История Малороссии

Козачество

В конце XV и начале XVI в.в. на политическом горизонте выступает новый элемент, сыгравший весьма важную роль, — это козачество.

Говорят, слово козак — татарское и козачество получило свое начало в Азии у татарских народов. Может быть. Но по существу козачество представляет собою самое естественное и органическое выражение славянского характера, особенно же русско-слявянского характера. Козак — это человек, не терпящий и недопускающий над собою никакой власти, никакого насилия, никакого стеснения. Он свободен, как буйный ветер, и признает над собою одну власть — свою волю. Необыкновенно сильное развитие козачества в конце XV и начале XVI в.в. есть естественное следствие необыкновенного насилия и черезвычайного ига с одной стороны физического и экономического — татарского, а с другой нравственного, религиозного и экономического — польско-католического. Козачество явилось естественной реакцией на гнет и притеснение поляков и ополяченных русских над несчастным подвластным русским народом.

Лишение прав общественных, ограбление земельных участков, принуждение в работах, иго религиозное, издевательство личное, так широко и властно проявляемые над русскими хлопами, быдлом польскими панами и особенно приспешниками жидами, послужили к тому, что народ сотнями и тысячами бежал, бежал в опустелые степи поднепровья, бежал за пороги, на острова, заросли и камыши. Из этих то беглых скоро и составилось козачество.

Издавна существовал исторический путь для передвижения азиатских народов с востока на запад. Этот путь был почти один и тот же для всех передвигающихся народов. Он лежал преимущественно в той местности, где ныне войско Донское, Екатеринославская, Херсонская и проч. губернии и. т. д. Это нижния части Дона, Днепра, Днестра и т. д. и побережные земли. Так подвигались скифы, сарматы, славяне, болгары, гунны, готы, хозары, болгары, печенеги, торки, чорные клобуки, половцы, татары и проч. Если говорится, что вновь появившийся народ «без следа» уничтожил своего предшественника, то значит ли это, что они в действительности перерезали всех своих предшественников поголовно? Нисколько. Это означает только, что новый народ пришел разрушил прежнее царство и занял место вместе с прежним народом. Нет слов, многие из предшественников бывают вырезаны, — но многие остаются и в живых, особенно женщины. Эти оставшиеся в живых частью обращаются в рабов и рабынь, другие составляют отряды войска, третьи забираются в глухия места и потом возвращаются и т. д.

Великий путь народов в основе своей населен был скифами, сарматами и славянами. Нет слов, все последующие народы шибко вырезывали славян. Но все место этого пути представляло весьма значительное пространство. Это была беспредельная степь. Степь, перерезанная великими многоводными реками, как Дон, Днепр и проч. Побережье рек покрыто заросшими лесами, непроходимыми камышами, горками и пригорками, боераками и провальями и т. д. Росшая здесь трава укрывала не только человека, но человека с лошадью. В этой траве, камышах и лесах водились олени, козы, кабаны, туры, дикия лошади и масса всевозможной другой живности. Вся эта земля представлялась необыкновенно плодородною. Хотя сообщения по ней совершались преимущественно по рекам, но были и сухопутные дороги, по которым совершали шествия послы Московского царя, поляки, литовцы, татары, торговые караваны и проч. Нередко эти спутники в пути подвергались нападениям и разграблениям.

Такия богатейшия и привольнейшия степи не могли оставаться совершению незаселенными. И действительно они были заселены, — заселены в разброд, потаенно и не оседло. А главным местом населения была местность Днепра на порогах, ниже порогов (Запорожье) и выше порогов.

Основную массу этого бродячего люда составляли, разумеется, русские. Уже к ним присоединились: печенеги, торки, коуи, берендеи, половцы, чорные клобуки, болгары, татары и т. д. — Это была чрезвычайная смесь, объединенная одним — жаждою свободы и независимости. Нет слов, эта бродящая масса должна была отличаться храбростью, смелостью, бесстрашием, отсутствием оседлости, жажды богатства и собственности и т. д. Это были совершенные птицы, близкия друг другу по характеру жизни и потому склонные защищать и поддерживать друг друга в случаях нужды, опасности и несчастий.

Эта бродячая масса непрерывно пополнялась новыми выходцами из России, Малороссии, Литвы, Польши, татарских земель и проч. Поэтому, с течением времени она все увеличивалась, более или менее объединялась и постепенно становилась видною для существовавших тогда государств. Скоро бродячия массы стали известны под именем бродников, которые превратились потом в Козаков.

Если слово «козак» татарское и получило свое начало в Азии, то слово бродник чисто русское. А так как оно предшествовало слову козак в наших родимых степях, то несомненно русское козачество получило свое происхождение от русских.

Существуя в начале невольно, в виде остатков разрушенного прежнего государственного величия, бродничество вскоре стало средою для самозащиты всем гонимым, притесняемым и угнетаемым в России, Польше и Литве. А таких было очень, очень много. Если, быть может, в начале в этом бродячем населении и преобладали торки, чорные клобуки, печенеги, половцы и проч., то новые волны русского наплыва все больше и больше потопляли этих инородцев и образовывали чисто славянскую русскую массу, представлявшую и представившую только ничтожные остатки и даже не натуры, не физической, телесной природы, а духовной, в форме отдельных слов, нравов, обычаев и т. п. инородцев. Народонаселение здесь увеличивалось не последовательным нарождением поколений, а наплывом извне бездомников и чаще бессемейников. Бессемейность была так часта, что в Запорожыи она превратилась в закон.

