История амулета

Глава X. ПРИКЛЮЧЕНИЕ С МАЛЕНЬКОЙ ЗАМАРАШКОЙ И ЮЛИЕМ ЦЕЗАРЕМ

Согласитесь, что великолепный город, сметенный с лица земли разбушевавшимся океаном, и цветущая страна, до основания разрушенная извержением вулкана, не относятся к числу вещей, которые можно увидеть по два раза на дню. Но уж если вам довелось узреть нечто подобное, то, клянусь, сколько бы чудес вы не повидали за свою жизнь, это зрелище наверняка вызовет у вас временное помутнение рассудка. Во всяком случае, рассудки наших четырех приятелей уж точно немного помутнились, после того как им довелось лицезреть гибель Атлантиды.

Это легкое помутнение, к счастью, длилось у них всего лишь несколько дней. Что же до ученого джентльмена, то с некоторых пор про него вообще нельзя было с уверенностью сказать, что он обладал ясным рассудком, но все же в его сумеречном, мечтательном состоянии иногда наступали явные просветления, и тогда он с упоением принимался рассказывать Антее о своем замечательном сне. «Вряд ли ты сможешь в это поверить, — говорил он, — но то, что я видел, было абсолютно реальным».

Однако Антея убеждала его, что поверить в это не составляет ей никакого труда.

Хорошо хоть, что он перестал разглагольствовать о передаче мыслей на расстояние. Да и немудрено — он успел повидать слишком много настоящих чудес для того, чтобы верить в какую-то идиотскую научную теорию.

В результате своего кратковременного помутнения рассудка дети почти напрочь забыли об амулете — по крайней мере, новых предложений о путешествиях во времени ни от кого больше не поступало. Роберт выразил овладевшее всеми настроение, энергично заявив, что он сыт по горло амулетом и всеми его чудесами. Остальные молча согласились.

Что же касается Псаммиада, то он был настолько истощен неуемными желаниями вавилонской королевы и ученого джентльмена (и особенно усилиями, которые ему приходилось предпринимать по ликвидации их последствий), что на неопределенное время зарылся в песок, предварительно попросив не будить его, даже если в Лондоне случится ненавистное ему наводнение.

Дети оставили его в покое. Теперь они уже боялись брать его с собой на прогулки по городу — слишком уж очевидной была опасность, что кто-нибудь из подвернувшихся под руку прохожих неосторожно выскажет вслух какое-нибудь идиотское желание.

Кроме того, в Лондоне всегда найдется чем развлечься и без помощи всяких там амулетов и псаммиадов. Можно, например, сходить в Лондонский Тауэр, посетить здание Парламента, Национальную Галерею, знаменитый Лондонский зоопарк, или подурачиться на травке в бесчисленных городских парках, или же исследовать такие заповедные места, как всемирно известные выставки в Саут-Кенсингтоне, или Музей Восковых Фигур мадам Тюссо, или, наконец, Королевские Ботанические сады в Кью. (Публичных бань детям хватило в Атлантиде). Тем более что до Кью можно было добраться на речном пароходике — а уж если куда-нибудь вообще ехать, то, по глубокому убеждению детей, это нужно было делать только при помощи речного параходика. Но поездка так и не состоялась, потому что именно в тот момент, когда они с жаром обсуждали все детали предстоящего путешествия, обдумывая, сколько им нужно взять с собой еды и сколько вся эта еда будет стоит, началось захватывающее приключение с маленькой замарашкой.

Они сидели на скамейке в Сент-Джеймсском парке и наблюдали за тем, как исполненный чувством собственного достоинства пеликан осторожно отмахивается от наглых приставаний речных чаек, которым хотелось завести с ним какую-нибудь развеселую игру. Пеликан, подобно всем остальным своим собратьям, вполне справедливо полагал, что его сверхграциозная фигура не очень-то приспособлена для развеселых игр, а потому изо всех сил жеманился и давал чайкам понять, чтобы они нашли себе в партнеры кого-нибудь понескладнее.

Временное помутнение рассудка, вызванное гибелью Атлантиды, почти закончилось, и Сирил, которому всегда было просто необходимо вырабатывать какое-нибудь определенное отношение к тому, что с ним происходило, сидел, молча перебирая в голове трагические события последнего путешествия во времени.

— Ничего, ничего, это я так, размышляю про себя, — ответил он на нетерпеливый вопрос Роберта о причине его непонятной задумчивости. — Когда я обо всем передумаю, я вам скажу.

— Если ты собираешься сказать нам что-нибудь насчет амулета, — встрепенулась Джейн, — так я про это даже и слушать не желаю!

— А тебя никто и не просит слушать, глупышка, — ласково произнес Сирил. — Кроме того, я передумал еще далеко не все. И вообще, этому, кажется, никакого конца не будет. Так что давайте-ка отправимся между тем в Кью!

— Я бы лучше отправился туда не «междутем», а пароходом, — сказал Роберт, изрядно развеселив обеих девочек.

— Прекрасно! — сказал Сирил. — Валяй, строй из себя шута горохового! Поди еще думаешь, что было очень смешно?

— Но, Сирил, это правда было смешно! — сказала Антея.

— Послушай, Синичка, мне бы и в голову не пришло подшучивать над тобой, если бы я знал, что тебе будет неприятно, — попытался умиротворить брата Роберт.

