Истории странных

ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ УМЕЛА ПРИРУЧАТЬ КОШМАРЫ

Однажды жила-была девочка по имени Лавиния, которая больше всего на свете хотела стать врачом, как ее отец. У нее было доброе сердце и острый ум, и ей нравилось помогать людям. Она бы стала великолепным врачом, но ее отец утверждал, что это невозможно. У него тоже было доброе сердце, и он просто хотел уберечь свою дочь от разочарования, ведь в то время женщин-врачей в Америке не было вовсе. Казалось немыслимым, чтобы ее приняли в медицинскую школу, так что он настоятельно советовал ей сменить свои мечты на более осуществимые.

— Есть и другие способы помогать людям, — говорил он ей. — Ты можешь стать учительницей.

Но Лавиния ненавидела своих учителей. В школе, пока мальчиков обучали наукам, Лавинию и других девочек учили, как вязать и готовить. Но Лавиния не падала духом. Она воровала у мальчишек их научные книги и заучивала их наизусть. Она подсматривала в замочную скважину за отцом, когда он у себя в кабинете принимал пациентов, и она донимала его бесконечными вопросами о его работе. Она препарировала лягушек, которых ловила на заднем дворе, и изучала их внутренности. Однажды, поклялась она, она найдет лекарство от какой-нибудь болезни. Однажды она станет знаменитой.

Она и представить себе не могла, как быстро наступит этот день, или в каком виде. Ее младшего брата Дугласа всегда мучили кошмары, а в последнее время они стали только хуже. Он часто просыпался с криками, убежденный, что к нему идут монстры и хотят его съесть.

— Нет никаких монстров, — сказала Лавиния, успокаивая его как-то ночью. — Попытайся думать о каких-нибудь милых маленьких зверушках, когда будешь засыпать, или о Шустрике, резвящемся в поле, — она погладила их старого гончего пса, который свернулся в ногах кровати.

Так что на следующую ночь, перед тем как заснуть, Дуглас стал думать о Шустрике и о цыплятках, но в его снах собака превратилась в монстра, который откусил курам головы, и он снова проснулся с криками.

Беспокоясь, что Дуглас, возможно, заболел, их отец заглянул Дугласу в глаза, уши, и горло, и осмотрел его всего на предмет сыпи, но не смог найти никаких физических признаков того, что с мальчиком что-то не так. Ночные кошмары стали такими сильными, что Лавиния решила осмотреть Дугласа сама, просто на тот случай, если ее отец вдруг что-то пропустил.

— Но ты не врач, — возразил Дуглас. — Ты просто моя сестра.

— Помолчи и стой смирно, — велела она. — Теперь скажи «а-а-а».

Она заглянула ему в горло, нос и уши, и вот в них, глубоко внутри, при помощи света она заметила странную черную массу. Она ткнула в нее пальцем и повертела им, и когда она его вытащила, на кончике пальца было намотано какое-то черноватое нитевидное вещество. И пока она убирала руку, из уха Дугласа вытянулось еще целых три фута этой штуки.

— Эй, щекотно! — воскликнул он, смеясь.

Она скатала нить в руке. Та слегка извивалась, будто живая.

Лавиния показала нить своему отцу.

— Как странно, — заметил он, поднося ее к свету.

— Что это? — спросила она.

— Точно не знаю, — ответил он, нахмурившись. Нить, медленно извиваясь в его руке, тянулась к Лавинии. — Однако мне кажется, ты ему нравишься.

— Может быть, это новое открытие! — предположила она взволнованно.

— Сомневаюсь, — возразил ее отец. — В любом случае тебе не стоит об этом беспокоиться.

Он погладил ее по голове, сунул нить в ящик стола и запер его.

— Я тоже хочу изучить это, — заявила она.

— Время обеда, — сказал он, выгоняя ее из кабинета.

Рассердившись, она потопала в свою комнату. На этом история могла бы закончиться, если бы не одно но — у Дугласа не было кошмаров ни в эту ночь, ни в последующие, и он считал, что его выздоровление было полностью заслугой Лавинии.

