История крестовых походов

Великие паломничества уже не имели ничего общего с паломничествами прошлого, когда люди, ходившие маленькими группами, могли останавливаться в приютах. Теперь нужно было каждый день и всю дорогу кормить тысячи ртов. И больше не рассчитывать на милосердие добрых душ, а платить за каждую буханку хлеба или каждый буасо зерна, вести многочисленные переговоры и даже требовать невозможного от городов или от служащих королей либо императора Востока, которые, всегда изумляясь таким массам, очень часто отвечали, что не могут удовлетворить эти требования. С первых дней похода и до самого Константинополя нехватка пищи вызывала у паломников недовольство, несправедливый гнев, приводила к столкновениям и резне.

СОБЫТИЯ ПЕРВОГО КРЕСТОВОГО ПОХОДА, ТАК НАЗЫВАЕМОГО «НАРОДНОГО»

Худшие насилия (это единодушно пишут все) чинили бедняки, которым было нечем платить и которые часто находили на что сослаться, чтобы этого не делать. Почти все они происходили из Иль-де-Франса и имперских земель, где епископы, верные Урбану II, не могли выступать с проповедями. Они слушали другие проповеди, иначе построенные и вдохновленные другими идеями: проповеди отшельников, священников и монахов, многие из которых порвали с церковью. Жизнь в бедности или в затворничестве, любовь к обездоленным людям побуждали этих проповедников скорей распалять слушателей, чем убеждать их. Речи духовных вождей этих толп бедняков придавали паломничеству особый колорит и создавали взвинченную психологическую атмосферу. Они говорили о Библии, о возвращении еврейского народа, который вышел из Египта, чтобы дойти до Святой земли. Они без конца вспоминали чудеса Иисуса и биографию Марии Магдалины, раскаявшейся грешницы, которая после смерти Христа избрала уединенный образ жизни. Их успехи вдохновляли других — мнимых монахов и самозванцев, которые не выражали никакого почтения к церкви и пользовались наивностью простецов. Папский легат, спешно посланный, чтобы остановить эту волну беспорядков, осудил таких проповедников, которые показывали публике знаки, доказывали, по их уверениям, что они посланники Бога, и вручали крест, призывая в паломничество всех бедняков, женщин, хромых, глухих и слепых. Многие тогда щеголяли крестами на всех частях тела, нанесенными красной или зеленой краской, «какой обычно женщины подводят глаза». Рядом с одной молодой женщиной шел гусь, и вскоре разнеслась молва, будто гуси посланы Богом, чтобы указать путь к Святой земле. В одной церкви в Камбре гусей подвели к алтарю, и остолбеневшие зеваки почтили их как святыню.

Обличители призывали массы быть свидетелями низостей отдельных клириков, и в атмосфере крайнего напряжения и нетерпимости эта проповедь в народе быстро приобрела мятежную окраску. Они все чаще вспоминали Апокалипсис Иоанна Богослова и победу Христа над злом, призывая к войне с теми, кто разрушил Гроб Господень, со всеми врагами веры и, может быть, еще в большей степени — с богачами, особенно с городскими, которые, занимаясь ростовщичеством и нечестной торговлей, наживаются на тяжком труде обездоленных. Подобных призывов к воровству и резне не было в речах священников и духовников, которые сопровождали «баронов», — они гораздо больше говорили о молитве, о том, чтобы быть достойными службы Богу, а еще больше, очень много, — о милосердии к простому люду и к слабым.

Не все эти вожди были монахами, отшельниками и проповедниками-самоучками, неспособными сражаться. Что это не так, показывает такая фигура, как Петр Пустынник, который умел собирать толпы и даже внушать им фанатизм, вовлекая в эту рискованную авантюру. Он мог принимать командование и, пусть даже не сражался с мечом или копьем в руке, умел в трудные моменты найти для людей укрытие, внезапно отвести их назад и перегруппировать, чтобы проще было обороняться. Но другие служители церкви заставляли говорить о себе иначе—уже не как об обычных лидерах, а буквально как о главарях банд, и банд вооруженных. Фолькмар, священник, набрал несколько тысяч человек в Саксонии и Чехии и повел их убивать евреев в городе Регенсбурге. Другой священник, Готшальк, конечно, «воспламенил сердца людей разных народов», чтобы они следовали за ним в Иерусалим, но тоже собрал их вокруг себя — выходцев из Лотарингии, Восточной Франции, Баварии и Германии, более 15 тыс. человек «воинского сословия» и столько же пеших.

Наряду со служителями церкви в походе участвовали и военачальники. Если историки не говорили о них, то потому, что не обратили внимания на некоторые рассказы, сообщавшие, что бедняков сопровождали рыцари и настоящие сеньоры, а выходцев из Германии — даже графы и князья. Противопоставляя этот крестовый поход, определяемый как «народный», другим, историки проигнорировали сеньоров Иль-де-Франса, которые, поскольку король был отлучен, проповедей папы не слышали, но сговорились, собрались и приняли крест. Это не были ни бедные младшие сыновья, ни маргиналы, отвергнутые семьей, — совсем напротив. Например, Готье Санс-Авуара[19], одного из самых видных людей в этих толпах, всегда изображают лишенным владений и наследства авантюристом, от которого отвернулось общество, тогда как на самом деле он принадлежал к знатному роду, был сеньором нескольких фьефов и обладал хорошими землями в области Пуасси. Санс-Авуар — так называлась одна из деревень, и его предки передавали эту фамилию от отца к сыну. Готье, сын Гуго Санс-Авуара, отправился в Иерусалим с восемью рыцарями — своими вассалами. Оба его брата, Гильом и Симон, сопровождали Боэмунда Тарентского, и все трое погибли на Востоке, на поле боя, от рук египтян[20]. Сообщения о переходе и боях содержат имена и других сеньоров из Иль-де-Франса: Рено де Бри или де Бруа, сеньора Бофора и Питивье; Готье де Бретёйя; Годфруа Бюреля, сеньора Этампа, «командира и знаменосца отряда из двухсот пеших бойцов»; Тома де Марля, сеньора де Куси; Драгона де Неля; Кларамбо де Вандёйя и Гильома Плотника, виконта Мелёна и Гатине. Немецкие хронисты, до сих пор мало изученные во Франции, больше внимания уделяют крупным военачальникам, славным подвигами. К ним относился Эмихо Лейнингенский, «знатный и очень могущественный муж, который велел называть его графом и на Рейне, прежде всего в горах, имел в подчинении немалое число сеньоров, в большей или меньшей степени разбойников, следовавших за ним повсюду — правда, скорее чтобы грабить на большой дороге, чем чтобы помогать бедным». Относились к ним также очень знатные и прославленные особы — граф Гуго Тюбингенский, Фридрих, Конрад и Альбрехт фон Циммерны[21], Генрих фон Шварценберг, Ульрих и Рудольф фон Саарвердены, Альбрехт фон Штоффельн и Бертольд фон Нойфен[22].

Как бы то ни было, на первых порах такие «народные» крестовые походы были не более чем грабительскими предприятиями и даже в отдельных местах войнами на истребление тех, кто противился движению паломников или продавал хлеб по завышенным ценам, наживаясь на нехватке продовольствия и на отчаянии масс, оставленных на произвол судьбы. Рене Груссе говорит о «демагогии крестовых походов» и видит в них настоящие жакерии и анархические мятежи под религиозной маской, «поводы все крушить для врагов общественного порядка»[23].

ЕВРЕИ И БОГАЧИ: КОЗЛЫ ОТПУЩЕНИЯ

Первыми жертвами, особенно в долине Рейна, стали евреи. О злосчастных и трагических эпизодах похода бедноты нам хорошо известно благодаря еврейским авторам того времени, в частности историку Соломону бар Симеону, сообщающему о письмах, которые иудеи Французского королевства послали единоверцам Швабии и Рейнской области, предупреждая о движении этих ненасытных толп, идущих без или почти без съестных припасов, возбуждаемых странными мистическими порывами, которые никто не способен контролировать, и открыто выражающих мстительную нетерпимость. Подстрекатели заявляли, что евреи повсюду угнетают бедняков, а также, используя доводы из совсем другого ряда и более лживые, обвиняли иудеев Святой земли в сговоре с мусульманами против христиан. Говорили даже, будто евреи подожгли церковь Гроба Господня, чтобы ограбить ее и захватить священные сосуды. Другие легенды, неведомо как распространявшиеся, утверждали, что гонения, предпринятые каирским султаном аль-Хакимом, ему якобы посоветовал устроить беглый монах по имени Роберт, обманутый орлеанскими евреями: он предостерег султана, что, если тот не разрушит храм, христиане захватят его царство[24].