— О, заткнись, пожалуйста! — отмахнулся Сирил. — А если не можешь, так скажи что-нибудь путное насчет Кью.

— Я бы хотела посмотреть на тамошние пальмы, — поспешно начала Антея. — Вот интересно, походят они хотя бы капельку на те прекрасные, пушистые, золотистые пальмочки, под которыми наш полупрозрачный викарий обвенчал кухарку и взломщика?

Все разногласия были тотчас же позабыты. На детей нахлынула теплая и щедрая волна воспоминаний, из которой иногда выныривали вопросы типа «А помните, как…?» или «А правда было здорово, когда…?»

— Клянусь честью! — мечтательно заключил Сирил, когда последняя капля этой замечательной волны исчезла в песке у них под ногами. — Вот были же у нас денечки!

— Да они у нас и сейчас ничего, — сказал Роберт.

— Только давайте не будем снова начинать про амулет! — простонала Джейн.

— Да вот, я как раз об этом-то и думал… — начал было Сирил, но никому так и не удалось узнать, что он конкретно имел в виду, потому что в этот момент в непосредственной близости от них раздались громкие всхлипывания маленькой замарашки.

На самом деле она была не замарашкой, не такой уж и маленькой, как вы могли подумать. Она была довольно опрятной девочкой примерно джейнова возраста, и она плакала так долго и так сильно, что вам вряд ли удалось бы разглядеть сквозь тонюсенькую щелку между ее припухшими веками, какие у нее были прекрасные голубые глаза. Единственным грязным местом, которое на ней вообще имелось, был подол платья, да и то потому, что платье было чересчур длинным и широким для нее. Под стать платью была и соломенная шляпка с голубыми лентами, явно рассчитанная на гораздо более объемистую голову, чем ее маленькая изящная головка, покрытая взъерошенными льняными волосами. Но раз уж дети окрестили ее (между собой, конечно) «маленькой замарашкой», то и мы будем ее так называть. Так вот, маленькая замарашка стояла и рыдала, исподлобья поглядывая на детей.

— О Боже мой! — воскликнула Антея, соскакивая со скамейки. — Что такое с тобой случилось?

И она нежно положила руку девочке на плечо. Однако та решительным образом стряхнула ее, всем своим видом давая понять, что не потерпит никаких объятий.

— Оставь меня в покое! — сказала она. — Я тебе ничего не сделала.

— Но я просто хочу знать, что случилось, — удивилась Антея. — Тебя кто-то обидел?

— А тебе что за дело? — свирепо огрызнулась маленькая девочка. — С тобой-то ведь все в порядке!

— Пойдем отсюда! — сказал Роберт, хватая Антею за рукав и изо всех сил пытаясь оттащить ее в сторону. — Ты разве не видишь, что это всего лишь наглая, грубая и абсолютно невоспитанная замарашка?

— Ты ничего не понимаешь! — возмутилась Антея. — Никакая она не грубая! Просто она очень и очень несчастная. Так в чем же дело? — снова обратилась она к девочке.

— Да-а-а, — продолжала ныть та. — У тебя-то все в порядке! Уж тебя-то не собираются отправлять в казенный дом!

— Давай мы отведем тебя домой! — сказала Антея, а Джейн прибавила: — Где живет твоя мама?

— Она нигде не живет… Она умерла… Ну что, довольны? — почти радостно прокричала маленькая девочка, на которую, по-видимому, накатил очередной приступ самобичевания. Затем она вдруг широко раскрыла свои распухшие от слез глаза, яростно топнула ногой и со всех ног бросилась прочь. Далеко, правда, она не убежала. Поравнявшись с соседней скамейкой, она столь же внезапно бросилась на нее и принялась реветь, как стадо гонимых на убой белуг.

Не раздумывая ни минуты, сердобольная Антея бросилась вслед за ней и через секунду уже как только могла крепко обвивала руками сгорбившуюся на скамейке детскую фигурку.

— О, пожалуйста, не плачь, не плачь, моя милая! — нежно нашептывала она огромной соломенной шляпке, которая к тому времени окончательно съехала на ухо маленькой замарашке. — Расскажи все своей Антеечке, и Антеечка обязательно поможет тебе. Ну же, милая, не плачь, успокойся!

Остальные дети предпочли оставаться в некотором отдалении. Несколько случайных прохожих подарили всем пятерым по изумленному взгляду.

Теперь маленькая девочка плакала уже лишь фрагментарно. Все остальное время она что-то неслышно рассказывала Антее.

Наконец Антея подозвала к себе Сирила.

— Это ужасно! — яростно зашептала она. — Ее отец был плотником, и это был очень положительный мужчина, и он никогда не позволял себе ни капли, разве что надирался вдрызг по субботам, и он отправился искать работу в Лондон, и в Лондоне работы не оказалось, и он умер, а ее зовут Имоджен, но сама она называет себя Имоген, и в этом ноябре ей исполнится аж девять лет. И вот теперь ее мама тоже умерла, и она осталась одна с миссис Шропсол, миссис Шропсол — это их домохозяйка, и она очень добрая, но завтра придет Исправительный Суженный, то есть Исполнительный Служащий, и отведет ее в казенный дом, что на самом деле означает «работный дом». Это просто ужас какой-то! Что будем делать?