Их отец не был так уверен. Вскоре, однако, к нему обратился пациент, жалующийся на бессонницу, вызванную дурными снами, и когда ничего из того, что прописал ему доктор, не помогло, он неохотно попросил Лавинию заглянуть пациенту в ухо. Одиннадцатилетней девочке, да еще к тому же слишком маленькой для своего возраста, ей пришлось встать на стул, чтобы сделать это. И конечно же, ухо было закупорено этой черной нитевидной массой, которую ее отец не мог увидеть. Она сунула внутрь мизинец, покрутила им, а потом вытянула нить из уха пациента. Она была такой длинной и так крепко держалась внутри его головы, что для того, чтобы вытащить ее, ей пришлось слезть со стула, упереться пятками в пол и дернуть ее изо всех сил обеими руками. Когда нить наконец выстрелила из его головы словно резинка, то Лавиния упала на пол, а пациент свалился со смотрового стола.

Ее отец подхватил черную нить и затолкал в ящик своего стола вместе с предыдущей.

— Но это мое, — запротестовала Лавиния.

— Вообще-то это его, — сказал ее отец, помогая мужчине подняться с пола. — А теперь иди и поиграй со своим братом.

Мужчина вернулся через три дня. У него не было ни единого кошмара с тех пор, как Лавиния вынула ту нить из его уха.

— Ваша дочь просто кудесница! — объявил он, обращаясь к отцу Лавинии, но глядя сияющими глазами только на нее.

Слава о загадочном таланте Лавинии стала распространяться, и в их дом потек непрерывный поток посетителей, желающих, чтобы Лавиния забрала и их кошмары. Лавиния пришла в восторг, возможно именно таким образом она сможет помогать людям{24}.

Но ее отец всех их отправлял обратно, а когда она потребовала ответить почему, все, что он сказал, это: «Леди не подобает совать пальцы в уши незнакомым людям».

Лавиния, однако, подозревала, что у его неодобрения была и другая причина: к Лавинии приходило больше людей, чем к ее отцу. Он завидовал.

Обиженная и злая, Лавиния стала ждать удобного случая. На ее удачу, несколько недель спустя ее отца вызвали куда-то по срочному делу. Поездка вышла неожиданной, и у него не было времени договориться с кем-нибудь, кто бы присмотрел за детьми.

— Пообещай, что ты не станешь.., — сказал ее отец, указывая пальцем на ухо. (Он не знал, как назвать то, что она делает, и в любом случае не хотел говорить об этом).

— Обещаю, — сказала Лавиния, скрестив за спиной пальцы.

Врач поцеловал детей, подхватил сумки и ушел. Его не было дома всего несколько часов, когда раздался стук в дверь. Лавиния открыла ее и увидела на пороге несчастную молодую женщину. Она была бледной как смерть, а под ее затравленно глядящими глазами лежали темные круги.

— Это ты та девочка, что забирает кошмары? — робко спросила она.

Лавиния пригласила ее внутрь. Кабинет ее отца был заперт, так что она проводила женщину в гостиную, уложила на кушетку и принялась вытягивать из ее уха длинную-предлинную черную нить. Когда она закончила, женщина расплакалась от благодарности. Лавиния дала ей носовой платок, отказалась принимать какую-либо плату и проводила до двери.

Когда женщина ушла, Лавиния обернулась и увидела Дугласа, который следил за ней из коридора.

— Папа не разрешил тебе это делать, — сказал он строго.

— Это мое дело, а не твое, — заявила Лавиния. — Ты ведь не расскажешь ему, правда?

— Наверное, — сказал он вредным голосом. — Я еще не решил.

— Если ты так сделаешь, я сразу же верну это туда, где взяла! — она подняла клубок нити из кошмаров и притворилась, что собирается засунуть ее Дугласу в ухо, и он выскочил из комнаты.

Пока она стояла там, чувствуя себя немного виноватой из-за того, что напугала его, нить в ее руке поднялась, словно зачарованная змея, и указала дальше по коридору.

— Что такое? — спросила Лавиния. — Ты хочешь куда-то пойти?

Она пошла туда, куда указывала нить. Когда они дошли до конца коридора, та указала налево — на кабинет ее отца. Едва они остановились у запертой двери, нить потянулась к замку. Лавиния подняла ее и дала вползти, словно червяку, в замочную скважину, и через несколько секунд раздался щелчок, и дверь открылась.

— Ну надо же! — восхитилась Лавиния. — А ты оказывается умненький маленький кошмарик.

Она проскользнула внутрь и затворила за собой дверь. Нить выползла из замка, упала ей в руку и указала через комнату на ящик стола, куда отец Лавинии спрятал остальные нити. Она хотела быть со своими друзьями!

