Исторические портреты

VII

Об отношениях между императором и императрицей судить довольно трудно, несмотря на обилие печатных материалов. Быть может, позднее, продолжая серию некрологических статей о старой Австрии, я этого отчасти коснусь в связи с ролью, сыгранной в Бурге и в австрийской жизни кронпринцем Рудольфом. Здесь скажу лишь, что люди, видевшие вблизи жизнь старого дворца, отмечали одно и то же: император весьма любезен с императрицей и столь же холоден. «Очень холоден», — пишет один из эрцгерцогов. Довольно равнодушна к мужу и Елизавета. Она относилась очень благожелательно к официальной подруге императора, Екатерине Шратт: говорила, что очень рада, — слава Богу, что император нашел счастье. В одном из опубликованных недавно кратких писем Франца Иосифа к этой артистке он сообщает, что императрица просит ее пожаловать на обед: будут только они.

В письмах своих к Елизавете император необыкновенно учтив, заботлив, предупредителен. Императрица получает огромное содержание, ему, однако, приходит в голову, что после его смерти новый император может этот расход сократить, — он утраивает пенсию, полагающуюся по закону вдовствующей императрице. Изредка он просит, как об услуге, чтобы Елизавета приехала в Австрию, но делает это лишь в исключительных случаях, например, для встречи императора Николая II, приезжающего в Вену с визитом, или на торжества по случаю тысячелетия Венгрии. В обычное время он предоставляет ей жить где угодно. Во всем чувствуется, что они давно чужие друг другу люди.

Однако в последние годы жизни Елизаветы в их отношениях как будто происходит перемена к лучшему. Так, незадолго до появления на ферме Лазарева, императрица съезжается с императором в Южной Франции. Он инкогнито селится в Кап-Мартене; она приезжает туда на своей яхте и на яхте же устраивает в его честь «совершенно интимный завтрак»: приглашает только его, императрицу Евгению и принца Уэльского (будущего Эдуарда VII). По ее просьбе Франц Иосиф соглашается посетить с ней вдвоем казино в Монте-Карло — надо думать, что с его стороны подобное отступление от правил было немалой жертвой. Они заходят в игорный дом — разумеется, тоже «инкогнито» (ради этого инкогнито мобилизуется вся полиция Лазурного берега).

Он пишет ей письма; в них нет решительно ничего секретного: спрашивает о здоровье, о ее планах, то же сообщает о себе. Ни для какой полиции или разведки в Европе эти письма ни малейшего интереса не представляют. Однако она просит его подписываться условным именем, и сама для него выдумывает такое имя: «Мегалиотис». Он подчиняется ее прихоти. Вероятно, это было вначале очень ему противно, хоть в тайну были посвящены во всем мире только они двое. Затем он, видимо, привыкает и, быть может, по рассеянности подписывает «Мегалиотис» также свои письма к госпоже Шратт.

В июле 1898 года она ему «отдает визит» — другого выражения не придумаешь. Это был ее последний приезд в Вену. Население столицы очень любило свою романтическую государыню; и правые и левые газеты не раз выражали сожаление, что она бывает в Австрия так редко. Императрица посещает мужа в Ишле, но там не засиживается, как не засиживается нигде. Прощается с императором — им более не суждено было встретиться — и уезжает на свою родину в Баварию. Здесь тоже остается очень недолго. В последние годы она бродит по миру без видимой цели, без видимой причины: Корфу, Мадейра, Корсика, Биарриц, Алжир, Ривьера. Ехать ей некуда и незачем. Елизавета принимает решение: надо отправиться в Швейцарию. На ферму Лазарева? Не знаю. Во всяком случае, в те же места: на берега Женевского озера. Сначала в Ко, над Монтре, а дальше будет видно.

Как-то она сказала Христоманосу, который преподавал ей греческий язык, читал ей вслух Ибсена и «Анну Каренину» и записывал свои беседы с ней: «В жизни каждого человека наступает минута, когда он идет навстречу своей судьбе. Знаю, что и я встречу судьбу в тот день, когда должна ее встретить...» Надо ли говорить, что слова эти цитировались в связи с ее трагической гибелью. В Швейцарии уже точил напильник полоумный итальянский анархист.

Точил, впрочем, не для нее. Ему, собственно, было все равно, кого убить. Почему-то Луккени отдавал предпочтение герцогу Орлеанскому, но на худой конец держал в запасе итальянского короля и президента Феликса Фора. Австрийская императрица подвернулась ему более или менее случайно. Он однажды ее видел в Будапеште — и запомнил. Наружность Елизаветы было нетрудно сохранить в памяти. Всем памятен знаменитый портрет Винтергальтера.