— Нужно посоветоваться с ученым джентльменом! — радостно предложила мозговитая Джейн.

А поскольку никто не мог придумать ничего лучшего, то четверо детей и маленькая замарашка со всей возможной скоростью ринулись обратно на Фицрой-стрит, причем маленькая замарашка изо всех сил держалась за руку Антеи и больше уже не ревела во весь голос, а лишь изредка потихоньку всхлипывала.

Ученый джентльмен оторвался от своих бесчисленных бумаг и посмотрел на них с улыбкой, которая стала свойственна ему с момента, когда у него наступило кратковременное помутнение рассудка, и ласково пригласил детей войти. Дети уже давно заглядывали в комнату ученого джентльмена, как к себе домой — такой теплой и веселой казалась она им. Даже страшный футляр для мумии теперь, казалось, улыбался им, как если бы решил снизойти с высоты своего древнеегипетского происхождения и позволить четверым английским сорванцам безнаказанно мозолить себе глаза в любое время дня.

Вошли они не все. Антея осталась сидеть на лестнице с Имоджен-Имоген, которой в этом ноябре должно было исполниться аж девять лет, а Сирил, Роберт и Джейн храбро отправились просить совета.

Ученый джентльмен слушал мальчиков с самым серьезным видом.

— Мне кажется, что бедной замарашке просто ужасно не повезло, — заключил свое повествование Сирил. — На самом деле я слышал, что многие богатые люди готовы отдать все пальцы на обеих руках, лишь бы только у них был ребенок. (Я-то, конечно, никогда ничего подобного не захочу, но я ведь другое дело). Так что где-нибудь наверняка должен отыскаться богатей, который ее с радостью усыно… то есть, удочерит.

— А я слышал, что цыгане очень любят детей, — с надеждой в голосе вставил Роберт. — Не зря же они их постоянно похищают. Может быть, она им понадобится?

— На самом деле она ведь очень красивая девочка, — добавила Джейн. — Правда, сначала она вела себя с нами на редкость грубо, но ведь это оттого, что мы выглядели уж больно веселыми да счастливыми. Вы понимаете, о чем я говорю, правда?

— Да, — ответил ученый джентльмен, рассеянно вертя в руках какую-то крошечную египетскую статуэтку. — Я понимаю тебя очень хорошо. И не только тебя, но и твоих братишек. Как они совершенно справедливо предположили, где-нибудь должен найтись такой дом, где ее примут с распростертыми объятиями. — И он задумчиво уставился на египетскую статуэтку.

Антея тем временем изнывала от нетерпения на лестнице. Ей показалось, что обсуждение такого простого вопроса, как судьба бедной маленькой девочки, тянется что-то уж чересчур долго. Вдобавок ей постоянно приходилось утешать все еще изредка всхлипывавшую маленькую замарашку, и поэтому немудрено, что за всеми этими хлопотами она абсолютно не заметила Псаммиада, который, проснувшись от звука ее голоса, отряхнулся от песка и неловко заковылял вверх по лестнице. Песчаный Эльф был уже совсем близко, когда она наконец заметила его и, быстро подхватив на руки, посадила к себе на колени.

— Что это такое? — изумленно спросила маленькая замарашка. — Что-то вроде кошки или цирковой обезьянки, а?

И тут Антея услыхала, как ученый джентльмен произнес: «Да, хотел бы я найти такой дом, где бы ей были рады!» и тут же почувствовала, как Псаммиад начал раздуваться у нее на коленях.

Она вскочила на ноги, закатала Псаммиада в край своей верхней юбки и, подхватив Имоджен под руку, что было сил помчалась в комнату ученого джентльмена.

— По крайней мере, давайте держаться вместе! — закричала она, буквально вламываясь в дверь. — Всем взяться за руки — живо!

Образованный наспех круг сильно напоминал одну из излюбленных детских забав типа английского «тутового куста» или русского «хоровода». Антее было тяжелее всех, потому что ей, кроме всего прочего, пришлось еще держать в зубах край своей верхней юбки, которой с этого момента и до Бог знает какого времени предстояло служить сумкой для Псаммиада.

— Надеюсь, на этот раз вы всего-лишь играете? — робко осведомился ученый джентльмен, но на него никто не обратил внимания.

Последовала минута напряженного ожидания, а затем все шестеро хороводников испытали то ни с чем не сравнимое ощущение смерчевидного, вихреподобного и веретенообразного полета, которое знакомо всем, кому доводилось переноситься из одного времени в другое при помощи волшебства и Герберта Уэллса. Не обошлось и без подобающего данному случаю тошнотворного сумеречного мерцания.

Однако всему хорошему когда-нибудь да бывает конец, и очень скоро мерцающий туман рассеялся, а вместе с ним прекратились и все мыслимые (и немыслимые) ощущения. Все шестеро по-прежнему стояли кружком, но их двенадцать ног больше не упирались в гладкий ворс ковра, расстеленного в комнате ученого джентльмена, а ласкались о густую зеленую траву лесной лужайки. Там, где раньше был грязновато-желтоватый потолок чердачной квартиры дома на Фицрой-стрит, теперь простиралось бледно-голубое небо. Вместо стен и раскрашенного футляра для мумии наличествовали высокие деревья, преимущественно дубы и ясени, с могучими стволами и буйными темно-зелеными кронами, а под ними теснились взъерошенные кусты и ползучие побеги коричневого плюща. Изредка посреди этого растительного разнообразия встречались стоявшие в гордом одиночестве буки, под которыми не было ничего, кроме их же собственных пожелтевших листьев да отдельных жеманно поникших лапок папоротника.

