасных часов, от лучезарных дней не осталось в сердце ничего, кроме одного воспоминания, тоски и бесконечной любви.

Куда было ей идти? Где должна она была искать убежище? Ночь была так страшна, она дрожала от холода, все далее и далее бредя по грязным улицам. Ни от кого не могла она получить известия о Сади, никто не принимал участия в ней и в мальчике. Она хотела бежать из Стамбула. Одно намерение, казалось, всецело овладело ею: ей хотелось во что бы то ни стало следовать за Сади, если бы даже для этого пришлось ей пройти тысячи миль. Мысль о свидании с Сади была так прекрасна, ради нее можно было перенести все.

Но Саладин не мог следовать за ней. Где должна была она оставить его?

– Ах, Реция, милая Реция, я так устал! – жаловался он. – А мы все еще должны блуждать ночью. Лучше бы нам остаться у старой Ганифы.

– Успокойся, мой милый Саладин. Послушай-ка, что я тебе скажу. Если хочешь, я сведу тебя к твоему отцу?

– К нашему отцу, Альманзору?

– Нет, мой милый мальчик, к твоему отцу.

– Я больше не знаю никакого отца.

– Видишь ли, – сказала Реция, выйдя на набережную и садясь с мальчиком в пустую лодку, чтобы немного собраться с силами, – Альманзор в действительности не был твоим отцом, он только взял тебя на воспитание от твоего настоящего отца, принца Мурада.

– Ты уже раз говорила мне это, – отвечал полусонный Саладин.

– Хочешь ли ты к своему отцу, принцу?

– Да, если он любит меня. Реция, ты ведь тоже останешься у моего отца?

– Нет, мой мальчик, я должна уйти.

– Уйти? Куда же?

– Далеко, к моему Сади.

– Ах, лучше возьми меня, возьми меня с собой, милая Реция, – сказал мальчик.

– Ты не можешь идти так далеко. А когда ты будешь у отца, тебе не надо будет блуждать более, милое мое дитя, у тебя будет защита и покой. Теперь принцу нечего более опасаться за твою жизнь, как в то время, когда ты был отдан на воспитание моему отцу.

– Но ты ведь не останешься со мной?

– Нет, Саладин, этого я не могу обещать тебе.

– Но почему же ты хочешь теперь отдать меня?

– Потому что у нас нет никакого убежища.

– Ах, милая Реция, мы очень бедны и несчастны, – сказал маленький принц, и голос его звучал так печально и трогательно, что у Реции надрывалось сердце.

Но что ей было делать с Саладином? Если она ради свидания с Сади готова была перенести все лишения и горе, то какое право имела она подвергать этому ребенка.

– Вот видишь, милое мое дитя, – сказала она ему, – твой отец богат, он принц, и он, верно, уже давно скучает по тебе и только не может найти тебя. Но как обрадуется он, если ты теперь вернешься к нему, и ты как принц будешь жить в довольстве и счастье. Каждое твое желание будет исполнено, и у тебя будут слуги, которые станут тебе повиноваться.

– И никто больше не будет преследовать меня?

– Никто. Ты будешь жить в роскошном доме.

– Ах, это прелестно!

– Ты будешь играть в парке, а отец твой будет ласкать тебя, – продолжала Реция.

– Но тебя не будет со мной, – проговорил, вспомнив, Саладин.

– Я должна уйти. Пойдем, я отведу тебя к отцу.

Мальчик беспрекословно последовал за Рецией, он был уверен в любви той, которая столько времени заменяла ему мать. Они вышли из пустой лодки на берег и отыскали каик, где еще был лодочник, который и перевез их на противоположный берег.

Реция знала, что принц жил в своем маленьком дворце на этой стороне Босфора, и немедленно отправилась туда с Саладином.

Ночь давно уже наступила. Все еще шел мелкий, холодный дождь наподобие тумана. Чуть брезжил сероватый утренний свет, но на востоке уже начинала разгораться заря. Саладин механически следовал за Рецией, которая вела его за руку. Глаза его совершенно закрывались. И Реция также очень устала.

Но вот они пришли к парку. Одна из беседок не была заперта. Реция вошла в нее с Саладином. Должно быть, богатый владелец забыл запереть дверь. В беседке было много диванов. Реция заперла дверь, уложила спать Саладина, потом легла и сама. Освежающий сон на несколько часов заставил их забыть все невзгоды. Яркое солнце разбудило Рецию. Она мигом вскочила. Но никто еще не входил в беседку. Она разбудила Саладина и вместе с ним покинула свое ночное убежище. Поблизости они нашли цистерну, где и освежились холодной водой. Затем Реция повела мальчика к маленькому дворцу принца Мурада.

В караульне она велела доложить о себе: слуга провел ее в нижние покои рядом с галереей. Там гордый, важный человек, которого слуга назвал муширом Чиосси, взял у нее мальчика и отпустил ее. Реция, решив, что отцовский дворец лучшее убежище для Саладина, простилась с ним, что, впрочем, нелегко ей было сделать, так как маленький принц ни за что не хотел отпускать ее, и поспешно удалилась.

Во дворе ей пришло в голову, что следовало бы отдать ребенка самому Мураду. Она вернулась с целью увидеть самого принца, но прислуга не допустила ее. Это еще более увеличило беспокойство и недоверие Реции, сильно тревожившейся о Саладине. Как ни слаба была она, тем не менее решилась остаться возле дворца и выяснить, что будет с Саладином. Знатный, гордый, молчаливый мушир невольно возбуждал в ней недоверие, которое еще более возросло с тех пор, как она оставила дворец.

Реция села на скамью в тени дерева близ дороги, откуда она ясно могла видеть ворота в стене, окружавшей двор и парк дворца. У проходившего мимо разносчика она купила несколько фиников, утолила голод и предалась своим мыслям. Тоска о Сади гнала ее прочь из Константинополя, она должна была следовать за ним, она должна была непременно увидеть его.

Несколько часов спустя ворота открылись, Реция поспешила туда. У подъезда стоял экипаж. Из него вышел довольно полный господин лет двадцати пяти с черными жидкими бакенбардами и усами, в европейском костюме, только на голове была пунцовая чалма. На лице его отпечатались страдания. Это, должно быть, был принц Мурад. За ним следовал тот господин, который взял у нее ребенка и которого слуги называли муширом Чиосси. Реция подошла к карете. При виде ее мушир побледнел и глазами искал слуг, чтобы велеть прогнать ее.

– Принц Мурад! – воскликнула закрытая покрывалом Реция.

Изумленный принц повернулся к девушке и, приняв ее за просительницу, бросил ей несколько золотых монет. Но Реция не подняла их и продолжала:

– Принц Мурад, дочь Альманзора сегодня привела к тебе во дворец твоего сына принца Саладина и отдала его этому муширу, – прибавила она, указывая на Чиосси.

Принц Мурад удивленным и вопросительным взглядом обратился к Чиосси.

– Где мой сын? Правду говорит эта девушка? – вскричал он.

– Точно так, ваше императорское высочество, – отвечал с поклоном мушир, меняясь в лице, – маленький принц находится во дворце.

– И никто не известил меня об этом? Никто не привел ко мне принца Саладина?

– Об этом, вероятно, забыли, ваше императорское высочество.

– Как! Забыли передать отцу его ребенка? – запальчиво спросил всегда хладнокровный, почти флегматичный принц и немедленно вернулся во дворец. – Я тоже когда-нибудь забуду награждать своих слуг. Это неслыханное дело! Где мой сын?

Чиосси увидел, что вынужден отвести маленького принца к отцу. О Реции более никто не заботился. Но она достигла своей цели, отдала Саладина принцу и успокоенная покинула дворец. Когда через некоторое время принц Мурад вспомнил о дочери Альманзора, и Саладин с несколькими слугами бросился во двор, чтобы позвать Рецию, она была уже далеко.

Реция велела лодочнику перевезти себя на другой берег и отправилась в путь – отыскивать Сади. Но ноги ее скоро устали, и к вечеру, пройдя значительное расстояние, она почувствовала, что слишком поздно ухватилась за мысль следовать за мужем: невыразимая усталость одолевала ее. Она была на холме, далеко за предместьем Скутари. Поблизости было разбросано несколько бедных хижин. Здесь жили обнищавшие или выселенные из города мастеровые. Они сами построили себе эти жалкие, покосившиеся деревянные хижины и занимались выделкой циновок, туфель, починкой посуды. Работу свою они сбывали в городе и тем зарабатывали скудное пропитание. Недоброй славой пользовались эти люди, леность и нерадение довели их до того, что они вели совершенно животную жизнь, обкуриваясь опиумом.

Реция взглянула на хижины, ее так и влекло туда, она нуждалась в людской помощи прежде, чем наступит холодная ночь. Но она не могла идти далее и упала возле дороги. Начинало быстро темнеть. Смертельный страх овладел несчастной женщиной, она была одна в этом уединенном месте вдали от всякой людской помощи. Она звала, но никто не приходил. Бедняжке казалось, что она умирает, она плотнее завернулась в свою одежду и прислонилась к дереву. Темнота совершенно скрывала ее, слышны были только ее тихие стоны.

В это позднее время одна горбатая старуха возвращалась из города, где она продавала работу своего мужа, старого башмачника Гафиза, и выручила за это немного денег. В веселом расположении духа, гордо побрякивая монетами, шла она к своей хижине, где влачила жалкое существование вместе с мужем.

Старая Макуса и Гафиз были родом из Персии, но уже с давних пор жили в Константинополе. Сначала они были довольно зажиточны, имели отличный дом, но всевозможные несчастья мало-помалу разорили их, и старый Гафиз сделался башмачником. Но это нисколько не уменьшило его добросердечия, его веселого нрава и страсти к стихотворству. Сидя в своей жалкой хижине и молотком вколачивая сапожные гвоздики, он сочинял в такт какие-нибудь стихи. Когда же Макуса бранилась, что случалось очень часто, так как она ни за что не могла привыкнуть к своей бедственной жизни, Гафиз отвечал стихами и был очень доволен, если они ему удавались.

Эта странная чета была самой почтенной между обитателями маленьких хижин, хотя старая Макуса в последнее время и не пренебрегала никакими средствами для приобретения денег. Гафиз был и малым доволен, он никогда не говорил ни о своей прежней зажиточности, ни о своем несчастье и терпеливо переносил свою участь, не ропща даже и в тех случаях, когда ему приходилось голодать. В свое утешение он сочинил на этот случай опять-таки стихи.