Однако по всем рассказам видно, что эти мятежники и массовые убийцы были готовы наброситься и на любого богача, в частности на финансистов, особенно на ростовщиков — как евреев, так и христиан[25]. Они сообщают, что в немецких землях нищета и социальный протест были такими, что к паломникам, нападавшим на города, присоединялись сельские бедняки. Побоища иногда удавалось избежать, если стороны приходили к соглашению о продаже зерна и хлеба по приемлемым ценам и о выдаче немалых денежных сумм. Петр Пустынник в Трире передал евреям письмо из Франции, рекомендовавшее им продавать беднякам хлеб, не слишком взвинчивая цену.

Эту нетерпимость, какую проповедовали монахи и священники — маргиналы среди белых клириков, не разделяло белое духовенство городов в долине Рейна. При первых признаках опасности Иоанн, епископ Шпейерский, открыл иудейской общине ворота своего дворца и официально объявил, что грабителям и массовым убийцам будут отрубать руку. В Майнце евреи, преследуемые паломниками и бедными крестьянами, укрылись в жилище епископа Ротхарда, который собрал их на террасе, укрыв от глаз преследователей, и тщательно спрятал деньги, которые эти несчастные доверили ему, чтобы по наступлении мира вернуть (это было 18 или 20 мая 1096 г.). Но бешеная банда во главе с Эмихо Лейнингенским взломала замки, разорила покои, перебила всех, евреев и христиан, кто попался ей на пути, и скрылась, нагруженная добычей. Весть об этом дошла до Кельна, где евреи успели укрыться в домах сочувствующих христиан, а потом епископ поселил их в безопасные места в некоторых из своих окрестных деревень.

Чем дальше продвигались бедняки, тем больше их было, тем большей редкостью оказывались деньги и съестное и тем более смелыми и дерзкими становились они сами, сознавая свою многочисленность. Они захватывали урожаи на полях или на ригах и штурмовали города, обнесенные стенами. В городе Мерзебурге, еще в Германии, люди Готшалька, встретив хороший прием, несколько дней жили мирно, набираясь сил, но маленькая группа «грубых, безрассудных, невоспитанных и необузданных людей», напившись и подбадривая друг друга громкими криками, начала слоняться по улицам, грабить что попадется под руку, даже забирать мясной скот и убивать тех, кто оказывал им сопротивление.

Миновав имперские земли, бедняки оказались в совсем чужих странах, языка которых они не знали, и их так называемое паломничество выродилось в войну за выживание. «Придя в Бугрию, они подошли к Белграду и нашли город совершенно пустым, потому что все бежали. Потом они за восемь долгих переходов дошли до Ниша и увидели, что этот город очень трудно осаждать: он хорошо защищен высокими башнями и крепкими стенами; внутри был весьма большой гарнизон, и немало добрых людей, и большое изобилие оружия и провизии. Петр Пустынник и его люди перешли мост над водным потоком перед городом. Потом, так как им не хватало пищи, Петр послал гонцов к правителю города и вполне смиренно попросил, чтобы он и его люди, паломники на службе Божьей, могли купить пищи по разумным ценам». Входить в город им запретили, они выдали заложников, всю ночь пировали, а на следующий день заложники были им возвращены. «Но гляньте, как дьявол показывает хвост, вредя добрым делам: в этом походе участвовали Tyois[26], и были они весьма безрассудны и весьма злобны. У всего двоих из них накануне вечером случилась ссора с купцом. Tyois собрались в количестве до сотни и из мести захватили семь мельниц, стоявших близ городского моста, и немедленно их сожгли. Правитель Ниша сразу же поднял весь город и вывел наружу конных и пеших. Приблизившись к войску, они встретили злодеев Tyois, погнались за ними и всем отрубили головы. В арьергарде войска они нашли телеги и повозки, нагруженные больными, старухами и детьми, которые не могли быстро ехать; довольно многих из них они убили»[27].

К Константинополю крестоносцы подошли беспорядочной толпой и в плачевном состоянии. 1 августа 1096 г. Петр Пустынник был принят Алексеем I Комнином, но больше ни одному из вождей входить в город не разрешили. Эти люди так и не увидели в Константинополе ничего из его великолепия, церквей и священных реликвий. Их было так много, что они внушали страх. Им велели расположиться за городскими стенами, разделившись на две группы: одним — на берегу Черного моря, на самом севере, другим — на берегу Мраморного моря, далеко на юге. Поскольку греки, которые отваживались с ними торговать, унижали их и дурно с ними обращались, а иногда снабжали их так же плохо, как в худшие моменты похода, они принялись грабить зерновые амбары, поля и фруктовые сады, сначала — чтобы прокормиться, а вскоре — и чтобы поживиться добычей в богатых домах и окрестных храмах. «Они вели себя до крайности дерзко, били по стенам дворцов кирками, всё поджигали, срывали свинец и медь с церковных кровель, чтобы перепродать грекам»[28].

Константинопольские императоры и греки раньше, особенно в течение XI в., уже видели группы паломников, которые проходили через страну, не провоцируя столкновений. Тех было меньше, и они, возглавляемые своими епископами, сеньорами или хорошими проводниками, не выглядели бедолагами, ищущими хлеба. Чиновники императора ограничивались тем, что сопровождали их, чтобы защищать; города не закрывали перед ними ворот, а купцы продавали им съестное по честным ценам. Но летом 1096 г. появление такой массы бедняков, изнуренных долгой дорогой и ничего не имеющих, быстро вывело греков из терпения. Командиры первых гарнизонов, сначала попытавшись договориться с паломниками и назначить им в сопровождение отряды наемников, куманов или печенегов, были вынуждены отступить и дожидаться подкреплений. Лишь потерпев поражение от армии греческого полководца Никиты, участники похода, прибывшие к Софии в самом плачевном состоянии, без продовольствия и без всякой надежды его достать, были вынуждены пойти на суровые условия, согласившись продолжить путь под неусыпным контролем императорских войск и не задерживаться ни перед одним городом больше трех дней.

7 августа греческие корабли высадили их на азиатском берегу, и их собрали в огромном импровизированном лагере, в Цивитоте (сегодня, несомненно, Херсек), куда им регулярно поставляли продукты — возможно, ожидая, пока к ним присоединятся армии баронов. Их вожди не могли найти общего языка и от безделья ссорились. Некоторые ватаги ходили к туркам, нападая на крепости и поселения. Группа людей, вооруженная вилами и двулезвийными топорами, дошла до стен Никеи, грабя сельскую местность, сея страх, насилуя женщин, убивая мужчин и детей. Но когда, нагруженные тяжелой добычей, они осадили один замок султана, то вскоре остались без пищи и еды и в окружении сильной армии; им пришлось сдаться, и их отправили в рабство в дальние провинции Центральной Азии.

Оставшиеся в лагере, изнемогая от долгого ожидания, рискнули двинуться в Иерусалим. В их рядах насчитывалось около сотни рыцарей с боевым опытом, но, не имея ни конвоя, ни проводников, они шли наугад, и первые же набеги турок становились для них неожиданностью, они гибли на месте или обращались в бегство. Анна Комнина, не преминув напомнить, что ее отец-император лишь неохотно отпустил их, пишет: мертвых, павших от меча арабов, было так много, что, когда собрали все трупы, лежавшие повсюду, из них сложили «не холм, не бугор, не горку, а огромную гору, необыкновенную по высоте и толщине; вот какой курган костей они набросали»[29].

Турки взяли значительное число пленных, тоже обрекая их на участь оказаться на рынках рабов в Антиохии или Алеппо и даже в Персии — в Хорасане. «Взятых живыми делили, как овец: одни послужили мишенями лучникам, других продали, как скот»[30], кроме того, «они поражали мечом слабых и больных, пожилых женщин, грудных детей, оставляя в живых только девушек, черты и красота которых производили на них впечатление; уводили они и мальчиков, которые были еще безбородыми и имели красивые лица»[31].

Две-три тысячи выживших вернулись во временный лагерь, близ полуразрушенной крепости, где скоро стало недоставать пищи и воды: «Наши так страдали от жажды, что отворяли вены своим лошадям и ослам, чтобы пить их кровь. Другие бросали пояса и тряпки в отхожие ямы и выжимали из них жидкость себе в рот; некоторые мочились в горсть товарища и потом пили; иные копали землю, чтобы найти влажную почву, ложились и рассыпали эту землю у себя на груди»[32].

В начале октября 1096 г. император, который несколько раз осведомлялся о них и пытался убедить их отказаться от их замыслов, прислал флот, разоружил их и поселил под Цивитотом, чтобы они дожидались баронов. Первый отряд — Готфрида Бульонского — подошел только 23 декабря, через три месяца, то есть пять месяцев эти бедные люди оставались одни, никаких воинов при них не было.

