История Древнего Рима в биографиях

1. Люций Юний Брут

Основателем Римской республики и главным виновником изгнания Тарквиниев считался у римлян Люций Юний Брут. Предание об изгнании царей и о личности Брута мы, конечно, можем признавать за историческое в общих чертах; но оно, как и вся вообще римская история до времени децемвиров, в значительной степени перемешано еще с легендами, отделить которые от истины уже невозможно с полной достоверностью и во всех случаях. В нашем изложении мы следуем традиции. Фамилия Брута принадлежала к сословию патрициев и была одной из знатнейших в Риме. Ее производили от одного троянца, будто бы приехавшего в Рим с Энеем. Отец Брута был Марк Юний, весьма почтенный человек, женатый на Тарквинии, одной из сестер царя Тарквиния Гордого, Но деспот царь приказал убить его вскоре после умерщвления Сервия, с целью завладеть его богатствами. А для того чтобы обезопасить себя от кровного мщениями лишил жизни и старшего сына его, Марка. Младшего сына, Люция, Тарквиний пощадил, потому что этот последний был в то время еще ребенком и казался безопасным; Люций рос в доме Тарквиния с его собственными сыновьями. Но царь воспитал его на свою погибель. От юного Люция не осталась скрытой судьба его родных; чтобы избежать такой же участи, он предоставил в распоряжение Тарквиния все свое имущество, притворился полупомешанным и играл свою роль так искусно, что его в насмешку прозвали Брутом, т. е. идиотом. Таким образом, он оградил себя презрением там, где нельзя было найти защиты у справедливости, и стал с твердостью и терпением выжидать удобного случая, чтобы отомстить за себя.

Дурные сны и угрожающие признаки начали с некоторого времени предвещать близкое несчастье царю, которому в течение многих лет удавались его гордые предприятия. Коршуны разрушили орлиное гнездо вблизи царского дворца, убили молодых орлят и прогнали отца и мать, возвратившихся домой; змея унесла у царя быков, приготовленных им для принесения в жертву богам; чума начала губить матерей и грудных младенцев. Царь стал трепетать за свой дом и решился вопросить знаменитейшего оракула – дельфийского. И так как он боялся доверить постороннему лицу касавшийся его семейства ответ бога, то отправил в Грецию двух своих сыновей Тита и Арунса; для того же, чтобы они не скучали, послал с ними в виде шута Люция Юния. Прибыв в Дельфы, царственные юноши принесли богу Аполлону драгоценные подарки, Брут же отдал ему только свою дорожную палку; но эта палка была внутри выдолблена и заключала в себе другую палку, золотую – тайный символ его ума. Исполнив поручение отца, царевичи вздумали спросить оракула, кому из них достанется господствовать в Риме. Ответ был следующий: «Главным владыкой сделается тот из вас, о, юноши, который первый поцелует мать». Оба Тарквиния решились держать в тайне слова оракула для того, чтобы их брат Секст, оставшийся дома, не опередил их; относительно же себя они предоставили судьбе устроить, кто из них двоих прежде поцелует мать; но умный Брут, поняв более глубокий смысл изречения оракула, опередил их так, что они этого не заметили: он, как будто споткнувшись, упал и поцеловал землю, общую мать всех смертных.

