История Железной империи

Г. Г. Пиков. ЗАПАДНЫЕ КИДАНИ

Политическую историю государства западных киданей можно разделить на несколько этапов. Первым из них является период с 1124 по 1143 гг., основным содержанием которого было образование государства.

Возникновение государства западных киданей непосредственно связано с изменением в начале XII в. политической обстановки на Дальнем Востоке. К этому времени в киданьской империи явственно ощущался постепенный упадок монархии, ее внутренний развал. Войны с Кореей и тангутским государством в XI в. были последними успехами киданей на внешней арене. Они существенно истощили экономику страны. Участились попытки племен освободиться от гнета киданей (восстания дадань, цзубу и др.). Происходил процесс разложения правящей верхушки киданей, озабоченной борьбой за власть.

Кидани разгромили в начале X в. Бохайское королевство, однако не смогли остановить процесс исторического развития тунгусо-маньчжурских народов. Более того, угроза завоевания со стороны могущественных соседних государств Ляо, Сун и Коре, их не прекращавшиеся попытки вмешаться в их внутренние дела киданей лишь ускорили этот процесс, явились одной из важнейших причин возникновения у северных племен нового государства, ставшего преемником культурных и политических традиций Бохая. Шэннюйчжи (немирные чжурчжэни) с 1112 г. окончательно вышли из повиновения киданям и активизировали политику, направленную на объединение всех чжурчжэньских племен. Так началась война чжурчжэней с киданями, закончившаяся разгромом Ляоской империи и появлением на свет Золотой империи чжурчжэней. В политических событиях и военных действиях этого периода активное участие принял будущий основатель государства западных киданей — Елюй Даши.

Родился Елюй Даши в 1087 г. Дата эта установлена на основании утверждения «Ляо ши», что в 1124 г. (год цзя-чэнь) ему было 38 лет[444]. Он принадлежал к императорскому роду и являлся потомком основателя династии Елюй Абаоцзи в восьмом поколении. В мусульманьских источниках он известен также под именами Нуши тайфу, Нуши талфун, Нуши тайфун, Нуси тайфда и Нуси тайгир. Для своего времени Елюй Даши получил довольно разносторонние и, вероятно, глубокие знания в различных областях культуры. «Ляо ши» сообщает, что в 1115 г. он удостоился степени цзиньши. Вероятнее всего, это произошло в 1112 г[445]. Даши был хорошо знаком не только с киданьской, но и с китайской литературой. Будучи к тому же отличным стрелком из лука и великолепным наездникрм, имея высокий титул чжун дэ (глубоко добродетельный), он обладал всеми необходимыми качествами для занятия важных государственных постов. В 1115 г. он становится цыши (контролером) Тайчжоу и Сянчжоу, а затем и цзедуши (генерал-губернатором) тоусячжоу (вверенной области) Ляосин.

В этом же году дубоцзиле (верховный вождь) Агуда провозгласил создание чжурчжэньского государства Цзинь, принял императорский титул, в 1116 г. захватил Восточную столицу киданей Ляоян, старую бохайскую столицу, а вскоре и всю территорию прежнего Бохайского королевства. В ходе переговоров чжурчжэней с Сунской империей был заключен ряд соглашений (в 1118, 1120 и 1122 годах). По соглашению 1120 г. Сунская империя брала на себя обязательство выступить на стороне чжурчжэней против киданей.

Елюй Даши, получив значительные полномочия, играл, вероятно, в этот период немалую роль в политической жизни государства. Обе его должности (цыши и цзедуши) предполагали, что их обладатель одновременно занимал какие-то посты еще и в центральном правительстве[446], был облечен военными и гражданскими полномочиями.

Китайская армия вела себя пассивно. Это позволило киданям предпринять попытку нейтрализовать Сунскую империю и обезопасить свои южные границы. Елюй Даши, назначенный главнокомандующим южным маршрутом, в 5-м месяце 1122 г. во главе двух тысяч киданьских и ейских всадников нанес поражение сунским войскам при Ланьго-удяне. Это помогло империи Ляо справиться с нависшей с юга угрозой и направить часть войск против чжурчжэньских армий.

В 6-м месяце 1122 г. Елюй Даши разгромил под Сюнчжоу отборную сунскую армию. В 10-м месяце 1122 г. огромная сунская армия (по Е Лун-ли, до 500 тыс. воинов) была отправлена для нападения на Ляо. Елюй Даши помог предводителю сиских войск Сяо Ганю разгромить ее. По «Сун ши» (цз. 357, л. 126-136), сунская армия понесла огромные потери в живой силе и оружии. Запасы продовольствия, которые собирались со времен Ван Аньши (1068 г.), попали в руки победителей. Одержанные Елюй Даши и Сяо Ганем победы значительно подняли престиж киданьской империи.

Однако вскоре в рядах защитников юга произошел раскол. Сяо Гань предложил план возрождения государства на территории обитания племени Си, которое, по сообщению Сюй Кан-цзы[447], проживало в это время на территории Маньчжурии. Елюй Даши настаивал на отходе к императору Тянь-цзо. Вероятно, уже в это время у Даши был план возрождения империи на основе объединения под эгидой киданей родственных им племен, но в тех условиях он оказался неосуществимым. Мысли его ближайшего сподвижника Сяо Ганя не шли, вероятно, дальше захвата власти для себя и своего народа. Его поддержали и некоторые киданьские чиновники, особенно те, которые вместе с императрицей от страха изъявляли покорность то китайцам, то чжурчжэням. Поэтому у Даши не оставалось другого выхода, кроме как возвратиться к Тянь-цзо. Тогда сиские и бохайские воины ушли с Сяо Ганем на территорию племени Си. Здесь в 1-м месяце 1123 г. Сяо Гань провозгласил образование государства Великое Си и присвоил себе титул императора Шэнь-шэна. Это государство вскоре было разгромлено китайцами. Сяо Гань был убит одним из приближенных, а голову его отослали в Сун.

Начался новый этап в биографии будущего основателя государства западных киданей, связанный с борьбой против главного врага державы — чжурчжэней. Сначала он добился некоторых боевых успехов. К числу выдающихся боевых операций Елюй Даши, вероятно, надо отнести контратаку под Фэншэнчжоу. Чтобы дать возможность киданьской армии уйти от наседавшего врага, отряд Елюй Даши неожиданно для чжурчжэней появился в области Фэншэнчжоу, взял город и стал быстро продвигаться вперед. Его появление было настолько внезапным, что чжурчжэньские войска откатились почти до гор Дунмэншань (в 25 ли к востоку). Хотя Даши и попал в плен, время было выиграно.

Вскоре отряды чжурчжэней, посланные для преследования киданьского императора, застряли в болотистой местности. Чжурчжэньский принц Цзун-ван приказал Даши провести войска к лагерю киданей. Самому Тянь-цзо удалось спастись и бежать в Инчжоу. Здесь необходимо отметить некоторое замешательство китайских историков перед фактом «предательства» Даши. «Ляо ши» вообще умалчивает об этом. В ней лишь сообщается, что Елюй Даши прибыл к императору после падения Пекина. Составители «Ган му» сообщают, что Даши был освобожден из плена чжурчжэньским императором, а затем послан им к Тянь-цзо. Лишь цзиньские источники открыто говорят об этом факте из биографии принца.

Цзиньский император полюбил Даши за смелость и ум, приблизил к себе и подарил жену. Однако Елюй Даши недолго оставался у чжурчжэней. Он поссорился во время игры со старшим военачальником Няньханем и, «боясь наказания», бежал.

В 9-м месяце 1123 г. он прибыл в лагерь императора Тянь-цзо. Император не только простил ему и эту измену, но даже обрадовался его приходу. Положение империи было критическим.

В 7-м месяце 1124 г. Тянь-цзо, рассчитывая на помощь Елюй Даши и шивэйских племенных отрядов под командованием Цигэши, решил выступить в поход для освобождения областей Яньчжоу и Юньчжоу. Но Елюй Даши, хотя и не имел еще определенного плана спасения государства, усиленно отговаривал Тянь-цзо от этого намерения. Тянь-цзо, однако, не последовал его совету. Войска выступили из гор Цзяшань, заняли несколько районов, но вскоре были разбиты чжурчжэньским полководцем Уши на р. Яньхэся. Елюй Даши не принял участия в этом походе, сославшись на болезнь. Остатки войск Тянь-цзо снова укрылись в горах Цзяшань. Вскоре он был захвачен в плен.

Судя по «Сунмо цзивэнь», где содержится биография Елюй Даши, заимствованная Е Лун-ли для своей «Истории...», Даши еще не решился окончательно отмежеваться от гибнущей династии, как принято считать. Сообщение о том, что «Даши, глубоко проникший в Пески, возвел на императорский престол сына Тянь-цзо, носившего титул Лян-вана, а сам стал его помощником»[448], заставляет иначе взглянуть на события. Уйдя от Тянь-цзо, он возвел на престол в качестве марионетки Лян-вана, от его имени «назначил чиновников севера и юга» и темной ночью бежал на север.

Куда именно бежали Елюй Даши и Лян-ван? В 30-й главе «Ляо ши» есть сведения, что в конце концов Елюй Даши прибыл в Кэдуньчэн, но с таким названием существовало несколько городов. В главе 37 «Ляо ши» говорится: «Хэдунчен — это старый уйгурский город Хотун. В результате ошибки стали писать Хэдунчен... В юго-восточном направлении до Верхней столицы 1.700 ли»[449]. Но там же упоминается еще один город с таким названием: «Округ Чжэнь-чжоу, местонахождение командования воеводства Цзяньаньцзюнь древний город Хотун... В юго-восточном направлении до Верхней столицы 3.000 ли»[450]. Еще один город, «локализация которого затруднена»[451], упоминается в «Синь тан шу» (цз. 37). В какой же из этих городов отправился Елюй Даши? И в каком направлении — на запад[452] или на север[453]? Иначе говоря, к тангутам или монголам? Анализ источников показал, что Даши бежал не в тот уйгурский Кэдуньчен, о котором идет речь в главе 37 «Ляо ши» и который принадлежал тангутам с XI в.[454] Попасть в него можно было, не отклоняясь на север. К тому же в это время тангуты не стали бы оказывать помощь Даши, имевшему еще очень мало сил. Елюй Даши намеренно шел именно в город, расположенный на р. Орхон, т.к. это был важный военный центр на северо-западной границе киданьской империи. Основной задачей размещенного там гарнизона (более 20 тыс. киданьских воинов) был контроль над племенами. Хозяйственные работы вели члены 700 бохайских, чжурчжэньских и китайских семей, а также семьи сосланных преступников-киданей[455].