ДОЛГИЙ ПЕРЕХОД БАРОНОВ

Первые бароны тронулись в путь только летом 1096 г. Слово «барон» в ту эпоху не имело точного значения, и почему выбрали его — неизвестно, но эти люди, бесспорно, не были ни изгоями в своих семьях, ни даже младшими сыновьями. Было собрано четыре армии, все командующие которыми принадлежали к владетельным князьям, из самых могущественных и богатых во Французском королевстве и в империи. Все они выступили в поход в сопровождении приближенных, а также множества крупных вассалов: Готфрид Бульонский — со своим братом Балдуином Булонским, кузеном Балдуином Бургским, Балдуином II де Эно, графом Рено Тульским, его братом и многочисленными сеньорами. Раймунд IV Тулузский — с виконтом Гастоном Беарнским, Жераром Руссильонским и Гильомом V де Монпелье, который дважды побывал в Иерусалиме как паломник. Роберт II Нормандский, чтобы получить возможность отправиться в поход вместе с шурином Стефаном Блуаским и многочисленными вассалами, за десять тысяч марок серебра уступил брату свои права на Нормандию сроком на пять лет. Добавим к ним Боэмунда Тарентского, графа Тарента и Бари, с племянником Танкредом Готвильским и знатными вельможами из Южной Италии во главе с Ричардом Салернским, Робертом из Потенцы и Готфридом из Россиньоло.

Многие переплавили свою золотую и серебряную посуду. Готфриду Бульонскому это путешествие на Восток обошлось в целое состояние: он заложил свое графство Бульон за гигантскую сумму в триста марок золота и триста марок серебра, а за деньги, которые нигде не указаны, уступил права на несколько городов епископу Верденскому. Вассалы отдавали в заклад свои земли, часто достававшиеся ближайшим монастырям, где монахи давали им больше гарантий и взимали меньшие проценты, чем профессиональные ростовщики[33].

Готфрид Бульонский, Балдуин Булонский, их кузен Балдуин Бургский и Балдуин II де Эно покинули замок Бульон 10 августа 1096 г. в сопровождении нескольких крупных вассалов. Из городов на Рейне они за двадцать пять дней дошли до Венгрии, страны, где до сих пор паломникам оказывался хороший прием. Но у короля Кальмана Венгерского и его приближенных сохранились настолько плохие воспоминания о катастрофическом нашествии бедняков, что все гарнизоны усилили, ворота городов заперли, а рынки с их приближением пустели. Вожди и их люди потратили на переговоры более трех недель. В Тульне-на-Дунае Готфрид Бульонский был вынужден оставить в заложниках Балдуина Булонского, его жену и детей, которые будут освобождены позже. Потом он и его отряд в сопровождении византийских эмиссаров и с наемниками императора впереди беспрепятственно дошли до Константинополя 23 декабря 1096 г., после более чем четырехмесячного перехода.

Боэмунд, граф Тарента и Бари, узнал о выступлении лотарингцев, когда осаждал Амальфи. В большой спешке, словно желая их опередить, он собрал большой отряд воинов, взяв с собой племянника Танкреда Готвильского и нескольких графов с Сицилии. В октябре 1096 г. эти итальянские норманны, выйдя из Бари, за несколько переходов пересекли море и к Рождеству были уже у греков, в Кастории. После рискованной переправы за их продвижением пристально следили армии императора, и в Константинополь они прибыли только в начале апреля 1097 г., тоже через четыре месяца после выступления и на четыре месяца позже Готфрида Бульонского.

Раймунд IV Тулузский, которого двое хронистов называют вождем крестоносцев по назначению папы и который, если верить другим, взял с собой крупнейший контингент опытных воинов, собрал не только своих вассалов. За ним последовали многие лимузенцы, беарнцы, а потом и провансальцы. Через Прованс они вышли в Пьемонт, потом в Венецию, а далее, как рассказывает Раймунд Ажильский, его приближенный и мемуарист, пошли плохими дорогами Словении, «сорок дней не видя ни животных, ни птиц, постоянно двигаясь в таком плотном тумане, что могли при малейшем движении коснуться его и натолкнуться на него». Им не было с кем говорить на землях этих народов, «столь грубых и диких, что они не желали ни иметь с нами никакого дела, ни предоставлять проводников; укрываясь в своих бургах и замках, они без конца беспокоили нас, устраивали нам ловушки в тесных проходах, подстерегали арьергарды и команды фуражиров. Они убивали ослабевших мужчин, старух и недужных, следовавших за армией на некотором отдалении»[34]. Словно заблудившиеся, иногда теряя путь, они искали побережье и нашли его в Скутари, где граф Раймунд сделал «королю славян» столько прекрасных подарков, что ему разрешили купить всё, чего недоставало людям. Из Диррахия, первого большого города Восточной Римской империи, они двинулись прямо во Фракию по одной из самых красивых дорог на Балканах.

В свою очередь Роберт II Нормандский, его шурин Стефан Блуаский и Роберт Фландрский вместе дошли до Италии. Они совершили долгий переход до Пьяченцы, которая издавна принимала в хороших странноприимных домах паломников, шедших в Рим, Венецию или на гору Гаргано, а из Рима, куда пришли 26 октября 1096 г., по «старой римской дороге» они двинулись в Апулию, где их принял норманнский герцог Рожер Борса. Фламандцы кое-как переправились на другой берег Адриатического моря, но остальные зазимовали и отплыли только в первые дни апреля 1097 г. Из Диррахия по той же «Эгнатиевой дороге», какой уже шли сицилийцы и провансальцы, они медленно, не встречая ни препятствий, ни недоброжелательства, дошли до Салоник и через укрепленные города Родосто и Селимбрию наконец достигли Константинополя 26 апреля 1097 г., через девять месяцев после того, как собрались в Блуа.

БАРОНЫ В СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ: ГРУЗ ПРОШЛОГО

Прибыв в империю первыми, люди Готфрида Бульонского были хорошо приняты, их хорошо снабжали, в некотором роде взяли на иждивение, но установили над ними строгий надзор. Император направил навстречу им эмиссаров, которые на каждом этапе, а именно в Белграде и Нише, требовали гарантий и высылали вперед отряды вспомогательных войск, эти отряды, конечно, организовывали снабжение, но также велели гарнизонам ремонтировать крепости. Однако в самом конце пути, на Мраморном море, франки, когда контроль над ними был несколько ослаблен, атаковали и разорили городок Селимбрию, оставив одни развалины и десятки убитых.

С сицилийскими норманнами все было намного хуже. У греков весть о разорении Селимбрии усилила враждебность, уже прочно усвоенную ими. Благодаря долгому пребыванию лотарингцев греки слишком хорошо познакомились с западными христианами, являвшимися скорей как завоеватели, чем как вассалы. О них говорили, что они высокомерны, хвастливы, дурно воспитаны, что это люди «непостоянного и переменчивого характера, всегда готовые отрицать договоренности и самые торжественные клятвы, всегда разевающие рот на богатство». В 1069 г. некий Криспин, главарь банды норманнов на службе у императора Романа IV Диогена, предпочел, вместо того чтобы подвергать себя опасности в Анатолии в сражениях с турками, повести своих людей опустошать Малую Армению. Через четыре года, в 1073 г., Руссель де Байоль, другой рыцарь удачи из Сицилии, поднял мятеж против полководца Исаака Комнина и, нападая как на греков, так и на турок, выкроил себе в Галатии, вокруг Икония и Анкиры, обширное княжество, не подчинявшееся императору. Он нанес тяжелое поражение императорской армии, пришедшей из Константинополя, взял в плен полководца Иоанна Дуку, племянника императора, и привел свои войска на Босфор, в Скутари, город прямо напротив Константинополя. Там он попытался провозгласить императором своего пленника Иоанна, но наткнулся на такое неприятие со стороны населения столицы, что отказался от этой идеи. Однако его графство, родившееся благодаря низкой измене и сравнительно легкому завоеванию, отражало все атаки. Греки покончили с ним, только призвав на помощь турок. Сельджукский эмир пригласил Русселя де Байоля провести переговоры о разделе земель и выдал его агентам императора.

Это были не более чем затеи авантюристов, рисковавших жизнью вдалеке от своих стран. Но вскоре ситуация изменилась, и надолго: возить войска за море начали норманнские герцоги Италии и Сицилии, чтобы не просто захватывать добычу и устраивать обычные набеги, а завоевывать части империи и там селиться, как поступали их отцы в Италии. Роберт Гвискард взял город Авлону, без труда победил спешно присланную императорскую армию, захватил Диррахий после четырехмесячной осады в разгар зимы, провел свои войска через Македонию нелегкими горными дорогами до Кастории и уже подступил к Константинополю, но в это время из Италии пришли дурные вести. Его сын Боэмунд Тарентский возобновил наступление, дважды нанес поражение наемным войскам, высланным против него, и уверенно дошел до Ларисы. Император обратился к Венеции, которая снарядила флот, и еще раз к туркам, предоставившим ему несколько тысяч воинов, но из-за сильной лихорадки турецкого командующего норманны ускользнули и ушли в море[35].