Итак, старая Макуса шла этой дорогой и, услыхав тихие стоны, пошла к месту, откуда они доносились, чтобы узнать в чем дело. Не будь она в веселом настроении благодаря полученным деньгам, она не сделала бы этого и равнодушно прошла бы мимо, так как давно уж потеряла чувство сострадания. Но как бы то ни было, она подошла к деревьям и там нашла Рецию, которая только что родила мальчика.

– Здесь, на дороге! – в ужасе воскликнула старуха, оказав необходимую помощь молодой матери. – Что это значит? Как попала ты сюда?

Реция рассказала ей, как она собиралась следовать за благородным и храбрым Сади-беем, но внезапно, охваченная болью, упала здесь на дороге.

– Сади-бей? – спрашивала старуха с возрастающим интересом. – Так ты жена Сади-бея?

– Да, но он далеко отсюда. И теперь мне негде даже преклонить голову.

– И еще с ребенком! Этого быть не должно, ты найдешь здесь приют. У тебя будет что поесть, и малютке будет сделано все необходимое, – продолжала Макуса, рассчитывая на богатую награду от молодого офицера. – Я сейчас схожу за Гафизом, чтобы он помог мне отнести тебя вместе с ребенком в нашу хижину.

– О, неужели ты это сделаешь? – сказала Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не должен будет оставаться на улице в эту холодную, неприветливую ночь.

– Непременно. Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.

– Постой, – сказала Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.

– Тем лучше. Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.

По дороге Макуса сказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за оказанные услуги.

– Это лишнее, Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала старуха, однако охотно взяла деньги.

Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что кроме Сади у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макуса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за ней. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицей вознаградит ее за все труды и заботы.

Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, экономя освещение, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.

– Пойдем, пойдем же, Реция! – подбодрила ее старуха и вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз, который при виде посетителей удивленно поднялся с места.

– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собой?

Макуса вкратце рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.

– Милости просим, – приветствовал он Рецию и, улыбаясь, смотрел на маленького, новорожденного мальчика, для которого Макуса тотчас же стала приготовлять ванну. – Славный, маленький мальчик. Этого я и не воображал. Свари молодой госпоже супа, Макуса.

– Да, да. Сейчас, одно за другим, – отвечала та и принялась стряпать на плохом очаге, стоявшем в углу комнаты.

– Я же покамест приготовлю для молодой матери постель из свежей маисовой соломы, – заметил Гафиз. – И то благодать, что удается и на соломе спать, – проговорил он про себя в рифму.

– Ах да, пожалуйста, приготовь мне постель, я так устала, – созналась Реция, которая едва стояла на ногах, да к тому же держала ребенка.

Гафиз отправился в соседнюю комнату и там приготовил постель для Реции. При этом он качал головой от удивления на свою жену, которая вдруг стала так сострадательна, что приняла к себе молодую мать с ребенком. Этого с ней никогда еще не случалось.

Присутствие Реции с ребенком в доме старого башмачника, нарушив вечное однообразие его жалкой жизни, принесло ему развлечение и удовольствие. Он сам устал, была уже поздняя ночь, однако он не ограничился устройством постели. Когда Реция уже легла, он послал жену покормить бедную, слабую мать, а сам принялся делать ванну ребенку. С трогательной заботливостью взял он его на руки и сам выкупал.

– Старик и дитя, близкая родня, – бормотал он, улыбаясь, так как мальчик спокойно выносил всю эту процедуру, как будто бы добрый старик доставлял ему удовольствие. И действительно, трогательную картину представлял старый башмачник, возившийся с малюткой.

Наконец мать и сын успокоились, и тогда только легли Гафиз и Макуса. Реция свободно вздохнула, она лежала, держа на груди свое дитя, под гостеприимной кровлей добрых людей, здесь она была в безопасности от своих преследователей, здесь она могла спокойно ожидать возвращения Сади, отца ее ребенка, и с блаженной улыбкой представляла она себе ту минуту, когда покажет вернувшемуся отцу его сына, сладкий залог их любви. Под впечатлением этих мыслей и образов бедная страдалица заснула. Благодетельный сон отрадно подействовал на нее после всех тревог этого дня и прошлой ночи, тем более, что в объятиях у нее лежало ее дитя.

Рано утром проснулась Макуса и с удивительной заботливостью принялась ухаживать за случайно попавшимися в ее руки питомцами, так что старый Гафиз не мог достаточно надивиться этому.

– Она чует деньги, – бормотал он, улыбаясь. Рано сел он за работу, но как можно осторожнее принялся за дело, чтобы не разбудить спящих в соседней комнате Рецию и ребенка. – Если моя старуха держит ее, значит она чует деньги, ибо ничего нет для нее на свете, что она любила бы так, как деньги.

Мать и сын отлично чувствовали себя под гостеприимным кровом этой хижины, окруженные нежным, заботливым уходом добрых людей. Реция вскоре могла встать с постели. Малютка был ее утехой и гордостью, и она с блаженной улыбкой утверждала, что он был уже вылитый отец. Старик часто качал ребенка на руках. Макуса стряпала для молодой матери и ухаживала за ней. Проходили дни за днями, неделя за неделей, а Реция с сыном все еще спокойно жили в хижине старого башмачника.

Но вот однажды к старому Гафизу пришел сосед и рассказал, что на следующий день будет праздноваться торжественный въезд пленной Кровавой Невесты и офицеров Зора-бея и Сади-бея, вернувшихся победителями. Услышав эти слова, Реция побледнела от радостного волнения и испуга. «Сади-бей, – сказал он. – Он вернулся победителем!» При этом известии старая Макуса оскалила зубы от удовольствия.

– Вот видишь, – сказала она, – теперь наступили твои красные деньки. Он возвращается назад, да еще победителем. Как рад он будет увидеть тебя и твоего сына!

– Ах, я-то как обрадуюсь ему!

– В толпу, на въезд, ты не должна ходить, Реция. Что скажет Сади, увидев тебя в толпе?

– А как бы мне хотелось, Макуса, видеть его на блестящем празднике, гордо сидящим на коне.

– Еще увидим, он ли это, его ли будет радостными криками приветствовать народ. Пусть пойдет туда мой муж, он, кстати, узнает, где живет Сади-бей и имеет ли он снова жилье здесь в Стамбуле. Гафиз скажет ему, где он может найти свою жену и сына, – уговаривала ее старая Макуса; она ни за что не хотела отпускать Рецию одну с ребенком, боясь лишиться награды от ее мужа, она решила, что лучше будет, если Сади-бей прямо из их хижины получит свою жену и сына, тогда награда будет вернее.

Как она желала, так и сделала. Гафиз один пошел в город и к вечеру вернулся в свою хижину с известием о блестящем триумфальном шествии и о назначении Сади пашой. Эта радостная весть вызвала всеобщий восторг, конечно, из разных побуждений у каждого: у Реции из любви к своему Сади, у старой Макусы – из корыстолюбия. Она рассчитывала, что паша совершенно иначе наградит за оказанную его жене и ребенку помощь, чем простой бей. Теперь тем более не должна она была выпускать из своей хижины Рецию с сыном. Она объявила, что лучше завтра сама пойдет в город и передаст Сади-паше известие о его жене и ребенке, и Реция волей-неволей должна была уступить ее желанию: ведь она была в ее руках. Сверх того старуха умела так ловко обставить свое предложение, что даже Гафиз и тот должен был с ним согласиться.

Старая Макуса надела свой лучший наряд, остаток прежней роскоши: старое, с разводами платье и пестрый платок. Обе одежды своим покроем и полинялыми красками сразу выдавали свою древность, но Макуса важничала этими остатками прежней роскоши. Она гордо вышла из своей хижины и прошла мимо хижин остальных мастеровых, чтобы бедный люд подивился ее наряду и увидел бы, что она совсем не то, что другие. Реция была в сильном волнении, ее томило ожидание, даже старый Гафиз и тот очень интересовался результатом задуманного его женой путешествия. Но напрасны были все их ожидания. Макуса вернулась вечером, не разыскав Сади-пашу. Собственного жилья у него еще не было. У сераля она понапрасну прождала несколько часов, спрашивая о нем. Одно только то узнала она, что принцесса Рошана устраивает празднество в честь Сади-паши. Она намерена была в этот день отправиться в город и там, перед дворцом Рошаны, ждать Сади. Реция была безутешна, она хотела сама отыскать своего Сади, но старая Макуса удерживала ее.

– Зачем будешь ты блуждать по улицам? Или ты думаешь, что узнаешь более меня? – говорила старуха.

– Не думай этого, – согласился со своей дражайшей половиной Гафиз, многозначительно и добродушно улыбаясь. – Предоставь все Макусе. Что-нибудь разузнать, выведать – это уж ее дело, верь мне.

– Но мне бы так хотелось отыскать его. Может быть, старая Ганифа знает что-нибудь о нем, – говорила Реция: невыразимая тоска сжимала ее сердце.

Но Макуса не пускала ее.

– Скоро вечер, – говорила она, – положись на меня, я все устрою, тебе не к чему идти.

Однако Реция ее не послушалась. Хорошенько укутав ребенка, она взяла его на руки, простилась с Гафизом и Макусой, обещав им вернуться с богатой наградой, и поспешила в Скутари. Старуха была вне себя от досады на такой оборот дела, она боялась остаться с пустыми руками; Гафиз же пытался успокоить ее.

В сумерках Реция достигла предместья и отправилась к старой Ганифе. С невыразимой радостью приняла ее добрая старуха, нежно ласкала и целовала ребенка. Она оставила Рецию ночевать, но в эту ночь пришел Лаццаро, чтобы при помощи старой Ганифы заманить пророчицу к платанам перед воротами Скутари. В эту ночь Реция вынуждена была, спасаясь от грека, спрыгнуть с балкона и второпях оставила там ребенка. Ей удалось убежать от своего беспокойного преследователя, во что бы то ни стало хотевшего назвать ее своей. В одно мгновение с широкой улицы завернула она в переулок и, быстро обогнув его, вернулась в дом Ганифы, чтобы взять там свое сокровище, своего возлюбленного сына. Ганифы нигде не было, и Реция, сознавая всю опасность своего пребывания в ее доме, вторично ушла из него. Посреди ночи, прижимая ребенка к своей груди, чтобы защитить его от холодного и сырого ночного воздуха, она побежала к отдаленной хижине старого башмачника. Не за свою жизнь дрожала она, но за жизнь своего ненаглядного дитя. В хижине старого Гафиза они оба были в безопасности, надо было спешить туда. Она застала Макусу еще не спящей. Едва отворила она дверь, как старуха уже угадала, кто пришел.

