Этой проблематике был посвящен XII выпуск основанной Х. К. Яуссом серии научных сборников под общим названием «Поэтика и Герменевтика» (см. подробнее: Epochenschwelle und Epochenbewustsein. Hersg. von Reinhart Herzog und Reinhart Koselleck. München, 1997.
Боязнь подобных превращений отличает всякое зрелое отношение к науке. Когда MLA объявила в своем годовом списке вакаций о месте «специалиста по новому историзму», у его основателей это вызвало ужас: «How could something that didn’t really exist, that was only a few words gesturing toward a new interpretative practice, have become a „field“?» (Gallagher C., Greenblatt S. Practicing New Historicism. Chicago; London, 2000. P. 1). «История и нарратив» как отдельное поле исследований, конечно, уже существует, см. например: The History and Narrative Reader / Ed. by Geottrey Roberts. London, 2001.
Arthur С.Danto. Narration and Knowledge. Including the Integral Text of «Analytical Philosophy of History». New York, 1985. P. 152.
While H. The Content of the Form. Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore, London, 1987. P. 115; или в статье 1988 r. «Literary Theory and Historical Writing» (Figural Realism. Studies in Mimesis Effect. Baltimore; London, 1999. P. 12).
В Оксфорде в 1873 г. и в Кембридже в 1875 г., см.: Carignan М.Fiction as History and History as Fiction? George Eliot, Hayden White, and Nineteenth-Century Historicism // Clio. A Journal of Literature, History and the Philosophy of History. 2000. Vol. 29. № 4. P. 396.
О «тропологии» см.: White H. Introduction: Tropology, Discourse, and the Modes of Human Consciousness // White H. Tropics of Discourse. Essays in Cultural Criticism. Baltimore; London, 1985, или упомянутую работу о литературной теории и историческом письме.
См.: White Н. Historical Emplotment and the Problem of Truth in Historical Representation // White H. Figural Realism. Studies in Mimesis Effect. Baltimore; London, 1993; White H. Narrativity in the Representation of Reality // White H. The Content of the Form. Narrative Discourse and the Historical Representation. Baltimore; London, 1987. P. 7–8.
White H. Narrativity in the Representation of Reality. P. 9.
Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века // Ученые записки Тартуского гос. университета. 1977. Вып. 411. С. 65–69; Декабрист в повседневной жизни // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 25–74; О Хлестакове // Ученые записки Тартуского гос. университета. 1975. Вып. 369. С. 19–53.
Как показала И. Ю. Светликова, антипсихологизм теоретических установок формалистов во многом маскировал глубинную генетическую связь их подходов с психологической наукой второй половины XIX — начала XX века, (см.: Светликова И. Ю. Истоки русского формализма. Традиция психологизма и формальная школа. М., 2005). Однако такого рода связь, вероятно, только делала отрицание самой возможности собственно психологического изучения литературных произведений более радикальным.
О принципиально нарративном характере человеческого опыта и о связи нарратива и судьбы см.: Novitz D. Art, Narrative and Human Nature; Gergen K. J., Gergen М. M. Narratives of the Self // Memory, Identity, Community. The Idea of Narrative in the Human Sciences / Ed. by L. P. Hinchman, S. K. Hinchman. Albany, 1997. Анализ автонарративов русской культуры см.: Self and Story in Russian History / Ed. by L. Engelstein and S. Sandler. Ithaca; London, 2000.
См.: Зорин А. Новые аспекты старых проблем // Вопросы литературы. 1985. № 7. Разумеется, Руссо обладал набором образцов почти на все случаи жизни, но и их не было особой необходимости до конца согласовывать друг с другом.
Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 318.
Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004. С. 96. В этом свете очевидно, что литературное переживание — лишь одна из разновидностей культурного переживания, которое может быть основано на разных формах символической деятельности человека, но в данной работе мы ограничиваемся исключительно этой проблематикой. Превосходный обзор современных психологических и антропологических теорий эмоции с точки зрения их применимости в историческом исследовании см.: Reddy W. The Navigation of Feeling. Cambridge, 2001.
Там же. С. 113.
Как показал Золтан Кёвежец, базовой для определения эмоции в современной культуре является метафора жидкости, рвущейся наружу из замкнутого сосуда (см.: Kovecses S. Emotion Concepts. New York; Berlin; Heidelberg, 1990). Эта интерпретация поддержана и вполне ощутимой этимологией самого слова «эмоция». См.: Sarbin T. R. Emotions as Narrative Emplotments // Entering the circle. Hermeneutic Investigation in Psychology / Ed. by M. J. Parker and R. B. Addison. Albany, 1989. P. 187.
Sarsby J. Romantic Love and Society. Harmondsworth, 1983. P. 1. Cp. противоположную точку зрения: «Базовые компоненты романтической любви — привлечение внимания и привязанность являются панчеловеческими эмоциями, основанными, так же как и другие базовые эмоции, на физиологии мозга, <…> циклическое привлечение внимания и привязанность возникли примерно четыре миллиона лет тому назад вместе с первичными репродуктивными стратегиями. <…> Культура играет решающую роль в выборе того, кто вас привлекает, в том, когда вы начинаете ухаживания и как вы добиваетесь взаимности потенциального партнера. Но родители, книги, фильмы, песни и другие культурные феномены не учат вас тому, что чувствовать, когда вы влюбляетесь. Напротив того, эти эмоциональные реакции, как и чувства страха, гнева и удивления, порождены физиологией мозга и тела» (Fisher Н. The Nature and Evolution of Romantic Love // Passionate Attachments / Ed. by W. Gaylin and E. Person. New York, 1988. P. 24–27).
Обзор достижений и проблем культурной психологии вместе с основной библиографией см.: Geertz С. Imbalancing Act: Jerome Bruner’s Cultural Psychology // Geertz C. Available Light: Anthropological Reflections on Philosophical Topics. Princeton; Oxford, 2000.
Sarbin T. R. Emotions as Narrative Emplotments. P. 192.
Frijda N. Mosquito В.: The social roles and functions of emotions // Emotions and Culture / Ed. by H. R. Markus, S. Kitayama. New York, 1994. P. 56.
Schweder R. You are not sick, you are just in love. Emotion as an Interpretative System // The Nature of Emotions. Fundamental Questions. Oxford, 1994. P. 32.
Sarbin T. R. Emotions as Narrative Emplotments. P. 188.
Ibid. P. 189.
Вопрос о допустимости использования художественных текстов в качестве психологических свидетельств постоянно обсуждается. Вместе с тем психологи прибегают к этому приему с большой степенью регулярности. В защиту такой практики можно высказать следующее соображение. Для того чтобы иллюстрировать те или иные научные гипотезы, пример должен быть, во-первых, достоверным и, во-вторых, выразительным. Однако любое, самое «наивное» признание тоже, как известно, несет на себе печать литературных конвенций. В некотором смысле самые наивные тексты в то же время и наиболее литературны. Как бы то ни было, возможно несколько проигрывая «документальным» свидетельствам по первому показателю, художественные тексты с лихвой отыгрываются на втором.
РО ИРЛИ. Ф. 309. Ед. хр. 276. Л. 7. Подробней этот эпизод рассмотрен в: Зорин А. Прогулка верхом в Москве в августе 1799 г. // НЛО. 2004. № 65. Там же проанализированы факторы, определившие высокий уровень субъективной вовлеченности автора в происходящее. В настоящей статье этот аспект проблемы опущен.
Шиллер Ф. Собр. соч. М., 1936. Т. II. С. 338.
Для краткости мы опускаем анализ еще одного чувства, «занимающего душу» Тургенева, которое он сам определяет как «и еще что-то смешанное». См.: Зорин А. Прогулка верхом…
Об этом эпизоде см.: Зорин А., Немзер А. Парадоксы чувствительности // Столетия не сотрут. М., 1989. С. 25–26.
Гоффман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000. С. 47–48.
Levine Н. The Quixotic Principle: Cervantes and Other Novelists // The Interpretation of Narrative. Theory and Practice / Ed. by M. W. Bloomfield. Cambridge, 1970.
Sarbin T. The Quixotic Principle // The Social Context of Conduct. Psychological Writings of Theodore Sarbin / Ed. by V. L. Allen, Karl E Scheibe. Praeger, 1982.
Гирц К. Интерпретация культур. С. 204.
Подобные попытки осмысления семиотики Лотмана в рамках европейской философской парадигмы уже предпринимались. В первую очередь хочется указать на работу: Лотман М. 1995. Полагаю, что в рассмотрение проблемы такой сложности никакой вклад не будет лишним.
Речь идет о конце 60-х — начале 80-х годов XX века. В середине 70-х на последней странице «Литературной газеты» появилась пародия Зиновия Паперного на разные типы литературоведения, где в том числе довольно едко высмеивалось оперирование алгебраическими формулами при описании классических текстов, а именно «Соловьиного сада» А. Блока. «В последнее время наметился интересный новый тип: интеллектуал. Он не просто понимает литературу, он ее рассекает — в прямом смысле: вдоль, поперек и по диагонали». О том же «Соловьином саде» он пишет: «В поэме А. Блока (далее для краткости „АБ“) „Соловьиный сад“ (далее „С-С“) — два действующих лица: герой — „Г“ и осел „О“ (то обстоятельство, что у осла не лицо, а морда, может быть практически отброшено, так как не влияет на результаты подсчетов). Намечается картина-схема: Г — ломает, О — таскает (ср. фольклорн. „Таскать вам, не перетаскать“). Параллельно этому „скалы“ („С“) превращаются в „куски“ („К“). Специфизирующая черта экспозиции — линии Г и О изохронны превращению С в К. Резюмирую: ВС АБ — Г и О + С в К» (Паперный 1975: 16). Формулы использовали в своих анализах многие прикосновенные к Летним Школам. Блоком занималась З. Минц. В пародии присутствует отсылка к пушкинскому Сальери: «рассекает» — «разъял как труп». Указание на фольклорную параллель, причем в скобках «ср.», тоже весьма симптоматично. Серьезное структурное изучение фольклора было одним из знаков тартуско-московской школы, а подстрочные примечания, начинавшиеся со «ср.», подчас занимали не меньше основного объема печатавшихся в тартуских изданиях статей.
М. Лотман пишет категорически о явном предпочтении Канта и кантианства для мысли Ю. Лотмана (Лотман М. 1995: 216–217). Не думаю, что категоричность в отрицании значимости Гегеля для диалектических построений Юрия Михайловича продуктивна, во всяком случае, я бы подчеркнула, что Гегель не элиминируется увлечением Кантом. Кроме того, М. Лотман отмечает, что такие крупные философы, как А. Ф. Лосев и М. А. Бахтин, восприняли структурную семиотику в штыки: «Подход, продемонстрированный в „Лекциях…“, оказался для русской гуманитарной традиции неприемлемым в принципе» (Лотман М. 1995: 216). Это несомненно справедливое свидетельство, однако мне представляется, что расхождения тартуской школы с условно «гегельянской» традицией гораздо меньше, чем кажется и казалось в тогдашней обостренно полемичной ситуации.
Я употребляю термин «наука», имея в виду английский аналог science, поскольку структурализм и семиотика на ранних этапах именно декларировали необходимость превращения гуманитарных дисциплин в полноценную точную науку, отсюда уже упомянутые формулы и количественные методы изучения текста и т. д.
Ср. у М. Лотмана: «Текст был „отброшенным камнем“ структурализма; Ю. М. Лотман делает его краеугольным камнем тартуской школы. <…> Текст — это замкнутая и самостоятельная структура, и именно как таковая она и должна исследоваться» (Лотман М. 1995: 217).
Определенный параллелизм натюрморта и портрета рассматривается в кн.: Данилова 1998 и Григорьева 2004.
Подробное рассмотрение двух обертонов в понимании символа европейской философской традицией см.: Тодоров 1999.
Я могу свидетельствовать это, поскольку в Лаборатории истории и семиотики, где я начинала свою трудовую деятельность в 1983 году под началом Юрия Михайловича, несколько заседаний было посвящено реферированию и обсуждению этой книги.
Хотя, конечно, химические процессы не прекращаются и там, так что эта граница также вполне относительна.
См.: «Памятникъ — памятная запись, свидетельство» (Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1975. Т. 14. С. 138). Позднейший пример из словаря датируется 1553 годом: «Намъ … до архимарита Иева … дѣла нѣть во всякихъ земскихъ податѣхъ по розрубнымъ спискомъ и по паметникомъ и по кабаламъ съ тѣхъ полуторы деревни за прошлые годы. А. Уст. И, 71, 1553 г.».
См.: «Памятник — 1) Сооружение воздвигнутое торжественно в воспоминание и честь какой-либо особы, или знаменитого деяния, происшествия для памяти в позднейшем потомстве; Петру I воздвигнут памятник Императрицею Екатериною II; Воздвигнуть памятник в честь героя; памятник надгробный; 2) вещи, остатки, напоминающие, свидетельствующие прошедшую славу, знаменитость, величие какого-либо места; Развалины древнего Рима суть памятники бывшего его величия» (Словарь Академии Российской. СПб., 1822. Т. 4. С. 784. Изд. 2-е).
Джеймс Кракрафт пишет о десакрализации сферы искусств и реорганизации иерархии изобразительных жанров, происшедших в результате Петровских реформ. См.: Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Imagery. Chicago; London, 1997.
Даже такой поборник Петровских реформ, как Феофан Прокопович, способствовал запрещению скульптуры в церковном пространстве, закрепленному указом Синода от 21 мая 1722 года (см.: Преснов Г. М. Скульптура первой половины восемнадцатого века // История русского искусства / Ред. И. Э. Грабарь. М., 1960. С. 430).
В работе о рецепции античности в эпоху Ренессанса Леонард Баркан отмечает соперничество между изобразительными жанрами и средствами (paragone) и его центральное место в формировании эстетических суждений. См.: Barkan L. Unearthing the Past: Archeology and Aesthetics in the Making of Renaissance Culture. New Haven, P. 5–7.
Е. Я. Данько посвятила отдельную статью работе Державина над визуальными образами и его интересу к изобразительному искусству. См.: Данько Е. Я. Изобразительное искусство в поэзии Державина // XVIII век: статьи и материалы М.; Л., 1940. Т. 2. С. 166–247.
См.: Busch W. Horaz in Russland: Studien und Materialien. München, 1964.
Ломоносов M. B. Избранные произведения. Л., 1986. С. 255.
Многие исследователи указывают на значение фигуры Горация для построения поэтических автобиографий в России XVIII века. См.: Берков П. Н. Ранние русские переводчики Горация // Известия АН СССР. Отделение общественных наук. 1935. № 10. С. 1039–1056 (о ломоносовском переводе «Памятника» см. с. 1049). В этой связи также интересны последние исследования Кирилла Осповата; см., например: Осповат К. Ломоносов в 1760–1761 годах // Новое литературное обозрение. 2004. № 69.
Все тексты Державина приводятся по: Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 2002 («Памятник», с. 224; «Памятник Герою», с. 121; «Мой истукан», с. 194; «Развалины», с. 409).
Йоахим Клайн прослеживает историю поэтического самохвальства от Ломоносова и Сумарокова к Державину и Пушкину и выделяет начавшийся еще при жизни поэта и вполне сформировавшийся к концу XVIII столетия культ Ломоносова как один из факторов, сделавший поэтическое самовосхваление легитимным. См.: Клайн Й. Поэт-самохвал: «Памятник» Державина и статус поэта в России XVIII века // Новое литературное обозрение. 2004. № 65. С. 148–170.
Е. Я. Данько интерпретирует поэзию Державина сквозь призму топоса ut pictura poesis и таких понятий, как «говорящая живопись» (с. 174) и поэтическая «картинность» (с. 178–179).
О чтении как о модели интерпретации классицистического искусства см.: Bryson N. Word and Image: French Painting of the Ancien Regime. Cambridge, 1981; в особенности главу о кодификации жеста у Лебрена («The Legible Body: Le Brun». P. 29–58).
Здесь опять применима параллель со стратегиями прочтения классицистических визуальных рядов. Критики XVIII века, и среди них Дидро и Лессинг, подчеркивали важность того момента, который художник выделяет из всех моментов избранного им нарратива. Именно вглядываясь в этот единственный момент (как во фрагмент или обломок), реципиент конструировал собственный или реконструировал подразумеваемый нарратив, оценивал авторскую концепцию и культивировал свою эмоциональную реакцию на изображение. Об этом см.: Dowley F. The Moment in Eighteenth-Century Art Criticism // Studies in Eighteenth-Century Culture / Ed. by Ronald C. Rosbottom. Madison, 1976. Vol. 5. P. 317–336.
«Nous anticipons sur les ravages du temps, et notre imagination disperse sur la terre les édifices mêmes que nous habitons» (Diderot D. Oeuvres esthetiques. Paris, 1965. P. 461).
См. ряд недавних статей Андреаса Шонле, посвященных руинам, и в особенности «Между „новой“ и „древней“ Россией: руины у раннего Карамзина как место modernity» (Новое литературное обозрение. 2003. № 59. С. 125–141).
О связи роста популярности фрагментарных жанров в литературе с раскопками в Италии см.: Greenleaf М. Pushkin and Romantic Fashion: Fragment, Elegy, Orient, Irony. Stanford, 1994. Исследовательница пишет: «If the muteness of sculptural and architectural fragments invited a complementary interior monologue from the viewer, fragments of ancient texts stimulated readers to picture the context from which they had been torn, for which they served as an inscription» (p. 36).
Топос «живой статуи» позднее появляется у Державина в стихотворении «Фальконетов Купидон», где видение Державина — живой игривый мальчик — застывает в скульптуре Фальконе (Державин. С. 468).
У того же Дидро в «Салонах» мы встречаем следующее экстатическое, почти эротизированное обращение к руинам: «О les belles, les sublimes ruines! <…> Quel effet! Quelle grandeur! Quelle noblesse!» (Diderot D. Oeuvres esthetiques. P. 462). Леонард Баркан предлагает следующее теоретическое обоснование глубоко личных отношений к скульптуре, культивируемых в изучаемую им эпоху Ренессанса (а мы добавим, и в эпоху Просвещения): «Underlying all the possible relations in front of art objects, whether characterized by medieval notions of idolatry or by Renaissance notions of ancient glory, historical recuperation, and aesthetic pleasure is a sense that, in the act of looking at ancient statues, modem individuals are encountering their own mirror images from the classical past, not in marble or bronze but in the flesh» (Barkan L. Unearthing the Past. P. 55).
Этими эпитетами Державин характеризует Батыя и Марата в своих «Объяснениях…» (с. 594).
Особенно интересно, что в этом списке появляется Тит Флавий — римский император, который, как известно, правил во время извержения Везувия 24 августа 79-го года, разрушившего Помпеи и Геркуланум, чьи раскопки в середине Xyill века, в свою очередь, так повлияли на понимание истории людей Екатерининской эпохи. Именно усилия Тита по ликвидации последствий этого извержения (а также мора и пожара в Риме 80-го года) подразумевает Державин, когда наделяет его эпитетом «благотворитель».
«Он [Рашетт] первой делал бюст, или полкумира автора с непокровенной головой…» (с. 594).
Ср. с известным «греческим проектом» Екатерины II, а также с трактовкой русского языка как «древнего», важной уже для Тредиаковского и Ломоносова и еще вполне актуальной в конце XVIII века. О «греческом проекте» см.: Зорин A. Л. Кормя двуглавого орла: литература и государственная идеология в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. О языке см.: Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996. С. 308–328.
Александр Шенкер в новой биографии Фальконе прослеживает сложную историю создания памятника Петру, см.: Schenker A. The Bronze Horseman: Falconet’s Monument to Peter the Great. New Haven, 2003. Державин специально посвятил несколько стихотворений увековечению памяти Петра именно в годы, когда Фальконе завершал работу над своим скульптурным памятником, см., например, «Монумент Петра Великого» (С. 169) и «Петру Великому» (С. 170).
В файле — полужирный — прим. верст.
Существует множество свидетельств, обнаруживающих некоторую эротизацию памятников и руин реципиентами и эпохи Ренессанса и Просвещения. Однако, как отмечает, например, Леонард Баркан, эта эротизация основывалась не столько на эстетическом удовольствии, сколько на узнавании знакомых черт современников в античных руинах, то есть воображаемого сближения сквозь время (Barkan L. Unearthing the Past. P. 54–56).
См.: Gamboni D. The Destruction of Art: Iconoclasm and Vandalism since the French Revolution. New Haven; London, 1997; Fritzsche Peter. Stranded in the Present: Modern Time and the Melancholy of History. Cambridge, 2004.
Именно в правление Екатерины возрос интерес и к беллетристическим, и к документированным исследованиям допетровской истории. Кульминацией этих изысканий стало открытие в начале 1790-х годов «Слова о полку Игореве».
Куда больший интерес это стихотворение традиционно вызывает у историков кино и тех исследователей, чья деятельность прямо или косвенно связана с не вполне определенной, но чрезвычайно популярной в наши дни областью знания, называемой «историей визуальности». Ср. упоминание о «Фонаре» в известной книге Ю. М. Лотмана и Ю. Г. Цивьяна «Диалог с экраном» (Таллин, 1994. С. 36).
Crone A.-L. The Daring of Derzhavin. The Moral and Aesthtic Independence of the Poet in Russia Bloomington, 2001. P. 105.
Здесь нельзя не сослаться на ставшую «классической» работу М. Гришаковой «Семантика отражения в поэзии Державина» (Труды по знаковым системам 23. Тарту, 1989. С. 139–144). На нее опирается в своих рассуждениях и А.-Л. Крон.
Динамические и пространственно-ориентированные коннотации, содержащиеся в английском словосочетании «turn of the century», почти отсутствуют в его русском аналоге. В русском выражении «рубеж веков» смыслообразующей является идея остановки, границы, разрыва, своеобразного разделительного барьера.
Об этом отрезке жизни Державина — см.: Грот Я. Жизнь Державина. М., 1997. С. 545–568. Тонкий и точный анализ исторического и политического контекста см.: Martin A. Romantics, Reformers, Reactionaries. Russian conservative thought and politics in the reign of Alexander 1. DeKalb, 1997. P. 41 ff.
Память другу // Сочинения Державина: В 9 т. / Под ред. Я. Грота. СПб., 1865. Т. II. С. 459.
Колесница // Указ. соч. СПб., 1865. Т. I. С. 524.
По свидетельству Остолопова, к работе над «Колесницей» Державин вернулся после известия «о насильственном поступке Наполеона с герцогом Энгиенским» (Остолопов Н. Ф. Ключ к сочинениям Державина. СПб., 1822. С. 90).
Все цитаты из «Фонаря» даются по изд.: Сочинения Державина: В 9 т. / Под ред. Я. Грота. СПб., 1865. Т. II. С. 465–471.
Квинтилиан. Об образовании оратора. 6.2, 29. Литература, посвященная фигуре описания в литературе и риторике, чрезвычайно обширна. См., например: Натоп P. Introduction à l’analyse du descriptif. Paris, 1981; Riffaterre M. Système d’un genre descriptif // Poetique: Revue de Théorie et d’Analyse Littéraires. 1972. № 9. P. 15–30; Idem.: Descriptive Imagery // Yale French Studies. 1981. № 61. P. 107–125. Ср. также: Jens E. Kjeldsen. Talking to the Eye: Visuality in ancient Rhetoric // Word & Image. 2003. P. 130–153.
Эстетика картины складывается в XVIII веке в связи с живописным видением драматической сцены. («Для зрителя театр подобен полотну, на котором волшебной силой сменяются различные картины» — писал Дидро в своем программном сочинении «О драматической поэзии» (1758).) Деление пьесы по картинам не совпадает с системой «акт/сцена». Вот какое определение дается «картине» в «Словаре театра» Патриса Пависа: «Картина — это пространственная единица, характеризующая посредством обстановки среду или эпоху; тематическая, а не актантная единица. Акт, напротив, выполняет функцию строгого нарратологического декупажа, т. е. деления повествования на части; он только звено в актантной цепочке, в то время как картина — понятие гораздо более широкое и неопределенное в своих очертаниях. Она включает в себя эпический универсум персонажей…» (курсив мой. — Т.С.; Павис П. Словарь театра. М., 2003. С. 173). См. также: Frantz P. L’esthétique du Tableau dans le théâtre du XVIII sciècle. Paris, 1998.
Остроумный анализ функции этих императивов в грамматике державинского стихотворения см. в диссертационном исследовании Ю. Торияма: Зрительная культура и русская литература конца XVIII — начала XIX века. С. 135. О магической функции языка см.: Izutsu Т. Language and Magic: Studies in the Magic Function of Speech. Tokyo, 1956.
В священном Писании нередко упоминается об его (льва. — Т.С.) ужасном рычании, острых зубах, свирепом взгляде, отважных походах за добычею и быстрых прыжках, с которыми он бросается на оную. Рыканью льва уподобляется слово Божие (Iов. IV, 10–11), всегда производящее потрясающее действие на сердца человеческие (Ам. III, 4–8) (Библейская Энциклопедия: В 2 кн. М., 1891. Кн. 1. С. 427).
Ср. многочисленные изображения льва (поднятый хвост всегда служит знаком ярости животного) в «Эмблемах и Символах» Максимовича-Амбодика (СПб., 1788; совр. изд.: М., 1995). Эмблематический образ разъяренного льва соотносит «Фонарь» с предшествующей одической традицией, конкретно — с одой М. В. Ломоносова «На взятие Хотина» (1739). Ср.: «Как сильный лев стада волков, / Что кажут острых вид зубов, / Очей горящих гонит страхом? / От реву лес и брег дрожит, / И хвост песок и пыль мутит, / Разит, извившись сильным махом» (Ломоносов М. В. Стихотворения. Л., 1954. С. 79. Библиотека поэта. Малая серия). Я хотела бы выразить благодарность К. Ю. Рогову, указавшему мне на эту параллель.
Именно такое построение позволяет предположить непосредственное влияние восьмой строфы «Фонаря», где «Смерть с косою» похищает жениха прямо с брачного ложа на описание аналогичной сцены в первой главе «Руслана и Людмилы».
Темой самостоятельного исследования мог бы стать анализ контекстов слова «явление» и его театральных коннотаций в поэтическом языке Державина. Ср., например, строки из обращения к Суворову: «Се ты, веков явленье чуда! / Сбылось пророчество, сбылось!» («На Победы в Италии» (1799)). Первая редакция первой строки, приводимая Гротом, — «Се ты, веков явленье, чудо!» (курсив в обоих случаях мой. — Т.С.).
Фрейденберг О. М. Образ и понятие. Мим // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 286. (2-е изд.). Подробнее о мистериальном жанре «взираний» и иллюзионных мимов-«показов», легшем в основу античного мима и средней комедии (паллиаты), см.: Там же. С. 289–295.
Впервые строфическое деление появилось в «лабзинском» двухтомнике 1808 года и впоследствии воспроизводилось всеми издателями Державина.
Выражение «ментальный кинематограф» («mental cinema [of the imagination]») принадлежит выдающемуся итальянскому писателю и философу Итало Кальвино, который так писал о нем в своей последней книге «Шесть памяток для следующего тысячелетия»: «The mental cinema is always at work in each of us, and it always has been, even before the invention of the cinema Nor does it ever stop projecting images before our mind’s eye» (Calvino I. Six Memos for the next Millenium. Cambridge, 1988. P. 83).
Я благодарна A. A. Долинину, впервые подсказавшему мне мысль о возможности подобной интерпретации державинского текста.
Пожар описывается здесь как борьба между первоэлементами. Все они сводятся воедино в двух последних строках — теперь уже при помощи метафорических значений: «Столбом дым, жупел в воздух вьется, / Пожар — как рдяны волны — льется…» (курсив мой. — Т.С.).
Как известно, Наполеон принял императорский титул в мае того же, 1804 года, — то есть непосредственно перед первой публикацией «Фонаря».
В файле — полужирный — прим. верст.
Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 388. (Литературные памятники). Подробнее о значении мотива «китайских теней воображения» и его философских подтекстах — прежде всего о его связи с платонической традицией — см.: Page Т. Karamzin’s Immortalist Count NN or three hermeneutical Games of «Chinese Shadows» // Slavic and East European Journal. 1985. Vol. 29 (2). P. 144–156. См. также: Cross A. N. M. Karamzin: a Study of His Literary Career, 1783–1803. Carbondale, 1971. P. 117.
Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. С. 625. С большей уверенностью Лотман пишет о знакомстве Карамзина с «Театром Серафена» в «Сотворении Карамзина» (Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 144). Этот театр был впервые открыт в Версале в 1772 году Серафеном-старшим, дядей того Серафена, о котором пишет Лотман, и лишь затем переехал в Пале-Рояль. Подробнее об истории театра теней во Франции см.: Alber, prestigateur. Les théâtres d’ombres chinois. Renseignments complete & inèdits, sur la manière de fabriquer soi-mème et d’employer un théâtre d’ombres et les personnages / Bibliothéque spéciale à la Projection / Ed. E. Mazo. Paris, 1896; Bare R. Le théâtre d’ombres en France: ancêtre du dessin animé et du cinéma // Le théâtre d’ombres. Tradition et Modernité / Ed. S. Damianakos. Paris, 1986. P. 251–256.
Любопытно, что два этих образа вновь оказались смешанными в последнем по времени переводе «Писем» на английский язык — в остальном чрезвычайно тщательном и аккуратном, — выполненном английским исследователем Эндрю Канном: в заключительном абзаце карамзинского сочинения мы находим «Chinese lanterns of my imagination», с подробным комментарием метафоры бумажных «китайских фонариков» (Karamzin N. M. Letters of a Russian Traveller. A Tranlation with an Essay on Karamzin Discourses on Enlightenment by Andrew Kahn. Oxford, 2003. P. 456 (Studies in Voltaire and the Eighteenth Century. 4)).
Вестник Европы. 1807. Ч. 5. С. 41–42.
Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1989. Т. 1. С. 13.
Карамзин Н. М. О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств. Письмо к господину NN // Карамзин Н. М. Соч.: В 2 т. Л., 1984. Т. 2. С. 158–159.
Там же. С. 156.
Аналогичный принцип драматического нагнетания лежит в основе композиции кантаты Державина «Персей и Андромеда» (1807) — политической аллегории победы русских над французами в сражении при Прейсиш-Эйлау 26–27 января 1807 года. Ср. особенно описание ожидания Андромедой-Европой пришествия страшного Саламандра-Наполеона.
30 января 1804 года, то есть как раз в тот момент, когда создавался «Фонарь», Державин писал А. М. Бакунину: «Теперь хочу попытаться в драматическое поле, и вы бы меня обязали, если бы из Метастазиевых опер некоторые выписки или планы их вкратце сообщили, дабы я, с расположением и духом его познакомясь, мог надежнее пуститься в сие поприще, ибо таковые важные лирические пьесы, кажется, мне более других свойственны» (цит. по: Грот Я. И. Жизнь Державина. С. 577).
О поэтике драматургических опытов Державина, их политических подтекстах и контекстах см. известную монографию М. Г. Альтшуллера «Предтечи славянофильства в русской литературе» (Ann Arbor, 1984. С. 59–95).
Сочинения Державина: В 2 т. Изд. Ал. Смирдина [Полное Собрание Сочинений Русских Авторов). СПб., 1847. Т. 2. С. 426.
О расцвете мелодрамы на европейской сцене рубежа веков и о творчестве Жильбера Пиксерекура — одного из самых ярких драматургов, работавших в этом жанре (см.: Le Hir М.-P. Le Romantisme aux Enchères. Ducange. Pixerécourt. Hugo. Amsterdam, 1992).
Я приношу благодарность И. Н. Соловьевой, обратившей мое внимание на державинские ремарки. При кажущейся натянутости подобного сопоставления, сама идея принципиальной важности световых контрастов для восприятия театрального действа, заставляет нас вспомнить о театральной теории Рихарда Вагнера. (См. об этом: Crary J. Suspensions of Perception. Attention, Spectacle and Modern Culture. Cambridge, 1999. P. 250–255).
Сочинения Державина. Т. 2. С. 483.
В файле — полужирный — прим. верст.
Там же. С. 444.
Ср. фантастическое осмысление истории в «Бахариане» Хераскова (1803): Херасков М. М. Бахариана, или Неизвестный. Волшебная повесть, почерпнутая из русских сказок. М., 1803.
Фрейденберг О. М. Образ и Понятие. С. 282.
«Силуэт — как бы формула и — одновременно — намек на незримое, еле уловимый рассказ о чем-то, фраза начатая и неоконченная <…>. Силуэт лаконичен, как лаконична тень», — писал об искусстве силуэта Э. Голлербах в одноименной работе (1922). Ср. известную «галерею теней» — коллекцию силуэтов Сидо и Аттинга, собранную П. К. Разумовским в 1799 году и изданную ровно сто лет спустя, в 1899 году, Г. Г. Мекленбург-Стрелицким в виде двухтомника «Двор Императрицы Екатерины II, ее сотрудники и приближенные, 189 силуэтов». Здесь же имеет смысл говорить и о знаменитом парижском кабаре «Черная кошка» — прямом наследнике «Театра китайских теней» Ф. Серафена, — и о распространении во Франции и в России в 1900-е годы домашних переносных театров теней, и об увлечении искусством силуэта художников русского Серебряного века, — прежде всего — Е. Кругликовой и Г. Нарбута (см. об этом: Голлербах Э. Силуэты Г. И. Нарбута. Л., 1926). В этот контекст вписывается и большое количество «волшебных фонарей», «китайских теней» и других оптических метафор в названиях прозаических произведений и поэтических сборников (ср. цикл стихов «Только тени» (1910) и сборник «Волшебный фонарь» (1912) М. Цветаевой, роман П. П. Гнедича «Китайские тени» (1895) и одноименный сборник рассказов А. Соболя (1925) и т. д.). Подробному анализу этих явлений мы рассчитываем посвятить отдельную работу; сейчас позволим себе сослаться на две работы, посвященные этой теме: Rubin W. Shadows, pantomimes and the Art of the «Fin de Sciècle»// Magazine of Art. 1953. Vol. 46. P. 114–122; Forgione N. «The Shadow only»: Shadow and Silhouette in Late Nineteenth Century Paris // Art Bulletin. 1999. Vol. LXXXI. № 3. September. P. 301–335.
Burke E. Reflections on the Revolution in France, 1968 (Берк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию / Сокращенный перевод с английского Е. И. Гельфанд. М., 1993).
Берк Э. Размышления. С. 47. Ср. «Афинский амфитеатр не выдержал бы реальной трагедии того триумфального дня» (Там же. С. 83) О драматической концепции истории и политики у Берка см.: Hidson Р., Gray T. Burke’s Dramatic Theory of Politics. Avebury, 1988. О театральном измерении революции см. также: Hunt L. Politics, Culture and Class in French Revolution. Berkeley, 1984. P. 19–119.
О метафоре «волшебного фонаря» в сочинениях Берка см.: Furniss Т. Shipping the Queen: Edmund Burke’s Magic Lantern Show // Burke and the French Revolution. Bicentennial Essays. Athens; London, 1992. P. 70–85. Сорок лет спустя эта метафора была подхвачена, развита и «реализована» Томасом Карлейлем в его классическом 3-томном труде, посвященном истории Французской революции. Карлейль назвал революцию «спектральной драмой истории», тем самым вновь соединив образы театра теней и волшебного фонаря (Carlyle Т. The French Revolution, 3 vols. London, 1837).
Литература, посвященная разнообразным явлениям «прото-кино» настолько обширна, что наш выбор не может претендовать ни на полноту, ни на репрезентативность. Поэтому мы ограничимся лишь указанием на несколько наиболее авторитетных источников, в которых читатель сможет найти библиографию по данному вопросу: Mannoni L. Le grand art de la lumière et de l’ombre. Archéologie du cinema. Paris, 1995; Stafford B., Terpak B. Devices of Wonder: From the World in a Box to Images on a Screen. Los Angeles, 2001; Robinson D. The Lantern Image: Iconography of the magic Lantern, 1420–1880. Sussex: Magic Lantern Society, 1993; La lanterne magique: pratiques et mise en écriture: actes publiés sous la direction de Jean-Jacques Tatin-Gourier. Tour, 1997.
Лотман Ю. М. Художественная природа русских народных картинок // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1998. С. 492–493.
О «промежуточных» формах см.: Zumpthor P. Introduction à la poésie orale. Paris, 1983. P. 245 ff.
О распространении этих брошюр в Париже на рубеже веков см.: Pijoulx J.-B. Paris à la fin du XVIIIe siècle. Paris, 1801.
Hébert J.-R. La nouvelle lanterne magique. Pièce curieuse. Dédiée aux Gens de Provence, par un sous Lieutenant de Riquette Cravate. Paris, 1790. S.p.
Приведем лишь несколько названий: Anon. La Lanterne Magique de la France, 1789; Pigault-Lebrun. Le cordonnier de dames, ou, La lanterne magique, pièce curieuse, en trois actes, en prose… Paris, 1798; Barruel-Beauver A.-J. La Lanterne Magique Républicaine. Paris, 1799; Perico C. Les grandes marionnettes républicaines, suivies de la fameuse lanterne magique, et de la grande scène du Rentier [qui tire le diable par la queue], 1799; Anonyme. Voici, voila! la grande lanterne magique où l’on voit la bravoure de l’ex-ministre et général Schérer, les comptes de l’ex-ministre des Finances Ramel, la bonhonimie de l’ex-ministre de la police Duval, entouré de ses inquisiteurs. Paris, 1799.
Любопытные сведения о печатных «Фонарях» см.: Tatin-Gourier J.-J. Lanterne Magique et la Révolution // Lantemes Magiques. Tableaux transparents / Ed. S. Le Men. Paris, 1996. P. 101–103.
Жанровая специфика «печатных фонарей» и их отличие от традиционных форм исторического повествования вообще хорошо описываются с помощью введенной Ю. Д. Апресяном оппозиции между «первичным» и «вторичным» дейксисом, иначе именуемым «дейксисом пересказа» (Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Апресян Ю. Д. Избранные труды: В 2 т. М., 1995. Т. II. С. 630 и далее). В «фонарях» пересказ заменен «показом». Конституирующим свойством данного жанра является имитация диалога, при котором говорящий и слушающий видят друг друга, и сознанию каждого из них доступен один и тот же фрагмент действительности.
La nouvelle Lanterne Magique, Paris, Pièce curieuse. Dédiée aux Gens de Provence, par un sous Lieutenant de Riquette Cravatte. Paris, 1790.
Робертсон несколько изменил и собственно оптическое устройство фонаря, увеличив количество линз и усложнив их взаимодействие. Подробнее об этом приборе см.: Stafford В. Device of Wonder. P. 301–303; Milner M. La Fantasmagorie. Essai sur l’optique fantastique. Paris, 1982; Mannoni L. Le grand art de la lumière et de l’ombre. P. 144–168.
О жизни и творчестве Э.-Г. Робертсона (1763–1837) см.: Levie F. Etien-Gaspard Robertson, la vie d’un fantasmagore. Bruxselles, 1990.
Mercier L.-S. Néologie ou les mots qui sont apparus dans notre langue ou dans l’acception nouvelle après 1800. Paris, 1801. P. 54.
Цит. no: Robertson E.-G. Mémoires récréatifs, scientifiques et anécdotiques… T. 1. P. 315–316.
Ознобишин H. Гражданин Робертсон, иллюзионист Великой Революции // Ознобишин Н. Иллюзионы. 1929. С. 4.
О просветительской деятельности Робертсона см.: Milner М. Op. cit. Р. 206 ff.
Цит. по: Levie F. Etien-Gaspar Robertson, la vie d’un fantasmagore. P. 150.
Journal de Paris. 12 vendémiaire an 11 (1802. 4 octobre).
2-е издание обладает особой привлекательностью для исследователя, так как сопровождается большим количеством гравюр-иллюстраций. Нам известна всего одна попытка переиздания мемуаров Робертсона в XX веке. Она была предпринята в 1985 году небольшим издательством «Clima», специализирующимся на издании научно-технической литературы. Издателя и автора предисловия, историка фотографии Филиппа Блона, естественным образом, интересовала «научная» часть воспоминаний бельгийского физика. Поэтому в свет вышел только 1-й том, получивший отдельное, дополнительное название: «La Fantasmagorie». 2-й том, почти исключительно посвященный путешествию Робертсона по России, не переиздавался ни полностью, ни частично.
Многочисленные анонсы его спектаклей мы находим в Московских и Санкт-Петербургских Ведомостях, а также в камер-фурьерских журналах. Нам известна только одна современная работа на русском языке, посвященная пребыванию бельгийского физика в России: Шепелева А. Метаморфозы Робертсона // Кукольники в Санкт-Петербурге. 1999. С. 45–55.
Письма Марты Вильмот // Дашкова Е. Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 214; Марин С. Н. Полн. собр. соч. М., 1948. С. 294–300 (Летописи Гос. Лит. музея. Кн. 10); Жихарев С. П. Записки Современника / Под ред. С. Я. Штрайха. [М., Л.:] Academia, 1934. Т. 1. С. 209–211.
Жихарев С. П. Записки Современника. С. 211.
С гораздо большей симпатией и в мельчайших деталях Жихарев описывает второй тип оптического зрелища, демонстрируемого Робертсоном, — кинетозографию (Там же. С. 209–210).
Комментировавший Жихарева для издания 1955 года Б. М. Эйхенбаум называл Робертсона «ловким англичанином».
Об октябре 1803 года говорится и в письмах Марина графу Воронцову.
Еще ближе к описаниям робертсоновских спектаклей, оставленных современниками, подходит первая редакция «Фонаря», приводимая Гротом: «Орган веселый, возглашая, / Пронзает ночи тишину, / И луч, средь фонаря блистая, / Рисует на стене луну. / В ней ходят тени разнородны, / Отвсюду волны льются черны; / Распялив, смотрят очеса: / Жезлом волшебник потрясает / И громогласно возглашает: / Придите, зрите чудеса» (Сочинения Державина: В 9 т. / Под ред. Я. Грота. СПб., 1869. Т. III. С. 739).
«О мир, о мир! Кто ты? Могу ли я ощутить тебя или ты — всего лишь тень? Когда чувства наши обретут наконец способность судить о своих собственных иллюзиях?» (Цит. по: Robertson. Mémoires reécrératifs, scientifiques et anecdotiques d’un physicien-aérronaute. Paris, 1840. T.l. P. 213).
Сочинения Державина: В 9 т. / Под ред. Я. Грота. СПб., 1869. Т. III. С. 739.
Ходасевич В. Державин. М., 1988. С. 135.
См. классическое исследование Артура Лавджоя: Lovejoy A The Great Chain of Being: the Study of the History of an Idea New York, 1936 (русский перевод: Лавджой А. Великая Цепь Бытия. М., 2001).
Подробнее об этом — см. нашу статью: Смолярова Т. Аллегорическая метеорология в поэзии Державина // НЛО. 2004. № 66. С. 139–180.
«Война есть море бедствий, истекалище всех зол, какие только могут быть в свете. Истории всех времен именуют ее бичом человеческого рода, и Священное Писание поставляет ее тяжкою тяжких человеческих грехов казнию» (Цветницкий, 2).
РГИА. Ф. 796. Д. 93. Ед. хр. 627. Л. 15 об.
Это письмо, как и проповеди, апеллирующие к религиозно-патриотическим чувствам нации, было переведено на французский язык и вызвало серьезную обеспокоенность Наполеона, который видел, что во многом благодаря Русской церкви война приобретает священный характер (Fain, 317–318).
Почти сразу же по выходе в свет этих записок поэт Афанасий Шпигоцкий переложил выписки Шишкова из Библии в стихи, «стараясь как можно ближе держаться подлинника». «Его высоко превосходительство, — писал в предисловии Шпигоцкий, — осчастливил меня дозволением украсить мое слабое преложение — посвящением Его Высокой Особе. Сия оказанная мне снисходительность вечно для сердца моего будет одним из прекраснейших воспоминаний» (Шпигоцкий).
Денница — славянизированная форма латинского Lucifer (утренняя заря).
Намек на имя матери Александра Марии Федоровны.
Эта статья была первоначально представлена в форме доклада на студенческом и аспирантском семинаре Д. П. Бака в РГГУ. Я благодарю за ценные замечания и рекомендации всех его участников и особенно Кирилла Осповата, Дарью Хитрову, Михаила Велижева и Татьяну Смолярову.
Статья написана при поддержке гранта ACLS.
Благой Д. Д. Социально-политическое лицо «Арзамаса» // Арзамас и арзамасские протоколы / Вводная статья, редакция и примечания М. С. Боровковой-Майковой, предисловие Д. Благого. Л., 1933. С. 9, 12.
Боровкова-Майкова М. С. Вводная статья к протоколам Арзамаса // Арзамас и арзамасские протоколы. С. 29, 31.
Мейлах Б. С. Арзамас // История русской литературы. М.; Л., 1941. Т. 5. С. 333–334.
Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. М.; Л., 1974. С. 57, 59.
Там же. С. 69, 72.
Проскурин О. А. Новый Арзамас — Новый Иерусалим. Литературная игра в культурно-историческом контексте // НЛО. 1996. № 19. С. 73. Эта концепция стала логичным продолжением идеи реконструкции по протоколам и другим кружковым документам особого «арзамасского языка». См.: Ронинсон О. А. О «грамматике» арзамасской «галиматьи» // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 822. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1988. С. 4–17. Из этой же посылки исходит У. М. Тодд III в предпринятом им исследовании генезиса языка переписки пушкинского круга. См.: Тодд У. М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху. СПб., 1994.
См.: Проскурин О. А. Бедная певица // Проскурин О. А. Литературные скандалы пушкинской эпохи. М., 2000. С. 132–187.
А этот язык, в свою очередь, считался и считается наиболее ярким и полным выражением вольнолюбивых настроений «Арзамаса» и наследующего ему «пушкинского круга писателей».