Служа сначала для самосохранения и самозащиты, бродники вскоре начали приобретать и государственное значение. Их кочевья, их гнезда, их поселения лежали в промежутке между оседлыми родинами Россией, Малороссией и кавказскими хищниками. При постоянных набегах татар и черкес на окраины России и Малороссии прежде всего доставалось бродникам. И потому бродники были, естественно, их непримиримыми врагами. Сначала они только защищались от этих набегов, но затем стали и сами совершать набеги на татар и турецкия населения, как в отместку, так и с целию грабежа. Таким образом, бродники являлись уже силою и притом силою солидарною с христианскими землями, из которых они происходили.

Теперь, однако, когда бродники превратились в казаков, они воевали с татарами не только с целию самозащиты, добычи и грабежа, но и с целию охраны и защиты христианских земель.

Так они вошли в связь с Россией и еще большую с Малороссией, составляя её продолжение и органическое единение с нею.

Будучи независимыми и самостоятельными козаки, в случае надобности, не пренебрегали некоторыми набегами и на русския земли, особенно же на панския польския. Последним частенько были неприятны эти набеги.

В силу положения и исторических событий, все эти козацкия земли лежали в черте польских владений и потому первое козачество считалось за Польшею. Поэтому, набеги грабежи, разорения татарских (крымских) и турецких земель вызывало и в Крыму и в Царьграде жалобы и претензии по отношению к полякам.

Тем более это было правильно, что в конце XV и начале XVI в. Запорожье и днепровское казачество пополнялось почти исключительно угнетенными малороссами. Что это так, помимо исторических событий того времени, это легко поясняется и психологией козачества.

Запорожские и малороссийские козаки — это те же славяне прежних времен, времен Святослава[6] и это те же современные русские.

Был еще и другой путь для образования козачества. Все маленькие народы: берендеи, торки, черные клобуки и проч., теснимые народами из Азии и ими вырезываемые, — естественно напирали на Киевскую Русь и искали у неё защиты. Русь давала им приют и селила на окраинах. Благодарные Руси и ненавидящие новых пришельцев, эти инородцы, селясь на окраинах Руси, являлись её защитниками, оберегателями и стражами и охотно выступали вместе с русскими против своих новых притеснителей. Таковые поселения были по Роси, около Переяславля, Чернигова и проч. Выступая против новых врагов вместе с русскими, эти инородцы пепрочь были, по своей хищной натуре, поискать счастья и во владениях самих русских; — но это было не часто. Вскоре все эти инородцы слились с русскими, ассимилировались ими и дали оттенок и начало южно-русской народности, малороссийскому козачеству.

Я позволю себе здесь остановиться на характерных чертах душевных свойств запорожцев и малороссийских козаков.

Вот, что говорит Бантыш-Каменский:[7] «Сама природа, расточая с обилием свои дары в плодоносном сем краю, производила беспечность, вялость в жителях. Малороссиянин вялый, беспечный — изворотлив, неутомим, когда надеется достичь через сие преднамеренной цели. Добродушие и простота, повидимому, отличительные черты его характера, — но они часто бывают следствием хитрости, отпечаток ума. Гордость, прикрываемая сначала ласковым, услужливым обращением, является во всей силе по получении желаемого… На поле брани сын Украйны, видный, мужественный, не щадит себя, сражаясь за царя и родину. Храбрость предков — главное наследие его. Она заставляет забывать негу, ведет к славе. Скромный в хижине, полезный в службе гражданской, малороссиянин не уронит себя и на кафедре проповедника, и в кругу ученых, везде управляемый врожденным честолюбием. Малороссы — страстные охотники до музыки»…

Гораздо больше в этом отношении дает материала Д. И. Эварницкий[8].

Запорожцы — это люди «большею частию роста среднего, плечисты, статны, крепки, сильны, на вид полнолицы, округлы и от летнего зноя и степной жары смугловаты (Корнелий Кнюйс). С длинными усами, с роскошным оселедцем (чуб) на темени, в барашковой остроконечной шапке на голове, вечно с люлькой в зубах, истый запорожец всегда смотрел как-то хмуро, вниз из-подлобья, посторонних встречал на первых порах неприветливо, отвечал на вопросы весьма неохотно, но затем, мало по малу, смягчался, лицо его постепенно во время разговора принимало веселый вид, живые, проницательные глаза загорались блеском огня и вся фигура его дышала мужеством, удальством, заразительною веселостью и неподражаемым юмором. Запорожец не знал ни „цоб“, ни „цабе“ (ни направо, ни налево)… Во внутренних качествах запорожского козака замечаем смесь добродетелей и пороков, всегда, впрочем, свойственная людям, считающим войну главным занятием и главным ремеслом своей жизни: жестокие, дикие, вероломные и беспощадные в отношении своих врагов, запорожские козаки были добрыми друзьями, верными товарищами, истинными братьями в отношениях друг к другу, надежными соседями к своим соратникам, украинским и донским козакам. Хищные, кровожадные, невоздержанные на руку, попирающие всякия права чужой собственности на земле ненавистного им ляха, или презренного бусурманина, запорожские козаки считали у себя даже простое воровство какой-нибудь плети или пута страшным уголовным преступлением, влекшим за собою неминуемо смертную казнь» (Григорий Грабянка).