– Это ты, Реция? – спросила она. В это время проснулся и старик.

– Да, я опять пришла к вам ожидать моего Сади.

– Не говорили ли я тебе, что ты ничего не узнаешь? Предоставь мне, я уж отыщу благородного Сади-пашу, – сказала старуха, очень довольная тем, что мать и сын снова очутились в ее руках: она во что бы то ни стало хотела сделать их золотым дном для себя.

Реция рассказала о случившемся с ней.

– Здесь ты у нас в безопасности, – говорила Макуса, – ложись спать. Счастье еще, что ты была так отважна. Ох, эта молодежь никогда ничего и слышать не хочет.

– Вот она и опять права, – заметил сонный Гафиз. Реция легла на свою постель в соседней комнате и скоро заснула вместе с сыном.

В тот вечер, когда должно было состояться празднество у принцессы, старая Макуса, снова одевшись в свой парадный наряд, отправилась ко дворцу, перед которым уж собралась большая толпа любопытных. Экипажи с гостями въезжали во двор, и Макусе невозможно было говорить там с Сади-пашой.

Когда он отправился во дворец и большинство гостей собралось уже там, женщина смело вошла во двор и оттуда поднялась на галерею. Здесь она, разумеется, встретила непреодолимые препятствия: дворцовый караул бросился прогнать ее. Макуса хотела закричать невольникам, что ей нужно видеть одного из гостей, но бешеные крики их ошеломили ее. Она насилу могла опомниться и объяснить им, что она должна видеть Сади-пашу.

Те отвечали, что это невозможно. Сади-паша наверху, в залах принцессы, на которой он скоро женится, и никто не смеет беспокоить его.

Услышав это, старая Макуса обезумела от испуга.

– Что! – закричала она. – Что вы там такое говорите? Я спрашиваю о Сади-паше.

– Мы о нем и говорим.

– Вы сказали, будто он женится ца принцессе?

Невольники подтвердили это и сказали старухе адрес Сади, но при этом заметили, что это только его временная квартира, так как для него уже строится новый дом. Макуса стояла как громом пораженная. Если бы слуги довольно бесцеремонно не прогнали ее с галереи, а затем со двора, она все еще оставалась бы неподвижно на том же месте. О, это была ужасная весть, одним ударом разбившая все ее надежды на богатую награду. Его удостаивала своей любви принцесса. Теперь, разумеется, он уже более не спросит о той, которую он некогда любил и которая теперь с тоской ожидает его. Он должен быть супругом принцессы. Несметно богатая и могущественная принцесса Рошана хотела выйти за него замуж. Она все еще продолжала бы расспрашивать у всех и у каждого, но прежде чем собралась она с мыслями, была уже на улице.

Перед дворцом стояло много любопытных, ожидавших прибытия султана и султанши Валиде. Макуса обратилась с вопросом к нескольким разговаривающим между собой женщинам:

– Разве вы не знаете, что будет помолвка принцессы?

– Без сомнения, – отвечали те. – Молодой, прекрасный Сади-паша обворожил ее. Это красивый офицер. Он привез Кровавую Невесту, он любимец двора. – И много чего еще рассказывали они.

– Как же мне этого не знать, – заметила одна из женщин с чувством собственного достоинства. – Сестра моя – судомойка здесь во дворце и знает все. Славная парочка будет – принцесса и прекрасный Сади-паша. Втайне они уже помолвлены, сегодня же будут открыто праздновать их помолвку.

Этого было слишком много для старухи. Она поспешно отправилась домой. В одну минуту рушились все ее надежды. Чего еще могла она ждать от паши, который женится на принцессе? Какое теперь ему дело до Реции? В невыразимом волнении вернулась она поздно ночью в свою хижину, где ее с нетерпением ждали Гафиз и Реция. На пороге она споткнулась: бешенство и досада не давали ей ничего видеть.

– Вот тебе и раз! – вскричала она. – Все кончено. Все погибло. Твой Сади-паша…

– Что же такое случилось? – в смертельном страхе спросила Реция.

– Вот что случилось. В эту ночь твой Сади празднует свою помолвку с принцессой!

– С принцессой? Так это правда? – беззвучным голосом произнесла Реция.

– Какое ему теперь дело до тебя, – продолжала старая Макуса. – Он более и не думает о тебе. Вы с сыном теперь вольные пташки.

Реция, рыдая, закрыла лицо руками.

– Кто же сказал тебе это? – спросил Гафиз, которому скорбь Реции глубоко проникала в сердце.

– Кто мне сказал? Люди, знающие это, – бешено вскричала старая Макуса. – Ты, может быть, думаешь, что я сама выдумала все это?

– Что ты, – успокаивал Гафиз свою расходившуюся супругу, – я только спрашиваю, кто тебе это сказал?

– Дворцовый караул. Но не довольствуясь этим, я еще спросила у людей, стоявших перед дворцом. Там была одна женщина, сестра которой во дворце кое-что значит. Как же ей было не знать этого? И она подтвердила мне то же самое. Они давно уже помолвлены, потому-то он и не заботится о Реции и ребенке. Он давно домогается брака с принцессой, и та, должно быть, до безумия любит красивого молодого офицера.

Гафиз молчал.

Бедная Реция вернулась в соседнюю комнату к своему ребенку, там она легла на жесткую, соломенную постель, плакала и в отчаянии ломала руки. У нее никого теперь не было. Одинокая, покинутая, она погибла, и никакой надежды на счастье не было больше в ее сердце. Ее единственным сокровищем, наследником Сади, полюбившего другую, – был сын. Не ведая ни горя, ни страданий, он безмятежно спал возле плачущей матери.

Всю ночь Реция не могла сомкнуть глаз. Настало утро, а она все еще не спала, все еще струились слезы по ее бледным, исхудалым щекам. Но вот одна мысль внезапно овладела ею: она быстро вскочила с места, ей хотелось самой убедиться во всем. Она хотела сама услышать то, чему все еще не верила и чего не могла себе даже представить. Она сейчас же решилась идти к Сади и спросить его, правда ли, что он хотел покинуть и отвергнуть ее. Проворно оделась она, закутала ребенка и вместе с ним оставила хижину старого Гафиза. Она отправилась в город. Старая Макуса сказала ей, где жил Сади-паша.

Солнце высоко поднялось на небе, когда она дошла до ворот Скутари, когда же она с тревожно бьющимся сердцем подошла к квартире Сади, был уже полдень, так далек был путь. Она задыхалась от волнения: одна минута должна была решить все.

Навстречу ей вышел слуга. Трепетным голосом в бессвязных словах спросила она о Сади-паше.

– Его сиятельства благородного Сади-паши нет дома, – отвечал слуга.

– Мне надо его видеть, – сказала Реция.

– Благородный Сади-паша отправился во дворец светлейшей принцессы и неизвестно, когда его сиятельство вернется оттуда.

– Во дворец принцессы Рошаны? – спросила Реция, едва владея собой.

– Ну да, мой господин женится на принцессе, – подтвердил слуга.

Реция должна была собрать все силы, чтобы не выдать своей слабости перед слугами, чтобы от глубокого потрясения не лишиться чувств, чтобы громко не вскрикнуть от скорби и отчаяния: она чувствовала, что все погибло.

Слуге были безразличны и бедная мать, и лежавший на ее руках ребенок. Он удалился, оставив ее одну. Сердце ее разрывалось на части, она задыхалась, порывисто вздымалась ее грудь, ей казалось, будто пол колеблется у нее под ногами.

– Возможно ли это? – спрашивала она себя, выходя, словно пьяная, из его квартиры. – Неужели это правда? Неужели Сади забыл свои клятвы?

Но она все еще сомневалась в возможности его измены. И снова разрывалось ее сердце от скорби, лишь только вспоминала она слова старой Макусы и слуги. Ее тоска, любовь и верность, неужели все было напрасно? А ее дитя, которое было прижато теперь к ее груди, залог их любви, неужели и оно должно быть покинуто, должно погибнуть?

Погруженная в свои грустные мысли, Реция незаметно подошла к хижине старого Гафиза. Был теплый день, он сидел за работой у открытой двери. Там стояла и старая Макуса и, вероятно, ждала ее.

Реция сама не знала, как добралась до их хижины, не знала, что с ней будет: она была в отчаянии. Гафиз не спрашивал ничего, он только взглянул на Рецию и угадал все. Другое дело Макуса.

– Что, убедилась ты теперь? – спросила она вошедшую Рецию. – Иначе и быть не могло. Он бросил тебя. Как теперь быть?

– Да, как теперь быть? – механически повторила за ней Реция и забилась с ребенком в угол.

На другой же день жадная Макуса дала ей понять, что она ей в тягость, ведь она более уже не могла рассчитывать на награду. Гафиз, напротив, старался своим ласковым обращением с Рецией загладить грубые выходки своей жены и ночью упрекал за это старуху.

– Что нам с ней делать? – злобно возражала ему Макуса. – Чем нам кормить ее, когда мы сами едва можем достать себе кусок хлеба?

– По крайней мере не будь так груба с ней.

– Груба или нет, все же мы не можем держать ее у себя.

– Завтра работа будет готова, ты отнесешь ее в город, вот у нас и будут деньги.

– Она ведь красивая женщина и всегда может найти себе другого, чего она, глупая, так горюет о паше, который вовсе и не думает о ней, – сказала Макуса.

Реция не спала и в соседней комнате слышала каждое слово, она была в тягость старикам, они хотели избавиться от нее и от ее ребенка. Что было ей делать? Куда деваться с мальчиком, который так безмятежно спал теперь у нее на руках?

На следующее утро старая Макуса отправилась в город относить работу и с несколькими вырученными за нее пиастрами вернулась к вечеру в свою хижину. Должно быть, она выведала что-нибудь новенькое: это было видно по ее многозначительному виду. Поговорив с мужем о работе, она обратилась к Реции, которая, удрученная скорбью, молча сидела в стороне.

– У меня есть кое-что и для тебя, – сказала она. – Долго ли будешь ты тут плакать и сокрушаться? Красота проходит, нет ничего хуже тайной скорби: она сушит человека, вызывает седину в волосах и морщины на лице и преждевременно старит его. Какая польза тебе плакать и сокрушаться? Ведь изменить ничего нельзя. Ты должна на что-нибудь решиться. Разве ты не молода и не прекрасна? Зачем же тебе приходить в отчаяние? Тебя ожидает лучшая жизнь, ты можешь быть так счастлива, как никто.

Реция унылым взглядом посмотрела на старую Макусу.

– Счастлива? – спросила она безрадостным голосом.