Тот самый Боэмунд, который двенадцать лет назад сокрушал армии Алексея I Комнина, в апреле 1097 г. пришел к нему с большим отрядом, опять же имея вид завоевателя[36]. Норманны столько раз изменяли императору, бросали свои армии на Балканы, чтобы захватывать города или провинции, что греки теперь единодушно предпочли бы выпроводить их обратно.

Однажды на берегах реки Вардар сильная императорская армия, состоявшая из крупных контингентов наемников-болгар и печенегов, донских дикарей, напала на арьергард латинян. Под Касторией: «Мы нуждались в снабжении, но население отказывалось иметь с нами дело, так как они боялись нас и считали, что мы пришли разорять их земли. Спешно вернувшись более чем с тысячей людей, Танкред Готвильский без труда отразил их и взял в плен военачальников, которые заявили, что выполняли приказы императора. В конечном счете удалось договориться с высокопоставленным сановником Алексея Комнина, и после этого норманны продолжили путь, под бдительным надзором, но хорошо снабжаемые продуктами питания»[37].

В КОНСТАНТИНОПОЛЕ: ССОРЫ И РАЗРЫВ

По дороге к Константинополю Готфрид Бульонский был вынужден оставить своего брата Балдуина Булонского с женой и людьми из его окружения на несколько дней в заложниках. Для других прием был еще суровей, и франки нашли все ворота города закрытыми, так как император разрешил входить только вождям, и то не более чем десяти вместе. Франкам велели поставить палатки на другом берегу Золотого Рога, и греки снабжали их так недобросовестно, что они принялись грабить и жечь дома в красивых предместьях и опустошать сельскую местность в окружности до нескольких лье[38]. Армия императора быстро вразумила их, и, униженные тем, что отступили и понесли столько потерь в борьбе с греками, о которых говорили, что «у них нет ни стойкости, ни храбрости для ведения войны, у мужчин твердости не больше, чем у женщин», Готфрид Бульонский и его спутники преклонили колени перед Алексеем.

Переговоры длились несколько недель; стороны постоянно не понимали или старались обмануть друг друга. Император, который пять месяцев покровительствовал беднякам и пытался спасти им жизнь, дал знать баронам, что обязуется являться со своими людьми, в сопровождении армии и флота, чтобы хорошо их снабжать, по суше и по морю, и чинить их флот, если он у них есть. Алексей также обещал не допускать никаких притеснений паломников по дороге к Гробу Господню. Но он потребовал, чтобы бароны принесли ему присягу, как поступали до них все иностранные военачальники, командиры наемных отрядов. Они должны были признать его верховным командующим над их людьми и, главное, обещать передавать ему все города и территории, завоеванные во время походов в Азии; они получали право селить там своих людей и даже строить там латинские церкви и управлять этими квазинезависимыми княжествами, только если примут обязательство верности и подчинения и изъявят готовность защищать новые границы от имени империи. Однако о судьбе Иерусалима разговора не было.

Готфрид Бульонский сначала отказался, ссылаясь на то, что уже присягал германскому императору. Это были явные отговорки: дело было двадцать лет назад, и тогда он был еще совсем молод, лет двадцати; если он хорошо послужил этому императору во время двух итальянских походов, в 1082 и 1084 г.,то впоследствии выступил против него на стороне церкви. Его отказ и неуклюжие попытки некоторых других уклониться от присяги позволяют думать, что в тот день, а может быть, еще и до выступления в поход западные князья решили оставить завоеванные земли себе и поселиться там, даже не намереваясь возвращаться в свои страны. Во всяком случае, их поступки ясно выдают непонимание и даже враждебность и нетерпимость, какие латиняне испытывали по отношению к грекам.

Боэмунд уступил и в конечном счете охотно согласился принять дары от императора — монеты, золотые и серебряные сосуды, красивые шелковые туники, но, когда он пожелал, чтобы его признали командующим императорскими силами в Анатолии, начальником над стратигами и комендантами крепостей, император ограничился расплывчатыми обещаниями. Что касается Танкреда Готвильского, человека крайне надменного и, несомненно, склонного всю дорогу захватывать побольше добычи, он отверг все дары и, чтобы сильней уязвить греков, потребовал большой шатер Алексея, «который с большим трудом могли переносить двадцать верблюдов и в который входили, как в город, через ворота, охраняемые башнями»; ему убедительно дали понять его дерзость, и ему пришлось переправить через пролив свои войска и перевезти багаж на вьючных лошадях, захваченных по соседству. Роберт II Нормандский и Стефан Блуаский тоже позволили себя подкупить, получив столько золотых монет, сколько попросили, и десятки лошадей для замены утраченных по дороге. Раймунд IV Тулузский, покинувший свое графство с большими денежными суммами, не нуждался в материальной помощи. Он наотрез отказался принимать обязательства, но, прибыв последним, когда остальные бароны были уже в Азии, согласился присягнуть; однако текст его присяги состоял из таких общих слов и был настолько двусмысленным, что любой мог толковать его по-своему.

Таким образом латиняне, вынужденные дать присягу или принесшие ее из-за нехватки продуктов для продолжения пути и едва скрывавшие недобрые мысли, переправились в Азию, где с тех пор неизменно шли и сражались отдельно от греков, думая лишь о том, как бы все заграбастать. Ссоры, конфликты из-за первенства, не приведя к настоящей и открытой войне, которой едва удалось избежать, быстро вызвали разрыв.

Сначала латиняне стали лагерем под Никомедией, последней крепостью, еще находившейся в руках греков, и по крутым горным склонам, где пехотинцы, прорубая дорогу топорами и кирками, без конца были вынуждены ждать бедняков, не поспевавших за ними, они проторили себе путь до стен Никеи. Первые контингенты поставили там свои палатки 6 марта 1097 г., основные силы подтянулись не ранее чем через месяц. Турок там было мало, и на вооруженные подкрепления они рассчитывать не могли, но, пребывая под защитой прочных стен и получая по озеру, находящемуся под самым городом, продовольствие, оружие, дерево и камень для ремонта укреплений, они без труда отбивали атаки франков, которые без осадных машин теряли много людей: «Душевную боль, исторгавшую слезы сострадания, вызывало зрелище, когда турки, если им удавалось ранить одного из наших, осмелившегося приблизиться к подножию стен, бросали сверху на несчастного, еще живого, железные крюки, подтягивали тело к себе, причем никто не мог отобрать у них эту добычу, а потом раздевали труп и бросали его нам обратно совсем нагим»[39].

Но одним утром турки с удивлением и горечью увидели, что телеги, запряженные быками, подвезли к озеру большие корабли. Поняв, что их окружили, они не замедлили вступить в переговоры, предпочтя сдаться грекам, которых давно знали, чем франкским рыцарям, о которых они не знали ничего и которых, как они видели, сопровождала огромная масса пешего люда, бедного, изголодавшегося, готового грабить и, несомненно, убивать. Действительно, Алексей Комнин запретил разорять город; он взял казну эмира себе, но разрешил ему свободно покинуть город и вместе с женой и детьми направиться под защиту ближайшего турецкого гарнизона.

Император одержал верх и, взяв Никею, для управления которой сразу же были назначены его чиновники, показал решимость вернуть себе все недавно потерянные города. Но франкские бароны считали себя обманутыми и желали снять с себя обязательства, забыв, что без помощи греков они никогда бы не смогли добраться до Никеи и что без продуктов, доставлявшихся нагруженными судами в порты Черного моря, их люди умерли бы с голоду. Были забыты и крупные суммы денег, розданные вождям, и мешки бронзовых монет, переданные простым людям.

С тех пор каждый был сам за себя. Греки крейсировали вдоль берегов Анатолии, один за другим занимали порты, высаживали там отдельные воинские части и, хорошо осведомленные о приближении франков, продвигались все дальше в глубь материка. Иоанн Дука и адмирал Каспак осенью 1097 г. напали на города Ионии. Смирна и Эфес были заняты без тяжелых боев, и вскоре там поселилось множество крестьян, ремесленников и купцов, сделав эти города, обладание которыми было столь важным в символическом смысле, плацдармами христианской реконкисты, распространившейся намного дальше. Сильная императорская армия взяла Филадельфию и в марте 1098 г. одна, без помощи латинян, давно исчезнувших из вида, выиграла две тяжелых битвы с турками и отодвинула границы империи на юг, до окрестностей Лаодикеи.