Эти бездомные люди особенно резко проявляли: благодушие, нестяжательность, щедрость, бескорыстие, склонность к искренней дружбе, причем великим грехом считалось «обмануть даже чорта». Особенно они проявляли высокую любовь к свободе и независимости, в силу чего предпочитали лютую смерть позорному рабству. Старшие всегда у них пользовались почетом. В домашнем быту ярко выделялась простота, умеренность и изобретательность в удовлетворении нужд. Козаки отличались радушием, гостеприимством и страннолюбием.

По отношению к врагам веры они проявляли всегда полную честность и личную безопасность. На войне козак отличался умом хитростью, уменьем у неприятеля выиграть выгоды, скоропостижно на него напасть и нечаянно заманить, изумлял врага большою отвагою, удивительным терпением и способностью переносить крайния лишения и ужасы смерти… Он легко переносит жажду и голод, зной и стужу и неутомим в нападениях … Если у них нет личного врага, с которым нужно воевать, то они высматривают, кто из их друзей сражается и добровольно бескорыстно идут ему на помощь… Только у себя в Сичи они никого не трогают, исключая жидов, а «жидам иногда плохо таки приходилось от запорожцев». Нужно было только заслышать, что жиды где нибудь «нашкодили», то уж тогда жиды держитесь…

Иногда, для придания большего страха для врага, они прикрашивали свои подвиги и распускали слухи о своих особых качествах… На войне они мало дорожили жизнью и умирали, как истинные рыцари.

Козаки — прекрасные рассказчики, причем их рассказ дышал юмором, нещадившим и себя. Их рассказы отличались остроумием, как поступки хищностью. Их меткость определений особенно ярко выражалась в прозвищах, даваемых своим товарищам. При своем добродушии, правдивости и откровенности, козаки всегда бывали «соби на уми» и не прочь были больше выспросить, чем высказать.

В свободное от походов время, запорожские козаки любили, лежа на животах, побалагурить, послушать рассказы других, не выпуская из зубов коротенькой «люльки» носогрейки.

Козаки любили природу и для своих поселений выбирали самые живописные места, — любили уединяться на скалы, в леса и проч., где предавались великим мечтам.

Нередко козаки отличались легкомыслием и непостоянством, как и беспечностью и ленью. Козаки любили выпить, — но это не было злое пьянство. Скорее это делалось потому, что вино веселит «сердце человека». Это было в своем роде молодечество. Кроме того, запорожцы пили в мирное время, — зато в военное время строжайше запрещалось «помрачаться проклятыми люлькою и пьянством».

Если козаки-запорожцы жили веселою, беззаботною жизнью, то и они не чужды были мрачных дум. «В основе характера козака, как и всякого русского человека, замечалась какая-то двойственность: то он очень весел, шутлив, забавен, то он страшно грустен, молчалив, угрюм и недоступен. Эта двойственность вытекала, конечно, из самого склада жизни запорожского козака. Не имея у себя в Сичи ни роду ни племени, „вин из рыбы родом, од пугача плодом“, отрезанный от семьи, видя постепенно грядущую в очи смерть, козак, разумеется, смотрел на все беспечно, — с другой стороны тоска по дальней родине, дорогим родным, а может быть и милой коханке, заставляли не раз козака впадать в грустные размышления и чуждаться всякого веселья.

Казаки делились на два разряда. Одни жили сельскою семейною жизнью, хозяйственною жизнью, другие жили отшельническою, братскою жизнью. Запорожье — это и было таким братским скитом. Запорожье ютилось преимущественно на Днепровских островах, ниже Днепровских порогов. Тут они жили военным братством. Во главе стоял выбранный кошевой атаман. Ему помощниками служили: генеральный писарь — по гражданским делам и есаул — по военным делам. Вся Сичь делилась на полки или курени, причем во главе каждого куриня стоял избранный куринной атаман. На Сичи могли быть только одни мужчины. Ни одна женщина ни под каким предлогом на Сичь не допускалась. Настолько запорожцы были далеки от женщин, одна песня говорит, что были запорожцы, которые не умели отличить „дивчины“ от „цапли“ (журавля). Другая песня в этом отношении рисует интересно гетмана Сагайдачного. Его зовут возвратиться, взять жену и возвратить табак и трубку, — на что он отвечает:

Это не мешало, однако, отдельным запорожцам, в поселениях иметь жену и детей и зимою их навещать, — но так, чтобы об этом не знал атаман.