С прибытием на западную границу империи начался новый этап не только в биографии Елюй Даши, но и в истории киданьского общества. Его знаменовала последняя попытка вооруженной борьбой сломить натиск завоевателей. После ее неудачного завершения был предпринят поход на запад с целью образования нового государства. Хронологически этот период продолжался с 1124 по 1143/44 гг., т.е. с момента образования государства Бэй Ляо и до смерти Елюй Даши, оставившего своим наследникам мощное государственное образование с центром в бывшей столице Караханидов.

Остановить натиск чжурчжэней и вернуть гибнущей империи былую славу можно было, объединив все античжурчжэньские силы, в том числе многочисленные кочевые племена Монголии, для которых полчища Агуды представляли потенциальную опасность. Елюй Даши отлично понимал это. Уйдя от последнего киданьского императора с небольшим отрядом воинов, он затем пополнил свое войско за счет мелких киданьских племен, родов и гарнизонов крепостей, еще не захваченных чжурчжэнями. К этому времени умер Лян-ван, бывший «императором» всего несколько месяцев (5-10-й месяцы 1123 г.). Следующая креатура Даши, Елюй Чжуле, в 11-м месяце того же года был убит соратниками. И хотя император Тянь-цзо еще скитался по степям и даже считал себя верховным владыкой уже практически не существующей империи, в политическом смысле он был мертв. Поэтому Елюй Даши и решился, как сообщает «Ляо ши», объявить себя императором. Это произошло в пятый день 2-го месяца года цзя-чэнь (1124 г.)[456].

Авторитет Даши возрастал. Цзиньский главнокомандующий Няньхань сообщал императору, что Елюй Даши установил тесные контакты с Западным Ся. Достигнутые успехи позволили ему провозгласить создание нового киданьского государства Бэй Ляо (Северное Ляо). Воспользовавшись беспокойством, которое вызвало у кочевников появление чжурчжэней в Монголии, Даши созвал курултай племен в старинном уйгурском городе Бэйтин (Бешбалыке). На него прибыли главы семи областей («семь чжоу на западной границе») и вожди 18 племен. Среди них значатся племена, жившие в самых разных частях Монголии: Большие желтые шивэй, кочевавшие в районе Байкала; теле (теленгуты Рашид ад-Дина), обитавшие по берегах Амура; ван-цзи-ла (онгираты); цзя-цзи-ла (джаджираты); ми-р-ки (меркиты); цзу-бу (татары); тан-гу (тангуты); ху-му-ссю (хумус); е-си (йисуты); би-гу-дэ, возможно, жившие на Амуре; ни-ла; хэ-чу; у-гу-ли (уги, урянхаи); бу-су-уань; си-ди; да-ла-гуай (таргутай); да-ми-ли (у Рашид ад-Дина — тамгалык); цзю-эр-би. Этот список подтверждает сообщение «Цзинь ши», что влияние Даши распространялось практически на всю Монголию. На курултае Елюй Даши обратился к собравшимся с программной речью, а в ответ на страстный призыв получил 10 тыс. хорошо вооруженных и прекрасно обученных воинов. Вероятно, на этом же съезде Елюй Даши принял монгольский титул «гурхан». Если императорский титул отражал его притязания на киданьский престол и стремление возродить империю, то титул «гурхан» подразумевал, что средством для достижения цели он избрал конфедерацию монгольских племен — противников чжурчжэней.

Новое государство уже не являлось империей, и более значимым был именно второй титул. Основой слова «гурхан» является «гур», что означает «всеобщий», а весь титул читается «хан всех племен». Термин этот издавна привлекал внимание исследователей. Принятие его первым западнокиданьским правителем Елюй Даши казалось необычным таким историкам, как М. Дегинь, П. де Майа, К. Д'Эрбло, С. де Саси, М. Клапрот. Источник заимствования этого титула пытались найти В. Григорьев, И. Березин, К. Риттер, К. Менгес, К. А. Виттфогель, Фэн Цзяшэн и ряд других отечественных и зарубежных исследователей[457]. В «Ляо ши» прямо говорится, что «гурхан» — это почетный титул правителей монгольских племен. Корень «гур» в монгольском языке имеет два значения: 1) большой, всеобщий; 2) народ (собрание племен). Титул «гурхан» в этом случае означает выборного хана, поставленного во главе какого-либо племенного союза. Именно в таком значении он встречается в «Юань чао би ши», где рассказывается, как в 1201 г. некоторые монгольские племена, собравшись на реке Кем, избрали своим вождем Джамуху и присвоили ему титула гурхан, т.е. великий хан[458]. Можно предположить, что на протяжении XII-XIV вв. значение этого титула претерпело заметную эволюцию. Джувейни объясняет его как «хан ханов», а Рашид Ад-Дин трактует как «великий хан, всеобщий хан»». В отдельных тюркских и монгольских языках это слово произносится с некоторым удлинением (гур-хан) и обозначает «универсальный правитель, хан с огромной властью, верховный правитель»[459]. Титул этот пользовался большим уважением у многих правителей, в частности, «любил видеть свое имя с этим прозванием Тимур»[460]. Любопытно свидетельство Р. Бэкона о значении слова «хан»: «хан — титул и означает то же, что прорицатель» (Chan est nomen dignitatis, et sonat idem quod divinator)[461]. Тем самым подтверждается попытка совместить в лице правителя западных киданей духовную и светскую власти по т. н. «китайскому» варианту[462].

Даши сделал ставку на северо-монгольские племена, надеясь с их помощью отвоевать трон. Об этом он откровенно заявил, провозглашая сначала государство Бэй Ляо (Северное Ляо), а потом и степную конфедерацию из 18 племен. Для потенциального государства, однако, не было ни этнической, ни экономической основы. Кроме того, северные племена хотели лишь не пропустить чжурчжэней в свои владения. Когда же они убедились, что Даши хочет серьезной войны с Цзинь, то тут же отложились от него. За Даши сохранялась слава «китайца», недаром мусульманские авторы именуют его Курханом ас-Сини[463].

Чжурчжэни предприняли ряд военных и дипломатических мер против Бэй Ляо, следствием которых явился распад сложившейся коалиции. Кидани под командованием Елюй Даши вынуждены были уйти на территорию Средней Азии. В день цзя-у 2-го месяца 1130 г. Елюй Даши принес в жертву Небу, Земле и своим предкам серого быка и белую лошадь, затем устроил смотр своим войскам, перед которыми поставил задачу совершить марш на запад.

Прежде чем отправиться «к арабам» (дашы), армия Даши для отдыха и пополнения продовольствия пыталась пробиться в горы Иныыань (хр. Борохоро, входящий в систему Тянь-Шаня), но из-за обильного снега и нагромождения скал не смогла сразу дойти до пастбищ.

Почему же кидани двинулись именно на запад, а не на юг или север? На это имелся целый ряд причин. На востоке и юге существовали довольно сильные государственные образования — Сун, Цзинь и Западное Ся, зато на западе политическая ситуация была нестабильной. В Х-ХП вв. обширные пространства среднеазиатского региона находились под политическим контролем Караханидов. Их владения к этому времени были разделены на «фактически самостоятельные уделы, управляемые членами или родственниками Верховного хана», воевавшими между собой. Распри привели к ослаблению уделов и «послужили одной из причин падения государства Караханидов»[464]. В то же время в регионе шел интенсивный рост городов. Возросшие потребности городов в рынках сбыта своей ремесленной продукции, повышение спроса на сырье, производимое лишь скотоводческим хозяйством, служили мощным стимулом втягивания кочевников в орбиту товарно-денежных отношений с земледельческими районами. Следствием этого явился быстрый рост товарности скотоводства, что стимулировало кочевников увеличивать пастбища. Стремление к расширению пастбищ, а также желание родоплеменной знати участвовать в торговых делах без посредников толкали кочевников на конфликты с соседними племенами.

Уход произошел, как явствует из анализа «Ляо ши», в 1130 г., а не в 1128 г. (дата мусульманских источников). Встретив вооруженное сопротивление со стороны киргизских племен на территории Тувы, кидани через Турфанское уйгурское княжество вторглись в Семиречье. Решающее сражение между киданями и армией Санджара состоялось 5 сафара 536 года хиджры (9 сентября 1141 г.). По сообщению Ибн ал-Асира, «не было в исламе битвы крупнее этой, и не было в Хорасане больше убитых, чем в ней»[465]. Катаван (Катван) — селение в Самаркандской области. Якут пишет, что оно отстояло от Самарканда к северо-западу на 5 фарсахов. От него получила свое название Катванская степь между Зеравшаном и горами. Даргам — один из притоков реки Зеравшан, к югу от Самарканда. Что касается численности войск, то Ал-Хусайни сообщает о «700 тысячах самых сильных всадников» у киданей и 70 тыс. — у Санджара[466]. Бар Эбрей приводит другие цифры: 300 и 100 тысяч[467]. Число погибших мусульман источники тоже называют по-разному. В маньчжурском варианте «Ляо ши» сообщается, что на протяжении десяти ли земля была покрыта мертвыми телами. Низами-и Арузи Самарканди[468] и Равенди[469] говорят о 30 тыс. павших мусульман. Ал-Бундари подтверждает цифру Ибн ал-Асира — 10 тысяч[470]. Бар Эбрей рассказывает, что Санджару удалось бежать только с шестью всадниками, а его 100-тысячная армия частью была перебита, а частью пленена[471]. Память об этой битве была жива еще в XIV в.[472]

Резонанс от битвы в Катванской степи был огромен. Вести о ней докатились до Палестины и Сирии, а оттуда в совершенно искаженном виде просочились в 40-х гг. XII в. в Западную Европу[473]. В 1146 г. баварский хронист Оттон Фрейзингенский в своей хронике вспоминал о состоявшейся годом ранее встрече с кабульским епископом из Сирии, во время которой тот сообщил ему, что «несколько лет назад некий Джон, который жил за пределами Персии и Армении на далеком Востоке, король, священник и христианин со всей своей нацией, хотя и несторианин, повел войну против королей персов и медов, братьев, называвшихся Самиарди... они сражались три дня... Пресвитер Иоанн, ибо так они называли его, разгромив, однако, персов, явился победителем в самой жестокой резне»[474]. Он, якобы, дошел до Экбатаны (Хамадана), но не решился перейти Тиф и увел войска обратно[475]. «Хроника» не указывает точную дату, говоря лишь «несколько лет назад». Зато ее совершенно точно приводит сочинение, продолжающее «Хронику» Отгона Фрей-зингенского[476]. В 1165 г. папа и некоторые государи получили подложное письмо к византийскому императору Мануилу Комнину от имени священника Иоанна. Папа Александр III в 1177 г. отправил своего лейб-медика, магистра Филиппа, с письмом к этому царю «Трех Индий» и всех земель от вавилонской башни до места погребения апостола Фомы. Таким образом, европейские авторы ошибочно приписали каракитаям поход в Иран и Месопотамию, сочтя их подданными христианского государя. Возможно, сирийский епископ располагал какими-то сведениями о наличии среди «неверных» несториан, кереитов или, что тоже вполне вероятно, киданей. Имя этого царя Иоанна связывали с именем апостола Иоанна, который называл себя пресвитером во втором и третьем посланиях. Он, якобы, «не умер и выступит при конце дней провозвестником Спасителя»[477]. П. Карпини называет его «царем Индии». М. Поло и Абу-л-Фарадж, говоря о нем, имеют в виду Ван-хана кереитского. С XIV в. его отождествляли с абиссинским негусом. К. Риттер считал, что именем Иоанн был передан титул ван-хан[478]. Л. Н. Гумилев писал, что Иоанн соответствует имени найманского вождя Эниата (Инанч Бильгэ Буку-хана): это «имя, либо легко переделываемое в "Иоанн", либо просто имя "Иоанн", превратившееся в Эниат»[479]. Г. Опперт же вообще производил имя «пресвитера Иоанна» из титула «гурхан», считая, что произошло выпадение буквы «р»[480]. Эту теорию более подробно разрабатывает Царнке, а разделяют ее О. Пешель и Гутшмид[481]. Профессор Брун пресвитером Иоанном считал грузинского царя Иоанна Орбелиани[482].