– Ты хороша и молода, – продолжала старуха, – ты всегда можешь составить свое счастье. Сегодня я случайно встретила старого торговца Бруссу из Стамбула и жаловалась ему на твое беспомощное состояние. «Гм, – заметил он, – если, как ты говоришь, она молода и хороша, я, может быть, приищу ей хорошее местечко. Пришли ее ко мне, я посмотрю там, что с ней делать. Богатый Формоза из Перы хочет купить себе жену. Быть может, она ему и понравится, и тогда она может быть уверена в своем счастье».

– Богатый Формоза? – спросил Гафиз. – Это хороший пожилой господин.

– Вот видишь! Я обещала Бруссе, что ты завтра придешь к нему.

– Чтобы он меня продал? Чтобы я стала женой человека, которого я никогда еще не видела, человека нелюбимого? – вскричала Реция. – Не требуй от меня этого.

– Как, ты отказываешься от подобного счастья? – сказала со злобой Макуса. – Вот как! Чего ж тебе еще надо? Чего ты намерена ждать? Не возвращения ли Сади-паши? Не его ли свадьбы с принцессой?

– Ты должна спокойнее говорить с ней, – заметил Гафиз. – Она принимает все это близко к сердцу.

– Она должна слушаться советов старых, опытных людей. Ребенка я возьму у тебя, пусть он воспитывается здесь, ты будешь каждый месяц платить мне за его содержание, – говорила Макуса, – никто не должен знать, что ты была женой Сади. Завтра я отвезу тебя к Бруссе, если только тот тебя увидит, ты будешь иметь хорошее место в богатом доме, это верно.

– Сжалься надо мной и не принуждай меня к этому. Я не могу быть женой другого, я лучше готова умереть.

– Говорю тебе, что ты дура! – бешено вскричала старая Макуса. – Не думаешь ли ты вечно оставаться здесь? Поупрямься-ка еще у меня! Отчего ты не хочешь идти к другому?

– Не спрашивай меня. Я не могу этого сделать. Я принадлежу Сади, хотя он меня забыл и покинул.

– А я говорю тебе, что завтра ты пойдешь со мной к Бруссе! – в бешенстве вскричала старуха. – Не безумная ли она? Любит человека, который и знать ее не хочет! Да еще отвергает такой прекрасный случай составить свое счастье. Старый Формоза ищет жену в свой гарем, так как у него умерла его любимая жена. Очень мне надо спрашивать, хочешь ли ты или нет. Ты должна слушаться опытных старых людей: они лучше должны знать, что хорошо и что дурно, и позаботиться о том, чтобы ты не погибла. Любовь к паше! Какое дело ему до твоей любви и верности!

Реция ничего не отвечала, она сделала вид, как будто покорилась, по крайней мере так объясняла себе старуха ее молчание. Бедняжка неподвижно сидела, глядя в одну точку. Она слышала каждое слово старухи, которая через торговца невольниками Бруссу хотела продать ее старому богатому турку и, конечно, получить за это свою долю барыша. Она видела, что теперь все погибло. Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели оторвать от ее ребенка, от ее единственного сокровища, от нее требовали, чтобы она нарушила любовь и верность Сади. Нет, она никогда не сделает этого. Лучше встретит она смерть. Да, смерть казалась ей спасением. Мысль разом избавить себя и ребенка от всех нужд и скорбей, от всех забот и бедствий имела для нее в эту минуту что-то невыразимо заманчивое. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Что ей было в жизни теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала его, хотя сердце ее и разрывалось на части, она простила ему все. Она была бедной, недостойной его девушкой, его же ожидали блеск, слава и величие, ей не место было в его доме. Лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.

Пожелав спокойной ночи старикам, она по обыкновению отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать. Когда старики заснули и в передней комнате воцарилась тишина, она тихо и осторожно поднялась с постели.

Реция прислушалась: все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью и, когда тот заснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макуса крепко спали, их громкий храп раздавался в комнате.

Реция тихо прокралась мимо их постелей, тихонько отворила дверь в прихожую. Холодный ночной воздух пахнул на нее, но она даже и не почувствовала этого, так была взволнована. Она быстро вышла на воздух, осторожно притворив за собой дверь. Никто не слыхал ее ухода. Повсюду в хижинах было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед. Ее преследовала одна мысль – поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира. Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива. Луч надежды блеснул на ее лице. Что, если бы она с целью избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.

Она торопливо направилась к рельсам. Ясно слышался шум приближающегося поезда. Со взглядом, обращенным к небу, она поцеловала своего ребенка.

– Так должно быть! – воскликнула она. – Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь на земле мы беспомощны и обречены на гибель.

Крепко прижав малютку к своей груди, она опустилась на рельсы; горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, ей казалось, будто она уже готова была вступить в ту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.

Она поднялась. Громче раздавался шум локомотива, словно бешеное фыркание ужасного дракона с огненными глазами. На минуту ею овладел ужас.

– Прощай, мой Сади, я умираю за тебя! – воскликнула она и затем снова легла между рельсами.

Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, да если бы он и видел их, то был уже поздно тормозить поезд и тем спасти несчастных.

Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда. В эту самую минуту вагоны переехали несчастную мать и сына…

XXIX. Бегство Зора

Принц Юсуф напрасно употреблял все старания, чтобы отыскать следы Реции, но он все еще не успокоился, хотя и не говорил более Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку. Юсуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своей. Он хотел только еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с нею. Она была так прекрасна: ему хотелось остановить свои пламенные взгляды на ее лице, на ее чудных выразительных глазах. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя он и не жалел ничего, чтобы только отыскать ее.

Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади более ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой завязалась любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи, султан еще не дал на это своего согласия, но что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции. «Если бы Сади еще думал о ней, – рассуждал Гассан, – он мог бы спросить о ней сам». Но Сади не спрашивал. Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, домогающемуся величия и славы паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы всем остальным пожертвовать ради этого блестящего будущего, тем более что Рошана была прекрасна, заманчива и величественна. Высота ее сана и богатство еще усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.

Сообщая своему другу, что принцесса Рошана стала их союзницей, Сади ни слова не сказал ни о своей помолвке, ни о своей любви к Рошане. Гассан и не спрашивал его об этом; он был рад, что они нашли новую союзницу в борьбе с шейх-уль-исламом, и вместе с Сади надеялся, что ей удастся открыть местопребывание пророчицы.

Однажды вечером Сади был у Гассана в Беглербеге. Вдруг на взмыленной лошади прискакал туда слуга и передал ему собственноручную надушенную записку принцессы. Эту записку принес один из ее невольников на квартиру к Сади и как можно скорее велел передать ее паше. Сади взял записку и отпустил слугу. Тут он развернул ее.

– Читай скорее, я горю нетерпением узнать, что это такое, – сказал Гассан.

Сади стал читать вслух:

– «Союзница твоя извещает тебя, что время между твоим посещением и получением этих строк она провела не в бездействии. Во-первых, я прогнала своего неверного слугу Лаццаро. Во-вторых, я рассорилась с Мансуром. В-третьих, благодаря счастливому случаю, от одного старого укротителя змей я узнала, где пророчица…»

– Принцесса знает это! – горячо перебил его Гассан.

– «Если ты поторопишься, – продолжал Сади, – ты сегодня же можешь иметь ее в своих руках, и тогда тебе и твоему товарищу Гассан-бею удастся освободить Зора-бея, чего я от души желаю, так как это и твое желание. Пророчица – у палача-черкеса Будимира».

– У черкеса-палача. Дальше. Читай дальше!

– Я кончил, – отвечал Сади. – Последние слова – доказательства благосклонности ко мне.

– Письмо это важно для нас, Сади. Поспешим же немедленно к палачу!

В эту минуту разговор обоих друзей был прерван. Явился камергер султана и по высочайшему повелению позвал Гассана. Султан желал, чтобы он сопровождал его на прогулку.

Новая помеха.

– Я сейчас же отправлюсь один, – сказал Сади и простился с товарищем.

Гассан поспешил к султану. Сади же из дворца отправился к берегу и сел в приготовленную для него лодку, приказав гребцам грести к противоположному берегу и повернуть в канал.

Начинало быстро темнеть. Как стрела, скользила по воде лодка. Сади был исполнен ожидания и нетерпения. Если бы вследствие письма ему удалось найти пророчицу у черкеса-палача, он был бы новой, большой благодарностью обязан принцессе. Он и так уже гордился тем, что одного его слова было достаточно, чтобы она перешла на другую сторону, гордился тем, что она называла себя его союзницей и что его желания были также и ее. С самого возвращения у него не было ни одной спокойной минуты. Умчались, так сказать, все преследовавшие его злополучия: чины и почести буквально посыпались на него. И теперь его занимала только одна мысль – отыскать Сирру.

Лодка завернула в канал, который тянулся далеко в глубь страны за Перой и Тофаной. Со сложенными на груди руками Сади задумчиво глядел вдаль. Наконец лодка подъехала к тому месту, где Сади должен был выйти. Он приказал гребцам ждать его здесь и, завернувшись в свою военную шинель, пешком отправился к отдаленному дому палача. Старая, мрачная башня резко выделялась среди ровной, пустынной местности. Ни дома, ни хижины, ни души кругом. Эта часть константинопольских окрестностей пустынна, ровна и почти обнажена. Кое-где только виднелись обросшие деревьями холмики, но и те имели очень печальный вид.

Наконец Сади добрался до стены, окружавшей со всех сторон старую башню, и насилу отыскал в ней маленькую деревянную дверь. Она не была заперта. Сади толкнул ее – она отворилась, так что он, даже не постучавшись, мог пробраться во двор палача. Это бросилось ему в глаза. С внутренней стороны двери находилась большая тяжелая задвижка. Неужели Будимир всегда оставлял дверь открытой?

Сади подошел к старой, огромной башне, которая в былое время служила, вероятно, сторожевым пунктом при укреплениях. Теперь же, полуразрушенная сверху, она только внизу предстаатяла совершенно крепкие комнаты. Двор был невелик. Как раз посреди него стояла башня. В углах его, у стены, валялись бревна, доски, части виселицы и большие позорные столбы. Сбоку помещался старый, черный, дровяной сарай. Сади заметил, что в одном из нижних покоев горел огонь, и подошел к низенькому окошку, которое, как и все башенные окна, была мало и заделано решеткой. Он заглянул в комнату и увидел палача Будимира. Это был уже пожилой человек; он сидел у стола и, казалось, что-то рисовал или записывал на нем мелом. Его обрамленное седой бородой воинственное, испещренное рубцами лицо, его большие серые глаза, устремленные на стол, все показывало, что он был сильно чем-то занят.