Гаспаров Б. М. Устная речь как семиотический объект // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 442. Тарту, 1978. С. 63–113.
Там же. С. 80.
Там же. С. 102.
См. прежде всего не потерявшую и по сей день актуальности статью И. А. Паперно: О реконструкции устной речи из письменных источников (Кружковая речь и домашняя литература в пушкинскую эпоху) // Там же. С. 122–134.
Арзамас: Сборник: В 2 кн. М., 1994. Далее ссылки на это издание будут приводиться непосредственно в тексте статьи, с указанием в скобках номера тома и, через запятую, номера страницы.
Благой Д. Д. Социально-политическое лицо «Арзамаса». С. 13.
См., например: «Дашков произнес речь, которая предвосхищала словесные арабески арзамасских выступлений» (Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. С. 56); «Речь Дашкова, построенная в форме издевательского похвального слова и создававшая пародийно-комическую маску литературного „архаиста“, предвосхищала основные структурные принципы арзамасских выступлений» (Проскурин О. А. Коммент. к «Речи…» Д. В. Дашкова // Арзамас: Сборник: В 2 кн. М., 1994. Кн. 1. С. 521).
Первая публикация отдельных фрагментов этого текста уже была осуществлена нами в 2001 году. См.: Майофис М. Л. Карамзинист в политике и литературе: светская утопия Д. Н. Блудова // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001. С. 310.
Почтенный автор, о котором здесь говорится, объявил нам, что пишет Трагедии самдруг, но еще не сказывал о участниках в его комедиях. — Примеч. Д. Н. Блудова.
РГАДА. Ф. 1274. Оп. 1. № 2766 (бумага 1810 г.). Л. 65–66. Несложно угадать имена трех высмеиваемых в этом тексте участников литературного процесса — это С. Н. Глинка, А. А. Шаховской и А. С. Шишков. Время написания этой заметки легко устанавливается по указанию на публичное чтение «Рассуждения о любви к Отечеству», происходившее в конце 1811 года.
Остафьевский архив князей Вяземских. Вып. 1. СПб., 1899. С. 2.
За указание на этот источник я хотела бы выразить особую признательность К. А. Осповату.
«…г. Дашков — к сожалению целого общества — но в пример всем членам для удержания впредь всякого от подобных поступков, если не единогласно, — то по большинству голосов, лишается звания члена» — протокол от 18 марта 1812 года (1, 186); «Общество… заключило, что они [гг. Борноволоков и Северин], не исполняя обязанностей действительных членов, не желают более оставаться в сем звании, и потому определило исключить их из списка своих членов» — протокол от 2 мая 1812 г. (1, 191); «Общество, согласно с желанием г. Блудова, определило исключить его из списка своих Членов» — протокол от 9 мая 1812 года (1, 192); «Определено согласно желанию г. Батюшкова исключить его из списка Членов» — протокол от 16 мая 1812 года (1, 194).
«Мы часто бываем, мы, то есть Северин, Трубецкой и Батюшков, мы бываем у Д. Н. Блудова, который дает нам ужины, гулянья на шлюпке, верхом и пр., и мы ужинаем и катаемся, louant Dieu de toute chose; как мудрец Гаро в Лафонтеновой басне; недостает вас, любезнейший Дмитрий Васильевич…» (1, 201).
Остафьевский архив князей Вяземских. Вып. 1. С. 4 (письмо от 4.04.1812).
Примечательно продолжение этой фразы в письме Дашкова — «но для вас я осмелюсь нарушить священное спокойствие гробов и потревожу прах усопших» (1, 213). Таким образом, появление «погребальной» метафорики в характеристике «Беседы» можно датировать не позднее октября 1813 года.
См. об этом: Зорин А. Враг народа: механизмы опалы М. М. Сперанского // Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 187–238, а также записи в дневнике Варвары Бакуниной: Двенадцатый год в записках Варвары Ивановны Бакуниной // Русская старина. 1885. № 9.
О причинах, заставивших Александра I сперва прибегнуть к помощи Шишкова, а затем отказаться от нее, см. также в книге А. Зорина (гл. 7 — «Война и полмира»).
Приведем лишь небольшие фрагменты из этого многократно цитировавшегося текста: «… вообрази наш тесный союз, наше спокойствие, основанное на душевной тишине и озаренное душевными радостями, вообрази труд постоянный и полезный… мы трудимся вместе, вместе располагаем, утверждаем свое счастие, служим друг другу подпорою и в горе» (1, 220–221).
«Но еще раз, и в последний, я с удовольствием воображаю себе минуту нашего соединения: мы выпишем Жуковского, Северина, возобновим старинный круг знакомых и на пепле Москвы, в объятиях дружбы, найдем еще сладостную минуту, будем рассказывать друг другу наши подвиги, наши горести, и, притаясь где-нибудь в углу, мы будем чашу лыковую передавать из рук в руки…» (1, 224).
«Ты, я да Батюшков — должны составить союз на жизнь и смерть. Поэзия — цель и средство; славе — почтение; похвалу болтунов — к черту; дружбе — все!» (1, 228).
OP ИРЛИ. Ф. 309. Оп. 1. Ед. хр. 618. Цит. соотв. Л. 4–4 об., 9 об., 7 об., 6 об. Вообще, мифологизированное предание о «Дружеском литературном обществе» было, вероятно, широко востребовано в «Арзамасе»: характерно, например, что членом общества был избран А. Ф. Воейков: в это время его отношения с Жуковским, как это видно из дневников последнего, были очень напряженными. А много позже, в 1823 году, А. И. Тургенев будет говорить о членах «Дружеского литературного общества» как об «арзамасцах Ветхого Завета» (письмо П. А. Вяземскому, Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899–1913. Т. 2. С. 351).
Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1999. Т. 1. С. 63.
Там же. С. 77.
Там же. С. 282. О сознательной ориентации Батюшкова на лирику Жуковского и, в частности, о влиянии элегии «Вечер» и послания «Тургеневу. В ответ на его письмо» на элегию Батюшкова «К другу» см.: Проскурин О. А. Батюшков и поэтическая школа Жуковского // Новые безделки: Сб. статей к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995–1996. С. 77–116.
Дашков сообщал Блудову: «Батюшков дал было мне экземпляр, его рукою списанный; но после, испугавшись наделанного шума, отнял почти насильно и изорвал» (1, 214).
РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 1909а. Л. 14 об., фрагмент опубликован в: Арзамас. Т. 1. С. 316.
В пьесе Загоскина были в равной мере подвергнуты критике как комедия Шаховского, так и осмеянные в ней баллады Жуковского; таким образом, создавался некоторый status quo, который арзамасцы были (последние, впрочем, высмеивались гораздо более едко) склонны рассматривать если не как капитуляцию противной стороны, то как декларацию о прекращении военных действий.
Сын Отечества. 1815. № 15. С. 107–111.
«Жуковский уехал на две недели в Дерпт. С ним прекращаются Арзамасские заседания. Никто не осмеливается заступить его места для сочинения протоколов», — сообщал Северин Вяземскому 13 января 1816 года (2, 398).
Гимельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. С. 70.
В файле — /курсив/ полужирный, /подчеркивание/ код (code) — прим. верст.
Характерна в этой связи формулировка Вигеля: «Мысленно видел он (Уваров. — М.М.) уже себя предводителем дружины, в которой были столь славные бойцы, и на челе его должен был сиять венец, в который как драгоценный алмаз намерен был он вставить Жуковского» (1, 76, курсив мой. — М.М.).
Гиллельсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. С. 94.
Благой Д. Д. Социально-политическое лицо «Арзамаса». С. 18.
Боровкова-Майкова М. И. Вводная статья к протоколам «Арзамаса». С. 53–54.
В файле — полужирный — прим. верст.
Проскурин О. А. Бедная Певица (Литературные подтексты арзамасской речи С. С. Уварова) // Литературные скандалы пушкинской эпохи. М.: ОГИ, 2000. С. 132–187.
В файле — /курсив/ полужирный+код, /подчеркивания/ полужирный — прим. верст.
Там же. С. 164–165.
Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу. М., 1895. С. 24–26.
…vers que personne n’entend, / Et qu’il faut toujours qu’on admire (Voltaire. Galimatias Pindarique sur un carrousel donné par l’impératrice de Russie // Œuvres complets. Paris, 1833. Т. XIII (2). P. 397. Подробнее об этом см. в работе Т. Н. Смоляровой «Спор о Пиндаре» (М.: РГГУ, в печати).
См. мою статью: Жуковский — преподаватель русского языка (начало «царской педагогики») // Пушкинские чтения в Тарту. 3. Тарту, 2004. С. 198–228.
Рассматривая в упомянутой статье процесс обучения русскому языку великой княгини Александры Федоровны как педагогический проект, я лишь коснулась материалов из архива императрицы Елизаветы Алексеевны, которая явила собой поразительный для царственной особы пример автодидакции (см.: Там же. С. 202–204).
Шильдер Н. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. М., 1996. Кн. I. С. 26.
См.: Корф М. А. Материалы и черты к биографии Императора Николая I и к истории его царствования // Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1896. Т. 98. В книге приведены комментарии вел. кн. Анны Павловны, вел. кн. Александра Николаевича и ряда других близких к императору лиц, в том числе и собственные свидетельства автора.
Там же. С. 49.
Там же. С. 30.
ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Кн. 2. Ед. хр. 722.
Ранее подобные краткие «отчеты» вписываются в виде упражнений в тетрадь по чистописанию, где имеются также черновики писем великого князя.
Там же. Кн. 1. Л. 3.
Там же. Л. 45. Здесь и далее в цитатах сохраняется орфография оригинала.
Имя сестры нигде не называется, но в одном из писем говорится о радости по поводу ее благополучного приезда в Веймар, что позволяет сделать вывод о том, что подразумевается Мария Павловна, в 1804 году вышедшая замуж за наследного принца Саксен-Веймарского.
ГАРФ. Ф. 728. Оп. 1. Кн. 2. Ед. хр. 722; Кн. 1. Л. 101.
Там же. Л. 99 об. Напомним, что премьера трагедии В. А. Озерова «Эдип в Афинах» состоялась 24.11.1804 года.
Там же. Кн. 7. Л. 32, 32 об., 34 об., 50 об., 45.
Там же. Кн. 7. Л. 31 об. Л. 32.
Несмотря на проявленное к нему отвращение в раннем возрасте (см.: Корф М. А. Материалы и черты… С. 49).
Соответствующую выдержку из дневниковой записи доверенного секретаря Марии Федоровны Г. И. Вилламова от 16.03.1807 года приводит в своем труде Н. К. Шильдер (см.: Шильдер Н. Император Николай Первый. С. 40–41).
См. об этом: Русский архив. 1896. № 6. С. 285.
См.: Шильдер Н. Император Николай Первый. С. 40.
См. Корф М. А. Материалы и черты… С. 37. Корф ссылается на Журнал 1803 года, который вели воспитатели.
Там же. Кн. 1. Л. 1.
Приведем в качестве примера несколько таких записей (опуская повторы):
«Платон радился в Афинах за 500 лет до рождества Христова. Сперва учился он живописи и стихотворству, но наконец предался филозофии, в которой оказал великие успехи, как советами Сократа, так и путешествиями многими. Думают даже, что он в Иудее получил сведение о Моисеевых книгах и почерпнул оттуда великую часть своих познаний. Он в древности прозван был божественным.
Аристотель, отличнейший ученик Платонов, которой сочинил перипатетическую филозофию в Греции, родился в Стагире, Фракийском городе. С похвалою привел он в систематической порядок большую часть человеческих познаний, которыя тогда только еще открывались. Важною сею услугою положил он основание большой части филозофических систем. Не менее прославился он реторикою и поэзиею, в которых он дает первыя основания и правила для обработывания разума. Он был пять лет наставником Александра великаго, которой снабдил его чрезвычайною суммою денег и доставив все возможныя способы к усовершенствованию натуральной истории.
Диоген Греческой филозоф которой прославился почти около той же эпохи, совсем удалившись из общества, имел другой образ жизни, и основал систему циническую. — Все его имение состояло в епанче, в которую он днем одевался, а ночью <в> ней спал, и жил в большой бочке. Он вел жизнь без принуждения всякаго, и зделался баснею народа — весьма был странен в своих поступках. Между прочим, бегая по улицам в полдень с зажженным фанарем, искал человека.
Демосфен славной Греческой оратор, которой жил почти за 400 лет до рождества Христова, оставил нам многия свои речи, — в оных видны сильныя выражения, пылкость ума, острота и мужественное красноречие. Он родился косноязычным, но помощью трудов своих и стараний приобрел самой приятной выговор.
Феофраст Греческой филозоф, ученик Аристотелев, прославился тем, что имел дарование принимать на себя характеры различные. — Он имел в своей школе несколько тысяч учеников, отличился чрезвычайным прилежанием к трудам и величайшею щедростию. Что касается до его поступков и одежды, то он столько наблюдал благопристойность и чистоту, сколько напротив Диоген все то ненавидел.
Цицерон, славнейший Римской Оратор и знаменитый Государственный человек, жил почти за 70 лет до рождества Христова. Он ездил учиться в Грецию и образовал себя в числе славнейших филозофов и ораторов. — По возвращении своем оттуда, достигши перьвых чинов в республике, он прославился красноречием в собраниях народа и сената.
Наконец, гоним будучи от неприятелей той партии, которую он держал во время междоусобной войны, убежал в свои владения, но на дороге догнан был и умерщвлен одним из принадлежащих ему людей на 64 году от роду».
Как мы видим, упражнения в чистописании были весьма содержательными, позволявшими одновременно с развитием каллиграфических навыков расширять кругозор, развивать память и приучать к размышлениям. Наряду со сведениями об античных знаменитостях встречаются данные о географии и истории России (например: «Город Архангельск построен на берегу реки Двины Беломорской, которая впадает многими устьями в Белое море. В полуострове Крыме в городе Корсуни, внук святой княгини Ольги великий князь Владимир, принял святое крещение. Река Обь, составясь из рек Бии и Катуни, выходящих из хребта алтайскаго и приняв в себя воды славнаго Иртыша, течет в ледовитое море. В Грузии находятся высокия горы, так что когда на вершине оных снег и стужа, внизу поспевают разные плоды и виноград» — Л. 40 об. — 42); о естественной истории (например: «Земля есть тело или вещество твердое, тяжелое, крепкое, которое иногда влажно или мокро, горячо или сухо. Земля местами сера, красна, желта, бела, черна. Есть земля жирная, глинистая, каменистая. Все сие составляет пыль, мел, песок, хрящ, глины, известь, чернозем, и прочее. — Воздух вещество жидкое, тяжелое, прозрачное, но упругое. Он по переменно то светел или мутен, влажен или сух, тепел или холоден, тих движим. Крокодил, страшное животное водится только в самых жарких странах Азии, Африки и Америки. Он издревле почитается весьма опасным, а особливо на берегах реки Нила» — Л. 47–48 об.) и пр.
Там же. Л. 4–6.
Там же. Л. 19 об.
Там же. Кн. 7. Л. 44–44 об. Текст приведен без исправлений учителя, которые носят в основном характер стилистической правки, однако имеется и характерное содержательное «вторжение»: в словосочетании «нещастный народ» слово «нещастный» вычеркнуто.
Там же. Л. 45 об. — 48.
Учебные материалы красноречиво свидетельствуют о том, что Петр I с детства являлся для Николая примером государя, которым он восхищался и которому хотел бы подражать. В том же 1811 году, в апреле, он пишет сочинение на заданные слова (они подчеркнуты в тексте) и посвящает его Петербургу. Вот отрывок, относящийся к Петру:
«Хотя ты Петербург не можешь величиной равняться с Парижем и Лондоном, но превозходишь их неизчетными прекрасных вод твоих выгодами и пользами. Я возхищаюсь когда вижу, тебя, Неву, в этом состоянии, и когда представляю себе что за 100 лет тому назад Петр 1-й нашел тебя покрытою тросником и дренными рыбачьими лодками, и что по берегам твоим рос густой дремучий лес. Петр великий не тщетно тебя возлюбил, усмотрев все выгоды твои и удобство построить верфь. Сбылись его намерения. Город из лучших в свете, а имя твое. Петр, в числе имен лучших государей коих провидение изредка дарило нещастной Европе».
Заметим, что это сочинение вызвало одобрение не только со стороны учителя, но и Марии Федоровны.
В другом сочинении (11.07.1811) Николай излагает знаменитый эпизод с Долгоруким:
«Польза изящных художеств состоит в том, чтоб воспоминать нам, какия нибудь достопамятныя произшествия, которыя могли бы служить добрым примером, например: любовь к отечеству Пожарскаго и Минина, неустрашимость Коклеса и Ссеволы; отважность К. Долгорукова посмевшаго разодрать указ Петра Великаго и признательность к нему Государя за сей поступок; и многия другия».
Таким образом, пушкинские «Стансы» 1826 года легли на подготовленную почву и, вероятно, еще и потому встретили в Николае такой отклик, что отвечали его отроческим и юношеским устремлениям.
Это прекрасно демонстрируют его мемуары, особенно все то, что относится в них к событиям междуцарствия, восшествия на престол, восстания декабристов.
Корф М. А. Материалы и черты… С. 30–31.
Там же. С. 26.
См.: Там же. С. 27.
П. В. Анненков в своих воспоминаниях «Замечательное десятилетие 1838–1848» относит начало этого периода к тридцатым годам: «Образованный русский мир как бы впервые очнулся к 30-м годам, как будто внезапно почувствовал невозможность жить в том растерянном умственном и нравственном положении, в каком оставался дотоле. Общество уже не слушало приглашений отдаться просто течению событий и молча плыть за ними, не спрашивая куда его несет ветер. Все люди, мало-мальски пробужденные к мысли, принялись около этого времени искать, с жаром и алчностью голодных умов, основ для сознательного разумного существования на Руси. Само собою разумеется, что с первых же шагов они приведены были к необходимости, прежде всего, добраться до внутреннего смысла русской истории, до ясных воззрений на старые учреждения, управлявшие некогда политическою и домашнею жизнью народа, и до правильного понимания новых учреждений, заменивших прежде бывшие» (Анненков 1928: 315–316).
Стоит отметить, что наиболее известные риторики XIX века (например, К. Зеленецкого) отводили биографиям, как, впрочем, и некрологам (рассматривавшимся в качестве их разновидности), место именно на страницах периодических изданий: «(биографии] печатаются обыкновенно в журналах и ведомостях» (Зеленецкий 1849: 70–71). На этом основании можно сделать вывод об «информативном статусе» этих жанров. В виде отдельных книг биографии (в большинстве случаев) выходили уже позднее.
Рост интереса к чтению мемуарной литературы выражается в резком увеличении количества публикаций за период 1861–1890 годов. По подсчетам А. Г. Тартаковского, за этот период было опубликовано 105 публикаций против 68 за период 1831–1860 годов и 52 за период 1800–1830 годов. Соответственно 34 % против 22 % и 17 %. См.: Тартаковский 1991: 109.
Необходимо отметить, что объем таких понятий (публика, общественность, жизнь, благо, добродетель) достаточно широк. Во многом он определяется той коммуникативной ситуацией, в которой они используются, и тем смыслом, которым они нагружаются. Если говорить о булгаринском определении публики, то оно представляет собой не столько попытку описания, сколько попытку конструирования определенной группы и конкретизацию данного понятия.
Мотивировкой в данном случае является то, что жизнь достойного и добродетельного соотечественника должна стать известна другим. Вот пример из некролога, посвященного инженеру Х. Х. Христиании: «Ежели для добродетельнаго человека, первейшим утешением в жизни служит мысль оставить по себе хорошую память, то не приятною ли обязанностию должен считать очевидец, передавать в пример другим людям повесть о добрых деяниях его соотечественника» (Северная пчела 1837). Эта общая интенция биографических статей имплицитно просматривается и во множестве других случаев. Важно отметить, что в подобных текстах рассказывается именно о жизни «частного человека». В данном случае задача общества состоит в том, чтобы «еще смелее обсуживать деяния частных людей».
Сама практика публиковать в журнале биографические тексты восходит к традициям журналистики Н. И. Новикова, ориентирующейся, в свою очередь, на традиции английской моральной журналистики Стиля и Адиссона. Вот как рассуждает по этому поводу автор статьи с характерным названием «Пример благотворения», опубликованной в журнале «Зеркало света»: «Добродетель всем народам свойственна. Для чего же обыкли мы примеры оныя и деяния отличные заимствовать от народов чуждых. <…> Для чего же не водворится между нами то похвальное мнение, что без мзды, но в единой к отечеству любви сохранить потомству память достойных наших современников. Французы, Немцы, Англичане и другие народы наполняют свои дневники, недельные и месячные сочинения повестьми деяний в глазах их случающихся; они и малейшего доброго деяния не проходят молчанием, но сообщая оное публике не только своему отечеству о том возвещают, но предают к потомству к подражанию, ободряют к подобному современников и заставляют вне пределов своего отечества похвалять то, что похвалы достойно. Чувствительная душа, ведающая благотворения плоды, приглашает в ощущаемой радости участвовать других» (Пример благотворения 1786: 146–147).
Именно о таком полемическом потенциале русских биографий, необходимости реагировать на них, создавая собственные версии жизнеописаний обсуждаемых персонажей и отвечая своим оппонентам, писал А. Скабичевский в своем трактате «Сорок лет русской критике»: «В эту эпоху полемизм проникает даже в такие сочинения, которые по самому содержанию своему, должны бы иметь объективный характер, каковы мемуары и сборники биографических материалов» (Скабичевский 1895: 206).
Проблема понятия «общественность» в настоящее время привлекает к себе большое внимание социологов и историков. Следует упомянуть несколько работ, посвященных этой теме: американский сборник «Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Identity in Late Imperial Russia» (1991), неопубликованную диссертацию Вадима Волкова «The forms of public life: The public sphere and the concept of society in Imperial Russia University of Cambridge» (1995) и недавнюю книгу В. Я. Гросула «Русское общество XVIII–XIX веков: традиции и новации» (2003). В нашей статье общественность понимается как политизированная среда, расположенная в социальном пространстве между «царем» и «народом», вовлеченная в обсуждение актуальных вопросов и культурное производство.
Если быть более точным, то в XIX веке первенство в данной области принадлежит «Фон-Визину» П. А. Вяземского, отметившего в предисловии, что «это едва ли не первая у нас попытка в роде биографической литературы» (Вяземский 1848: 5 — лат. пагинация). Михаил Архангельский, автор раскритикованного Добролюбовым «Руководства к изучению словесности» (1857), также скептически отозвался о русской биографической традиции и высоко оценил книгу самого Вяземского: «Наша литература не богата биографиями, и между ними — хороших в литературном смысле очень немного. Замечательны: а) биография: „Александра I“ Греча, б) „Генерала Котляревского“ гр. Соллогуба и в) „Платона, Митрополита Московскаго“ Снегирева. Но лучшая, в полном смысле, образцовая биография принадлежит князю Вяземскому, под названием: „Фон-Визин“. Она удовлетворяет всем условиям историческаго и биографическаго труда» (Архангельский 1857: 205). Биография Станкевича по своему уровню вполне сопоставима с текстом Вяземского, и с этой точки зрения мы можем говорить о формировании собственно биографической традиции.
Тема «истории общества» как вполне самостоятельная область исторического описания стала входить в труды русских историков во второй половине XIX века, точно так же как и само слово «общество». Например, С. М. Соловьев в пояснениях к третьей главе своей «Истории» (вошедших в 16-й том) вводит подзаголовок «Нравы и обычаи в разных слоях общества» (об этом подробнее новейшее исследование В. Я. Гросула 2003: 23–34). В частности, в журнале «Русский вестник» в 1857 году он публикует статью под названием «Русские исповедники просвещения XVII века», где описывает состояние русского общества в эпоху, предшествующую петровским преобразованиям. Достаточно широко пользуется этим термином и В. О. Ключевский (например, один из подзаголовков его лекций по «Методологии русской истории» звучит так: «Состав древнерусского общества до середины XIII века» (Ключевский 1989: 28)). В конце 1860-х годов выходит книга историка Н. Хлебникова «О влиянии общества на Организацию Государства в Царской Период Русской Истории» (1869).
Стоит отметить, что «жизнеописание философа» является одним из древнейших видов биографических повествований. Речь идет о литературной традиции, связанной с жизнеописанием Сократа (Ксенофонт «Воспоминания о Сократе», «Апология Платона» и другие тексты, относящиеся к сократической традиции). Это связано с этической проблематикой платоновской школы и реализацией идеи блага в отношении конкретной жизни. С этой точки зрения жизнь философа — это всегда жизнестроительство, адресованное в качестве примера узкому кругу верных.
Этот сюжет подробно разработан в книге М. Могильнер «Мифология „Подпольного человека“» (Могильнер 1999: 19–61), посвященной как раз тому, как текст (в том числе и биографический) задает и программирует поведение своих читателей.
Толстой Л. Н. История вчерашнего дня // Толстой Л. H. Полн. собр. соч. М., 1935. Т. I. С. 291.
Толстой Л. Н. Война и мир. Л., 1935. Т. III–IV. С. 237.
Толстой Л. Н. Война и мир. Л., 1934. Т. I–II. С. 556–557 (Том второй. Часть четвертая. Глава IX).
О том, что идея «Архиерея» восходит ко времени написания «Скучной истории», см.: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1977. Т. X. С. 454.
Karl D. Kramer. The Chameleon and the Dream. The Image of Reality in Cechov’s Stories. The Hague — Paris, 1970. P. 134–152.
col1_0 Time and Temporal Structure in Chekhov. Birmingham, 1994 (Birmingham Slavonic Monographs № 22). Монография не касается темы настоящей статьи.
Линков В. Я. Художественный мир прозы А. П. Чехова. М., 1982. С. 117, 118, 119, 121 (курсив автора * В файле — полужирный — прим. верст.).
Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1977. Т. IX. С. 192–193. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся после цитат в тексте с указанием тома римской цифрой и страницы — арабской.
Соответственно слово уже встречается очень часто во многих произведениях Чехова, но в некоторых намного реже. В этом можно усмотреть знак некоей типологической разнородности произведений.
Это наблюдение на первый взгляд противоречит тезису А. Мустайоки о том, что уже характерно для «линии времени события» скорее, чем для «линии времени субъекта» (см.: Мустайоки А. О семантике русского темпорального еще // Доклады финской делегации на X съезде славистов / Под ред. А. Мустайоки и др. Хельсинки, 1988. С. 131 (Studia Slavica Finlandensia Т. 5)). Данное противоречие, однако, не обязательно опровергает идею Мустайоки; скорее, оно указывает на принципиальное отличие чеховской прозы от изученной Мустайоки коммуникативной речи.
До сих пор значение уже в основном исследовалось на материале примеров из коммуникативной речи. См.: Моисеев А. И. Частицы еще и уже в современном русском языке // Slavia orientalis. 1978. Rosz. XXVII. № 3. С. 357–360; Николаева Т. М. Функция частиц в высказывании. На материале славянских языков. М., 1985; Мустайоки А. Указ. соч.; Богуславский И. М. Сфера действия лексических единиц. М., 1996; Перцов Н. В. О возможном семантическом инварианте русских фразовых частиц уже и еще // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. С. 137–144; Труб В. М. Темпоральные частицы как знаки начала и конца ситуации // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. С. 334–447; Труб В. М. Особенности интерпретации высказываний с заполненными темпоральными валентностями частиц еще и уже // Сокровенные смыслы. Слово. Текст. Культура. Сборник статей в честь Н. Д. Арутюновой / Под ред. Ю. Д. Апресян. М., 2004. С. 333–343.
На важную роль частиц уже и еще в «Даме с собачкой» обратил внимание Роберт Ходель. См.: Hodel R. Erlebte Rede in der russischen Literatur, Vom Sentimentalismus zum Sozialistischen Realismus. Frankfurt am Main, 2001. S. 180–183 (Slavische Literaturen. Texte und Abhandlungen, 22).
Об аспектуальности в прозе Чехова, см.: Jensen P. A. Narrative description or descriptive narration: problems of aspectuality in Čechov // Verbal Aspect in Discourse. Contributions to the Semantics of Time and Temporal Perspective in Slavic and Non-Slavic Languages / Ed. by Nils B. Thelin. Amsterdam; Philadelphia, 1990. P. 383–409 (Pragmatics & Beyond New Series, 5).
О том, что уже привносит динамику в ситуацию, см.: Труб В. М. Темпоральные частицы как знаки начала и конца ситуации. С. 334.
На повторяемое уже в этом примере обратил внимание Леонид Цилевич: «<…> через несколько часов иллюзия иссякла: это подчеркивается повторением (излишним с точки зрения грамматической) слова уже <…>» (Цилевич Л. М. Сюжет чеховского рассказа. Рига, 1976. С. 72).
О разрушении «языка» Гурова, см.: Jensen Р.А. От говорили к как-как-фонии: Отчуждение языка в Даме с собачкой // Analysieren als Deuten. Wolf Schmid zum 60. Geburtstag. Hrsg. von Lazar’ Fleishman, Christine Gölz, Aage A Hansen-Löve. Hamburg, 2004. S. 483–497.
Бахтин M. M. // Бахтин М. М. Собр. соч. М., 2003. Т. 1: Философская эстетика 1920-х годов. С. 59–60 (курсив мой. — П.А.Й. * В файле — полужирный — прим. верст.).
Ricoeur P. Le temps racontd // Revue de Métaphysique et de Morale. 1984. № 3. P. 444.
Случевский К. К. Стихотворения и поэмы. СПб., 2004. С. 168. Ссылки на это издание — далее в основном тексте статьи с указанием в скобках страницы.
Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963. Т. I. С. 224.
Там же. С. 225–226.
Там же. С. 226.
См. об этом: Немзер А. С. «Сии чудесные виденья…» // Зорин Л., Зубков Н., Немзер А. «Свой подвиг совершив…». М., 1987. С. 265–267.
Более подробно см.: Пильд Л. Поэтический мир Жуковского как объект художественной рефлексии Константина Случевского // Пушкинские чтения. 3. Тарту, 2004. С. 294–313.
Метафоры, связанные с семантикой сна и дремоты, часто характеризуют в лирике Случевского российскую природу. По-видимому, здесь следует говорить о влиянии на поэтический язык Случевского тютчевской метафорики. Такие тютчевские эпитеты, как «оледенелая река», «пустынная река», подготавливают метафору «сонная река» у Случевского (в первом случае близость — семантическая, во втором — и семантическая и эвфоническая). Российская природа у Тютчева, в противовес чарующему югу, изображается как погруженная в «мертвенный покой», «железный сон», она лишена «звуков» и «красок», ее бытие подобно смерти: «Жизнь отошла — и, покорясь судьбе, / В каком-то забытьи изнеможенья, / Здесь человек лишь снится сам себе» (Тютчев Ф. Полное собрание стихотворений. Л., 1987. С. 200). Ср. у Случевского в стихотворении «Край, лишенный живой красоты…» (1880): «Реки, льющие волны сквозь сон, / Вечно серый, сырой небосклон… / Тяжкий холод суровой зимы, / Дни бессильные выйти из тьмы, / Гладь немая безбрежных равнин — / Ряд не конченных кем-то картин… / Кто-то думал о них, рисовал, / Бросил кисти и сам задремал» (53–54) (ср. тютчевские по происхождению мотивы «изнеможения-бессилия», бесцветности, беззвучности, «сна-дремоты»).
О контактах Случевского с Л. A. Меем в конце 1850-х годов см., напр.: Тахо-Годи Е. Константин Случевский: (портрет на пушкинском фоне). СПб., 2000. С. 23–24.
О Л. A. Мее как русском «парнасце» см.: Гаспаров М. Л., Осповат А. Л. Мей Лев Александрович // Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. М., 1994. Т. 3. С. 566.
Случевский К. Сочинения в стихах. М.; СПб., 2001. С. 157.
Тютчев Ф. Полное собрание стихотворений. С. 158.
Библиографию основных работ о И. Зданевиче см.: Никольская Т. «Фантастический город»: русская культурная жизнь в Тбилиси 1917–1921. М., 2000. С. 53.
Ильязд. Из писем Филиппу Прайсу / Публ. Е. Божур // Новый журнал. 1989. № 174. С. 134.
Ростиславлев А. Доклад о футуризме // Речь. 1913. 9 апреля. № 97.
ОР ГРМ. Ф. 177. Ед. хр. 60; цит. по: Баснер Е. Наталья Гончарова и Илья Зданевич о происхождении всёчества // Искусство авангарда: язык мирового общения. Уфа, 1993. С. 78.
Письмо И. Зданевича к В. Брюсову от 7 марта 1913 г. // ОР РГБ. Ф. 386. Карт. 86. Ед. хр. 50.
Ильязд. Из писем… С. 124.
Подробнее см.: Крусанов А. Русский авангард 1907–1932. Исторический обзор: В 3 т. М., 2003. Т. 2. Кн. 1. С. 10, 12, 13, 15–20.
Большинство корреспонденций было опубликовано в газ. «Закавказская речь».
Zdanevic I. Una lettera а М. Ph. Price / A cura di Marzio Marzaduri // Georgica II. Bologna, 1988. P. 83.
Ильязд. Из писем… С. 123.
Ильязд. Из писем… С.123.
Zdanevic I. Una lettera… P. 83.
Об этом периоде подробнее см.: Никольская Т. «Фантастический город», по указателю.
Zdanevic I. Una lettera… P. 93.
Ильязд. Из писем… С. 124.
Гейро Р. Доклад Ильи Зданевича «Илиазда» (Париж, 12 мая 1922 г.) // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н. И. Харджиева. М., 2000. С. 528.
Ильязд. Из писем… С. 83.
Ильязд (Илья Зданевич). Собр. соч.: В 5 т. М.; Дюссельдорф, 1995. Т. 2: Восхищение. С. 178.
Там же. С. 178–179.
Морган Филипп Прайс (1885–1973), журналист, политический деятель. С 1914 по 1918 год работал в России военным корреспондентом. И. Зданевич познакомился с М. Ф. Прайсом, когда они оба работали корреспондентами на турецком фронте.
На русском языке письма полностью не опубликованы. Оригиналы хранятся в архиве И. Зданевича в Центре современного искусства, Музей Помпиду в Париже.
Из архива Ильи Зданевича / Публ. Р. Гейро // Минувшее. 1991. № 5. С. 148.
Там же. С. 150.
Письмо А. С. Хомякова к А. И. Кошелеву; цит. по: Анненкова Е. И. Проблема соотношения искусства и религии в восприятии славянофилов // Славянофильство и современность: Сборник статей / Под ред. Б. Ф. Егорова, В. А. Котельникова, Ю. В. Стенника. СПб.: РАН-Наука, 1994. С. 67. См. также: Хомяков А. С. Картина Иванова (письмо к редактору Русской беседы, кн. 3 [1858] // Хомяков А. С. Соч. М.: Университетская типография, 1900. Т. 3. С. 358–359.
Стасов В. В. О значении Иванова в русском искусстве [Вестник Европы (январь 1880)] // Стасов В. В. Избр. соч.: В 3 т. М.: Искусство, 1952. Т. 2. С. 38–89.
Бенуа А. П. История живописи в XIX веке: Русская живопись. СПб.: Знание, 1901–1902; репр. — М.: Республика, 1995. С. 153–154 (цит.); Стасов В. В. О значении Иванова в русском искусстве [Вестник Европы (январь 1880)] // Стасов В. В. Избр. соч.: В 3 т. М.: Искусство, 1952. Т. 2. С. 38–39.
Бенуа А. П. История живописи в XIX веке: Русская живопись. СПб.: Знание, 1901–1902; репр. — М.: Республика, 1995. С. 153, 155, 158.
Herzensergiessungen eines kunstliebenden Klosterbruders (1796) und Phantasien über die Kunst für Freunde der Kunst (1799), пер. на англ.: Wilhelm Heinrich Wackenroder. Confessions and Fantasies / Trans, and ed. Mary Hurst Schubert. University Park: Pennsylvania State University Press, 1971. См.: Аленов M. M. Александр Андреевич Иванов. М.: Изобразительное искусство, 1980. С. 15.
Бенуа А. П. История живописи в XIX веке: Русская живопись. СПб.: Знание, 1901–1902; репр. — М.: Республика, 1995. С. 155, 158.
Там же. С. 159.
Там же. С. 161. См. также мнение о головном, абстрактном подходе к предмету, запечатленному на полотне, в: Андреева А. Эскизы Иванова из библейской истории // Мир искусства. 1901. № 10. С. 234, 245.
Бенуа А. П. История живописи в XIX веке: Русская живопись. СПб.: Знание, 1901–1902; репр. — М.: Республика, 1995. С. 167.
Там же. С. 168–169.
Там же. С. 171. Взглядов Бенуа придерживался и другой часто цитируемый критик тех дней, Николай Георгиевич Машковцев (1887–1962). См.: Машковцев Н. Творческий путь Александра Иванова // Аполлон. 1916. № 6/7. С. 1–39.
Философов Д. Иванов и Васнецов в оценке Александра Бенуа // Мир искусства. 1901. № 10. С. 218–219.
Там же. С. 225–226.
Там же. С. 225.
Там же. С. 227.
Там же. С. 222–223, 227.
Там же. С. 221.
Там же. С. 224.
Там же. С. 226.
Машковцев Н. Творческий путь Александра Иванова // Аполлон. 1916. № 6/7. С. 16–17.
Там же. С. 15, 17, 20.
Андреева А. Эскизы Иванова из библейской истории // Мир искусства. 1901. № 10. С. 235.
Машковцев Н. Творческий путь Александра Иванова // Аполлон. 1916. № 6/7. С. 30.
Там же. С. 2, 28–30.
Там же. С. 36.
Розанов В. Александр Андреевич Иванов и картина его «Явление Христа народу» (1906), репр. — Розанов В. В. Среди художников (СПб., 1914) // Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв.: Антология / Под ред. Н. К. Гаврюшина. М.: Прогресс-Культура, 1993. Вып. 1. С. 146.
Там же. С. 147.
Там же. С. 148.
Хомяков А. С. Картина Иванова (письмо к редактору Русской беседы, кн. 3 [1858] // Хомяков А. С. Соч.: Т. 3. М.: Университетская типография, 1900. С. 360–361.
Розанов В. Александр Андреевич Иванов и картина его «Явление Христа народу» (1906), репр. — Розанов В. В. Среди художников (СПб., 1914) // Философия русского религиозного искусства XVI–XX вв.: Антология / Под ред. Н. К. Гаврюшина. М.: Прогресс-Культура, 1993. Вып. 1. С. 149.
Там же. С. 149–150, цит. С. 149.
См.: Выставка древнерусского искусства: Императорский московский археологический институт имени Императора Николая II. М.: Деловой Двор, 1913.
Грищенко А. О связях русской живописи с Византией и западом XIII–XX вв.: Мысли живописца. М.: Левенсон [изд. А. Грищенко], 1913. С. 7.
О Матиссе в России см.: Valkenier Е. К. Valentin Serov: Portraits of Russia’s Silver Age. Evanston: Northwestern University Press, 2001.
Грищенко А. О связях русской живописи с Византией и западом XIII–XX вв.: Мысли живописца. М.: Левенсон [изд. А. Грищенко], 1913. С. 26.
Там же. С. 10.
Там же. С. 37.
Там же. С. 54.
Грищенко А. О связях русской живописи с Византией и западом XIII–XX вв.: Мысли живописца. М.: Левенсон [изд. А. Грищенко], 1913. С. 60.
Там же. С. 69.
Там же. С. 89.
Беглые заметки Грищенко см.: Библиография: Выставка древнерусского искусства // Светильник. 1913. № 3. С. 34.
Пунин Н. Пути современного искусства и русская иконопись // Аполлон. 1913. № 10; о Пунине см. предисловие к: Пунин Н. Мир светел любовью: Дневники, письма / Под ред. Л. А. Зыкова. М.: Артист-Режиссер-Театр, 2000. С. 7–16; см. также: Петров В. Н. Н. Н. Пунин и его искусствоведческие работы // Русское и советское искусство: Избранные труды о русском и советском изобразительном искусстве / Под ред. И. Н. Пуниной. М.: Советский художник, 1976. С. 7–32.
Пунин Н. Пути современного искусства (По поводу «Страниц художественной критики Сергея Маковского») // Аполлон. 1913. № 9. С. 56.
Там же. С. 57.
Там же. С. 58.
Там же. С. 59–60.
Там же. С. 61.
Там же. С. 45–46.
Там же. С. 46.
Там же. С. 47–48.
Пунин Н. Пути современного искусства (По поводу «Страниц художественной критики Сергея Маковского») // Аполлон. 1913. № 9. С. 50. Редактор недавнего тома сочинений Лунина комментирует, что по иронии судьбы Пунин был позднее подвергнут остракизму как формалист, в то время как он на деле защищал реализм за то, что считал в нем объективностью, доступностью и связью с общими ценностями. Он не одобрял искусства, которое — не в пример реализму — было индивидуалистичным, романтичным и архаичным (Пунин Н. Мир светел любовью: Дневники, письма / Под ред. Л. А. Зыкова. М.: Артист-Режиссер-Театр, 2000. С. 15).
Пунин Н. Заметки об иконах из собрания Н. П. Лихачева // Русская икона. 1914. Сб. 1. С. 22–24.
Там же. С. 28–29.
Там же. С. 34.
Пунин Н. Н. Александр Иванов (1947) // Русское и советское искусство: Избранные труды о русском и советском изобразительном искусстве / Под ред. И. Н. Пуниной. М.: Советский художник, 1976. С. 56–80.
Там же. С. 64.
Там же. С. 65.
Там же. С. 66–67.
Там же. С. 67.
Там же. С. 67.
Там же. С. 68.
Там же. С. 69.
Там же. С. 69.
Там же. С. 70.
Там же. С. 71.
Там же. С. 72.
Там же. С. 73.
Там же. С. 74.
Там же. С. 78.
Там же. С. 80.
Мандельштам О. Э. Собр. соч. М., 1991. Т. 1. С. 142; Цветаева М. И. Собр. соч. М., 1994. Т. 4. С. 521; Леонид Каннегисер: Статьи Г. Адамовича, М. Алданова, Г. Иванова. Из посмертных стихов Леонида Каннегисера. Париж, 1928. С. 80–81; Есенин С. А. Собр. соч.: В 3 т. М., 1970. Т. 2. С. 191.
Саратовский Совет рабочих депутатов (1917–1918): Сб. документов. М.; Л., 1931. С. 162.
Социал-демократ (Москва). 1917. 26 мая / 9 июня.
См.: Л-в О.А.С. (!) Керенский под наблюдением охранки // Новая жизнь. 1917. 20 апреля. Возможно, автором публикации был О. Леонидов. См. также: Царская охранка об А. Ф. Керенском // Петроградская газета. 1917. 27 июня.
Abraham R. Alexander Kerensky: The First Love of Revolution. London; New York, 1987. P. 152, 317; Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). Пг., 1917. С. 3.
Речи А. Ф. Керенского. Киев, 1917. С. III–IV (1-я паг.). В тексте — ошибка: аресты министров начались 27 февраля.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. Одесса, 1917; Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский // Нива. 1917. № 19.
Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. М., 1993. С. 4.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 287–288.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 4.
РГИА. Ф. 733. Оп. 225. Д. 203. Л. 19–22 об.; ИРЛИ. Ф. 274. Оп. 1. № 398. Л. 145.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 4–5.
Там же. С. 288.
Там же. С. 5.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 288.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). Пг., 1917. С. 5; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. New York, 1965. P. 46–50.
В-ч E. А. Ф. Керенский народный министр. С.5.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). С. 5–6; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. New York, 1965. P. 41, 44–45, 48–50; Kerensky A. The Crucifixion of Liberty. London, 1934. P. 114–119; Abraham R. Alexandr Kerensky. P. 21–35.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. 2-е изд., доп. М., 1917. С. 8.
Abraham R. Alexander Kerensky. P. 39–40; Kerensky A. The Crucifixion of Liberty. London, 1934. P. 121; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 74–75.
В-ч E. А. Ф. Керенский народный министр. С. 7. См. также: Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 289.
Abraham R. Alexander Kerensky. P. 40–41, 46–47, 53–54.
Арманд Л. Керенский. Пг., 1917. С. 3.
ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 242. Л. 42–43; Д. 244. Л. 4–5.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 10–11.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 7.
Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 76–80.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 11–12.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 7–8.
Abraham R. Alexander Kerensky. P. 55–56; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 81–83.
Арманд Л. Керенский. Пг., 1917. С. 3–4.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 14.
Abraham R. Alexander Kerensky. P. 56–57; Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 289; РГИА. Ф. 1278. Оп. 9. Д. 341. Л. 1.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). С. 38, 39.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 289; В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 8.
Арманд Л. Керенский. С. 5.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). Пг., 1917. С. 3.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 8–9, 10.
Арманд Л. Керенский. С. 4.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 5.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 289.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). С. 9; Kerensky A. The Crucifixion of Liberty. P. 163; Abraham R. Alexander Kerensky. P. 52, 64.
Smith N. Political Freemasonry in Russia: A Discussion of Sources // The Russian Review. 1985. Vol. 44. № 2. P. 158.
РГИА. Ф. 1278. Оп. 5. Д. 442. Л. 4 — 99 об.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 289; Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 15.
Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия четвертая. Петроград, 1915. Стлб. 110.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 15.
Там же. С. 16.
Голос солдата. 1917. 6 мая.
Доклад директора Департамента полиции был опубликован: А. Ф. Керенский в борьбе за Учредительное собрание в 1915 г. // Голос минувшего. 1918. № 10–12. С. 236.