Лавинию охватило чувство вины, но она быстро отогнала его — они всего лишь забирают себе то, что по праву принадлежит ей, вот и все. Когда они подошли к ящику, нить снова повторила свой фокус, открыв навесной замочек, которым тот был заперт, и ящик открылся. Увидев друг друга, новая нить и старая напряглись и отпрянули назад. Они закружили по столу, осторожно обнюхивая друг друга, словно собаки. Каждая, похоже, решила, что другая настроена дружелюбно, и в мгновение ока они переплелись и образовали шар размером с кулак.

Лавиния засмеялась и захлопала в ладоши. Как чудесно! Как замечательно!

Днями напролет люди шли к двери их дома, чтобы просить помощи Лавинии: мать, мучаемая снами о том, что пропал ее ребенок; малыши, которых приводили встревоженные родители; старик, который каждую ночь раз за разом переживал сцены той кровавой войны, на которой он воевал полвека назад. Она вытянула из них десятки кошмаров и добавила к шару. По прошествии трех дней шар стал большим как арбуз. Через шесть он был уже размером почти с их пса, Шустрика, который скалил зубы и рычал всякий раз, когда видел его. (Когда шар зарычал в ответ, Шустрик выпрыгнул в открытое окно и не возвращался).

По ночам она не ложилась допоздна и изучала этот шар. Она прокалывала его, отковыривала от него кусочки и рассматривала их в микроскоп. Она внимательно штудировала медицинские учебники своего отца в поисках упоминания о нитях, живущих внутри ушного канала, но не нашла ничего. Это означало, что она сделала научное открытие — что, возможно, и сама Лавиния была научным открытием! Вне себя от волнения она стала мечтать о клинике, где она могла бы использовать свой дар, чтобы помогать людям. Все, от нищих до президентов, приходили бы к ней, и может быть, однажды кошмары остались бы в прошлом! От этой мысли она почувствовала себя такой счастливой, что несколько дней порхала как на крыльях.

Между тем брат большую часть времени избегал ее. Шар заставлял его чувствовать себя ужасно неуютно: то, как он постоянно извивался, даже когда находился в покое; тот еле уловимый, но распространяющийся повсюду запах тухлых яиц, который он источал; то равномерное низкое жужжание, которое он издавал, и которое невозможно было игнорировать по ночам, когда в доме не слышно было больше никаких других звуков. А также то, как он повсюду следовал по пятам за его сестрой, словно преданный питомец: вверх и вниз по лестнице, в кровать, за обеденный стол, где терпеливо дожидался объедков, и даже в ванную комнату, где наскакивал на дверь до тех пор, пока она не выходила{25}.

— Тебе нужно избавиться от этой штуки, — сказал ей Дуглас. — Это всего лишь мусор из человеческих голов.

— Мне нравится, когда Бакстер поблизости, — ответила на это Лавиния.

— Ты дала ему имя?!

Лавиния пожала плечами:

— По-моему, он милый.

Но правда была в том, что Лавиния не знала, как от него избавиться. Лавиния пыталась запереть Бакстера в сундуке, чтобы она могла выйти в город без катящегося позади нее шара, но он разломал крышку и выбрался. Она кричала и злилась на него, но Бакстер только подпрыгивал на месте, в восторге от того, что ему уделили столько внимания. Она даже попыталась завязать его в мешок и, выйдя с ним на окраину города, бросить его в реку, но Бакстер каким-то образом освободился и вернулся в ту же ночь: ввинтился в щель почтового ящика, вскатился вверх по ступеням и прыгнул ей на грудь грязной мокрой массой. В конце концов она дала этому разумному шару имя, что сделало его постоянное присутствие чуть менее нервирующим.

Все это время она прогуливала школу, но когда прошла неделя, больше пропускать она не могла. Она знала, что Бакстер покатится следом за ней, и вместо того, чтобы объяснять ее клубок из кошмаров учителям и одноклассникам, она затолкала Бакстера в сумку, повесила ее через плечо и взяла с собой. Пока сумка была рядом с ней, Бакстер сидел тихо и не создавал проблем.

Но Бакстер был не единственной ее проблемой. Новости о таланте Лавинии распространились и среди других учеников, и когда учитель не смотрел, толстощекий задира по имени Глен Фаркус нацепил ей на голову ведьмовской колпак, сделанный из бумаги.