После этого решающего сражения с объединенными силами мусульманских правителей в Катванской степи под Самаркандом 9 сентября 1141 г. завоевание Средней Азии было завершено в короткие сроки.

Второй период истории государства западных киданей — 1144-1218 гг. Преемниками Елюй Даши предпринимается ряд мер по укреплению государственного аппарата, в котором на службе использовались и представители подвластных народов. Всем правителям Западного Ляо постоянно приходилось вести военные действия с соседями. Несколько раз западные кидани при помощи оружия пресекали попытки уйгуров освободиться из под власти Си Ляо. Киданьские эмиссары провоцировали беспорядки на западной границе чжурчжэньской империи. В 1188 г. цзиньским императором был принят план сдерживания кара-киданьской активности. Активные действия западных киданей, направленные на стравливание с чжурчжэнями различных монгольских племен, не были в полной мере эффективны и систематичны, ибо много сил и внимания отвлекали события на западной и южной границах государства. Особенно напряженными были отношения киданей с Хорезмом.

Государство кара-киданей переживало сложный период. Уйгурский Идикут поднял в 1209 г. восстание против киданей и направил к Чингис-хану послание, в котором писал, что «ненавидит киданей и уже давно имел желание подчиниться»[483]. Кара-киданьский наместник Шаукем, который «простер десницу притеснения на Идикута, начальников и племена уйгуров, требовал неподобающего добра», был убит восставшими. Мятеж Идикута явился сигналом к началу освободительного движения мусульман Восточного Туркестана.

В самом государстве поднял мятеж найманский вождь Кучлук. Он оказался в государстве западных киданей после разгрома кереитов Темуджином в 1204 г[484]. Он пытался продолжить дело своего отца Таян-хана и сплотить монгольские племена в борьбе с Чингисом, однако был окончательно изгнан за пределы Монголии и оказался в государстве Си Ляо. Кучлук быстро разглядел слабость государства. Устроив засаду, он захватил гурхана на охоте. Однако Кучлук не решился расправиться с гурханом, так как кидани составляли значительную часть его войска. Гурхан получил титул Тай шан хуан (верховный император), а его мать — Хуан тай хоу (вдовствующая императрица).

В исторической литературе при анализе политической ситуации в Средней Азии накануне монгольского вторжения государству кара-киданей обычно уделяется мало внимания. Воссоздается на основе тех или иных источников история взаимоотношений местного мусульманского населения с киданями, преследования Кучлуком ислама, жестокое подавление народного недовольства и коротко сообщается о захвате государства войсками монголов. На наш взгляд, эта страница истории Средней Азии заслуживает детального освещения. Сопоставление и анализ различных источников позволяют сделать это.

Приход к власти Кучлука знаменовал начало заключительного этапа в истории западнокиданьского государства. Оно быстро шло к печальному финишу, раздираемое внутренними противоречиями, расшатанное борьбой среднеазиатских народов за свержение ига киданей, потерпевшее ряд крупных неудач на внешнеполитической арене (войны с гуридами, хорезмшахами и т.д.), ослабленное в результате недальновидной внутренней и внешней политики найманского вождя. Его политика гонений на мусульман вызвала всеобщую ненависть населения.

Вероятно, именно известия о борьбе Кучлука с хорезмшахом породили слухи о «царе Давиде, который идет на помощь христианам с востока». Слухи взбудоражили Европу. Епископ Акки палестинской Яков де Витри в своих письмах (1221 г.) рассказывал о попытке багдадского халифа, враждовавшего с хорезмшахом, через посредство несторианского патриарха вступить в переговоры с царем Давидом. С этой целью халиф, похоже, действительно отправил посла в Среднюю Азию.

В 1218 г. 20-тысячный корпус монголов под командованием Джэбэ-нойона вторгся в Западное Ляо. Судя по сообщениям Абул-гази, государство Западное Ляо было одним из центров сопротивления Чингис-хану. Сам Чингисхан считал опасность с этой стороны очень большой[485]. Как показывает анализ источников (Абулгази, «Юань ши», «Синь Юань ши»), государство было завоевано монголами не сразу, как долго считалось, а лишь спустя почти два года (к 1220 г.).

Так закончило свое существование западнокиданьское государство. Вероятно, во время агонии оно распалось на несколько отдельных владений. Какие-то племена в это время начали миграцию с территории Си Ляо. Так, во время боя Мухаммеда с монгольской армией, направленной для преследования меркитов и разведывания пути на запад, какие-то роды или даже, возможно, племена кара-китаев сражались на стороне монголов. Джувейни сообщает о пленении в битве 1210 г. отряда некоего Хамид-Пура, который перешел на службу к хорезмшаху и погиб в 1220 г. при взятии монголами Бухары[486]. Особенно известен Чин-Тимур, сумевший добиться высокого положения при монголах. Рашид ад-Дин сообщает, что он происходил из онгутов, однако, по словам Джувейни, он был родом из кара-киданей[487]. Самыми же известными наследниками, в некотором смысле наследниками славы гурханов, были Измаил и Борак-хаджиб.

Под мусульманским именем Измаил (в «Юань ши» — Хэ-сы-май-ли) известен один из ближайших сановников гурхана Чжулху, контролировавший область Ферганы. Часть кара-киданей ушла в поход на запад с монголами (примерно 5 тыс. хозяйств). Этот отряд был поставлен в авангарде корпуса Джэбэ. Впоследствии все перешедшие на сторону монголов кидани влились в этот отряд, постепенно разросшийся до десятитысячного корпуса и более. Оставшиеся растворились в местном населении или совершили миграцию в последующие времена. Созданный монголами кара-киданьский корпус сыграл заметную роль в истории нашествия орд Чингис-хана на Среднюю Азию. Судя по «Юань ши», отряд возглавлял именно Измаил[488]. Затем киданей бросили против курдов Ширваншаха. В составе Западной экспедиции кидани прибыли на Кавказ и нанесли, если верить «Юань ши», поражение отрядам грузинских князей, асов, взяли город Хэ-линь (город черной рощи). «При горе Тер» впервые столкнулись с ва-ло-сы (русскими) и разбили их. «Юань ши» утверждает, что именно Измаил со своим отрядом захватил Ми-чжы-сы-ла (т.е. Мстислава) и по приказу Джэбэ доставил его наследнику престола Джучи. После казни Мстислава корпус кара-киданей обрушился на канглов, затем «усмирил» кипчаков. Во время похода Чингис-хана на тангутское государство Измаил явился к великому хану. Тот щедро наградил его, передав значительную часть захваченных самим Измаилом драгоценностей и пожаловав титул битхэши. Здесь впервые осуществилась мечта киданей: они были посланы в бой против своего смертельного врага — чжурчжэней. За участие в этих боях и за подвиги на западе Измаилу было пожаловано звание гуй-си-юй-да-шуй (покровитель западных стран).

Одним из «потомков» западнокиданьского государства было, видимо, государство Борак-хаджиба в Керма-не. Борак-хаджиб (Булак, по Ибн ал-Асиру) — единственный в своем роде основатель последней киданьской (точнее уже кара-киданьской) династии. Мухаммед ан-Насави, сторонник разгромленной Бораком партии, ясно заявляет, что «узурпатор» был «камергером» гурхана[489]. По Казвини, он — «один из эмиров Гурхана кара-китаев»[490]. Есть сведения, что он был близким родственником гурхана, вероятно, сыном Таянку, который попал в плен к хорезмшаху в 1210 г.[491] В китайском источнике монгольского периода Ци-ли-ван (Керман) упоминается как страна черных киданей[492]. История кара-киданьской династии в Кермане начинается с 1210 г. По Джувейни, после битвы при Таласе (раби'1 607 г. х. — август-сентябрь 1210 г.) Борак-хаджиб попал в плен к хорезмийцам и был взят Мухаммедом на службу. Во время нашествия монголов он бежал вместе с сыном хорезмшаха Гияс ад-Дином Пиршахом в Персию. На пути в Индию, к старшему сыну Мухаммеда, он подвергся нападению правителя Кермана Шуджа ад-Дина, позарившегося на его жен и имущество, но не только отбился, а даже очень быстро завоевал весь Керман, где и остался (1222-1223). В 1235 г. монголы отправились на завоевание Сеистана, и их полководец Таир-бахаду потребовал от Борака помощи. Борак, ссылаясь на свою старость, не поехал, но послал своего сына Руни ад-Дина. Еще по дороге в Монголию царевич получил весть о смерти отца. Это случилось 20 зу-л-хиджжа 632 г. х. (5 сентября 1235 г.). Последний «кара-киданьский» Кутлуг-хан умер в 706 г. х. (1306 г.).

Этим заканчивается первый период истории западных киданей после гибели их государства на территории Средней Азии. Размывание населения шло на протяжении всей истории этого государства, а в конце стало особенно интенсивным. Еще в 1203 г. некий Эбу-гэджин-Ноякин участвовал в заговоре против Чингис-хана[493]. Одним из последних кара-киданей, живших после похода Чингис-хана, был Кундукай, который при Хубилае, по словам Рашид ад-Дина, занимал должность казначея[494].