В то время когда юноши возвратились в Рим, там происходили приготовления к войне с Ардеей, рутульским городом, богатства которого давно уже раздражали корыстолюбие царя Тарквиния. Взятие этого города, сильно укрепленного, стоявшего на высоком и очень крутом утесе, представлялось делом нелегким и требовало долговременной осады. Между тем как римское войско стояло лагерем перед Ардеей, сыновья царя пировали однажды вечером в палатке Секста Тарквиния, где находился также их родственник Люций Тарквиний, прозванный Коллатином, от города Коллации, в котором его отец Эгерий, племянник Тарквиния Приска, был наместником по назначению этого последнего. Разговор молодых людей зашел об их женах, и каждый восхвалял свою, как превосходившую всех прочих. «В таком случае, – воскликнул наконец Коллатин, – сядем сейчас на коней, и я надеюсь убедить вас наглядно, что все ваши жены должны уступить моей Лукреции». «Так и быть!» – воскликнули остальные. И вот разгоряченные вином юноши понеслись на быстрых конях сперва в Рим, где они застали жен царевичей за роскошным ужином, а оттуда в Коллацию. Было уже очень поздно, но Лукреция сидела еще в кругу своих девушек и пряла. Победа принадлежала ей. Но красавица возбудила в Сексте Тарквинии гнусные замыслы; через несколько дней он в сопровождении одного раба поспешил в Коллацию и с помощью насилия, угроз и обнаженного меча заставил Лукрецию удовлетворить его преступным побуждениям. Беспечно возвратился он домой, не заботясь о совершенном им несчастье, не подозревая, что за ним быстрыми шагами последовало мщение, несшее погибель ему и всему его дому.

Лукреция, полная глубокой скорби и негодования, тотчас же отправила одного посла в Рим к своему отцу Спурию Лукрецию, а другого – в Ардею к своему мужу с просьбой, чтобы они приехали к ней как можно скорее и чтобы каждый взял с собой верного друга, так как случилось страшное несчастье. Лукреций приехал с Публием Валерием, сыном Волеза, а Коллатин – с Люцием Юнием Брутом. Они застали Лукрецию в спальне, поверженную в глубочайшую печаль. Она рассказала им о злодеянии Секста Тарквиния, объявила, что умрет, и требовала от них наказания преступника. Все они один за другим дали ей слово и старались ее утешить, но она не принимала утешений. «Вы позаботитесь, – сказала она, – чтобы виновник этого дела получил достойное возмездие; я же, хотя признаю себя невинной, не хочу избегнуть наказания; пусть ни одна женщина после меня, ссылаясь на Лукрецию, не остается в живых при потере целомудрия». С этими словами она вонзила себе в грудь кинжал, спрятанный у нее под платьем, и упала мертвая. Отец и муж в ужасе вскрикнули.

Между тем как все присутствующие были еще повергнуты в горе, Брут, час которого наконец пробил, вынул окровавленный кинжал из груди Лукреции, с благородным гневом поднял его и сказал: «Этой чистой и священной кровью я клянусь и призываю вас, боги, в свидетели, что буду огнем и мечом и всеми возможными для меня средствами преследовать высокомерного злодея Люция Тарквиния с его безбожной женой и всеми детьми его племени и не потерплю, чтобы они, или кто бы то ни было другой были царями в Риме». Произнося эти слова, он подал кинжал Коллатину, Лукрецию и Валерию, с изумлением, глядевшим на новый дух, озаривший Брута. Они повторили клятву, продиктованную им Брутом. Затем вынесли труп Лукреции на городской рынок и стали призывать народ к восстанию. Все граждане схватились за оружие; ворота города затворили, и Брут повел молодежь в Рим. Здесь, в качестве начальника всадников (tribunus celerum), он созвал народное собрание и пламенной речью, в которой с негодованием выставил на вид гнусное насилие Секста Тарквиния, жестокость царя и бедствие народа, вызвал в этом последнем решение отнять у Тарквиния власть и изгнать его из Рима вместе со всем его семейством. Вслед за этим Брут вооружил и приготовил к бою всех способных к военной службе людей, добровольно предложивших свои услуги, и сам отправился с ними в Ардейский лагерь, чтобы и там возбудить войско против царя. Главное начальство в Риме он предоставил Лукрецию, которого Тарквиний уже прежде назначил наместником Рима (praefectus urbi). Во время этого возмущения Туллия, ненавистная царица, бежала из города с незначительной свитой, сопровождаемая проклятиями возбужденной толпы. Войско, стоявшее перед Ардеей, приняло Брута с восторгом и тотчас же присоединилось к народному решению. В то время когда Брут шел в Ардею, царь, получив известие о происходившем в Риме, поспешил туда из лагеря; он нашел ворота города запертыми и услышал о своем изгнании. Надо было покориться неотвратимой судьбе; и царь с двумя старшими сыновьями отправился как изгнанник в Этрусскую землю. Секст Тарквиний переселился в Габии, город, отданный ему в полную собственность уже прежде. Известно предание, как Тарквиний овладел этим городом с помощью обмана и коварства, как он послал туда своего сына Секста под видом перебежчика, и как, когда этот последний вкрался в доверие граждан, отец отсечением маковых головок в своем саду чал ему понять свое желание, чтобы знатнейшие граждане были преданы смерти. За эти преступления Секст был теперь убит озлобленными жителями города.