— По-моему, это твое! — заявил он, и все мальчишки засмеялись.

Она сорвала колпак и швырнула на пол.

— Я не ведьма, — прошипела она. — Я — врач.

— Да ну? — съязвил он. — Это потому тебя отправляют учиться вязанию, пока все мальчики изучают науки?

Мальчишки засмеялись так громко, что учитель потерял терпение и заставил всех переписывать словарь. Пока они сидели и тихо писали, Лавиния залезла в сумку, вытянула одну ниточку из Бакстера и зашептала ей. Нить сползла по ножке ее стола, проползла по полу, поднялась по стулу Глена и забралась ему в ухо.

Он, похоже, не заметил этого. И никто другой тоже. Но на следующий день Глен пришел в школу бледный и трясущийся.

— В чем дело, Глен? — спросила его Лавиния. — Плохо спал ночью?

Глаза мальчика расширились. Он попросил разрешения выйти из класса и не вернулся.

В тот вечер Лавиния и Дуглас получили известие о том, что их отец возвращается на следующий день. Лавиния понимала, что ей нужно придумать способ, как спрятать от него Бакстера, по крайней мере, на время. Применив все знания, полученные на так ненавидимых ею уроках домоводства, она размотала Бакстера, связала из него пару чулок и надела себе на ноги. И хотя чулки чесались страшно, ее отец вряд ли бы что-то заметил.

Он возвратился следующим вечером, запыленный и помятый с дороги, и после того, как он обнял обоих своих детей, он отослал Дугласа из комнаты, чтобы поговорить с Лавинией наедине.

— Ты хорошо себя вела? — спросил ее отец.

Внезапно у Лавинии отчаянно зачесались ноги.

— Да, папа, — ответила она, почесывая одну ногу о другую.

— Ну тогда я горжусь тобой, — сказал ее отец. — Особенно потому, что перед отъездом я не привел тебе ни одной веской причины, почему я не хочу, чтобы ты использовала свой дар. Но я думаю, теперь я смогу объяснить лучше.

— Да? — откликнулась Лавиния. Она была ужасно рассеянна, ей потребовалась вся ее сила воли и концентрация, чтобы не наклониться и не почесать ноги.

— Кошмары не похожи на опухоли или пораженные гангреной конечности. Они, безусловно, неприятны, но иногда неприятные вещи служат какой-то цели. Возможно, не все они должны быть удалены.

— Ты думаешь, что кошмары могут быть хорошими? — спросила Лавиния. Ей стало немного полегче, когда она смогла почесать одну ногу о твердую ножку стула.

— Не то чтобы хорошими, — сказал ее отец. — Но я думаю, некоторые люди заслужили свои кошмары, а некоторые — нет, и как ты поймешь, кто есть кто?

— Я просто могу сказать это, — ответила Лавиния.

— А если ты ошибаешься? — возразил ее отец. — Я знаю, что ты очень смышленая, Винни, но даже самые смышленые люди порой ошибаются.

— Тогда я могу засунуть их обратно.

Ее отец опешил:

— Ты можешь засунуть кошмары обратно?

— Да... я..., — она чуть было не рассказала ему о Глене Фаркусе, потом решила, что лучше не стоит. — Думаю, что могу.

Он тяжело вздохнул.

— Это слишком большая ответственность для такого маленького ребенка. Пообещай, что ты не будешь пытаться делать ничего такого, пока не станешь старше. Гораздо старше.

Ее так мучил этот ужасный зуд, что она едва слушала его.

— Обещаю! — выпалила она и бросилась наверх, чтобы снять чулки.

Она закрылась в своей комнате, сняла платье и попыталась сорвать чулки, но те не снимались. Бакстеру нравилось оставаться приклеенным к ее коже, и сколько бы она не тянула и не дергала, он не сдвинулся с места. Она даже попробовала использовать нож для писем, но его металлическое лезвие согнулось прежде, чем она смогла отсоединить Бакстера от своей кожи хоть на миллиметр.

В конце концов она зажгла спичку и поднесла ее к ноге. Бакстер заскулил и съежился.

— Не заставляй меня это делать! — пригрозила она и поднесла спичку ближе.

Неохотно, Бакстер отклеился от ее ноги и снова принял сферическую форму.

— Плохой Бакстер! — отругала она его. — Это было плохо!