Александр Федорович Керенский (По материалам Департамента полиции). С. 11–25; В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 13–14; Зензинов В. Февральские дни // Новый журнал. (Нью-Йорк). 1953. Кн. XXXIV. С. 190; Abraham R. Alexander Kerensky. Р 81–83, 90–91, 94, 100, 404; Melancon М. The Socialist Revolutionaries and the Russian Anti-War Movement, 1914–1917. Columbus, 1990. P. 62–66, 84–85, 89, 101–106, 303–304.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский // Нива. 1917. № 20. С. 296; В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 11.
Речи А. Ф. Керенского о революции. Пг., 1917. С. 3.
Керенский А. Ф. Избранные речи. Пг., 1917. С. 18–44.
The Catastrophe: Kerensky’s own Story. P. 104; Melancon M. The Socialist Revolutionaries and the Russian Anti-War Movement, 1914–1917. Columbus, 1990. P. 217.
Кирьяков В. В. А. Ф. Керенский. С. 296.
Мерзон М. А. Ф. Керенский в Москве // Нижегородский листок. 1917. 1 июня.
Gourko В. War and Revolution in Russia, 1914–1917. New York, 1919. P. 331–332.
The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. New York; London, 1927. P. 1–2; Станкевич В. Б. Воспоминания, 1914–1919 гг. Л., 1926. С. 36.
Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 195.
The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. P. 7–8, 10–11; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 195–196.
Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 195–196; Февральская революция 1917 года: Сб. документов и материалов / Сост. О. А. Шашкова. М., 1996. С. 72; Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции: Очерки истории. Рязань, 2002. С. 25.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 15.
Николаев А. Б. Государственная дума в Февральской революции. С. 48–51.
The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. P. 14–15; Kerensky A. Russia and History’s Turning Point. P. 196–197; Поляков А. Комната № 10 // Новое русское слово. 1947. 23 марта; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. Париж, 1961. С. 29–30; Константин Андреевич Сомов: Письма. Дневники. Суждения современников. М., 1979. С. 173; Басманов М. И., Герасименко Г. А., Гусев КВ. Александр Федорович Керенский. Саратов, 1996. С. 70.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета и фракций, 27 февраля — 25 октября 1917 года. СПб., 1993. Т. 1. 27 февраля — 31 марта 1917 года. С. 589.
Иванчиков. Министр Керенский // Нижегородский листок. 1917. 29 апреля.
В-ч Е. А. Ф. Керенский народный министр. С. 15.
Воля народа. 1917. 4 мая.
Солдатская правда. 1917. 11 мая.
The Catastrophe: Kerensky’s own Story of the Russian Revolution. P. 15–16; Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 116; Kerensky А. Russia and History’s Turning Point. P. 197.
Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы. М., 2000. Т. 3. Ч. 1. Февраль — октябрь 1917 г. С. 25.
Петроградская газета. 1917. 5 марта.
Мерзон М. А. Ф. Керенский в Москве // Нижегородский листок. 1917. 1 июня.
Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. С. 129; Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов: Стенографический отчет. М.; Л., 1927. С. 146.
Народный трибун. 1917. 14 октября.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. С. 18.
Heald Е. Т. Witness to Revolution: Letters from Russia (1916–1919). Kent, 1972. P. 69.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета и фракций, 27 февраля — 25 октября 1917 года. СПб., 1993. Т. 1. 27 февраля — 31 марта 1917 года. С. 588.
Спиридович А. Открытое письмо редактору «Дней» // Вечернее время. 1925. 19 декабря; Корин. Охранник и история революции // Дни. 1926. 26 августа.
Цит. по: Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. С. 310, 358; Философов Д. Новый строй // Современная иллюстрация. 1917. № 3. С. 18.
ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 354. Л. 40. См. также: Л. 51, 75, 79, 132.
Дело народа. 1917. 7 апреля.
Леонидов О. Вождь свободы А. Ф. Керенский. 2-е изд., доп. М., 1917. С. 3–4.
ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 354. Л. 68, 97, 121.
Там же. Л. 89.
Философов Д. В. Дневник // Звезда. 1992. № 2. С. 197.
ОР РНБ. Ф. 814. Оп. 1. № 2. Л. 96–97. Дневник Философова Гиппиус дословно цитирует в своем «дневнике», см.: Гиппиус З. Н. Синяя книга: Петербургский дневник, 1914–1918. Белград, 1929. С. 101.
ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 9. Д. 176. Л. 12–13.
[Навотный] Ф. [Пропаганда]. С. 88 // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 149. File 3.
ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 362. Л. 221.
ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 293. Л. 293; Русское слово. 1917. 21 мая.
Нива. 1917. № 16. С. 230; Мережковский Д. С. Первенцы свободы: История восстания 14 декабря 1825 г. Пг., 1917; ОР РНБ. Ф. 481. Оп. 1. № 3. Л. 148.
Дело народа. 1917. 14 июля.
Партия социалистов-революционеров: Документы и материалы. М., 2000. Т. 3, ч. 1: Февраль — октябрь 1917 г. С. 42–43; Известия Гельсингфорсского Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта. 1917. 19 марта, 21 марта.
Партия социалистов-революционеров. Т. 3. Ч. 1. С. 214.
Там же. С. 238–239.
Воля народа. 1917. 6 мая.
ГАРФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 354. Л. 95–96.
Брешко-Брешковская Е. Бабушка русской революции. С. 17, 42 // Hoover Institution on War, Revolution and Peace Archives. B. I. Nicolaevsky Collection. Box 87. Folder 1.
Ревельское слово. 1917. 15 апреля.
Breshkovskaia К. Hidden Springs of the Russian Revolution. Stanford, 1931. P. 347. В архиве В. М. Зензинова сохранилась фотография Брешко-Брешковской с дарственной надписью: «Александру Ф. Керенскому. Вот, тебя я сберегла, горячо тебя любя. Чтобы глаз мой видеть мог, как живет и как трудится неизменно хорошо внук родной. Как частенько он вздыхает, и от тяжести забот, и при мысли тех страданий, что народ его несет. Пусть почует мой любимый, что душой я с ним живу, мысль его я разделяю, и глубоко вдаль гляжу. И что мой последний вздох, вздох надежды и любви, что живил меня всегда — тебе, друг мой, завещаю. Твоя бабка К. Брешковская». Надпись датирована 21 февраля 1921 года, в конце — приписка: «Всегда с тобой, всегда за тебя» (Columbia University Library. Bakhmetieff Archive. Zenzinov Papers. Box № 3. Детей Керенского Брешко-Брешковская называла своими «правнуками» (сообщено автору С. Г. Керенским)).
Брешко-Брешковская Е. Бабушка русской революции. С. 45 // Hoover Institution on War, Revolution and Peace Archives. B. I. Nicolaevsky Collection. Box 87. Folder 1.
Воля народа. 1917. 8 июня.
Воля народа. 1917. 13 июня.
Арманд Л. Керенский. С. 3.
Воля народа. 1917. 5 сентября.
Социалист-революционер. Керенский // Воля народа. 1917. 13 сентября.
Рабочий путь. 1917. 19 октября.
Шестой съезд РСДРП (большевиков), август 1917 года: Протоколы. М., 1958. С. 30.
Окопный набат. 1917. 26 июля.
Степанов И. О Московском совещании // Спартак. 1917. № 6. С. 11, 12.
Народная газета. 1917. 15 июля.
Гроза. 1917. 2 апреля.
Гроза. 1917. 9 июля.
Воля народа. 1917. 5 сентября; 1917. 10 октября; Известия Тамбовского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. 1917. 12 сентября; Новая Русь. 1917. 28 сентября.
Князев Г. А. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции 1915–1922 г. // Русское прошлое. 1991. № 2. С. 170–171; Окунев Н. П. Дневник москвича (1917–1920). М., 1997. С. 93.
Гроза. 1917. 17 сентября; 1 октября.
Гроза. 1917. 8 октября; 5 ноября.
Гроза. 1917. 29 октября.
Ferro М. October 1917: A Social History of the Russian Revolution. London, 1980. P. 285.
Меньшевики в 1917 году. М., 1997. Т. 3. От корниловского мятежа до конца декабря. Ч. 2. От временного Демократического Совета Российской Республики до конца декабря. С. 411.
В последние десятилетия жизни Ремизов пытался определить собственное место в литературном процессе предреволюционной эпохи и потому много размышлял над этими проблемами. Однако и тогда предпочитал непрямое высказывание. Так, в прозе мемуарного характера (книгах «Подстриженными глазами», «Иверень», «Петербургский буерак», «Взвихренная Русь», «Ахру», «Кукха», «Учитель музыки», «Мышкина дудочка») он не только мифологизировал свою бытовую и творческую биографию, но и передоверял автобиографическим персонажам рассуждения на литературные, философские и политические темы. Вместе с тем судить об их исторической аутентичности довольно сложно, так как источниками для Ремизова зачастую служили здесь не дневники или письма прежних лет, а написанные по горячим следам событий собственные произведения 1900–1910-х годов (например, романы «Пруд» и «Часы», повесть «Крестовые сестры», и др.), которые, хоть и содержали большое количество реальных фактов, но последние были пресуществлены в соответствии с художественным замыслом. Недаром современники столь негативно реагировали на широкое использование в ремизовских текстах индивидуальных черт характера, особенностей внешнего облика, якобы имевших место быть высказываний и даже имен реальных людей, тем более если речь шла о них самих. Еще одним способом утвердить желательный для себя образ в истории культуры было использование в качестве медиатора лица, непричастного к событиям сорокалетней давности и получающего информацию непосредственно от Ремизова. Таким медиатором стала Н. В. Кодрянская, автор книги «Алексей Ремизов» (1959), которая была написана под руководством самого писателя и, по существу, является сводом его высказываний, репрезентирующих ремизовский персональный «эстетический канон» (подробнее об этом см: Грачева А. М. Творческие материалы А. Ремизова к книге Н. Кодрянской «Алексей Ремизов» // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. СПб.; Салерно, 2003. С. 249–262 (Europa Orientalis)). Предпринимая эту акцию, Ремизов руководствовался весьма характерным для мифотворца представлением: «Легендарное крепче исторического, мифы живут века, а история — в учебниках» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 296).
Сам Ремизов осознавал «кризис романа» как личную проблему и впоследствии не раз рассуждал на эту тему. Так, например, он говорил Н. В. Кодрянской: «Я рассказчик на новеллу, не больше, и эпос не мое. <…> Я никакой романист, а я пытался, но не вышло. У меня нет дара последовательности, а все срыву. С каким трудом я протискивал свое песенное в эпическую форму. <…> В основе я лирик и все лирическое идет к театру» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 109). Другой его биограф Н. В. Резникова зафиксировала в своих воспоминаниях схожее высказывание писателя: «Мне гораздо ближе лирическая форма <…> или форма более свободная, вне рамок. Не роман, скорее повесть от своего лица или от лица кого-нибудь другого. <…> Или форма эссе, или свободно написанных рассказов на нескольких планах». И замечала в связи с этим: «В подобных рассказах Ремизов нашел свою собственную форму: на фоне повседневного быта и привычных вещей, высказывание своих мыслей, своей философии и оценки ценностей; тут и темы из литературы, и вычитанное из литературных материалов» (Резникова Н. В. Огненная память. Воспоминания о Алексее Ремизове. Berkeley, 1980. С. 51).
Цит. по: Шкловский В. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 296.
По свидетельству постоянного литературного сотрудника газеты «Новая Русь» Владимира Феофиловича Боцяновского, выражение «поставить столбцы» являлось тогда расхожим для обозначения подобного критического приема (см.: Боцяновский Вл. О плагиате Сологуба // Новая Русь. 1910. 29 марта (11 апр.). № 86. С. 2).
Волин Ю. Заметки. 137 // Южный край. 1909. 21 июня (4 июля). № 9718. С. 3.
Петербургская газета. 1909. 18 июня. № 164. С. 3.
См.: Новое время. 1909. 20 июня (3 июля). № 11950. С. 3; Musca [Ф.Г. Мускатблит]. Две памяти. И. Долгая // Раннее утро. 1909. 18 июня. № 138. С. 3.
[Б.п.]. Плагиат Алексея Ремизова // Киевская мысль. 1909. 19 июня. № 167. С. 2. О том же писали авторы заметок, опубликованных в «Раннем утре» и «Новом времени».
Подробнее об этом см.: Письма М. М. Пришвина к А. М. Ремизову / Вступит, статья, подгот. текста и примеч. Е. Р. Обатниной // Русская литература. 1995. № 3. С. 159–160, 168–172. Здесь же в Приложениях републикованы эта статья Пришвина и ремизовское «Письмо в редакцию» (С. 204–209).
Одесский листок. 1909. 25 июня. № 144. С. 2.
Волошин М. О Плагиате. [1909] // ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 385. Л. 1. Подробнее об этом см. комментарий к волошинскому черновику, который публикуется в Приложении к настоящей статье.
См.: Письма М. М. Пришвина к А. М. Ремизову. С. 170–172. Впрочем, реакция Н. Е. Ончукова на выдвинутые против Ремизова обвинения остается не до конца проясненной, так как 8 июля 1909 года он без каких-либо собственных комментариев перепечатал статью Мих. Мирова в своей сарапульской газете «Прикамская жизнь» (№ 103). Т. Г. Иванова интерпретирует этот факт как свидетельство неприятия этнографом ремизовских переложений народных сказок (см.: Иванова Т. Г. Русская фольклористика начала XX века в биографических очерках: Е. В. Аничков, А. В. Марков, Б. М. и Ю. М. Соколовы, А. Д. Григорьев, В. Н. Андерсон, Д. К. Зеленин, Н. Е. Ончуков, О. Э. Озаровская. СПб., 1993. С. 179). Однако первые опыты Ремизова по переработке фольклорного и этнографического материала для книги «Посолонь» Ончуков весьма высоко оценил в своем письме к автору от 16 апреля 1907 года (РНБ. Ф. 634. Ед. хр. 47. Л. 1), не смущаясь их близостью к тексту-источнику.
Подробнее об этом см.: Баран X. К типологии русского модернизма: Иванов, Ремизов, Хлебников // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993. С. 193, 208.
Ремизов А. М. Петербургский буерак // Ремизов А. М. Собр. соч.: В 10 т. М., 2003. Т. 10. С. 187.
Анчар [В. Ф. Боцяновский]. Плагиат ли? // Новая Русь. 1910. 29 янв. (11 фев.). № 28. С. 3. Следует отметить, что жертвами обвинений в плагиате становились не только писатели. Так, например, в ноябрьской книжке журнала «Перевал» за 1906 год (№ 1) Михаил Ходасевич уличил художника Н. Рериха в том, что тот «срисовал» с индийской фрески изображение Девассари Абунту (иллюстрацию к собственной одноименной сказке), а заодно мимоходом изобличил и М. Дурнова в копировании картины В. Бёртона «Людская благодарность» при оформлении обложки «Баллады Рэдингской тюрьмы» О. Уайльда (см.: Ходасевич М. Письмо в редакцию // Перевал. 1906. № 1. С. 59–60; ответ Рериха см.: Перевал. 1907. № 4. С. 71). Повод к подобным обвинениям, как и в случае с произведениями литературы, подали сами модернисты своим пристрастием к цитированию разнообразных источников. Очевидно, что современники, уловившие эту тенденцию, в тот период, однако, еще не были готовы воспринимать «игру с чужим текстом» как доминирующий в новом искусстве художественный прием. Именно поэтому все попытки апеллировать к традициям народной или средневековой культуры наталкивались на неприятие критиков (см., например, ответ Рериху «От редакции»: Перевал. 1907. № 4. С. 71–72).
Чуковский К. Литературные стружки // Речь. 1909. 3 (16) авг. № 210.
Ник. Картер [О. Л. Оршер]. Как пишутся рождественские рассказы. (Из писем в редакцию) // Биржевые ведомости. 1909. 6 (19) янв. № 10894. С. 3–4.
Редько А. Еще проблема // Русское богатство. 1910. № 1. С. 130–144; Отд. 2. Именно против этих нападок Редько на Сологуба и направлены цитировавшиеся ранее две статьи В. Ф. Боцяновского в «Новой Руси». Любопытно, что сам Сологуб не признавал предъявляемых ему обвинений в плагиате и потому не реагировал на них печатно. Так, например, в марте 1910 года он писал А. А. Измайлову: «В „Биржевых ведомостях“, как и в некоторых других органах печати, были записки о совершенных мной плагиатах. На эти сообщения я не отвечал в печати, да и не собираюсь отвечать. Эти обвинения совершенно несправедливы; если я у кого-нибудь что и заимствую, то лишь по праву „беру свое везде, где нахожу его“. Если бы я только тем и занимался, что переписывал бы из чужих книг, то и тогда мне не удалось бы стать плагиатором, и на все я накладывал бы печать своей достаточно ясно выраженной литературной личности» (Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым / Публ. М. М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1995 год. СПб., 1999. С. 206). По свидетельству мемуаристов, свою позицию в этом вопросе Сологуб не изменил до конца жизни (см.: Данько Е. Я. Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения / Вступит, статья, публ. и коммент. М. М. Павловой // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 1. С. 222; Смиренский В. В. Воспоминания о Федоре Сологубе / Вступит, статья, публ. и коммент. И. С. Тимченко // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 404, 405, 407, 408, 418–419).
См.: Белый А. Между двух революций. М., 1990. С. 313, 328–333, 531, 535–538. Однако нужно отметить, что более общим фоном для непримиримой борьбы с плагиатом в конце 1900-х годов служила не просто вполне закономерная полемика модернистов с реалистами, а тотальная война всех со всеми. Еще за год до скандала с ремизовскими сказками В. Я. Брюсов, принимавший в литературных распрях живейшее участие, иронизировал по этому поводу: «Уверяют, что в течение миновавшей зимы русские писатели только и дела делали, что бранились друг с другом. Большинство их за множеством обличительных и защитительных „писем в редакцию“ не успело даже написать что-либо более значительное. <…> Притом бранились не только реалисты с декадентами и декаденты с мистическими анархистами, но и реалисты между собой, и декаденты друг с другом». И предлагал литературному сообществу «проект всеобщего примирения» «в назначенный день, хотя бы 19 июня, в день св. Иуды», когда «львы возлегают возле ягнят, Амфитеатров возле Кузмина и Антон Крайний возле Эллиса; устраивается иллюминация обеих столиц и выбивается медаль с надписью в лавровом венке: Sunt verba et voces praetereaque nihil» (Бакулин В. [В. Я. Брюсов]. Проект всеобщего примирения // Весы. 1908. № 4. С. 45, 46). Поэтому неудивительно, что обвинения в плагиате, как правило, сопровождались выпадами в адрес печатного органа, где было опубликовано «сомнительное» произведение и тем самым выявилась вопиющая некомпетентность его редакторов.
Подробнее об этом см.: Данилова И. Ф. Страшная месть: Из комментария к повести А. Ремизова «Крестовые сестры» // Алексей Ремизов: Исследования и материалы. С. 113–124.
К тому времени сам Ремизов, не без помощи издателей, давно уже обнаружил и освоил ту «культурную нишу», которая предназначалась в русской печати для подобного рода произведений. Свои сказки он публиковал как календарные тексты в рождественских, святочных и пасхальных номерах периодических изданий (подробнее об этом см.: Баран X. Дореволюционная праздничная литература и русский модернизм // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. С. 310–311,314–316). Более того, его «Посолонь», по настоянию Н. П. Рябушинского, была выпущена как подарочное издание к Рождеству 1906 года. И впоследствии Ремизов неизменно предлагал издателям сборники своих сказок именно в качестве календарной продукции.
Брюсов В. Писать или списывать? // Весы. 1907. № 3. С. 80. Интересно, что с подобной точкой зрения совершенно не согласен Волошин, который пишет в черновике статьи «О Плагиате»: «Плагиат недоказуем: совпадения идей и слов так часты, что даже полное тождество не может еще служить доказательством заимствования». Оно всего лишь свидетельствует о том, что подобные идеи «уже висят в воздухе». И далее: «Ни мысль, ни слово, только чувство, связывающее слова, может быть своим. Но его никак не украдешь. А украденное, оно само уличит своим несоответствие<м>» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 385. Л. 2, 6). Говоря это, он, очевидно, подразумевает характерную авторскую интонацию, весьма отчетливо звучащую в ремизовских текстах, в том числе и в переложениях народных сказок.
Письма М. М. Пришвина к А. М. Ремизову. С. 168.
См.: Ремизов A. M. 1) Кукха. Розановы письма // Ремизов А. М. Собр. соч.: В 10 т. М., 2002. Т. 7. С. 92; 2) Петербургский буерак // Там же. Т. 10. С. 185.
ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 1. Ед. хр. 104. Л. 4. — 4 об. Под письмом указана лишь дата: 3/1. Однако из контекста неясно, к какому именно году — между 1913 и 1916-м — оно относится.
Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым. С. 208.
РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 12.
Чуковский К. Дневник: 1901–1929. М., 1991. С. 434.
Чуковский К., Чуковская Л. Переписка: 1912–1969 / Вступит, статья С. А. Лурье, коммент. и подгот. текста Е. Ц. Чуковской, Ж. О. Хавкиной. М., 2003. С. 151. Любопытно, что и Ремизов неоднократно отмечал зависимость собственного художественного высказывания от чужого текста. Ср., например: «У Андрея Белого было живое предметное воображение — чего у меня нет. Мне всегда нужна книга, литературный источник» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. С. 110).
См.: Великий Кинемо: Каталог сохранившихся игровых фильмов России (1908–1919) / Сост. В. Иванова, В. Мыльникова, С. Сковородникова, Ю. Цивьян, Р. Янгиров. М., 2002. С. 154–155.
В настоящем Приложении публикуется черновик статьи М. А. Волошина в защиту А. М. Ремизова «О Плагиате», хранящийся в фонде поэта в Рукописном отделе Пушкинского Дома (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 385).
Летом 1909 года, когда разразился скандал с обвинением Ремизова в плагиате, Волошин находился в Коктебеле и вернулся в Петербург только 5 сентября (см.: Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества. 1877–1916. СПб., 2002. С. 227). Однако из Крыма он пристально следил за тем, как развивались события вокруг данного инцидента, и размышлял над темой своей будущей статьи. Об этом свидетельствует, в частности, следующая запись дневникового характера, сделанная, судя по контексту, осенью 1909 года: «Напрасно сперва Пришвин — потом Ремизов протестовали против вопля искусств (sic!). Те, кто кричали „держи вора!“, интересовались больше зрелищем, чем личностью. И когда начало выясняться, что кражи не было, а была только „честная [нрзб. 1 слово]“ не в меру старательного квартального, то они переставали интересоваться и отходили в сторону.
Между тем на имя Ремизова остался наклеенный ярлык „вора“, и никто не постарался до сих пор официально снять его.
У нас верят газетам и верят цитатам. Когда мне пришлось летом во время этого инцидента беседовать с одним действительно честным литератором старого типа, он сдержанно, но глубоко был возмущен „нравами новой литературы“.
Я защищал Ремизова, но защищал лишь a priori, потому что не имел в руках никаких веществен<ных> доказательств и текстов. Когда, спустя время, я указал на факты, писатель ответил мне:
„Тогда, если не Ремизов, то этот Мих. Миров. Это не изменяет дела. Тут не в имени дело, а в том, что такие факты возможны“.
На это нечего было ответить.
Необходима грань между художниками слова и публицистами. Между поэтами и журналистами.
Понятие плагиата все чаще и чаще раздается в литературе. И при той широте смысла, которая придается ему, его можно применить к любому писателю, к любому произведению.
Тот, кто работает над художественным словом, знает различие между „клише“ и вновь найденным словесным образом. Он знает, что для того, чтобы новый образ проник в речь и стал общепонятен, необходимо, чтобы он много раз и на многие лады <был повторён> разными художник<ами>, и тогда получишь настоящую обработку.
Литературные же ремесленники газет, для которых слово <—> простой инструмент [нрзб. 1 слово], те, которые не знают ничего, кроме „клише“, привыкли почтительно обращаться с каждой группой слов, принадлежащих другому, заключая ее в предохранительные кавычки. Кавычки <—> это необходимая этика профессии (горе, если они начинаю<т> пересказывать чужие мысли своими словами).
Что же касается диаболической (sic!) диалектики цитат — они слитком мало искушены в теологической практике, чтобы иметь возможность наделать [нрзб. 1 слово] много зла. Дальше наивных передержек их иску<сство не идет>» (Волошин М. А. Записная книжка II // ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 464. Л. 8–11).
Спустя ровно месяц после возвращения в Петербург, 5 октября 1909 года Волошин получил от Ремизова по городской почте заказное письмо, к которому были приложены касающиеся инцидента газетные вырезки с его пояснительными пометами. (Сам текст датирован Ремизовым 3-м октября, однако, согласно штемпелям на конверте, письмо было отправлено 5-го числа и доставлено адресату в тот же день.) На оборотной стороне конверта Волошин сделал надпись простым карандашом: «К моей статье о „ПЛАГИАТЕ“» (Ремизов А. М. Письма его (15) Волошину Максимилиану Александровичу. 1907–1911 // ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 1020. Л. 25 об.). И как показывает текст черновика, он действительно воспользовался присланными материалами, среди которых были опубликованная «Биржевыми ведомостями» статья Мих. Мирова с обвинениями в плагиате (Ремизов обозначил в ней выпущенные автором места из ставших объектом нападок сказок «Мышонок» и «Небо пало» и привел их на приклеенном к вырезке листе), «письма в редакцию» М. М. Пришвина и самого Ремизова, а также заметки из газет «Голос Москвы», «Русское слово», «Петербургская газета», «Новое время», «Будильник», «Раннее утро», «Южный край» и «Жало» (Там же. Л. 20–24). В сопроводительном письме Ремизов особо отметил, что это лишь часть известных ему «ругательных» статей в свой адрес (Там же. Л. 19).
После получения ремизовского письма в течение октября 1909 года Волошин работал над своей статьей (см. об этом: Купченко В. П. Указ. соч. С. 231). К числу первоначальных набросков принадлежит своеобразный план-конспект будущего текста, занесенный им в так называемую «черную» рабочую тетрадь. В основном здесь развиваются отдельные мысли публикуемого черновика, однако содержится и ряд существенных дополнительных нюансов, которые позволяют более полно представить себе окончательный вариант волошинской статьи. Именно поэтому стоит процитировать эту запись целиком: «Статья о плагиате. Невинность глупого плагиата: известное произведение, подписанное неизвестн<ым> именем. Плагиат не грамотных и не культурных людей. Мелкое воровство, ничего не имеющее общего с литератур<ой>.
Но это понятие воровства распространяется на творчество. Обвиняют Золя, д’Ан<н>унцио… (Предвыборные диффамации.)
Большие произведения строятся из большого материала.
1) Те, кто создают новый материал (почти всегда сырой и необработан<ный> — Достоевский).
2) Те, кто обрабатывают.
Первое, скорее, пророческое служение. Второе искусство в самом широком смысле.
Значительность народного искусства в его безымянности — каждый может обрабатывать данное другими, освещать своим пониманием. Отсюда глубина и законченность.
На этой обработке основана вся литература. Можно сказать, что человек ничего не выдумывает, а только украшает. То же, что являет<ся> выдумкой, это лишь точное наблюдение, не больше. Все, что сосредоточено для нас в великих именах, — это конечная обработка: Шекспир, Данте, Мольер такие же мифы, как Гомер (см. Ан<а>т<оль> Фр<анс> и Р<еми де> Гурм<он>).
Кроме обработки, школа и влияние.
Жорж Занд — Достоевский, Стендаль — Толстой.
Вдохновение чем-нибудь.
Дьеркс — Андреев.
Перевод. (Гете, Гейне или Лермонтов? Шиллер или Жуковский? Эдгар По или Бальмонт? Верхарн или Брюсов?)
В момент творчества все является только материалом. Этот материал в нашей душе, не вне ее. Как он туда попал, мы не имеем права справляться.
Плагиат следствие идеи собствен<ности>. Понятие собственности, подвергаемое сомнению и в мире физическом, теряет всякий смысл в мире духовном.
Принадлежат ли кому-нибудь идеи — нет, они приходят одновременно многим. Их значение в их распростран<ении>. Какая же это собственность, которая для своей [реализации] ценности должна быть раздана всем? Фабричные марки имен, поставленн<ые> на идеи, быстро стираются.
Творчество не имеет ничего общего с идеей собственн<ости>. Понимание — иное, понимание собственность.
Самому художнику, когда произведение рождено — оно глубоко чуждо. Он начинает его чувствовать своим лишь тогд<а>, когда начинает со стороны понимать его.
Бытие художествен<ного> произведения слагается, с одной стороны, из творчества, с другой, из понимания.
Созданное, но еще никем не понятое искусство еще не начало существовать, потому что оно творится не на бумаге, не на полотне, а только в глубине души, и всегда вновь и вновь. Классические произведения одеты в одежды понимания, под которыми исчезает первоначальное творчество совершенно.
Перемена одежды понимания в известную эпоху является новым преображением данного произведения.
Этой собственности понимания никто не может отнять никогда. Собственности на творчество не существует, т<ак> к<ак> весь его смысл быть розданным всем.
Причина разрозненности и бедности нашего искусства <в> то<м>, что это искусство имен. Они мешают совместной работе, замыкая каждого в отдельные загородки. Публика, не понимающая смысла и хода творчества, забавляет<ся> уличение<м> в кражах — эта рифма взята у такого-то, эта строчка похожа на такую-то, не понимая, что пред ней происходят органические процессы усвоения и роста: не мудрено, что в такой атмосфере могут вырастать лишь тощие деревца.
Нормальная литературная работа такова: появилось такое-то стихотворение, положим, Брюсова. Я беру его, чтобы написать еще лучше. Чтобы усовершенствовать. Жуковский исправлял стихи Пушкина, и хорошо исправлял. Напомню, что Кар<л> Маркс исправил стих Гейне.
Все дело в том, что те, которые пишут о плагиатах, — это журналисты или честные литературн<ые> работники, которые никогда не имели ничего общего с художеств<енным> творчеством. Они обрабатывали материи (sic!). У них есть своя ремесленная техника: все должно быть помечено <—> что и откуда. Они правы. Но они обрабатывают и не имеют понятия, что такое претворение. В Св. Потире происходит претворение вина в кровь Христову. Вино наружно остается вином. Что же это Плагиат Христа у виноградной грозди?
Творчество художественное не меньшее таинство. Вино мира претворяется в кровь, которая проливается за всех.
Допускаю, что художник может с буквальною точностью повторить известную фразу или страницу, но уже то, что он ее повторил, что он ее сказал от своего имени, придает ей новый смысл, новую пронзительность. Я говорю о художниках, а не о ремесленниках. Если бы Пушкин настолько бы проникся, положим, таким-то произведением Жуковского, что от своего имени огласил его, то не получило ли бы оно этим совершенно нового смысла и не стало ли бы пушкин<ским?>» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 1 Ед. хр. 261. Л. 23–24; опубл. с разночтениями в кн.: Волошин Максимилиан. Записные книжки. М., 2000. С. 149–152).
Известно, что по окончании работы над статьей о плагиате Волошин предложил ее в некое издание. Однако ни осенью 1909 года, ни в начале 1910-го она так и не появилась в печати. 4 апреля 1910 года он писал Ремизову из Коктебеля: «Алексей Михайлович, у меня так и остались те материалы, которые Вы мне дали для моей не увидавшей света статьи о плагиате. Выслать мне Вам их? Рукопись этой статьи моей так и исчезла. Я писал Галичу (она у него), чтобы он выслал. Но разве от него толку добьешься когда-нибудь? Может, если увидите его, Алексей Михайлович, то воздействуйте на него в этом отношении — чтобы вернул. Потому что я бы ее переработал и напечатал бы. Теперь с обвинением в плагиате Сологуба еще материалу прибавилось» (РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 11). Упомянутый здесь Галич — псевдоним приват-доцента философии Санкт-Петербургского университета, физика и журналиста Леонида Евгеньевича Габриловича (1878–1953), который в конце 1900-х годов сотрудничал в газете «Речь», а также в «Русской мысли» и других периодических изданиях. В ответном письме от 18 апреля 1910 года Ремизов сообщал Волошину: «Габриловича я не видал. <…> А потом мне неловко о себе статью просить» — и предлагал отрядить для переговоров с ним художника Вениамина Павловича Белкина (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 1020. Л. 28; см. также: Купченко В. П. Указ. соч. С. 246–247). Однако, скорее всего, ни сам автор, ни «герой» волошинской статьи дальнейших шагов к ее разысканию предпринимать не стали. По крайней мере, на этом следы рукописи обрываются.
Публикуемый автограф представляет собой черновик с обильной авторской правкой на разрозненных листах разного формата, заключенных в обложку из сложенного вдвое листа писчей бумаги формата А4, на которой синим карандашом выведено название: О Плагиате (в оригинале оно подчеркнуто). Записи сделаны по большей части простым карандашом либо чернилами черного цвета. Черновой характер рукописи побудил меня частично привести в квадратных скобках зачеркнутые Волошиным слова и выражения в тех случаях, когда они придают тексту дополнительные смысловые оттенки. Если чтение того или иного слова является предположительным, после него в круглых скобках ставится вопросительный знак. Волошинские черновые автографы отличаются большим количеством описок, грамматических ошибок, а также произвольной расстановкой или пропуском знаков препинания, которые исправляются в соответствии с современными языковыми нормами без специальных оговорок. Очевидные лакуны в тексте восстанавливаются в угловых скобках. Иногда фраза внезапно обрывается. Такие места специально оговариваются в круглых скобках. Слова, выделенные курсивом, подчеркнуты Волошиным. Ему же принадлежат разделительные линейки. Так как рукопись состоит из десяти несброшюрованных листов и лишь в одном случае (Л. 8–9) Волошин сам нумерует отрывки, указывая на их последовательность, вопрос о композиции статьи остается открытым. Я руководствовалась той нумерацией, которая, вероятно, принадлежит обрабатывавшему этот текст сотруднику архива, тем более что в целом она отвечает логике повествования. Только один лист (4. — 4 об.), очевидно, был случайно перевернут и потому пронумерован неправильно. Моя уверенность в этом подкрепляется и чтением В. П. Купченко. Пользуясь случаем, хочу выразить признательность вдове ученого Р. П. Хрулевой, которая предоставила в мое распоряжение материалы из его личного архива. Благодарю Н. Ю. Меньшенину, П. Р. Заборова, А. В. Лаврова и Г. В. Обатнина за помощь при чтении и комментировании волошинского текста.
Подразумевается известный факт биографии французского писателя Огюста Вилье де Лиль-Адана (1838–1889), творчеством которого Волошин восхищался на протяжении всей своей жизни, считая его одним из величайших гениев. Осенью 1909 года, в период работы над статьей о плагиате, он как раз завершил перевод трагедии Вилье де Лиль-Адана «Аксель» и статью о нем, вошедшую затем в книгу «Лики творчества» под названием «Апофеоз мечты (Трагедия Вилье де Лиль-Адана „Аксель“ и трагедия его собственной жизни)» (подробнее об этом см.: Волошин М. Лики творчества. Л., 1988. С. 601, 604; примеч. А. М. Березкина). В этой статье Волошин, в частности, отмечал, что «музыкальные импровизации Вилье, никогда не записанные, производили на современников громадное впечатление» (Там же. С. 11), и цитировал некролог А. Франса «Вилье де Лиль-Адан», помещенный в газете «Le Temps» 25 августа 1889 года: «По этим подлым столам кофеен, пропитанным запахом табака и пива, он (Вилье. — И.Д.) расточал потоки пурпура и золота» (Там же. С. 27). На уникальные импровизаторские способности Лиль-Адана неизменно указывали и другие современники, например Реми де Гурмон: «…он (Вилье. — И.Д.) любил мыслить вслух. Грезы, рассказанные по мере того, как они возникали, получали внешнюю жизнь, более длительную и более ощутительную. Что до состава аудитории, он не очень об нем заботился, только бы были слушатели» (Гурмон Р. де. Страницы из записной книжки о Вилье де Лиль-Адане // Весы. 1906. № 6. С. 48). О том же пишут и нынешние исследователи его творчества. Ср., например: «Литературный и музыкальный талант Вилье внешне проявлялся в блестящих импровизациях, в основе которых часто лежал завершенный текст, однако дополнявшийся пространными вставками и мимической инсценировкой» (Балашов Н. И. Творчество Вилье де Лиль-Адана в перспективе развития общедемократических направлений французской литературы XX века // Вилье де Лиль-Адан О. Жестокие рассказы. М., 1975. С. 176; в этом издании на с. 149–166 впервые опубликован фрагмент волошинского перевода «Акселя» — первая часть трагедии в сокращенном виде; полный текст этого перевода, подготовленный П. Р. Заборовым, см.: Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. СПб., 2003. Вып. 3. С. 3–108).
Инцидент между И. А. Гончаровым и И. С. Тургеневым состоял в следующем. Вернувшись в 1855 году из кругосветного плавания на фрегате «Паллада» в Петербург, Гончаров настолько сблизился с Тургеневым, что обменивался с ним как неопубликованными произведениями, так и планами едва задуманных. В частности, не позже 1857 года он сообщил Тургеневу программу будущего романа «Обрыв», а тот в 1858 году прочел ему «Дворянское гнездо» и пересказал содержание романа «Накануне». Гончаров сразу же указал Тургеневу на смутившее его сюжетное сходство «Дворянского гнезда» и «Обрыва», с чем тот якобы согласился и даже исключил из текста один эпизод. Это успокоило Гончарова, однако когда тургеневский роман вышел в свет, он вновь высказал свои претензии. Весной 1859 года писатели обменялись посланиями, после чего конфликт временно угас. В марте 1860 года, обнаружив следы плагиата и в только что вышедшем романе «Накануне», Гончаров опять написал Тургеневу, который на этот раз потребовал третейского суда. Разбирательство происходило в квартире Гончарова 29 марта 1860 года. Арбитрами в споре выступили равно доброжелательные к обеим сторонам С. С. Дудышкин, А. В. Дружинин и П. В. Анненков. Эксперты пришли к заключению, что «произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве — должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны» (цит. по: Анненков П. Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым. 1856–1862 // Вестник Европы. 1885. № 3. С. 40). Этот вердикт удовлетворил Гончарова. Напротив, Тургенев решил прекратить с ним какие-либо отношения. В 1864 году на похоронах А. В. Дружинина они все же были восстановлены, но впредь никогда не носили столь же дружеский характер. Волошин не случайно упоминает именно этот эпизод полувековой давности. В 1909 году он вновь попал на страницы русской прессы. М. Суперанский поместил в декабрьском (12-м) номере «Вестника Европы» за 1908 год обширную статью «Ив. Ал. Гончаров и новые материалы для его биографии», в которой подробно изложил историю давнего конфликта и в заключение опубликовал подразумеваемое Волошиным «старое письмо» Тургенева Гончарову от 14 марта 1864 года с выражением радости по поводу возобновления дружеских отношений после окончания возникшего между ними недоразумения (с. 455–460). 28 января 1909 года, то есть в тот самый момент, когда Волошин приехал в Петербург из Берлина, в «Биржевых ведомостях» появился пересказ этого эпизода со ссылкой на статью Суперанского. Характерно, что автор заметки, скрывшийся за псевдонимом Обозреватель, которым около этого времени пользовались сразу несколько журналистов, преподнес утверждение Тургенева, будто Гончаров просто-напросто завидует успеху его романов, как бесспорный факт: «Оказывается, крупные личные столкновения возникали не только между второстепенными писателями, у которых чувство зависти к успеху другого представляется более или менее понятным, но и между первоклассными корифеями нашей литературы» (Обозреватель. Третейский суд между Гончаровым и Тургеневым // Биржевые ведомости. 1909. 28 янв. (10 фев.). № 10930. С. 2). Подобного рода низменные мотивации газетчики, как правило, усматривали и в поведении обвиняемых ими в плагиате модернистов, в том числе и Ремизова. Наконец, в том же 1909 году в Петербурге вышли в свет отдельным изданием «Литературные воспоминания» П. В. Анненкова с описанием конфликта между Гончаровым и Тургеневым, которые, скорее всего, также попали в поле зрения Волошина.
Волошин ошибается. Уже 20 мая 1860 года, вскоре после третейского суда между Гончаровым и Тургеневым (см. об этом в примеч. 2 /В файле — примечание № 522 — прим. верст./), на первой странице сатирического журнала «Искра» (№ 19) было помещено стихотворение Д. Д. Минаева (под псевдонимом Обличительный Поэт) «Парнасский приговор», где имена участников конфликта не назывались, однако даже далекие от литературных кругов читатели без труда могли понять, о ком и о чем идет речь. М. Суперанский также отмечал в своей работе: «Возникшие между двумя знаменитыми писателями недоразумения и вызванный ими третейский суд породили много толков в литературной среде того времени. Некоторые из циркулировавших в обществе слухов попали со временем и в печать, причем в последней нашли себе место и совершенно неверные сообщения» (Вестник Европы. 1908. № 12. С. 458).
Изобличающая Ремизова в плагиате статья «Писатель или списыватель?» за подписью Мих. Миров появилась в вечернем выпуске петербургской газеты «Биржевые ведомости» 16 июня 1909 года (№ 11160. С. 5–6). Данное здесь лапидарное определение писателя как «известного сказочника-фольклориста и в то же время тонкого и оригинального поэта» ранее было развернуто Волошиным в очерке-фельетоне о первой ремизовской книге «Посолонь» (1907), опубликованном в газете «Русь» 5 апреля 1907 года, а затем включенном в книгу «Лики творчества» (см.: Волошин М. Лики творчества. С. 508–515, 753–755; примеч. С. С. Гречишкина). Осенью 1909 года Волошин вернулся к этой теме в рецензии на «Сорочьи сказки» А. Н. Толстого, которые сравнивались им со сказками Ремизова и Сологуба (см.: Аполлон. 1909. № 3. С. 24; разд. «Хроника»).
Ранее параллель между рассказом Л. Н. Андреева «Елеазар» и популярной в литературной среде поэмой Леона Дьеркса (1838–1912) «Лазарь» («Lazare»; в 1899 году ее перевел Евг. Деген, а позже В. Я. Брюсов) Волошин проводил в рецензии на это произведение русского писателя, опубликованной в газете «Русь» 16 февраля 1907 года и впоследствии вошедшей в книгу «Лики творчества» (подробнее об этом см.: Волошин М. Лики творчества. С. 451–452, 734–736; примеч. Л. А. Иезуитовой). Правда, вопреки высказываемому далее утверждению, будто Андреев не читал Дьеркса, здесь он, напротив, настаивал на том, что автор «Елеазара» сознательно развивает мотивы этой поэмы, не сомневаясь в его осведомленности. Ср. также запись в «черной» рабочей тетради, где параллель Дьеркс — Андреев определена как «вдохновение чем-нибудь» (см. преамбулу к наст, комментарию). Сам факт, что спустя два с лишним года Волошин вновь размышляет именно над этим рассказом Андреева, далеко не случаен. На рубеже 1900–1910-х годов писатели символистского круга проявляли особый интерес к ключевым образам мировой культуры. Так, например, прочитав ремизовскую «Трагедию о Иуде принце Искариотском», Волошин, который продолжал работать над статьей «Евангелие от Иуды», писал автору 19 января 1909 года из Парижа: «Иуда мне представляется темой, равной Каину и Фаусту. И хочется, чтобы каждый нашел своего Иуду. Как каждый должен написать своего Прометея, своего Фауста» (РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. xp. 18. Л. 10). Известно, что эта тема была предметом их многочисленных разговоров в Петербурге (подробнее о том, как складывались отношения двух писателей, см.: Гречишкин С. С., Лавров А. В. М. Волошин и А. Ремизов // Волошинские чтения. М., 1981. С. 92–104; с восстановлением некоторых редакторских сокращений перепечатано в книге: Гречишкин С. С., Лавров А. В. Символисты вблизи: Статьи и публикации. СПб., 2004. С. 131–145). Следы интереса к ней Ремизова обнаруживаются и в его «Письме в редакцию», где «Фауст» и «Божественная комедия» упомянуты как произведения, созданные в результате «коллективного преемственного творчества не одного, а ряда поколений» (цит. по: Русские ведомости. 1909. 6 сент. № 205. С. 5).
Волин Ю. Заметки. 137 // Южный край (Харьков). 1909. 21 июня (4 июля). № 9718. С. 3. Здесь и далее цитаты, выписанные Волошиным, имеют незначительные разночтения с оригиналом.
Мих. Миров приводит в своей статье параллельные места в сказках Ремизова и в фольклорных текстах-источниках из сборника Н. Е. Ончукова «Северные сказки» (СПб., 1908).
Та же мысль содержится в заключительном пассаже дневниковой записи Волошина из Записной книжки II (см. преамбулу к наст, комментарию). Частично он цитируется и в конце следующего абзаца.
Византийская императрица Евдокия Элия Афинанда (400–460) — дочь афинского учителя риторики Леонтия, известная своей красотой и ученостью. Прибыла в Константинополь по делу о наследстве и полюбилась сестре императора Феодосия II Пульхерии, которая обратила ее в православие и устроила брак со своим братом. Евдокии приписывается ряд сочинений, в том числе «Óμηρόχεντρα» — изложение священной истории, преимущественно земной жизни Христа, написанное гекзаметром.
Как в данном случае (фр.).