Сади подошел к двери, ведущей в башню, – она также не была заперта. Он открыл ее и по мрачным сводчатым коридорам отправился в ту сторону, где находилась комната Будимира. Вдруг в конце коридора открылась высокая, огромная, тяжелая дверь и на пороге ее показался палач со свечой в руке. Он вышел посмотреть, кто ходит по коридору. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собой молодого офицера.

– Я Сади-паша, – сказал офицер. – Мне нужно переговорить с тобой. Ты неосторожен, Будимир, как можно оставлять двери открытыми?

– Ты вправе, благородный паша, сделать мне этот упрек, – отвечал палач мрачным тоном, его бесил подобный упрек. – Большая опрометчивость оставлять двери открытыми здесь, в тюрьме, но я-то не имею этой привычки и готов побожиться, что давеча, как и во всякий другой вечер, запер их на задвижку.

– Тогда я не мог бы пройти сюда, – сказал Сади и последовал за широкоплечим высоким мужчиной в его комнату. Там он заметил, что Будимир что-то мелом нарисовал на столе.

– Подойди ближе, благородный паша, – сказал палач. – Что привело тебя в мою избегаемую всеми башню?

– Что ты рисуешь там, Будимир? – обратился Сади к палачу вместо ответа.

– Да, видишь ли, – отвечал палач, – я соображаю, насколько выдержат некоторые бревна и доски. Сегодня ночью я с несколькими работниками хочу устроить виселицу, и такую высокую, чтобы ее можно было видеть издали.

– Виселицу? Для кого это? – спросил Сади.

– Для мнимой пророчицы, задушившей старую аравитянку Ганифу.

– Так она приговорена к смерти?

– Недавно мудрый и справедливый Гамид-кади прислал мне приказание: завтра, после заката солнца, вздернуть мнимую пророчицу на виселице.

– Она здесь у тебя в тюрьме?

– Да, благородный паша, она там, наверху, в одной из камер.

– Ты уже готовишься сооружать для нее виселицу, а неизвестно еще, будет ли она на самом деле казнена.

– Как может это подлежать сомнению, когда слово мудрого и правосудного кади решило уже ее участь? Она осуждена на смерть.

– Но она еще жива, а пока она жива, приговор может еще быть отменен.

– Кто имеет на это власть, мой благородный паша? – спросил палач.

– Могущественный султан.

– Не поверю я этому, благородный паша, как глубоко ни уважаю я тебя и твои слова. Его величество султан не может уничтожить приговора шейх-уль-ислама и кади.

– Но может отменить его и назначить новое следствие, и это непременно случится. Кади очень торопится. В прошлую ночь только передал он тебе пророчицу, сегодня произнес приговор, а завтра уже должна она быть на виселице.

– Так гласит приказ, благородный паша.

– Хорошо. Но жива ли она еще или бедное создание уже умертвили, чтобы только заставить ее молчать, и завтрашняя казнь не что иное, как комедия для публики?

– Нет, мой благородный паша, мнимая пророчица еще жива.

– Проводи меня к ней, мне надо ее видеть и сказать ей несколько слов.

– Не гневайся на твоего раба, благородный Сади-паша, если он осмелится заметить тебе, что ему предписано присутствовать при подобных посещениях, – сказал палач.

– Ты можешь и обязан сделать это, Будимир. Можешь слушать, что я буду говорить с Сиррой, пророчицей. Не думай, что я хочу принуждать тебя нарушать твои обязанности, – отвечал Сади, очень довольный тем, что ему удалось хоть отыскать Сирру. До завтрашнего утра он имел еще время сделать пророчицу орудием против Мансура и отвести от нее ужасную смерть. Но он не должен был терять времени, если только хотел добиться того, чтобы теперь же, в последнюю минуту, успешно предупредить быстрые и решительные действия Мансура и его помощника.

Палач взял ключи и свечу.

– Прошу следовать за мной, – обратился он к Сади и отправился из комнаты по старому сводчатому коридору. В конце коридора находилась дверь, за которой, вероятно, находилась лестница. Будимир хотел отворить ее, но в эту самую минуту ему почему-то пришло в голову осветить верхнюю часть двери, где было сделано маленькое окошечко. Стекло было выдавлено. Это обстоятельство в связи с открытыми дверями показалось палачу странным и подозрительным. Человек не мог выдавить стекла и убежать через окно, оно было так высоко, да и дверь была такая гладкая и скользкая, что не было никакой возможности добраться по ней до окна. Дверь была крепко заперта. Будимир открыл ее. Сильный порыв ветра чуть было не затушил свечу. Но откуда же мог он выходить?

Будимир не сразу нашел объяснение этого, он поднялся с Сади по ветхой, широкой каменной лестнице наверх. Тут помещалось то отделение башни, где обыкновенно содержались уже обреченные на смерть жертвы. Оно состояло из нескольких расположенных рядом комнат, все они были снабжены чрезвычайно крепкими дверями и маленькими, заделанными решеткой оконцами, и никогда еще не удавалось бегство ни одной из жертв палача. Со свечой в левой руке и со связкой ключей в правой он подошел в сопровождении Сади к одной из дверей и стал отпирать ее. Большой ключ упрямо гремел в старом, заржавленном замке, но что могло противостоять страшной силе пальцев Будимира? Дверь быстро отворилась.

– В этой камере содержится мнимая пророчица, – сказал он Сади, освещая комнату. – Подойди ближе, мой благородный паша.

Сади последовал его приглашению. В камере кроме низенькой постели да каменного стола, на котором стояла кружка с водой и лежало немного хлеба, ничего и никого не было. Сади смотрел во все стороны, отыскивая глазами Сирру.

– Ты ошибаешься, палач, здесь нет пророчицы, эта комната пуста.

– Пуста? – в ужасе спросил Будимир и тоже вошел в комнату, осмотрел каждый уголок, везде ища Сирру, но нигде ее не было. – Она убежала, – сказал он, дрожа от гнева и страха.

– Убежала? Да, твоя правда. Здесь возле двери сделала она отверстие в стене, вынув несколько кирпичей.

– Для меня это непостижимо, словно эта Черный Карлик не человек, – проворчал палач, рассматривая отверстие в стене.

– Пророчица убежала и таким образом ускользнула от приговора кади.

– Так это она открыла все двери внизу. Этого еще никогда не бывало. Это может стоить мне головы.

– Я советовал бы тебе умолчать пока о ее бегстве, – обратился Сади к палачу, лицо которого было мрачно и сердито, – очень может быть, что до завтра она еще и найдется. Посвети-ка мне, я напрасно пришел сюда.

С этими словами Сади оставил башню палача и отправился к каналу, там он нашел свою лодку, которая и перевезла его обратно в город.

Между тем Гассан, совершив прогулку с султаном, нашел время избрать другой путь для скорейшего освобождения Зора. С этой целью он отправился к великому визирю Махмуду-паше. Этот важный государственный сановник благодаря своим искусно сплетаемым интригам имел большое влияние на султана. Он в союзе с другими визирями составлял силу, которой должен был бояться Абдул-Азис. Мало-помалу им удалось захватить в свои руки все привилегии, и в то время как прежние министры были в постоянном страхе впасть в немилость султана, нынешние визири могли образовать союз, который никого и ничего более не боялся. Султан был ограничен в своей власти, различные лица хватались за кормило правления. Возникла тайная борьба за управление, причем важную роль играли придворные интриги, и очень понятно, что при такой погоне за властью немного оставалось на долю самого султана. Султанша Валиде, шейх-уль-ислам, великий визирь, остальные министры, послы иностранных держав, все стремились руководить управлением, все добивались верховной власти, все питали честолюбивые замыслы и, завидуя остальным, каждый старался осуществить свои планы, не разбирая средств. Сам султан давно уже заметил, что предсказанные ему старым нищим дервишем враги были его сановниками и советниками, которые своим дурным управлением разоряли страну и думали только о том, как бы увеличить свою казну и удовлетворить свое честолюбие. Прежде султан пользовался таким твердым и неограниченным самодержавием, что даже великий визирь трепетал перед ним, и министры при малейшей ошибке или подозрении дрожали за свою жизнь, теперь же дела начали принимать другой оборот.

Махмуд-паша мог похвалиться, что в политике он всемогущ, разумеется, только в том, что касалось определений и решений Турции. Он самовластно распоряжался страной. Султан Абдул-Азис его слушался и, по-видимому, даже побаивался.

К этому-то сановнику и отправился Гассан, предварительно подав великому визирю через одного своего приятеля мушира иностранных дел рапорт, по которому Зора-бея требовали в Лондон. При этом докладе Махмуд-паша сейчас же вспомнил о леди Саре Страдфорд и предался размышлению о том, что присутствие Зора в Лондоне было бы очень выгодно для Турции.

В эту самую минуту доложили о Гассане, адъютанте и наперснике султана. Великий визирь велел ввести его в свой кабинет.

– Ты пришел с известием из кабинета его величества, мой благородный бей? – спросил Махмуд-паша.

– Нет, ваша светлость, прошу извинения, я пришел по частному делу, – отвечал Гассан. – И не моему собственному, а по делу моего арестованного друга Зора-бея.

– Разве Зора-бей арестован? – спросил удивленный великий визирь.

– Странно, что ваша светлость еще не получили донесения об этом от сераскира, – сказал Гассан и вкратце рассказал о случившемся, причем не пощадил и шейх-уль-ислама, очень хорошо зная, что великий визирь с ним не особенно-то ладит.

– Это не дело! – сердито воскликнул Махмуд-паша в ответ на донесение Гассана. – Этого быть не должно. Министерство иностранных дел нуждается в Зора-бее.

– Я слышал, ваша светлость, что Зора-бей должен отправиться в наше посольство в Лондоне.

– Разумеется, и как можно скорее, он нужен там, он назначен туда военным атташе.

– Одного слова вашей светлости будет достаточно, чтобы помешать действиям шейх-уль-ислама, – сказал Гассан. – Его величество султан мог бы освободить Зора-бея, но влияние Мансура-эфенди так велико! Он прилагает все усилия, чтобы помешать этому.

Эти слова пробудили в великом визире старое чувство соперничества.

– Шейх-уль-ислам может делать что угодно в пределах его власти, – отвечал Махмуд-паша, – но дел дипломатии Мансур-эфенди касаться не должен.

– Я опасаюсь, ваша светлость, что вследствие влияния шейх-уль-ислама арест Зора протянется еще долго.

– Ты думаешь, мой благородный Гассан-бей, что его величество султана нельзя склонить к приказу об освобождении твоего друга?