Бакстер немного сплющился, поникнув от стыда.

Измученная Лавиния плюхнулась на кровать и поняла, что размышляет над тем, что сказал ей отец. Что забирать людские кошмары — это большая ответственность. Теперь она была в этом уверена. Бакстер уже был настоящей головной болью, а чем больше кошмаров она заберет у людей, тем больше он вырастет. Что тогда она будет с ним делать?

Она села на кровати, внезапно загоревшись новой идеей. Некоторые люди заслужили свои кошмары, сказал ее отец, и до нее дошло, что только оттого, что она забирает их, она вовсе не обязана хранить их у себя. Она может стать Робином Гудом сновидений, освобождая от кошмаров хороших людей и отдавая их плохим. И вдобавок за ней не будет постоянно таскаться клубок из людских кошмаров!

Выяснить, кто из людей хороший, было довольно легко, но ей нужно было быть осторожнее, определяя, кто является плохими. Ей ужасно не хотелось отдать кошмар не тому человеку. Так что она села и составила список самых плохих людей в городе. Во главе списка стояла миссис Хеннепин, директриса местного детского приюта, о которой было известно, что она бьет своих подопечных хлыстом для верховой езды. Вторым шел мистер Битти, мясник, про которого все говорили, что ему сошло с рук убийство жены. Следующим был Джимми, водитель автобуса, который переехал собаку-поводыря слепого мистера Фергюсона, когда сел за руль пьяным. Потом шел список всех людей, которые просто были грубыми или невежливыми, который получился гораздо длиннее первого, а за ним — список людей, которые Лавинии просто не нравились, который вышел еще длиннее.

— Бакстер, к ноге!

Бакстер подкатился к ее стулу.

— Как ты относишься к тому, чтобы помочь мне с одним важным проектом?

Бакстер с готовностью завертелся.

Они начали в ту же ночь. Одевшись во все черное, Лавиния засунула Бакстера в свою сумку и закинула его за спину. Когда часы пробили полночь, они выскользнули наружу и отправились бродить по городу, отдавая кошмары людям из ее списка: самые страшные — тем, кто шел вначале, помельче — тем, кто шел дальше. Лавиния вытягивала из Бакстера нити и велела им заползать вверх по водосточным трубам и забираться в открытые окна к немеченым ею целям. К концу ночи они посетили десятки домов, а Бакстер уменьшился до размеров яблока, став достаточно маленьким для того, чтобы уместиться в кармане Лавинии. Она вернулась домой без сил и провалилась в глубокий и счастливый сон, едва коснувшись головой подушки.

Через несколько дней стало ясно, что у того, что сделала Лавиния, есть последствия. Она спустилась к завтраку и увидела сидящего за столом отца, который цокал языком, читая свою утреннюю газету. Джимми, водитель омнибуса, попал в ужасную аварию, потому что был слишком уставшим из-за недосыпа. На следующее утро Лавиния узнала, что миссис Хеннепин, взбудораженная каким-то неизвестным недугом, запорола нескольких своих сирот до бессознательного состояния. А на следующее утро она узнала о мистере Битти, мяснике, который по слухам убил свою жену. Он сбросился с моста.

Терзаемая чувством вины, Лавиния поклялась не использовать свой талант до тех пор, пока она не станет достаточно взрослой, и не сможет лучше доверять собственным суждениям. Люди продолжали приходить к ее дверям, но она всем им отказывала, даже тем, кто взывал к ее чувствам полными слез историями.

— Я не принимаю больше никаких пациентов, — говорила она им. — Извините.

Но они продолжали приходить и приходить, и она начала терять терпение.

— Мне все равно, уходите! — кричала она, захлопывая дверь у них перед носом.

Это было неправдой — ей было не все равно — но это небольшое проявление жестокости было ее броней, защищающей от заразной боли других людей. Ей пришлось воздвигнуть барьер вокруг своего сердца, или она рисковала навредить еще больше.

По прошествии нескольких недель она вроде бы справилась со своими чувствами. Но однажды, поздно ночью раздался стук в окно ее спальни. Откинув занавеску, она увидела бледного молодого человека, стоящего на залитой лунным светом лужайке. Она отказала ему ранее этим днем.

— Разве я не велела вам уходить? — сказала она сквозь треснувшее стекло.