На это Волошину указал сам Ремизов. В письме от 3 октября 1909 года, к которому были приложены материалы для волошинской статьи о плагиате, он сообщал: «Посылаю Вам письмо в „Бирж<евых> Вед<омостях>“. На левой стр<анице> я выписал то, что Миров не привел» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 1020. Л. 19). Кроме того, среди присланных Волошину газетных вырезок находились статья М. М. Пришвина «Плагиатор ли А. Ремизов? (Письмо в редакцию)» и «Письмо в редакцию» самого Ремизова, где разоблачалась эта уловка Мих. Мирова. Так, Пришвин писал: «Иллюзия тождества достигается автором заметки просто: он выпускает то, что добавлено г. Ремизовым. <…> Работа художника (над пересказом произведения народной поэзии. — И.Д.) может состоять в прибавлении только одной мастерской черты, в развитии одной подробности. Вот эти-то мастерские штрихи умышленно и опускаются в названной заметке» — и далее приводил для примера ремизовскую вставку, пропущенную Мих. Мировым при цитировании сказки «Мышонок» (Слово. 1909. 21 июня (4 июля). № 833. С. 5). Ремизов в свою очередь, отмечал: «Автор письма в редакцию Биржевых Ведомостей, добросовестно выписав текст из этих сказок, совпадающий с текстом народных сказок, <…> и опустив в „Мышонке“ мне принадлежащую характеристику действующих в сказке старика и старухи, а в „Небо пало“ — мне принадлежащую сентенцию, — Лисицыну мудрость, — именно как раз то, что составляло цель моего пересказа, вывел против меня обвинение в плагиате» (Русские ведомости. 1909. 6 сент. № 205. С. 5).
Фукье-Тенвиль Антуан-Кентин (Fouquier-Tenville Antoine-Qucntin; 1746–1795) — деятель Великой французской революции, один из симво лов революционного террора. Происходил из семьи мелкого землевладельца. До начала революции занимался разнообразной юридической практикой. После падения монархии по протекции дальнего родственника, назначенного генеральным секретарем Министерства юстиции, стал чиновником уголовного суда. В марте 1793 года на заседании Конвента был избран общественным обвинителем революционного трибунала. По его настоянию без каких-либо доказанных обвинений, которые, как правило, основывались на выдуманных самим Фукье-Тенвилем преступных деяниях, намерениях и даже мыслях подсудимых, были казнены более двух тысяч человек, в том числе Мария-Антуанетта, Кюстин, жирондисты, Дантон и дантонисты, эбертисты, а также некогда протежировавший его родственник Камилл Демулен. Фукье-Тенвиль называл себя «топором» и во время процесса над участниками сфабрикованного им в июне 1794 года «тюремного заговора» приказал поставить в зале суда гильотину. После переворота 9 термидора его жертвами стали Робеспьер, Сен-Жюст и др. Несмотря на то что Фукье-Тенвиль перешел на сторону врагов Робеспьера, 14 термидора 1794 года он был арестован, через несколько месяцев судим и 7 мая 1795 года казнен. Будучи жестоким и беспринципным карьеристом, Фукье-Тенвиль отличался неподкупностью и взяток не брал. Вероятно, поэтому, не без иронии характеризуя передергивания фактов в статье Мих. Мирова как поступок «честного и убежденного в своей правоте человека», Волошин упоминает именно его имя.
В рукописи: Дюма. Однако это очевидная описка, так как в данном контексте речь не может идти о генерале Матье Дюма (1753–1837). Скорее всего, Волошин имел в виду председателя уголовного трибунала Парижа Адриана Дюпора (1759–1798).
В письме к Волошину от 3 октября 1909 года Ремизов подчеркивал беспрецедентность масштабов этой газетной травли, сознательно расширяя их за счет слухов. Он писал: «Вы найдете также и некоторые заметки, те, что я достал. Но всех то я не имею. Андрей Белый рассказывал мне, что в „Голосе Москвы“ было несколько статей очень ругательных, а одна статья о „Эллисе и Ремизове“. Иванов-Разумник рассказывал, что в „Одесских Газетах“ (sic!) были заметки тоже ругательные, и в „Русском Слове“, и в „Раннем Утре“. Один критик (заметчик), как передавали мне, какой-то Скиталец (только не Петров), предлагал выгнать меня из литературы в три шеи. В „Осе“ была карикатура». И для большего впечатления изобразил «московские сцены», свидетельствующие об общественном резонансе этого дела: «В Москве большие были споры: на Бирже, на Ильинке, в Таганке в трактире Иванова и в нескольких пивных. Делились на партии и друг с другом уж цапались. Это надо рассказать Вам сцены» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 1020. Л. 19). Впоследствии этот заключительный пассаж письма был переработан и включен в мемуарную книгу Ремизова «Петербургский буерак».
Ошибка Волошина. На самом деле цитируется пассаж из анонимной заметки, помещенной в «Петербургской газете» 18 июня 1909 года (№ 164. С. 3; рубрика «Злободневные разговоры»).
Новое время. 1909. 20 июня (3 июля). № 11950. С. 3; разд. «Среди газет и журналов». Это анонимное сообщение без названия. Слова «модернисты» и «народным» взяты здесь в кавычки. В рукописи слева на свободном поле рядом с этой цитатой Волошин приписал: «(цитата)».
Лидер [М. А. Ашкенази]. В защиту А. Ремизова // Будильник. 1909. № 24 (28 июня). С. 4.
Заметка в «Будильнике» открывалась упоминанием о давнем скандале с обвинением в плагиате известной поэтессы, переводчицы, прозаика и драматурга Ольги Николаевны Чюминой. История состояла в следующем. В апреле 1900 года некто П. Березин уличил ее в том, что в своем романе «За грехи отцов» она воспользовалась сюжетом и даже последовательностью сцен романа А. Гунтрама «Братоубийца», заменив лишь немецкие имена на русские (Новое время. 1900. 30 апр. № 8682. С. 5). В ответном «Письме в редакцию» Чюмина, среди прочего, ссылаясь на редкость своих опытов в этом жанре, заметила, что не считает себя романисткой и потому была рада «опереться о сюжет уже готовый, стараясь развить его психологическую сторону» (Новое время. 1900. 4 мая. № 8686. С. 4). В обсуждении этого инцидента приняли участие такие известные литераторы, как Л. Н. Андреев и А. В. Амфитеатров. Последний обратил внимание на изобретенный Чюминой «прелестный новый оборот» «опереться на сюжет» и сочинил по его поводу четверостишие: «Вот взошла луна златая. / Тише… чу! Гитары звон, / И испанка молодая / Оперлася о… сюжет» (Россия. 1900. 8 мая. № 371. С. 3), которое также цитировалось в «Будильнике». Скорее всего, Волошин выделил пассаж, посвященный Чюминой, потому, что спустя два месяца после этого упоминания, 26 августа 1909 года она скончалась, и на протяжении осени печать была заполнена некрологами.
Musca [Ф. Г. Мускатблит]. Две памяти. I. Короткая. II. Долгая // Раннее утро. 1909. 18 июня. № 138. С. 3.
См. примеч. 6 (В файле — примечание № 526 — прим. верст.).
А-ндр. О том, о сем и прочем // Жало (Харьков). 1909. № 27 (5–11 июля). С. 2. Слова в скобках — «повесть о воровстве по М. Мирову» — принадлежат Волошину.
Волошин цитирует фрагменты из статьи Анатоля Франса «Апология плагиата. „Безумный“ и „Препятствие“», которая была написана в связи с публичным обвинением Альфонса Доде неким молодым поэтом Морисом Монтегю в том, что тот заимствовал сюжет своей пьесы «Препятствие» (впервые была представлена на сцене театра Жимназ 27 декабря 1890 года) из его драмы в стихах «Безумный», напечатанной еще в 1880 году. Эта статья была опубликована Франсом в газете «Le Temps» 4 января 1891 года, а затем вошла в четвертый из сборников его статей под общим названием «Литературная жизнь» (1892). Волошин читал этот текст в оригинале и дает здесь его вольный перевод на русский язык. Ср. те же цитаты в переводе Э. Я. Гуревича: «Наши современники крайне щепетильны в этом вопросе, и в наши дни нужно считать большой удачей, если какой-нибудь знаменитый писатель не подвергается хотя бы раз в год обвинению в краже чужих идей. <…> Но поиски плагиата всегда ведут дальше, чем думают и хотят» (Франс А. Апология плагиата. «Безумный» и «Препятствие» // Франс А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1960. Т. 8. С. 280). Историю, случившуюся с французским пейзажистом и графиком Анри Гарпиньи (или Арпиньи; 1818–1916), которая лишь обозначена у Волошина, Франс излагает следующим образом: «Вы знаете пейзажиста, который своей могучей старостью напоминает дубы на его картинах. Его зовут Арпиньи — это Микеланджело деревьев. Однажды он встретил в какой-то деревне в Солони молодого художника-любителя, который сказал ему тоном одновременно и робким и настойчивым: „Знаете, мэтр, эту местность я оставляю за собой“. Добрый Арпиньи ничего не ответил и улыбнулся своей улыбкой Геркулеса» (Там же. С. 281). Ср. также: «Наши современные писатели вбили себе в голову, что идея может быть чьей-нибудь исключительной собственностью» (Там же); «…мне кажется, что старые представления на этот счет были правильнее новых, ибо они были более бескорыстны, более возвышенны и более соответствовали интересам Республики словесности» (Там же. С. 282).
Подразумеваются следующие громкие судебные процессы «в защиту общественной морали». Когда в начале 1857 года в журнале «Revue de Paris» был напечатан роман Гюстава Флобера «Госпожа Бовари», имперский прокурор, который счел книгу безнравственной, привлек к суду автора, издателя и типографа. Суд длился с 31 января по 7 февраля 1857 года и завершился полным оправданием всех обвиняемых. Вскоре роман вышел отдельным изданием, где в специальном приложении были помещены постановление суда, а также речи прокурора и защитника. Летом того же 1857 года был арестован тираж первого издания книги Шарля Бодлера «Цветы зла». Первоначально остракизму подверглись тринадцать стихотворений, в которых обвинение усматривало антиклерикальные мотивы (их удалось дезавуировать в процессе следствия), цинизм, садизм и сексуальную патологию. Однако, во многом благодаря правильно выбранной автором стратегии поведения, по решению суда изъятию были подвергнуты лишь шесть текстов, причем сама книга подлежала обязательному переизданию с заменой запрещенных стихотворений новыми. Кроме того, на Бодлера и его издателя был наложен штраф. Второе издание вышло в свет в 1861 году и включало не шесть, а тридцать пять новых произведений, что допускалось судебным приговором. Спустя десять лет, в 1867 году был опубликован роман Эдмона де Гонкура «Девка Элиза». На этот раз судебный процесс был направлен против Альфреда Барбу, который написал сатиру на гонкуровский роман и в предисловии резко осудил его за безнравственность, приведя обширные цитаты. Суд в целом встал на сторону Барбу, однако все же расценил его поведение как недопустимое и приговорил к штрафу.
Имеется в виду полемика вокруг «порнографического элемента» в современной литературе, в ходе которой, наряду с произведениями М. П. Арцыбашева, А. П. Каменского, Ф. Сологуба, Л. Д. Зиновьевой-Аннибал и других авторов, особого внимания критиков удостоился роман М. А. Кузмина «Крылья» (1905; впервые опубликован в конце 1906 года; отдельным изданием вышел в 1907 году). Обсуждение этой темы продолжалось в русской печати на протяжении нескольких лет, и к концу 1900-х годов общественный интерес к ней достиг своей наивысшей точки. О том, сколь велика была тогда популярность у публики произведений, в которых затрагивается проблематика пола, свидетельствуют, в частности, вышедшие в 1909 году в Петербурге книги Г. С. Новополина «Порнографический элемент в русской литературе» и Петра Пильского «Проблема пола, половые авторы и половой герой», где, среди прочего, значительное место отведено разбору кузминского романа. Волошин принял живое участие в этой полемике. Так, он защищал Кузмина и Зиновьеву-Аннибал от нападок «блюстителей общественной нравственности» в статье «Похвала моралистам» (Русь. 1908. 9 (22) апр. № 99. С. 3). Ему принадлежит и комплиментарная рецензия в той же «Руси» (1908. 17 (30) апр. № 105. С. 5) на порнографическую повесть Ремизова «Что есть табак» (1908). В письме к последнему от 12 июля 1908 года из Парижа, подразумевая возникшие в связи с сотрудничеством в этой газете казусы, Волошин иронически замечал: «Приятно сознавать, что репутация моя постепенно складывается и определяется в литературе: теперь я уж не только человек весьма сведущий в области порнографической литературы, но еще, кроме того, и кое-что понимающий в банковских делах. Это очень лестно» (РНБ. Ф. 634. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 7–7 об.).
Ср. рассуждения на ту же тему в дневниковой записи Волошина из Записной книжки II (см. преамбулу к наст, комментарию).
Этот пассаж, как и некоторые звучащие далее мысли Волошина, перекликается со следующим суждением А. Франса из ранее уже цитировавшейся статьи «Апология плагиата. „Безумный“ и „Препятствие“»: «…то, что в литературе называется идеей, является в настоящее время покупной стоимостью. Не так обстояло дело в былые времена. Сейчас писатель заинтересован в закреплении за собою драматического сюжета, романической комбинации, ибо они могут принести ему, даже если он посредственный писатель, тридцать тысяч, сто тысяч франков и больше. К несчастью, количество этих сюжетов и комбинаций более ограничено, чем кажется. Совпадения часты и неизбежны. Да может ли быть иначе, когда оперируют человеческими страстями? Они немногочисленны. Голод и любовь движут миром, и, хотим ли мы этого, или нет, существуют только два пола. Чем значительнее, искреннее, выше и правдивее искусство, тем допускаемые им комбинации становятся проще, обыденнее и безразличнее. Ценность придает им гений писателя. Взять у какого-нибудь поэта его сюжет — значит попросту воспользоваться дешевой и всем доступной темой» (Франс А. Собр. соч. Т. 8. С. 283–284).
Создание грандиозного средневекового собора, которое нередко растягивалось на несколько веков и было плодом гениального архитектурного замысла в соединении с «коллективным преемственным творчеством не одного, а ряда поколений» строителей, скульпторов и художников, стало устойчивой метафорой творческого процесса не только для самого Волошина. Осенью 1909 года в другой статье, посвященной творчеству Вилье де Лиль-Адана, он сравнил с готическим собором замысел трагедии «Аксель» (см.: Волошин М. Лики творчества. С. 12–13; подробнее об этой статье см. в примеч. 1). К тому же образу, возможно, под влиянием бесед с Волошиным, обращается и Ремизов, когда рассуждает в «Письме в редакцию» о путях воссоздания народного мифа: «Только так, коллективным преемственным творчеством создастся произведение, как создавались мировые великие храмы, мировые великие картины, как написались бессмертная „Божественная комедия“ и „Фауст“» (Русские ведомости. 1909. 6 сент. № 205. С. 5). Наконец, тем же сравнением пользуется Анатоль Франс. В статье «Апология плагиата. „Безумный“ и „Препятствие“» он пишет: «Мы безрассудно приписываем себе творческие достоинства, которых не было даже у величайших гениев. Ибо то, что они внесли в общую сокровищницу, хотя и чрезвычайно ценно, все же ничтожно в сравнении с тем, что они сами получили от человечества. Индивидуализм, раздутый до той степени, в какой мы его наблюдаем в наши дни, — опасное зло. И невольно обращаешься мыслью к тем временам, когда искусство не было личным делом, когда художник не имел имени и жил только одним стремлением — сделать хорошо, когда каждый принимал участие в воздвижении огромного собора с единственным намерением — гармонично вознести к небу единодушную мысль века» (Франс А. Собр. соч. Т. 8. С. 286). Любопытно, что Франс противопоставляет здесь анонимное творчество средневекового мастера индивидуализму современного художника. И то же самое делает в своем «Письме в редакцию» Ремизов, хотя, в отличие от Волошина, его знакомство с этим текстом отнюдь не очевидно.
Иванов В. Спорады // Весы. 1908. № 8. С. 82 (разд. I: «О гении»). Это собрание афоризмов вошло затем в книгу Иванова «По звездам» (СПб., 1909).
Ср. зафиксированные В. В. Смиренским высказывания Ф. Сологуба, которые, хотя и относятся к середине 1920-х годов, несут на себе отчетливый отпечаток дискуссий о плагиате на рубеже 1900–1910-х годов: «Новым Пушкиным будет только такой поэт, который беззастенчиво и нагло обворует всех своих современников и предтеч» («О новом Пушкине»), «Вся наша русская литература — сплошной плагиат. А если бы это было и не так: у нас не было бы ни Шекспира, ни Гёте, которые, как известно, — всегда работали на чужих материалах» («О плагиате»), «Гениальные поэты только и занимаются подражанием и перепевом. А оригинальные образы и формы — создают слабые поэты. И это — естественно. Зачем человеку — как грибу питаться неорганическими соединениями, над чем-то думать, что-то изобретать? Надо обирать предшествующих поэтов — самым бессовестным образом» («О гениальных поэтах») (Смиренский В. В. Воспоминания о Федоре Сологубе / Вступит, статья, публ. и коммент. И. С. Тимченко // Неизданный Федор Сологуб. М., 1997. С. 404, 405, 407).
Широко известный факт из творческой биографии Шекспира, свидетельствующий о его связи со средневековой литературной традицией, для которой анонимность текста была нормой. Идея оригинального авторства и порожденное ею представление о плагиате окончательно сформировались лишь к концу XVII века, то есть уже в постшекспировскую эпоху. Поэтому, как пишет, к примеру, одна из современных исследовательниц проблемы плагиата, Шекспир «брал сюжеты и характеры для своих пьес где только ему заблагорассудится, редко ссылался на источники, также мало беспокоился об охране собственного авторства: любой современник мог напечатать его сочинения — разумеется, не платя никаких авторских гонораров» (Клепикова Е. Плагиат: преступление без наказания // Иностранная литература. 1990. № 9. С. 198).
Волошин передает здесь основную мысль статьи Анатоля Франса «Апология плагиата. Мольер и Скаррон», опубликованной в газете «Le Temps» 11 января 1891 года, а затем включенной в четвертый выпуск сборника «Литературная жизнь» (1892). Эта статья была написана в pendant к первой «Апологии…» (см. примеч. 22 /В файле — примечание № 542 — прим. верст./) после знакомства с заметкой П. д’Англоса об источниках комедий Мольера и «Трагикомических новелл» Поля Скаррона, в которой содержался богатый материал, позволявший Франсу расширить аргументацию своей позиции по вопросу о плагиате. В заключение он отмечал, что исследование д’Англоса «ставило себе целью вернуть несчастному Скаррону то добро, которое взял у него Мольер, но при этом выяснилось, что, когда Скаррон подвергся ограблению, он нес чужой багаж», то есть заимствовал сюжеты и образы из испанской литературы, и завершал статью сентенцией, следы которой нетрудно обнаружить в волошинском черновике: «Что же касается Мольера, то все, что он берет, тотчас же становится его собственностью, потому что он ставит на это свою печать» (цит. по: Франс А. Собр. соч. Т. 8. С. 296).
Источник предполагаемой цитаты из Теофиля Готье, пересказ которой Волошин дает далее, обнаружить не удалось.
Скорее всего, Волошин подразумевает следующий афоризм Блеза Паскаля, «Мысли» («Pensées») которого он, вне всякого сомнения, читал во французском оригинале: «Иные авторы, говоря о своих трудах, употребляют выражения: моя книга, мои комментарии, моя история и т. д. Так и кажется, что это буржуа, имеющие собственный дом и постоянно твердящие: „в моем собственном доме“. Им лучше было бы говорить: наша книга, наш комментарий и т. д., так как обыкновенно тут больше чужого добра, чем их собственного» (цит. по: Паскаль Б. Мысли. СПб., 1888. С. 239. № XCV; перевод П. Д. Первова). Ср. также другую «мысль» Паскаля, не менее созвучную мыслям Волошина: «Пусть не говорят, что я ничего не сказал нового: расположение материала ново. Когда играют в мяч, то тот и другой из играющих играет одним и тем же мячом, но один его бросает лучше другого. Мне также хотелось бы, чтобы обо мне говорили, что я воспользовался прежними выражениями. Если одни и те же мысли не образуют, вследствие различного расположения, различного материала речи, зато одни и те же слова, вследствие различного расположения, образуют различные мысли» (Там же. С. 101. № IX).
Волошин цитирует афоризм № 180 (Kollektivgeist) из книги Фридриха Ницше «Человеческое, слишком человеческое» («Menschliches, Allzumenschliches», 1878) в собственном не совсем точном переводе. В частности, он пишет «каждый писатель», в то время как у немецкого философа речь идет о «хорошем писателе» («ein guter Schriftsteller»). Ср.: «Коllektivgeist. — Ein guter Schriftsteller hat nicht nur seinen eignen Geist, sondern auch noch den Geist seiner Freunde» (Nietzsche’s Werke. Erste Abteilung. Band II: Menschliches, Allzumenschliches. Erster Band. Leipzig, 1899. S. 181. № 180). Между тем в начале 1900-х годов Волошин читал Ницше не только по-немецки, но и по-французски (подробнее об этом см.: Купченко В. П. Указ. соч. С. 83, 98). Поэтому, возможно, здесь, как и в одной из его рабочих тетрадей, перевод сделан не с оригинала, а с французского издания, которое находилось в волошинской библиотеке (см. об этом: Там же. С. 195).
Ср. ту же мысль в статье Анатоля Франса «Апология плагиата. „Безумный“ и „Препятствие“»: «Тот, кто озабочен только судьбой литературы, <…> знает: ни один здравомыслящий человек не может похвастать, что он думает нечто такое, чего другой человек уже не думал до него. Он знает: мысли принадлежат всем и нельзя говорить: „Эта мысль моя“, подобно тому, как бедные дети, о которых упоминает Паскаль, говорили: „Эта собака моя“. Наконец, он знает, что мысль ценна лишь по своей форме и что придавать новую форму старой мысли — это и есть вся задача искусства и единственное возможное для человечества творчество» (Франс А. Собр. соч. Т. 8. С. 286). Обращает на себя внимание, что Франс подразумевает здесь ту же самую «мысль» Паскаля, которую собирался процитировать Волошин в своей статье о плагиате (см. примеч. 33 /В файле — примечание № 553 — прим. верст./). Разночтение же с приведенной выше цитатой (в одном случае фигурируют дети, а в другом буржуа) объясняется характером этого сочинения философа. Как известно, «Мысли» являются набросками к незавершенному полемическому труду. К тому же они были опубликованы лишь в 1669 году, через семь лет после смерти автора. Кроме того, следует принять во внимание, что, как писал Реми де Гурмон: «У Паскаля есть отделанные страницы, которые прекрасны; есть также страницы, написанные сразу, которые прекрасны. Мысль иногда идет быстрее, чем самая проворная рука или самая послушная память: отсюда неясности. Приходится начинать сначала, вновь строить то, что развалилось за отсутствием подпорок… Или мысль течет лениво и логическое соединение ее частей производится с трудом…» (Ещбоев С. [С. А. Поляков]. Реторика. Цитаты из статьи Реми де Гурмона. Mercure de France, Mars 1904 // Весы. 1904. № 4. С. 31). Поэтому неудивительно, что вопрос о композиции и составе этой книги до сих пор остается открытым, а отдельные афоризмы публикуются в разных изданиях в иных вариантах.
Поэты-имажинисты / Сост. Э. Шнейдерман. СПб., 1997. С. 10.
Такая трактовка основывается, в самом деле, на разных толкованиях понятия «русский дендизм», о котором см., в первую очередь: Блок А. Русские дэнди // Блок А. Собр. соч. М.; Л., 1962. С. 53–57; а также: Лотман Ю. Русский дендизм // Беседы о русской культуре. СПб., 2000. С. 123–135; Белобровцева И. Русский дендизм: фоновая застройка // Лотмановский сборник. 3. М., 2004. С. 484–494.
Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Печать и революция. 1922. № 7. С. 59. Дальше Брюсов называет стих Мариенгофа «свободным», но «резче ограниченным от метризма, чем у Маяковского». Однако уже Брюсов замечает тот факт, что, судя по манифестам и стихам, Шершеневич и Мариенгоф являются «настоящими» имажинистами, которые следуют теоретическим рассуждениям, в отличие, например, от Есенина.
Шершеневич В. 2 x 2 = 5. М., 1920. С. 4.
Кузмин М. Предисловие // Д’Оревильи Б. Дендизм и Джордж Бреммель. М., 1912. С. 111.
Там же.
Шершеневич В. Листы имажиниста. Ярославль, 1997. С. 375.
См.: Шершеневич В. Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова. М., 1990. С. 593–598. Вызовы в МЧК — отдельный сюжет в истории имажинизма. Ройзман и Шершеневич опубликовали вслед за этими повторяющимися вызовами совместный сборник стихов «Мы Чем Каемся», инициалы которого нетрудно связать с Московским ЧК. Про имажинистов и власть см.: Галушкин А., Поливанов К. Имажинисты: лицом к лицу с НКВД // Литературное обозрение. 1996. № 5/6. С. 55–64.
Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. М., 1998. С. 234. По воспоминаниям Мариенгофа, эта характеристика происходит от надписи Мейерхольда на «фотокарточках», которые он подарил автору. До сих пор это, пожалуй, наиболее распространенный эпитет поэта.
Ср.: «For Shershenevich, the new theory was a variant of Futurism; for Mariengof, it was a youthful infatuation <…> and for Esenin, it was a natural development of his rich rural and religious metaphors» (McVay G. Esenin — A Life. Ann Arbor, 1976. P. 112).
Городецкий С. О Сергее Есенине // Воспоминания о Сергее Есенине. М., 1965. С. 173.
Там же.
Городецкий подчеркивает именно противостояние «нового» имажинизма и привычной роли Есенина как крестьянского поэта: «Имажинизм был для Есенина своеобразным университетом, который он сам себе строил. Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта <…>. Он хотел быть европейцем <…>. И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие против деревни, против пастушества, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни» (Там же, ср. также: McVay G. Esenin — A Life. Р. 117).
Поэты-имажинисты. С. 154.
Клюев Н. Четвертый Рим. Letchworth, 1974 <1922>. С. 9 (Russian Titles for the Specialist No. 61).
Список цитат можно еще продолжать: «Не хочу быть „кобыльми“ поэтом, / Влюбленным в стойло, где хмара и кал!»; «Анафема, Анафема вам, / Башмаки с безглазым цилиндром! / Пожалкую на вас стрижам / Речным плотицам и выдрам». Что касается «литературного супружества» Есенина и Клюева, любопытным является замечание Грузинова: «…там, в 1923 году, когда обозначился уход Есенина из группы имажинистов, он прежде всего обратился к Клюеву и хотел восстановить с ним литературную дружбу» (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве. М., 1927. С. 19; см. также: McVay G. Esenin — A Life. P. 233).
Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. М., 1998. С. 114. Ср. карамзинскую цитату у Лотмана: «Я наделал много шуму в своем путешествии — тем, что, прыгая в контрдансах с важными дамами немецких Княжеских Дворов, нарочно ронял их на землю замым неблагопристойным образом…» (цит. по: Лотман Ю. Русский дендизм. С. 128).
См.: «Вот Мариенгоф-старший появляется в нашем рассказе во всеоружии трости, перчаток и цилиндра. Выверенные жесты свидетельствуют, насколько внимательно им прочитываются журналы „Дэнди“ и „Скэтинг-ринк“ <…> когда Борис Михайлович завязывает галстук, становится ясен смысл „психологической манеры завязывать галстуки“, этой таинственной науки, открытой М. Кузминым» (Ласкин А. Тросточка против безумия // Неизвестный Мариенгоф. СПб., 1998. С. 154).
См.: McVay G. The Prose of Anatolii Mariengof // From Pushkin to Palisandriia Essays on the Russian Novel in Honour of Richard Freeborn. New York, 1990. P. 140.
Ср.: «Phase mittels der Attribute Spazierstock, Zylinder und Lacksuche eine Selbstilisierung zum Dandy, die in befremdlichem Kontrast zum Alltag der Bürgerkriegs — und Hungerjahre nach der Revolution stand. Von welchen Vorbilder er sich dabei auch leiten ließ — von dem des „wichtigsten Theoretikers des Dandyismus“, Charles Baudelaire, oder des „letzten großen Dandys seiner Zeit“, Oscar Wilde <…>, oder tatsächlich vom „provinziellen Dandytum“ des Voters» (Althaus B. Poetik und Poesie des russischen Imaginismus. Anatolij B. Mariengof. Hamburg, 1999. S. 111).
Ройзман М. Все, что помню о Есенине. М., 1973. С. 65.
Матич О. Покровы Саломеи: Эрос, смерть и история // Эротизм без берегов. М., 2004. С. 119–120. Шире о мифе Уайльда в fin-de-siécle России см.: Берштейн Е. Русский миф об Оскаре Уайльде // Там же. С. 26–49.
О соотношении уайльдовских концепций с идеями Мариенгофа, см.: Althaus В. Poetik und Poesie des russischen Imaginismus. S. 109–115.
Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. С. 37.
Там же. С. 38–39.
Там же. С. 211.
Ср.: «Для истинного денди все эти материальные атрибуты — лишь символ аристократического превосходства его духа. Таким образом, в его глазах, ценящих прежде всего изысканность, совершенство одежды заключается в идеальной простоте, которая в самом деле есть наивысшая изысканность <…>. Прежде всего это непреодолимое тяготение к оригинальности, доводящее человека до крайнего предела принятых условностей» (Бодлер Ш. Поэт современной жизни // Бодлер Ш. Об искусстве. М., 1986. С. 304; см. также: Манн О. Дендизм как консервативная форма жизни // www.metakultura.ru/vgora/kulturol/ot_mann.htm (14.04.2005)).
Ср.: «…высокий красивый Анатолий любил хорошо одеваться, и в тот двадцатый год, например, шил костюм, шубу у дорогого, лучшего портного Москвы Деллоса, уговорив то же самое сделать Сергея. Они одевались в костюмы, шубы, пальто одного цвета материи и покроя» (Ройзман М. Все, что помню о Есенине. С. 65).
Берштейн Е. Русский миф об Оскаре Уайльде. С. 44–48.
Цит. по: Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве. С. 7. См. также: Грузинов И. Маяковский и литературная Москва // Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова. С. 688. Грузинов описывает имажинистский ответ, то есть «Суд над русской литературой», и свою роль в этом вечере: «Я подверг критическому анализу теоретические положения главных литературных школ того времени. Я доказывал: продукция представителей главных литературных направлений того времени недоброкачественна. В своей речи я самое большое внимание уделил трем литературным школам: символистам, футуристам и акмеистам». После Грузинова выступил неожиданно Владимир Маяковский, и при этом в качестве рядового читателя; потом Есенин, который «обрушился на футуризм и футуристов».
Ср.: Лотман Ю. Русский дендизм. С. 133.
Луначарскому они предлагали такой же судебный процесс, что и Брюсову, после того как тот сильно раскритиковал имажинистов, отказываясь от позиции «почетного председателя» имажинистского Всероссийского Союза Поэтов. Имажинисты написали письмо в редакцию «Печати и революции» (опубликовано в № 2 за 1921 год), предлагая: «Критику же Луначарскому — публичную дискуссию по имажинизму, где в качестве компетентных судей будут приглашены проф. Шпет, проф. Сакулин и др. представители науки и искусства». Луначарский ответил в том же номере: «Ни в какой публичной дискуссии критик Луначарский участвовать не желает, так как знает, что такую публичную дискуссию господа имажинисты обратят еще в одну неприличную рекламу для своей группы».
См.: «Вся площадь была запружена народом, на темно-розовой стене монастыря ярко горели белые крупные буквы четверостишия: Вот они толстые ляжки / Этой похабной стены. / Здесь по ночам монашки / Снимали с Христа штаны. Сергей Есенин» (Ройзман М. Все, что помню о Есенине. С. 54). Шершеневич помнит революционно-восклицательные стихи Мариенгофа из поэмы «Магдалина»: «Граждане! Душ меняйте белье исподнее!» (Шершеневич В. Великолепный очевидец. С. 598).
См., например: Stites R. Revolutionary dreams. Utopian Vision and Experimental Life in the Russian Revolution. New York; Oxford, 1989. R 66. Тут, помимо очевидной пародии на действия советских властей, отражается опять быт футуристов, то есть поднятый Маяковским в своем некрологе В. Хлебникову «культ живых»: «Бросьте, наконец, благоговение столетних юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым!» (Маяковский В. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1978. Т. 11. С. 156).
Ср. воспоминания Ройзмана, Шершеневича, Мариенгофа и Грузинова.
Мариенгоф А. Почти декларация // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1923. № 2. С. 2.
Цит. по: Крусанов А. Русский авангард. М., 2003. Т. II (1). С. 369.
Ср.: «Разве не характерно, что имажинизм, отнюдь не прикрываясь „левой фразой“, работал с самого начала рука об руку с революцией», а далее: «…имажинизм <…> во многом играл контрреволюционную роль» (Шершеневич В. Великолепный очевидец. С. 551).
Иванов Ф. Красный Парнас. Берлин, 1922. С. 9.
Этот взгляд разделяет Шершеневич, характеризуя Мариенгофа как «рожденным с имажинизмом»; ср. также: «Мариенгофа кажется привыкли считать типичным имажинистом, так сказать имажинистом par exelence» (Югурта <Топорков А. К.>. Поэзия и литература // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1923. № 2. С. 17).
Иванов Ф. Красный Парнас. С. 9. Любопытно, что Иванов перекликается с Бодлером в своем отрицании имажинистского аморализма.
Поэты-имажинисты. С. 42.
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. СПб., 2002. С. 206.
Там же. С. 216.
Ср.: «Их „Я“ не имеет никакого отношения к великой революции, которая шагает через изжитые ценности, но не пляшет отвратительный канкан, такие поэты пачкают и пятнают красный плащ революции, они подменяют его красной рубахой заплечных дел мастера» (Львов-Рогачевский В. Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин. М., 1919. С. 181).
Львов-Рогачевский В. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1920. С. 137.
Глубоковский Б. Маски имажинизма // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1924. № 4. С. 10. Актер Камерного театра Глубоковский появился в имажинистском ряду как раз в годы активной деятельности имажинистского журнала в роли своего рода нового идеолога журнала и группы. Он остается в истории имажинизма настоящим владельцем кольца, которое дали Хлебникову при его коронации в качестве «Председателя Земного Шара» и которое у заплакавшего поэта-заумника после коронации отняли Мариенгоф с Есениным.
«Богохульники они просто из озорства, даже чаще от усталой тоски <…> порою в этой литературной матерщине проскользает что-то зловещее, не то жалоба побитой собаки, не то затаенная обида вдруг срывающего маску балаганного шута, за которою искаженное смертельною тоской, обезумевшее и совсем не страшное, человеческое лицо» (Иванов Ф. Красный Парнас. С. 71–72).
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. С. 203.
Львов-Рогачевский В. Поэзия новой России. Поэты полей и городских окраин. С. 38.
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. С. 123.
См.: Markov V.The Russian Imagism 1919–1924. Giessen, 1980. P. 74. Однако следует отметить, что приведенный нами пример противоречит этому утверждению, так как здесь как раз «визитная карточка» Мариенгофа, разноударная рифма: дорога-ноге.
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. С. 125.
Там же.
Глубоковский Б. Маски имажинизма. С. 10.
Авраамов А. Воплощение: Есенин — Мариенгоф. М., 1921. С. 9. Авраамов проводит поэтически-музыкальный анализ антитезы Есенин-Мариенгоф, поиск пути истины в их поэтике. Он определяет их обоих как исключительно ритмических поэтов, а их стихи называет музыкальными.
Поэты-имажинисты. С. 10.
Там же. С. 9.
Ласкин А. Тросточка против безумия. С. 158–159.
Грузинов И. Пушкин и мы // Гостиница для путешествующих в прекрасном. 1924. № 3. С. 16.
Антиэстетизм и антидогматизм имажинизма в целом мало отличаются от Маяковского и футуристов. См.: Постоутенко К. Маяковский и Шенгели (к истории полемики) // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1991. Т. 50. № 6. С. 521–530.
Поэты-имажинисты. С. 36.
Там же.
Шершеневич В. Пунктир футуризма // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1994. СПб., 1998. С. 167–168.
Шершеневич В. Зеленая улица. М., 1916. С. 46–47.
Nilsson N. The Russian Imaginists. Stockholm, 1970. P. 40.
Вопрос о соотношении творчества имажинистов и монтажа уже неоднократно обсуждался в исследовательской литературе. См.: Burini S. Tehnika montaže u poeziji A. Mariengofa i V. Šeršenevča // Hijerarhija. Zagrebacki pojmovnik kulture 20. stoljeća. Zagreb, 1997. S. 161–169; Nilsson N. The Russian Imaginists. P. 66–73; Хуттунен Т. От «словообразов» к «главо-кадрам»: имажинистский монтаж А. Мариенгофа // Sign Systems Studies (Tartu). 2000. № 28. С. 192–194.
Поэты-имажинисты. С. 9.
Шершеневич В. Пунктир футуризма. С. 167–168.
Об этом см.: Бурини С. От кабаре к городу как тексту // Europa Orientalis. 1997. № 2. С. 275–288.
Ройзман М. Все что помню о Есенине. С. 36. Стихи из поэмы Мариенгофа «Магдалина».
Мариенгоф пишет об этом в воспоминаниях: «Ко дню первой годовщины Великой социальной революции композитор Реварсавр <…> предложил советскому правительству свои услуги. Он сказал, что был бы рад продирижировать „Героической симфонией“, разумеется, собственного сочинения. А-де исполнят ее гудки всех московских заводов, фабрик и паровозов. Необходимую перестройку и настройку этих музыкальных инструментов взялся сделать сам композитор при соответствующем мандате Совнаркома. <…> — Это было бы величественно! — сказал народный комиссар. — И вполне отвечало великому празднику. — Не правда ли? Я немедленно доложу о вашем предложении товарищу Ленину. <…> — Но, признаюсь, — смущенно добавил Луначарский <…> я не очень уверен, что товарищ Ленин даст согласие на ваш гениальный проект. Владимир Ильич, видите ли, любит скрипку, рояль… — Рояль — это интернациональная балалайка! — перебил возмущенный композитор. <…> Впоследствии, примерно года через полтора, я с друзьями-имажинистами <…> восторженно слушал в „Стойле Пегаса“ ревопусы Реварсавра, написанные специально для перенастроенного им рояля. Обычные человеческие пальцы были, конечно, непригодны для исполнения ревмузыки. Поэтому наш имажинистский композитор воспользовался небольшими садовыми граблями» (Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. С. 203–205). Хотя проекты и эксперименты Авраамова были близки к футуристам, особенно к размышлениям Хлебникова, он относился к ним отрицательно, а нашел своих единомышленников среди имажинистов (см.: Крусанов А. Русский авангард. СПб., 1996. Т. 1. С. 285).
Поэты-имажинисты. С. 10.
Шнейдер И. Встречи с Есениным. Воспоминания. М., 1965. С. 31–32. См. также: «Доморощенную развели науку — обнажая и обнаруживая диковинные подчас образные корни и стволы в слове» (Мариенгоф А. Бессмертная трилогия. С. 62–63).
См.: Жолковский А. Об инфинитивном письме Шершеневича // Русский имажинизм: история, теория, практика. М., 2003. С. 291–305. Согласно Жолковскому, «стихи Шершеневича занимают особое место в общей перспективе модернистской экспансии И<нфинитивного>П<исьма>, один из пиков которой приходится на начало 10-х годов — время его литературного дебюта (1911 г.). У него есть три десятка стихотворений с ИП, при всем их стилистическом — футуро-имажинистском — напоре, грамматически правильных. Но минимум в семи из них встречаются действительно новаторские аграмматичные инфинитивы».
Шершеневич В. 2 x 2 = 5. М., 1920. С. 18.
Там же. С. 39.
Шершеневич В. Зеленая улица. С. 33.
Там же.
Эйзенштейн С. Избранные статьи. М., 1964–1968. Т. 2. С. 429.
Шершеневич В. 2 х 2 = 5. С. 37.
Грузинов И. Имажинизма основное. М., 1921. С. 6.
Там же. С. 16.
Наиболее известный сценарий Шершеневича был «Поцелуй Мэри Пикфорд» (1928).
Шершеневич написал книжку анекдотов «Смешно о кино» (1928), где он описывает свое становление как киноактера, — анекдот о том, как поэт-имажинист старается обойтись с квартирной платой и идет в кино.
Фильмы, где Мариенгоф участвовал в создании сценариев: «Дом на Трубной» (1927, реж. Б. Барнет), «Проданный аппетит» (1928, реж. Н. Охлопков), «Веселая канарейка» (1929, реж. Л. Кулешов), «Живой труп» (1929, реж. Ф. Оцеп), «Посторонняя женщина» (1929, реж. И. Пырьев — по пьесе Мариенгофа), «О странностях любви» (1936, реж. Я. Протазанов).
Машинописная авторизованная копия хранится в: ОР PH Б. Ф. 465. Ед. хр. 15.
Поэты-имажинисты. С. 8.
Там же.
Грузинов И. Имажинизма основное. С. 18.
Там же.
Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. С. 228.
Nilsson N. The Russian Imaginists. P. 15–22. 5.
Шершеневич В. Листы имажиниста. С. 375.
Шершеневич В. Пунктир футуризма. С. 171.
Там же.
Шершеневич переводил Маринетти, в том числе «Манифесты итальянского футуризма» (М., 1914), идеи которых отражались в его имажинистских теориях.
Шершеневич В. Жюль Лафорг // Лафорг Ж. Феерический собор. М., 1914. С. 5–6.
Lawton A. Vadim Shershenevich: From Futurism to Imaginism. Ann Arbor, 1980. P. 36.
Шершеневич В. Стихотворения и поэмы. СПб., 2000. С. 98.
Там же. С. 105.
Чернышов С. Макрокосм и микрокосм в метафоре поэтов-урбанистов (В. Маяковский и В. Шершеневич) // Вестник СПбГУ. 1994. Серия 2. Вып. 2. С. 91–92. Персонифицированный город и соответственно «урбанизированный» человек и игра этими двумя полюсами фигурирует и в творчестве Мариенгофа: «Улица дохнула вином / И болью. / Чужая или пьяная? / По ней ли она шатается? / <…> / чьи / плечи — фонтаны / Белые струи / Рук / На них прольют? / <…> / Город, верный посох / В твоей асфальтовой ладони» (Мариенгоф А. Стихотворения и поэмы. С. 99).
Шершеневич В. Стихотворения и поэмы. С. 127.
Шершеневич В. Жюль Лафорг. С. 7–8.
Мариенгоф А. Циники. Берлин, 1928. С. 145–146.
Создание имажинистской «Ассоциации вольнодумцев» позволило членам группы открыть несколько коммерческих предприятий: издательства «Чихи-Пихи» и «Сандро», инициатором и наиболее активным деятелем которых был Александр «Сандро» Кусиков; «Имажинисты», литературное кафе «Стойло Пегаса», два книжных магазина и кинотеатр «Лилипут». Они также (с Мариенгофом во главе) выпустили четыре номера своего журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Исключительно активная имажинистская книгопечатная деятельность неоднократно вызывала возмущение в прессе. К тому же они имели прочные позиции во Всероссийском союзе поэтов.
Поэты-имажинисты. С. 7.
Цит. по: Крусанов А. Русский авангард. Т. II (1). С. 357.
См.: Tammi & Tommola 2003. Настоящий текст — это переработанная версия Tammi 2003.
Более подробный обзор последних исследований см.: Lehtimäki & Tammi (в печати).
По существу, это требование остается устойчивым. Так, например, Sanders & Redeker, несмотря на весь свой когнитивный багаж, пишут: «Наша цель — определить на основе лингвистических характеристик, чей именно взгляд здесь репрезентирован» (1996: 291).
Я бы привел еще цитату из нарратологического пособия: «…язык, как неоднократно утверждал Деррида, <…> всегда „цитирует“ другой язык <…>. С этой точки зрения, всякий язык будет — в действии, если не в грамматической форме, — чем-то вроде несобственно-прямой речи» (Rimmon-Kenan 1983: 115; курсив мой. — П.Т.).
В файле — полужирный — прим. верст.
Сходное понимание лежит, по-видимому, в основе различия Banfield (1982) между «рефлексивным» и «нерефлексивным» сознанием; только последнее вербализуется. О недавней дискуссии в эмпирическом ракурсе см.: Bortolussi à Dixon 2003: 211–212 и далее.
Сравни Cohn: «…нарративная проза это единственный литературный жанр <…>, где могут быть описаны невысказанные чувства, мысли, восприятия, не принадлежащие говорящему» (1978: 7; повторяется в Cohn 1999: особ. 19–30).
Написанный в 1927 году русский рассказ был переведен на английский язык при участии автора. Поскольку меня в основном интересует здесь нарратология, а не русская грамматика, ссылки будут даваться на английский текст (Nabokov 1966/1996) со спорадическими отсылками к русскому оригиналу (Набоков 1927/1999). Более полное описание нарративных стратегий Набокова дается в Tammi 1985.
Я не буду углубляться в необычное поведение русских временных форм в НПР, которые в целом склоняются к точке зрения персонажа. Отсюда [f] — Эта поспешность безобразна — может быть и просто РП, что может стать объектом отдельного исследования; см., например, Kuusi 2003 и Tommola 2003.
Еще одна тема для маленького отдельного исследования. Я пользуюсь случаем, чтобы заметить, что повесть Пушкина, которая мелькает в уме малообразованного Антона Петровича — «Somebody (in a Pushkin story?) ate cherries from a paper bag. Yes, but you have to bring that bag to the dueling ground — looks silly» (Nabokov 1966/1996: 212), — это, очевидно, «Выстрел», повторяющийся подтекст в прозе Набокова. Об этом см.: Tammi 1999.
Я отсылаю к прекрасной главе: Hagg 2005, где многие поднятые здесь нарратологические проблемы рассматриваются в связи с романом Пинчона.
По крайней мере, здесь имеется интересное фамильное сходство. Возьмем, например, гипотетическую фокализацию Германа: случаи, представляющие то, «что могло бы или было бы увидено или воспринято — если бы только был кто-то, кто занял бы необходимую точку зрения на обстоятельства и события, о которых идет речь» (Herman 1994: 45). То, что нами здесь обсуждалось, — это на самом деле обратный случай, так как у нас есть кто-то и есть точка зрения (перспектива), но нет объекта зрения — или он находится на другом онтологическом плане по сравнению с наблюдателем, хотя нарративная форма создает иллюзию, как бы он находился на том же.