Запорожская жизнь обыкновенно проводилась так:

С восходом солнца, козаки просыпались, умывались холодной водой и молились Богу. За сим, всем, по куреням, готова была горячая пища. Поевши, каждый принимался за свое дело: выезжать лошадь, чистить оружие, чинить платье, исполнять распоряжение куренного относительно рыбной ловли, охоты и других обязанностей по куриню. В полдень обед. От обеда до ужина опять дела. После ужина молитва, а затем, одни ложатся спать, другие веселятся группами, занимаясь песнями, музыкой, пляской, рассказами и пр. Речь о запорожском бездельи, — собственно — слова. И тут есть работа, и тут были занятия. Дело только в том, что запорожцы не заботились о собственном хозяйстве и личном приобретении, так как жили жизнью общественною. Играли козаки и в карты, только эти игры были не денежные.

Козаки были очень религиозны. Они почитали свою церковь и всегда готовы были сложить свои головы за веру православную. Праздники и торжественные дни они праздновали очень шумно, — особенно же торжественно праздновали Крещение с выходом на Днепр на Иордань. В дни Пасхи и Рождества Христова они ходили поздравлять старшину, кошевого, куринных, судью, писаря, есаула и проч. При этом они подносили им подарки и получали надлежащее угощение. Не обходилось дело без стрельбы из орудий и ружей.

Ни земледелие, ни торговля в круг обязанностей запорожца не входили и он торговлю считал оскорблением для своей рыцарской чести. Его дело — война. Война давала ему гонор. Война давала ему и средства. Однако, эти средства козак не ценил. Пока было что в кармане он кутил. И кутил без удержу и для веселья. Прокутив все, остался на корму у куриня. Когда козак веселился, он требовал, чтобы все вокруг него веселилось. В это время всякого, кто бы ни ехал и кто бы ни шел, будь то знакомый, или совсем неведомый человек, гулявшие „лыцари“ приглашали в свою компанию и угощали напитками и закусками, — и плохо тому, кто осмелится отказаться от предлагаемого дарового угощения, — того изругают ругательски и с позором прогонят вон». От сичовников не отставали и другие козаки. В течение нескольких дней подобного гулянья козаки пропивали и все добытые на войне деньги, всю захваченную у неприятеля добычу и даже под конец входили в долги. Такими гуляньями наживались особенно жиды и корчмари.

Кроме этих козаков отшельников, были еще и семейные козаки, которые жили небольшими хуторами и назывались козаками-зимовчаками, а их поселения зимовниками. Зимовники устраивались 4–5 хозяевами и были разбросаны по балкам, оврагам, баиракам, по берегам, рек и озер и пр. Они составляли поспольство, т. е. подданных сичовников. Не смотря на то, что они были женаты, семейны и вели хозяйство, они во всякую пору должны были быть готовы нести военную службу. Каждый из них был прекрасно вооружен, имел коня и по первому пушечному выстрелу должень был явиться на службу. Но главною обязанностью этих зимовничеств было поставлять съестные припасы для сичовыков. Это были в собственном смысле сичовые хозяева или домоводы: они обрабатывали землю, разводили лошадей, рогатый скот, овец, заготовляли сено, вели пасеки, собирали мед, садили сады, возделывали огороды, охотились на зверей, занимались рыбною ловлею, вели мелкую торговлю, промышляли солью и т. п.

Обыкновенно сичевые козаки наезжали к зимовикам с теми или другими приказаниями. При таких приездах сичовык обычно кричал:

— Пугу, пугу, пугу!..

Ему зимовики отвечали два раза:

— Пугу, пугу…

— Козак з лугу…

«А з якого лугу, — чи з велыкого, чи з малого? Як з великого, то йды до кругу».

После этого сичовык входил в общество.

Таким образом зимовики были на половину землевладельцы и хозяева, — на половину козаки, всегда готовые стать в ряды сичовиков.

Если мы сравним душевные качества запорожских и малороссийских козаков с таковыми же наших предков славян времен Святослава и Владимира, а с другой стороны с душевными качествами современного настоящего русского человека, то мы увидим, что эти люди плоть от плоти и кровь от крови нашей.

Не смотря на то, что к чисто славянской крови у них примешалась и кровь многих передвигавшихся инородцев — печенегов, половцев, торков, берендеев, чорных клобуков и проч., но эта примесь осталась слишком ничтожной, не была органической и затоплена новыми, повторяющимися веками, наплывами русских масс из Киевщины, Волыни, Галиции и Руси. Вот почему нет никакого основания держать речь о том, что малороссы — особая нация. Не только не особая нация, а бесспорная и несомненная родная и нераздельная половина единого целого, русской нации, разлученная невольными обстоятельствами с своим целым и вновь воссоединенная с ним более двух веков назад. Существуют только некоторые особенности языка, нравов и обычаев — особенности, легко объяснимые перевитыми историческими судьбами и некладущия различия между ветвями малорусскою, белорусскою и великорусскою.

Эти-то разбросанные и разрозненные козаки в первой половине XVI в. начинают объединяться и составлять нечто целое, нечто заметное, нечто заслуживающее внимания истории и тогдашних владык Во главе этих ватаг или полчищ выступают Дашкевич, Ланскоронский и др., которые являются явною угрозою для татар и защитою для Малороссии и Польши.