Тем временем латиняне шли все дальше, а турки освобождали пространство перед ними. Они не видели ничего, кроме высоких бесплодных плато, бесконечных горизонтов, опустевших деревень и пустых амбаров. Каждый день они искали воду очень далеко от лагеря и приносили ее в бурдюках, загрязненной от выпотов еще свежей кожи. «Как из-за суровости этих мест и узости проходов, так и вследствие бесчисленности последних и сильнейшего зноя как-то в субботу воды стало недоставать еще более, чем обычно, — до такой степени, что пятьсот человек обоего пола скончалось от мучительной жажды»[40]. Лошади падали; многие рыцари становились пехотинцами или «садились на быков или коров либо на собак-овчарок, в этой стране необычайно огромных». Турки их тревожили, нападая на отстающих: «Бедные и богатые гибли ежедневно, как от голода, так и от рук врагов; однако немало было и таких, кто из-за нехватки хлеба уходил из отряда, чтобы искать хлеб в окрестных замках, но не возвращался, покидая нас навсегда»[41].

Дней через двадцать после выхода из Никеи они разделились в надежде легче прокормиться; на один из отрядов немедленно напали три тысячи турок, огласив воздух варварскими кличами, и этот отряд, укрывшись в подобии укрепленного лагеря, был спасен только благодаря своевременному подходу другого отряда, который вызвали гонцы. Оказавшись в тисках, враги, вскоре окруженные, попытались бежать, но, не найдя выхода, были полностью уничтожены, оставив на поле боя золото, серебро, лошадей, ослов, быков и овец. Было это при Дорилее 1 июля 1097 г.

Миновав город Иконий, жители которого его покинули, а потом отразив вылазку турок под Ираклией и не потеряв при этом ни одного человека, бароны снова разделились, выбрав пути, разведшие их далеко, словно они не собирались больше встречаться. Младшие, Танкред Готвильский и Балдуин Булонский, пошли кратчайшим путем — к южному побережью Анатолии. Остальные, намного более многочисленные, выбрали дорогу на северо-восток, к Кесарии, тем самым значительно отдаляя момент, когда смогут достичь Иерусалима. Но вожди искали союзов с христианами Анатолии; одних дорога привела в Таре, других — в Каппадокию, местность, где значительную часть населения составляли армяне, готовые принять тех, кто освободит их от турок. Готфрид Бульонский и его люди взяли Кесарию, назначив градоначальником армянина, благодаря быстрому переходу освободили крепость Коксон и после этого долгого обходного маневра наконец предприняли штурм Таврских гор, на узких тропках которых, поднимающихся до высоты в две тысячи метров, потеряли много как людей, так и лошадей: «Колотя себя по телу натруженными руками, изнуренные болью и скорбью, они задавались вопросом, что делать с самими собой и со своим оружием. Они продавали свои щиты и красивые кольчуги со шлемами за три-пять денариев или за что угодно. Те, кто не мог их продать, бросали их и продолжали путь»[42]. Наконец они вышли на равнину, к городу Мараш, где их хорошо приняли и кормили несколько дней, пока не подтянулись остальные.

В Киликии Танкреда Готвильского хорошо приняли армяне, которые открывали ему ворота своих городов и замков: «Люди ходили из лагеря в город и из города в лагерь, что-то покупали. Те из нас, кого на открытом месте мучила какая-нибудь болезнь или удручал зной, укрывались в тени городских стен [...] Когда мы проходили по враждебным и почти безлюдным горам мимо замков армян[43], дивно было видеть, как, заслышав, что мы пришли защищать их от турок, все смиренно спешили навстречу нам с крестами и развернутыми знаменами и целовали нам одежды и ноги». Из Тарса и Аданы турки бежали в горы и из своих убежищ «посылали ему [Танкреду] богатые дары на верблюдах и на мулах, золото и серебро, потом являлись к нему как друзья, чтобы умиротворить его и мирно пользоваться тем, что у них еще оставалось»[44]. Но, поскольку подошли императорские войска при поддержке флота с очень опытными экипажами, Танкред весьма скоро вынужден был уйти и не смог там поселиться, сознавая, что его мечта стать владетелем первого франкского графства на Востоке рушится.

Балдуин Булонский, сопровождавший его, пошел отдельной дорогой, попытавшись даже отобрать у него Гарс, и воспользовался пребыванием в Малой Армении, чтобы договориться с некоторыми из ее правителей. Более не интересуясь Иерусалимом, он один с отрядом «верных», дошел до Эдессы, поступил на службу к князю Торосу, добился, чтобы тот его усыновил, а потом при помощи народа организовал его свержение. Он женился на армянке, дочери одного из горных вождей, одного из родственников женил на Морфии, дочери князя Мелитены, купил за десять тысяч золотых монет город Самосату у охранявшего его турецкого эмира и захватил Сороргию (Сарудж), крепость, контролировавшую дорогу на Антиохию. Латинские рыцари его свиты женились на знатных девушках, их примеру следовали другие, все более многочисленные, покидая ряды армии. Основание Эдесского графства, весьма удаленного от дороги на Иерусалим, задержало поход, предпринятый с целью освободить последний и помочь паломникам мирно молиться в Святых местах, и существенно подорвало его военную мощь.

Никто ни тогда, ни позже особо не говорил об этом первом «отклонении от крестового похода», которое не стало, как можно было бы подумать, инициативой лишь одного сицилийского норманна, который шел по стопам отцов, отбирая у Восточной империи отдельные города и земли. Балдуин Булонский был братом Готфрида Бульонского, которого папа назначил командующим. Он рискнул первым и — несомненно — сделал то, о чем мечтали многие. В армии — лучше скажем: в отрядах, куда многие вступили не совсем добровольно, — о завоевании земель и присвоении их говорили не меньше, чем о походе на Иерусалим. То, о чем не упоминалось ни в Клермоне, ни в проповедях, ни даже еще в Константинополе, теперь обсуждали в открытую. И, что вполне очевидно, уже ссорились, задумывая разделы земель.

АНТИОХИЯ: ОСАДА ПРОТЯЖЕННОСТЬЮ БОЛЕЕ ЧЕМ В ГОД

С первых дней осады Антиохии, начавшейся в конце октября 1097 г., посланцы багдадского халифа принялись давать гарантии: паломники смогут мирно ходить в Иерусалим, их не будут беспокоить и облагать необоснованными поборами. Но на это им говорили о бедняках, имевших при себе лишь посох и суму и шедших всего лишь помолиться: они страдали, их оскорбляли и унижали, а то и убивали. И напоминали, что эти земли не принадлежат тем людям, которые живут на них теперь. Они были отняты у христиан, и мусульмане не имеют на них никакого права: «Несомненно, тогда вы легко победили изнеженных греков, но меч франков заставит вас заплатить головами за эти победы»[45].

Неподалеку от франков встал лагерем воинский отряд императора. Алексей I Комнин дал его командиру Татикию приказ вернуть в подданство потерянные земли, вновь отбитые у турок. Последний заботился, чтобы греческие суда регулярно подвозили зерно, вино, оливковое масло, мясо, сыр и сотни коней. Но ему ясно дали понять, что Антиохия никогда не будет принадлежать грекам, и в начале февраля 1098 г. он приказал своим людям снять лагерь; с тех пор ни один греческий контингент не приходил на помощь латинянам, которые более семи месяцев потратили на то, чтобы взять город, потом их в свою очередь осадили, потом они начали нескончаемые ссоры о том, кто будет властителем города, потеряв еще шесть месяцев, прежде чем продолжили движение к Иерусалиму[46]. Город, хорошо защищенный мощными стенами, которые усиливала неприступная цитадель, выдерживал все атаки. Франки встали тремя лагерями, которые не соединялись меж собой, что не позволяло им окружить город. Турки насильно выселили большое количество христиан, чтобы не кормить их; они регулярно получали продовольствие, выходили из города и входили в него, когда им заблагорассудится.

Франки познали суровость страшной зимы, холод и проливные дожди: «Палатки, обветшавшие, промокшие от потоков воды, защищали их недостаточно. У многих из наших не было иного крова, кроме неба». После того как греки ушли, в поисках продовольствия франки стали выезжать в гавань Святого Симеона, покупая у моряков и купцов все, что находили, и до конца дня возвращались в лагерь, где за золото продавали сушеное мясо, зерно и сыр. Небольшие порции вина или оливкового масла они обменивали на изрядные денежные суммы. Как-то утром турки, увидевшие, как они выходят, пришли в гавань убивать матросов и жечь суда. Особенно сильно страдали бедняки: «Количество пшеницы, какое мог везти один осел, стоило восемь золотых греческих монет, то есть сто двадцать су в нашей монете. В лагере больше не было ни хлеба, ни говядины или свинины. Люди ели всевозможную траву, даже без соли, или головки чертополоха, которые из-за нехватки дерева нельзя было достаточно проварить, чтобы они не кололи язык. Несчастные пожирали шкуры животных, а также мышей и зерно, которое находили среди мусора... Богатые питались дикими животными, а бедные — падалью и листьями деревьев»[47]. Нужда стала столь большой, что Боэмунд Тарентский и Роберт Фландрский повели отряд в несколько тысяч человек далеко на юг, чтобы только добыть зерна. На них внезапно напала армия дамасского эмира, разбившая лагерь у них на дороге, они ее победили и вернулись в Антиохию без больших потерь, но лишившись всей поклажи.