— Простите, — откликнулся он, — но я в отчаянии. Если вы не можете мне помочь, может быть, вы знаете кого-нибудь еще, кто мог бы забрать мои кошмары. Боюсь, они сведут меня с ума.

Она едва взглянула на этого юношу, когда он приходил ранее этим днем, но в выражении его лица было что-то, что заставило ее задержать на нем взгляд немного дольше. У него было приятное лицо и добрые кроткие глаза, но его одежда была в грязи, а его волосы растрепаны, словно он едва спасся от какой-то беды. И хотя ночь была сухой и теплой, он дрожал всем телом.

Она понимала, что ей следует задернуть занавески и снова отказать ему. Вопреки своим самым здравым рассуждениям, она выслушала, как молодой человек в деталях описал все те ужасы, что мучали его во сне: демоны и монстры, суккубы и инкубы, сцены, вызванные прямиком из ада. От одного только рассказа о них Лавинию бросило в дрожь — а она была не из тех, кого так легко бросает в дрожь. И все же она не испытывала соблазна помочь ему. Она не хотела больше никаких причиняющих неприятности кошмарных нитей, так что Лавиния, как бы ей не было жаль молодого человека, сказала ему, что не может ему помочь.

— Иди домой, — сказала она. — Уже поздно, твои родители будут волноваться.

Юноша разразился слезами.

— Нет, не будут, — сказал он сквозь плач.

— Почему? — спросила Лавиния, хотя и понимала, что не следует этого делать. — Они жестокие? Они плохо обращаются с тобой?1

— Нет, — ответил он. — Они умерли.

— Умерли! — воскликнула Лавиния. Ее собственная мама умерла от скарлатины, когда Лавиния была маленькой, и это было очень тяжело… но потерять обоих родителей! Она чувствовала, как в ее броне растет брешь.

— Возможно я еще смог бы это вынести, если бы они умерли мирной смертью, но это не так, — добавил юноша. — Они были убиты, жестоко убиты прямо у меня перед глазами. Вот откуда все мои кошмары.

Лавиния поняла тогда, что поможет ему. Даже если она была рождена с этим талантом, чтобы избавить от кошмаров всего одного человека, подумала она, то это должен быть именно этот юноша. Если это означает, что Бакстер станет слишком большим, чтобы его можно было спрятать, тогда она просто покажет Бакстера отцу и признается во всем, что она сделала. Он поймет ее, думала она, когда услышит историю этого юноши.

Она пригласила его внутрь, уложила на свою кровать и вытянула невероятно длинную черную нить из его уха. У него в мозгу набилось кошмаров больше, чем у любого из тех, кого она лечила прежде, и когда она закончила, нить покрывала пол ее комнаты подобно широкому извивающемуся ковру. Молодой человек поблагодарил ее, улыбнулся странной улыбкой и выскочил через окно так быстро, что порвал свою рубашку о карниз.

Через час, когда Лавиния все еще гадала, что могла означать эта улыбка, начало светать. Новая нить все еще не закончила собираться в шар, а Бакстер, который, похоже, боялся ее, спрятался у Лавинии в кармане.

Отец позвал детей завтракать. Лавиния поняла, что еще не совсем готова рассказать ему, что она сделала. Ночь была длинной, и ей сначала требовалось поесть. Она затолкала нить под кровать, потом закрыла дверь спальни, заперла ее и пошла вниз.

Отец сидел за столом, погруженный в газету.

— Ужас, — пробормотал он, качая головой.

— Что такое? — спросила Лавиния.

Он положил газету на стол:

— Это так омерзительно, что я сомневаюсь, стоит ли вообще тебе рассказывать. Но это произошло неподалеку отсюда, и я полагаю, ты все равно рано или поздно услышала бы об этом. Несколько недель назад были хладнокровно убиты мужчина и его жена.

Значит, тот молодой человек говорил правду.

— Да, я слышала об этом, — сказала Лавиния.

— Что же, это еще не самое худшее, — продолжил ее отец. — Похоже, полиция наконец определила главного подозреваемого — это приемный сын той пары. Теперь его разыскивают.

Лавиния почувствовала, что у нее закружилась голова.

— Что ты сказал?

— Посмотри сама.

Отец подтолкнул к ней газету. Наверху страницы было зернистое изображение молодого человека, похожего на того, что был в ее комнате всего несколько часов назад. Комната начала вращаться, и Лавиния тяжело плюхнулась на стул и вцепилась в край стола.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил ее отец.