Более видным представителем запорожского и малороссийского козачества является князь Димитрий Вишневецкий — потомок Св. Владимира и Гедимина, православный, «муж ума пылкого, отважный и искусный в ратном деле». Это был богатырь в полном смысле слова и козак по духу. Он жил только войною и битвами и без сечи ему не сиделось. Между тем, Сигизмунд-Август строго на строго приказал козакам не трогать татар, из боязни получить возмездие. Вишневецкий стал на сторону татар, — но и это Сигизмунду было не понутру и он вновь привлек к себе Вишневецкого. Вишневецкий предлагает свои услуги Иоанну Грозному (1557), по Иоанн не желает ссориться с Литвою и отклоняет его предложение. Тем не менее, Вишневецкий в добрых отношениях с Иоанном, получает от него поддержку и нередко участвует в нападениях на татар. Но нрав и приемы Иоанна Грозного заставили Димитрия Вишневецкого отшатнуться от Иоанна и перейти к Сигизмунду.

И вот это-то стихийное начало — козачество выступает в защиту русской нации и веры православной в Польше и Литве. Выступают они в польском сенате, — выступают они и в обществе. Дмитрий Вишневецкий, видя несправедливость и попрание прав православных русских вельмож и шляхтичей открыто и грозно отстаивает, что княжеские и магнатские роды малороссийской соль земли, да и весь русский народ, в благородстве, славе и величии не уступает никакому другому народу на свете. Были и другие славные защитники попираемых русских прав… Но судьба судила другое несчастной Руси.

В это время малороссийские козаки были вольными птицами. Они служили и Польше, и России, и татарам, — и нередко грабили и русских, и поляков, и татар, и молдован.

Славный запорожский рыцарь Димитрий Вишневецкий плохо кончил. Он замучен в Турции. Его сбросили вниз с башни, при чем он зацепился за крючок и провисел там три дня. В народной памяти козак Вишневецкий сохранился в весьма любимом и почетном виде. Песни о банде Вишневецком в народе поются и до ныне. Вот одна из них:

В 1574 г. по просьбе молдаванского господаря Иоанна, козаки под предводительством Свирговского, воюют с валахами и турками. Великие и славные были для козаков там бои. Турки и татары были жестоко побиты и козаки вернулись с великою добычею. Интересное при этом произошло событие. Козаки только что пришли в Молдавию. Господарь их угощает. Вместо блюда с плодами, господарь велит поднести атаманам блюда, наполненные червонцами.

— Они доставят вам отдохновение от путевых трудов и омоют дорожную пыль.

Козаки посмотрели и, гордо улыбаясь, ответили:

«Мы пришли не за золотом, а за славою, желая сразиться с врагами христианства».

Деньги они отвергли, а от вина не отказались. Плохо, однако, закончил Свирговский. Он попал туркам в плен и кончил жизнь в оковах.

Вскоре во главе козаков стал Богданко Ружинский. В 1575 году 11 т. турок напали на русския владения. Запылали пожары. Застонали христиане. Много пролилось христианской крови. Много захвачено было русских в плен. И вот в отместку за это Богданко врывается в Крым. Долг платежом красен. Пламя пожаров. Реки татарской крови. Пленники тысячами освобождаются. Козаки мстят за турецкия зверства: мужчинам выкалывали глаза, женщинам резали груди, детей убивали. Этого мало. Богданко с низовыми козаками пустился в открытое море, достиг берегов Малой Азии. Трапезонт был опустошен. Таже участь постигла Синоп. Был он и у Константинополя и взял под ним многия корысти. Этот поход козаки вспоминали даже спустя сто лет.

Турки для воспрепятствования выхода козаков в Русское (Черное) море устроили в устье Днепра город Аслани. Не долго он простоял. Богданко снес его до основания. Город снес, но и сам сложил там свою буйную голову. Народная песня говорит, что эти жестокости Богданко имели в основе своей безжалостные поступки татар по отношению к его семье. Он мстил им за то, что они его

После Богданка выступает на сцену Подкова. Его имя прославилось битвами опять таки с турками. В 1578 г. 1400 козаков с Подковою вторглись в Молдавию. Была темная ночь. Козаки были без пушек. Турецкое войско в несравненно огромнейшем числе обрушилось на козаков Но козаки прибегли к хитрости. При первом залпе турок, козаки частью бежали, а остальные попадали. Видя явное поражение, турки и молдаване в беспорядке бросились за козаками. Но тут-то и произошла баталия. Козаки схватились. Бросились на турок и совершенно их разгромили. По возврате в Польшу, Подкову ждал плохой конец. Стефан Баторий его захватил и казнил.

В 1585 г. они два раза разоряли крымские улусы, — в 1578 г. они взяли Очаков, а в следующем году зашли с моря, разорили Тмутаракань и разграбили 17 татарских сел. Все это крайне раздражало Батория.