Итак, все шестеро спокойно стояли себе посреди этих немного диковатых декораций и держались за руки, как дети, играющие в «тутовый куст» или «хоровод» (что, в принципе, одно и то же). Обыкновенные шестеро людей посреди обыкновенного леса. На первый взгляд, это и впрямь звучит на редкость буднично, но вспомните — ни один из этих обыкновенных людей не имел ни малейшего представления о том, что это был за лес, а также где и, самое главное, в каком времени он находился. Правда, какое-то смутное чувство подсказывало четверым нашим приятелем и ученому джентльмену, что их забросило в какое-то весьма и весьма отдаленное прошлое. Во всяком случае первые принялись с любопытством глазеть по сторонам, а последний, тяжело вздохнув, произнес:

— О Господи, еще один сон!

Что же до Имоджен, у которой все происходящее не вызывало ровно никаких чувств, кроме примитивного удивления, то она просто широко разинула рот и сильно выпучила глаза.

— Где мы? — спросил Сирил Псаммиада.

— В Британии, — ответил тот.

— А в каком времени? — спросила Антея.

— Примерно в пятьдесят пятом году до того момента, от которого вы ведете свое летоисчисление, — довольно злобно ответил Псаммиад. — У кого-нибудь есть еще какие-нибудь вопросы? — добавил он, высовывая голову из бесформенного подобия сумки, столь самоотверженно изготовленного Антеей из полы своего совсем нового голубого платья, и поводя по сторонам улиточьими глазками. — Я бывал в древней Британии и раньше, и, скажу вам, с тех пор здесь ничего не изменилось.

— Да, но почему нас занесло именно сюда? — спросила Антея.

— Ваш абсолютно безответственный ученый друг, — сказал Псаммиад, — пожелал найти такой дом, где были бы рады принять эту недозрелую и крайне непривлекательную особу женского пола, которую вы имели крайнюю неосторожность подцепить неведомо на какой помойке. В те золотые дни, когда на Земле еще водились мегатерии, хорошо воспитанные дети не имели обыкновения заговаривать с незнакомыми людьми в парках. Одним словом, ваш маловразумительный друг пожелал перенестись в место, где были бы рады принять эту маленькую замарашку, и вот вы здесь!

— Здесь-то мы здесь, — с сомнением покачала головой Антея. — Но почему? И с какой стати ты выбрал такое дикое время?

— Неужели вы всерьез можете предположить, что какой-нибудь более или менее рассудительный человек из вашего времени согласится принять к себе в дом эту маленькую дикарку? — раздраженно произнес Псаммиад. — Вы устроили в вашей дорогой стране такой потрясающий бардак, что в ней хватает места едва ли половине всех ваших детей. И уж, конечно, никто не собирается заботиться об оставшейся без места половине.

— Ну знаешь, мы в этом ни капельки не виноваты… — принялась оправдываться Антея.

— А кто виноват в том, — перебил ее Песчаный Эльф, достигая последней степени кипения, — что я очутился без своей любимой водонепроницаемой клееночки посреди древней Британии, прославившейся на весь мир своими дождями и туманами?

— На вот, возьми это! — сказал Роберт, стаскивая с плеч пиджак.

Антея расстелила пиджак на траве, посадила на него Псаммиада и осторожно сложила полы и рукава таким образом, что снаружи остались торчать одни лишь улиточьи глазки да мышиные ушки Песчаного Эльфа.

— Ну вот! — ободряюще сказала она. — Теперь даже если пойдет дождь, я смогу укрыть тебя целиком в считанные доли секунды. Ну ладно, что нам теперь делать?

Остальные пятеро, к тому времени уже давно расцепившие руки, сгрудились вокруг Антеи, горя желанием услышать ответ на ее последний вопрос. Рано радовались! В тот самый момент, когда Псаммиад собирался заговорить, Имоджен-Имоген не выдержала и самым что ни на есть благоговейным тоном прошептала:

— Да неужто цирковые обезьянки еще и говорить умеют? А я-то думала, что говорящие бывают только попугаи.

— Ты думала? — заорал вконец выведенный из себя Псаммиад. — Да неужто подзаборные кошки еще и думать умеют?! — И он с опереточным смехом принялся ввинчиваться за отворот робертова пиджака до тех, пока не исчез там полностью.

Остальные беспомощно переглянулись.

— Да ведь это же всего лишь сон, — успокоил детей ученый джентльмен, — а в снах непременно происходят разнообразные вещи. Только следует всячески сдерживать себя от пробуждения.

Он оказался прав. В следующую секунду рядом с поляной начали происходить разнообразные вещи, а именно: сонную тишину векового леса прорезали веселый смех и звуки детских голосов.

— Я думаю, нужно пойти и посмотреть, — сказал Сирил.