Выделим, в частности, номер журнала «The Russian Review» (2004), где специальный раздел посвящен жанру дневника и методам его исследования. Отметим также ряд работ последнего десятилетия: сборник «Intimacy and Terror: Soviet Diaries of the 1930s» (New York, 1995); Иванов В. В. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 1920–1930-х годов // Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2000. Т. II. С. 596–613; Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII — первой половины XIX в.; Он же. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М., 1997; Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб., 1995, и др.
К нему в свое время обратилась Л. Я. Гинзбург в описаниях истории становления литературного психологизма, используя этот термин в русле определенной традиции. Одна из глав ее «Психологической прозы» прямо названа «„Человеческий документ“ и построение характера». Ср.: «Lydia Ginzburg, who has worked extensively with personal documents and the concept of personality in nineteenth-century Russia, ranks sources of personal testimony („humain documents“) according to their „aesthetic activity“» (Hellbeck J. The Diary between Literature and History: A Historian’s Critical Response // The Russian Review. 2004. № 63. October. P. 628).
Описание эпохи 30–40-х годов XIX века и роли в ней интимно-бытового текста можно найти, в частности, в упомянутой монографии Л. Я. Гинзбург: «Реализм снял или затушевал границу между организованным повествованием и „человеческим документом“, тем самым выразив еще одну закономерность вечного взаимодействия искусства и действительности. Сблизились две модели личности: условно говоря, натуральная (документальная) и искусственная, то есть свободно созидаемая художником» (Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л., 1971. С. 31).
«Копирование» реальных людей составило основу «новой» беллетристики 40-х годов, где широко использовались в качестве действующих лиц «грязные и нечесаные оригиналы, какими „романисты“ решились заселить Россию с конца в конец, копируя своих благонравных приятелей» (Б.п. [Рец.] Михайла Чернявский. Мать и дочь: Роман. М., 1842 // Библиотека для чтения. Литературная летопись. 1842. № 54. С. 37). Наиболее показательным в этом отношении является творчество И. Панаева, по замечанию критика, создавшего целый род «литературы сплетен и скандалов», «которой издавна интересовалась провинция» (Непризнанный поэт [Вейнберг П. И.]. Литература скандалов (Сочинения И. Панаева. СПб., 1860) // Отечественные записки. 1860. Т. CXXXII. № 10. Отд. II. С. 29–37; см. также: Б.п. Два слова о литературных воспоминаниях И. И. Панаева // Отечественные записки. 1861. Т. 135. № 3–4. С. 45). Расшифровку прототипов ряда произведений Панаева см., например, в кн.: Ямпольский И. Поэты и прозаики. Л., 1986. Отметим, что наряду с фельетонным прототипизмом в это время появляются и такие произведения, как «Большой свет» В. А. Соллогуба, созданные на документальной основе и отсылающие к «европейской» традиции романа с ключом, близкого к «светской повести».
Зайцев Варфоломей. Перлы и адаманты русской журналистики: о романе Н. С. Лескова «Некуда» // Русское слово. 1864. № 6. С.48.
Рассуждения о вторичности теорий Золя регулярно появлялись в русской критике: «Утверждая, например, что беллетристика должна обратиться в свод подлинных документов и протоколов, могущих служить материалом для культурной истории данной эпохи и данной страны, он наивно убежден, будто намечает этим одну из тех великих задач, над разрешением которых трудится в настоящее время только он один. <…> Он не знает, что подобным набором материала у нас занималось немало почтенных беллетристов более двадцати лет <…>» (Басардин В. Новейший «Нана-турализм» (По поводу последнего романа Э. Золя) // Дело. 1880. № 3. С. 52–53. 2-я паг.). В том же духе двумя годами ранее высказывался и другой критик этого журнала: «Начни „Вестник Европы“ издаваться в половине 50-х годов и сформулируй Золя свою эстетическую теорию лет 20 тому назад, можно было подумать, что произведения гг. Слепцовых, Успенских, Горбуновых и т. п. написаны исключительно под ее влиянием и по ее рецепту» (Никитин П. Салонное художество // Дело. 1878. № 2. С. 355).
См., например, переводную монографию А. Давида-Соважо «Реализм и натурализм в литературе и искусстве» (М., 1891), книги С. Темлинского (В. А. Грингмута) «Золаизм: критический этюд» (М., 1881, 1-е изд. — 1880), П. Бурже «Очерки современной психологии. Этюды о выдающихся писателях нашего времени» (СПб., 1888), брошюру М. В. Барро «Эмиль Золя» (СПб., 1895) и др.
Золя Э. Экспериментальный роман // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. Сентябрь. С. 406. Ср., например, близкий к тексту источника пересказ в одной из рецензий: «Его (Золя. — Н.Я.) новый метод найден, нужно только буквально взять то, что Клод Бернар сказал в своем знаменитом „Введении к изучению опытной медицины“. Весь труд — заменить слово „медик“ словом „романист“. Таким образом произойдет параллелизм между работой ученого и романом писателя. Романисты — это судебные следователи людей и их страстей. Когда таким образом сделают точный анализ, качественный и количественный, над людскими страстями, тогда будет полная победа над гипотезами ученых и философов. Словом, есть химия, физика, опытная медицина; явится и опытный роман» (Задуновский А. О современном реализме во Франции // Колосья. 1889. № 12. Декабрь. С. 96–97). Слегка измененную цитату из статьи Золя встречаем и в одном из самых первых исследований натурализма: «Единственный труд <…> заменить слово „доктор“ словом „романист“» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и в искусстве. М., 1891. С. 171).
Бибиков В. Эмиль Золя (Этюды). Киев, 1891. С. 9. Научная терминология, используемая Золя, у русского читателя тоже ассоциировалась с традицией натуральной школы: «…его „Парижские письма“ <…> первоначально были встречены также восторженно. Происходило это потому, что понятия „натурализм“, „экспериментальный роман“, сопровождаемые к тому же постоянными ссылками на „научность“, „физиологию“, „биологию“, „медицину“ и т. п., на русской почве 70-х годов неправильно ассоциировались вначале с радикальной общественно-политической программой, а также с теми революционно-демократическими традициями левого крыла русской „натуральной школы“, теоретиками которой являлись Белинский и Чернышевский и из недр которой вышли Герцен, Некрасов и Щедрин. Но по мере того, как полнее и точнее выяснялась сущность проповедуемых Золя теорий, он стал терять свою популярность и подвергаться ожесточенным нападкам» (Макашин С. Литературные взаимоотношения России и Франции XVIII–XIX // Литературное наследство. М., 1937. Т. 29/30. С. LXI). На эту тему см. также: Клеман М. Начальный успех Золя в России // Клеман М. Эмиль Золя. Сборник статей. Л., 1934. С. 189–266.
Ср.: «Метафизический человек умер, вся наша почва изменяется вместе с физиологическим человеком» (Золя Э. Экспериментальный роман (Парижские письма) // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. Сентябрь. С. 437).
Венгерова З. Литературные характеристики. СПб., 1905. Кн. 2. С. 67.
«Мы, — декларировал Золя, — аналитики, анатомы, собиратели человеческих документов, ученые, признающие исключительно авторитет фактов» (Z.Z. [К. К. Арсеньев]. Современный роман // Вестник Европы. 1880. Кн. 1. Январь. С. 288–289). О месте «науки» в развитии русского натурального очерка см., в частности, в монографии А. Г. Цейтлина «Становление реализма в русской литературе» (М., 1965).
Литературные манифесты французских реалистов. М., 1935. С. 117. Ср.: «Мы подготовляем пути, мы добываем факты путем наблюдения, человеческие документы, которые могут стать весьма полезными» (Золя Э. Парижские письма. Экспериментальный роман // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. С. 436).
Ср.: «Статью „Чувство реального“ (1878) Золя посвящает разговору о точности наблюдений, списыванию с натуры, которое должно превратить произведение искусства в „протокол“. Термин „протокол“ возник у Золя в качестве противоположения явлению, названному выдумыванием приключений, имеющих целью развлечение, мелодраматические эффекты ради них самих. „Протокол“ Золя понимает как глубокий анализ жизненных фактов с целью обнаружения внутренней логики истории, психологии и физиологии, т. е. поэзии самой жизни. <…>.
Золя воюет с произволом пристрастного вмешательства „романиста-идеалиста“ в сюжет произведения, который тот подчиняет диктату своей воли. <…> Писатель-натуралист должен оставаться „регистратором фактов“, создателем „подлинных человеческих документов“» (Иезуитова Л. А. О «натуралистическом» романе в русской литературе конца XIX — начала XX в. (П. Д. Боборыкин, Д. Н. Мамин-Сибиряк, А. В. Амфитеатров) // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. Л., 1984. С. 232).
Метафоры «судебный пристав» и «следователь», часто встречающиеся в негативных отзывах на произведения писателей-натуралистов в русской критике, восходят к программным статьям Золя: «Приведу еще следующее сравнение Клода Бернара, которое меня очень поразило: „экспериментатор есть судебный следователь природы“. Мы, романисты, мы — судебные следователи людей и их страстей» (Золя Э. Парижские письма. Экспериментальный роман // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. С. 411).
Метафора писателя как анатома также принадлежит к числу расхожих образов, зачастую используемых русскими рецензентами в отрицательном значении. Своей популярностью она тоже обязана мэтру французского натурализма: «Автор не моралист, — писал Золя, — но анатом, который довольствуется тем, что сообщает о том, что он нашел в человеческом трупе» (Золя Э. Парижские письма. Флобер и его сочинения // Вестник Европы. 1875. Кн. 11. Ноябрь. С. 404). Образ писателя-анатома имел свою историю во французской литературе и, по всей вероятности, восходил к школе «неистовой словесности» и скандальным манифестам Жюля Жанена (см., в частности: Виноградов В. В. Становление реализма в русской литературе. М., 1929; Реизов Б. Г. Французский роман XIX века. М., 1977; Богданов К. А. Смерть как она есть: литератор над трупом и русский реализм XIX века // Wiener Slawistischer Almanach. 2003. Bd. 49. S. 265–308 и др.). Его широко использовали натуралисты. В русской традиции эта метафора зачастую применялась для описания социального анализа, характерного прежде всего для очерка натуральной школы: «Писатель, изображающий общественный быт, рисовался в эту пору „анатомом“ и „физиологом“ общества» (Цейтлин А. Г. Становление реализма в русской литературе. М., 1965. С.102).
Ср. образ писателя-натуралиста у Давида-Соважо: «Реалист, занимающийся поучением, засучивает рукава своего черного редингтона до локтя и погружает свои руки в человеческое мясо. <…> У него нет изящной записной книжки светского человека, его орудие — скальпель. Он <…> смотрит как пытливый ученый. Он быть может носит монокль, — но это узурпация: его атрибут — лупа» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и искусстве. М., 1891. С. 178).
Г.Б. [Благосветов Г. Е.] Критика без критической мерки // Дело. 1878. № 2. С. 332–333. Образ препаровочной, как и целый ряд других клинико-медицинских сравнений, часто использовался и в художественной литературе, и в критике для изображения «творческой лаборатории» писателя-натуралиста. Ср. высказывание рецензента романа Э. Золя «Радость жизни»: «…успехом же он обязан, кроме имени автора, небывалою еще натуралистичностью некоторых описаний, которым место совсем не в изящной литературе, а в клинических беседах акушерского отделения» (М. [Ремезов М. Н.] Беллетристика // Русская мысль. 1884. Кн. X. С. 32. 3-я паг.). Еще одной распространенной метафорой «достоверной» литературы стала метафора «стенографирования». Она широко применялась уже в работах И. Тэна: «…если бы было справедливо, что точное подражание — конечная цель искусства, то знаете ли вы, где следует искать лучшей трагедии, лучшей комедии, лучшей драмы? — В стенографических листках уголовных процессов. И в самом деле, стенография записывает малейшее произнесенное слово» (Тэн Г. О. Лекции о искусстве. СПб., 1866. С. 19). Характерный набор «натуралистических» метафор использовался достаточно широко в том числе в описаниях задач самой художественной критики, которые, с точки зрения теоретиков натурализма, совпадают с задачами литературы и истории: «…аналитическая критика <…> это не эстетическая или догматическая диссертация, а следствие или дознание (enquête)» (Князь Александр Иванович Урусов. Статьи его. Письма его. Воспоминания о нем. 1843–1900. М., 1907. Т. 1. С. 265).
Б.п. Психиатр о романах Золя и Достоевского // Новости и биржевая газета. 1890. 10 (22) января. С. 1–2; Ломброзо Ц. Человек-зверь и уголовная антропология // Волжский вестник. 1892. 4 июля. № 165. С. 2–3. Ср.: «Таким психиатром в нашей литературе мог бы быть Достоевский. В нем были все задатки талантливого психиатра <…>» (Цебрикова М. Двойственное творчество (Братья Карамазовы. Роман Ф. Достоевского) // Слово. 1881. Февраль. С. 12. 3-я паг.). О связи творчества Ф. Сологуба с «золаистской» традицией и о достоверном изображении психиатрических расстройств в его произведениях см.: Павлова М. М. Преодолевающий золаизм, или русское отражение французского символизма (ранняя проза Ф. Сологуба в свете «экспериментального метода») // Русская литература. 2002. № 1. С. 211–220.
Ломброзо Ц. Человек-зверь и уголовная антропология // Волжский вестник. 1892. 4 июля. № 165. С. 2–3.
В. Ч. [Чуйко В. В.] Литературная хроника. Реалистическая школа в Европе и в России // Новости. 1879. 19 января. № 17. С. 1–2.
Полтавский М. Литературные заметки. Золя как «документ» // Биржевые ведомости. 1896. 14 (26) декабря. № 345. С. 2. В указанной статье приводились отрывки (медицинские бюллетени) из готовящейся книги французского доктора Тулуза о Золя: «В настоящее время Золя совершенно здоров. Выше среднего роста, крепкого сложения, мускулистый, с некоторой наклонностью к тучности, он производит впечатление человека безусловно нормального.<…> Он ложится спать ровно в час, встает в восемь. Этого времени оказывается мало, и Золя пробуждается обыкновенно усталым, вялым. <…> Он завтракает в 9 часов, причем завтрак состоит почти из одного лишь мучного; в час легкий завтрак без вина; в 5 часов чай с печеньем, в половине восьмого легкий обед и в 10 часов вечера несколько чашек чаю <…>» и т. п. Э. Золя, судя по его личным свидетельствам, сочувствовал обнародованию подобных документов: «Самое раннее письмо Э. Золя к Е. П. Семенову помечено 27 ноября 1896 г. — в нем французский писатель во вполне официальном, хотя несколько патетическом тоне поощряет своего корреспондента к переводу книги д-ра Тулуза „Enquête médico-psychologique. Emile Zola“ (Париж, 1896)» (Из переписки Э. Золя с русскими корреспондентами (Литературное наследство. 1937. Т. 31/32. Русская культура и Франция. Кн. II. С. 955).
Б.п. Психологическая исповедь Эмиля Золя // Новости дня. 1892. 13 декабря. № 3406. С. 3.
Глумов. «Человеческие документы» // Новости дня. 1902. 25 сентября. С. 3.
Развернутое сравнение «историка» с «натуралистом» использовано, например, в монографии И. Тэна «О методе критики и об истории литературы» (СПб., 1896. С. 60–61).
См., в частности: Герье В. Ипполит Тэн и его значение в исторической науке // Вестник Европы. 1890. Январь. С. 42–43.
См., например: Тэн И. История английской литературы. Введение // Женский вестник. 1867. № 4. С. 9, 12, 29.
Бибиков В. Эмиль Золя (Этюды). Киев, 1891. С. 9.
Брандес Г. Эмиль Золя. Одесса, 1895. С. 5. Ср. у Тэна: «…вместе с Шекспиром и Сен-Симоном, Бальзак представляет собой величайшее собрание документов о человеческой природе» (Тэн И. Бальзак. СПб., 1894. С. 108).
Тэн Г. О. Лекции о искусстве. СПб., 1866. С. 16–17.
Тэн И. История английской литературы. Введение // Женский вестник. 1867. № 4. С. 4–5.
Тэн И. История английской литературы. Введение // Женский вестник. 1867. № 4. С. 4–5. Другой перевод этого положения см.: Тэн И. О методе критики и об истории литературы. СПб., 1896. С. 4.
Этот мотив прежде всего появляется в работах Тэна, посвященных истории литературы: «Нашей главной заботой должно быть на сколько возможно восполнить такие наблюдения, которых мы уже не можем более сделать лично и непосредственно. Наблюдения эти — единственный путь, представляющий возможность познать человека. Превратим же для себя прошедшее в настоящее <…>» (Тэн И. О методе критики и об истории литературы. СПб., 1896. С. 8). Он присутствует и в трудах первых исследователей натурализма. Так, у Давида-Соважо в оппозиции история/современность — «современность» уступает место термину «реализм»: «История отыскивает документы прошлого. Реализм собирает в настоящем документы будущего, в особенности те, которые всего больше подвержены изменению, а именно „человеческие документы“» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и в искусстве. М., 1891. С. 172). С. Темлинский в близких по контексту реконструкциях идей Золя противопоставляет «вымысел» (историю) и «протокол» (современность): «Вместо того чтобы придумывать историю, усложнять ее, измышлять театральные эффекты <…> они просто берут из жизни историю одного человека или целой группы людей и тщательно записывают их деяния. Произведение превращается в протокол и все его достоинство заключается только в точном наблюдении <…>» (Темлинский С. (Трингмут В. А.). Золаизм: критический этюд. М., 1881. С. 34–35).
Тэн И. Об уме и познании. СПб., 1894. С. 348.
См. развернутое описание хроники у Тэна: «…мы помещаем наши события в ряду дней и месяцев, который дается календарем, в ряду годов, представляемом хронологиею. Дальше посредством этих вспомогательных образов мы определяем с точностью помещение, которое занимают наши различные события во времени, одни по отношению к другим, и мы можем не только в секунду увидеть вновь наши самые отдаленные события, но и определить промежуток, отделяющий нас от настоящего. Посредством этой усовершенствованной операции мы обнимаем весьма долгие отрывки нашего существа в одно мгновение и так сказать одним взглядом» (Тэн И. Об уме и познании. СПб., 1894. С. 348).
Этот образ появляется для описания задач исторической реконструкции: «…пробелы могут быть огромны и многочисленны. <…> Такая история есть разорванная книга, где некоторые главы, особенно последние, почти целы, где из предшествующих глав там и сям уцелело две-три разрозненных страницы, где от первых мы ничего не находим, кроме заглавий. Но каждый день новое открытие восстанавливает страницу, и проницательность ученых открывает некоторую долю общей мысли» (Тэн И. Об уме и познании. С. 487).
Отметим известный факт, что Тэн изучал истории душевных болезней. Как писал В. Т. Герье в «Вестнике Европы», его привлекала «патология ума», и философ «с особенным вниманием изучал относящуюся сюда литературу и не только сочинения психиатров, но и непосредственный материал, который представляют автобиографии, письма, стенографические записи разговоров с душевнобольными» (Герье В. Ипполит Тэн и его значение в исторической науке // Вестник Европы. 1890. Январь. С. 51). Ср. у самого Тэна: «Мы обладаем большим числом наблюдений над душевно больными, но у нас слишком мало их автобиографий, собственноручных писем, стенографических записей их речей и разговоров, подобных обнародованным Лерэ» (Тэн И. Об уме и познании. СПб., 1894. С. XVI). Этот материал, в частности, широко использован им в монографии «Об уме и познании», которая в приложениях содержала описания различных психиатрических случаев, сделанных самими пациентами. Отметим, что здесь роль «наблюдателя» отводилась не «историку» или «врачу» (у Золя ее выполнял писатель), а самому пациенту, что сопоставимо с «самонаблюдением» в дневниковых жанрах и с так называемыми медицинскими «исповедями» самого Золя.
Тэн И. История английской литературы. Введение // Женский вестник. 1867. № 4. С. 29–30.
Ср.: «Document humain, Renseignement pris sur le vif. (L’expression vient des Goncourt)» (Larousse du XX siècle en six volumes. Paris, 1929. T. 2. P. 914).
Гонкур Э. де. Предисловие // Гонкур Э. Актриса / Вступительный очерк, перевод и примечания А. Эфроса. М., 1933. С. 31. (Более распространен другой перевод названия этого романа — «Фостен».).
См.: Б.п. [Рец.] Journal des Goncourt. Tome III. Paris. 1888 // Северный вестник. 1888. № 6. С. 118–119; З.В. [Венгерова З. А.]. [Рец.] Journal des Goncourt. Memoires de la vie littéraire. Tome septième. 1895–1888. Paris. 1894 // Вестник Европы. 1894. Сентябрь. С. 424–431; Б.п. [Рец.] Journal des Goncourt. Memoires de la vie littéraire. Tome neuvième. Paris. 1896 // Мир Божий. 1896. Октябрь. № 10. С. 9–15. 2-я паг.
Наиболее широко они были представлены и печатались из номера в номер в «Северном Вестнике» за 1897 год. См. также: Э[нгельгардт] Л. Из дневника Гонкура // Вестник иностранной литературы. 1891. Март. С. 378–379; Гонкур о Доде // Вестник иностранной литературы. 1895. Сентябрь. С. 5–21; а также отдельное издание: Гонкур Ж., Гонкур Э. Дневник братьев Гонкур. Записки литературной жизни. СПб., 1898.
Б.п. [Рец.] Journal des Goncourt. Tome III. Paris 1888 // Северный вестник. 1888. № 6. С. 118. 2-я паг.
Гонкур Э. де. Предисловие // Гонкур Э. де. Актриса / Вступ. очерк, пер. и примеч. А. Эфроса. М., 1933. С. 32.
Этот образ присутствовал и у И. Тэна: «…в историю сердца он (Стендаль. — Н.Я.) вводил научные приемы, искусство проникать, разлагать и выводить <…>» (Тэн И. История английской литературы. Введение // Женский вестник. 1867. № 4. С. 29). В упомянутом предисловии к роману «Актриса» Э. Гонкур обращался к своим читательницам с характерной просьбой, «чтобы в те пустынные часы досуга, когда прошлое вновь оживает в них, они занесли на бумагу кое-какие из мыслей, рожденных воспоминаниями, и, сделав это, послали их анонимно по адресу моего издателя» (Гонкур Э. Предисловие // Гонкур Э. Актриса / Вступ. очерк, перевод и примечания А. Эфроса. М., 1933. С. 32). Отметим, кроме того, что та же роль «знатока сердца» приписывалась Толстому: «Гонкур написал психофизиологическую историю парижской девушки высшего круга, основываясь на подлинных будто бы документах, обязательно доставленных ему женщинами и девушками, „как старичку“ — роман „Chérie“». И далее: «Пусть девушки от скуки пишут свои дневники… и посылают их графу Л. H. Толстому, который, если захочет заняться литературной обработкой подобного материала, создаст шедевры. Все равно ему приходится же читать дневники и исповеди наиболее ревностных из своих учеников и поклонниц, этих бестолковых поклонников толстовского толка» (Диоген [Билибин В. В.?]. О чем говорят // Новости и биржевая газета. 1890. 10 (22) января). Укажем в этой связи на показательное соседство этих двух имен в заглавии сборника «Мысли и выражения учителей жизни Льва Толстого и Эм. Золя» (Одесса, 1903).
В отличие от оригинала, роман по-русски отдельным изданием вышел без предисловия, имеющего программное значение.
Тэн И. Бальзак. СПб., 1894. С. 23.
Отметим, что рецензент романа «Шерри» в «Русской мысли» использовал выражение «женский документ», производя его от натуралистического «человеческого документа» (Ремезова М. Н. Беллетристика // Русская мысль. 1884. Кн. X. С. 33–34. 3-я паг.). Волынский, например, также особо выделяет «женский дневник» («тонкая кружевная работа, детальная микроскопическая психология» — Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник. 1890. № 12. С. 174. 2-я паг.). Примечательно и высказывание самой Башкирцевой: «Если я и не проживу достаточно, чтобы быть знаменитой, дневник этот все-таки заинтересует натуралистов: это всегда интересно — жизнь женщины, записанная изо дня в день<…>» (Башкирцева М. Предисловие автора // Башкирцева М. Дневник. М., 2003. С. 10).
Жест «даренья» дневника Башкирцевой и связь истории романа «Шери» с ее именем требуют отдельного исследования, что выходит за рамки этой статьи. Об этом см.: Dormer Creston. Fountains of Youth. The life of M. Bashkirtseff. London, 1938. P. 282–283; Ashley K. Goncourt, Edmond. 1822–1896, Goncourt, Jules. 1830–1870 // Encyclopedia of Life Writing. Autobiographical and Biographical Forms. 2001. Vol. I. P. 391, а также: Письма Марии Башкирцевой к Эдмону де Гонкуру // Санкт-Петербургские ведомости. 1892. № 50. 21 февраля (4 марта). С. 1.
Ср. описание задач натуралистического романа у Э. Золя: «Нельзя отрицать, что натуралистический роман, как мы его понимаем ныне, есть настоящий опыт, производимый романистом над человеком, при помощи наблюдения» (Золя Э. Экспериментальный роман. Парижские письма // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. С. 411).
Н.М. [Н. Михайловский]. Дневник читателя. Записки Башкирцевой // Северный вестник. 1887. № 12. С. 190–191. 2-я паг.
Ср.: «…она сама смотрела на него, как на „человеческий документ“, в который она решила вносить „самую точную, самую беспощадную правду“ <…>. Но далеко не все умеют читать такого рода исповеди» (Гельрот М. Предисловие к русскому изданию // Мария Башкирцева. Неизданный дневник и переписка с Ги де Мопассаном. Ялта, 1904. С. III). Ср. также высказывание Башкирцевой: «Если бы эта книга не представляла точной, абсолютной, строгой правды, она не имела бы никакого смысла» (Башкирцева М. Предисловие автора // Башкирцева М. Дневник. М., 2003. С. 5).
Тэн. И. Бальзак. СПб., 1894. С. 24.
Гладстон У. Э. Дневник Марии Башкирцевой (Из журнала «Nineteenth Century», 1889. October, № 152) // Дневник Марии Башкирцевой. Пг.; М., 1916. С. V.
Гладстон У. Э. Дневник Марии Башкирцевой // Дневник Марии Башкирцевой. Пг.; М., 1916. С. XIII. Образ камня, связанный с «человеческим документом», появляется у Блока в предисловии к невышедшему дневнику O. K. Соколовой, которое было опубликовано (в газете «Жизнь») в 1918 году, то есть два года спустя после выхода дневника Башкирцевой отдельным изданием: «И я, вспоминая всю эту жизнь целиком, вижу подобие какой-то бесформенной и однородной массы; точно желто-серый рассыпчатый камень-песчаник; но, мне кажется, в эту желтую массу плотно впились осколки неизвестных пород; они тускло поблескивают оттуда.
Освобожденные и отшлифованные рукою мастера (мастера жизни, конечно!), они могли бы заблестеть в венце новой культуры.
Такова ценность всякого искреннего „человеческого документа“» (Блок А. Дневник женщины, которую никто не любил // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. VI. С. 37). Отметим, что новелла, рассказанная Блоком в предисловии к предполагаемому изданию дневника, посвящена женщине, принесшей свои «тетради» поэту, и близка к сюжету вокруг дневника Башкирцевой, которая также хотела подарить его «известному писателю».
Эта черта поэтики «натурализма» также воплощается в уже встречавшихся нам метафорах или в образах, содержательно им близких. Так, Давид-Соважо, характеризуя поэтику Гонкуров, прибегает к образу писателя-«сыщика» и «инквизитора»: «Когда автор доводит свою хитрость до крайности, то прибегает, чтобы допросить интересующих его людей, к искусной уловке, способной вызвать зависть профессионального сыщика: он заставляет их явиться к своему столу, пригласив на завтрак. Таким-то путем он овладевает документами, взятыми из жизни (выделено мной. — Н.Я.), можно было бы сказать украденными живьем, если бы жертвы инквизитора не отдавались ему в руки добровольно по наивности, или из любопытства, ради удовлетворения самолюбия или мести» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и в искусстве. М., 1891. С. 173).
Факт прижизненной публикации гонкуровского дневника следует, как кажется, отнести к предыстории подобных жестов в русской литературе XX века и, в частности, сопоставить с чтением своего дневника Михаилом Кузминым в узком кругу знакомых, в том числе и известных писателей.
Доде A. Ultima // Вестник иностранной литературы. 1896. № 9. Сентябрь. С. 24. Доде вспоминал там же, что Э. Гонкур «особенно любит засиживаться <…> вечером в гостиной, когда наши парижане разъехались, распивая рюмочку крепкого коньяку и припоминая разные словечки, мины, кривые усмешки, все заметки для его Дневника».
Вейдле В. В. Над вымыслом слезами обольюсь // Вейдле В. Умирание искусства. СПб., 1996. С. 24.
Этот образ, отчасти отсылающий к критике прототипических романов Лескова, Панаева и проч., использовала З. Венгерова, полемизируя с таким «кулуарным» взглядом на литературу и «историю общества»: «По возвращении домой они „добросовестно“ заносили в свои записки слышанные ими отзывы, вырвавшиеся под впечатлением минуты, парадоксы, признания, анекдоты, и потом помещали в дневник эти стенографированные документы (выделено мной. — Н.Я.) с точными указаниями, когда и кем произнесена была та или другая фраза. Конечно, эти случайные разговоры всего менее рисуют истинный характер изображаемых людей и нередко являются прямо карикатурами на них, хотя Гонкуры и называют свои нескромные сплетни правдивой историей общества» (З.В. [Венгерова З. А.] Journal des Goncourt. Mémoires de la vie littéraire. Tome septième, 1885–1888. Paris 1894// Вестник Европы. 1894. Кн. 9. Сентябрь. С. 427).
Тем не менее именно за Гонкурами сохраняется слава «историков современности»: «Сами болезненно-нервные писатели встретили в современном обществе вполне подходящий для их темперамента материал, который они собрали и изучили с добросовестностью серьезных ученых. Нервный век нашел в Гонкурах своих историков» (Утин Евг. Интимная литература // Вестник Европы. Январь. 1890. С. 288). Ср.: «…в их произведениях отмечены многие документальные черты человечества, взятые живьем из современной жизни, и многие из них разъяты руками искусных анатомов» (Золя Э. Братья Гонкуры // Парижские письма 1875–1877. СПб., 1882 С. 81).
Гонкур Э. де. Братья Земганно. Предисловие // Слово. 1879. Май. С. 222. Ср. пересказ этого программного положения критиком: «Подобно г. Зола, Эдмон Гонкур настаивает на важности человеческих документов, на необходимости собирать, накоплять целые массы наблюдений, относящихся к роману как эскизы живописца — к его картине» (ZZ [Арсеньев К. К.]. Современный роман в его представителях. IV. Братья Гонкуры // Вестник Европы. 1880. Кн. 10. Октябрь. С. 679).
Б.п. Эдмон Гонкур. Некролог // Вестник иностранной литературы. 1896. № 8. Август. С. 12.
Там же. С. 13. Современники видели в Дневнике продолжение традиции «легкой французской литературы» XVII–XVIII веков. Ср.: «Книга Гонкура принадлежит к излюбленнейшему жанру легкой французской литературы. Нигде нет столько мемуаров, сборников разных достопримечательных „фактов и разговоров“, как во Франции, и среди авторов этих сборников числятся лица всех сословий и состояний, начиная с королей и кончая лакеями» (Б.п. Journal des Goncourt // Мир Божий. 1896. № 10. Октябрь. С. 9. Библиографический отдел. 2-я паг.).
Б.п. Эдмон Гонкур. Некролог // Вестник иностранной литературы. 1896. № 8. Август. С. 15.
Там же. С. 14.
Ср. в ее рецензии на «Дневник»: «Во Франции последних десятилетий литература заняла первенствующее положение в обществе; это создало своеобразный тип „литератора“, человека, рассматривающего окружающую жизнь, текущие события, людей, философские настроения и идеи общества исключительно как источник художественного творчества, как инертный материал, получающий значение и смысл только в руках романиста, поэта или критика <…>. Образовалась (особенно во Франции) особая аристократия пера, самым искренним образом считающая себя центром французской жизни и с несколько наивным благоговением относящаяся к тончайшим оттенкам своих настроений, к мелким подробностям своей личной жизни, как будто бы это были драгоценнейшие документы (курсив мой. — Н.Я.), которые нужно самым тщательным образом сохранить для потомства. <…> Гонкур воздвиг памятник современному парижскому „homme des lettres“ со всеми его слабостями, смешными и печальными сторонами, наряду с его беззаветным культом искусства <…>» (З.В. [Венгерова З. А.] Journal des Goncourt. Mémoires de la vie littéraire. Tome septième, 1885–1888. Paris 1894 // Вестник Европы. 1894. Кн. 9. Сентябрь. С. 429–431).
Ср. пассаж из их дневника: «Разыскивая свой старый роман, он [Флобер] открыл целую кучу бумаг, любопытных как документы (курсив мой. — Н.Я.), из которых он начал составлять коллекцию! Тут и собственноручная исповедь мужеложника Шолле, убившего своего любовника из ревности и гильотинированного в Гавре, — исповедь, исполненная интимных и неистово-страстных подробностей. Тут письмо проститутки, предлагающей содержателю всю мерзость своей нежности. Тут автобиография несчастного, который трех лет делается горбатым сзади и спереди, потом заболевает разъедающим лишаем, который шарлатаны прижигают крепкой водкой, потом становится хромым, потом калекой, — незлобивая и потому еще более скорбная повесть мученика рока.
И погружаясь в эту бездну жестоких истин, мы говорим о прекрасном издании, которое можно было бы извлечь отсюда для философов и моралистов: выбор подобных документов под заглавием: Секретный архив человечества» (Гонкур Ж., Гонкур Э. Дневник братьев Гонкур. СПб., 1898. С. 51–52).
Гонкур Ж., Гонкур Э. Дневник братьев Гонкур. СПб., 1898. С. 131.
Ср. высказывание Э. Гонкура о себе: «Сегодня я иду собирать „человеческие документы“ в окрестностях училища. <…> Как дорого нам обходятся те отвратительные и грязные документы, по которым мы строим наши книги» (Гонкур Ж., Гонкур Э. Дневник братьев Гонкур. СПб., 1898. С. 134). Похожее признание находим и у Золя: «Всем известно, как я сочиняю свои романы. Я собираю как можно более всяких документов. <…> Я ничего не придумываю, роман складывается и развивается сам собой из моих материалов» (Б.п. Психологическая исповедь Эмиля Золя // Новости дня. 1892. № 3406).
Б.п. Эдмон Гонкур. Некролог // Вестник иностранной литературы. 1896. № 8. Август. С. 15.
Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 92–93.
Успенский Г. Письма с дороги // Русские ведомости. 1886. 18 мая. № 344. С. 2.
Скабичевский А. Дмитрий Наркисович Мамин // Новое слово. 1896. № 1. С. 126. 2-я паг.
В приведенной статье Скабичевский находит именно такое название для жанра произведений Мамина-Сибиряка: «Они носят названия общепринятых литературных форм — романов, повестей, рассказов, очерков, но ни одно из них не соответствует своему названию. Исключение в этом отношении составляют „Три конца“, названные „уральскою летописью“, и это название вполне подходит не только к этому, но и ко всем прочим произведениям Мамина, большим и малым» (Скабичевский А. Дмитрий Наркисович Мамин. С. 130).
В. Ч. [Чуйко В. В.]. Литературная хроника // Новости. 1879. № 324. 14 декабря. С. 1–2. Ср. у Э. Золя: «Роман развертывается сам собою, сообщает явления изо дня в день, не готовит никаких сюрпризов, и когда его дочитаешь, то кажется, будто с улицы вернулся к себе домой» (Золя Э. Парижские письма. Флобер и его сочинения // Вестник Европы. 1875. Кн. 11. Ноябрь. С. 402).
Так, например, типология «разного рода документов», приводимая в критической статье, посвященной творчеству Достоевского, представляет коллаж из «стершихся» высказываний натуралистов, утративших ясное значение: «Каждое литературное произведение есть документ жизни общества <…>. Документы бывают разного рода и разной долговечности. Одни <…> хранят для будущих поколений верное свидетельство о жизни целого общества <…> другие документы можно сравнить с небольшой картиной какого-нибудь частного эпизода, с эскизом более или менее бледным, или же с рядом фотографий, более или менее быстро выцветающих. <…> Наконец, есть третий род документов, которые можно назвать просто подложными. <…> Намеренно-подложные документы — это произведения „докладывающей литературы“ <…>. Определить — под какую рубрику документов подходит данное произведение, за исключением вне-литературной рубрики подложных документов, — дело не всегда легкое» (Цебрикова М. Двойственное творчество. (Братья Карамазовы. Роман Ф. Достоевского) // Слово. 1881. Февраль. С. 1. 3-я паг.). Другой автор использует выражение «человеческий документ» в журналистской статье, далекой от проблем литературы, придавая тем самым ему еще более «общий» смысл: «Эмиль Золя в свое время создал, как известно, целое учение о „человеческих документах“ (Documents humains), как самом драгоценном и достоверном материале <…>. Под именем „человеческих документов“ он подразумевал каждый сырой, заимствованный прямо у жизни, письменный или печатный памятник, который заключает в себе то или другое побочное указание или свидетельское показание о данном нравственном духовном состоянии и материальном опыте и положении страны, общества, семьи, гражданина, человека» (Буква [Василевский И. Ф.]. Среди обывателей. — Человеческий документ и обязательное постановление Киевской думы // Новости и биржевая газета. 1899. 27 января. № 27. С. 2).
Боборыкин П. Писатель и его творчество // Наблюдатель. 1883. № 11. Ноябрь. С. 48–49.
Поэтика «протоколирования» возводилась к творчеству Бальзака: «Его компиляции не дают образов, это не более как каталоги; перечислите все тычинки цветка, и вы все-таки не дадите нам представления о настоящем цветке» (Тэн И. Бальзак. СПб., 1894. С. 22). З. Венгерова в «Литературных характеристиках», перефразируя высказывания Золя, писала: «Романист <…> устраивает опыты <…> так что роман становится протоколом опытов, совершающихся на глазах у читателя» (Венгерова З. Литературные характеристики. Книга вторая. СПб. 1905. С. 68–69). То же встречаем и в критических статьях К. Арсеньева: «…роман остается в глазах Золя преимущественно протоколом — и притом, по возможности, безличным протоколом» (Арсеньев К. К. Критические этюды. СПб., 1888. Т. 2. С. 342).
Буренин В. Критические очерки // Новое время. 1882. 5 (17) ноября. № 2403. С. 2.
В.Ч. [Чуйко В. В.]. Литературная хроника // Новости. 1879. 9 ноября. № 289. С. 1–2.
Отметим, что при постановке пьес Золя, а у нас — Боборыкина, детально воспроизводили описанные там кулинарные блюда (см., в частности: В.Ч. [Чуйко В. В.]. Литературная хроника // Новости. 1879. 9 ноября. № 289. С. 1–2); в том же контексте рассматривался и рацион флоберовского господина Бовари («ел остатки духовой говядины, подчищал сыр, обгладывал яблоко и затем шел спать»), и «пиршества, утонченные кутежи аристократической русской молодежи, рассказанные нам Л. Н. Толстым» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и искусстве. М., 1891. С. 193; здесь же романы натуралистов названы «целой кладовой для кушаний»).
Род Э. Идеалистическая реакция в современной французской литературе // Русский вестник. 1893. Январь. С. 139.
Никитин П. Салонное художество // Дело. 1878. № 2. С. 368.
Б.Д.П. [Боборыкин Д.П.]. Мысли о критике литературного творчества // Слово. 1878. Май. С. 63. 2-я паг.
Басардин В. Новейший нана-турализм. (По поводу последнего романа Э. Золя) // Дело. 1880. № 3. С. 52. 2-я паг.
Там же. С. 58. В этой связи следует вспомнить тексты, написанные на злободневные «полицейские» сюжеты, зачастую заимствованные из газетных хроник. Так, рецензент романа второстепенного писателя Ю. Л. Ельца относит его произведение к направлению, которое иронически называет «документальным»: «Ни за сюжетами, ни за подробностями дело не станет; две недели назад гимназист застрелил 17-летнюю барышню и сам застрелился, вот и готова повесть; за несколько дней перед этим умирающая от чахотки барыня застрелила своего мужа в Сухуми, — готов роман; после одесского гимназиста казанский юнкер ранил пулей в голову местную актрису, — садись и катай еще роман, подробности легко получить из отчетов о судебных разбирательствах <…> и не г. Ю.Е. принадлежит изобретение такого якобы „документального“ романа» (Б.п. Ю.Е. [Елец Ю. Л.]. Болезнь века. Варшава. 1892 // Русская мысль. 1892. Март. Кн. III. С. 110–111. 3-я паг.). Характерно и обыгрывание этой литературной ситуации в одном из фельетонов Буренина, посвященном реальному судебному разбирательству: «Я хочу <…> обратиться к роману, рассказанному в стенах московского окружного суда <…>» (Буренин В. Критические очерки и памфлеты. СПб., 1884. С. 282–283). Об использовании полицейских хроник Достоевским см., в частности: Гроссман Л. Поэтика Достоевского. М., 1925. С. 13–15.
Буренин В. Литературные очерки // Новое время. 1880. 3 (15) октября. № 1652. С. 2. Роман А. Шардина (П. П. Сухонина) «Род князей Зацепиных» в 1880–1882 годах, до того, как выйти отдельной книгой, печатался в «Русской речи».
Буренин В. Литературные очерки // Новое время. 1878. 17 (29) марта. № 736. С. 2.
Буренин В. Критический очерк // Новое время. 1882. 14 (26) мая. № 2229. С. 2.
Один из рецензентов «Анны Карениной» рисует образ автора романа, настойчиво прибегая к метафоре «фотографиста»: «Коллекция эта составлялась, очевидно, совершенно случайно, без всякого общего плана, без всякой осмысленной идеи; фотографист не брезгал ничем: он заботился только о том, чтобы фотографические снимки верно передавали действительность <…> вы испытываете совершенно такое же чувство, какое бы вы испытывали, выходя из панорамы или из лавки торговца гравюр и фотографических карточек» (Никитин П. Салонное художество // Дело. 1878. № 2. С. 359).
Золя Э. Предисловие ко 2-му изд. романа «Тереза Ракен» // Литературные манифесты французских реалистов. Л., 1935. С. 117.
Золя Э. Парижские письма. 1875–1877. СПб., 1882. С. 92. Этот тезис пародийно развивал в своей монографии С. Темлинский, предсказывая литературные эксперименты 20-х годов: «Он должен был бы выбрать такого парижского рабочего <…> к этому рабочему он должен был бы присоединиться в виде невидимого и неотлучного спутника, не покидать его ни на минуту, ходить с ним в кабак, смотреть как он и поскольку он пьет водку, с кем и что он говорит <…> и при всем этом беспрестанно и тотчасно заносить в стенографический протокол малейшее его движение, малейший звук его голоса. Вот это был бы действительно точный протокол, бесспорный документ» (Темлинский С. [Грингмут В. А]. Золаизм. С. 51–52).
Задуновский А. О современном реализме во Франции // Колосья. 1889. Декабрь. № 12. С. 97. Это высказывание также принадлежит к списку «бродячих», повторяемых рецензентами и критиками: «Все действующие лица реалистических романов являются двойниками знакомых автору лиц, а вся книга бывает часто не более не менее как развитием какого-нибудь частного случая, рассказа, слышанного во время разговора, процесса уголовного суда» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и искусстве. М., 1891. С. 172).
Бибиков В. Эмиль Золя (Этюды). Киев, 1891. Ср. это высказывание у П. Бурже: «С точки зрения Тэна, в существовании человека все должно интересовать психолога и являться в его руках документом. Начиная со способа меблировать комнату и накрывать на стол и кончая способом молиться Богу и чествовать мертвых <…>. Ученый должен исследовать всевозможные документы — мемуары и переписку, исторические монографии и романы нравов, произведения артистов и произведения простых ремесленников, — для того, чтобы найти в них проявления страстей, крупные и мелкие» (Бурже П. Очерки современной психологии. Этюды о выдающихся писателях нашего времени. СПб., 1888. С. 132).
Отметим, что образ «кривого зеркала», применяемый для описания прототипических текстов, можно рассматривать как еще одну метаморфозу оптических атрибутов документалиста — «лорнета», «лупы», «микроскопа».
Русская пресса регулярно освещала события, связанные с этим процессом: Б.п. По белу свету // Голос. 1882. 22 января. № 17. С. 2; 5 февраля. № 31. С. 2.; 26 февраля. № 52. С. 2.
Доде A. Ultima // Вестник иностранной литературы. 1896. № 9. Сентябрь. С. 24.
Буренин В. Литературные очерки // Новое время. 1878. 17 (29) марта. № 736. С. 2. Далее автор сравнивает подобные тексты с «записной книжкой», в которую писатели-протоколисты «вносят все что увидят и услышат», «записывают разные случаи из жизни и даже отмечают количество бородавок на лицах своих друзей». Образ писателя-документалиста, фотографически изображающего своих знакомых, именно до бородавок, также относится к тем расхожим метафорам, которые широко использовались критикой этого времени. Скорее всего, авторство ее принадлежит И. Тэну: «Подойдя наконец к действующим лицам, он описывает структуру рук, изгиб спины, горбинку на носу, толщину кости, длину подбородка, ширину губ. Он считает жесты, взоры, бородавки» (Тэн И. Бальзак. СПб., 1894. С. 20). У Давида-Соважо находим этот же образ: «Караваджо не скрывает от нас ни одной морщины, ни одной бородавки, ни одной уродливости, точно так же как голландцы или фламандцы» (Давид-Соважо А. Реализм и натурализм в литературе и искусстве. М., 1891. С. 86).