По прошествии зимы франки, чтобы усилить блокаду, построили три укрепления, перекрывавшие пути для подхода подкреплений. Трижды они отражали наступление войск, приходивших из Алеппо и Дамаска и везших большое количество провизии. Но без больших осадных машин попытки взять город приступом стоили им многочисленных убитых, и они уже отчаялись добиться от турок сдачи, когда Боэмунд, славный воинскими подвигами и умением договариваться с вражескими вождями, сообщил руководителям похода, что познакомился с человеком, который мог бы впустить их ночью в город. 3 июня 1098 г., среди ночи, этот человек сбросил с верха стены канаты для рыцарей, которые во главе с Боэмундом взобрались по стене, водрузили на ней свои знамена и через несколько мгновений открыли ближайшие ворота[48]. Сирийцы, христиане или мусульмане, и армяне помогали латинянам преследовать и убивать своих господ, обратившихся в бегство: «Они показывали нам места, где было больше людей или где хранились сокровища; они сами весьма охотно убивали турок, дабы наказать их за обиды, какие те прежде чинили им». Преследование продлилось весь день, а к вечеру «улицы были устланы мертвыми и зловонными телами; и, поскольку не было возможности быстро убрать столь многочисленные трупы, уже не опасались ходить среди них»[49]. Уцелели только те, кто укрылся в цитадели, и те, кто обратился в бегство в первые же минуты. Эмир со своими людьми и небольшим количеством приближенных спасся, но небольшая группа армян встретила его по дороге, измученного, раненого и едва сидевшего в седле; они его убили и принесли его голову Боэмунду, который заплатил им шестьдесят золотых за его меч и пояс.

На следующий день турки напали на франков, охранявших мост через Оронт, и перебили всех до одного, но через несколько дней Боэмунд и граф Фландрский одержали победу над огромным войском, которым командовали эмир Дамаска и еще один эмир, спешно прибывший из Палестины: «Сто тысяч турок с женами и детьми, с их серебряными и золотыми тиарами, одеяниями из драгоценного шелка, конями, быками, козлами, овцами и верблюдами»[50]. Однако они по-прежнему находились в положении осажденных в городе, не в состоянии взять цитадель и прорвать окружение. В Антиохии они нашли лишь скудные запасы, слишком маленькие для того, чтобы прокормить такую толпу людей, уже попавшую в затруднительное положение. «Враги держали нас в столь плотной осаде, что многие умерли от голода. Люди собирали листья смоковницы, чертополоха и винограда, чтобы варить отвары. Они ели все травы, какие могли найти, но некоторые обманывались, плохо зная страну, и, чтобы выжить, употребляли в пищу вредные растения, такие как цикута, морозник, плевел или овсюг, которые убивают. За греческую золотую монету давали только маленький хлебец. Цыпленок стоил пятнадцать франкских су, яйцо — два су, а орех — один денье. В отсутствие другого мяса многие довольствовались ослятиной, которую покупали на рынках, очень далеко оттуда, или сушили кожи, которые резали на ремни и варили».

Самые слабые души охватывали страх, тревога, а прежде всего ощущение безнадежности, и они, не видя конца этому предприятию, все более воспринимали его как безумное и по ночам тайно бежали окольными тропами. «Те, кто не принадлежал к роду, которому обещано спасение, охваченные трепетом и ужасным страхом, позорно спускались в зараженные сточные канавы, чтобы бежать оттуда»[51]. Покинули лагерь даже некоторые вожди — рыцарь по имени Гильом, могущественный сеньор из Иль-де-Франса, женившийся на сестре Боэмунда Тарентского, норманн знатного рода, и его брат Альберих, который сделался клириком, а потом совершил отступничество, чтобы стать рыцарем. Танкреду Готвильскому было поручено нагнать их и вернуть силой Гильома Плотника, виконта Мелёнского, и Петра Пустынника, для которого эта попытка бежать была не первой. Стефан Блуаский, оставшийся из-за лихорадки в Александретте, отказался идти в Антиохию и, чтобы оправдать свое бегство, изложил морякам в порту ужасающий рассказ о могуществе турок и страданиях латинян.

28 июня 1098 г., наконец выйдя из города через одни ворота, франки предприняли мощную конную атаку и прорвали ряды вражеского войска, намного превосходившего их по численности. Некоторые военачальники турок сдались после первого же натиска, другие бежали во все стороны, их до вечера преследовали, и их жизнь оказалась во власти жителей селений, армян и сирийцев, которые грабили их и убивали. В Антиохию доставили огромную добычу: «Великое богатство и великое изобилие золота и серебра, посуду прекрасной формы, и ковры, и шелковые ткани». А также быков, баранов и продовольствие в столь большом количестве, что принести все было невозможно. Комендант цитадели наконец сдался и вместе со своими людьми уехал в Алеппо. Христианскому войску больше было незачем опасаться врагов, которые при каждой попытке остановить ее движение оставляли на поле боя много убитых и теряли много золота и серебра. Эмиры Алеппо и Дамаска заранее знали, что обречены на поражение в стране, чьи жители, в большинстве своем христиане, испытывали к ним враждебность. Из Багдада более чем за год не пришло никакой помощи. Однако это великое паломничество в Иерусалим возобновилось только через семь месяцев, 13 января 1099 г. Все очевидцы, а позже историки долго осуждали это длительное ожидание и рассказывали о гневе бедняков, которые желали идти дальше и приходили в отчаяние, обвиняя вождей в том, что те их обманывают и забывают о служении Богу.

Вожди же никак не могли договориться, кто будет править Антиохией. Боэмунд Тарентский подчеркивал, что он неоднократно первым выходил на бой с врагом, один со своими людьми совершал долгие вылазки за провизией и что это он нашел человека, который смог сдать им город. Впервые после выступления в поход созвали нечто вроде общего совета и согласились передать ему мосты и укрепления вне городской стены. Но Раймунд IV Тулузский отказался уступать ему то, что удерживал сам.

Тем временем то одни, то другие шли воевать на собственный страх и риск. Простой рыцарь по имени Раймунд Пеле собрал большой отряд и повел его на войну в сарацинские земли. Они захватили два замка, но из-за отсутствия осадных машин потерпели неудачу под Маарратом, крепостью приблизительно в сорока лье от Антиохии. Они победили слабую армию, подоспевшую из Алеппо, но им ничего не оставалось, кроме как отступить, поскольку они были изнурены жарой и в том убежище, откуда «вели большую войну в стране сарацин», не имели надежд найти воду. Раймунд IV Тулузский направился в сторону Иерусалима; он захватил Аль-Бару, куда назначил латинского епископа Петра Нарбоннского, впервые выказав стремление франков насадить в Сирии и Палестине духовенство, подчиненное Риму и служащее по римскому обряду, — в городе, где определенно жили христиане греческого обряда. Когда он захотел расширить это «провансальское княжество» и в свою очередь осадил Мааррат, после трех упорных и бесплодных приступов к нему присоединился Боэмунд, тогда же ведший кампанию в Киликии, добиваясь, чтобы государем Антиохии его признали гарнизоны, оставленные его племянником Танкредом Готвильским. Оттуда он пришел в Эдессу на помощь Балдуину II де Эно и, вернувшись в Антиохию, вступил в союз с Омаром, правителем города Аазаз, против турок Алеппо. Когда те отступили, Омар стал вассалом франкского вождя, принеся присягу на верность, во всем подобную тем клятвам, какие давали в Европе. Так за несколько месяцев до приближения к Иерусалиму латиняне прочно обосновались в Северной Сирии, недалеко от столичных городов Алеппо и Дамаска, в двух сильных княжествах — Антиохийском и Эдесском графствах.