— Это же только сон, — повторил ученый джентльмен специально для Джейн, которая, заслышав предложение Сирила, испуганно отпрянула назад. — Если ты не будешь следовать дорогами сна, если будешь сопротивляться его необратимому течению, то непременно проснешься. А ведь ты этого не хочешь, не правда ли?

У Джейн было на этот счет особое мнение, но она не осмелилась произнести его вслух.

Нужно сказать, что в зарослях кустарника, как раз в том месте, откуда раздавались голоса, имелся небольшой просвет, который человек с помутненным рассудком вполне мог бы принять за тропинку. А так как сознание четверых детей и ученого джентльмена еще не совсем прояснилось после гибели Атлантиды, то они (с ученым джентльменом во главе) бодро направились по нему, ступая след в след, как начитавшиеся мистера Фенимора Купера американские индейцы.

Довольно скоро они вышли на огромную поляну, посреди которой было разбросано несколько убогих домишек (я бы лично назвала их хижинами, но ведь лично меня там не было), окруженных обмазанным грязью деревянным плетнем.

— Ужасно похоже на ту доисторическую египетскую деревушку, — прошептала Антея.

И, согласитесь, очень верно подметила.

За изгородью несколько абсолютно голых ребятишек увлеченно играли в неизбежный «тутовый куст» (он же русский «хоровод»). Возможно, они называли свою игру как-нибудь по-другому, но выглядело это абсолютно так же — они, как заведенные, носились по кругу и при этом держались за руки. Неподалеку от них, на невысокой, заросшей мхом скамейке, сидели несколько женщин в бело-голубых платьях и накидках из звериных шкур. За неимением других дел, они молча созерцали сложные перипетии детской игры.

Дети с Фицрой-стрит неподвижно стояли на опушке леса и поочередно посматривали то на игроков, то на болельщиков. Одна из женщин сидела немного поодаль от остальных. У нее были прекрасные льняные волосы, перевязанные черной лентой. И еще у нее было такое печальное выражение глаз — особенно когда она смотрела на резвившихся перед нею детей, — что Антея невольно почувствовала, как ее сердобольную душу переполняет печаль и сострадание. «Ни одну из этих маленьких девочек она не может назвать дочерью», подумала она.

И тут маленькая лондонская замарашка отчаянно дернула Антею за рукав.

— Послушай! — зашептала она. — Вон та, что сидит отдельно, страх как похожа на мою дорогую мамочку. У той тоже были такие же ладные волосы, да только ей никогда не хватало времени их расчесать. Эх, живи мы здесь, моя бедная мамочка уж точно не стала бы выколачивать из меня пыль чем под руку попадется! Не думаю, что в здешних краях можно сыскать пивную где-нибудь ближе Эппинга. Правда ведь, мисс?

Позабыв от волнения о всякой осторожности, маленькая замарашка выступила из-под защиты густой листвы. Женщина с печальными глазами тут же заметила ее. Она порывисто поднялась со скамьи и протянула руки по направлению к бедной лондонской девочке, причем в этот незабываемый момент лица и той и другой словно бы озарились светом внезапно появившегося из-за туч солнца.

— Имогена! — закричала белокурая женщина, называя маленькую замарашку почти тем же самым именем, которое она привыкла носить в лондонских трущобах. — Моя Имогена!

То, что последовало далее, в русской театральной традиции принято называть «немой сценой». Маленькие обнаженные бритты окаменели в причудливых хороводных позах, их матери зависли в воздухе с поднятыми для всплеска руками, и даже четверо наших ко всему уже привычных приятелей приобрели некоторую статуеобразность. Единственным движущимся предметом во всем лесу была маленькая алмазная слезинка, катившаяся по щеке у Антеи.

— Мама! Это же моя мама! — закричала маленькая Имоджен-Имоген-Имогена и бросилась бежать через луг, отделявший деревню от леса. Женщина изо всех сил поспешала ей навстречу. На середине луга они сшиблись, как два боевых скакуна, и замерли в долгом и крепком объятии, сразу же став похожими на олицетворяющую материнство статую.

Через минуту к ним подоспели остальные женщины.

— Это моя Имогена! — кричала женщина. — Конечно же, это она! И вовсе ее не съели волки. Она вернулась ко мне, моя маленькая девочка! Расскажи же, моя дорогая, как тебе удалось убежать? Где ты была все это время? Кто кормил и одевал тебя?

— Ничегошеньки-то я не знаю, — находчиво ответила теперь уже окончательно и бесповоротно Имогена.

— Бедное дитя! — принялись вздыхать собравшиеся вокруг счастливой родительницы женщины. — Она потеряла рассудок от страха перед волками.

— Но меня-то ты узнаешь? — спросила белокурая женщина.

На что Имогена, обвив своими, прямо скажем, не очень чистыми руками белоснежную шею вновь найденной родительницы, сказала:

— Ну конечно же, мамочка! Тебя-то я даже в аду узнала бы.

— Что происходит? О чем они говорят? — вопрошал ничего не понимающий ученый джентльмен.

— Ты же сам хотел попасть туда, где этот несносный ребенок кому-нибудь бы понадобился, — ответил Псаммиад. — Ну вот, пожалуйста, девочка утверждает, что это ее мать.

— А что же мать?