Отметим, что вместе с прототипическими персонажами в художественные тексты широко вводится и аналогичный литературный мотив — «писания с оригиналов» (реальных людей). В частности, он присутствует в повести Анны Стацевич «Идеалистка» (1878), где, в свою очередь, открыто изображались известный критик Н. К. Михайловский и близкий ему круг журнала «Отечественные записки» (Стацевич Анна [Тимофеева В. В.]. Идеалистка // Слово. 1878. № 4, 5). Те же мотивы мы встречаем в романе с ключом И. Ясинского «Лицемеры» (1894) (о романе и его прототипах см.: Нымм Е. Литературная позиция Иеронима Ясинского (1880–1890-е годы). Тарту, 2003. С. 87–100), а также в романе М. Альбова и К. Баранцевича «Вавилонская башня» (1886), где прозрачно изображены члены «Пушкинского кружка» (см. об этом: Назарова Л. H. Тургенев и Пушкинский кружок в Петербурге // Русская литература. 1982. № 3. С.175–179). В последнем романе откровенно пародировалась поэтика «достоверного повествования», что объяснялось и в эпилоге к нему: «…мы <…> исповедуем себя поборниками традиций доброго, старого времени, когда выражения: „роман протокольный“, „роман социальный“, „натурализм“, „человеческие документы“ и много других страшных слов — были совсем неизвестны, сам великий Золя, по всей вероятности, бегал в коротких штанишках <…>» (Альбов М. Н., Баранцевич К. С. Вавилонская башня. М., 1886. С. 413).
Боборыкин, по мнению критика, «всегда был известен как фотограф» (Б.п. Китай-город. Роман Петра Боборыкина // Русская мысль. Кн. VII. Июль 1883. С. 67. 2-я паг.); его «Накипь» называли «обозрением Петербурга» (Михайловский Н. К. Литература и жизнь // Русское богатство. 1900. № 2. С. 149. 2-я паг.); о романе «На ущербе» писалось, что — это «портреты с живых лиц» (Созерцатель [Оболенский Л. Е.] // Русское богатство. 1890. № 5/6. Май — июнь. С. 167. 2-я паг.) и т. п.
И. Ясинский прослыл литературным пасквилянтом. Особенное возмущение вызвала его повесть «Карьера» (Наблюдатель. 1892. № 10), где в пасквильном, антисемитском духе был выведен А. Волынский (см. рец. на нее: Б.п. Наша журналистика // Наблюдатель. 1893. № 1. Январь. С. 367).
Как отмечалось выше, Л. Толстой неоднократно причислялся критикой к «документальному» и «фотографическому» направлению в литературе. Еще одним примером может служить высказывание рецензента прототипического романа А. Ф. Писемского «Масоны», который пишет об этом как об общем месте. Ср.: «В рассказе можно, на манер Толстого, узнать действительные лица. Не знаем, имел ли автор какой-нибудь действительный подлинник для своего главного героя Марфина; но не трудно узнать „Сергея Степановича“, „Федора Ивановича“, отца и сына Углаковых, лукавого масона Батенева, музыканта Лябьева. Другие лица являются целиком из истории, как кн. Голицын, как Сперанский, как (мимоходом) „министр внутренних дел“, как г-жа Татаринова, Мартын Пилецкий, из известной секты Александровских времен» (Писемский А. Ф. Масоны: Роман: В 5 ч. // Вестник Европы. 1881. Кн. 11. Февраль. С. 886).
См., в частности, критические статьи, касающиеся темы прототипа и фельетона в литературе: Поречников В. [Зайончковская Н. Д.]. Провинциальные письма о нашей литературе. Письмо первое // Отечественные записки. 1861. Т. 139 (11–12). С. 121–132. 2-я паг.); В.З. [Зайцев В.]. Перлы и адаманты русской журналистики // Русское слово. 1864. № 6. С. 43–52. 2-я паг.; Б.п. Беллетристы-фотографы // Отечественные записки. 1873. № 11. С. 1–34. 2-я паг.; 1873. № 12. С. 197–240. 2-я паг.; а также позднейшего времени: Протопопов М. Беллетрист-публицист: Романы и повести Боборыкина // Русская мысль. 1892. Кн. XII. С. 139–160. 2-я паг.; Михайловский Н. Литература и жизнь // Русская мысль. 1891. Кн. VII. С. 109–134. 2-я паг.; Трубачев С. Фельетонный беллетрист (По поводу полного собрания сочинений И. И. Панаева) // Исторический вестник. 1889. № 4. С. 160–173.
Чешихин В. Странички воспоминаний о П. Д. Боборыкине // Вестник литературы. 1919. № 7. С. 5–6. Н. К. Михайловский описывает этот литературный прием Боборыкина явно сквозь призму теории «экспериментального романа Золя»: «Ни для кого не тайна, что г. Боборыкин нередко воспроизводит в своих повестях и романах не художественные обобщения своих наблюдений, а самые эти наблюдения во всей их конкретной случайности, — не типы, а совершенно определенные, целиком с натуры списанные экземпляры. Творчество его состоит при этом подчас лишь в том, что он ставит портреты, которые очень легко узнать, в такие положения, в каких соответственные оригиналы никогда не бывали» (Михайловский Н. Литература и жизнь // Русская мысль. 1891. Кн. VII. С. 110. 2-я паг.). В последнем рассуждении легко угадывается источник одного из наиболее распространенных образов писателя-натуралиста, который, по выражению Золя, «состоит из „наблюдателя“ и „экспериментатора“»: «Наблюдатель в нем дает факты таковыми, как он их заметил <…>. Потом является экспериментатор и устраивает опыт, <…> заставляет действующих лиц действовать в частной истории <…>» (Золя Э. Экспериментальный роман. Парижские письма // Вестник Европы. 1879. Кн. 9. Сентябрь. С. 410). Этот образ часто использовала критика натурализма, например у Давида-Соважо (Реализм и натурализм. С. 171), а также близкий к источнику пересказ: В.Ч. [Чуйко В. В.]. Литературная хроника // Новости. 1879. 7 сентября. № 228. С. 2.
Волынский А. Литературные заметки // Северный вестник. 1890. № 12. С. 174. 2-я паг.
Сенкевич Г. Без догмата. Современный роман // Русская мысль. 1890. Январь. С. 168. Этот роман достаточно часто упоминался в критической литературе того времени. Так, Л. Ю. Шепелевич относит его к типу «психологического романа», которым «в последнее время европейская интеллигенция особенно заинтересовалась»: «…такие романы очень часто пишутся в форме дневника или автобиографии.<…> Сенкевич даже утверждает, что форма дневника должна вытеснить все другие и иметь пред собой блестящее будущее» (Шепелевич Л. Ю. Историко-литературные очерки. СПб., 1899. С. 3).
Ср. у Л. Ю. Шепелевича: «Злоупотребление самонаблюдением может выразиться в такой образной формуле: писатель сидит у окна и любуется своим двойником, гуляющим по панели» (Шепелевич Л. Ю. Историко-литературные очерки. СПб., 1899. С. 3).
Например, рецензент прототипического романа К. М. Станюковича «Не столь отдаленные места» (1889) выступает за максимальную открытость прототипа: «В заключение да позволено нам будет упрекнуть уважаемого автора, что порою под выводимым им лицом довольно прозрачно виден оригинал, с которого оно списано <…>. Мы предпочли бы однако, чтобы герой был выведен в таком случае под собственным именем, если нужна для рассказа именно его индивидуальность…» (Б.п. [Рец.] Станюкович К. М. Не столь отдаленные места. Роман из сибирской жизни. СПб., 1889 // Северный вестник. 1889. № 3. С. 81, 83. 2-я паг.).
В этом значении оно встречается, например, в критическом эссе Т. Ардова, посвященном герою рассказа А. П. Чехова: «Мне довелось однажды напасть на чрезвычайно интересный в литературном отношении „человеческий документ“: Я познакомился с „Перекати-Полем“, с живым оригиналом того чеховского скитальца, который такими дивными штрихами очерчен в рассказе под этим же названием» (Ардов Т. [В. Тардов]. Живой оригинал «Перекати-Поля» // Ардов Т. Отражение личности. Критические опыты. М., 1909. С. 219). Отметим, что в 1910-е годы «прототип» все более утверждался в литературе. Прототипизм был характерен для прозы Г. Чулкова, М. Кузмина, отдельных произведений Ф. Сологуба и 3. Гиппиус, а также целого ряда текстов второстепенных авторов: В. Башкин «Красные маки» (1907); Н. Ходотов «Госпожа пошлость» (1907); B. Свенцицкий «Антихрист» (1908); О. Дымов «Ню. Трагедия каждого дня» (1908), «Томление духа» (1911); Ш. Аш «Мэри» (191?); С. Ауслендер «Последний спутник» (1913) и др. Обсуждение этой тенденции становится одним из постоянных мотивов критики. Например, М. Горький в письме к Л. Андрееву в 1912 году описывал это явление как «начало» «новой», «странной», «портретной полосы» в русской литературе (Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. Литературное наследство. М., 1965. Т. 72. С. 345).
Ср. у Гумилева: «Его [Верлена] поэзия — это лирическое интермеццо, драгоценное как человеческий документ и характеристика эпохи, но и только» (Гумилев Н. Письма о русской поэзии // Аполлон. 1912. № 1. C. 72).
Так, Блок использовал его в упоминаемой выше заметке, посвященной дневнику O. K. Соколовой: «Неряшливые и бесформенные записки эти — не книга; это сырой материал и характернейший человеческий документ. <…> Но вчитываясь, начинаешь понимать, что за этим стоит и другое, что когда-то знали „мудрецы“, а теперь знают — В. В. Розанов и бесцветная молодая мать, не слыхавшая ни о каких мудрецах» (А. Дневник женщины, которую никто не любил // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л. 1962. Т. 6. С. 34).
Мокиевский П. Обнаженный нововременец // Русские записки. 1915. № 9. Сентябрь. С. 306. Мотив обнажения относится к числу наиболее характерных мотивов «исповеди» (ср. «Бобок» Ф. М. Достоевского).
Отметим, что мотив «коллекции» сохраняется в «авторских» описаниях жанра и в современной литературе. Например, название романа А. Сергеева «Альбом для марок» с подзаголовком «Коллекция людей, вещей, отношений, слов с 1936 по 1956». Здесь особое значение приобретает мотив «коллекции слов» и в связи с этим образ писателя — тиражера «частных бесед» или «случаев из жизни» — собирателя, по выражению А. Жолковского, «запомнившихся словечек» (Жолковский А. Мемуарные виньетки и другие non-fictions. СПб., 2000. С. 6). Можно вспомнить и разошедшееся «словечко» А. А. Ахматовой — «пластинки» (заезженные истории), которое, в свою очередь, использовал А. Найман в одном из описаний жанра своих беллетризованных мемуаров «Поэзия и неправда».
Полонский В. [Гусин В.П.]. Исповедь одного современника // Летопись. 1916. № 2. С. 246.
О связи образа Розанова с другими литературными героями см.: Данилевский А. А. В. В. Розанов как литературный тип // Классицизм и модернизм. Сборник статей. Тарту, 1994. С. 112–129.
Этот образ Розанова был актуален для писателей-эмигрантов 1920-х годов. Ср., например, высказывание Г. Адамовича о «дневнике», опубликованном Глебом Алексеевым в «Красной нови» (Алексеев Г. Дело о трупе: Из документов народного следователя // Красная новь. 1925. № 10. С. 198–221): «Мне кажется, что комментарии к этому дневнику мог бы сделать один только Розанов, — окружить его сетью тончайших догадок, пояснений, вскриков, намеков. Розанов весь оживал над такими „человеческими документами“, он вился и трепетал около них» (Адамович Г. Дневник Шуры Голубевой //Литературные беседы. 1988. Кн. 1. С. 413).
Полонский В. [Гусин В.П.]. Исповедь одного современника // Летопись. 1916. № 2. С. 245.
Ср.: «Такого откровенного направления, такой обнаженности, такого удивительного цинизма еще не знала русская литература» (В.Л.Р. [Рогачевский В. Л.] [Рец.] Уединенное. В. Розанов, почти на правах рукописи. СПб., 1912 // Современный мир. 1912. № 9. С. 336–337). Подобные определения встречаем в целом ряде других рецензий на тексты Розанова: «Его нельзя понять, как писателя, не поняв его, как человека.<…> Только себя писал он <…>. В „Опавших листьях“ есть портреты членов семьи самого автора. Только полной непосредственностью, стихийностью душевной жизни можно объяснить этот странный факт; для писателя — это цинизм; для Розанова — просто само бытие» (Вальман Н. [Рец.] В. Розанов. Опавшие листья. СПб., 1913 // Исторический вестник. 1913. Июль. С. 327). Ср.: «„Уединенное“ <…> я наименовал бы исповедью, громкой исповедью на людях, где человек обнажает свою душу» (Б.Г. [Глинский Б. Б.] [Рец.] В. Розанов. Уединенное. СПб., 1912 // Исторический вестник. 1912. Май. С. 661).
Полонский В. [Гусин В.П.]. Исповедь одного современника //Летопись. 1916. № 2. С. 246.
Рецензия посвящена роману Э. Жалу (Ю.М. [Мандельштам Ю.]. «Последний день творения» // Возрождение. 1935. 18 июля. № 3697. С. 4).
Так, например, в западной критике с Э. Золя сравнивали Ф. Селина и его скандальные романы, о чем неоднократно писал Ю. Мандельштам: «Первые симптомы „возвращения к Золя“ наметились лет пять тому назад. Анкета, произведенная газетой „Нувель Литерер“, неожиданно обнаружила, что многие молодые писатели считают Золя большим мастером и чуть ли не своим учителем. Селин, прославившийся своим „Путешествием вглубь ночи“, произнес на очередном Меданском праздненстве блестящую речь, в которой прославлял Золя, <…> показавшего жизнь „такой, как она есть“. Селина, с его безвыходным отчаянием, прельщали мрачные краски Золя. Противники „строгой формы“ признали его отцом „человеческого документа“» (Мандельштам Ю. Посмертная судьба Эмиля Золя // Возрождение. 1937. 22 октября. № 4102. С. 9). Об интересе к этой эпохе свидетельствовали и специальные статьи, посвященные французским писателям-натуралистам, более или менее регулярно появляющиеся в русской печати, как и публикация фрагментов из «Дневника братьев Гонкур», а кроме того такие факты, как образование в Медане «Общества друзей Зола» и освещение его деятельности в западной и русской печати. См.: Чебышев Н. Дневник Гонкура // Возрождение. 1935. 18 июля. № 3697. С. 2; Мандельштам Ю. Золя — сотрудник «Вестника Европы» // Возрождение. 1935. 3 мая. № 3621. С. 3; Мандельштам Ю. Ушедший век // Возрождение. 1934. 2 августа. № 3347. С. 2; Б.п. «Друзья Зола» // Возрождение. 1933. 19 октября. №. 3061. С. 4.
Осоргин М. Свидетель истории. Париж, 1932. С. 30.
Осоргин М. В тихом местечке Франции. (Июнь — декабрь 1940 г.). Париж, 1947. С. 7.
См.: Ю.М. [Мандельштам Ю.]. «Судьбы поэта» // Возрождение. 1937. 30 июля. № 4089. С. 9; Он же. «Дневник» Мориака // Возрождение. 1937. 11 июня. № 4082. С. 9; Он же. Смерть в кредит. Новый роман Селина // Возрождение. 1936. 18 июля. № 4035. С. 5 и др.
Гингер А. Вечер на вокзале // Числа. 1930. Кн. 2–3. С. 71–83.
О полемике см., в частности: Hagglund R. The Adamovic-Hodasevic polemics // Slavic and East European Journal. 1976. Vol. 20. № 3. P. 239–252; Полемика Г. В. Адамовича и В. Ф. Ходасевича (1917–1937) / Вступ. статья О. А. Коростелева, публ. и коммент. С. Р. Федякина // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. С. 204–250. К этой полемике, как известно, прислушивался Набоков, поместивший фактографирование в ключевой сюжетный момент в романе «Камера обскура».
Ср. у Адамовича: «Полвека тому назад невозможен был бы не только Розанов, но и средний теперешний беллетрист, сразу заводящий речь каким-то вкрадчивым шепотком и внушающий читателю, что перед ним не обычное „печатное слово“, а нечто вроде исповеди или дневника» (Адамович Г. Человеческий документ // Полемика Г. В. Адамовича и В. Ф. Ходасевича. С. 230–231).
Ходасевич В. Рассветы // Возрождение. 1937. 11 июня. № 4082. С. 9. Ходасевич постоянно возвращался к этой теме: «Как это ни грустно, „документализм“ становится на Монпарнасе господствующим течением. <….> В отчетной книжке находим прозу пяти авторов: B. C. Яновского, С. Шаршуна, Н. Татищева, Анатолия Алферова и покойного Бориса Поплавского. Из них только Яновский сохранил иммунитет против документализма. <…> Остальные прозаики „Круга“ в той или иной степени все поражены болезнью. Все четверо представлены отрывками из романов, автобиографичность которых не подлежит сомнению. Это не случайно. Автобиография есть простейший способ изготовления человеческих документов, наименее требующий воображения, наиболее способствующий подмене искусства группой воспоминаний, впечатлений, ощущений, изредка мыслей, зарегистрированных памятью и извергнутых в сыром виде» (Ходасевич В. Книги и люди. «Круг», кн. 2-я // Возрождение. 1937. 12 ноября. № 4105. С. 9).
Червинская Л. [Рец.] П. Ставров. «Без последствий». Париж, 1933 // Числа. 1933. Кн. 9. С. 229.
Штейгер А. Неблагодарность. Стихи. Париж, 1936. С. 43. По словам Л. Червинской, штейгеровское пятистишие «могло бы послужить эпиграфом не только к антологии современной поэзии, но к какому-то смыслу, к быту ее» (Червинская Л. [Рец.] Анатолий Штейгер. Неблагодарность. Числа. Париж, 1936 // Круг. Альманах. <1936>. <№ 1>. С. 182).
Поплавский Б. Среди сомнений и очевидностей // Утверждения. 1932. № 3. С. 96–98. Отметим, что А. Данилевский интерпретирует прототипическую «Повесть о пустяках» Ю. Анненкова как «закодированное сообщение» для «передачи в советскую Россию» (Данилевский А. Автобиографическое и прототипическое // Диаспора. 2001. Вып. I. С. 280). Подробнее о прототипах и поэтике этого текста см.: Данилевский А. Поэтика «Повести о пустяках» Б. Темирязева (Юрия Анненкова). Тарту, 2000.
Ю. Мандельштам обратился к теме прототипизма в одном из своих эссе в «Возрождении», посвященном «человеческому документу», открывая его рассказом о «подслушанном» разговоре в парижском метро. Разговор, по словам автора, касался «каких-то эмигрантских прозаиков»: «Основным критерием обсуждавших было даже не правдоподобие того или иного произведения, а соответствие описанных в нем событий с фактами, реально произошедшими. Литературу они явно воспринимали как точную протокольную запись чего-то случившегося в жизни. <…> Единственное „творчество“, которое допускали собеседники — перемена собственных имен, причем слушателю осталось непонятным, чему приписывали они эту необходимость пользоваться псевдонимами: то ли уважению к частной жизни <…> „героев“, то ли авторской трусости. Как бы то ни было, товарищей увлекало только одно — вскрыть псевдонимы и узнать в точности: как, где и с кем произошло „писанное“» (Мандельштам Ю. Иссякновение вымысла // Возрождение. 1937. 8 октября. № 4100. С. 9). Ср. высказывание рецензента о персонажах романа С. Шаршуна «Путь правый»: «Сцена действия — Монпарнасские кафе, прекрасно описанные, как и бессчетные эпизодические персонажи, иногда явно портретизированные» (Фельзен Ю. [Рец.] Сергей Шаршун. Путь правый: Роман 1934 // Числа. 1934. Кн. 10. С. 285).
Бердяев Н. По поводу «Дневников» Б. Поплавского // Современные записки. 1939. Т. LXVIII. С. 441–442.
Мандельштам Ю. Иссякновение вымысла // Возрождение. 1937. 8 октября. № 4100. С. 9.
Поплавский Б. Среди сомнений и очевидностей // Утверждения. 1932. № 3. С. 96.
П. [П. Пильский?] [Рец.] Юрий Фельзен. Обман. Повесть. 1930 // Числа. 1931. Кн. 4. С. 267. Отметим, что один из романов Сергея Шаршуна назывался «Герой интереснее романа», а персонаж другого («Путь правый», 1934) — носил фамилию Самоедов. Ср.: «…отдельные страницы романа производят впечатления черезчур „протокольных“ записей, черезчур напоминают дневник неподдельный, а не такой, что является лишь ответственной литературной формой» (Фельзен Ю. [Рец.] Сергей Шаршун. Путь правый: Роман 1934 // Числа. 1934. Кн. 10. С. 285).
Бердяев Н. По поводу «Дневников» Б. Поплавского // Современные записки. 1939. Т. LXVIII. С 443.
Ср.: «…интимизм, опасный сосед „документализма“, уже и в поэзии завоевывает выгодные позиции: им заметно увлечены такие несомненно одаренные поэты, как Л. Червинская, А. Штейгер» (Ходасевич В. Книги и люди. «Круг», кн. 2-я // Возрождение. 1937. 12 ноября. № 4105. С. 9).
Адамович Г. Поэзия в эмиграции // Адамович Г. Комментарии. СПб., 2000. С. 220. Подчеркнем, что эти поиски были связаны с литературными экспериментами тех лет: «Когда после войны стали модными теории „антиромана“, в одной из них я с удивлением узнал многое из того, что мы обсуждали в „Селекте“: недоверие к классическому роману XIX, недоверие ко всему, кроме прямой исповеди и человеческого документа, убеждение, что исследование скрытых душевных движений важнее описаний воображаемых приключений воображаемых героев, вплоть до идеи чистой страницы» (Варшавский В. Монпарнасские разговоры // Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб., 1993. С. 55).
Ходасевич В. Рассветы // Возрождение. 1937. 11 июня. № 4082. С. 9.
Ходасевич В. Там же. Ср. также рассуждения Ходасевича о поэзии И. Кнорринг и Е. Бакуниной, в связи с которой возникает не только тема «человеческого документа», но и «женской литературы»: «Как человеческий документ, „женская поэзия“ содержательнее и ценнее, чем как собственно поэзия. У нас это направление <…> наметилось очень давно: его первая представительница (и может быть — самая яркая) была Ростопчина.<…> Обе книжки [Бакуниной и Кнорринг] внутренним строем и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем» (Ходасевич В. «Женские» стихи // Возрождение. 1931. 25 июня. № 2214. С. 3). В рецензии на роман Е. Бакуниной «Тело» В. Ходасевич также называет ее поэзию «человеческим документом» (Ходасевич В. Книги и люди. «Тело» // Полемика Г. В. Адамовича и В. Ф. Ходасевича. С. 230–231).
Терапиано Ю. О новых книгах стихов // Круг. <1937>. Книга вторая. С. 162).
Ср. близкое этой теме высказывание критика об образах «ненужных людей» в западной литературе: «Действующие лица Рибемона — „ненужные люди“. Во французской литературе прошлого века тип „ненужного“ человека отсутствовал совсем. Ввели его в моду поклонники и ученики русских писателей: Дюамель (Салаванен в „Исповеди“), Жид („Умный дурак“ в „Фальшивомонетчиках“) и т. д. В настоящее время ненужные люди — излюбленные герои всех молодых писателей: „нужность“ стала чуть ли не признаком дурного тона. Однако, в отличие от других писателей, Рибемон отнюдь не поет славу „ненужности ради ненужности“ (своего рода „искусство ради искусства“), а показывает нам, как и почему его герои стали ненужными» (Костров М. Рибемон Дессень // Возрождение. 1928. 12 января. № 954. С. 5).
Червинская Л. П. Ставров «Без последствий». Париж 1933 // Числа. 1933. Кн. 9. С. 229–230. Ср. высказывание Г. Адамовича о Некрасове: «Но Некрасов промычал (выделено Адамовичем. — Н.Я.), не находя слов, о великих, действительно мировых трагедиях, как глухонемой. <…> В черновике и проекции Некрасов величайший русский поэт» (Адамович Г. Комментарии. СПб., 2000. С. 278). Тему «бормотанья», далеко уводящего от «точного» и «научного» письма, связывавшегося с понятием «человеческого документа» у Э. Золя, развивает и Ходасевич: «…прием Шаршуна <…> это — род механического письма, судорожная запись чьего-то невнятного бормотанья, которое, может быть, ему слышится. В этом качестве его писания представляют собою наиболее чистый случай „документа“. Если „Круг“ не откажется от своих тенденций, ему придется именно Шаршуна признать классиком и главою школы» (Ходасевич В. Книги и люди. «Круг», кн. 2-я // Возрождение. 1937. 12 ноября. № 4105. С. 9).
Ср. характеристику персонажа романа С. Шаршуна в рецензии Ю. Фельзена: «„Жизнь его была пришибленно-дика“ — этими суровыми словами как нельзя более точно и выразительно определяет Сергей Шаршун своего героя. Михаил Самоедов (фамилия, по-видимому, символическая) живет необыкновенно трудно, возвышенно и страшно, он герой в самом буквальном смысле. Обреченный, в силу предельной своей независимости, на полное одиночество, на жестокую отгороженность от мира, он постоянно находится в особой разреженной атмосфере, где нет у него ни утешителей, ни друзей, где он всегда наедине с самим собой и только перед собой отвечает за свои поступки, решения и мысли. Но эта ответственность вовсе не пустой звук: Самоедов постепенно осознает свой истинный путь — „путь правый“ — духовного творческого восхождения» (Фельзен Ю. [Рец.] Сергей Шаршун. Путь правый: Роман. 1934 // Числа. 1934. Кн. 10. С. 283).
Бакунина Е. Для кого и для чего писать // Числа. 1932. Кн. 6. С. 255.
К теме литературного жанра «эссе» регулярно обращается в своих рецензиях Мандельштам. См., например: Ю.М. [Мандельштам Ю.]. Монтерлановские «Девушки» // Возрождение. 1936. 8 августа. № 4038; Он же. Французские эссеисты // Возрождение. 1937. 8 октября. № 4100. С. 9; Он же. Истоки жизни // Возрождение. 1934. 11 января. № 3145.
Этой теме, в частности, посвящает свою статью В. Вейдле. См.: Вейдле В. Над вымыслом слезами обольюсь… // Числа. 1934. Кн. 10. С. 228–229). См. также об этом ряд рецензий Ю. Мандельштама на материале западной литературы: Истоки жизни // Возрождение. 1934. 11 января. № 3145; «Случайная поэзия» // Возрождение. 1934. 10 мая. № 3263. С. 4; Французские эссеисты // Возрождение. 1936. № 4054. С. 9.
О поэтике протокола в эмигрантской лирике см.: Тименчик Р. Д. Петербург в поэзии русской эмиграции // Звезда. 2003. № 10. С. 204–205. Ср. там же: «…они документируют лирику бездомности, дневниковые медитации „голого человека на голой земле“. „Документализация“ осуществляется анкетно мотивированной топонимикой, локально привязанными реалиями, картой, планом, календарем, хронологией <…>» (С. 198).
Алферов А. Рождение героя (отрывок из романа) // Круг. <1937>. Книга вторая. С. 93. Ср. характерный для этой поэтики перечень рыночной снеди, мимо которой шествует герой в том же рассказе (С. 94).
См., например, следующие работы: Чудакова М. Судьба «самоотчета-исповеди» в литературе советского времени (1920-е — конец 1930-х годов) // Чудакова М. О. Литература советского прошлого. М., 2001. С. 393–420; Wolfson В. Escape from literature: constructing the Soviet self in Olesha’s Diary of the 1930s // The Russian Review. October. 2004. P. 609–620.
Именно так описывает рецензент роман Фурманова «Чапаев»: «Это — кусок истории, логикой самих фактов, а не усилиями писателя превращенный в возвышенную трагедию» (Коган П. С. Дмитрий Фурманов // Печать и революция. 1926. № 3. С. 77). Показательно в этом смысле и название рецензии Н. Чужака на сборник материалов «Михаил Лакин» (1928) — «Живой человек истории», вошедшей позднее в сб. «Литература факта» (М., 1929. С. 233–243).
Каверин В. Поиски и решения // Новый мир. 1954. № 11. С. 188. О прототипах романа см., например: Каверин В. Писатели о себе // На литературном посту. 1927. Сентябрь. № 17–18. С. 109; Б.п. Хроника. Литературная жизнь // На литературном посту. Октябрь. 1927. № 22–23. С. 153; Каверин В. Письменный стол. Воспоминания и размышления. М., 1985. С. 179–180; а также: Чудакова М., Тоддес Е. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. 1981. Вып. 10. С. 173–190; Иванов В. В. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 1920–1930-х годов // Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2000. Т. II. С. 604–607.
Эйхенбаум Б. Мой временник. Л., 1929. С. 125. Романы о писателях, действительно, широко вошли в моду. Кроме хорошо известных текстов К. Вагинова, О. Форш, В. Каверина, А. Мариенгофа, Р. Ивнева можно упомянуть рассказ Э. Багрицкого «Бездельник Эдуард», произведения Н. Никандрова (рецензию на его повесть «Знакомые и незнакомые» см.: На литературном посту. 1927. Март. № 5–6; а также на роман «Путь к женщине» в июльском 13-м номере) и др. В замыслы Д. Фурманова входило написать роман «Писатели», также на прототипической основе. Опубликованные в журнале «На литературном посту» наброски к роману предварялись следующим комментарием: «Редакция „Налит, посту“ не сочла целесообразным полностью обозначить имена писателей и критиков, характеристики которых с полным обозначением имен записал Фурманов на своих черновиках, редакция заменила все имена отдельными буквами» (На литературном посту. 1928. № 8. С. 18).
Ср.: «Перед нами роман о маленьких людях, утративших смысл существования, о лишних людях, выбитых из колеи» (Иванов Ф. [Рец.] В. Каверин. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове // Май. 1929. С. 247).
Десницкий В. Ворон //Ленинградская правда. 1934. 27 июля. О романах с ключом О. Форш и их прототипах см.: Иванов В. В. Соотношение исторической прозы и документального романа с ключом: Сумасшедший корабль Ольги Форш и ее Современники // Russian Literature. 1999. Vol. XLV. P. 401–414.
Вагинов К. Козлиная песнь. М., 1989. С. 20. Этот пассаж был замечен рецензентом: «Вернее было бы назвать роман „Любовь к покойникам“. <…> Хозяин морга — Вагинов — влюблен в своих дурнопахнущих клиентов» (Гельфанд М. [Рец.] Константин Вагинов. Козлиная песнь: Роман. 1928 // Правда. 1928. 21 октября. № 246. С. 6). Позднее эта оценка была перенесена на другого героя Вагинова: «Свистонов — писатель, „уважающий“ покойников, как уважает их автор предисловия к „Козлиной песне“. Свистонов — трупных дел мастер; его „творчество“ убивает живых людей; перенесенные на страницы свистоновской повести люди становятся трупами и в жизни и в литературе» (Гельфанд М. Журнальное обозрение // Печать и революция. 1929. Кн. 8. С. 70–71). Ср. также слова Мэтра, персонажа романа О. Форш «Ворон»: «Мы же умершие, мы свидетельствуем, шепча на ухо пирующим на наших поминках, что смерти нет» (Форш О. Ворон. Л., 1934. С. 91; слова Мэтра практически дословно повторяют слова из статьи Вяч. Иванова «Мысли о символизме», 1912; Иванов В. Собр. соч. Брюссель, 1974. Т. II. С. 610, указано Г. В. Обатниным).
Показательно и то, как меняется, по сравнению с предыдущей эпохой, «содержание» записных книжек персонажей 1920-х — «сплетня» уступает место «траурной рамке с орнаментом»: «Над Леманом смеялись в общежитии, по ночам у его дверей служили панихиды, ему посылали от имени умерших красавиц любовные письма <…> по ночам являлись к нему в простынях <…>. И вместе с тем в нем чувствовался человек обреченный. Быть может, это сознание обреченности и заставляло его постоянно возиться с покойниками, да и на живых смотреть сквозь траурную рамку с орнаментами, которую он постоянно рисовал в своих записных книжках» (Каверин В. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове. Л., 1929. С. 26).
Розенталь С. [Рец.] П. Катков. Рясная ягодка. — К. Вагинов. Козлиная песнь. — П. Слетов. Прорыв // Красная новь. 1928. № 10. С. 245–247. О прототипах и поэтике вагановских романов с ключом см., в частности, следующие работы: Блюм А., Мартынов И. Петроградские библиофилы. По страницам сатирических романов Константина Вагинова //Альманах библиофила. 1977. Вып. 4. С. 217–235; Никольская Т. Н. К. К. Вагинов (Канва биографии и творчества) // Четвертые Тыняновские чтения. Рига, 1988; и др.
Юргин Н. Две литературы // Литературный критик. 1933. № 2. С. 159.
Ср.: «Литература факта — это: очерк и научно-художественная, т. е. мастерская, монография; газета и фактомонтаж; газетный и журнальный фельетоны (он тоже многовиден); биография (работа на конкретном человеке); мемуары; автобиография и человеческий документ; эссе; дневник; отчет о заседании суда, вместе с общественной борьбой вокруг процесса; описание путешествий и исторические экскурсы; запись собрании и митинга, где бурно скрещиваются интересы социальных группировок, классов, лиц; исчерпывающая корреспонденция с места (вспоминается замечательное письмо Серебрянского в „Правду“ о том, как они тушили нефтяной пожар в Баку); ритмически построенная речь; памфлет, пародия, сатира и т. д. и т. д» (Чужак Н. Литература жизнестроения (Исторический пробег) // Литература факта. М., 2000. С. 61).
Ср. высказывание рецензента «Современных записок» по поводу «дневника», принадлежавшего перу М. Шагинян, который заменяет эпитет «человеческий» на «советский» (документ): «Эти дневники — не „человеческий документ“ в непосредственном смысле слова, потому что они смонтированы соответственно требованиям советской идеологии. Это и не литературное явление, потому что в них слишком много сырого материала. <…> Можно с уверенностью сказать, что читать их не будут, а введены они для того, чтобы придать дневнику видимость „социальную“, общественную. Тем не менее дневники эти представляют большой интерес, как своеобразный „советский документ“» (Чернавина Т. Дневники Мариэтты Шагинян. 1917–1931 // Современные записки. 1934. Т. LV. С. 422).
Заборов Я. Право на биографию. В порядке обсуждения // Читатель и писатель. 1928. 25 августа. № 32. С. 2.
Ср.: «Успех книги (имеется в виду „Путешествие в глубь ночи“ Ф. Селина, 1932. — Н.Я.) был протестом против „академичности“ и принял форму „скандала“. В „Путешествии“ отметили прежде всего необычный стиль, перенявший выражения „арго“, усиленное употребление камброновского словца и нецензурной ругани. Отметили то, что Селин разрушил трафареты условного романа. Отметили „натурализм“, т. е. стремление показать „жизнь как она есть“, со всеми ее низкими и грязными сторонами, тенденцию заменить „литературу“ человеческим документом» (Мандельштам Ю. Эволюция Селина // Возрождение. 1937. № 4063. 30 января. С. 9).
Слуцкий И. Записки провинциала о Москве // Новый ЛЕФ. 1928. № 10. С. 17. Ср. примечание к «Письму слепого красноармейца» в романе «Чапаев» Дм. Фурманова: «Отдельные выражения и грамматические промахи оставляем в неприкосновенности, только кое-где расставили для удобочитаемости знаки препинания» (Фурманов Д. Чапаев / Под ред. А. Фурмановой. М., 1937. С. 205).
Стенограмма речи подобных «персонажей» объявлялась «подлинным литературным документом»: «литературным документом в подлинном смысле слова может считаться только речевой документ: документальная фиксация живой, практической, естественной речи. <…> Документация живой речи — это запись живой речи, но дословная, столь же точная, как запись фольклориста. <…> Рассказанный или записанный житейский эпизод или автобиография — литературное произведение» (Юргин Н. Две литературы // Литературный критик. 1933. № 2. С. 159–160).
Например, «Дом, в котором живет Васюнкина», «Рыбак чинит сети», «Церковь в селе Камызяк, превращенная в клуб» и т. п. Аналогично выглядела «устная повесть» другой «героини», вышедшая под названием «Про колхоз „Труд“». Рассказала колхозница Авдотья Пазухина. Записала П. Татарова. Предисловие Г. Горелова (М.; Л., 1931). Повествование также сопровождалось изобразительным материалом и надписями, имитирующими здесь «закадровую» речь героини: «Вон сколько машин нам город прислал — все межи ими запашем!»; «Стоим мы трое в кругу. Молчим. Что тут скажешь, когда озоруют они не своим матом, пьяные»; «Стала я мужняя баба Дунька Пазухина… наступила жизнь тяжелая» и т. д. Кроме того, «повесть» предваряла апострофа Пазухиной с характерным заключением: «Письма мне пишите в с. Комшкарево, почтовое отделение с. Лопатино, Серчачского района Нижегородского края, Авдотье Пазухиной. <…> Главное, не робейте, ребята! <…> С колхозным товарищеским приветом Авдотья Пазухина» (С. 5–6). Книга В. Томского и Пестуна «Сасыл Сысы (эпизод из героической борьбы с пепеляевщиной красных отрядов под командой т. Страда)» (Якутск, 1925), оформленная как беллетристическое произведение, открывалась столь же характерным «Предисловием»: «Автором книжки, как и описываемых событий, фактически является т. Строд. Со слов т. Строда тов. Томский и Пестун записали его рассказ о походе на Петропавловск и осаду „Сасыл Сысы“ почти дословно. <…> стало быть, авторское право сохраняется полностью за действительным творцом этой яркой страницы из героической борьбы нашей красной армии за советскую власть. 23 марта 1925 года» (С. 1).
Шаров К. Рожденные дважды. М., 1932. С. 394. Ср. также у А. Новикова-Прибоя: «Живые герои и даже все то, что они говорят, почти точно передано в книге» (Новиков-Прибой А. Как я работал над «Цусимой» // Литературный Ленинград. 14 декабря. 1933. № 20. С. 1).
«Когда стрельба перенеслась за мост, Федор, Анна Никитична, две санитарки да человек двадцать бойцов забрались по лестнице…» (Фурманов Д. Чапаев / Под ред. А. Фурмановой. М., 1937. С. 282).
Горбов Д. Поиски Галатеи. М., 1929. С. 252.
Коган П. С. Дмитрий Фурманов // Печать и революция. 1926. № 3. С. 75). Близкие мысли высказывает и В. Перцов: «„Чапаев“ — хроника гражданской войны, написанная ее активным участником — комиссаром чапаевского отряда Дм. Фурмановым. Это произведение делалось откровенно как запись фактов, без расчета на эстетическое восприятие» (Перцов В. «Какая была погода в эпоху гражданской войны?» // Новый ЛЕФ. 1927. № 7. С. 38; ср.: «Наши романы — наспех склеенные военные сводки <…>. Как записки, как отрывочные дневники, они сверхполезны и нужны; как романы они часто надуманы, а иногда и преждевременны» (Зильперт Борис. Фельетон и роман на Западе // Читатель и писатель. 1928. 24 марта. № 12. С. 4).
Показательно в этом смысле произведение Б. Пильняка, выполненное в жанре, который сам автор определял как «материалы к роману» (Пильняк Б. Материалы к роману // Красная новь. 1924. № 1. С. 3–27; № 2. С. 63–96). Отметим, что произведение Дм. Лаврухина «По следам героя» (1932), выдержавшее несколько изданий, представляло собой разрозненную «записную книжку», наполненную обрывками-эскизами будущих или ненаписанных романов. Ср. рецензию на него в «Числах»: «Книга исключительно интересная. Автор собрал в ней материалы, из которых составляется роман. Отдельные заметки, записи из дневников, мысли из записной книжки, наблюдения, „зарисовки“, черновики… Дальше попытки из этих материалов построить повествование» (Сущев Ю. [Рец.] Дм. Лаврухин. По следам героя. М., 1930 // Числа. 1931. Кн. 4. С. 272). Подчеркнем, что в советской литературе этот «эксперимент» описывался в противопоставлении Западу, что в главных чертах повторяло ситуацию с русскими бытописателями, противопоставившими в свое время собственные «человеческие документы» «золаизму». В. Ермилов, например, в книге с характерным названием «За живого человека в литературе» (1928) писал об одном второстепенном авторе: «…Чижов вовлекает в рассказ (рассказ „Она умирала“ в сборнике „На подъеме“, 1927. — Н.Я.) целые куски калькуляций, протоколы совещаний и т. д. <…> Мы знаем, что в западной литературе последних лет создался тип „романа документов“. Чижов в своем рассказе нащупывает пути этого жанра в пролетарской литературе» (Ермилов В. За живого человека в литературе. М., 1928. С. 128).
Данная статья написана на основе лекции, прочитанной в феврале 2004 года на кафедре русистики Университета Сент-Эндрюс (Великобритания). Ее последующая доработка, редакция выполнена при поддержке Австрийского Научного Фонда (FWF) и программы AFP фонда «Открытое общество».
Ср., например: Varela F. J., Anspach M. R. The Body Thinks: The Immune System in the Process of Somatic Individuation // Materialities of Communication / Ed. by Hans-Ulrich Gumbrecht, Helmut Pfeiffer. Stanford, 1994. P. 282.
Herbart J. F. Lehrbuch zur Psychologie (1816/1834) // Herbart J. F. Sämtliche Werke. Lengensalza, 1891. [Bd. 4]. S. 405.
Luhmann N. Die Politik der Gesellschaft (1998). Frankfurt am Main, 2002. S. 367.
См.: Tarsky A. The Concept of Truth in Formalized Languages (1933) // Tarsky A Logic, Semantics, Metamathematics: Papers From 1923 to 1938. Indianapolis, 1983. P. 152–278; Gödel K. Über formal unentscheidbare Sätze der Principia Mathematica und verwandter Systeme I // Gödel K. Collected Works. Oxford, 1986. T. 1. S. 1–14.
Bergson H. L’évolution créatrice (1906). Paris, 2001 P. 14.
См.: Berlage A. Empfindung, Ich und Sprache urn 1900: Ernst Mach, Herman Bahr und Fritz Mauthner am Zusammenhang. Frankfurt am Main, 1994. S. 55, 80–81; Bemauer M. Ästhetik der Masse. Basel, 1990. S. 25, 34.
Kracauer S. Das Ornament der Masse (1927) // Kracauer S. Das Ornament der Masse. Essays. Frankfurt am Main, 1963. S. 50–63.
См.: Bielefeld U. Nation und Gesellschaft. Selbstthematisierungen in Frankreich in Deutschland. Hamburg, 2003. S. 10–187.
Sartre J.-P. L’être et le néant (1943). Paris, 1996. P. 421.
Steinberg M. Proletarian Imagination: Self, Modernity and The Sacred in Russia, 1910–1925. Ithaca, 2002. P. 102.
Коллекцию различных записей этой песни можно найти на сайте Московского авиационного института http://mai.exler.ru/mailogo/avia march/.
Мошковский А. Бессмертное имя //Дружные ребята. 1953. № 4. С. 6.
Маршак С. На страже мира: Поэма. М.; Л., 1951. С. 12.
Осеева В. Великий друг детей // Дружные ребята. 1953. № 4. С. II.
Михалков С. Клятва // Дружные ребята. 1952. № 1. С. 13.
Детям о Сталине: Указатель литературы. М., 1939.
Brooks Jeffrey. Thank you, Comrade Stalin: Soviet Popular Culture from Revolution to Cold War. Princeton, 2000. P. 68.
Гречишникова А. Д. Советская детская литература. М., 1953. С. 120.
Леонидзе Г. Сталин. Детство и отрочество: Эпопея. М., 1947 (2-е изд. — 1950).
Ивантер Б. На родине Сталина // Дружные ребята. 1947. № 3. С. 2–8 (Впервые опубликовано в: Пионер. 1938. № 4. С. 11–25).
Там же. С. 3.
Там же. С. 5.
Там же. С. 6.
Там же.
Большинцов М., Чиаурели М. Письмо Ленина // Дружные ребята. 1953. № 1. С. 2.
Чуркин А. Песня о клятве // Дружные ребята. 1951. № 1. [2 стр. обл.].
Джабаев Д. Песня о клятве // Дружные ребята. 1948. № I. [2 стр. обл.].
Долматовский Е. Песня юных москвичей //Дружные ребята. 1947. № 8. [Обл. 2.].
Ошанин Л. Песня о Ленине // Дружные ребята. 1952. № 4. [2 стр. обл.].
Глебко П. Разговор о счастье // Дружные ребята. 1948. № 2. [Обл. 2.].
Баруздин С. Наше знамя // Дружные ребята. 1952. № 5. С. 1.
Алигер М. Наш Ленин // Мурзилка. 1950. № 1. [Обл. 2.].
Воронько П. Наше счастье. М.; Л., 1951. С. 5.
Там же. С. 5–6.
Высотская О. Великое имя // Детский календарь на 1953 год. М., 1952. С. [24].
Воронько П. Наше счастье. С. 6.
Сосюра В. Первый депутат // Дружные ребята. 1950. № 3. С. 5.
Михалков С. Сталин думает о нас // Веселая елка: Сборник стихов к новогоднему празднику / Сост. Л. Конисская. М.; Л., 1952. С. 6.
Познанская М. Буду пионером. М., 1952. [3 стр. обл.].
Цит. по: Гусев Л. Два детства // Дружные ребята. 1947. № 10. С. 9.