До того, как она успела ответить, раздался громкий стук, который шел со стороны ее спальни. Новый шар из кошмаров закончил формироваться и теперь хотел быть подле нее.

Тук. Тук.

— Дуглас, это ты там балуешься? — крикнул отец.

— Я здесь, — сказал Дуглас, выходя в пижаме из кухни. — А что это за шум?

Лавиния помчалась в свою комнату, отодвинула стул и открыла дверь. Нить и в самом деле собралась в шар. Новый Бакстер был поистине огромным — почти вполовину ее роста и шириной с дверной проем — и он был злой. Он обернулся вокруг Лавинии несколько раз тугими кольцами, рыча и принюхиваясь, словно решая, съесть ее или нет. Когда ее отец взбежал по ступеням, Новый Бакстер прыгнул на него. Лавиния выбросила руку и успела схватить одну из его нитей и, используя всю свою силу, смогла оттащить это существо от него.

Она втащила Нового Бакстера в свою комнату и захлопнула дверь. С колотящимся сердцем она смотрела, как он съел ее письменный стол, выбрасывая за собой кучу щепок, будто дорожку экскрементов.

О, это плохо. Это ужасно.

И дело было не только в том, что Новый Бакстер был словно бешеный пес по сравнению со Старым Бакстером, ведь он был соткан не из снов невинного ребенка, а из кошмаров насквозь прогнившего убийцы, но еще и в том, что этот убийца сейчас разгуливал на свободе и благодаря ей был избавлен от сдерживающих его страхов. Если он убьет снова, это будет отчасти и ее вина. Она не может просто бросить Нового Бакстера в огонь и избавиться от него. Она должна вернуть его туда, откуда он появился — внутрь головы того молодого человека.

Эта мысль напугала ее. Как она вообще найдет его? А если и найдет, что помешает ему убить и ее тоже? Она не знала. Все, что она знала, это то, что она должна попытаться.

Она вытянула из Нового Бакстера целую пригоршню толстых нитей и обмотала их вокруг своей руки словно поводок. Потом она рывками протащила его через комнату и вылезла с ним в открытое окно. На лужайке перед домом лежал клочок ткани, оторванный от рубашки того человека. Лавиния подняла его и дала понюхать Новому Бакстеру.

— Ужин, — сказала она.

Результат был мгновенным. Новый Бакстер чуть не оторвал ей руку, потащив Лавинию за поводок сначала через двор, а потом вниз по улице. Новый Бакстер шел по следу того молодого человека большую часть дня, водя Лавинию кругами по всему городу, а затем вывел за окраину. Они направлялись по сельской дороге в какую-то безлюдную местность. Наконец, когда уже садилось солнце, они подошли к расположенному удаленно от других большому дому — приюту миссис Хеннепин.

Из окон нижнего этажа валил дым. В здании полыхал пожар.

Лавиния услышала крики с другой стороны дома. Она забежала за угол, таща за собой Нового Бакстера. Пятеро сирот высовывались из окна верхнего этажа, кашляя и задыхаясь, а вокруг них клубился дым. Внизу перед домом стоял тот юноша и смеялся.

— Что ты наделал! — воскликнула Лавиния.

— Этот дом ужасов — место, где я провел свое детство, — сказал он. — И сейчас я избавляю мир от кошмаров, также как и ты.

Новый Бакстер весь напрягся и потянулся к молодому человеку.

— Взять его! — приказала Лавиния и отпустила поводок.

Новый Бакстер покатился по земле к юноше, но вместо того, чтобы съесть его, прыгнул тому на руки и лизнул в лицо.

— А, привет, старина! — воскликнул молодой человек, смеясь. — Мне сейчас некогда играть, но на... Апорт!

Он поднял палку и кинул. Новый Бакстер бросился за ней прямо в горящее здание. Через мгновение раздался нечеловеческий вопль, и Нового Бакстера охватило пламя.

Оставшись без защиты, Лавиния попыталась убежать, но юноша схватил ее, повалил на землю и сдавил руками ее горло.

— Сейчас ты умрешь, — спокойно произнес он. — Я перед тобой в большом долгу за то, что вынула у меня из головы все эти ужасные кошмары, но я не могу допустить, чтобы ты задумывала мое убийство.

Лавиния силилась вздохнуть. У нее начало темнеть в глазах.