После изгнания, царя и уничтожения царского достоинства руководители движения занялись основанием ноною порядка в государстве и учреждением нового правительства. Место царя должны были занимать с этих пор два ежегодно сменявшихся консула (вначале их называли «преторами»), облеченных такой же властью и такими же военными и политическими правами, какими пользовались цари; но ежегодная смена и разделение власти между двумя лицами ограждали государство от опасности деспотического господства. Только жреческие права, присвоенные до тех пор царям, были отняты у консулов и переданы сановнику, называвшемуся «rex sacrificulus» или «rex sacrorum». Первыми консулами, избранными в центуриатских комициях, были Юний Брут и Тарквиний Коллатин. И консул Крут в качестве хранителя новой свободы обнаружил такую же энергию, какой он отличался в качестве основателя ее. Прежде всего, он обязал народ клятвой никогда в будущем не допускать, чтобы в Риме господствовали цари. Вслед за тем было восстановлено государственное устройство Сервия Туллия вместе со всеми остальными законами этого царя, и сенат, личный состав которого очень уменьшился при Тарквинии, снова стал насчитывать в своей среде 300 членов, благодаря принятию в их число знатных плебеев. Эти новопринятые члены назывались«conscripti» (приписанные), и вследствие этого к сенаторам обращались с титулом «patres (et) conscripti».

Народ так сильно заботился о сохранении своей молодой свободы, что консул Тарквиний Коллатин, несмотря на то, что его образ мысли и действий был безупречен, возбуждал подозрение уже одним своим именем. Тарквинии, говорил народ, не научились жить жизнью честных людей: имя их возбуждает подозрения, оно опасно для свободы; до тех пор, пока есть в городе хотя один Тарквиний, за свободу нельзя ручаться, а тут даже правление находится в руках Тарквиния. Когда Брут заметил эти подозрительные сомнения граждан, он созвал народное собрание и, прочтя вслух клятву народа, что этот последний не будет терпеть в городе никакого царя и вообще никакую власть, от которой народу может грозить какая бы то ни было опасность, – обратился к своему товарищу с просьбой, чтобы он добровольно удалился и тем избавил граждан от тревожного чувства, возбуждавшегося в них присутствием в городе царского имени Тарквиниев. Для консула это предложение было сперва так ново и неожиданно, что он сначала онемел от изумления; когда же, наконец, он захотел возразить, первые сановники государства окружили его с настоятельными просьбами принести эту жертву отечеству. Даже его тесть, старый Спурий Лукреций, горячо присоединился к этим просьбам. Но так как Коллатин медлил подчиниться народной воле, то Брут лишил его должности решением народного собрания, а бывший народный консул отправился со своим имуществом в Лавиниум. Вслед за тем Брут добился вынесения еще одного нового народного решения: чтобы все поколение Тарквиниев было изгнано из пределов римского государства. По рассказу Ливия, Коллатин по настоянию своих друзей добровольно отправился в изгнание. На его место Брут избрал себе в товарищи Публия Валерия, и народ утвердил это избрание.