Следующий период — время расселения западнокиданьских родов на территории всей Средней Азии и даже за ее пределами. Пока практически невозможно создать полную картину миграции западных киданей, ибо письменные источники и археологические свидетельства не позволяют уверенно выделять киданей из других племен и народов. Причина этого — ассимиляция киданей местным населением. Подверглись ей еще кидани, переселившиеся на запад до Елюй Даши. Этот процесс тюркизации подметил в XI в. Махмуд Кашгарский: «Хитай имеет отдельный язык и письменность. Тюркским языком они владеют не полностью»[495]. Окончание этого процесса застал, пожалуй, Угусунь Чжундуань, сообщивший, что «в настоящее время осталось мало жителей, они переняли обычаи и одежду хуэйхэ (мусульман)»[496].

Восстановить картину расселения западнокиданьских родов (хотя и далеко не полную) можно с помощью этнонимики. В историко-этнографической литературе хорошо известен этноним катай (ктай, кы-тай, китай, хтай, хытай). В состав казахов Среднего Жуза входил род кытай или ктай-аргын. У киргизов широко распространены этнонимы кытаи, ктай и кара-кытаи. Киргизское племя кытаи относится к левому крылу. В XIX в. оно было расселено в долинах рек Таласа и Чаткала, но крупные группы этого племени жили в Прииссыккулье и Чуйской долине, а более мелкие — на Тянь-Шане. Быт племени кытай запечатлен в поэме «Коджоджаш», входящей в состав эпоса «Манас». Потомками найманов, часть которых во главе с Кучлуком переселилась в начале XIII в. на территорию Семиречья, можно считать киргизское племя найман[497] Название кытай встречается и у узбеков. Немногочисленные группы кытай (ктай) встречались в конце XIX в. среди таджиков. Объединение ктай является одним из четырех племен каракалпаков арыса он тортуру. Как микроэтноним ктай зарегистрирован среди ногайцев Северного Кавказа. Фонетический вариант названия кидани можно проследить и в составе калмыцкого народа: киттуд, китат. Род катай упоминается в одном из башкирских шежере как плативший дань послу русского царя Ивана Грозного[498]. Его представители участвовали в Ливонской войне, походе на Азов, на Казань. Там же есть указание на то, что появились они в Башкирии в то время, когда находились «под покровительством хана Чингиза Темучина (получили эти земли), с благословенного разрешения великого Темучина хана Чингиза». Да и целый ряд исторических преданий башкир гласит о том, что родина их предков — это Алтай, Иртыш, озеро Байкал. В Крыму до сих пор существуют названия Ой-Китай, Орта-Китай, Кара-Китай, Сары-Китай и др. Они часто там сочетаются с «найманским» топонимом: Ктай-Найман, Кара-Найман, Найман, Онгар-Найман и т.д. Встречаются подобные названия и у населенных пунктов гагаузов и болгар: Кара-Китай, Киргиз-Китай, Катай[499]. Даже самое общее перечисление этнонимических и топонимических сведений, связанных с киданями, подтверждает факт неизбежной ассимиляции пришельцев кара-китаев местным населением Средней Азии и Казахстана.

Западная граница государства проходила по реке Аму-Дарья, самыми южными владениями киданей были Балх, Термез и Хотан. На востоке государство граничило с зависимой Уйгурией, а на севере граница проходила по озеру Балхаш и реке Чу. Исходя из этого, можно установить, что наибольшая протяженность империи с запада на восток была примерно 6 тыс. ли, а с севера на юг — около 2 тыс. ли (соответственно 3 тыс. и 1 тыс. км). Таким образом, по размерам Западное Ляо не уступало Золотой империи чжурчжэней и Южносунскому государству. Елюй Чуцай, посетивший Центральную Азию в 1219 г., писал, что государство занимало территорию в «несколько десятков тысяч ли». Его современник Чан Чунь сообщал о «десяти тысячах ли в каждом направлении». Китайский исследователь Дин Цянь высказал мнение, что кара-киданьские гурханы осуществляли контроль над территорией в 6 тыс. ли «шириной» и 7 тыс. ли «длиной». Это явно преувеличенные цифры. При определении границ империи надо иметь ввиду еще и то, что ее территория не сводилась только к местам обитания собственно киданей. По Ибн ал-Асиру, они «обитали в Узкенде, Баласагуне, Кашгаре и их окрестностях», хотя гарнизоны их были «в стране Туркестан и в Мавераннахре и тяжело попирали их народы».

Население империи состояло из оседлых и кочевых племен. Общую его численность определить сложно. По переписи, проведенной гурханом Елюй Или в 1151 г., насчитывалось 84,5 тыс. хозяйств, которые могли поставлять в армию и на службу гурхану мужчин старше 18 лет. Но это явно не все население государства. Только в Самарканде, одной из столиц государства, перед монгольским завоеванием проживало 100 тыс. семейств. Скорее всего, это население территории, контролируемой непосредственно гурханами. Другая проблема: входили ли в число этих 84,5 тыс. хозяйств лишь кочевники или и оседлые жители, не включенные в состав регулярных войск? На наш взгляд, К. А. Виттфогель и Фэн Цзяшэн справедливо замечают, что здесь учитывались и оседлые жители, иначе трудно объяснить небольшую численность армии кара-киданей.

Если сложно подсчитать количество населения государства, то его этнический состав более или менее ясен. Мы знаем, что в передвигавшихся на запад под руководством Елюй Даши отрядах были и тюркские, и монгольские, и тунгусские элементы. На новых землях проживали таджики, карлуки, группа тюрок во главе с Караханидами, уйгуры, китайцы (т.е. хань эр и их потомки, не пожелавшие стать подданными «диких» чжурчжэней), «много умелых и ученых людей» из числа евреев, смуглые индийские мусульмане[500].

В сочинениях мусульманских авторов XII-XIII вв., в китайских источниках, записках путешественников, пересекавших бескрайние просторы Центральной Азии, нет каких-либо обобщенных сведений о хозяйстве и экономической жизни киданей. Почти все эти источники характеризуют их как исключительно кочевой народ, передвигающийся в поисках корма для скота. Подобное представление укоренилось и в исторической науке. По аналогии с киданями периода империи Ляо считается, что «основное ядро» кара-киданей составляли «скотоводческо-охотничьи племена монгольской группы». Однако, если внимательно присмотреться к отдельным сообщениям, содержащимся в тех же источниках, общая картина экономической жизни западных киданей предстанет более сложной.

В социально-экономическом отношении государство было неоднородным. Территория Восточного Туркестана относится к так называемым маргинальным районам, где возможны два процесса, неразрывно связанные с историей кочевых обществ, — седентаризация и номадизация. В источниках говорится и о широком распространении земледелия, шелководства, виноградарства, различных ремесел, поэтому есть все основания говорить о важной роли скотоводства в государстве Западное Ляо, но она не была ведущей. Кара-кидани разводили огромные стада лошадей, овец, быков, верблюдов и, по свидетельству мусульманских источников, очень заботились, чтобы «скот рос упитанным». Подвластные территории платили кара-киданьским гурханам дань не только деньгами и товарами, но и скотом.

Продолжали кидани заниматься и охотой. Процесс вытеснения охоты кочевым скотоводством, продолжавшийся и в западной империи, не завершился полной ликвидацией этой отрасли хозяйства.

Большого развития достигли кидани в земледелии. В состав империи западных киданей входили территории с давней земледельческой традицией. Часть киданьских родов, пришедших на территорию Средней Азии, тоже начала переходить к оседлому образу жизни. В китайских и мусульманских источниках содержатся многочисленные сведения о выращиваемых киданями культурах (просо, ячмень, пшеница, дыня, лук, конопля, хлопок, арбуз, рис, плодовые деревья, тутовые), об ирригационных сооружениях, о развитии шелководства и виноградарства. Правители государства видели выгоды земледелия и стремились взять его под контроль. Землю уже могли свободно продавать и покупать состоятельные люди. Большую роль в государстве играло церковное землевладение.

Дальнейшее развитие в государстве западных киданей получили различные ремесла. В источниках говорится об изготовлении стеклянных изделий, об оружейном деле, о строительстве укреплений и городов, о разработке месторождений каменной соли и серебра. В Западном Ляо чеканилась собственная монета по ляоскому образцу, существовала обширная торговля (как внутренняя, так и внешняя). Через всю страну проходили караванные пути, связывавшие между собой все крупные города империи. Особенно известными были пути из Самарканда в Балх, из Балха через Бадахшан, Яркенд в Кашгар, из Герата в Самарканд, из Самарканда через Исфиджаб, Тараз в Баласагун и оттуда далее на восток — в Уйгурию, Китай, из Хотана в Китай. Торговали самыми разнообразными товарами — оружием, рабами, парфюмерией, шелком, посудой, драгоценными камнями, украшениями, лошадьми, верблюдами, быками, овцами, шерстью, кожами и т.д. Почти повсеместно торговля шла за деньги. Купец, располагавший товарами на сумму в несколько десятков тысяч динаров, не считался очень богатым.

История киданей (восточных и западных) представляет интерес еще и потому, что они предприняли попытку установить господство кочевого народа над оседлым населением. Для этого восточные кидани создали довольно совершенную по тем временам государственную машину. Их методы управления тщательно изучались чжурчжэнями, монголами и маньчжурами. Письменные источники позволяют получить некоторые сведения о том, в какой степени кара-кидани заимствовали принципы государственного устройства киданьской империи.

На вершине иерархической лестницы Западного Ляо находился глава правящего рода — Елюй. Первый правитель государства носил одновременно два титула — «император» и «гурхан». Первый отражал его притязания на киданьский престол, а второй указывал, что средством для достижения цели Елюй Даши избрал конфедерацию монгольских племен. Среди чиновников, окружавших гурхана, значатся и должности, которые существовали в Ляо (воспитатели сыновей правителя, чиновники, ответственные за придворный этикет, за проведение церемоний, управлявшие шатрами, канцелярскими принадлежностями, лампами и свечами). Как и в период Ляо, у западных киданей существовали титулы «Великого князя шести подразделений», «ту-лу», «ю-шуми фу ши», «первого министра», «фу-ма».

Вся империя была разделена на две неравные части: внутренние районы с центром в Баласагуне, которые управлялись непосредственно центральным правительством империи, и зависимые территории. Существовало три степени зависимости этих территорий от центральной власти — посылка наместника, посылка сборщиков дани и разрешение местному правителю или феодалу самому привозить дань в столицу. Как правило, вассальные территории были независимы во внутренних делах.