— Разве и без слов не понятно? — раздраженно фыркнул все еще немного дувшийся на ученого Джимми Псаммиад.

— Но это что, действительно так? Я имею в виду, она действительно ее мать?

— Кто знает? — сказал Псаммиад. — Могу лишь сказать, что каждая из них идеально заполняет пустующее место в сердце другой. Разве этого не достаточно?

— О! — сказал ученый джентльмен. — На этот раз мне снится очень хороший сон. Как бы я хотел, чтобы бедная девочка могла остаться в нем навсегда!

Псаммиад немедленно раздулся и удовлетворил желание ученого джентльмена. Будущее Имогены было обеспечено отныне и на веки веков. Она нашла человека, который любил ее.

— О, если бы только все брошенные и бездомные дети… — начал было опять ученый джентльмен, но ему не дали договорить. Лучащаяся счастливой улыбкой белокурая женщина вышла вперед и обратилась к ним со следующими словами:

— Добро пожаловать, о чужеземцы! Я — здешняя королева. Моя дорогая девочка только что сказала мне, что вы ее друзья. Глядя на ваши добрые лица, я охотно этому верю. Хоть вы и носите самую странную одежду, которую я только видела в жизни, лица ваши открыты для меня. Девочка, конечно, околдована, и временами несет чушь, но насчет вас она говорит истинную правду. Так ли это, о чужеземцы?

Нужно ли говорить, что дети с готовностью подтвердили ее последнее предположение.

Жаль, что вы не можете представить себе и десятой доли всех почестей и подношений, какими осыпали наших четырех приятелей вкупе с ученым джентльменом древние бритты. А если бы вам хотя бы одним глазком удалось взглянуть на празднество, устроенное ими по поводу возвращения пропавшей Имогены, вы бы поняли, что в их племени дети имели реальную и весьма немалую ценность — не то что в Лондоне, где маленьких членов общества каждый встречный и поперечный имеет право шпынять, как ему вздумается, или, что еще хуже, отправлять в работные дома. Конечно, пир получился не таким роскошным, как в Вавилоне, но, с другой стороны, было гораздо больше душевной теплоты.

— Мне кажется, что ваши замысловатые игры каким-то образом оказывают на меня сильнейшее влияние, — сказал ученый джентльмен, обращаясь к Сирилу, Роберту, Антее и Джейн. — Никогда в жизни мне еще не снилось таких замечательных снов.

Этот разговор происходил гораздо позднее, когда их впятером оставили отдыхать на куче соломы под усыпанным большими яркими звездами небом, которое было моложе их почти на две тысячи лет.

Внезапно Сирил сказал:

— Что ж, все мы прекрасно провели время и заодно сделали доброе дело для Имоджен… то есть, Имогены. А теперь я предлагаю отправиться домой, пока не началась битва.

— Какая еще битва? — сонным голосом спросила Джейн.

— Вот дурында! С Юлием Цезарем, конечно! — просветил ее Сирил, как и подобает любящему старшему брату. — Я надеюсь, тебе не нужно напоминать о том, что на дворе стоит пятьдесят пятый год до Рождества Христова и что в любую минуту в соседнем лесу можно ожидать появления легионов Юлия Цезаря.

— А я-то думал, что тебе нравится Цезарь, — сказал Роберт.

— Еще как нравится! Но только когда он сидит себе спокойненько в учебниках по истории и не напускает на меня своих солдат со здоровенными мечами.

— Я думаю, что если бы мы встретились с Цезарем, нам бы удалось поладить с ним миром, — сказала Антея.

— Да уж, такого миротворца, как ты, Цезарь обязательно послушает! — сказал Роберт и разразился очень обидным смехом.

И тут, прежде чем кто-либо успел его остановить, ученый джентльмен мечтательно произнес:

— Хотел бы я, чтобы мы сейчас оказались лицом к лицу с Юлием Цезарем!

Что бы там ни подумал об ученом джентльмене Псаммиад, но в следующую секунду он послушно раздулся и выполнил его желание. А еще через секунду все шестеро, считая Песчаного Эльфа, стояли посреди лагеря Юлия Цезаря — как раз напротив его палатки. И лица, лицом к которому так страстно жаждал очутиться ученый джентльмен. Псаммиад, очевидно, решил по-своему истолковать некоторые неясности, которые Джи-джимми допустил в формулировке желания, потому что их больше не окружала посыпанная сверху звездами тьма, а, напротив, нежно обнимали желто-багровые лучи заката. Великий полководец сидел в походном кресле у своей палатки и неподвижно глядел поверх зеркальной глади пролива в сторону Британии (все пятеро англичан почему-то сразу же догадались, что это было именно так). На двух высоких шестах, установленных по бокам палатки, гордо простирали свои крылья два золотых орла, а ее расшитый золотом и пурпуром полог был украшен огромными буквами S.P.Q.R.[12]

Когда великий человек посмотрел на вновь прибывших, его августейший взор был так же холоден и незамутнен, как и воды великого в будущем морского пути, на которых он только что покоился. И хотя все пятеро самым невероятным образом соткались прямо у него на глазах из кристально-чистого, с легкой добавкой закатного желатина, воздуха, Цезарь не то чтобы не вздрогнул или, скажем, напрягся, а даже и ноздрей не повел. Он твердо и прямо смотрел им в глаза, как если бы они были гонцами, только что прибывшими с важными вестями. И когда часовые, бряцая доспехами и оружием, бросились к детям с явным намерением изрубить всех пятерых на куски, он остановил их величественным взмахом руки и повелительным тоном произнес:

— Назад!