Познанская М. Буду пионером. С. [10].
Рязанова Е. Важное событие // Дружные ребята. 1952. № 11. С. 21.
Там же. С. 22.
Александрова З. Стихи. М.; Л., 1951. С. 25.
Brooks Jeffrey. Thank you, Comrade Stalin. P. 102.
Догомаэов С. Дети о Сталине // Красная новь. 1939. № 12. С. 247.
Недогонов А. Урожайная песня // Дружные ребята. 1947. № 11. [2 стр. обл.].
Благинина Е. Задушевный разговор // Детский календарь на 1951 год. М., 1950. С. [12].
Там же.
Матусовский М. Спасибо Сталину // Дружные ребята. 1952. № 11. С. 4.
Барто А. Я живу в Москве. М.; Л., 1949. С. 39.
Там же.
Дети о Сталине. М.; Л., 1939.
Там же. С. 18.
Забила Н. Про всех. М.; Л., 1952. С. 13–16.
Девочка с фотографии // Спутник. 1989. № 5. С. 79–81.
Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подгот. текста К. Н. Суворовой; вступ. статья Э. Г. Герштейн; науч. консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных. М.; Torino, 1996; в дальнейшем в тексте: С. и цифра в скобках.
См., например, заготовку паронимического сближения: «скука, скую». Нелепость публикации их под видом отдельных стихотворений — отмечена Н. А. Богомоловым в рецензии на издание: Ахматова А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1998–1999. Т. 2–2. (НЛО. 2000. № 42. С. 400).
Обнаружившиеся сразу же после смерти Ахматовой дневниковые записи вызвали самим фактом своего существования удивление у самых близких к ней людей. В 1948 году Ахматова говорила, что «никогда не вела дневников» (Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 544). Но ср. запись ее же слов у К. Чуковского в 1940 году: «Я так и в дневнике записала: „Одичалые немцы бросают бомбы в одичалых англичан“» (Чуковский К. Дневник. М., 1994. Т.2. С. 155). Записными книжками она пользовалась в Ташкенте (Белкина М. Скрещение судеб. Попытка Цветаевой. М., 1988. С. 222).
Ср.: «Перед моим уходом она подписала мне фотографию. На лестнице я прочла: „вдень, когда мы читали Анненского“. В фамилии ошибка — пропущена буква» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. М., 1997. Т. 1. С. 116). Ср., например, «Доллан» (с. 531) — Доуленд (Дауленд; Dowland) Джон (1563–1626), английский композитор, «Аппи», прочтенное публикаторами как «Аппи» (с. 252). Описками являются, например, односложное имя «Браз» вместо «Гауш» (с. 661) или абсурдное слово «доязыческая» (с. 175) — контаминация «языческой» и «дохристианской». Некоторые метонимические обмолвки (например, «Аптекман» вместо «Рецептер», «Флейта Марсия» вместо «Свирель Пана») исправлены самой Ахматовой. Но даже в таком более чем ответственном документе, как ее письмо Сталину в 1939 году, Ахматова не видит неисправности текста: «С великим смущением и чувствую всю громадность моей просьбы я опять обращаюсь к Вам. Иосиф Виссарионович! Спасите советского историка и дайте мне возможность снова жить и работать!»
Ср.: «воспитанная десятилетиями преследований привычка не доверять бумаге» (Серман И. «Замечательное и беспримерное заклинание судьбы…». Поэт о себе // Русская мысль. 1984. 20 сентября).
Ср. разговор во время ее парижского пребывания в 1965 году:
«Анна Андреевна держала в руках небольшую книжечку в сафьяновом переплете, подаренную ей в Англии; в ней были записаны разные имена, поручения и ряд неизданных стихов, записанных на память:
— Вот видите эту книжечку? Завтра перед отъездом я ее сожгу…
— Что вы, что вы, оставьте ее здесь.
— Ну, это нет! Вот этими руками два раза я сжигала свои архивы».
Ср.: «В колдовском котле постоянно кипело зелье из предчувствий, совпадений, собственных примет, роковых случайностей, тайных дат, невстреч, трехсотлетних пустяков. <…> Котел был скрыт от читателя» (Ивановский Игн. Анна Ахматова // Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 615).
Стих из «Светланы» Жуковского «Раз в крещенский вечерок…» взят эпиграфом к третьему посвящению «Поэмы без героя», адресованном Исайе Берлину. Отсюда — в варианте «Поэмы»: «Назначают своим Светланам // Дня последнего крайний срок». Светлана-ворожея в двухплановом, прикрытом тонкой занавесью иронии ахматовском мире рикошетом отсылает к анекдоту о якобы судьбоносном чтении С. И. Аллилуевой ахматовских стихов.
Находки свитков Мертвого моря породили гипотезу о том, что Кумранская община, которой принадлежали свитки, была христианской, и даже что упоминаемый в одном из свитков «живой повешенный» — это Иисус Христос. В интервью археолога Игаэля Ядина рассказывалось о Кумранской общине: «Они верили, что светопреставление будет сопровождаться борьбой, жестокой войной. В одной из кумранских книг „Война сынов света против сынов Тьмы“ описывается этот последний бой, который разразится лишь тогда, когда Бог возжелает того. Быть может, что в 66 году н. э., после ужасных гонений римских правителей Палестины, некоторые из кумранских эссенов — не все — решили, что это и есть последний бой, и не видели более никакой веской причины, почему бы и им не взять в руки оружие» (Ядин И. Свитки Мертвого моря и Храм Книги // Ариэль. Культурно-художественное обозрение (Иерусалим). 1965. № 4. С. 25).
См., например: «Я однажды сказала Ахматовой, что сейчас снова первые века христианства и в этом причина перехода в христианство многих иудеев. Она закивала головой…» (Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990. С. 90).
Ср. в самых ранних стихах Ахматовой: «Герб небес изогнутый и древний. / Что на нем, почти не разобрать» (1909).
Ср. пересказ этого сна, запомнившийся А. Найману: «После мировой катастрофы я, одна-одинешенька, стою на земле, на слякоти, на грязи, скольжу, не могу удержаться на ногах, почву размывает. И откуда-то сверху расширяясь по мере приближенья и поэтому все более мне угрожая, низвергается поток, в который соединились все великие реки мира: Нил, Ганг, Волга, Миссисипи… Только этого не хватало» (Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1999. С. 11).
Ср. ахматовское стихотворение 1920-х годов:
Здравствуй, Питер! Плохо, старый,
И не радует апрель.
Поработали пожары,
Почудили коммунары,
Что ни дом — в болото щель.
Под дырявой крышей стынем,
А в подвале шепот вод:
«Склеп покинем, всех подымем,
Видно, нашим волнам синим
Править городом черед».
Щеглов А. Раневская. Фрагменты жизни. М., 1998. С. 211.
Лукницкий П. Н. Acumiana Встречи с Анной Ахматовой. 1926–1927. Париж; М., 1997. Т. И. С. 294.
Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983. С. 62: «Когда японцы напали на Перл-Харбор и потопили американский флот, она сказала: „Американцы — простодушные дети, но своим зверством японцы превратят их в зверей“. Эти свои слова она вспомнила и повторила мне, когда на Японию была сброшена американская атомная бомба. А ведь мы теперь забываем, что тогда лишь очень немногие и очень проницательные люди не обрадовались этому взрыву — концу войны, любой ценой концу войны» (Роскина Н. «Как будто прощаюсь снова…» // Звезда. 1989. № 6. С. 96).
Ср.: «Поговорили <…> о том, что у нас в стране и интеллигенция и „народ“ его любили» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. М., 1997. Т. 3. С.115); отметим, кстати, любопытное совпадение — Ахматова еще успела прочесть за два месяца до смерти в рецензии на первый том своего американского собрания: «Незабвенный Дж. Ф. Кеннеди, соединявший в себе государственного мужа с великим гуманистом, советовал не спрашивать, „что страна может мне дать“, а „что я могу дать ей“. Именно так поступает Анна Ахматова по отношению к России» (Большухин Ю. Анна Ахматова — том I // Новое русское слово. 1965. 12 декабря).
См.: Азадовский К. «Гагарья судьбина» Николая Клюева. СПб., 2004. С. 57–62.
См.: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 208.
Ср.: «[Б]еспричинно, вдруг, завела она речь о Неру за несколько дней до его смерти» (Найман А. Рассказы о Анне Ахматовой. С. 44).
Ср. запись в дневнике В. А. Сутугиной от 24 июня 1963 года: «А.А. выглядит, как всегда после Москвы, очень хорошо. Рассказывала, что 600 млн китайцев требуют запретить печатать А.!! (Это из „Голоса Америки“, кот[орый], как и „Би-би-си“ будто теперь не глушат» (ИРЛИ). Ср.: «— Сейчас во владениях Мао Цзедуна меня проклинают, словно я нанесла Китаю личное оскорбление. В чем дело?» (Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991.С. 606).
ОР РНБ. Ф. 1073. № 62. Л. 9.
Лесман М. Она приглашает меня к себе… // Искусство Ленинграда. 1989. № 5. С. 73.
Там же.
Новый журнал. 1982. № 149. С. 139–140.
«Кто-то близко, близко сзади подошел / И вонзил под ребра мне острый финский нож. / В небе я увидела много желтых пчел, / Огненные молнии, золотую рожь. / Я на снег малиновый, белая, легла / И покорно молвила: „Вот тебе и на!“ / Тучи две лиловые, два больших крыла / Распахнула на небе полная луна. / Ночь не узнавала я и ночную тьму. / Говорят, что черная тьма ночная. Ложь! / Низенько-низехонько кланяюсь тому, / Кто вонзил под ребра мне острый, острый нож» (Альманах Цеха поэтов. Книга вторая. Пг., 1921. С. 34).
Оношкович-Яцына (в замужестве Шведе) Ада Ивановна (1897–1935) — переводчица. «В 20-х годах — тяжелые осложнения в личной жизни: [М. Л. Лозинский] полюбил молодую девушку. Она была переводчицей (конечно, и сама писала, и даже неплохо), его ученицей. Никаких подробностей я не знаю, и, если бы знала, не стала бы [писать], разумеется, их сообщать…» (с. 703, 705) — ср., однако, за сорок лет до этой записи: «Говорили о стихах Шведе, „которые нужно в баночку заспиртовать“ и хранить, хранить — так они недопустимо плохи» (Лукницкий П. Н. Aiumiana С. 299); ср. запись в дневнике А. Оношкович-Яцыны в феврале 1921 года: «Черная густая низкая челка, широкое, немного цыганское лицо, черное платье с высоким воротником и пестрый платок на плечах. <…> Как же это так он ее не любил? Разве можно сравнить ее со мной? <…> где-то в глубине думаю о Мише [М. Л. Лозинском] и о ней. И кажется мне, что они оба из какой-то страшной и высокой жизни, а я только чуть-чуть, носочком сапога ступила на этот порог и оттуда с порога со страхом Божиим смотрю на них, но знаю, что войду» (Минувшее. 1993. Вып. 13. С. 402–403).
Ср.: «Ночкой темною, томительной / Ты мне дан, и до сих пор / Все хранишь свой блеск живительный / Голубых, родных озер» (Есенин С. Собрание стихотворений. Л., 1926.).
Городецкий С. Ленинград // Литературная газета. 1940. 22 февраля; ср. и позднее в советской традиции: «Я не стал покупать себе пукко, / Финский ножик с убранством цветным. / Нами зла не забыта наука, / Что прошла по лесам ледяным. / <…> / И солдатские видел могилы / Финнов, нами сраженных в бою. / Я хочу, чтобы сгинули силы, / Те, что ссорят людскую семью» (Азаров В. Вечный огонь. Стихотворения. Л., 1961. С. 76).
Автор статьи благодарен К. Кумпан, И. Светликовой, А. Балакину, А. Блюмбауму и А. Зорину за пенные замечания и плодотворное обсуждение текста.
Гинзбург увлекалась Прустом со второй половины 1920-х годов, хотя и не сразу приняла его прозу. В «Записных книжках» за 1927 год есть фрагмент, посвященный Прусту (Человек за письменным столом. СПб., 1989. С. 44–46), в 1930 году она писала статью, которая так и не была напечатана (Там же. С. 115; 414). О прустианстве Гинзбург см. сноску 8 к письму № 17 в кн.: Гинзбург Л. Я. Письма Бухштабу / Подгот. текста, публ., примеч. и вступ. заметка Д. В. Устинова // Новое литературное обозрение. 2000. № 49. С. 325–387; а также: Машевский А. Преодоление прозы (Читая Л. Я. Гинзбург) // Звезда. 2002. № 3. С. 168–175; Невзглядова Е. Разговоры с Л. Я. Гинзбург // Там же. С.157–167.
Гинзбург Л. О психологической прозе. Л., 1971. С. 21–22.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. С. 400.
Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940. С. 178. «Эмпирический автобиографизм» интересует Гинзбург не только в творчестве Лермонтова или Пруста, но и в таком важном для нее произведении, как «Былое и думы» Герцена (Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. Л., 1957).
Первые воспоминания, которые впоследствии войдут в «Записные книжки», Гинзбург начала публиковать еще в середине 1960-х. См.: [Тынянов] // Юрий Тынянов — писатель и ученый: Воспоминания, размышления, встречи / Под ред. В. Каверина. М., 1966. С. 86–110; Встречи с Багрицким // Эдуард Багрицкий: Воспоминания современников / Под ред. Л. Багрицкой. М., 1973. С. 180–184. Спустя несколько лет она напечатала два новых текста: О Заболоцком конца двадцатых годов // Воспоминания о Заболоцком / Под ред. Е. Заболоцкой и А. Македонова. М., 1977. С. 120–131; Ахматова: (Несколько страниц воспоминаний) //День поэзии 1977. М., 1977. С. 216–217.
В начале 1980-х, после чтения фрагментов в кругу друзей и Доме писателей, Гинзбург подготовила новую версию записей в тетрадях. Прообраз «Записных книжек» — подборка воспоминаний о 1920–1930-х годах, — был опубликован в 1982 году в журнальном варианте (Новый мир. 1982. № 6. С. 235–245) и в книге «О старом и новом» (Л., 1982. С. 351–418). Впоследствии текст неоднократно перерабатывался и дополнялся, приближаясь к окончательному варианту в жанре литературной смеси (Литература в поисках реальности // Вопросы литературы. 1986. № 2. С. 98–138; За письменным столом: Из записей 1950–1960-х годов // Нева. 1986. № 3. С. 112–139; Еще раз о старом и новом. (Поколение на повороте) // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 132–140; Вариант старой темы: Из записей 20–30-х и 60–70-х годов // Нева. 1987. № 1. С. 132–155; Литература в поисках реальности: Статьи, эссе, заметки. Л., 1987. С. 147–245, 272–334). Более полно работу над «Записными книжками» можно проследить по библиографии, составленной при участии Джадсона Розеннранта (Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 746–750).
Текст был опубликован в версии, соответствовавшей авторскому замыслу, в книге «Человек за письменным столом» (СПб., 1989). Позднее, благодаря Н. Кононову, в Риге вышел сборник фрагментов, также одобренный Гинзбург (раздел «Записи разных лет» в «Записных книжках. Воспоминаниях. Эссе». СПб., 2002). Далее последовал ряд посмертных публикаций, которые были включены в раздел «Записи, не опубликованные при жизни» того же издания.
Сравнение подборок второй половины 1920-х годов в «Старом и новом» (СН), «Литературе в поисках реальности» (ЛПР) и «Человеке за письменным столом» (ЧПС, воспроизведен в издании «Записных книжек» 2002 года — ЗК) показывает, что в данном случае незначительная редактура касалась стилистики, инициалов знакомых, но не идеологии и содержательной стороны. В основном переработка заключалась в добавлениях новых фрагментов, исключении некоторых уже опубликованных отрывков и их перекомпоновке. Например, в «Записях 1925–1926 гг.» между анекдотом Шкловского о Бунине (ЗК 13) и впечатлениями Гинзбург от «Рычи, Китай» фигурируют 7 эпизодов с участием Шкловского, которых не было в СН, они были добавлены в ЛПР (148–150). Также были добавлены короткие записи об Иксе, шляпе и проборе, следующая за ней фраза из письма о частых расставаниях и редких встречах (ЗК 15, ЛПР 151), рассказ о попытке Пастернака напечататься в «Огоньке» (ЗК 16, ЛПР 152), каламбурное прощание Маяковского с барышней (ЗК 17, ЛПР 154), Тынянов о «Третьей фабрике» и спор Гуковского с Тыняновым о Толстом (ЗК 19, ЛПР 156), пересказ «теории строфики» Гумилева (ЗК 20, ЛПР 157), афоризм о «соблазне трагического» и рассказ о сдаче экзамена Коварским (ЗК 24, ЛПР 161–162).
В то же время некоторые записи были включены только в окончательный вариант, воспроизведенный в ЗК: Тынянов о смерти Петрова (20), о простодушии «уверенных в себе женщин» (23) и все заметки в подбор, начиная с рассуждений Тынянова о литературной биографии Пушкина (22–29; в целом они составляют треть записей о 1925–1926 годах). Кроме того, два фрагмента Гинзбург не включила в окончательный вариант ЧПС: рассуждение о «Коридоне» Жида (СН 360, ЛПР 160) и добавленный в ЛПР разговор с Эйхенбаумом в трамвае (161–162). Критика Жида, кстати, только тематически совпадает с не опубликованным при жизни фрагментом (ЗК 371–373). Поздняя приписка к рассуждениям о Гумилеве озаглавлена «Добавление 1979 г.».
На основе сравнения фрагментов из ранних записей Гинзбург можно предположить, что таким образом перерабатывался весь текст «Записных книжек».
Стилистическая редактура иногда стирает автобиографические подробности: «Было время, когда» (ЗК 48) — вместо «В течение 3 лет» (СН 378). Иногда Гинзбург задним числом подчеркивает тезис рассуждения, предваряя дневниковую запись развернутым заголовком. Размышления об охлаждении отошений между младоформалистами и их учителями в окончательной версии открываются фразой «Наш групповой роман с мэтрами подходит к концу» (ЗК 56), отсутствующей в СН и ЛПР.
О поисках пересечений между формализмом и социологией, а также о широком контексте социологических исследований литературы в 1920-е годы см.: Мандельштам Р. С. Марксистское искусствоведение: Библиографический указатель литературы на русском языке. М.; Л., 1929; Ефимов Н. И. Социология литературы: Опыт построения историко-литературной методологии. Смоленск, 1927; Робинсон М. А. Судьбы академической элиты: отечественное славяноведение (1917 — начало 1930-х годов). М., 2004; Дмитриев А. Русский формализм и перспективы социологического изучения литературы // Проблемы социального и гуманитарного знания. Аспирантский сборник Европейского университета в Санкт-Петербурге. СПб., 2000. Вып. 2. С. 367–398. Отметим также один из ранних полемических текстов о формализме и социологии — обзор «переверзевца» А. Цейтлина «Марксисты и формальный метод» (ЛЕФ. 1923. № 3. С. 114–131). Почти одновременно с публикацией этой статьи проблематика дискуссии была определена оппонентом Б. Арватова «напостовцем» Г. Лелевичем следующим образом: «С одной стороны, задорный и безапелляционный Арватов заявляет мне, что „вопрос о поэзии — это вопрос о формах языка“ и что отправляться следует от синтаксиса, эвфонии и т. д. С другой стороны, старик Плеханов сурово напоминает, что форма является производным, вторичным по отношению к идеологии и содержанию» (Лелевич Г. Владимир Маяковский (беглые заметки) // На Посту. 1923. № 1. С. 134–148).
Медведев П. Формальный метод в литературоведении: Критическое введение в социологическую поэтику. Л., 1928; Волошинов В. Марксизм и философия языка. Л., 1929.
Энгельгардт Б. Формальный метод в истории литературы. Л., 1927. В письме Б. Бухштабу от 07.07.1927 Гинзбург пишет:
«…получила из Ленинграда четыре письма; все отдают должное двум злобам дня: ссоре близнецов и Энгельгардту.<…>
Боря, кажется, эта книга соблазнила меня!..
Некоторые мысли все более одолевают. Прежде всего для настоящей работы, по-видимому, нужна некоторая степень ограниченности. Когда литератор ничем не ограничен, то это <…> циник, перебежчик, литературная проститутка; когда ничем не ограничен ученый, то это Эйхенбаум и Тынянов, <…> которые <…> могут оказаться через несколько лет скорее вредными, чем нужными.
Эта школа слишком молода, для того чтобы эволюционировать — пишет Энгельгардт с пафосом чистокровной науки <…>.
Мэтры <…> перешли на новые позиции, подразумевая, что старые тем самым аннулируются, а мы дали себя одурачить этим отеческим самодурством. Между тем, метод — не воробей — он вылетел и приобрел независимое существование. <…>
— Что вы сделали с вашим методом <…>? — спрашивает Энгельгардт, а мэтры, вероятно, думают: мы его породили, мы его и убьем.
Особенно же меня волнует <…> мысль о неисторичности формализма. Он непререкаемо прав в том, что для писателя и для читателя <…> литературный факт за редкими исключениями не есть факт только эстетический. Литературное сознание — сплошь и рядом фикция; творило и воспринимало общекультурное сознание.
В пределах изучения „вещно-определенного ряда“ можно и полезно условно элиминировать культурное сознание, но мы день ото дня <…> теряем способность к обращению со всем вещным и определенным.
Если же впустить культурное сознание, то тут хлынут такие внелитературные стихии, которые мигом утопят и литературный быт и многое».
Полтора года спустя под впечатлением общения с Шкловским мнение Гинзбург на короткое время изменяется (письмо Б. Бухштабу от 26.02.1929): «Все наши антиметрические попытки выжать нечто из Энгельгардта, из Винокура и прочих — должны кончиться крахом. У этих людей нет инструмента; они не выучены ремеслу. При каждой попытке приближения к материалу они оказываются детски-беспомощливы, как Энгельгардт со своим Гончаровым. То, что нас отделяет от мэтров, — это подробности, страшно гипертрофированные силой личного раздражения; от Винокура нас отделяет непроходимая бездна качественно иного переживания науки и в особенности литературы. Таковы, по крайней мере, были мои вчерашние ощущения» (Гинзбург Л. Я. Письма Б. Я. Бухштабу // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 325–386).
Материалы диспута «Марксизм и формальный метод», прошедшего 6 марта 1927 года в бывшем Тенишевском училище, и «заметки о диспуте формалистов и марксистов 1927 г.» Г. Тиханова см. в: Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 247–287. Среди публикаций в рамках полемики 1927–1928 годов отметим: Арватов Б. О формально-социологическом методе // Печать и революция. 1927. № 4. С. 54–64; Лелевич Г. Между формализмом и социологизмом // Печать и революция. 1928. № 6. С. 175–180 (рец. на «Вопросы теории литературы» В. Жирмунского); Фохт У. Под знаком социологии // Литература и марксизм. 1928. № 1. С. 139–150; Машкин А. «Формализм» и его пути // Красное слово (Харьков). 1927. № 1/2. С. 151–165; Якобсон Л. Формальный метод и «историческая поэтика» // Родной язык в школе. 1927. № 1. С. 3–20.
Характерно, что в 1924 г. на статью Б. Эйхенбаума «Вокруг вопроса о формалистах» откликается марксистская интеллектуальная элита — П. Коган (О формальном методе // Печать и революция. 1924. № 5. С. 32–35) и А. Луначарский, ранее включившийся в дискуссию как ведущий диспута «ЛЕФ и марксизм» 3.07.1923 в Малом зале Консерватории (Формализм в науке об искусстве // Там же. С. 19–31). Несколько позже по этому вопросу высказался даже Н. Бухарин: О формальном методе в искусстве (стенограмма речи, произнесенной на диспуте «искусство и революция» 13 марта 1925 г.) // Красная новь. 1925. № 3. С. 248–257. Оппоненты 1927–1928 годов значительно ниже рангом. Формализм, как и круг ЛЕФа, год за годом теряют политический капитал.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 31. В воспоминаниях о Тынянове приведена другая датировка: «…в 1927 году <…> перед бывшими опоязовцами вплотную стояли уже социологические проблемы. Среди старых моих бумаг сохранилась запись: „Ю.Н. на днях говорил со мной о необходимости социологии литературы…“ Датирована эта запись началом июля 1926 г.» (Воспоминания о Тынянове. М., 1983. С. 154). Возможно, этот отрывок перенесен в 1927 году в подбор к фрагменту «Литературная социология». Похожий тематический сдвиг в хронологии фрагментов — перенос в ЛПР 2 записей о Хармсе и Ахматовой из 1933 года (СН 412–413, ЛПР 238) в 1932 год (ЗК 118–119), так как фрагмент об Олейникове был изъят для мемуарного эссе.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 31. Ср. другую запись 1927 года:
«Сейчас несостоятельность имманентного развития литературы лежит на ладони <…>. Если этого не замечали раньше, то потому, что литературные теории не рождаются из разумного рассуждения. <…> литературная методология только оформляется логикой, порождается же она личной психологией в сочетании с чувством истории. Ее, как любовь, убивают не аргументацией, а временем и необходимостью конца. Так пришел конец имманентности».
Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны. Л., 1929.
Новый ЛЕФ. 1927. № 11/12. С. 63.
См., напр.: Брик Осип. Против романтизации // Новый ЛЕФ. 1927. № 10. С. 1–2.
Гинзбург Л. О старом и новом. С. 305. См. также опубликованные Д. Устиновым материалы полемики между учениками и учителями: «Антибум» Б. Бухштаба и письмо Л. Гинзбург к В. Шкловскому (Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 311–324).
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 50–52.
Гуковский Г. Шкловский как историк литературы // Звезда. 1930. № 1. С. 191–216.
ЦГАЛИ СПб. Ф. 82. Оп. 3. Ед. хр. 34. Л. 10–11 об. Архивная справка использована с любезного разрешения К. Кумпан.
Гинзбург Л. Человек за письменным столом. С.72.
Поэтика. Л., 1929. С. 72 (Временник отдела словесных искусств ГИИИ. Вып. 5). За «пролитературенность» критикует Гинзбург С. Малахов в рецензии на этот сборник: Малахов С. Новое выступление формалистов // Красная Новь. 1930. № 1. С. 212–227.
В этом же номере опубликована статья О. Мандельштама «О переводах» (На литературном посту. 1929. № 13. С. 42–45). Двумя годами раньше, одновременно с расцветом «Нового ЛЕФа», в этом же журнале напечатаны важные для истории формально-социологического метода статьи Б. Эйхенбаума «Литература и литературный быт» (На литературном посту. 1927. № 9) и Ю. Тынянова «Вопрос о литературной эволюции» (Печать и революция. 1927. № 10).
См. книги Г. Гуковского: Очерки по истории русской литературы XVIII в. М., 1936; Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII в. М., 1938. А также его статьи, в том числе о современной литературе: Радищев как писатель // Радищев: Материалы и исследования. М.; Л., 1936; О Маяковском // Звезда. 1940. № 7. А. Зорин в предисловии к переизданию учебника по истории русской литературы XVIII века высоко оценивает социологические интерпретации Гуковского. Кроме того, он выделяет три обстоятельства, при которых возникала необходимость использования марксистского метода в СССР 1920–1930-х годов: «шанс профессионально сохраниться и реализоваться»; «обещание всеобъемлющего синтеза, приведение огромной массы разнообразных явлений к единому знаменателю, куда более универсальное», чем формализм. И третье: в те годы «казалось, что (марксистская. — С.С.) интерпретация закономерностей развития человечества <…> подтверждается реальной динамикой исторического процесса» (Зорин А. Григорий Александрович Гуковский и его книга // Гуковский Г. А. Русская литература XVIII в.: Учебник. М., 1998. С. 3–13).
Во вступительной заметке к первой опубликованной подборке «Из старых записей» Гинзбург пишет:
«Прозой Вяземского я занималась начиная с 1925 года. Тогда же это занятие навело меня на мысль — начать самой нечто вроде „записной книжки“».
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 83. В этом позднеформалистском самоопределении Гинзбург настаивает на историчности и неинтроспективности автобиографии. Ср., напр., в статье Эйхенбаума, написанной вскоре после смерти Тынянова: «(В середине 1920-х гг. — С.С.) рамки и границы исследования раздвинулись: в историю литературы вошли мелочи быта и „случайности“. Многие детали, не находящие себе места в прежней науке, получили важный историко-литературный смысл. Наука стала интимной, не перестав от этого быть исторической» (Воспоминания о Ю. Тынянове. М., 1983. С. 212–213).
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 89.
Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Л., 1928. С. 6.
Блюмбаум А. Конструкция мнимости: К поэтике «Восковой персоны» Юрия Тынянова. СПб., 2002.
Об этом подробнее см.: Левинтон Г. А. Источники и подтексты романа «Смерть Вазир-Мухтара» // Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988; Ямпольский М. Маска и метаморфозы зрения (заметки на полях «Восковой персоны» Ю. Тынянова) // Пятые Тыняновские чтения. М., Рига. 1994.
«В „Восковой персоне“ слова уж решительно ни к чему не привешены. <…> Скорее всего здесь какая-то уже пустая инерция синтаксических оборотов и смысловых окрасок символистической прозы, где действительно все „означало“. <…> „Восковая персона“ словоблудие».
Эйхенбаум Б. Я. Лев Толстой в 1850 г. Л., 1928; Эйхенбаум Б. Я. Лев Толстой в 1860 г. Л., 1931.
Об этом свидетельствует приведенный в примечании 9 фрагмент письма к Бухштабу о книге Энгельгардта. См. также: Бухштаб Б. Я. Филологические записи 1927–1931 гг. // Бухштаб Б. Я. Фет и другие: Избранные работы. СПб., 2000. С. 463–535.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 411.
На значимости биографии также настаивал один из оппонентов формализма Винокур в своей книге «Биография и культура» (Винокур Г. Биография и культура. М., 1927). О полемическом докладе Винокура в РИИИ в 1924 году, который лег в основу книги, см.: Винокур Г. Несколько слов памяти Тынянова // Воспоминания о Ю. Тынянове. М., 1983. С. 65–68.
Галушкин А. Неудавшийся диалог (Из истории взаимоотношений формальной школы и власти) // Шестые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1992; Тоддес Е. Б. А. Эйхенбаум в 30–50-е годы (К истории советского литературоведения и советской гуманитарной интеллигенции) // Тыняновский сборник. М., 2002. Вып. 11: Девятые Тыняновские чтения. С. 563–691; Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 103–131. Как следует из письма Гинзбург к Жирмунскому, среди прочих возможностей она допускала, что может остаться в аспирантуре ИЛЯЗВа у В. Жирмунского (Гинзбург Л. Я. Письма Б. Я. Бухштабу // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 325–386).
Об идеологической кампании против формализма во второй половине 1930-х см.: Лекманов О. «Абсолютная сила» и формалисты в 1937 г. (по материалам «Литературной газеты») // Даугава. 2002. № 3. С. 82–84. Стоит уточнить, что, несмотря на идеологический прессинг и проработки, Гинзбург во второй половине 1930-х преодолевает профессиональный кризис и много и удачно публикуется в академической периодике, начав работу над первой монографией о Лермонтове (см. библиографию в кн.: Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 746–750).
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 414.
Там же. С. 111–112.
Гинзбург Л. О старом и новом. С. 406–409.
Гинзбург Л. Вариант старой темы: Из записей 20–30-х и 60–70-х годов // Нева. 1987. № 1. С. 132–155; Гинзбург Л. Литература в поисках реальности. С. 232–233.
Гинзбург Л. Человек за письменным столом. С. 131–134.
Гинзбург Л. Стадии любви (из записей 1934 года) // Критическая масса. 2002. № 1. С. 34–38.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 126.
Гинзбург Л. [Рец.] Гамсун К. Август. Л., 1933 // Звезда. 1933. № 10. С. 181–187.
Благой Д. Социология творчества Пушкина. М., 1929; 1931; Горбачев Г. Капитализм и русская литература. М., 1931.
Гинзбург Л. Поздняя лирика Пушкина // Звезда. 1946. № 10. С. 162–176.
Гинзбург Л. [Рец.] Грибоедов. Сочинения / Под ред. Вл. Орлова. Л., 1940 // Звезда. 1940. № 12. С. 177–180.
Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940. В этой книге есть много пересечений с монографией Б. Эйхенбаума о Лермонтове (Эйхенбаум Б. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки. Л., 1924), но в целом их интересы сильно разнятся: литературные средства выражения эмоций у романтиков, занимающие ее учителя, далеки от исторического анализа младоформалистки.
Кирпотин В. Политические мотивы в творчестве Лермонтова. М., 1939. В рецензии Б. Эйхенбаума эта работа была оценена как удачная «первая попытка исследовательского и конкретного анализа „политических мотивов“, заключенных в произведениях Лермонтова и в соответствующих биографических материалах» (Красная новь. 1940. № 11/12. С. 346–347). Прямо противоположно он охарактеризовал беллетризованную биографию поэта, изданную, как и его книга, в «ЖЗЛ». См. его рец. на книгу: Иванов С. В. Лермонтов. М., 1938 (Литературное обозрение. 1939. № 22. С. 44–45). В контексте лермонтоведения середины 1930-х годов нужно отметить монографию С. Дурылина «Как работал Лермонтов» (М., 1934). В. Мануйлов счел, что ее автор «не вскрывает самой диалектики социального бытия Лермонтова», ограничившись «честно выписанными традиционными цитатами из М. Н. Покровского об аграрном кризисе 20–30-х годов» (Литературный современник. 1935. № 4. С. 228–229).
Мейлах Б. Пушкин и русский романтизм. М.; Л., 1937.
Гинзбург Л. [Рец.] Сергеев-Ценский С. Поэт и поэтесса. М., 1930 // Звезда. 1930. № 3. С. 228–230.
Например, критик В. Садовской озаглавил статью, в которой пересказывал обстоятельства перезахоронения останков поэта в 1842 году, «Возвращение в страну детства» (30 дней. 1939. № 10/11. С. 110–111).
См., напр.: Мануйлов В. А. В год смерти Пушкина // Звезда. 1938. № 2. С. 156–168.
Библиография работ о Лермонтове (1917–1977) / Сост. О. В. Миллер. Л., 1980. См., например: № 408, 426, 370, 382, 385, 465, 470, 472, 473, 475, 551, 552, 554, 850. Среди прочего см.: Андронников И. Л. Убитые замыслы // Правда. 1939. 14 октября.
Материал для библиографии Лермонтова / Под ред. В. А. Мануйлова. М.; Л., 1936. Т. 1. Библиография текстов Лермонтова. Публикации, отдельные издания и собрания сочинений / Сост. К. Д. Александров и Н. А. Кузьмина. См. также: Андронников И. Л. Жизнь Лермонтова. М.; Л., 1939; М. Ю. Лермонтов: Статьи и материалы. М., 1939.
Неогегельянство Гинзбург в книгах о Лермонтове и Герцене открыто декларируется в отличие от латентного неогегельянства ее учителей, которое анализирует И. Калинин в статье «История литературы: между пародией и драмой (к вопросу о метаистории русского формализма)» (Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 287–295). Ни для нее, ни для Гуковского ирония и синекдоха не стали той разрушительной и ограничивающей силой, которую автор статьи разбирает в исследованиях Тынянова с помощью тропологии X. Уайта.
Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. Л., 1957.
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К. Собр. соч.: В 6 т. [М.], 1921. Т. 3.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. С. 294. Основываясь именно на этом эссе Б. Арватов в своей статье «Маркс о художественной реставрации» разоблачает «буржуазные иллюзии» пассеизма и доказывает неприемлемость языка прошлого для революций, утверждая действенность футуризма и конструктивизма в современности (ЛЕФ. 1923. № 3. С. 76–96).
Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. С. 324–325.
Гинзбург Л. О лирике. Л., 1964. С. 12.
Пратт С. Лидия Гинзбург, русский демократ на rendez-vous // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 387–401.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 310.
См. подборку из «Мемуаров» Сен-Симона для советского издания, сопровожденную предисловием Гинзбург: Гинзбург Л. Мемуары Сен-Симона // Saint-Simon. Mémoires. Moscou, 1976. Vol. 1. P. 5–36.
Переработку фактического материала в художественный Гинзбург планирует изучать в проекте ненаписанной кандидатской диссертации об исторической прозе Л. Толстого (Гинзбург Л. Я. Письма Б. Я. Бухштабу // Новое литературное обозрение. 2001. № 49. С. 325–386), а также анализирует в книге о «Былом и думах», в главе «Принципы изображения действительности» (Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. С. 40–90).
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 33.
Вяземский П. А. Старая записная книжка. Л., 1929.
Гинзбург Л. Мысль, описавшая круг // Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 569–570.
Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. С. 19–21.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 81.
Там же. С. 413.
Там же. С. 142. Возможно, у Гинзбург был замысел эпохального «документально-исторического» романа, текста в «промежуточном» жанре. Многие ее любимые авторы преуспели именно в этой литературной сфере — Вяземский («Старая записная книжка»), Герцен («Былое и думы»), Ларошфуко, Пруст, Сен-Симон. Ср. запись 1930 года об эстетике современного романа в связи с размышлениями о статье, посвященной Прусту.
Paperno I. Personal A;counts of Soviet Experience // Kritika 2002. Vol. 3. № 4. P. 577–610.
Паперно И. Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // Новое литературное обозрение. 2005. № 68. С. 102–127.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 295.
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. М., 1933.
Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 21–22.
Sainte-Beuve С.-A. Nouveaux documents sur Montaigne, recueillis et publiées par M. le Docteur Payen (28.04.1851) // Sainte-Beuve C.-A Causeries du lundi. Paris, [1925J. T. 4. P. 76–96.
Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. С. 359.
Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 294.
X «Банные чтения». «Три юбилея: А. И. Герцен, Г. А. Гуковский, Л. Я. Гинзбург» // Новое литературное обозрение. 2002. № 55. С. 436–444.
Ср. у Гуковского:
«…я считаю нужным подчеркнуть, что социально-субъективное в историческом бытии данной группы (как и всякой другой) — вполне объективно дано истории, что оно есть реальное и несомненное образование исторического процесса и что оно подлежит изучению как исторический факт».
В частности, об этом идет речь в эссе «Поколение на повороте», «И заодно с правопорядком»: Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 276–296.
См., напр., ее попытку найти точки соприкосновения между психологией и социологией поведения, а также изучением исторического поведения в работах С. Рубинштейна, Л. Выготского, У. Джемса и К. Юнга (Гинзбург Л. О психологической прозе. С. 13–16).
Гинзбург Л. О литературном герое. С.116–117, 144–145.
Гинзбург Л. «Былое и думы» Герцена. С. 20–22.
Ерофеев В. Записки психопата. М., 2000. С. 235–237. В дальнейшем все ссылки на это издание даются в тексте статьи с указанием страницы.
Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки»: Спутник писателя // Ерофеев В. В. Москва — Петушки / С комментариями Э. Власова. М., 2000. С. 534–535.
Там же. С. 535.
Всемирная история: В 10 т. М., 1956. Т. II. С. 376; Ковалев С. И. История Рима: Курс лекций. Л, 1986. С. 414. Ср. также в «Отрывках из путешествия Онегина»: «С Атридом спорил там Пилад, // Там закололся Митридат» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 5. С. 173).
Цит. по: Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1819. Ч. 2. № 147. С. 311 (курсив везде мой. — С.Д. * В файле — полужирный — прим. верст.).
См.: Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 51; см. также: Клейн В. К. Угличское следственное дело о смерти царевича Димитрия. М., 1913. Ч. 2. С. 116.
Масса Исаак. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937. С. 39–40.
Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1978. С. 67–70. Подробнее об истории возникновения этой легенды см.: Кобрин В. Б. Кому ты опасен, историк? М., 1992 (гл. «Гробница в Московском Кремле»).
(Курсив мой. — С.Д. /В файле — полужирный — прим. верст./).
Волошин М. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М., 1991. С. 126. Это стихотворение М. Волошина является, возможно, одним из источников сведений Вен. Ерофеева об орешках в руке убиенного царевича Димитрия. В записной книжке Вен. Ерофеева за 1969–1970 годов упомянуты 5 прижизненных сборников стихотворений М. Волошина, в том числе — сборники «Демоны глухонемые» (1919) и «Стихи о России и революции» (1921), в состав которых вошло стихотворение «Дметриус-император (1591–1613)» (см.: Ерофеев Вен. Записная книжка 1969–1970 годов / Публ. И. Авдиева // Комментарии. № 13 (http://www.screen.ru/vadvad/Komm/13/dnevnik.htm). Орешки царевича Димитрия упоминаются и в другом (не публиковавшемся) стихотворении М. Волошина — «Голод» (1923): «И Угличские отроки валились // С орешками в окоченевшей горстке» (Волошин М. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. С. 174). О знании Ерофеевым поэзии М. Волошина свидетельствует и такой факт: в собранную им в 1969 году антологию русской поэзии Серебряного века вошли 36 стихотворений Волошина (см.: Ерофеев Вен. Записная книжка 1969–1970 годов / Публ. И. Авдиева. http://www.screen.ru/vadvad/Komm/13/dnevnik.htm: о реминисценциях из поэзии XX века в поэме Вен. Ерофеева см. также: Богомолов Н. «Москва — Петушки»: Историко-литературный и актуальный контекст // НЛО. 1999. № 38). В современной Вен. Ерофееву поэзии мотив орешков в руках царевича Димитрия встречается у Е. Евтушенко («Под кожей статуи Свободы», 1968): «И лежит дитя в кафтане с лисьей выпушкой, // на убивцев смотрит с доброй укоризною. // В правой рученьке платочек белый с вышивкой, // в левой рученьке орешки неразгрызенные» (Евтушенко Е. Собр. соч.: В 3 т. М., 1984. Т. 2. С. 256; курсив мой. — С.Д.). Э. Власов в своем комментарии привел эти строчки Евтушенко для объяснения, как он считает, «контаминации мотива „закалывания младенца“ с отсылкой к царевичу Дмитрию <…> и орехами» (Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». С. 242), не подозревая при этом, что Е. Евтушенко ничего сам не контаминировал, а просто использовал один из мотивов легенды об убиении царевича Димитрия.
В файле, во всей цитате — полужирный — прим. верст.
В последнем случае налицо и мотив предзнаменования смерти (ср. загадочную реплику ангелов «бедный мальчик», которую можно отнести и к сыну Венички, и к нему самому).
Литературным источником мотива орешков в поэме «Москва — Петушки» может быть также один эпизод из романа Достоевского «Братья Карамазовы»: доктор Герценштубе купил Дмитрию Карамазову, когда тот был еще ребенком, фунт орехов (см.: Достоевский Ф. Собр. соч.: В 15 т. Л., 1991. Т. 10. С. 183–184). И этот случай из своего несчастливого детства Дмитрий Карамазов запомнил на всю жизнь. Вероятность этой реминисценции (может быть, не до конца осознанной автором?) подтверждается и тем, что в разговоре Венички с ангелами (в гл. «Салтыковская — Кучино», в эпизоде, в котором ангелы утверждают, что «он (сын Венички) останется без орехов») появляется выражение «бедный мальчик»; но точно так же доктор Герценштубе называет маленького Дмитрия Карамазова: «И тогда я вспомнил мою счастливую молодость и бедного мальчика (курсив мой. — С.Д.) на дворе без сапожек, и у меня повернулось сердце <…>» (Там же. С. 184). Отметим также, что у Ерофеева говорится о двух стаканах орехов (см. с. 237), что приблизительно соответствует 1 фунту (0,40951241 кг), так как 1 стакан ассоциируется с 200 г. Впрочем, в других случаях герой говорит либо о «стакане орехов» (с. 160), либо о «двухстах граммах орехов» (с. 241). В любом случае примечательно, что орехи предназначены были ребенку по имени Дмитрий.
Можно вспомнить также странных попутчиков Венички, деда и внука с одинаковым «именем» — Митрич (с. 184). Как и у царя Митридата, у внука Митрича течет влага из ноздрей: «из обеих ноздрей его хлынули слезы» (с. 190). Ср. в записной книжке Вен. Ерофеева: «У понтийского царя Митридата в полнолуние тоже сопли текли» (цит. по: Ерофеев Вен. Записная книжка 1969–1970 годов / Публ. И. Авдиева // Комментарии. № 13. httD://www.screen.ru/vadvad/Komm/13/dnevnik.htm).
«Сопливость» в данном случае может пониматься и по-другому — как аналог и субститут «слезливости» (если вспомнить значение идиомы «распускать сопли»), в том числе — раскаяния (что вполне соответствует, например, расхожему литературному образу Бориса Годунова или Понтия Пилата). Впрочем, можно вспомнить и тему лицемерного раскаяния многих тиранов-душегубов, упоминаемых (и подразумеваемых) в поэме, включая тиранов советской эпохи. В этой связи примечателен коктейль под названием «Слеза комсомолки» (см. комментарий к этому пародийному названию, имеющему признаки оксюморона: Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». С. 315). Надо полагать само название напитка «Слеза комсомолки» — еще и пародийное обыгрывание названия итальянского вина Lacrima Christi (Христовы слезы), которое было воспето А. Блоком в цикле «Итальянские стихи» («Флоренция», 7): «И легкой пеной пенится // Бокал Христовых Слез». На библейский подтексет указывают названия и других коктейлей Венички: «Иорданские струи», «Звезда Вифлеема», «Ханаанский бальзам».
Сам Вен. Ерофеев (в записной книжке) однажды сравнил себя с царем Борисом: «Я как Борис Годунов. Глад и мор и гнев народный и смуты, и терзания. Являются плюгавые, чернявые и энергичные Василии Шуйские, являются и плетут интриги. Являются юные Лжедмитрии. А я — только стискиваю голову, мечусь между Владимиром и Талдомом с вечным „Уф, тяжело! дай дух переведу!“» (с. 399). Слова «Уф, тяжело! дай дух переведу!» — дословно приведенные слова Бориса из либретто оперы Мусоргского «Борис Годунов» (TV действие, картина 2), то есть из сцены видения Борису призрака убитого царевича Димитрия (см.: Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». С. 184–185, 257).