Однако в Мааррате, как и в Антиохии, от лестниц, прислоненных к городским стенам, и от таранов, бивших сильными ударами по воротам, никакого толку не было. Город взяли только 12 декабря 1098 г. благодаря высокой деревянной башне, которую провансальцы построили и подкатили к стене. Когда 13 января 1099 г. они покинули город, им оставалось до Иерусалима каких-то триста лье, но, чтобы дойти до него, им понадобилось пять месяцев, притом что ничто не препятствовало быстрому переходу, обеспеченному хорошим снабжением. Они не встретили ни одной армии, не дали ни одного боя, находя на пути только арабских эмиров, неспособных собрать воинский отряд. Как только франки подошли к Шейзару, красивому городу на Оронте, и встали лагерем под стенами, его правитель в ближайшие дни прислал к ним послов. Он пообещал, если они пойдут дальше, отвести их в место, где они в изобилии найдут продовольствие. И после долгого, часто мучительного пути проводники привели их... к другому вождю, в цветущую долину, богатую всевозможным добром, откуда они угнали несколько тысяч голов скота. Они провели там пять дней и набрали столько добычи, что им пришлось покупать вьючных или тягловых животных, чтобы переправить всё в Хомс. В дальнейшем такие же соглашения заключались повсюду: снятие осады и уход на открытую местность в обмен на проводников, продовольствие и лошадей. И всякий раз — два, три или пять дней отдыха и изобилия. Владетели крепостей сами являлись предложить договор, а часто и присягу на верность. Подойдя к Рафанее (Кефалии, Рафании), франки удивились, когда разбили палатки и никто не вышел им навстречу. Разведчики обнаружили ворота открытыми, а город — пустым: жители бежали далеко, оставив полные зерна амбары, виноградные прессы с вином и сундуки, наполненные орехами, сыром и мукой.

Однако Раймунд IV Тулузский, желая выкроить для себя одного сеньорию в районе Триполи, которым тогда владели арабские династии, осадил город Акра. Ему оказал помощь Готфрид Бульонский, но быстро удалился, и латиняне подписали мир с «королем Триполи», немедленно выдавшим триста паломников, которых он держал в своих тюрьмах, подарившим пятнадцать тысяч золотых монет и пятнадцать добрых боевых коней и пообещавшим франкам, что, если они победят, он сделается христианином и их союзником. Акра и Триполи задержали франков более чем на три месяца, но оттуда армия, которую вели проводники, по узкой дороге, шедшей по горному карнизу, без затруднений достигла Бейрута, правитель которого, уже осведомленный о приближении христиан, щедро заплатил за их уход и предоставил им хорошее снабжение, заявив, что тоже станет вассалом победителей.

Крестоносцы поняли, как извлекать выгоду из конфликтов между арабами и турками и как, утверждая себя в качестве сюзеренов, добиваться, чтобы за услуги или просто за покровительство им платили. Обнаружив, что враги так же разобщены, как и они сами, если не больше, они этим часто пользовались; не худшие дипломаты, чем воины, способные пройти свой путь до Святых мест без особо активных боев, они быстрей, чем когда-либо, через Сидон, Тир и Акру добрались до Кесарии, под стенами которой оставались всего два дня — их снабдили провизией как жители, к тому же щедро заплатившие им за то, чтобы те шли своей дорогой, так и генуэзцы и пизанцы, которые после взятия Тортосы одним провансальским сеньором в обилии поставляли им зерно, оливковое масло, вино и мясо из Италии.

Оттуда они наконец пошли к Иерусалиму. Под Рамлой, в Лидде, в церкви Святого Георгия, недавно снесенной мусульманами, они назначили первого латинского епископа Палестины — Роберта Руанского, отдав ему десятую часть того, что имели, а также лошадей и рабочий скот для него и домочадцев. Также они оставили «людей, чтобы возделывать земли и собирать урожай с полей и виноградников».

Крупный отряд рыцарей во главе с Балдуином Бургским и Танкредом Готвильским посреди ночи спешно прибыл в Вифлеем. На заре навстречу им вышла толпа христиан, которые несли кресты и священные книги и хором пели, славя прибытие тех, кого они так долго ждали и «о ком знали, что те избраны, чтобы восстановить древнюю славу христианской веры, каковую веками попирали злые люди». Гастон Беарнский указал путь в Иерусалим, и «на седьмой день июньских ид, по традиционному расчету, когда уже семь дней июньское солнце сияло всеми огнями, франки окружили Святой город и осадили его»[52].

ВЗЯТИЕ ИЕРУСАЛИМА

Антиохия сопротивлялась более года и десяти месяцев, Иерусалим не продержался и пяти недель. Весной 1098 г. египетские Фатимиды, начав завоевание Палестины, отобрали у турок Тир, а 20 августа с победой вступили в Иерусалим после жестоких боев, в которых днем и ночью действовали десятки тяжелых машин, сносивших целые участки городской стены. Турок перебили на месте или выслали в Дамаск и Багдад. Стену и башни восстановили, жители не испытывали недостатка ни в продовольствии, ни в воде благодаря цистернам, не получившим повреждений, но город еще оставался словно обескровленным, полупустым, а подкрепления из Египта могли подходить только по долгой дороге через пустыню. Однако франки снова, похоже, оказались в затруднительном положении. С первых же дней стало недоставать хлеба и воды: «Люди, отправлявшиеся ее искать в этой ужасной стране, где не было ни одного ручья, попадали в засады язычников, отрезавших им головы. Те, кто возвращался, приносили в сшитых бычьих или буйволовых кожах лишь грязную воду, за право черпать которую первым шла борьба; эта вода еще и изобиловала пиявками — разновидностью червей, падавшими в руки. За глоток этой застоявшейся и гнилой воды, иногда взятой в зловонных болотах или в полуразрушенных старинных цистернах за шесть-семь миль оттуда, давали по две серебряных монеты»[53]. Если бы не подошло шесть итальянских кораблей — генуэзских, пизанских и венецианских, — которые выгрузили в Яффе большие партии продовольствия, воды и вина, оружия и осадных материалов, город мог бы держаться месяцы.

В большом лесу за четыре мили от лагерей, «в горах аравийской земли, трудились пехотинцы, валя высокие деревья и грузя стволы на спины верблюдов. Корабельным плотникам понадобилось всего три недели, чтобы сделать огромные тараны и воздвигнуть машины для метания камней и высокие башни, поставленные на колеса. Мальчики, женщины и старики пошли в долину близ Вифлеема за ветками, чтобы сплести решетки, которые обтягивали кожей и которые должны были защищать машины и людей, идущих на штурм».

Штурм продолжался две ночи и два дня. 15 июля Готфрид Бульонский подкатил одну башню к стене. К полудню он вместе с братом Евстахием Булонским ступил на укрепления, а вскоре за ним последовали толпы соратников, ринувшихся открывать ворота. Еще держались только защитники Сионских ворот, но и они скоро сдались, видя, что весь город попал во власть латинян. Комендант Ифтикар («слава царства») сдался Раймунду IV Тулузскому, который за крупный выкуп велел отвести его и всех его людей к своим, в Аскалон.

В знак овладения городом вожди — Готфрид Бульонский, Танкред Готвильский и Раймунд IV Тулузский — велели водрузить на улицах, которые хотели сохранить за собой, свои знамена и очень скоро вступили с купцами и видными людьми города в переговоры о сумме выкупа. Но через несколько часов весь город заполнили толпы франкских простолюдинов с намерением грабить и убивать. «Резня, какую невозможно описать», — пишут хронисты, последовавшие туда за Готфридом Бульонским. Авторы,уделяющие сегодня особое внимание этой трагической развязке и представляющие ее следствием религиозной ненависти, сознательно не учитывают, что это смертоносное безумие обрушилось на всех жителей — христиан, мусульман и иудеев — и что иерусалимское побоище не было ни более ужасным, ни более «несправедливым», чем многие другие, когда после долгой осады победители, раздраженные ожиданием и лишениями, вымещали свои страдания и постыдным образом утоляли жажду мести. Те, кто говорит о «политической ошибке», не хотят ничего знать о приказах, отдававшихся вождями, которые хотели спасти жизнь горожан, хорошо понимая, что многие из них — христиане, а за других можно получить большой выкуп.

Осадная война не была сражением одинаковым оружием, где победу приносят храбрость и мужество. В те времена рыцари сшибались на копьях, лицом к лицу и открыто. Бой длился самое большее несколько часов, и вечером победители могли воздать должное убитым, позволить противнику похоронить своих и обеспечить пленным достойное обращение. А вот чтобы осадить и взять крепость, люди должны были биться неделями или месяцами, они обменивались оскорблениями и вызывающими жестами — осажденные выставляли на внешних стенах изуродованные тела или головы врагов, убитых во время вылазок; это была война на истощение, не имевшая никакого отношения к смелости и чести, но лишь разжигавшая злобу. Рыцари не могли захватить город, обнесенный высокими стенами. Очень часто для решительного штурма набирали пеших воинов, бедняков из бургов и сельской местности, не участвовавших в переходах отряда, знающих, что никакого жалованья они не получат, и рассчитывавших только на возможность пограбить; чтобы подавить всякое сопротивление, они сеяли страх, жгли и убивали.