И голос его прозвучал, как музыка. Давным-давно позабытая музыка ушедшей навсегда героической эпохи.

— С каких это пор Цезарь стал бояться детей и студентов? — сказал он.

Для детей он говорил на единственном доступном им языке — английском. Но ученый джентльмен, к своему немалому удивлению, смешанному с радостью узнавания, услышал родные звуки немножко чудного, немножко искореженного и непривычного для современного слуха латинского языка. Наконец-то он мог понимать. Наконец-то он мог говорить. И он заговорил:

— Это всего лишь сон, о Цезарь!

— Сон? — переспросил Юлий Цезарь. — Что ты называешь сном?

— Все это, — сказал ученый джентльмен, широко поводя вокруг себя руками.

— Да нет же, — вмешался Сирил. — Никакой это не сон, а такое особое волшебство. Дело в том, что мы прибыли сюда из другого времени.

— И мы хотели попросить вас оставить в покое нашу родную Британию, — добавила Антея. — Британия, знаете ли, слишком маленькая и бедная страна, чтобы ее стоило завоевывать.

— Так вы из Британии? — с сомнением в голосе спросил полководец. — Странно. На вас самые чудные одежды, какие я только видел в жизни, но они очень добротно сделаны. Да и волосы ваши пострижены коротко, как у свободных граждан Рима, а не как у грязных варваров. И все же я склонен отнести вас скорее к последним, чем к первым.

— Ну вот еще! — возмутилась Джейн. — Никакие мы вам не варвары! Мы прибыли из страны, где никогда не заходит солнце, а о вас мы прочитали в книжках по истории. И вообще, наша страна очень цивилизованная, потому что там есть всякие чудесные вещи наподобие собора Святого Павла, Лондонского Тауэра, Музея Восковых Фигур мадам Тюссо и…

Тут остальным наконец удалось ее остановить.

— Хватит молоть чепуху! — зашипел на нее Роберт, делая страшное лицо.

Минуту-другую Цезарь молча смотрел на детей, а затем подозвал к себе одного из стражников и что-то сказал ему на ухо. Вслух же он произнес:

— Трое старших детей могут пойти и осмотреть мой лагерь. Немногим чужеземцам, какого бы они ни были возраста, выпадала честь познакомиться с устройством римского лагеря. А студент и это милое дитя пока останутся со мной.

Такой оборот событий, конечно же, мало устраивал детей, но если Цезарь отдавал приказ, то ему были обязаны беспрекословно повиноваться все, даже маленькие дети. Так что Сирил, Роберт и Антея отправились слоняться по лагерю.

Оставшись наедине с Джейн и ученым джентльменом, великий римлянин быстро и без всякого труда вывернул их наизнанку. Однако даже такому мудрому и терпеливому человеку, каким был Цезарь, не удалось постичь и половины всего, о чем они рассказывали.

Во-первых, от ученого джентльмена с самого начала оказалось мало проку. Он без конца уверял Цезаря в том, что все происходящее было сном, и отказывался говорить под предлогом того, что ему ужасно не хотелось просыпаться.

Что же до Джейн, то ее ответы были до отказа переполнены такими невообразимыми в первом веке до нашей эры вещами, как железные дороги, электрические лампочки, воздушные шары, эскадренные миноносцы, дальнобойные пушки и алюминиевые кружки.

— И что же, ваши воины совсем не сражаются мечами? — спросил Цезарь.

— Вообще-то, у них есть сабли, но они больше предпочитают ружья и пушки, — отвечала Джейн.

Цезарь пожелал узнать, что такое ружья.

— Ну, это такие штуки, — сказала Джейн, — из которых нужно стрелять. Ба-бах! — и все вокруг падают мертвыми, знаете ли.

— Но как выглядят эти ваши ружья?

Вы пытались когда-нибудь описать ружье? Джейн даже и пытаться не стала.

— У Роберта есть с собой игрушечной пистолет, — сказала она. — Если хотите, он вам покажет.

Цезарь немедленно приказал послать за остальными, и через минуту оба мальчика уже с увлечением описывали ему принцип устройства пистолетов, а он с таким же увлечением слушал, не переставая вертеть в руках отливавшую сталью игрушку. В этот момент великий римлянин мало чем отличался от самого обыкновенного мальчишки с Кентиштаун-Роуд, да и немудрено — ведь это был отличный двухшиллинговый пистолет, который сослужил детям такую неоценимую службу в древней египетской деревушке.

— Непременно прикажу, чтобы мне понаделали побольше таких пистолетов, — сказал наконец Цезарь. — А вам, о чужеземцы, придется посидеть под стражей, пока я не удостоверюсь в правдивости ваших слов. За минуту до вашего появления я как раз решил, что Британия — слишком маленькая и бедная страна, чтобы ее завоевывать, но ваши рассказы заставили меня изменить это решение.