Царь Тарквиний не желал так легко выпустить из рук свое потерянное достояние и начал придумывать средства и пути, как бы снова возвратиться в город. Сперва он попытался сделать это посредством хитрости. Он отправил послов в Рим, которым поручил, не упоминая о его желании возвратиться, требовать только выдачи его имущества. Между тем как в сенате шли совещания и прения по этому делу, послы завязали с некоторыми знатными гражданами новые отношения, имевшие целью ниспровергнуть новый порядок вещей и снова возвратить в Рим царскую фамилию. Главными и деятельнейшими заговорщиками были братья Вителлии и братья Аквиллии; первые были близкие родственники Брута, женатого на их сестре Вителлии; Аквиллии были племянниками консула Коллатина. Стараниями этих людей в заговор было вовлечено еще значительное число знатных юношей, которые прежде были дружны с сыновьями Тарквиния и, недовольные новым порядком, жаждали возвращения прежней веселой жизни, какую они вели с молодыми Тарквиниями. Даже сыновья Брута, Тит и Тиберий, последовали увещеваниям своих дядей и приняли участие в преступных замыслах.

Между тем в сенате было решено выдать Тарквинию его имущество, и посланники воспользовались тем сроком, который был предоставлен им консулами для получения этих имуществ, чтобы вести дальнейшие переговоры с заговорщиками. Вечером накануне своего отъезда они собрались вместе с этими последними на ужин в доме Вителлиев; тут много говорилось о составленном плане и посланникам были переданы также письма заговорщиков к Тарквинию. Все присутствующие считали себя в совершенной безопасности. Но один раб, по имени Виндиций, слышал все, видел передачу писем и тотчас же уведомил обо всем обоих консулов. Консулы арестовали посланников и заговорщиков, и так как найденные письма подтвердили показание раба, то изменников тотчас же заковали в цепи. Несмотря на то, что посланники злоупотребили своими посольскими правами, их выпустили беспрепятственно из города, но царского имущества не возвратили. Сенат отдал это имущество на расхищение народу для того, чтобы этот последний, сделавшись участником в ограблении царской фамилии, потерял всякую надежду, когда бы, то ни было помириться с ней. Поле между Капитолием и Тибром, тоже принадлежавшее Тарквинию, было посвящено богу Марсу и с тех пор называлось Марсовым полем (campus Marcius). В то время, как рассказывают, это поле было покрыто хлебом, совсем готовым для жатвы, но так как народ боялся потреблять плоды земли, посвященной богу, то колосья вместе с находившимися в них зернами бросили в реку. Вся эта масса осталась в воде, и гак как впоследствии к ней пристал в большом изобилии ил, то из этого образовался священный остров Тибра, который потом соединили с городом мостами и украсили храмами, колоннадами и публичными садами.

За расхищением царских имуществ последовали обвинения и казни изменников. Сенат и весь народ собрались на площади, оба консула сидели на своих судейских креслах, окруженные ликторами, державшими фасции-топорики в связках прутьев; юноши-заговорщики, в числе которых были и сыновья Брута, стояли привязанные к столбам, ожидая приговора Брута, так как он в этот день председательствовал на суде. В Бруте жил такой истинно римский дух, какого не было ни в ком из его сограждан. Преступление его сыновей было очевидно, они сами не отрицали своей вины. Выбора не оставалось никакого. «Ликторы, – сказал Брут, исполняйте свою обязанность». И ликторы схватили юношей, сорвали с них платье, связали им на спине руки и стали бить розгами; потом повалили на землю и секирами отрубили головы. Брут сидел неподвижно на своем судейском кресле и без внешних признаков скорби смотрел, как истекали кровью его сыновья, бывшие единственной надеждой его дома. Потом, закрыв голову и лицо, он удалился с места казни; то, что было для него дороже всего на свете, он принес в жертву свободе и отечеству. Остальные заговорщики были осуждены на смерть собравшимся на площади народом. Когда заговорщики получили возмездие, награда другого рода была дана рабу, открывшему заговор. Его торжественно объявили свободным и дали ему все права римского гражданина. По этому случаю, как говорят, такая торжественная (судебная) форма обращения в свободное состояние получила название «vindicta»; но кто знает ход легенды, тому известно, что, наоборот, от слова «vindicta» этот первый отпущенный на свободу раб получил в легенде свое имя Виндиция.