– Боюсь, что так, ваша светлость.

– В таком случае мы должны сами взяться за это дело, – коротко объявил Махмуд-паша. – Зора-бей не должен дольше оставаться здесь, он нужен в Лондоне.

– Смею ли я доложить о вашей светлости в кабинете его величества?

– Нет, сегодня не мой день, – поспешил ответить великий визирь.

– В таком случае смею ли я секретно сообщить вашей светлости еще одну новость?

– Говори, я слушаю.

– Дни могущества шейх-уль-ислама сочтены.

– Что привело тебя к такому заключению?

– Более чем смелые планы и средства Мансура-эфенди должны привести его к падению.

– Ты знаешь еще больше?

– Мне кажется, ваша светлость, что на днях должна решиться его участь.

– Будь что будет, а пока нужно противодействовать влиянию шейх-уль-ислама, которое должно быть уничтожено. Зора-бей должен уехать. Я считаю лучшим, чтобы он попытался убежать из тюрьмы, уехал в эту же ночь и, не останавливаясь ни в Вене, ни в Кельне, прямо отправился в Лондон. Прежде чем он прибудет туда, мы выхлопочем ему помилование. Прежде чем он устроится в Лондоне, он уже будет назначен военным атташе.

– Слова вашей светлости пробуждают во мне радость и благодарность. Можно ли считать их окончательным решением, приказом? – спросил Гассан.

– Мне ничего не известно об аресте Зора-бея. Я передам тебе бумаги, необходимые для его отъезда, и Зора-бей может в эту же ночь оставить Стамбул.

– А бегство из тюрьмы, ваша светлость, выставите необходимостью?

– Я буду его защищать.

– Приношу вашей светлости благодарность за эту милость.

Великий визирь подошел к письменному столу, выбрал несколько приготовленных бумаг, подписал их и передал Гассан-бею, который принял их с глубоким поклоном.

– О бегстве, в сущности, не может быть и речи. Дело идет скорее об исполнении приказа министерства иностранных дел, – сказал Махмуд-паша. – Если шейх-уль-ислам постарался отправить нужного нам офицера в тюрьму, то должен быть готовым к тому, что мы его освободим, когда он нам нужен, вот и все. Я дам отчет за это, когда придет время, перед его величеством султаном. Тебе ничего не остается делать, как передать бумаги Зора-бею и позаботиться о том, чтобы он в эту же ночь с экстренным поездом выехал из Стамбула. Времени еще довольно.

Гассан взял бумаги, поблагодарил пашу и в радостном волнении оставил дом великого визиря. Он немедленно отправился в сераль. Было еще не поздно. Он застал смотрителя того отделения огромного императорского дворца, в котором помещалась тюрьма. Тот низко поклонился влиятельному, высокопоставленному офицеру – давно всем уже было известно, что Гассан стал любимцем султана.

– Открой мне тюрьму, – приказал Гассан. – Я должен передать благородному Зора-бею этот приказ, который я и тебе показываю, чтобы ты не помешал ему оставить тюрьму.

– Оставить тюрьму? – спросил удивленный смотритель.

– Прочитай этот приказ министерства иностранных дел.

– Мудрый и высокий Мансур-эфенди был здесь и приказал мне соблюдать особенную бдительность.

– Вот эти бумаги предписывают немедленный отъезд Зора-бея военным атташе в Лондон.

– Если ты говоришь и приказываешь мне это, благородный бей, я не осмеливаюсь противоречить тебе, – сказал смотритель, сам не зная, что делать, и отворил камеру, в которой находился Зора-бей. Там была уже зажжена лампа.

Увидев Гассана, Зора бросился к нему навстречу.

– Будь желанным гостем в моем одиночестве! – воскликнул он.

– Твое одиночество должно кончиться, – сказал Гассан, дружески поздоровавшись с Зора.

– Разве шейх-уль-ислам уже низвергнут? – спросил Зора.

– Тише, – сказал Гассан, так как смотритель был в коридоре и мог слышать их разговор. – Еще нет, но мы с Сади надеемся, что дни его сочтены, но обо всем этом ты узнаешь уже в Лондоне.

– В Лондоне?

– Да, Зора, ты в эту же ночь должен отправиться туда.

– Значит, я должен бежать?

– Да, пожалуй что так, но по приказу великого визиря и министерства иностранных дел.

– Какую связь имеет все это, я ничего не понимаю.

– Все очень просто. В министерстве иностранных дел не знают, что ты арестован, ты назначен военным атташе в Лондон с приказом немедленно отправиться к месту назначения.

– Друг мой, ты говоришь правду?

– Вот твое назначение.

– В Лондон? Ведь это мое заветное желание! Всем этим я обязан тебе.

– Ни слова более, друг мой, нельзя терять ни минуты. Ты должен ехать с ночным поездом, – сказал Гассан и вручил своему товарищу бумаги, который их перелистывал вне себя от радости.

– Какое счастье! Все в порядке… я бегу… или нет, я уезжаю… вот приказ.

– Счастливого пути, Зора, перед тобой открывается новый мир, новое поприще, – сказал Гассан, прощаясь со своим другом. – Да поможет тебе Аллах. Присылай известие о себе и помни своих друзей в Стамбуле.

– Благодарю, Гассан, горячо благодарю за все, кланяйся Сади! – воскликнул Зора.

Гассан поспешно оставил тюрьму, вслед за ним вышел и Зора. Внизу ожидал его смотритель.

– Ты, насколько возможно, облегчал мой арест, вот тебе в награду, – сказал Зора, подавая старому смотрителю значительную сумму.

Старик чуть не заплакал от радости, поцеловал руку Зора и пожелал ему всякого благополучия. Затем он снова запер двери камеры и вернулся в свое жилище внизу сераля.

Зора немедленно отправился на свою квартиру. Сади еще не было дома. Он поспешно велел укладывать чемоданы и отправился на железную дорогу. В полночь он уже мчался к новой, давно манившей его цели.

В это позднее время шейх-уль-ислам, возвращаясь из сераля, зашел на квартиру смотрителя и сообщил ему, что завтра кади отошлет документы к сераскиру, и тогда уже начнется следствие.

Ужас охватил старого кастеляна при этих словах.

– Благородный Зора-бей уже уехал, – сказал совершенно озадаченный смотритель.

– Уехал? Зора-бей?

– Точно так, ваша светлость, два часа назад благородный бей оставил тюрьму.

– Он ее оставил? Что это значит? Ты его выпустил?

– По приказу его светлости великого визиря, который Зора-бею передал благородный Гассан-бей.

– Значит, они меня опередили, – пробормотал шейх-уль-ислам с мрачным видом. – Но не все еще пропало, его можно догнать и схватить.

Затем, обратившись к смотрителю, сказал, что он будет привлечен за это к ответственности.

Бледный от страха смотритель хотел просить помилования, но Мансур-эфенди не слушал его и быстро вышел из коридора, решив немедленно употребить все средства, чтобы помешать бегству Зора.

XXX. Падение шейх-уль-ислама

Приняв Сирру из рук Мансура-эфенди и кади, палач запер ее в одну из комнат наверху башни, где мы были уже вместе с Сади. Черный Карлик с покорностью переносила все, она ни слова не говорила Будимиру, приносившему ей хлеб и воду. Но когда вслед за уходом Мансура-эфенди и кади палач запер все ворота и двери и в башне воцарилась тишина, Сирра проворно вскочила с места. Глаза ее привыкли к темноте, она видела не хуже кошки и ясно могла рассмотреть всю камеру. Окошечко было очень высоко, но это была еще не беда, так как она лазала лучше любой кошки. Скверно было то, что оно так плотно и крепко было заделано решеткой, что Сирра не в состоянии была ничего с ним сделать. Она пробралась к двери и стала разглядывать ее. Та была так толста и крепка, что Сирра не могла и думать открыть ее. Но, пробуя замок и крюки, она нашла, что задвижка была слаба, и наконец после небольших усилий ей удалось ее вытащить; задвижка была железная и заостренная. В голове Сирры сейчас же возникла мысль воспользоваться этим орудием для своего бегства, и она немедленно решилась сделать отверстие где-нибудь в стене. Это была нелегкая работа, но Сирра принялась за нее со свойственной ей настойчивостью. Она очень хорошо понимала, что в стене, выходящей на улицу, этого сделать невозможно, она была так толста и крепка, что даже рабочие со всеми необходимыми инструментами только за несколько дней могли бы пробить в ней отверстие. К тому же палач, войдя в комнату, мог заметить все. Сирра должна была отыскать более удобное место и скоро нашла его в стене, выходящей в коридор. Она была тоньше и к тому же лежала за дверью, что совершенно скрывало ее от глаз Будимира. Сирра немедленно принялась за работу. При помощи железной задвижки она стала скоблить раствор между кирпичами. Твердая стена долго противостояла ее усилиям. Наконец к утру ей удалось вытащить один кирпич. Боясь быть замеченной палачом, который мог скоро прийти к ней, она снова вставила кирпич в отверстие и рукой размела весь мусор.

Только через несколько часов пришел к ней Будимир, принес свежую воду и хлеб и сейчас же удалился. Сирра поспешно продолжала работу. Она могла действовать только одной рукой, другой у нее не было, но недостаток силы восполнялся ловкостью. В течение дня отверстие значительно увеличилось, а к вечеру в одном месте оно уже доходило до коридора. Надо было быть осторожнее. Она должна была употребить все средства, чтобы в эту же ночь совершить побег. Она напрягла все усилия и с еще большим рвением принялась за работу. К ее счастью, Будимир весь день и вечер не показывался. С наступлением ночи отверстие было так велико, что она могла проскользнуть в него. Не медля ни секунды, она пробралась в коридор. Вставив задвижку обратно в дверь, Сирра проскользнула на лестницу и спустилась вниз.

Но вот, подойдя к высоким крепким дверям, которые внизу отделяли лестницу от прихожей, она услышала шаги палача. Затаив дыхание, она прислушивалась. Сердце замерло в ней от испуга и ожидания. Простояв несколько минут, она вскочила на широкие перила и по ним поднялась до маленького окошечка наверху двери. Для всякого другого не было бы никакой возможности влезть так высоко, но для Сирры не было никакого препятствия, которого она не сумела бы преодолеть. Окно не открывалось – это было досадно. К тому же наверху не во что было упереться, так что Сирра должна была сейчас же спрыгнуть. На дворе бушевал ветер. Погода была очень плохая. Комната палача была далеко. Она могла отважиться разбить стекло. Она снова взобралась наверх и быстро и решительно выдавила стекло, – зазвенев, полетели вниз осколки. Сирра прождала минуту, – дольше держаться она не могла, – никто не приходил. Будимир не слыхал шума. Проворно, как кошка, пролезла она в образовавшееся отверстие и удержалась рукой за внешний край двери. Затем она освободила руку и спрыгнула на плиту большой прихожей, откуда расходилось несколько коридоров.