— Да это же все сплошная чепуха! — не выдержала Антея. — Британия — это всего лишь дикий, заросший непроходимыми лесами остров с туманами и болотами. И ничего-то там хорошего нет, кроме людей. О, люди там очень добрые! Мы, например, знаем одну тамошнюю девочку по имени Имоджен… то есть, Имогена. А пистолеты вам все равно ни к чему, потому что из них нельзя стрелять без пороха, а порох не изобретут еще несколько очень долгих столетий. Мы, кстати, не представляем себе, как его делать, а потому ничем тут вам не можем помочь. О, миленький Цезарь, отправляйтесь, пожалуйста, домой и оставьте в покое нашу маленькую бедненькую Британию!

— Но ведь та, другая, девочка только что сказала мне, что… — начал было Цезарь.

— Все, о чем вам наговорила эта болтушка Джейн, будет только через многие сотни лет, — прервала его Антея.

— А, так значит, она пророчица? — проговорил Цезарь с иронической усмешкой. — Не слишком ли она молода для подобной профессии?

— Если хотите, можете называть ее пророчицей, — вмешался Сирил. — Но только Антея говорит сущую правду.

— Антея? — переспросил Цезарь. — Но это же греческое имя!

— Может быть, и греческое, — озабоченно заговорил Сирил, — но это не имеет никакого значения. Мы просто хотим, чтобы вы отказались от мысли завоевать Британию. Она и впрямь того не стоит.

— Напротив! — возразил Цезарь. — Ваши слова побуждают меня ускорить переправу на остров. Я завоюю Британию хотя бы для того, чтобы выяснить, что же это на самом деле такое. Стража, взять этих детей!

— Быстрее! — закричал Роберт. — Джейн, поднимай амулет, пока стража нас на самом деле не взяла! Хватит с нас вавилонских подземелий.

Джейн подняла амулет над головой и повернулась спиной к заходящему солнцу. Роберт произнес слово силы. Затем дети протолкнули остолбеневшего от изумления Джи-джимми сквозь узорчатую арку и со всей возможной быстротой устремились за ним — в полутемный, пыльный, заваленный книгами и папирусами (но в эту минуту самый уютный на свете) кабинет ученого джентльмена.

Лишь очень немногим ученым мужам известен тот любопытный исторический факт, что в один из дней, когда войска Юлия Цезаря стояли лагерем на северном берегу Галлии (насколько я могу судить, где-то неподалеку от нынешней Булони), великому полководцу довелось сидеть в лучах заката у своей палатки и задумчиво глядеть на красно-фиолетовые воды пролива, в будущем известного под именем Ла-Манша. Когда солнце уже склонилось к самому горизонту, он внезапно вздрогнул, протер глаза и велел позвать своего секретаря. Из палатки тут же появился белокурый молодой человек.

— Знаешь, Маркус, — обратился к нему Цезарь, — я только что видел на редкость удивительный сон. Большую его часть я позабыл, но и того, что я помню, достаточно, чтобы больше не медлить с принятием решения, которое я откладывал уже многие дни. Завтра утром прибывшие из Лигерии корабли должны быть готовы к отплытию. Мы познакомимся поближе с этим загадочным треугольным островом. Для начала мы возьмем два легиона. Если наши сведения верны, то их с лихвой хватит. Но если верно то, что я увидел во сне, то нам не справиться с Британией, имей мы хоть тысячу легионов. Ибо мой сегодняшний сон был самым поразительным из того, что когда-либо снилось Цезарю, а ведь кому как не тебе, Маркус, знать, какие фантастические сны скрашивают иногда мои ночи!

— Если бы ты, дуреха, не наболтала Цезарю о всех наших современных чудесах, — выговаривал за чаем Роберт своей младшей сестренке, — то римляне никогда бы не завоевали Британию!

— Да брось ты чепуху-то молоть! — вступилась за Джейн Антея. — Все это было решено без нас тысячу лет тому назад.

— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнес Сирил. — Джем, пожалуйста! Так вот, если все эти разговоры о том, что время является лишь обыкновенным придатком мысли, верны, то я даже не знаю что и сказать… Если все на свете происходит одновременно, то…

— Да не может этого быть! — закричала Антея. — Настоящее есть настоящее, а прошлое есть прошлое!

— Не всегда, — сказал Сирил и, минуту-другую помолчав, торжествующим тоном добавил: — Когда мы были в прошлом, настоящее было для нас будущим. Вот так-то!

На это Антее было нечем возразить.

— Эх, жаль, что нам не удалось до конца осмотреть римский лагерь! — сказал Роберт.

— Да уж, нельзя сказать, что мы в этот раз особо преуспели, — согласилась с ним Антея. — Но ведь Имогена нашла свое счастье, а это самое главное. Теперь она будет счастливо жить себе да поживать в прошлом. Я много читала во всяких там стихах да поэмах о людях, которые предпочитают жить в прошлом. Сначала я не понимала, как это может быть, а теперь мне все ясно.

— А что, неплохая идея, — сонным голосом произнес Псаммиад, высовывая голову из песка, а затем вдруг стремительно втягивая ее обратно. — Жить в прошлом, я имею в виду, — добавил он уже на дне своей песчаной постели.

В тот момент никто не обратил на его слова никакого внимания, но позднее…

Впрочем, для того, чтобы узнать, что случилось позднее, нам нужно сначала прочитать следующие три главы.