Стефан Баторий вообще не особенно благоприятствовал православным русским, но особенно он был зол на козаков за их набеги на турок и татар, — так как последние грозили Баторию разорением. Почему Баторий решил извести казаков и дал предписание Киевскому воеводе, Константину Острожскому, «двинуться к Днепру и прогнать оттуда разбойников козаков, а кто из них попадет ему в руки, карать смертью. Всем же украинским старостам повелеваем содействовать в этом князю Острожскому и также ловить и карать смертью запорожцев, когда они разбегутся с низовьев Днепра». Но как трудно поймать ветер в поле, так трудно было и изловить казаков. Их не только не изловили, — а, напротив, они чаще и чаще стали досаждать туркам и татарам.

В помощь себе Баторий призвал иезуитов. «Иезуиты содействовали ему всеми силами упрочить и закрепить за Польшею завоеванные русския земли. Баторий понимал, что он не удержит за собою иначе эти территориальные приобретения, как ополячив их население. Достигнуть же этого можно было лишь путем водворения католицизма»[9].

Такое жестокое отношение Стефана Батория к козакам не мешало, однако, ему пользоваться козаками при своих столкновениях с турками и поляками и, повидимому, он ценил их. Вместе с тем он же решил сорганизовать их в нечто более оформленное. По его приказу, только 6 т. козаков считалось настоящими реестровыми козаками, которые были разделены на шесть отдельных полков. Все остальные козаки зачислялись в податные. Реестровым козакам он дал гетмана и старшину, — даровал булаву, бунчук и печать с войсковым гербом. Главное назначение этих козаков — охрана границ от татар и турок.

Все эти реестровые козаки жили по сю сторону Днепра, запорожцы же оставались неуязвимыми. Мало того. Запорожье этою мерою усилилось, ибо большинство невошедших в реестр козаков не захотело превратиться в подчиненное быдло, перемахнуло через пороги и застряло в Запорожье.

В 1589 г. запорожцы выбрались в открытое море и захватили близ Козлова турецкий корабль. Затем, под предводительством Кулаги, они забрались в Козлов и страшно опустошили город. Сам Кулага пал в бою. После этого они разграбили Аккерман и Азов. И все это делалось ничтожными запорожскими партиями при наличности больших татарских скопищ. Последние набеги, однако, достигли ушей падишаха и он послал три турецких судна не допускать козаков выходить в море. Нужно заметить, что запорожцы далеко не всегда пользовались устьем Днепра для своих морских набегов. Болан говорит: «Одержав верх над неверными, запорожцы отправлялись в свою скарбницу для дележа добычи… Они направляли плавание к небольшому заливу, в трех или четырех милях на восток от Очакова находящемуся, где обретается весьма низовая лощина, на коей бывает воды до ¹/₂ фута и которая на расстоянии трех миль постепенно возвышается к Днепру. Там козаки тащили на себе лодки, одну за другою и менее, чем в два или три дня достигали благополучно Днепра, избегнув нападения со стороны галер турецких, стоявших в устье при Очакове». Получили и крымские татары надлежащее внушение от падишаха.

Репрессии польского правительства по отношению к козакам усиливались. Панам приказано было следить за тем, чтобы крестьяне не смели уходить за Днепр. Строго приказано было наказывать тех, кто возвращался домой с добычею. Строго наказывались и те, кто продавал козакам порох и оружие.

Паны имели право наказывать смертию управляющих, неисполняющих сих приказаний.

Если свирепствовал Стефан Баторий по отношению к козакам, то не меньшия лютования производили его магнаты по отношению к православным, нежелавшим принимать унии и католичества. Еще большия жестокости были воздвигнуты при Сигизмунде III. «Крестьянам запрещено было отлучаться изь семей, а владельцам не возбранено отягощать крестьян разными повинностями. Кроме обыкновенной десятины с конских и прочих стад, также с пчеловодства, изобретены новые налоги, состоявшие в звериных шкурах, подати с рыболовства, в весьма ограниченной плате за поденную работу, в чувствительной за штрафы. Жиды производили откупы доходов с отягощением для жителей, стесняли продажу вина. Сначала возник ропот между малороссиянами; потом стали они перебегать к запорожцам, скрывались в местах диких, непроходимых, оставляли последнее достояние для приобретения свободы» (Бантыш-Каменский, 93).

До сих пор запорожцы и козаки нападали на татар и турок. Отныне начинаются их набеги и вражда и на поляков. Во главе этого движения становится Косинский. В январе 1592 года Косинский с казаками занял Белую Церковь, Киев и много других мест. Поляки не решались дать надлежащий отпор Косинскому. 16 января 1593 г. Сигизмунд дает приказ «на посполитое рушение против низовых козаков за то, что они по неприятельски имения шляхты разоряют, а самых шляхтичей и мещан к присяге на верность себе насильно приводят»…

Только теперь князь Острожский принялся за преследование козаков. Он разбил Косинского и привел козаков в покорность.

В эту-то пору выступают особенные жестокия гонения на православных.

Католическая религия не только сравнивалась с православною, но приобретала права господствующей религии. Князья настойчиво создавали новую католическую литовскую аристократию. Бояры — католики в своих правах сравнивались с польскою шляхтою и только католики допускались к занятию важных государственных должностей.

Литовская Русь ясно видела, что ее оттесняют на второй план, лишая политического участия и значения. Окатоличенная аристократия начинает понимать пользу своего положения и поддерживать польския связи и значение Польши.