Теперь она была спасена. Палач не являлся. Тихонько прокралась она к большим дверям башни и осторожно отодвинула задвижку. Теперь открылись перед ней двери темницы. Она вышла на свободу и так же тихо притворила за собой дверь. Быстрыми шагами миновала она двор, подошла к маленьким воротам в наружной стене, так же осторожно отодвинув засов. Она была свободна и избавилась от страшной опасности. Затворив за собой ворота, не теряя ни минуты, она опрометью бросилась через поле, чтобы ближайшей дорогой добраться до берега, переправиться в Беглербег и там, в султанском дворце, отыскать Гассан-бея.

На берегу она нашла много лодочников и переехала в Беглербег. До сих пор все как нельзя лучше удавалось ей. Теперь наступало главное дело: нужно было при содействии Гассан-бея убедить султана в низких замыслах и интригах Мансура-эфенди и во что бы то ни стало низвергнуть шейх-уль-ислама. Сирра счастливо пробралась мимо стражи во двор, проскользнула в галерею, где туда-сюда шныряли слуги. У одного из них она спросила о Гассан-бее. Он поспешил наверх узнать, был ли тот во дворце. Но в ту минуту, когда невольник вернулся с ответом, что Гассана там нет, Гамид-кади в сопровождении двух слуг вошел в галерею дворца, направляясь в это позднее время в покои султана.

Вдруг он увидел перед собой Сирру. На минуту он остолбенел от удивления: неужели это ужасное создание имело двойника? Как попало оно сюда, тогда как должно было сидеть в тюрьме палача? Заметив кади, Сирра страшно испугалась, но со свойственным ей присутствием духа сейчас же хотела ускользнуть от него и потихоньку выбраться из галереи. Но Гамид-кади дал знак своим слугам схватить ее, что им удалось сделать уже во дворе. Затем он приказал им отвести пойманную к палачу, так что к рассвету Будимир снова имел в своих руках ускользнувшую от него жертву. На этот раз он позаботился поместить ее в более надежную камеру, чтобы она еще раз не бежала от него, и сам принялся караулить свою жертву.

Кади отправился к султану представить ему на утверждение приговор, присудивший мнимую пророчицу к смерти на виселице, и Абдул-Азис скрепил его своей подписью. Он боялся пророчества, заранее предсказавшего ему скорое низвержение с престола, и думал уничтожить его действие, бросив в тюрьму и казнив пророчицу.

На следующий вечер, тотчас после заката солнца, пророчица должна была быть повешена на той площади, вблизи которой совершила она свое мнимое преступление над старой Ганифой, так как никто не хотел и слышать ее оправданий.

Перед деревянными воротами Скутари на песчаном, обнаженном холме палач построил виселицу, форма которой знакома каждому и на которую всякий смотрит не иначе, как с тайным ужасом. В отсутствие свое Будимир поставил своего помощника перед дверью камеры, где была Сирра, чтобы на этот раз уже не выпустить ее из рук, а сам принялся за работу. Сначала он полагал, что мнимая пророчица будет сожжена, и приготовил уже все нужное для устройства костра. Теперь же ему нужно было только поставить виселицу, что было для него делом привычным. Так как Будимир работал над виселицей один, то настал полдень, а она все еще не была готова.

В этот день вечером, тотчас после заката, должна была совершиться казнь лжепророчицы. Был пасмурный, холодный, зимний день, и обитатели Константинополя, по-видимому, не желали выходить из своих домов. К тому же только немногие знали о предстоящей казни: Мансур-эфенди предпочел ничего не разглашать о ней и не делать ее публичной, он не знал еще, какое впечатление произведет на чернь казнь прежде всеми почитаемой чудом и многими посещаемой пророчицы. Могло дойти до возмущения, до демонстрации, и хотя в подобном случае одного торжественного появления его на месте казни в сопровождении его свиты было бы достаточно для удержания фанатичной толпы, но все-таки такой мятеж мог иметь дурные последствия, и было бы лучше совсем избежать его. Если бы только Сирра закончила свою жизнь на виселице, всякая опасность была бы устранена. Тем не менее вид виселицы все-таки привлек несколько любопытных прохожих, они подошли к эшафоту, но нашли там одних кавасов, от которых не могли получить никаких сведений.

После обеда, окончив свою работу, Будимир вернулся в тюрьму. Он немедленно пошел к своему помощнику и велел отворить дверь комнаты, где сидела его жертва. Он хотел убедиться, там ли еще она была. Затем он принес ей красную блузу, какую всегда должны были надевать присужденные к смерти на виселице, и приказал надеть ее и быть наготове, так как скоро придет ее последний час. Отдав все необходимые приказания, Будимир отправился во двор и принялся запрягать старого, одряхлевшего на службе мула в низенькую повозку с толстыми стенками.

Через час должно было закатиться солнце. До места казни было довольно далеко. Будимир вернулся в камеру заключенной, которая, следуя его приказанию, оделась в красную блузу. Она казалась в этом костюме страшней и ужасней, чем когда-либо. Красная одежда, покрывавшая ее безобразное тело, была слишком длинна для нее и шлейфом волочилась по земле. Сам Будимир с удивлением смотрел на Сирру, одетую в красную блузу. Такого страшного существа он никогда еще не видел. В воображении его рисовалась она на виселице, это было бы зрелищем, какое за всю жизнь еще ни разу не приходилось видеть самому палачу.

– Готова ли ты, Сирра? – спросил он. – Сойдем вниз, пора тебе идти на смерть. На месте казни имам прочтет тебе напутственную молитву. Не нужно ли тебе сказать еще что-нибудь?

Сирра вместо ответа отрицательно покачала головой, затем между палачом и его помощником вышла во двор, где ожидала их низенькая двухколесная повозка. Будимир открыл опускную дверь сзади и втолкнул Сирру в небольшое, замкнутое со всех сторон пространство. Сверху было отверстие, заделанное железными прутьями, наподобие клетки, чтобы преступники могли видеть небо, но не смели и думать о бегстве. Дверь затворили, палач взмахнул кнутом, и мул потащил повозку. Рядом с ней шел, держа вожжи, Будимир, а за ним – его помощник.

Так этот экипаж добрался до того места на берегу Босфора, где постоянно был наготове большой паром для перевозки маленьких экипажей, животных и тому подобного. Повозку вкатили на паром, и гребцы принялись за работу. Будимир видел, что нельзя терять ни минуты. Ему показалось, что муэдзины возвестили уже о наступающем закате. Сирра сидела неподвижно, словно птичка в клетке. Она забилась в угол и пристально смотрела вперед. Теперь, казалось, она не могла более рассчитывать на помощь и спасение. Не нашлось никого, кто бы помог ей обличить шейх-уль-ислама. Еще немного и она будет уже на месте казни, близ которого она нашла труп доброй, старой Ганифы. Сирра не сомневалась, что бедная старуха стала жертвой Мансура и грека и убита вместо нее. Она была уверена, что смерть назначалась именно ей, Ганифа же случайно вместо нее попалась в руки подстерегавшего свою жертву убийцы.

На противоположном берегу повозку выкатили с парома, и Будимир снова погнал своего мула, чтобы скорее добраться до места казни.

К вечеру густой туман покрыл весь Константинополь, море и ворота и густым покрывалом завесил ужасный эшафот. А потому только небольшая кучка зрителей собралась перед старыми, деревянными воротами и остановилась вблизи эшафота подождать, что будет. Между тем Сирра вполне покорилась своей участи и спокойно, без трепета шла навстречу смерти. Ее сокрушала только мысль, что она не увидит больше Реции и не в силах будет помочь ей. Она должна была умереть, не узнав, нашел ли ее Сади и взял ли ее под свою защиту. Но какую пользу могли принести теперь вопросы и сожаления? Участь Сирры была решена. С каждым часом день клонился к концу, а после заката солнца она должна была распроститься с жизнью, не положив конца низким планам и делам Мансура. Он оставался продолжать свои дела, безнаказанно совершать злоупотребления своей властью. Сирра проиграла в борьбе, должна была уступить ему, и Мансур поспешил заставить ее молчать.

В это время Гассан был вдвоем с султаном в его кабинете. Он знал, что через несколько часов совершится казнь пророчицы и что с ней погибнут все средства к низвержению шейх-уль-ислама. С каждым часом влияние Гассана на Абдул-Азиса возрастало, и он мог позволить себе больше, чем кто-либо другой. Но вот в кабинет явился камергер и объявил Гассану, что шейх-уль-ислам во дворце и настоятельно просит султана об аудиенции. Гассан поручил камергеру продержать шейх-уль-ислама до тех пор, пока он не придет звать его в кабинет султана.

– Что там такое? – спросил султан, когда камергер безмолвно удалился.

– Мансур-эфенди просит аудиенции у вашего величества, – отвечал Гассан, сразу угадавший, что тот пришел доложить султану о бегстве Зора.

– Что ты хотел сообщить мне сегодня утром о великом муфтии и о приговоренной к смерти лжепророчице? – спросил султан.

– Я хотел открыть вашему величеству, что пророчица эта была орудием Мансура-эфенди.

– Орудием Мансура? Для чего?

– Для того, чтобы с помощью ее усилить свою власть, свое могущество и прежде всего расположить в свою пользу светлейшую султаншу Валиде.

– Это тяжкое обвинение, Гассан-бей, – сказал Абдул-Азис.

– Я никогда не решился бы легкомысленно рисковать доверием и благосклонностью вашего величества, – отвечал Гассан. – Я говорю правду. Мансур-эфенди пользовался для своих целей тем уродом, которому он дал название «чудо» и сделал пророчицей, она сама призналась мне в этом. Еще не ушло время допросить ее, однако надо поторопиться, Мансур-эфенди очень проворен, он хочет устранить эту соучастницу своих тайн, которая кажется ему теперь опасной, и сегодня же вечером совершится ее казнь.

– Ведь пророчица обвинена в убийстве.

– Это ложное обвинение, сделанное для того, чтобы скорее и под прикрытием закона совершить ее казнь.

– Кавасы нашли ее возле трупа.