И тут что-то зашевелилось у нее в кармане.

Старый Бакстер.

Она вытащила его из кармана и втиснула молодому человеку в ухо. Юноша убрал руки от горла Лавинии и схватился за ухо, но было уже слишком поздно. Старый Бакстер уже вполз внутрь его головы.

Молодой человек уставился вдаль, словно разглядывая там что-то, видимое только ему. Лавиния извивалась, но никак не могла вырваться от него.

Юноша снова посмотрел на нее и улыбнулся.

— Клоун, пара гигантских пауков и бука под кроватью, — рассмеялся он. — Детские сны. Как мило. Я стану наслаждаться ими!

И он снова принялся душить ее.

Она ударила его коленом в живот, и на какое-то время он убрал руки с ее горла. Он сложил одну руку в кулак, но прежде чем он успел ее ударить, она крикнула:

— Бакстер, к ноге!

И Бакстер, старый верный Бакстер, вырвался из головы молодого человека внезапно и яростно, вылетев из его ушей, глаз и рта вместе со сгустками красной крови. Издавая булькающие звуки, юноша упал навзничь, а Лавиния села.

Дети кричали и звали на помощь.

Собрав все свое мужество, Лавиния встала и побежала в дом. В густом дыму она начала задыхаться и кашлять. Миссис Хеннепин лежала на полу в гостиной мертвая, а из ее глазниц торчали ножницы.

Дверь на лестницу была заблокирована платяным шкафом — без сомнения, работа того молодого человека.

— Бакстер, помоги мне! Толкай!

С помощью Бакстера Лавиния смогла скинуть с дороги шкаф и открыть дверь, после чего взбежала по ступеням, выбравшись из самого сильного огня и дыма. Одного за другим она вынесла детей из дома, прикрывая им глаза, когда они проходили мимо миссис Хеннепин. Когда все они были в безопасности, она рухнула в обморок на лужайке перед домом, полумертвая от ожогов и отравления дымом.

Она очнулась через несколько дней в больнице и увидела, что над ней склонились отец и брат.

— Мы так тобой гордимся, — сказал ее отец. — Ты герой, Винни.

У них была к ней тысяча вопросов, она видела это по их лицам, но они решили оставить их на потом.

— Ты билась и стонала во сне, — сообщил Дуглас. — По-моему, у тебя был кошмар.

Так оно и было. И она продолжала видеть этот кошмар еще многие годы после этого. Она могла легко залезть себе в голову и достать его, но она так не сделала. Вместо этого Лавиния посвятила себя изучению человеческого разума, и вопреки всем преградам стала первой женщиной — доктором психологии в Америке. Она вела успешную врачебную практику и помогла многим людям, и хотя она всегда подозревала, что в ушах ее пациентов скрываются нити кошмаров, она никогда не использовала свой дар, чтобы избавиться от них. Существовали, как она была уверена, и лучшие способы.

***

От редактора:

Эта история необычна по многим причинам, в основном, конечно же, выделяется ее окончание. В темпе повествования и образах ее последней части отчетливо слышатся современные мотивы, и я подозреваю, что это потому, что оно было придумано в не столь отдаленном прошлом. Я смог найти альтернативный, более старый конец истории, в котором нить из кошмаров, которую Лавиния достала из головы того молодого человека, поднялась и поглотила все ее тело, вроде тех носков, что она связала в этой истории ранее. Не в состоянии оторвать от себя эту извивающуюся вторую кожу, она покинула общество людей, сама став кошмаром. Это трагично и несправедливо, и я понимаю, почему некоторые современные рассказчицы решили придумать новое, более вдохновляющее окончание.

Какое бы окончание вы не предпочитали, мораль остается примерно одной и той же, и это тоже необычно. Она предупреждает странных детей, что есть такие таланты, которые слишком сложны и опасны, чтобы их использовать, и их лучше оставить в покое. Другими словами, то, что мы родились с определенной способностью, совсем не означает, что мы должны пользоваться ею, а в редких случаях — мы не должны пользоваться ею вовсе. Все вместе это составляет довольно безрадостный урок — какой странный ребенок, страдая от трудностей, вызванных своей особенностью, захочет услышать, что его дар — больше проклятие, чем благословение? Я уверен, что именно поэтому моя собственная директриса читала эту историю только старшим детям, и именно поэтому она остается одной из самых загадочных, если уж не чудесных, историй.