В Ко императрица решает повидать баронессу Ротшильд, у которой под Женевой, в Преньи, есть какие-то необыкновенные оранжереи. Цветы всегда были страстью Елизаветы. С женой Альфонса Ротшильда она издавна поддерживала добрые отношения. Тотчас дала знать, что приедет завтракать 9 сентября. Просила больше никого не приглашать: будут только они трое (третья — ее обычная спутница — графиня Старэй).

Утром 9 сентября, в пятницу, она приехала в Женеву, остановилась под псевдонимом в гостинице «Бо-Риваж», на набережной Лемана, и тотчас выехала в Преньи. Была в самом лучшем настроении: цветы изумительные{162}, завтрак превосходный — вопреки своему обыкновению, она даже пьет шампанское. Вероятно, чтобы сделать удовольствие хозяйке, посылает оттуда письмо императору и прилагает меню, — «такого мороженого я никогда в жизни не ела».

В 6 часов вечера императрица возвращается с графиней Старэй в Женеву. Они гуляют по городу, никто ее не узнает. Вечером в «Бо-Риваже» настроение у Елизаветы внезапно меняется. Почему-то и она, и графиня Старэй нервничают. Где-то вдали поет бродячий итальянский певец. Из окон гостиницы виден Монблан. Неприятно светится какой-то маяк. Если верить графине Старэй (почему же ей не верить?), императрица утром ей сказала: «Я не спала всю ночь... У меня, верно, будет какая-нибудь неприятность». Стали спешно собираться в дорогу: назад в Ко. Слуги отправятся туда по железной дороге; они поедут на пароходе. Пароход «Женева» отходит в 1 час 40.

Незадолго до отъезда императрица вспоминает, что обещала подарить одному детскому приюту фисгармонию. В Женеве на улице Бонивар есть хорошая старая фирма. За ходит в магазин, пробует инструмент, слушает «Кармен» и «Тангейзера». Хозяин, принимающий ее за англичанку, спрашивает, как назвать отправительницу. Она отвечает первое, что приходит в голову: «Эрцсебет Кирали». Это по-венгерски значит: «королева Елизавета». Но в Женеве по-венгерски не понимают — хозяин покупательницы не узнал. Зато на улице ее узнал другой человек: он медленно направляется вслед за нею.

Картина женевского убийства, конечно, памятна читателям. Расскажу о нем лишь в нескольких словах, отсылая за подробностями к работам Гильберта, Чюпика, Ноль-стона, Юсуфа-Феми (написавшего весьма странную книгу о Луккени) и, особенно, к газетам того времени. В течение нескольких дней газеты только об этом и говорили, несмотря на сенсации дела Дрейфуса (быть может, из-за убийства прошла незамеченной смерть Малларме, скончавшегося почти одновременно с Елизаветой). Кардуччи, д'Аннунцио написали поэмы, посвященные памяти императрицы.

Они вышли из гостиницы в 1 час 30. Пристань была в ста метрах, садиться в экипаж не стоило. Довольно далеко впереди шел лакей. Больше с ними никого не было. Вдруг почти на углу улицы Альпов через дорогу перебежал какой-то человек и, низко наклонившись, ударил императрицу в грудь, как будто кулаком. Елизавета пошатнулась, упала, поднялась, не соображая, в чем дело. «Что такое? Ничего не понимаю», — сказала она изумленно. Оторопела и графиня Старэй. Человек побежал по улице Альпов к скверу. Проезжавший извозчик соскочил с козел: «Мадам не ушиблась?» Кто-то другой погнался за бежавшим человеком{163}. Стали останавливаться люди. Никто не подозревал, что это покушение; никто в мыслях не имел, что это австрийская императрица. Но происшествие и вообще было необычно для Женевы: ни с того ни с сего ударили даму! «У меня немного болит грудь, — сказала Елизавета, — но смотрите, пароход отходит. Мы опоздаем!..» Она быстро взошла на мостик. Пароход засвистел и отошел. «Кажется, я побледнела. Дайте мне руку», — прошептала императрица и упала. Какая-то пассажирка испуганно подала ей склянку с одеколоном. «Благодарю вас... Что это? Что случилось?» — еще успела выговорить Елизавета и потеряла сознание. Начиналась агония. Напильник{164} Луккени пронзил ей сердце.