– Убитая была дружна с ней. Убить хотели пророчицу, и только случай спас ее. Ее вызвали ложным известием из дома софта в это отдаленное место. Вместо нее пошла та, которая через несколько часов после того была найдена убитой.

– Кого же ты подозреваешь, Гассан?

– Пока еще я не могу ответить на это вашему величеству, но клянусь Аллахом, что пророчица не совершала этого преступления.

– Позови ко мне великого муфтия, – приказал султан, когда Гассан пробудил в нем первый след более важного подозрения. Ему снова пришло в голову, что Мансур-эфенди все еще не дал ответа по поводу вопроса о престолонаследии. Это замедление, это молчание были все равно что отказ. Итак, все милости, которыми осыпал Абдул-Азис шейх-уль-ислама, пропали даром, он понял это. В ту же минуту ему впервые показалось подозрительным, что мать его, султанша Валиде, в последнее время совсем перестала враждовать с шейх-уль-исламом и недоверчиво относиться к нему, по-видимому, заключив с ним мир. Уж не заговор ли это? Не прав ли Гассан? Этот Мансур не один ли из тех врагов, которых он должен опасаться при своем дворе?

Абдул-Азис вполне верил в Гассана. Его обвинение имело в эту минуту на султана действие, от которого можно было ожидать самых лучших результатов. Но султан, казалось, хотел поставить шейх-уль-ислама лицом к лицу с возведенными на него обвинениями. Гассан ввел Мансура в кабинет. Тот сразу угадал беду, как только его заставили ждать, в особенности когда его ненавистный враг пришел проводить его к султану. Однако он ничем не выдал своей ненависти и недоверия, но с гордой, величественной осанкой прошел в кабинет султана. Он низко поклонился императору и сделал недовольный вид, когда Гассан встал возле своего повелителя.

– Ты пришел доложить мне, что пророчица будет казнена? – спросил Абдул-Азис.

– Я пришел к вашему величеству с другой вестью, – отвечал Мансур-эфенди, не удостоив Гассана даже взглядом. – С вестью, которая провела меня в крайнее изумление и которую я немедленно должен довести до сведения вашего величества.

– Ты возбуждаешь мое внимание, великий муфтий. Что это за известие?

– Убийца Магомет-бея, начальника твоих телохранителей, в прошлую ночь бежал из тюрьмы сераля.

– Офицер, который содержался там под арестом? – с досадой спросил султан.

– Зора-бей, ваше величество, бежал ночью, и все попытки догнать и задержать его были тщетны.

– Убежал? Как это могло случиться?

– Двери открылись перед Зора-беем, – отвечал Мансур-эфенди с ироничной улыбкой.

– Двери открылись?

– Обстоятельство это кажется удивительным, – продолжал шейх-уль-ислам, злобно улыбаясь, – но с дозволения вашего величества я сейчас же разрешу загадку.

– Говори.

– Молодой офицер, который стоит возле вашего величества, приказал открыть двери и вручил беглецу необходимые бумаги.

Султан вопросительно взглянул на Гассана.

– Что такое? Что все это значит? – строго сказал он.

– Его светлость, мудрый и правосудный шейх-уль-ислам изволит говорить правду, ваше величество, – невозмутимо отвечал Гассан. – Зора-бею прислан был приказ из министерства иностранных дел. Он был назначен военным атташе в Лондоне и немедленно ночью уехал к месту своего назначения, где он, вероятно, добьется таких же успехов, как и в борьбе с мятежными арабами.

– И ты, Гассан-бей, вручил ему этот приказ?

– Точно так, ваше величество.

– Я пришел просить ваше величество о преследовании беглеца и о наказании виновного, – продолжал Мансур. – Я являюсь истцом.

– Разве ты не знал, что Зора-бей был арестован по моему именному приказу? – обратился султан к Гассану. – Как мог ты явиться подателем бумаг?

– Я поступил по совести. Зора-бей – верный слуга вашего величества. Тот же, которого он наказал за недостойный поступок, служил не вашему величеству, а шейх-уль-исламу, – бесстрашно отвечал Гассан. – Пусть гнев вашего величества падет на меня и на Зора-бея, нас подкрепляет утешительное сознание, что мы верой и правдой служим вашему величеству и никому больше!.. А Магомет-бей душой и телом предан был его светлости шейх-уль-исламу и исполнял одни лишь его приказания. Никогда не могли бы вы, ваше величество, удостоить его полного доверия.

Мансур-эфенди задрожал от бешенства при этих словах Гассана.

– А потому на старания шейх-уль-ислама отомстить Зора-бею за начальника капиджей надо смотреть не иначе, как на попытку отомстить за смерть своего протеже, чтобы возбудить тем сильнейшую привязанность в его преемнике, – продолжал Гассан. – Я же того мнения, что солдаты и офицеры какого бы то ни было государства не могут служить двум господам, что они должны быть верными, преданными и покорными слугами своему императору и никому больше.

Султан был поражен словами Гассана, и, когда тот смолк, наступила пауза.

– Я желаю сначала выслушать доклад великого визиря о деле того офицера, который ночью убежал из тюрьмы, – строго сказал Абдул-Азис, и этот ответ дал понять шейх-уль-исламу, что он проиграл дело. – Махмуд-паша сообщит мне о назначении Зора-бея, и, я думаю, оно крайне важно и необходимо.

– Крайне важно и необходимо, так я слышал из уст Махмуда-паши, – подтвердил Гассан. – Зора-бей отправлен в посольство в Лондоне, где он имеет важные связи.

– Доклад великого визиря разъяснит это дело. Мне говорят, – обратился султан к шейх-уль-исламу, который стоял перед ним бледный со сверкающими глазами, – мне говорят, что воскресшая из мертвых девушка, называемая пророчицей, состояла под твоим надзором и руководством. Так ли это, великий муфтий?

Мансур ожидал всего, только не этих слов, которые прямо показывали, что султан уже явно не доверяет ему. Абдул-Азис пристально и строго смотрел на Мансура, и тот должен был собрать все свое присутствие духа, чтобы не выдать ужасного действия этого вопроса.

– Правда, я был в доме софта, чтобы убедиться в чуде, – отвечал он тихим беззвучным голосом. – Вот и все.

– Где теперь тот софт? – спросил султан.

– Он сошел с ума.

– Я спрашиваю, где он, великий муфтий, ты понял меня?

– Он умер, ваше величество.

При этих словах Мансура Абдул-Азис быстро взглянул на него. Взгляд этот был красноречивее слов, он ясно показал шейх-уль-исламу, что султан знает слишком много.

– Кто это, ваше величество, приписывает мне руководство пророчицей? – обратился Мансур-эфенди к султану. Он понял теперь опасность своего положения и должен был употребить все, чтобы только победить, в противном случае ему грозила гибель.

– Гассан-бей, я даю тебе право отвечать, – обратился султан к своему адъютанту.

Оба противника стояли теперь друг против друга.

– Я имею доказательство моих слов, – начал Гассан. – Его светлость шейх-уль-ислам не захочет, да и не в состоянии будет отрицать то, что пророчица по имени Сирра, дочь старой снотолковательницы Кадиджи из Галаты, была орудием планов. Его светлость не в силах будет также опровергать, что пророчица только повторяла слова, которые он подсказывал ей, стоя за ковром.

– Подсказывал ей! – вскричал султан.

– Свидетельница еще жива. Стоит вашему величеству приказать, и она, пока еще не казнена, будет приведена сюда. От нее мы узнаем правду.

Мансур-эфенди видел, что падение его близко, однако же он не хотел так легко отказаться от игры.

– Слишком поздно. Солнце заходит. Лжепророчица сейчас примет достойное наказание, – сказал он.

– В таком случае перед высоким лицом его величества, – обратился Гассан к Мансуру, – я спрашиваю вашу светлость, правду ли я сказал, и надеюсь, ваша светлость не допустит того, чтобы допрашивать свидетелей, подчиненных вашей светлости. Я повторяю свое показание, что пророчица была орудием вашей светлости и только повторяла те слова, которые ваша светлость подсказывал ей.

– Говори! Правда ли это? – спросил Абдул-Азис, едва сдерживая гнев при мысли об обращенном к нему обвинении.

– Надеюсь, ваша светлость не будет принуждать меня допрашивать ходжу Неджиба и другого сторожа пророчицы, вами же поставленных, – прибавил Гассан.

– Ты приставил к ней сторожами своих слуг? – вскричал султан, не дожидаясь ответа от смертельно бледного шейх-уль-ислама. – Довольно! Я не нуждаюсь в показаниях слуг великого муфтия. Все так, как утверждаешь ты, Гассан-бей, невероятное оказалось правдой. Итак, пророчица была орудием в руках Мансура-эфенди. Тебе представится случай, – обратился он к последнему, – в уединении, в одиночестве подумать о том, что ты наделал и что произнес устами той лжепророчицы.

Шейх-уль-ислам хотел просить султана выслушать его объяснения, но страшно разгневанный Абдул-Азис наотрез отказал ему.

– Ты узнаешь мои дальнейшие приказания, – сказал он, – а теперь ступай.

Мансур-эфенди был низвергнут, впал в немилость и перестал быть главой всех магометан. Он был слишком горд для того, чтобы пасть в ноги султану, а может быть, даже видел бесполезность подобного унижения, а потому и удержался от него. Он ограничился безмолвным поклоном и вышел из кабинета, бросив на Гассана взгляд смертельной ненависти.

С этой минуты Мансур перестал быть шейх-уль-исламом, так как султан мог сменять и назначать его, но никогда, однако, не мог присудить его к смерти или лишить имущества.

– Ты оказал мне новую услугу, обличив этого неверного слугу моего трона, – сказал султан своему адъютанту, когда они остались вдвоем. – Теперь я верю, что пророчица была невиновна.

– Несчастное орудие этого человека, которого постигла теперь немилость вашего величества, должно поплатиться жизнью за то, что показалась ему опасной, – отвечал Гассан. – Солнце закатилось, и в эту минуту несчастное создание должно умереть.

– Этому не бывать! – воскликнул султан. – Пророчица должна жить, чтобы доказать вину Мансура-эфенди.

– Ваше величество, прикажите…

– Я приказываю пощадить жизнь пророчицы.

– Если только не поздно, если палач в своем усердии не исполнил уже приговор Мансура и его сообщника и не казнил несчастную, она будет спасена.

– Поспеши же исполнить мое приказание, – сказал Абдул-Азис своему любимцу.

Гассан поклонился и бросился вон из кабинета.

Может быть, Сирра, несчастная жертва Мансура, была еще жива, может быть, Гассан мог еще вырвать ее из рук палача, который уже вез ее на место казни.