Одна из самых запутанных проблем в истории западнокиданьского государства — локализация столицы. Сведения китайских и мусульманских источников на этот счет противоречивы. Однако то обстоятельство, что в китайских источниках («Ляо ши», «Цзинь ши», «Юань ши», «Юань чао би ши») судьба столицы неразрывно связана с судьбой другого крупного политического центра-столицы Караханидов — Баласагуна, позволяет сделать следующие выводы. Во-первых, столица западных киданей находилась в Чуйской долине. Во-вторых, столицей, как это явствует из анализа ее названия, на первых порах являлся один из традиционных киданьских сезонных лагерей. Мусульманские же источники единодушно считают столицей государства западных киданей город Баласагун, местоположение которого неизвестно. Разрешить это противоречие между китайскими и мусульманскими источниками позволяют следующие выводы. Во-первых, на основе анализа сообщаемых различными средневековыми авторами, сведений о Баласагуне, подкрепленного обзором археологической литературы, выяснилось, что Баласагун находился в Чуйской долине, на месте городища Бурана (возле современного г. Токмак). Во-вторых, одно из названий Баласагуна (Куз-Орду) перешло впоследствии на лагерь киданей, располагавшийся возле него. Поэтому и появляется в китайских исторических и географических сочинениях его транскрипция Гу-цзэ-во-эр-до. Это ввело в заблуждение многих исследователей.

При преемниках Елюй Даши столицей империи стал непосредственно Баласагун. В XII — начале XIII в. этот город являлся центром экономической, политической и культурной жизни региона. Внутренние неурядицы в государстве кара-киданей и монгольское нашествие подорвали могущество этого города. Лагерь западных киданей исчез, ибо основные их силы были сведены монголами в отдельный корпус и отправлены в поход на запад.

Кара-кидани в период существования своей империи вели много войн. Они пришли на территорию, где проживало население с издавна сложившимся экономическим укладом и прочными культурными традициями. Держать его в повиновении можно было только при помощи силы. К тому же Западное Ляо граничило с такими воинственными соседями, как Сельджукиды и Газневиды. Все это предопределило то, что армия вновь стала, как и в период империи Ляо, «оплотом государства». В письменных источниках содержится информация об организации военного дела в государстве западных киданей. Выдающимся полководцем был первый гурхан Елюй Даши. С его именем связано начало создания военно-административной системы управления, оформившейся окончательно в ходе многочисленных походов и битв.

Данные источников позволяют отметить наибольшее сходство организационной структуры армии с ляоской. Она была организована в соответствии с традиционной киданьской десятичной системой. Ряд титулов кара-киданьских командиров буквально скопирован с ляоских титулов. Отличительной особенностью вооруженных сил западных киданей было сочетание в одной крупной военно-административной единице деления на воинские отряды, а также административного и родоплеменного деления. Основой армии являлось кавалерийское войско, созданное выдающимся полководцем Елюй Даши, который на практике проверил принципы киданьского военного дела. Общая численность воинов-киданей могла достигать 150-160 тыс. чел. Размещались войска таким образом, что большая часть армии находилась возле центрального столичного лагеря, а остальные войска располагались в стратегически важных местах внутри страны и по границам.

Большое внимание кара-кидани уделяли строительству оборонительных сооружений. Вооружение было таким же, как и в ляоский период. По-прежнему огромную роль играла разведка. Тактика боя киданей, развившаяся в течение многовекового враждебного контакта с китайской системой безопасности, не раз обеспечивала им победу над мусульманскими армиями. Составленная из кочевников армия западных киданей, благодаря высокой мобильности, четкой организации и безукоризненной дисциплине, почти на всем протяжении существования государства имела превосходство над войсками других народов. Она была одной из сильнейших армий Центральной Азии в XII в. Лишь общее ослабление государства при усилении соседей и восстаниях подвластного населения привели западнокиданьскую армию к разгрому, а государство — к гибели. Тем не менее, боевой опыт западных киданей высоко ценился монгольскими полководцами и правителями различных племенных объединений и государственных образований Средней Азии.

Письменные источники говорят о существовании различных религиозных систем на территории обитания западных киданей. Как сообщает Ауфи, кара-кидани частью поклонялись солнцу, частью были христианами. Вообще среди них встречались все религии, кроме еврейской. Кидани покровительствовали всем религиям, в этом плане, считает Джузджани, они поступали справедливо. Большого распространения достигло в их государстве христианство. Патриарх Илья III (1176-1190 гг.) учредил несторианскую митрополию в Кашгаре — одной из столиц кара-киданей. Он назван в каталоге Амра митрополитом «Кашгара и Невакета» (т.е. и Семиречья). В 1142 г. состоялось примирение несториан и яковитов (монофизитов) на территории государства западных киданей. С образованием государства феодальной верхушкой поддерживался и распространялся, судя по мусульманским источникам, буддизм, который при Кучлуке был противопоставлен остальным религиям. Первые гурханы в религиозной политике стремились противопоставить суннизму оппозиционные течения ислама (суффизм, шиизм), чтобы расколоть единый враждебный мусульманский лагерь. Несмотря на восхваляемую мусульманскими авторами веротерпимость кара-киданей и довольно широкое распространение в их среде мировых религий, в отношении большинства из них можно говорить о существовании особой, близкой к монотеизму веры, которую некоторые специалисты обозначают термином «тенгриизм», оговаривая, впрочем, наличие в ней более древних напластований (тотемизма, шаманизма). Главой и первосвященником этой религии был сам гурхан. По мере вовлечения западных киданей в общие для Средней Азии социальные и культурные процессы, вся эта религиозная система стала испытывать влияние мировых религия в гораздо большей степени, нежели во времена Ляо (X-XI вв.).

Одно из главных мест в пантеоне западных киданей принадлежало Небу. Идея Неба достигла у них высшего совершенства и приобрела ярко выраженную социальную окраску. Небо выступало «правителем мира, вечным, правосудным и источником жизни». Обожествляли западные кидани и различные небесные тела, а также природные явления: солнце, луну, звезды, молнию, гром и т.д. Вторым по значению божеством после Неба считалась Земля. Широко был распространен среди западных киданей культ предков. Один из важнейших элементов киданьского шаманизма — культ животных. Для западных киданей был характерен развитый религиозный культ.

Таким образом, этническая, социальная, политическая и культурная история западных киданей отражена с разной степенью полноты в большом количестве китайских и мусульманских источников. Предпочитать какую-либо одну из этих групп источников, а тем более какой-либо один источник, как бы подробно там ни говорилось о Западном Ляо, нельзя. Реконструировать важнейший этап в истории киданей можно, только мобилизуя всю содержащуюся в них информацию.

Роль, сыгранная государством Западное Ляо в политической истории Центральной Азии в предмонгольский период, важнее роли, долгое время признаваемой за ним. Государства Бэй Ляо и Си Ляо, при наличии определенных факторов (постоянные восстания на захваченных территориях, ненадежность подвластных племен, сопротивление китайского населения, успехи китайских войск и т.д.), сыграли свою роль в сдерживании натиска чжурчжэней на запад и стабилизации западной границы чжурчжэньской империи. Возникновение государства Западное Ляо способствовало освобождению среднеазиатских государств от сельджукского владычества. Это государство сыграло для них своеобразную роль заслона и от нападений различных племен с территории Монголии. Вместе с остальными среднеазиатскими государствами Западное Ляо приостановило натиск монголов на Запад, отсрочило их походы. Тем не менее, само существование западнокиданьского государства, совершавшего постоянные грабительские набеги на соседей, ослабило среднеазиатские государства, нанесло удар по их экономической структуре, явилось препятствием на пути их политического объединения. Однако нашествие киданей было лишь одним из факторов, обусловивших в Средней Азии общий упадок торговли, ремесла и городской культуры. Правда, фактор этот был одним из значительнейших.

В государстве Западное Ляо преобладала тенденция развития феодальных отношений. Форма государственного устройства эволюционировала от централизованной империи к каганату. По форме правления Западное Ляо можно назвать военно-деспотической монархией. Разложение империи имело одним из своих обязательных последствий процесс этнического распада. Не успевшие слиться в один этнос роды и племена, населявшие государство, в условиях нарастающего политического хаоса и стабильной экономической стагнации, которая сама была следствием складывания на территории империи так называемой «феодальной» экономики, по определению предельно автаркизованной и локальной, вынуждены были «выживать» самостоятельно. Кидани, не нашедшие себе места в новой этнополитической атмосфере, стали именоваться «западными» или «черными» (кара-китаи, кара-хитаи), в отличие от оставшихся на востоке «белых». Отколовшиеся роды в Азии часто именовались «черными». Постепенно, однако, оформилось иное понимание термина «кара-китаи». Если исходить из того, что термин «кара» в тюркских языках имеет значение «народ», «масса», то сочетание «кара-китаи» стали объяснять как «народ китаев».

Даши вынужден был увести с трудом собранные остатки киданьских племен по проторенной дороге на Запад. Туда и раньше уходили «лишние» роды и племена.

На территории Казахстана и Киргизии появилось государство Си Ляо, которое первые правители (прежде всего, гурхан Елюй Даши) упорно хотели превратить в империю. Однако можно утверждать, что оно стремительно скатывалось до уровня каганата. Каган традиционно воспринимался как боевой вождь, избранный Небом для определенной цели. Римляне таких варварских вождей называли дуксами. Таковы были Аларих I, Атилла, Садко.

История западнокиданьского государства предельно точно иллюстрирует этот откат, в котором ничего страшного, строго говоря, не было. Никакая империя по эту сторону пустыни Шамо (Гоби) фактически была не нужна и невозможна. Каганат был удачной формой выживания. Киданьское западное государство не только просуществовало до прихода отрядов Джучи, но и вполне удачно справлялось с серьезными врагами, типа последнего Великого Сельджука Санджара, хорезмшахов Текеша и Мухаммеда, киргизских племен, найманского царевича Кучлука.

В культурном отношении государство Западное Ляо было самобытным. Можно говорить о медленной десинизации культуры и широком заимствовании среднеазиатских культурных традиций.

В. Е. Ларичев, Г. Г. Пиков. КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ КИДАНЕЙ

История Востока традиционно вызывает большой интерес у исследователей. В последнее время интерес этот заметно вырос, что обусловлено целым рядом факторов:

1. Усилилось влияние некоторых восточных стран на мировую экономику и историю отдельных регионов.

2. Накоплен новый археологический материал.

3. Достигнуты определенные успехи в филологии, антропологии и этнографии. Объяснять историю стран Востока с помощью терминологии, разработанной на материале западноевропейской истории, стало сложнее.

4. Развился и широко применяется в исследовательской практике цивилизационный метод, позволивший конкретизировать само понятие «Восток».