См.: «Эти слова, намекающие, в инверсированном виде, на судьбу царевича Дмитрия и детей Бориса <…>» (Паперно И. А., Гаспаров Б. М. «Встань и иди» // Slavica Hierosolymitana 1981. Vol. V–VI. Р. 400).
В частности, в записных книжках накопим такие примеры: «В ноябре: входит Раскольников, а его старушка рраз топором» (с. 409); «Чтобы попасть в гостиницу, рекомендуется: „Я внук знаменитого Павлика Морозова, геройски замученного партизанами“» (с. 408); «И чудак же этот Ахиллес Пелид! У всех нормальных людей только пятка неуязвима, а у этого — все наоборот» (с. 355); «А Тихонов бы все напутал. Он в Афинах был бы Брут, а в Риме — Периклес» (с. 364).
См. об этом мотиве в связи с убийством героя: Козицкая Е. А. Путь к смерти и ее смысл в поэме Вен. Ерофеева «Москва — Петушки» // «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева: Материалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь: Тверской гос. ун-т, 2000. С. 20.
См.: «И опять началось все то же, и озноб, и жар, и лихоманка, а оттуда, издали, где туман, выплыли двое этих верзил со скульптуры Мухиной — рабочий с молотом и крестьянка с серпом, и приблизились ко мне вплотную и ухмыльнулись оба. И рабочий ударил меня молотом по голове, а потом крестьянка — серпом по …цам» (с. 237).
Ср. об ангелах (в записной книжке Вен. Ерофеева): «Демоны не громыхают, они говорят вкрадчивыми голосами. Грохочут только ангелы Господни» (с. 414).
Аналогия Понтий Пилат — Митридат поддерживается не только тем, что они оба — персонажи одной «древней» греко-римско-библейской истории на рубеже двух исторических эр, но и тем, что Митридат — царь «Понтийский», а этот титул фигурирует применительно и к Понтию Пилату (в православном «Символе веры»): «Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна». Ранее это было отмечено И. Паперно и Б. Гаспаровым (см.: Паперно И. А., Гаспаров Б. М. «Встань и иди» // Slavica Hierosolymitana 1981. Vol. V–VI. P. 393), а затем — Г. Прохоровым (см.: Прохоров Г. С. Функция библейского парафраза в организации внутреннего интертекста поэмы Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» // «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева: Материалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь, 2000. С. 100 (примеч. 10)). Правда, это подобие Понтия Пилата и царя Митридата Понтийского исследователи устанавливают через посредничество романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Учитывая известное признание Вен. Ерофеева в том, что он романа М. Булгакова не читал (как свидетельствует В. Муравьев; см.: Театр. 1991. № 9. С. 93), следует пока признать роман Булгакова спорным подтекстом поэмы Ерофеева.
В эту парадигму не вписывается, однако, еще один исторический случай убийства, в котором также фигурирует нож (кинжал), — убийство Марата Шарлоттой Корде: «<…> Ведь они зарезали Марата перочинным ножиком, а Марат был неподкупен, и резать его не следовало» (с. 169). Впрочем, этот исторический эпизод может быть квалифицирован и как ложная историческая параллель, ибо дезавуируется самим автором. Во-первых, автор подчеркивает, что в убийстве Марата не было надобности (то есть это — историческая ошибка?). Во-вторых, упомянутое орудие убийства — перочинный ножик — делает убийство невозможным (маловероятным). В-третьих, как уже было отмечено, «Неподкупный» — это прозвище не Марата, а его антипода — Максимилиана Робеспьера (см.: Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». С. 276–277). Иными словами, мы опять сталкиваемся с характерным для Ерофеева примером исторической путаницы (называется Марат — подразумевается Робеспьер). Фигура же Робеспьера интересна в данном случае как пример не только жертвы террора (что верно в отношении Марата), но одновременно — его идеолога и организатора, то есть Робеспьер стал одновременно и тираном, и жертвой. Но смешение Марата и Робеспьера не совсем бессмысленно, ибо Робеспьер был казнен на гильотине — и тоже, таким образом, погиб от ножа (гильотины).
Единственное упоминание имени В. Ленина (да и то зашифрованное — лишь указанием на первую букву его отчества) находим в гл. «Железнодорожная — Черное», в рассуждениях героя о достоинствах и недостатках женщин: «Но, с другой стороны, ведь они в И… из нагана стреляли!» (с. 169).
Об интересе Вен. Ерофеева к параллелизму событий разных исторических эпох свидетельствует такая запись в записной книжке писателя: «Новая история интереснее старой. Можно было бы проследить, как дублируются поступки древних из тех соображений, которые им показались бы смешными. Муций Сцевола — о. Сергий, Курий — Гаршин» (с. 356). Кстати, на эрудицию героя Венички по части древней истории указывается в гл. «85-й километр — Орехово-Зуево»: «Он страшно заинтересовался и попросил меня рассказать подробнее обо всем античном и римском. Я стал рассказывать, и дошел уже до скандальной истории с Лукрецией и Тарквинием. <…> Я от римской истории перешел к христианской и дошел уже до истории с Гипатией <…>» (с. 208, 209).
Как пример размышлений писателя об исторической безгрешности/греховности см. достаточно «темную» запись в записной книжке: «Венедикт! Какое незапятнанное имя! Ср. Как запятнаны Николай, Александр, Борис» (с. 409). Какой смысл имеет здесь выражение «незапятнанное имя»? Возможно, Вен. Ерофеев подразумевает следующее: в этом ряду «запятнанных» — цари, «запятнавшие» себя чьей-либо кровью (Борис Годунов — кровью царевича Дмитрия, Александр I — кровью отца, императора Павла I, а Николай I — кровью декабристов; другой же Николай II («Кровавый») — кровью погибших на Ходынке). Путаницу, впрочем, можно обнаружить и здесь: если речь идет о другом Александре (то есть Александре II), то он — тоже «запятнан» кровью, но — уже своей (в буквальном смысле: «запятнать себя кровью» — быть в «пятнах крови»), ибо был убит народовольцами. А другой Николай — Николай II («Кровавый») — так вообще с двух сторон (так сказать, вдвойне) «запятнан» кровью, ибо в 1918 году был убит большевиками.
См. в этой связи комментарий Ю. Левина, согласно которому нелепое предположение героя Ерофеева (о том, что царевич Димитрий якобы убил Бориса Годунова) имеет свою логику: Борис Годунов умер, потрясенный успехами самозванца, то есть царевич Димитрий «убил» («сразил») Бориса Годунова не буквально, а в политическом смысле (см.: Левин Ю. И. Комментарий к поэме «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева. Graz, 1996. С. 31). В данном случае комментатор опирается на вывод историка В. О. Ключевского: «Царь Борис умер весной 1605 г., потрясенный успехами самозванца, который, воцарившись в Москве, вскоре был убит» (Курс русской истории. Лекция XLI).
В частности, пока надо признать лишь гипотетической версию, согласно которой четверо неизвестных — это «классики» марксизма-ленинизма (Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин), косвенные и прямые идеологи и создатели советского государства (см.: Паперно И. А., Гаспаров Б. М. «Встань и иди» // Slavica Hierosolymitana 1981. Vol. V–VI. P. 390; Власов Э. Бессмертная поэма Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки». С. 544–545, 547; Козицкая Е. А. Путь к смерти и ее смысл в поэме Вен. Ерофеева «Москва — Петушки» // «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева: Материалы Третьей международной конференции «Литературный текст: проблемы и методы исследования». Тверь, 2000. С. 17–22; см. несколько иную трактовку этой проблемы: Плуцер-Сарно А. Ю. Веня Ерофеев: «Разве можно грустить, имея такие познания!» Комментарий к комментарию // Новый мир. 2000. № 10. С. 215–226).
Ср. такую реплику в адрес Венички: «Ты, чем спьяну задавать глупые вопросы, лучше бы дома сидел, — отвечал какой-то старичок. — Дома бы лучше сидел и уроки готовил. Наверно, еще уроки к завтрему не приготовил, мама ругаться будет. — А потом добавил: — От горшка два вершка, а уже рассуждать научился!» (с. 220).
Тема подвластности героя поэмы судьбе (року) актуализируется, в частности, многочисленными отсылками к мифу о царе Эдипе.
«Homage to Marcus Aurelius» (Brodsky 1995: 293).
Анжамбеманы играют заметную роль в «Fin de siècle». Поэт оканчивает строки предлогами и союзами, что вызывает дополнительный интерес к рифмам и их семантической нагрузке. Об анжамбемане у Бродского, см.: Шерр 2002: 269–299.
Ср., например, высказывания Бродского о роли деталей и памяти в эссе «In a Room and a Half» (Brodsky 1986: 492), «Letter to Horace» (Brodsky 1995: 446–447), см. также: Könönen 2003: 223–224.
Подробнее об отображении метафоры «мир есть текст» или «мир есть книга» в лирике Бродского, см.: Ахапкин 2002, passim, о стихотворении «Fin de siècle» см. с. 113, 118.
В последней строке стихотворения «Похороны Бобо» (1972) проводится аналогия между пустотой и пустой бумагой: «…Я верю в пустоту. / В ней как в Аду, но более херово. / И новый Дант склоняется к листу / и на пустое место ставит слово» (Бродский III: 35). Здесь обнаруживается, что пустота небытия заключает в себе источник письменности, которым можно побороть страх перед небытием.
Образ ангела «в голубой / юбке и кофточке», как и трехстишие, редкая строфа в лирике Бродского, можно считать отсылками к «Божественной комедии» Данте. В стихотворении Бродского Беатриче — la donna angelica — символ любви и небесной милости — отличается от своего идеала тем, что она не имеет сил «возвыситься над собой», то есть подняться на высоту райского круга, а остается где-нибудь между голубыми небесами и землей. Ее положение «между» проявляется анжамбеманом между словами «голубой» и «юбка». О склонности Бродского использовать длинные строфы см.: Шерр 2002: 276 (в его творчестве найдется всего лишь пять стихотворений, написанных трехстрочными строфами).
Намек на известный слоган американской автомобильной промышленности «автомобиль не роскошь, а средство передвижения».
«Real, not the calendar…» — аллюзия на знаменитые строки Ахматовой из третьей главы «Поэмы без героя»: «А по набережной легендарной / Приближался не календарный — / Настоящий Двадцатый Век».
Последствия от слияния лидеров с массой опасны, по мнению Бродского: «Still, there is something haunting about these bland, gray, undistinguished faces: they look like everyone else, which gives them an almost underground air. <…> To be governed by nobodies <…> is a far more ubiquitous form of tyranny, since nobodies look like everybody» («On Tyranny», Brodsky 1986: 120).
См., например, интервью Бродского газете «The Boston Globe»: «Technology, too, enforces a certain uniformity <…> In one way or another <…> the species is becoming a victim of technology (курсив мой. — М.К.).The nation falls under the spell of the TV screen. Eventually, the diversity of opinion is going to shrink to the number of networks».
См. определение понятий «Dasein» и «das Man» в книге Джорджа Стейнера «Heidegger»: «А being that questions Being by first questioning its own Seinis a Da-Sein. <…> Dasein is „to be there“ (da-sein), and „there“ is the world: the concrete, literal, actual, daily world. To be human is to be immersed, implanted, rooted in the earth, in the quotidian matter-of-factness of the world. <…> The „world’s worldhood“ is such that the existence of others is absolutely essential to its facticity, to its „being-there“ at all. <…> Our understanding of the ontological status of others, and of the relationship of such status to our own Dasein, is itself a form of being. To understand the presentness of others is to exist. Being-in-the world, says Heidegger, is a being-with. <…> But being-with also has its negative components. <…> Thrown among others, enacting and realizing our own Dasein as an everyday being-with-one-another <…> we come not to be ourselves.We come to exist not in and on our own terms, but in reference to, in respect of others <…>. the self is alienated from itself and becomes a Man. <…> This Man,which we can best render by „oneness“ and „theyness“ simultaneously, dramatizes the recession of true Dasein into alienation, averageness, distance from authentic being, „publicness“ and irresponsibility. ‘Everyone is the other, and no one is himself. The „they“, which supplies the answer to the question of the „who“ of everyday Dasein, is the „nobody“ to whom every Dasein has already surrendered itself in being-among-one-another.’ The being that is us is eroded into commonalty; it subsides to a „oneness“ within and among a collective, public, herdlike „theyness“. Which „theyness“ is the aggregate not of veritable beings, but of „ones“. <…> We yield our existence to a formless „Theyness“ or alterité.The others to whom we consign ourselves are not definite, sovereign presences: ‘On the contrary, any other can represent them’» (Steiner 1992: 82–83, 91–92).
См.: «Homage to Marcus Aurelius»: «А monument is by and large a vertical affair, a symbolic departure from the general horizontality of existence, an antithesis to spatial monotony. A monument never actually departs from this horizontality — well, nothing does — but rather rests upon it, punctuating it at the same time like an exclamation mark. (Еще один пример отображения „филологической метафоры“ в творчестве Бродского. — М.К.). In principle, a monument is a contradiction. In this way, it resembles its most frequent subject: a human being, equally endowed with vertical and horizontal properties, but eventually settling for the latter» (Brodsky 1995: 278).
Эти слова напоминают следующие строки из стихотворения «На столетие Анны Ахматовой», написанного в том же самом 1989 году: «Бог сохраняет все; особенно — слова / прощенья и любви, как собственный свой голос» (Бродский IV: 58).
См.: «Profile of Clio» passim (Brodsky 1995: 114–137) или «Homage to Marcus Aurelius» (Brodsky 1995: 293–294).
В своей арии «Е lucevan le stelle ed olezzava la terra» Каварадосси погружен в воспоминания о прежней жизни и любви. В конце арии он произносит те слова, которые, по мнению лирического «я» Бродского, звучат грубо и патетически: «L’ora è fuggita… Е muoio disperato! Е non ho amato mai tanto la vita!» Случайно ли следующее совпадение: действия этой fin-de-siècle оперы par excellence происходят в Риме в 1800 году, и Пуччини сочинил «Тоску» в 1900 году. Как правило, круглые даты с вереницей нулей ассоциируются со смертью, с пустотой в поэтике Бродского.
См. стихотворение «Развивая Платона» (Бродский III: 122–124), см. также: Könönen 2003: 196–198.
В глаза читателя-женщины бросается то, что «священник» и «раввин», представители мужского пола, отвергаются поэтом как предвестники конца, а в качестве проводника выступает женщина-время, которая вводит лирическое «я» в искушение, вызывающее разочарование. Такой же образ использован и в стихотворении «Конец прекрасной эпохи».
О слове «листва» в значении собирательного существительного от «лист (бумаги)» см.: Ахапкин 2002: 116–118, там же о «глагольных» метафорах Бродского (139–143).
Баальбек — развалины грандиозного храмового комплекса в Ливане, которые свидетельствуют о высоком уровне строительной техники древней цивилизации. Раскопки храмов были произведены только на рубеже XX века (1898–1903).
См. также английский вариант «Fin de Siècle», «переведенный» Бродским: «<…> since every bullet flies / from the future, which plies / its urgent trade with the present and thus needs room / now. <…>» (Brodsky 2000: 391).
Calvino: «But perhaps it is precisely the idea of forms that evokes the idea of the endless: the sequence of whole numbers, Euclid’s straight lines…<…> „Le bon Dieu est dans le detail“. This statement of Flaubert’s I would explain in the light of the philosophy of Giordano Bruno, that great visionary cosmologist, who sees the universe as infinite and composed of innumerable worlds but who cannot call it „totally infinite“ because each of these worlds is finite. God, on the other hand, is totally infinite: <…> (the whole of him is in the whole world, and in each of his parts infinitely and totally)» (Calvino 1988: 68–69).
Он, вероятно, копает себе могилу, ср.: «Я готов, чтоб меня песком / занесло <…>». Возможно также, что он копается в своем прошлом (ср. Баальбек) или старается укоренить себя в земном существовании, в бытии (ср. хайдеггеровское понятие «In-der-welt-sein» — «being-in-the-world»: «То be human is to be immersed, implanted, rooted in the earth, in the quotidian matter-of-factness of the world <…>» (Steiner 1992: 83–84). Ср.: «Конец прекрасной эпохи»: «То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом, / то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом. Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза, / паровоз с кораблем — все равно не сгоришь со стыда: / как и челн на воде, не оставит на рельсах следа / колесо паровоза».
См., например, «1972 год»: «<…> не горизонт вижу я — знак минуса к прожитой жизни» (Бродский III: 19).
Амбивалентность значения горизонта в творчестве Бродского объясняется, в частности, тем фактом, что, на его взгляд, задача поэта (искусства в целом) заключается в том, чтобы он стоял на границе между бытием и небытием, прокалывая отверстия своим пером в броне небытия, см., например, «Меня упрекали во всем» (Бродский IV: 173). См. также: Лотман 1998: 188–207.
См. у Вебера: «<…> and the great password of the fin de siècle was never old, but new. Art nouveau, of course, but also new woman, new hedonism, new criticism, new journalism, new sports, new discoveries, new kinds of science, and even new history. <…> There was more to excite than to depress» (Weber 1999:24).
Анализу сходств философского видения мира Бродского и экзистенциализма посвящена, между прочим, статья Андрея Ранчина: «Памяти Бродского. Религиозно-философские мотивы поэзии Бродского и экзистенциализм». Ранчин пишет следующее: «Родство Бродского с экзистенциализмом проявляется скорее не на мотивном уровне, который никак не поддается редукции до пределов одного философского течения, но в образной поэтике, в построении поэтической модели мира» (Ранчин 1997: 167). С его мнением нетрудно согласиться.
См., например, «Wooing the Inanimate»: «Well, metaphysics is always down-to-earth, isn’t it? The more down-to-earth it is, the more metaphysical it gets, for the things of this world and their interplay are metaphysics’ last frontier: they are the language in which matter manifests itself. And the syntax of this language is very crabby indeed» (Brodsky 1995: 320). Ср. у Хайдеггера: «Человеческое бытие может вступать в отношение к сущему только тогда, когда оно выдвинуто в Ничто. Выход за пределы сущего совершается в самой основе нашего бытия. Но такой выход и есть метафизика в собственном смысле слова. Тем самым подразумевается: метафизика принадлежит к „природе человека“. <…> Метафизика есть основное событие в человеческом бытии. Она и есть само человеческое бытие» (Хайдеггер, с. 11).
См.: Steiner 1992: xxxv: «In the final analysis, the Logos proclaimed by Heidegger, the Word through which Being is, is like a valedictory twin of the Logos which speaks dawn in the Johannine Gospel». Стейнер отмечает ту важную роль, которую устная речь по сравнению с письменностью имеет в учениях Хайдеггера: «Socrates is, rules Heidegger, the „purest“ of all Western thinkers; that purity is immediate to the fact „that he does not write“ <…> The letter kills the spirit. The written text is mute in the face of responding challenge. It does not admit of inward growth and correction. Texts subvert the absolutely vital role of memory» (Ibid: 14).
«Время новостей» (28.05.2002, 93). Здесь и ниже каждый некролог дается с краткой ссылкой во избежание необходимости сопровождать текст концевым списком. Та информация, которая была получена из базы данных Integrum (http://www.integrum.ru/), приводится здесь без каких-либо изменений. Кроме текстов самих некрологов, я использовал материал интервью и бесед с близкими знакомыми и друзьями покойного Тимура Новикова — Андреем Хлобыстиным, Олегом Котельниковым, Константином Митеневым, Виктором Мазиным, Ксенией Новиковой и Марией Савельевой, Иреной Куксенайте, Аллой Митрофановой и Олесей Туркиной.
«profoundly idealistic <…> standards», из анонимного некролога в «Таймс» (28.05.2002, 30). Несмотря на то что по правилам «Таймс» фамилия автора некролога обычно не указывается, в данном случае можно предположить, что этот текст был написан английским художественным критиком и почитателем Новикова Эдвардом Луси-Смитом.
Douglas Crimp. On the Museum’s Ruins // October. 1980. № 13 (Summer). P. 58–83, 58.
Одно из наиболее доступных изложений этой мысли Бурдье (а также ее ошибочных толкований) приводится в сборнике статей: Bourdieu Pierre. In Other Words: Essays Towards a Reflexive Sociology [Choses dites] (Stanford, 1990) — см. в том числе главу 7.
Несмотря на то что некоторые по-прежнему избегают этой темы в разговорах, тот факт, что причиной многих болезней Новикова был ВИЧ/СПИД, не вызывает сомнения. Он был подкреплен многими независимыми источниками, хотя медицинского подтверждения до сих пор не последовало. Слухи об этом начали циркулировать по крайней мере начиная с 1998 года, когда один из московских идеологических противников Новикова, Анатолий Осмоловский, опубликовал сообщение о том, как один влиятельный художественный критик напрямую угрожал ему «расправой», если он кому-нибудь обмолвится об этом факте (Анатолий Осмоловский, «Текст по. 53» («mailradek», http://www.asa.de/radek/mail53.htm).
Опять-таки умалчивание этого факта для данной статьи более важно, чем сам факт. Тем не менее гомосексуальная ориентация Новикова, естественно, играла важную роль в его жизни и работе (см. также сноску 47). Его открытое преклонение перед Оскаром Уайльдом или Людвигом II в 90-е годы не оставляло сомнений относительно его собственных склонностей. Только когда Новиков вступил в свой третий, традиционалистский период, гомосексуальность «патриарха», особенно в глазах общественности, отошла на задний план, что вызывало скептические высказывания и возмущенный ропот гей-кругов на протяжении последних лет его жизни.
Представителям русской интеллигенции свойственно относиться с. неприязнью к тем, кто смешивает «личные» проблемы с «собственно искусством», что выражается сарказмом по отношению к тенденции западного и в особенности американского дискурса акцентировать подобные вещи. В этом они видят (используя западные термины) проявление геттоизированной «политики идентичности». Так, в заметке Андрея Ковалева, состоящей всего из двух предложений, о выставке работ Новикова в «Нью-Йорк Таймс» говорится: «не обошлось без „умершего от СПИДА“» (Андрей Ковалев, «АРХИВ 19.04.2004 Артпериодика» (http://www.artinfo.ru/ru/news/main/ArtArchive/2004-19-04-ap.htm)). То, чего они не объясняют, это почему подобная информация должна быть известна только кругу посвященных, особенно в стране, известной своими традициями гомофобии, столкнувшейся теперь со все возрастающим уровнем случаев заболевания СПИДом. Нежелание, даже запрет, особенно в Петербурге, художников обсуждать те социальные проблемы, которые они же сами используют в своем художественном дискурсе, является неразрешимой загадкой жизни и творчества Новикова, в частности.
По крайней мере, так явствует из некролога в «Завтра» (4.6.2004; 23: 446). Остальные цитаты, использовавшиеся в этом абзаце, заимствованы из «Времени новостей» (28.05.2002, 93), «Независимой газеты» (29.05.2002, 103) и «Pravda.ru» (27.05.2002).
Туркина О., Мазин В. Тимур // Художественный журнал. 2002. № 45. Июнь. С. 25. Правда следует отметить, что эти авторы принадлежали к числу близких знакомых Новикова.
Ср., например, биографию, помещенную на портале Марата Гельмана «Gif.ru» («Тимур Новиков», http://www.gif.ru/people/novikov/?city=876&fah=886) и («Новиков Тимур» / биография Guelman E-Gallery, http://e-gallery.guelman.ru/authors/novikov/); автобиографический материал см.: Тимур Новиков. Автобиография (http://www.newacademy.ru/Timur/abiogr.html); страница на сайте in memoriam (http://www.museanum.net/bionovikov.htm; перепечатано из «100 NAMES»; http://www.spb.osi.ru/Archive/scca/162.htm), а также материалы, опубликованные галереями, которые представляют Новикова в Германии («Timur Novikov» («Raab Gallery», сайт см.: http://www.raab-galerie.de/Pages/bilddatenbank/artists/Novikovkurzbioeng.php3), и в России («Айдан галерея», http://www.aidan-gallery.ru/cgi/wgal.cgi?gid=695&cid=147&lid=0).
«Независимая газета» (29.05.2002, 103).
Тимур — тюркское слово со значением «железо», обычно ассоциируется с именем жестокого завоевателя Центральной Азии Тамерлана. Тимофей, «почитающий Бога», происходит от греч. timan — «почитать» и theos — «бог».
Деготь Е. Русское искусство XX века. М., 2000.
Написание «ноль» — нарочно неправильное, через «о» (иногда «Ш») — должно символизировать пустоту объекта.
Товаричество Экспериментального Изобразительного Искусства.
Новые художники. Антология. 1982–1987 / Под ред. Е. Андреевой и Е. Коловской. СПб., 1996. С. 67 и далее.
Центральными фигурами «Новых художников» были О. Котельников, Е. Козлов, С. Бугаев-Африка, В. Овчинников, К. Хазанович, В. Гуцевич, И. Савченков, В. Цой, Г. Гурьянов и А. Крусанов.
Используя терминологию Бурдье, можно сказать, что «Новые художники» стали доминирующим полюсом доминируемого субполя. Последнее включает в себя зоны, называемые «андеграундной», «диссидентской», «второй» и «параллельной» культурами. Группами, присоединившимися к «Новым художникам» и достигшими доминирования в других областях искусства, были «Некрореалисты» (в основном кинематографическое движение, возглавляемое Евгением Юфитом), знаменитые рок-группы «Кино» (во главе с Виктором Цоем) и «Аквариум» (во главе с Борисом Гребенщиковым) и позднее — «Поп-механика» (карнавальный Gesamtkunstwerk Сергея Курехина).
Второй знаменитой нонконформистской группой этого времени были «Митьки». Эстетически не связанные с «Новыми художниками», они развивали традиционные направления фольклора и раннесоветской андеграундной культуры. В начале 80-х годов в борьбе за доминирующую субкультурную позицию принимали участие левое крыло Союза художников, ТЭИИ и бывшие участники «Газаневской культуры» (многие представители которой участвовали в альтернативных выставках в начале 70-х, проводившихся в Домах культуры, один из которых, ДК им. Газа, дал название самому движению). Когда старшее поколение утратило статус «главного социального неудачника», в поле наметился серьезный сдвиг. Впрочем, обсуждение проблемы конструирования всего художественного поля в целом выходит за рамки этой статьи.
Тольц В. «Lingua Sovetica — Советский язык (2)» (Радио Свобода / Радио Свободная Европа, http://www.svoboda.org/programs/TD/2003/TD.101903.asp).
Термины «классицизм», «модернизм» и «постмодернизм» в этой статье употребляются в тех специфических и разнообразных смыслах, которые, как будет показано ниже, придавал им Новиков. Об употреблении терминов у Новикова см., например: Новиков Тимур. Лекции. СПб.: Новая Академия Изящных Искусств, Галерея D137, 2003) С. 119.
В более поздней идеологии «Новой академии» эти термины стали почти синонимами и рассматривались как равно «развращающие» течения. Однако это не мешало Новикову искусно обыгрывать «дискурс» постмодернизма, обращая его себе на пользу. Так, он использовал положения марксистского анализа Фредерика Джеймисона, в которых критиковались латентные неоконсервативные тенденции постмодернизма, для положительной оценки «тайной страсти» постмодернизма к классицизму. Можно усмотреть использование постмодернистских «практик» и в его позитивных высказываниях по отношению к поп-культуре, проникавших в его идеи о «Новом русском классицизме» (см. ниже).
Рейв-вечеринка «Гагарин-пати», посвященная Гагарину и космосу, состоялась в 1991 году в Москве, в павильоне «Космос» на ВДНХ (в оформлении вечеринки использовался, как сказали бы сейчас, «советский стиль-ретро»). Самое престижное мероприятие «андеграунда», объединившее «золотую богему» Москвы и Ленинграда, сразу же стало легендой молодежной культуры. Это была первая в своем роде глобальная рейв-акция, возможно, также одна из первых акций, организованных по коммерческому принципу. О сквоте на Фонтанке см., например: Yurchak A. Gagarin and the Rave Kids: Transforming Power, Identity, and Aesthetics in Post-Soviet Nightlife // Consuming Russia: Popular Culture, Sex, and Society since Gorbachev / Ed. by AM. Barker. Durham, 1999. P. 76–109.
Это знаменитое место было настоящим ульем, в котором роились художники и музыканты, организуя новые проекты. (Оно существует до сих пор, хотя его деятельность стала менее анархистской и более институционализированной.) Его главными организаторами были участники ТЭИИ, но круг Новикова тоже играл в нем заметную роль.
Из интервью с Константином Митеневым, 12.11.2003. Группа московских концептуалистов предыдущего поколения тоже работала с советской иконографией, и между этими двумя течениями можно проводить параллели. Однако изучение творчества Новикова с точки зрения истории искусства — предмет отдельного исследования.
Уходящий корнями в «андеграунд» круг Новикова был, без сомнения, несмотря на объявленный ими «классицизм», увлечен клубной культурой, представлявшей собой последнюю моду западной субкультуры. Главное в данном случае — разобраться в том, как это течение могло быть освоено классицистической риторикой группы. Новиков неоднократно писал о положительной роли культа тела в тоталитарной эстетике. Интересно, что на более позднем традиционалистском этапе Новиков отказывал техно в принадлежности к музыкальным формам «модернизма», что стало лучше согласовываться с его общепризнанной позицией любители классической красоты и гармонии.
См.: более пространное рассмотрение этого вопроса в готовящейся к печати нашей статье: «Cultural Geopolitics in the New Russian Cultural Intelligentsia A Case Study of Timur Novikov, Artist and Cultural Ideologue, 1958–2002» («Eurasianisme», 2006).
Несомненно ироническое по форме, но реакционное по своему содержанию мероприятие было направлено на то, чтобы вызвать публичное негодование. Разновидности «стебной» иронии, приведенные здесь в качестве примера, сыграли немаловажную роль в творчестве Новикова. См. более подробное рассмотрение в нашей статье: «Lenin’s a Mushroom and Hitler a Superstar: Poshlost’ and the Politics of Russian Styob» (готовится).
Религиозный до фанатизма Савонарола (1452–1498) был подстрекателем, положившим начало хорошо известным «фейерверкам тщеславия». Одно из мероприятий по сжиганию книг Новикова пришлось, по всей видимости, не случайно, на визит Умберто Эко в Санкт-Петербург. Разумеется, последний дал интервью, в котором огласил свою точку зрения по этому поводу, что привело к повышенному вниманию прессы к этому событию.
Новиков Тимур. Новый русский классицизм. СПб., 1998. С. 136–137.
Он в каком-то смысле элементарно наживался на русском (ранее советском) увлечении классицизмом, подобно тому как Уорхол играл на американской любви к культуре потребления.
Новиков. Новый русский классицизм. С. 136.
Разумеется, приведенные соотношения приблизительны. Есть еще 7 текстов, в которых говорится о смерти Новикова, но они не принадлежат к обсуждаемому жанру. Несмотря на то что из-за разных возможных интерпретаций значения Новикова для эпохи в разных некрологах возникает погрешность, которую невозможно подсчитать, в данном случае точность не имеет первостепенного значения. Все данные собраны мной.
См., например: «С глубоким прискорбием, не приходя в сознание» (Коммерсантъ-Власть. 2001. 17 апреля. С. 15) и А. Тертычный «Не пускайте Емелю на царский трон» (Журналист. 2004. 19 июля. С. 7). Последний является автором нескольких книг по данному предмету, включая «Жанры периодической печати: Учебное пособие» (М., 2000). Упомянутый текст в «Журналисте» представлен там в расширенном виде.
Laine Т. Portrait of an Artist as a Dead Man. A Study of British Obituaries as a Genre (MA Thesis, Helsinki University, 1999).
После смерти Виктора Кривулина, легендарного поэта и центральной фигуры литературного андеграунда (то есть человека, находящегося в позиции, которая позволяет сравнение), Лев Рубинштейн написал весьма неформальный некролог, тогда как остальные сохраняли уважительный, но объективный тон (несмотря на то, что сам Кривулин как нонконформист придерживался легкой манеры общения).
В данной статье я использую слово «посвященный» для обозначения культурной элиты, которая знала о внутренней жизни в сфере художников. Те, кто не входил в этот круг избранных (находившиеся на периферии или вне культурного поля), могли общаться только с его публичным представителем — Тимуром Новиковым. Под этим вовсе не подразумевается, что Новиков непременно ставил своей целью скрыть свою личную точку зрения от публики. Это значит всего лишь то, что существенные различия возникают между восприятием события (высказывания или воплощенного действия в бахтинском смысле) и письменным отчетом о нем, в особенности когда существенная роль отводится иронии, языку тела и намеренной стилизации. Посвященным, даже если они и не участвуют в данном событии, присуще особое понимание происходящего (как сказал Бурдье, «они чувствуют игру»), что делает для них возможным интерпретации изнутри, с позиции знающих правила, согласно которым играет и художник из этой же сферы.
Если предположить, что автобиография Новикова, в которой он указывает, что родился 24 сентября 1958 года, соответствует действительности, то в день его смерти, 26 мая 2002 года, ему было 43 года. (Тимур Новиков, «Автобиография» (http://www.newacademy.ru/Timur/abiogr.html)). «Ведомости» (27.05.2002) были единственной газетой, обратившей на это внимание.
Характерный иронический намек этого мифа заключается в том, что Новиков «надел сюртук» Достоевского. Достоевский представлял себя российским пророком (в особенности после знаменитой речи о Пушкине), тем самым создав прецедент для Новикова, который тоже, особенно в последние годы своей жизни, разыгрывал из себя пророка.
Савицкий С. Андеграунд: История и мифы Ленинградской неофициальной литературы М., 2002. С. 7 и далее.
Краткий обзор использования этого понятия показывает, что современные комментаторы включают в это «поколение» членов творческой интеллигенции, родившихся в конце 1940-х — конце 1960-х годов. Более полный обзор выходит за рамки данной статьи.
Для обсуждения этого промежуточного статуса, сосредоточенного на литературной сфере, см.: Савицкий. Андеграунд. С. 43 и далее.
См., например: Известия (СПб.). 2002. 25 мая. С. 88. В электронном бюллетене необыкновенно быстро организованной поминальной выставки-ретроспективы в Русском музее (через две недели после его смерти) говорится, что он был «оператором теплоцентра». («Памяти Тимура Новикова», http://www.rusmuseum.ru/ru/exhibitions/?id=185&i=0&%20 уеаг=2002). Куратор выставки, Александр Боровский, был одним из наиболее ярых сторонников Новикова, так что эта информация требует дальнейшего подтверждения. Интернет-портал, посвященный искусству «Gif.ru», который, вероятно, до сих пор полагается на его старое жизнеописание, поддерживает другую версию. Очевидно, что обе версии могут быть справедливыми, но не суть важно. Речь идет скорее о публичной репрезентации Новикова.
«Митьки» были и остаются на противоположной стороне культурной сферы.
Именно так представляют события «Известия Петербург» (2002. 25 мая. С. 88). Совершенно неважно, что известие о смерти Василия Пушкарева, бывшего директора Русского музея, который лично проследил за спасением многих работ исторического авангарда и умер в то же время, что и Новиков, получило поразительно малую огласку. Именно такой представлялась горькая суть событий Сергею Сафонову, который, кроме того, прошелся по школе Новикова в «Новом литературном обозрении» (2002. № 61. С. 18).
См., например: Eyal G., Szelenyi I., Townsley E. R. Making Capitalism without Capitalists: Class Formation and Elite Struggles in Post-Communist Central Europe. London; New York, 1998.
См.: Анна Толстова в «Часе пик (Санкт Петербург)» (2002. 29 мая. С. 22). См.: также статью Олеси Туркиной и Виктора Мазина в «Художественном журнале» (2002. № 45. Июль).
См. статью Маруси Климовой в «Митином журнале» (2002. 24 мая).
«Гей-мафия», как редактор «Митина журнала» Дмитрий Волчек со знанием дела описывал это в интервью автору данной работы, видимо, сыграла важную роль в успехе Новикова в западном мире искусства. Вероятно, отнюдь не случайно, что и Кейдж, и Уорхол, и Раушенберг, и искусствовед, и — возможно — автор некролога в «Times» Эдвард Люси-Смит (см. предисловие), и многие другие влиятельные западные знакомцы Новикова были гомосексуалистами.
Митин журнал. 2002. 24 мая.
Новиков, несомненно, знал о Маринетти и его визите к русским футуристам, не принявшим его снисходительное отношение к русскому футуризму как ответвлению его школы. Насколько мне известно, подобного антагонизма в отношении западных художников никогда не возникало внутри кружка Новикова. Тем не менее они были очень чувствительны к этому вопросу. Например, в рассказах о посещении Джоном Кейджем «Новых художников» в Санкт-Петербурге заметно тонкое балансирование между репрезентацией Кейджа как «мастера» и, с другой стороны, как представителя другой стороны, с которой общались на равных (частные интервью).
В особенности подобную позицию занимает старая советская номенклатура, но кроме того — консерваторы от религии и культуры (частные интервью).
В терминологии Бурдье, мы видим здесь превращение институциональной столицы Гельмана в новиковскую культурную столицу. В более общем виде тип «объективного» отчета, представленный в данном некрологе, признает (уступает и подтверждает) illusio поля. Illusio в поле искусства автономно и — следовательно — подчиняется лишь собственным законам, то есть не зависит от политики и власти. В качестве предварительного условия автономности поля illusio постоянно подтверждается участниками игры. Один из ведущих электронных бюллетеней Марата Гельмана, словно иллюстрируя сказанное, называется «Gif.ru: Мир без политики». Претензия на аполитичность особенно импонировала риторике «искусства для искусства» ранней «Новой академии», которая, конечно же, усиленно эксплуатировала политические тропы и их с трудом обретенную институциональную властную основу.
Кроме того, что он является влиятельным дельцом и политическим «пиарщиком», Guelman (как Гельман транслитерирует свое имя) еще и движущая сила на российском художественном рынке, вынашивающая коллекции, выставки, галереи и крупные электронные бюллетени.
Здесь Гельман демонстрирует, практически прозрачно, как он может превратить культурный капитал Новикова в свой собственный экономический капитал.
См. примеч. 35 (В файле — примечание № 1112 — прим. верст.).
См.: «Великий Насмешник» в «Известиях». Авторы приведенных выше некрологов — Ольга Кабанова и Николай Молок («Известия»), влиятельный художественный критик Андрей Ковалев («Время МН») и близкие знакомцы Новикова Олеся Туркина и Виктор Мазин («Художественный журнал»).
Подзаголовок некролога Андреевой в «Новом мире искусства» (26.03.2002), — видимо, сейчас самого важного петербургского художественного журнала.
Ср. в исходном тексте: «Происходя из семьи, которая всего лишилась в 1917 году…» Дед Новикова по материнской линии до революции состоял на службе в армии (а может быть, и в полиции), а семья его жила в Крыму, где в 1916 году, незадолго до революции, и родилась мать художника.
См., к примеру, примеч. 27 (В файле — примечание № 1104 — прим. верст.).
См. полные русские и английские редакции в: Новиков. Новый русский классицизм. С. 7–8, 185–186. Очевидно, что в своих последних словах манифест апеллирует ко всем европейцам. Однако, несмотря на свои видимые проевропейские симпатии, концепция Новикова остается недвусмысленно имперской. Ее перекличка с гитлеровским понятием «тысячелетнего рейха», вероятно, отнюдь не случайна, но весьма символична для циника (как философа), не говоря о циничном юморе.
Ощущение необходимости подобной идеи, то есть открытия наново поисков Владимира Соловьева и Николая Бердяева конца XIX века, возрастало в силе, начиная с распада Советского Союза. См. об этом, например: Scherrer J. Identität und Erinnerung; Eine Neue Russische Idee für Rußland // Osteuropa 2004. 54 Jg, № 8. S. 27–41.
Новиков. Лекции. С. 24.
О. Туркина в своей статье (Turkina О. St. Petersburg’s Neo-Academism. Revival of the Great Story // Strategies of Presentation / Ed. by Barbara Borčić and Saša Glavan. Ljubljana, 2000) также говорит о таких «Великих Сюжетах», хотя и по-другому расставляя акценты, что естественно для одного из близких сподвижников Новикова.
Любопытно, что, в то время как многие европейские языки естественно разделяют понятия «героя», «протагониста» и «(литературного) персонажа», все эти три понятия обычно относятся к смысловому полю родового понятия «герой» в русском языке.
В статье «Voices From the Provinces: Living and Writing in Nizhnii Novgorod, 1870–1905» Катрин Евтухов замечает, какую незначительную роль играет элемент локальности также и в историческом нарративе:
«<…> the element of space, or topos, is all too often missing from the narrative of Russian history which, despite the country’s obvious size and regional diversity, tends to be told from the center, and hence appears linear and continuous».
В письме к Николаю Трубецкому от 1930 года Роман Якобсон пишет: «Ваша мысль о том, что корреляция есть всегда соотношение признакового и беспризнакового ряда, одна из Ваших самых замечательных и продуктивных мыслей. Думаю, что она будет иметь значение не только для лингвистики, но и для этнологии и истории культуры, и что такие историко-культурные корреляции, как жизнь — смерть, свобода — несвобода, грех — добродетель, праздники — будни, и т. п. всегда сводятся к отношениям а — не — а, и что важно установить для каждой эпохи, группы, народа и т. д., — чтó является рядом признаковым… Я убежден, что многие этнографические явления, мировоззрения и прочее, которые на первый взгляд кажутся тождественными, нередко различаются именно тем, что то, чтó для одной системы является рядом признаковым, в другой оценивается как раз как отсутствие признака» (Якобсон 1982, 74).
Подробнее см. работу: Danto 1990.
См. подробнее статью Линн Пирс (Lynne Pearce, 2002) «The place of literature in the spaces of belonging».
Определение «любовь к родному краю» может служить не только как маркер той или иной локальной идентичности, но и как средство идеологического манипулирования (см., например: Милонов 1985, 3).
В художественном тексте отношение автора к локальности сложнее, оно может иметь все грани оттенков от любви до ненависти.
На органическую взаимопроницаемость места и текста указывали также известные фольклористы-краеведы Б. и Ю. Соколовы. Они также подчеркивали необходимость вхождения в жизнь рассматриваемого места, вовлечения в анализ социальной динамики малого общества (Соколовы 1926, 23).
Расцвет краеведения по всей стране сказался прежде всего на стремительно растущем количестве краеведов и краеведческих обществ. Если в 1917 году в России насчитывалось 155 обществ, то к 1930 году их было уже 2334, а общее количество членов достигло миллиона человек (Smith-Peter 2004, 533).
В повести «Детство Люверс» Б. Пастернака Приуралье, как пространственная граница между Европой и Азией, формирует сознание героев (см. Юнггрен 1991).
В качестве такой генерирующей доминанты Н. К. Пиксанов предлагает внести в исследование культуры понятие «областного культурного гнезда» (Пиксанов 1928, 9–59).
Воспоминания Ивнева были написаны в 1930-е годы, после смерти Хлебникова.
Понятие «текст» до сих пор не определено. Согласно Б. М. Гаспарову, «любое языковое высказывание — краткое или пространное, художественное или нехудожественное, мимолетная реплика или грандиозное по масштабам и задачам повествование — представляет собой текст, то есть некий языковой артефакт, созданный из известного языкового материала при помощи известных приемов». Однако, как подчеркивает Гаспаров, для осмысления сообщения говорящий субъект должен включить этот языковой артефакт в движение своей мысли (Гаспаров 1996, 318). Мыслительный же процесс, возникающий «по поводу и вокруг данного сообщения-текста, не имеет конца, но он имеет начало; у него нет никаких внешних границ, никаких предписанных путей, но есть определенная рамка, в которой и для которой он совершается: рамка данного языкового высказывания» (Гаспаров 1996, 322). Под понятием рамки Гаспаров имеет в виду не очертание границ, а предел распространенности смыслового поля (Гаспаров 1996, 326). О социогуманитарных критериях понятия культурного текста см. статью Н. Г. Михайловой (Михайлова 2002).
«Incorporate is a good word here, for it means literally to bring into the body, in this case to bring our bodies into environment, and this engagement in a whole is what the aesthetic experience of environment involves» (Berleant 2002, 10).
Кажется, не отмечалось, что предшествующие строфы местами текстуально совпадают с другим «программным» заявлением, построенным по формуле «хотя… но…» и использующим мотив взгляда извне:
Эти бедные селенья, Русь! Русь! вижу тебя, из моего
Эта скудная природа чудного, прекрасного далека тебя
<…> вижу: бедно, разбросанно и не―
Не поймет и не заметит приютно в тебе <…> ничто не
Гордый взор иноплеменный, обольстит и не очарует взора. Но
Что сквозит и тайно светит какая же непостижимая, тайная си―
В наготе твоей смиренной. ла влечет к тебе?
Неразлучность, чреватая слиянием; ср.: «I heard a story from Clifford Geertz about a visitor to Japan who wandered into a department store in Tokyo, at a time when the Japanese had begun to take a great interest in the symbolism of the Christmas. And what symbols of the Christmas season did the visitor discover prominently on display in the Tokyo department store? Santa Claus nailed to a cross!» (Marie L. Hoskins. Worlds Apart and Lives Together // Child and Youth Care Forum. 1999. April. Vol. 28. № 2. P. 73).
Отождествление, чреватое конкуренцией; ср. мнение Ремизова о поэме Блока: «Уж если необходимо возглавлять „революционный шаг“, надо было не Христос, а Никола» (Кодрянская Н. Алексей Ремизов. Париж, 1959. С. 104); указал С. Доценко. Ср. также образ Николы, который «в метель жизненную проведет», в рассказе Зайцева «Улица Святого Николая».