Тарквиний, увидев, что хитрость и измена ему не удались, вознамерился возвратить себе господство силой оружия. Он стал объезжать города Этрурии и просил помощи. Жители городов Тарквиниев и Вейев снарядили для него войско; первые потому, что он носил название их города и был с ними в родстве, вторые – в надежде отомстить под предводительством римлянина за многие поражения, понесенные ими в прежнее время от римского народа. Когда они вторглись в римские владения, навстречу им двинулось римское войско под предводительством обоих консулов. Оно устроилось в боевом порядке на двух священных местах, из которых одно называлось Арсийский лес, а другое – Эзовиев луг. Валерий вел пехоту, расположенную четырехугольником, а впереди, рекогносцируя, шел Крут во главе конницы; таким же точно образом двигалась и неприятельская армия: Арунс Тарквиний составлял с конницей авангард, а царь Тарквинский следовал за ним с пехотой. Как только Арунс увидел своего смертельного врага, сопровождаемого ликторами, во главе неприятельской конницы, он воскликнул в сильном гневе: Вот он, человек, изгнавший нас из отечества! Смотрите, как надменно скачет он на коне, украшенный нашими знаками отличия! О, боги, защитники царей, помогите мне!» С этими словами он пришпорил лошадь и помчался прямо на консула. Брут понял, что речь шла о нем, и, воспламененный такой же ненавистью, ринулся в бой. В порыве озлобления ни один из них не думал о самосохранении; каждому хотелось только поразить врага. Они столкнулись со всего размаха, пронзили копьем щит и грудь друг друга и оба упали в предсмертных муках с лошадей. Это был зловещий пролог битвы. Скоро вслед за тем началась кровопролитная схватка конницы и пехоты. Победа склонялась то на ту, то на другую сторону, пока наконец, буря не разъединила озлобленные войска. Каждое из них удалилось в свой лагерь, не зная, кто победил; потери с обеих сторон служили для каждой из них доказательством скорее поражения, чем победы. С наступлением ночи в обоих лагерях водворилась тишина; но вдруг в Арсийском лесу поднялся шум и чей-то громкий голос возвестил, что со стороны этрусков в битве пало одним человеком больше, чем у римлян, и что эти последние, таким образом, победили. То был голос лесного бога Сильвана, который имел способность повергать в панический ужас самое храброе войско. Страх до такой степени овладел этрусками, что они стремительно оставили свой лагерь и бросились в бегство; но римляне погнались за ними с победоносными криками, взяли в плен не менее пяти тысяч человек и завладели богатой добычей, оставленной в лагере. Павших оказалось на стороне врага 11 300, а у римлян одним человеком меньше.

Валерий с победоносным войском с триумфом возвратился в Рим, но римлян не порадовала победа, купленная ценой жизни Брута, отца их свободы. Труп заслуженного мужа был похоронен с большой торжественностью, и консул Валерий произнес над ним надгробную речь. Римские матроны в течение целого года оплакивали его как мстителя за оскорбление чести женщины. Память Брута всегда чтилась римлянами как память основателя римской свободы, человека, который из-за этой свободы не пощадил жизни собственных детей и наконец пал в битве за нее. Благодарные потомки воздвигли ему железную статую, изображавшую его с обнаженным мечом в руке, и поставили эту статую в Капитолии между изображениями царей.

Со смертью Люция Юния Брута окончилось существование патрицианского рода Юниев, так как оба казненных сына были его единственными детьми. Убийца Цезаря, Марк Юний Брут, был по рождению плебей и, следовательно, не был потомком этого древнего Брута.