5. Ведется поиск новых средств и методов для изучения восточного мира.

Труды отдельных западных и отечественных востоковедов привлекли внимание к конкретным народам, к их истории и характеру взаимоотношений. Это касается и национальных государственных образований на северной окраине танского и сунского Китая (тюркский и уйгурский каганаты, Бохай, Западное Ся, Ляо, Цзинь). Интерес к их изучению перманентно усиливался на протяжении XIX-XX вв. Это вполне понятно, ибо вторая половина I — первая половина II тыс. н.э. — одна из наиболее насыщенных событиями эпох в истории народов Центральной Азии.

В последние десятилетия резко возрос интерес к номадистике. Появилось несколько обобщающих работ, посвященных принципам взаимодействия кочевых и оседлых культур, а также общим закономерностям политического развития кочевых обществ. Среди наиболее известных теорий можно указать концепцию Н. Крадина об экзополитарном характере кочевого государства. Согласно ей, кочевое скотоводство в чистом виде не способно обеспечить общество всей необходимой продукцией, поэтому кочевники неизбежно вступают в контакт с соседними оседлыми культурами. Контакты эти есть условие выживания кочевого социума, который по своей природе направлен вовне, на присвоение и потребление ресурсов других культур. Схожую концепцию развивают зарубежные исследователи А. М. Хазанов, С. Джэгчид, Т. Барфилд и др.

Место кочевников в процессах политогенеза настолько значительное, что можно даже поставить вопрос о «кочевой альтернативе социальной эволюции»[501]. Можно ли кочевые образования считать государствами? Способны ли они были подняться до уровня такой сложной системы, как империя?[502]

Заметное место в истории центральноазиатского региона занимали кидани, сыгравшие значительную роль в бурных событиях предмонгольского периода и оказавшие огромное влияние на развитие культуры дальневосточной ойкумены. Киданьские племена не только объединились в рамках самой могущественной державы Восточной Азии того времени, «заставив мир дрожать», но и, используя достижения китайцев и покоренных народов, создали яркую цивилизацию, оказавшую существенное воздействие на эволюцию кочевого мира[503]. Киданьское государство представляло собой классическую «кочевую империю»[504].

История изучения киданей, их общественного строя, государственности и культуры в целом развивалась достаточно стандартно. Количество текстов, в которых хотя бы раз упоминаются кидани, огромно. Оно росло с каждым столетием[505]. Неудивительно, что основные проблемы истории и культуры киданей были поставлены буквально в начале самой этой истории.

Попутно необходимо сделать еще одно важное замечание методологического плана. Традиционно принято делить любую историографию на донаучный и научный периоды. Это деление имеет европейское происхождение и берет начало с эпохи Возрождения и становления нововременной науки. Именно тогда в экономике и обществе происходил процесс десакрализации, и бывший «христианский мир» встал на путь научно-технического прогресса. Но в истории, как известно, «швов» не бывает, поэтому нельзя недооценивать тот объем информации, который накоплен в доньютонову эпоху. Праздностью средневековые историки никогда не отличались, и китайские в этом плане не исключение. Можно говорить о кумулятивном характере развития процесса познания окружающего мира человечеством. К тому же, если исторические и политические деятели могли в какой-то мере дистанцироваться от той или иной религиозно-философской системы, то перестать быть представителями определенной цивилизации они в принципе не могли. Это, собственно говоря, и демонстрируют так называемые европейская, китайская и другие историографические традиции. Менялись цели исторического исследования, его характер и методы, но обязательно сохранялась преемственность. История киданеведения это хорошо демонстрирует.

В истории изучения киданей и их государств четко выделяются четыре особо крупных направления:

1) дальневосточное (киданьская, китайская и монгольская историография);

2) евро-американское (французская, английская, немецкая и североамериканская литература);

3) русское;

4) средневековое арабо-персидское.

Естественно, начало изучению было положено непосредственными соседями киданей — китайцами. Как это было и с другими европейскими или азиатскими народами и государствами, первый этап этого изучения можно назвать собирательным. Он пришелся на время формирования самого этноса, т.е., как это иногда обозначается в историогрфии, на додинастийный период (III-IX вв.). В это время китайские хронисты, государственные и политические деятели, писатели и чиновники собирали и обобщали всю необходимую или доступную информацию, пытаясь не столько удовлетворить свой «этнографический» голод, сколько понять специфику положения киданьского племенного конгломерата в тогдашнем восточноазиатском «мире», а также возможности и опасности его полудобровольного вхождения в него. Своеобразным свидетельством начала этого изучения является само появление этнонима «цидань»[506]. Если внимательно проанализировать информацию письменных источников киданьского происхождения («Цидань го чжи» — «История государства киданей»; «Ляо-ши» — «История династии Ляо»), которые носят «энциклопедический» характер (исторические события и процессы в них рассматриваются с точки зрения определенной системы представлений), то данный этноним отражает (обозначает!) место того или иного этноса в определенном пространственно-временном континууме («мире»). Время существования цивилизаций («миров») характерно предельно возможным распределением земельных пространств. Это, однако, подразумевает, что экспансия (как метод) начинает уступать первенство «мироустроительной» тенденции, а экстенсивный способ существования — интенсивному. Милитаризация оседлых и кочевых обществ достигает максимума и периодически приводит к попыткам перекроить не столько этническую, сколько политическую карту мира («Великое переселение народов», складывание арабских халифатов, «натиск на восток», Столетняя война, монгольская экспансия, походы Тамерлана и др.). Она же демонстрирует возрастающие трудности «исходов» и завоевательных походов, вдохновленных идеями распространения «истины». Политическая нестабильность, необычайная динамика общественной жизни, предельная децентрализация некогда единой этнополитической системы приводили к тому, что формирующееся в рамках «империй» моноцентрическое восприятие мира сочеталось, а то и оспаривалось другими моделями мира (биполярной, многополярной).

Чем малочисленнее этнос, тем труднее ему оставаться «свободным». Он вынужден строить «добрососедские» отношения с кем-либо. Этничность «родом из прошлого», она мифологична, в этом ее мобилизующая сила. Ее главная опора — идея или миф об общей культуре, происхождении или о связи с «миром», истории. Очень долго в отечественной историографии выражение «китаизация» воспринималось только негативно, как отражение великоханьских настроений, шовинистических по своей сути и ведущих к неизбежной гибели самобытных культур. Разумеется, складывание идеологии в том или ином метарегионе приводило к естественной трансформации «языческих» и «варварских» культур, но так называемая «мировая» ситуация вовсе не подразумевает геноцид. Применительно к восточноазиатскому региону это означает, что под «китаизацией» нужно понимать идущий на всем протяжении существования китайской государственности процесс складывания китаецентричного «мира», символическим образом которого может быть названо «дерево» («один ствол и множество ветвей»)[507]. Дальневосточный регион как «культурно-исторический ареал»[508] был мегасоциумом, состоящим из макро- и микросоциумов (различные государства, народы, племенные союзы, племена и т.д.). Главным здесь было не административное, а духовное взаимодействие[509]. На практике это находило отражение в «даннической системе»[510], идейной основой которой была доктрина «мироустроительной монархии»[511]. В рамках такого мира каждый этнос имеет определенное место, хотя не исключено и даже обязательно его «движение» в рамках этой сложной системы. Данный постулат неплохо иллюстрирует киданьская история.

Второй важнейшей проблемой, доставшейся историкам от того времени, является проблема происхождения киданей. Первая гипотеза о «тюркоязычности» киданей принадлежала Сюэ Цзюй-чжэну — автору «Цзю Удай-ши» («Старая история Пяти династий»), который так попытался объяснить происхождение киданей: «Кидане являются ветвью древних сюнну». Автор отталкивался от сведений «Вэй-шу» («История династии Северная Вэй»), составленной в 551-554 гг. историком Вэй Шоу.

Разумеется, эта версия спорна. Помимо того, что тюркоязычность самих хунну еще окончательно не доказана, против нее есть еще целый ряд соображений. Во-первых, содержащееся в киданьском языке некоторое количество тюркских слов значительно уступает числу монгольских терминов. Во-вторых, все они могли проникнуть к киданям в ходе многовекового контакта с тюркоязычными племенами. К такому выводу еще в начале XX в. пришел японский востоковед К. Ширатори. Короче говоря, эту подборку фактов из «Вэй-шу» можно считать весьма любопытным указанием на начало процесса становления киданьской народности.

Важнейшей практической проблемой, которая, тем не менее, имела и историографический аспект, стала проблема цивилизационной принадлежности киданей. Приняв термин «цидань» в качестве самоназвания, они тем самым перешли из внешней («немирной») сферы в пределы дальневосточного культурного ареала. История движения киданей внутри этого «мира» показывает, как далеко порой они отходили от своего первоначального намерения, становясь опасными для этого этнокультурного сообщества. Неудивительно, что китайские авторы все более тщательно начали изучать общественный и экономический строй киданей. Это изучение шло с определенной целью — «перевоспитание». Оно помогло киданям перейти от «варварства» к «цивилизации». Насколько успешно шел этот процесс, видно хотя бы из того, что кидани из северных «инородцев» смогли «дорасти» до одной из великих неханьских империй. Медленно внедряемая на протяжении ряда столетий культурная дальневосточная парадигма дала свои плоды: киданьская династия Ляо стала одной из 24 официальных «китайских» империй и одной из важнейших «ветвей» дальневосточного «древа» народов и культур.

Эта проблема может быть непонятна современным историкам именно потому, что носит, скорее, прикладной, а не фундаментальный характер, но такова специфика тогдашнего интереса к прошлому и настоящему различных народов.

Второй период (династический) занимает особое место в истории дальневосточной киданеведческой традиции. В это время существенно расширилась и качественно изменилась источниковая база. В целях обоснования легитимности существования новой династии и созданного ею государства появились официальные тексты, которые богато иллюстрируют официальную идеологию. Систематизация и фильтрация киданьских легенд и преданий, а также китайских письменных текстов дали важный качественный скачок — устная традиция окончательно уступила место письменной. Если мифы играли больше педагогическую роль, чем мировоззренческую (кидани практически в самом начале своей истории стали перенимать китайскую космогонию, но от своих этических норм не торопились отказываться), то создаваемые на вновь изобретенном киданьском языке исторические сочинения послужили складыванию фундамента имперской идеологии.

Особого внимания заслуживает хроника «Ляо ши» («История династии Ляо»), составленная в эпоху Юань комиссией под руководством Токто. Этот богатейший источник сведений о политической истории созданной киданями империи особенно полно освещает отношения киданьского государства с различными китайскими династиями. Кроме того, «Ляо ши» содержит информацию о структуре империи, организации кочевий, системе контроля над окружающими народами, созданной ляоскими правителями.