Количество бедняков по мере продвижения войск постоянно росло — искателей удачи и бездомных, которые не признавали над собой господ, объединялись в шайки и не хотели знать иного закона, кроме своего. Многие уже не имели ничего общего с паломниками и не смешивались с прочими, шли босиком и были вооружены только пращами, дубинками и ножами. Эти люди, которых хронисты называли «бродягами» (truands), «цыганами» или «тафурами»[54], оказывали услуги, несли поклажу, как вьючные животные, но, поскольку командующие армией их не кормили, грабили больше, чем другие, и захватывали добычу, не дожидаясь приказов.

В июле 1099 г. под Иерусалимом бароны, столь немногочисленные по сравнению с ними, были совершенно неспособны их сдержать. Много ли они нашли добычи?

Достаточно для каждого? Через двадцать лет один историк писал, что никто из паломников не остался бедным. В этом можно усомниться: их насчитывалось несколько тысяч, а Иерусалим не был очень богатым городом. Несомненно, лучше поверить Раулю Канскому, очевидцу и внимательному наблюдателю, который не говорит о сокровищах, но пишет, что «тот, кто голоден, найдя очаг, не стремится искать оружия или прочих прекрасных вещей, кто жаждет и найдет воду, не ищет ни золота, ни железа, ни скота, раненый же ищет хороший дом, чтобы обрести там отдых, а гуляка всюду ищет чаши с вином»[55].

ГОТФРИД БУЛЬОНСКИЙ, КОРОЛЬ ИЕРУСАЛИМА

22 июля 1099 г., всего через неделю после взятия города, «выборщики» — нам неизвестно ни их число, ни положение, ни способ, каким они производили выбор, — назначили иерусалимским королем Готфрида Бульонского. Он одержал верх над Раймундом IV Тулузским, хоть последний привел больше рыцарей, взял с собой более весомую военную казну в золотых монетах и сделался покровителем бедняков, проявив себя в вылазках за продовольствием далеко от лагеря. Некоторые полагают, что против него проголосовали его спутники, желая вернуться домой. Другие утверждают, что Готфрид больше всех проявлял высокие добродетели и выказал образцовое христианское благочестие, снискав уважение и восхищение многих участников похода, вплоть до самых смиренных клириков: «В каждой церкви он надолго задерживался после службы, прося священников объяснять ему изваянные образы и сцены, одну за другой, что вынуждало его соратников, собравшихся за столом в другом месте, весьма страдать, ибо кушанья, приготовляемые почти всегда заранее, не подавались вовремя и это слишком долгое и непредвиденное ожидание делало их невкусными». Папа назначил его главой экспедиции; он выступил в путь первым, и за ним следовало множество монахов, «набожных людей, весьма почитаемых за святые дела: эти монахи в течение всего пути днем и ночью в канонические часы возносили за него молитвы»[56].

Главное, Готфрид, герцог Нижней Лотарингии, был выходцем из империи, вассалом германского императора, главой партии тех, кто в Константинополе решительно противился притязаниям Алексея I Комнина, тогда как Раймунд IV Тулузский в Антиохии предлагал, чтобы уладить ссоры, обратиться к императору греков, тем самым признав его право вмешиваться в дела латинян и даже требовать передачи ему завоеванных земель.

Как только Готфрида избрали, он отказался от золотой короны и якобы заявил, что не желает быть королем там, где свои Страсти претерпел Христос. И он будет только защитником Гроба Господня. Все авторы того времени видят в этом проявление смирения — возможно, выраженного с целью верней добиться признания со стороны тех, кто голосовал не за него. Именно это внушают сегодня наши учебники, тогда как это было выполнением политического решения, несомненно, принятого перед выступлением в поход, по согласованию с папой, три года назад. Защитник (advocatus) в то время был «светской дланью» церкви, хранителем церковного владения, и выбор этого слова ясно показывает, что Иерусалим и зависимые от него города и земли, некогда входившие в состав константинопольской империи, становились вотчиной латинской церкви, зависимой от Рима, как папские владения в Италии. Латинский патриарх Иерусалима должен был подчиняться папе так же, как все архиепископы и епископы Западной Европы.

Первые шаги в этом направлении были сделаны, но очень скоро от этой идеи пришлось отказаться. Греческий патриарх Симеон уже бежал из города, чтобы не стать жертвой гонений и убийств, совершавшихся по приказу Фатимидов, но клирики франкской армии, пусть даже очень многочисленные и громогласные, после смерти Адемара Монтейского, папского легата, не могли выдвинуть кандидата, который бы имел какие-либо шансы на всеобщее признание. Они выбрали представителя «партии» — Арнульфа Маликорна, духовника Роберта II Нормандского, который принял крест как участник свиты Одона, епископа Байё, умершего по дороге. Избранный 1 августа, через две недели после Готфрида Бульонского, он повел себя так дурно, конфисковав имущество всех церквей, кроме латинских, и присвоив его значительную часть, что священников, которых назначили франки, во всем городе принялись обвинять в худших преступлениях. Уже подумывали, как бы обойтись без него, когда в начале сентября в Антиохию прибыл флот из Пизы, которым командовал архиепископ этого города Даимберт и который, взяв на борт Боэмунда Тарентского и Балдуина Булонского, направился в Иерусалим, где его с большой помпой встретил Готфрид — за четыре дня до Рождества.

Даимберт утверждал, что имеет полномочия от папы, и сместил Маликорна, заявив, что тот даже не рукоположен в священники. 31 декабря, после того как его избрали патриархом, он торжественно благословил Боэмунда и Готфрида, которые, преклонив колени, получили инвеституру на свои княжества. Через несколько дней Готфрид передал ему город Иерусалим, цитадель, большую башню Давида и четверть территории Яффы. А на Пасху уступил весь Святой город, получив право охранять его, пока не будут захвачены два других города, — то есть ему предстояло управлять королевством, но Иерусалимским королевством оно уже не было.

Когда 18 июля 1100 г. Готфрид умер, Даимберт потребовал выполнения воли покойного, но лотарингцы, укрепившись в башне Давида, отказались ее отдавать патриарху и выступили за Балдуина Булонского, который, незамедлительно получив весть о смерти брата, форсированным маршем прибыл в Иерусалим, где его встретили радостными шествиями как латиняне, так и другие христиане — армяне, греки и яковиты, которые вместе со своими священниками с первых дней заключили союз против этого латинского патриарха, не церемонившегося с ними. Даимберт, поначалу укрывшийся на горе Сион, пошел на примирение и сам короновал иерусалимской короной Балдуина Булонского, отныне безраздельного властителя.

Однако, хоть партия клириков и была вынуждена отказаться от создания в Палестине папского государства, завоевание сопровождалось расселением латинского духовенства, которое на всех захваченных территориях силой занимало церковные посты. На кафедры Вифлеема и Назарета возвели епископов, пришедших из Европы с армией. В Иерусалиме целый квартал, больше половины огороженного города, с церковью Гроба Господня и тремя выдающимися церквями — Святого Иоанна, Святой Марии Латинской и Святой Марии Великой, — стал церковной сеньорией, находившейся под властью и юрисдикцией лично патриарха. Каноникам Гроба Господня, исключительно латинским монахам, Готфрид Бульонский подарил тридцать деревень, расположенных в окрестностях и конфискованных у греческой церкви. В Иерусалиме три монастыря, полностью разрушенные мусульманами или покинутые греками, — на горе Сион, на Масличной горе и монастырь Святой Марии в долине Иосафата, где находилась могила Богоматери, — были отстроены заново в европейском духе. Танкред Готвильский подарил монахам, которых поселил здесь он, несколько деревень и земельных угодий.

Это латинское духовенство, навязанное силой, вело себя как на чужой земле. Оно быстро оттолкнуло от себя остальных христиан, утверждавших, что страдают от изъятий имущества и несправедливостей. Матфей Эдесский, армянин, не находит достаточно резких слов, чтобы заклеймить «этих пастырей святой римской церкви, которые погрязали в разврате с неугасающим пылом и изгоняли из монастырей армян, ромеев [греков] и сирийцев»[57]. Дело зашло так далеко, что папа, хорошо осведомленный о потребностях этих клириков, которых он не выбирал и которых мог даже подозревать в самозванстве или дурном образе жизни, в конечном счете перестал поддерживать эту церковь, организованную столь спешно вдалеке от Рима. Так же поступили и латинские государи, стараясь снискать поддержку всех христиан, сохранить мир и заботясь об укреплении своей власти на тех землях, которые миновали по дороге в Иерусалим.