10 января 1569 г. в Люблине образовали съезд для устроения унии. Но вскоре выяснилось, что ни литовцы, ни русские этой унии не желают, — почему и те и другие уехали домой. Этим положением поляки и воспользовались. Они решили заставить прежде всего русския области по одиночке признать эту унию. Начали с Подлесья. Для образования унии достаточно было подписания её несколькими человеками, — а остальным было объявлено, что если они не подпишут присяги, то лишены будут должностей и имений.

Так же поступили с Подолией, Волынью и Киевом. По неволе присягали князья Островский, Вишневецкий, Чарторыйский, Сангушко и др. Литва осталась одна, слабою и беспомощною. Пришлось смириться и литовцам.

На польский престол вступил Стефан Баторий, славный воин и жестокий притеснитель православия. Он в русских городах насильно отобрал у православных большинство церквей, монастырей, их имения и отдал иезуитам. Еще больше притеснения было при Сигизмунде III, воспитаннике иезуитов.

Помимо притеснений и издевательств извне, православная церковь страдала и сама в себе, что еще более усиливало её неустройство. А страдания её происходили из её бесправия, безгласия и полной беззащитности. Прежде всего, служителями церкви сплошь и рядом назначались люди не по достоинству и праву, а за деньги, — почему в большинстве это были недостойные, негодные и неподготовленные люди. Епископии жаловались королям, чиновникам, служилым дворянам и проч. Иногда эти места перепродавались. Бывало и так, что одна и та же епископия продавалась двум лицам. Отсюда видно, чего стоило духовенство и монашество при таких епископах. Симония производилась открыто и в широких размерах. Естественно, церковь часто не находила защиты в самой себе.

Только отдельные лица стойко защищали и поддерживали церковный приход. Они заботились о списывании и распространении священных книг, — появлялись и печатные книги, — созидались и поддерживались училища. Братства не покидали заботы хотя о малейшем благолепии церквей. Но все эти заботы разбивались о полное бесправие и беззащитность православной церкви. Жалобы на это Брестского собора, состоявшагося в 1590 г. только усилили притеснения и открытое издевательство над православною церковью.

Вместе с этим король и высшие чины, во главе с иезуитами, усилили приемы для сманивания православных в католичество и унию разными льготами, привиллегиями и покровительством. При этом открыто объявлялось, что старшие и миряне православные легко избавятся от всех оскорблений путем перехода в унию. Все это невольно заставляло людей слабых духом подумать и охранять себя от невзгод. Разумеется, очень многие переходы в унию были фиктивные. Переходили в унию и епископы, переходили с большою душевною скорбию и горькими слезами и бывали случаи отказа их от унии.

В 1595 г. собирается в Киеве собор, где решается вопрос об унии. После этого собора Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий, с соизволения Сигизмунда, едут в Рим к папе с выражением добровольного образования унии. Все знали, что эта уния вводилась насильственно, но делается вид о её добровольности. Теперь учрежден был собор во Флоренции, на котором русские предатели просили папу о присоединении их к римской церкви. Папа изъявил согласие. При этом произнесено было торжественное приветствие.

«Наконец, после стапятидесяти лет, возвращаетесь, о епископы российские, к камню веры, на коем Христос утвердил церковь, к горе святой, где сам Всевышний обитать благоизволит, к матери и наставнице всех церквей, к единой истинной римской церкви»…

Однако насильное воссоединение далеко не было крепким и принесло весьма печальные плоды.

В 1596 г. вновь созван был собор в Бресте для укрепления унии, — но православные вновь отказались от неё, хотя нашлись и такие отщепенцы, которые открыто приняли унию. За то для православных наступила жизнь еще более тягостная и еще более горькая.

Замечательно то, что именно в эту пору православная церковь нашла себе нравственную духовную поддержку в лице Александрийского греческого патриарха. Великое это было утешение. Резче и открытее выступили в защиту угнетенных и русские епископы, особенно знаменитый Гедеон Балабан, — а также монастыри. За то усилились зверские приемы и униатских епископов, обращавших православных священников в унию, — причем епископы не стеснялись истязаниями, пытками и застенками. Особенно беспощадно и бесчестно лютовали Поцей и Кунцевич. Это были не служители Божии, а Малюты Скуратовы.

Духовные имущества князьями раздавались не только, или, точнее, не столько православным, как католикам. «Когда великий князь отдавал какому-нибудь князю или шляхтичу церковь или монастырь, тот становился патроном данного ему духовного учреждения. Распоряжаясь по своему усмотрению имуществами церкви или монастыря, патрон должен был охранять вверенное ему учреждение, снабжать его всем необходимым, заботиться о том, чтобы в церкви были священники, в монастыре — архимандрит, или игумен. При этом он мог утверждать выбор прихода и монахов, или назначать сам то, или иное лицо»[10].

Это было верное средство для насаждения и унии и католицизма. Это же положение дела давало возможность передавать церкви и монастыри в аренду жидам. Мало того, «Православные вынуждаемы были платить десятину в пользу католической церкви»… (Ефименко).