Помимо канонических династийных хроник, в старом Китае было создано немало исторических сочинений более свободного жанра. В первую очередь интересны сочинения южносунского чиновника Е Лун-ли — «Цидань го чжи» («История государства киданей») и «Ляо чжи» («Записки о Ляо»). Первое является конспективным изложением политической истории Ляо и содержит целый ряд ценных деталей. В «Цидань го чжи» приводятся тексты дипломатической переписки и договоров императоров Ляо и Сун, описания посольского церемониала, где перечисляются подарки, подносимые посольствами различных государств.

Проблема происхождения киданей как этноса в официальной имперской историографии начинает подменяться проблемой происхождения династии. Е Лун-ли безапелляционно замечает, что «начало киданей не записано на бамбуковых табличках китайской истории»[512]. «Ляо-ши» начинается сразу с описания правления первого императора Абаоцзи, а вопрос о происхождении киданьского народа обсуждается отдельно в 63 цз. и то в виде отрывочных сведений[513]. Составителей этой хроники прежде всего интересовали взаимоотношения Китая и киданей.

Эту проблему, однако, продолжали исследовать китайцы. В отношении киданей китайскими авторами, кои придерживались линейного понимания истории, всегда использовались три метода: генеалогический; отождествление с тем или иным «древним» народом; поиски прародины[514]. Неудивительно, что в XI в. была выдвинута следующая гипотеза Оуян Сю, автора «Синь Тан шу» («Новая история династии Тан»): «Кидани, собственно говоря, являются ветвью дунху». Составители этой чжэн ши, посчитав, раз кидани и кумоси жили на землях сяньбийцев, решили, что они и принадлежат к сяньби, а следовательно, и к дунху. Аргументация весьма шаткая. Примеру Оуян Сю следовали и другие средневековые китайские историки, касавшиеся данной проблемы.

Естественно, проблема происхождения киданей, их этническая и языковая принадлежность до сих пор являются предметом оживленной дискуссии в востоковедческой науке. К настоящему времени накопилось значительное количество литературы, но ни один автор так и не смог привести убедительных доказательств в пользу своей гипотезы. Основных гипотез сложилось несколько: «тюркоязычная» (Сюэ Цзюй-чжэн), «тунгусо-язычная» (Оуян Сю, А. Ремюза, Г. Клапрот, К. Риттер, В. П. Васильев, Э. В. Бретшнейдер, Е. Паркер), «смешанная монголо-тунгусская» (Г. Хауорс, Г. Е. Грумм-Гржимайло, В. В. Бартольд), «монгольская» (Н. Я. Бичурин, О. Ковалевский, Р. Тории, Д. Тамура, Л. Л. Викторова, В. С. Стариков, В. С. Таскин, С. А. Токарев, Л. Котвич, Л. Р. Кызласов, К. А. Виттфогель, Фэн Цзя-шэн, X. Пэрлээ, Н. Сэр-Оджав, Г. Д. Санжеев, Е. М. Залкинд, А. М. Кондратов, В. М. Наделяев)[515].

Сформулированная авторами «Синь Тан шу» теория нашла подтверждение в трудах многих исследователей. На основе аналогичных воззрений в XIX в. появились три теории происхождения киданей. Французский исследователь Абель Ремюза в 1820 г. впервые высказал мнение о том, что «дунху» является китайской транскрипцией слова «тунгус», и на этой основе построил теорию тунгусского происхождения киданей. Он писал: «Первая из четырех семей, которую встречают, идя с востока на запад, есть нация, о которой я говорил выше под именем тунгусов... Это из недр этого народа вышли, по всей видимости, жуан-жуани, кидане или ляо и некоторые другие народы...». Разделяли эту точку зрения Г. Клапрот, К. Риттер, В. П. Васильев, Э. В. Бретшнейдер, Е. Паркер и др.

Представления менялись по мере накопления знаний о древней истории восточноазиатских народов. Было высказано предположение о смешанном монголо-тунгусском происхождении киданьского народа. Наиболее ярко его выразил Г. Хауорс: «Кидане в основе своей были тунгусской расой, но управлялись кастой монгольского происхождения». Он пришел к выводу, что их «язык является смесью тунгусского и монгольского, последний... весьма сильно преобладает». Поддержали Г. Хауорса и некоторые известные ученые — Г. Е. Грумм-Гржимайло, В. В. Бартольд и др.

Одним из ярчайших представителей теории монгольского происхождения киданей являлся Н. Я. Бичурин. Он писал следующее: «Китайская статистика И-тхун-чжы показывает восемь единоплеменных владетельных домов, от которых монголы в продолжение двадцати столетий получали народные названия, последовательно одно за другим. Сии дома были: хунну, ухуань, сяньби, жужаны, дулга, ойхор, сйэяньто, кидань». В отношении киданей Н. Я. Бичурин нашел горячую поддержку в лице многих отечественных и зарубежных исследователей (О. Ковалевский, Р. Тории, Д. Тамура, Л. Л. Викторова, В. С. Стариков, В. С. Таскин, С. А. Токарев, Л. Котвич, Л. Р. Кызласов, К. А. Виттфогель, Фэн Цзя-шэн, X. Пэрлээ, Н. Сэр-Оджав и др.). Пытался обосновать эту точку зрения на основе письменных источников и Е. М. Залкинд. Сопоставив древних киданей и некоторые современные народности Монголии, он сделал такое заключение: «киданей следует рассматривать как древнемонгольскую народность, остатками которой являются современные дауры». Однако этот вывод в свое время подвергла критике Г. М. Василевич.

Сотрудниками Института этнографии АН СССР и ВИНИТИ АН СССР с помощью ЭВМ проведено исследование текстов малого киданьского письма и предпринята попытка дешифровки киданьского языка. Уже первые полученные результаты показали, что язык киданей весьма близок языку монголов.

Китайская модель «хуа-и» («цивилизованный Китай» и «нецивилизованная» «варварская» периферия, где проживали «близкие», почти «свои» «варвары», а за ними и «далекие», «немирные») перенималась киданями. Это стимулировало появление еще одной проблемы, связанной с определением места киданей в кочевом мире. Фактически с этого периода началось основательное изучение социально-экономического и общественного строя государства Ляо.

Третий период начался после крушения киданьской империи и в рамках дальневосточного региона продолжается до сих пор. В его начале использовался и адаптировался богатый киданьский «опыт» для новой государственности и ситуации (монголы, маньчжуры). Маньчжуры, приступая к своему грандиозному проекту по изданию официальных историй трех великих средневековых империй (Ляо-ши, Цзинь-ши, Юань-ши), выделяли из них, как ни странно, именно империю киданей[516].

Китайская историография на этом практически остановилась, поскольку в той или иной степени до сих пор стоит на позициях китаецентризма. В стране осуществляется грандиозная археологическая и филологическая работа, но философия истории современного Китая фактически основывается на двух идеях — исключительности китайской цивилизации и марксистской трактовке формационного подхода. Именно они основательно иллюстрируются на богатейшем фактическом материале.

В Европе первый интерес к киданьской истории возник в XIII в., когда здесь появились монголы. В частности, уже тогда исследователей заинтересовал титул «гурхан». Его принятие первым западнокиданьским правителем Елюй Даши для историков М. Дегинь, П. де Майя, К. Д'Эрбло, С. де Саси, М. Клапрот, казалось необычным. Поисками источников, откуда кидани заимствовали данный титул, занимались В. Григорьев, И. Березин, К. Риттер, К. Менгес, К. А. Виттфогель, Фэн Цзя-шэн и другие отечественные и зарубежные исследователи[517]. В «Ляо ши» (цз. 116) прямо говорится, что гурхан — это почетный титул правителей монгольских племен. В. В. Бартольд предположил, что Елюй Даши принял титул правителей Караханидского каганата, существовавшего на территории Средней Азии[518]. В монгольском языке корень «гур» имеет два значения: 1) «большой, всеобщий»; 2) «народ» (собрание племен). Титул «гурхан» в этом случае означал выборного хана, поставленного во главе какого-либо племенного союза. Видимо, именно в таком значении он встречается в «Юань чао би ши». Здесь рассказывается, как в 1201 г. некоторые монгольские племена, собравшись на р. Кем, избрали своим вождем Джамуху и присвоили ему титул гурхан, т.е. великий хан[519], предводитель не одного племени, а союза племен[520].

Можно предположить, что на протяжении XII-XIV вв. значение этого титула претерпело значительную эволюцию. В тюркских языках, по свидетельству Махмуда аль-Кашгари, корень kur стал означать «храбрый человек»[521], а в османском gur — «богатый» и «удачливый»[522]. Джувейни объясняет его, как «хан ханов», а Рашид Ад-Дин — «великий хан, всеобщий хан»[523]. В отдельных тюркских и монгольских языках это слово произносится с некоторым удлинением (гур-хан) и обозначает «универсальный правитель, хан с огромной властью, верховный правитель»[524], «хан всего народа»[525]. Есть предположение, что этот титул своим происхождением связан с хунну[526]. Он пользовался большим уважением у многих правителей: «любил видеть свое имя с этим прозванием Тимур»[527] и многие Чингизиды[528]. Любопытно свидетельство Р. Бэкона о значении данного слова: «хан — титул и означает то же, что прорицатель» (Cham est nomen dignitatis, et sonat idem quod divinator)[529]. Тем самым подтверждается попытка объединить в лице правителя западных киданей духовную и светскую власти по т. н. «китайскому» варианту[530]. За Даши сохранялась слава «китайца», а мусульманские авторы именовали его Кур-ханом ас-Сини[531], сам титул «гурхан» рассматривая лишь как «почетный».

Интересна и широко распространившаяся в то время легенда о пресвитере Иоанне. Привлекает внимание и боевая мощь кочевников. Таким образом, история восточноазиатских кочевников в целом и киданей в частности рассматривалась европейцами лишь в связи со своей историей. По мере расширения колониальной системы, когда на Восток устремлялись жадные взоры, появлялось и желание понять способность к сопротивлению и источники богатства. Для европейских историографов характерно высокомерие, поэтому не удивительно, что они переняли многие минские историолемы.

Так, иероглиф «ляо» традиционно переводится «железный», империю киданей тоже называют «Железной». Данная традиция появилась, по мнению ряда исследователей[532], именно в минскую эпоху, когда китайцы сбросили ненавистное монгольское иго и стали иначе «читать» историю взаимоотношений своего государства с северными варварами. Прочтение основывалось не только на том, что слова «железо» и «железный» у многих монгольских племен были синонимами слов «сила» и «могучий», но имело подтекст «железные оковы», «кандалы». Можно предположить, что мы имеем дело с эволюцией термина, терявшего одни значения и приобретавшего другие, или вполне осознанным, предельно политизированным его «прочтением» патриотически настроенными китайцами.

Имперский характер киданьского государства и логика внутренней политики его правителей позволяют согласиться с существованием в период Ляо другого значения термина, принципиально важного для киданей. Действительно, можно прочесть данный иероглиф как «чистое серебро»[533] (с ключом цзинь — 'металл'), однако одна из столиц Ляо была расположена в долине Серебряной реки (Иньчуань), а о географическом принципе структурирования государства взамен этнического уже упоминалось. Важно и то, что монголоязычные кидани серебро ценили больше, чем золото или железо. Этноним «монгол», как бы его ни переводили, связан с монгольским словом «монго» («серебро, белый, чистый»). Монголы, как впоследствии и маньчжуры, считали киданьскую империю своеобразным образцом для подражания. По сообщению Пэн Дая, именно в противовес чжурчжэням татары назвали свое государство «Великой серебряной династией»[534].

Европейцы воспринимают китайское понимание Ляо как машины истребления и покорения. Стремясь завязать оживленные отношения с ханьцами, они фактически переняли концепцию китаецентризма. В условиях широкого распространения филоориентализма историко-этнографический материал использовался и в дидактических целях. Это обусловило не столько скрупулезное исследование, сколько пересказ источников и чисто повествовательный стиль.

С XVIII веке в Европе начали издавать работы по истории Китая и окружавших его народов. Они были основаны на официальных китайских хрониках. «Общая история хуннов, тюрок и монголов...» Ж. Дегиня вышла в Париже еще в 1756 г., открыв новый для европейцев мир центральноазиатских кочевников. В 1777-1785 гг. увидела свет многотомная работа П. де Майя по истории Китая, основанная на материалах «Тунцзянь ганму». Подобные компиляции выходили и в дальнейшем, играя важную роль в ознакомлении читающей публики с историей номадов, обеспечивая «первоначальное накопление материала». Они представляют собой либо переводы с китайского языка, либо более или менее близкие пересказы. Подобные работы создали Н. Я. Бичурин, Э. Шаванн, Э. Бретшнейдер, Н. В. Кюнер и др. Однако в изложении политической истории кочевых народов региона они, как правило, просто следовали китайской традиции. Кочевые соседи Китая при этом представлялись извечно агрессивной, разрушительной силой, деструктивным началом, находившимся в постоянном противоборстве с цивилизацией и культурой.

Изредка исследователи шли вразрез с концепцией официальных китайских летописей. Так, русский востоковед В. П. Васильев показал, что варварские народы к северу от китайской границы далеко не всегда были периферией Китая, они могли сами играть ключевую роль в истории региона. Его ученик М. Н. Суровцов в работе «О владычестве киданей в Средней Азии», написанной в 1869-1870 гг., дополнил этот тезис, указав на «бумажный» характер вассальной зависимости кочевников от китайской администрации. Однако в целом кочевники редко становились предметом специального исследования (лингвистического либо этнографического). Попытки проанализировать политическую культуру кочевого общества не предпринимались фактически до середины XX в.

В XX в. постепенно сформировался объемный корпус исследований, посвященных истории отдельных кочевых народов. Он включал: работы Лю Мао-цая, Л. Н. Гумилева и И. Эчеди, касающиеся политического развития тюркских каганатов; исследования В. Эберхарда, Л. И. Думана о тобасцах и созданной ими империи Северная (Тоба) Вэй; труды А. Г. Малявкина, К. Маккерас, П. Циме об уйгурских государствах различных эпох; классическую работу К. Виттфогеля и Фэн Цзя-шэна о киданях и империи Ляо, дополненную позднее многочисленными исследованиями Л. И. Думана, А. Л. Ивлиева и др.; труды X. Миякавы, А. Колланца и Ц. Хандсурэна о жуань-жуаньском периоде в истории Центральной Азии и др.

Происходило подлинное становление различных наук, освобождающихся от диктата всевозможных идеологий. К тому же выявилась особая роль Востока в мировой истории, что стимулировало увеличение количества и изменение характера исследований в области номадистики. Появилась необходимость заново перевести источники (Штейн перевел на фр. яз. «Ляо ши») и аналитические исследования (Виттфогель). Этому способствовало широкое распространение цивилизационного подхода и методологии системного анализа. В то же время разочарование в идеологиях и отказ от них, внедрение в историческую науку позитивистской методологии, коммерциализация исторической науки сдерживали этот процесс.

В России в средние века появился интерес к «своим» кочевникам (монголам). Кидани в летописях упоминались лишь как часть татар, т.е. русские авторы того времени еще не видели их связи с Восточной Азией.

В результате освоения Сибири появилось желание противопоставить сибирских «инородцев» титульной русской нации, но в то же время отстоять их и среднеазиатские народы от китайского влияния. Отсюда появление в исторической литературе шовинистических и антикитайских настроений. Как писал М. Н. Суровцов, сыграл свою роль и капиталистический дух, широко распространявшийся в стране.

В VIII в. следствием вестернизации России стало «подключение» к западной историографической традиции (В. К. Тредиаковский). Интерес к истории восточных народов, находившихся под угнетением китайской империи, можно рассматривать как форму свободомыслия (А. С. Пушкин, о. Иакинф). Вводимый в научный оборот фактический материал использовался и с целью доказать восточное происхождения азиатского царизма, иначе говоря, его отсталость.

Русская послереволюционная эмиграция в Китай (центр — г. Харбин), как ни странно, усилила эти тенденции. А. Г. Малявкин отмечал: почти все китайские исторические сочинения пронизаны навязчивой идеей превосходства Срединного государства над окружающими народами, но «что касается фактического материала, то с учетом отмеченной тенденции в подаче его, неизбежных ошибок и непреднамеренных искажений, возможных в любой работе такого плана, его можно считать вполне достоверным»[535].

Для российской и советской историографии характерно стремление расколоть сложившееся в китайской исторической науке представление о единстве дальневосточной цивилизации, чтобы затруднить ее новое (уже после маньчжуров) объединение под эгидой китайцев или японцев.

Марксизм в духе формационной теории стимулировал теоретическое осмысление истории «инородцев», считавшихся исключительно жертвами китайской империи и феодального гнета. Здесь сказалось соперничество двух супердержав, одинаково претендующих на необъятные просторы немусульманской («желтой») Азии.

Ослабление в последние десятилетия роли России на международной арене и желание понять ее место в новой геополитической и социокультурной ситуации, становление деидеологизированной науки (хотя и не свободной от цивилизационной парадигмы) стимулировали не столько накопление исторического материала для иллюстрации идеологических схем (что характерно для периода господства марксизма), сколько переосмысление уже накопленного. Отсюда появление новых методологий и попытки не описать, а объяснить суть исторических процессов, а не фактов. В противовес монизму и эволюционизму широко распространяются представление о полилинейном развитии истории и переосмысление терминологии, попытки создать новый понятийный аппарат. Его пытаются вывести из исторического материала.

Одной из важнейших в истории киданеведения на современном этапе видится проблема специфики конфессиональной ситуации в империи. Она была поставлена ранее, но еще далека от окончательного разрешения. На примере истории киданьского государства можно понять, почему широко распространенные в Евразии «мировые» религии не смогли закрепиться на дальневосточной почве.

Не менее важен вопрос: имеет ли право на существование понятие «кочевая империя»? Впервые в отечественной литературе оно было введено в научный оборот М. Н. Суровцовым[536]. Как строго научный термин в рамках своей типологии кочевых образований применила его С. А. Плетнева[537]. Этот термин не раз становился предметом полемики[538]. Киданьская империя Ляо (907-1125 гг.) дала богатейший материал для решения этих проблем[539]. Идея «империи» формировалась параллельно в двух великих государствах древности — римском и китайском. Совокупная модель вряд ли будет полна и исчерпывающа без учета особенностей, которые складывались на определенном историческом этапе и в других государствах, в том числе кочевых. Железная империя киданей вполне может быть использована в качестве примера, ибо является типичной кочевой империей, развитие которой отражает закономерности, что прослеживаются и в других современных ей империях. Можно говорить об уникальном для средневековой истории (не только Востока, но и всего мира) одновременном существовании в рамках одного государственного образования двух различных хозяйственных укладов — кочевых скотоводов и оседлых земледельцев[540].

В исследованиях отечественных ученых по истории киданей акцент делается в основном на археологические материалы, объем которых, однако, скуден. Что касается письменных источников, то они достойно представлены лишь переводом В. С. Таскина «Истории государства киданей». Специалисты вынуждены использовать устаревшие переводы зарубежных востоковедов XIX в. Вне сферы внимания остается, между тем, маньчжурский вариант «Ляо ши» — «Дайляо гуруни судури», что связано с почти полным отсутствием специалистов, свободно владеющих маньчжурским языком. В отечественном востоковедении маньчжуристы теперь почти «вымирающее племя».

«Дайляо гуруни судури» была полностью переведена на немецкий язык в конце XIX в. известным маньчжуроведом Г. К. фон Габеленцем. Работа эта осталась незавершенной, и в 1877 г. посмертно[541] был издан черновой, предварительный Введение в научный оборот этого ценного исторического документа — неоценимая заслуга Г. К. фон Габеленца. Однако перевод не отвечает современным требованиям исторической науки.

Со второй половины XX в. сибирские востоковеды поставили перед собой следующую задачу: осуществить русский перевод маньчжурского оригинала хроники, т.к. при первых же проверках стала очевидна вольность и многочисленные неточности перевода Г. К. фон Габеленца. Следует заметить, что этот перевод при подготовке к изданию, видимо, был обработан литературно и отредактирован сыном маньчжуриста — Г. А. Габеленцем. В рамках проекта предпринята попытка сравнить немецкий перевод Г. К. фон Габеленца[542] с текстом «Дайляо гуруни судури», активно используются источники, в том числе на европейских языках (латинский, староитальянский)[543].

В последние десятилетия XX в. происходило переосмысление концепций, сложившихся в условиях освоения наукой истории современных исследователям общественных систем (абсолютные монархии, буржуазные республики и их соответствующие вариации и модификации). Особенно были актуальны проблемы типологии государств и других форм политической организации. Объектом размышлений в этой области, прежде всего, стал традиционный иудейский и христианский эволюционизм, рассматривающий историю как педагогическую проблему выживания цивилизации в полиэтническом мире[544]. Безусловно, повлияли и первоначальные научные концепции, имевшие дело с простыми физическими системами и пытавшиеся свой опыт перенести на общественные процессы.