«Для привлечения духовенства были пущены в ход обещания улучшения его тяжелого материального положения путем уравнения с католическим духовенством… Весьма значительные части священников и церковно-служителей, происходивших из крестьян оставались и после своего посвящения в крепостной зависимости, должны были исполнять всякого рода крестьянския работы и службы, отрывавшия священников буквально от алтаря и за неисправность подвергались всякого рода унизительным наказаниям наравне с крестьянами. Материальные условия существования были также крайне тяжелы… Вот почему в продолжение 1630–1640 г.г. сторонникам унии удалось склонить весьма значительное количество духовенства… на унию». (Грушевский).

Религиозные притеснения русских поляками и униатами были не единственною причиною ненависти и восстаний со стороны русских и козаков. Не мало тому способствовали и причины сословные и экономическия. По сложившимся жизненным обстаятельствам козаки, по их упразднении вне реестра, находились в самом ложном и тяжелом состоянии. Они не были ни дворяне, ни мещане, ни холопы. Они не могли быть причислены ни к одному из этих сословий. Польское правительство, польские и ополяченные магнаты и шляхта всеми силами стремились к тому, чтобы всю эту массу свободного люда подавить, унизить и закрепостить. Козаки и другие русские этому всеми силами сопротивлялись. Являлась борьба. Борьба не на живот, на смерть. Борьба эта усиливалась еще и тем, что поляки относились ко всему этому люду подло, высокомерно, презрительно. Они для них не были люди, а особенная низшая порода, бессловесный скот, быдло, «пся кревь»… За поляками тянулись и жиды. Естественно, нельзя было ожидать лучших отношений и со стороны козаков.

Но и этого мало. Польские и ополяченные магнаты и шляхта, видя в новых земельных пространствах Малороссии, заселенных козаками и другим беглым людом, действительный земной рай, старались, с соизволения правительства, захватить себе огромнейшия пространства этой благодатной земли. Эти дарованные правительством участки нередко уже были заселены и несчастным поселенцам оставалось или уходить, или обращаться в рабов. И при всем том многия земли пустовали. И вот паны старались их заселить. Они захватывали козаков и других переселенцев и насильно обращали в крепостных, отдавая их в цепкия руки управляющих и арендаторов жидов, — ну а последние умели уже вымотать из них все жилы и высосать всю кровь.

Все это вместе не могло не вызвать ненависти малороссов и козаков к панам, ксендзам и жидам. И вот в козачестве является новый «Богданко», только не столько ненавистный к татарам, как к полякам Это был Северин Наливайко, русский и православный. Ко времени выступления его на боевом горизонте, австрийский император и папа всячески старались привлечь запорожцев и козаков к участию в предпринимаемом крестовом походе против турок. Посланными были со стороны императора Ласота, а со стороны папы патер Комулео. Запорожцы согласились и Наливайко три раза выступал против турок и татар с великим успехом и для себя и для дела. Но эти выступления против татар не мешали Наливайке немножко задрать и поляков. Особенно хорошо влетело некоему пану Калиновскому, обидчику отца Наливайки. Вскоре после этого он разделался с панами под Брацлавом (1594 г.), где совершенно уничтожил панский лагерь, перебил самих панов и их отряды, забрал деньги и имущество и пустил все прахом. Поляки жаловались Сигизмунду. Сигизмунд приказал Наливайке уняться и назначил взыскание и наказание ему и его участникам. Но для Наливайки это было «байдуже», всуе. Он знать никого и ничего не хотел. Рядом с Наливайкой работал и другой атаман — Лобода. В большинстве они разоряли поляков и жидов отдельно, но в случае надобности они не прочь были и помочь друг другу.

Над козаками собиралась беда. Поляки пришли в исступление и послали против Наливайки и Лободы военные отряды. Но гром был не из тучи. Наливайко отступил в Киевскую округу, где мирно себя держал под негласным прикрытием князя Константина Острожского, защитника православия. Вскоре, однако, Наливайко не утерпел и опять начал свои действия.

Теперь Наливайко решил расправиться с варварами представителями униатства, Кириллом Терлецким и Игнатием Поцеем.

Наливайко направился на Луцк с 2 т. козаков. Там узнали о его походе. У ворот города его встретил бискуп, знатнейшие шляхтичи и важнейшие крамари. У ног Наливайки лежали дары от костелов, шляхты и торгашей. Это не помешало Наливайке немножко похозяйничать и в Луцке, тем более, что там была ярмарка. А Сигизмунду он написал, что вынужден был поступить с Луцком несколько сурово, так как «папы били и мучили хлопят, паробков и нескольких товарищей наших, или на приставах, или на пути к своим родителям»…

Отсюда Наливайко двинулся на Слуцк. Там он захватил 12 пушек, 80 гакавниц, 700 рушниц и 5000 литовских коп. Затем Наливайко налетел на Могилев, взял его приступом и причинил не малую шкоду шляхте, мещанам и богатым панам… «Место славное, побожное (Побужье) Могилев, дома, храмы, острог выжег… мещан, бояр, людей учтивых, мужей, жен, детей малых побил, порубил, попоганил, с лавок и с домов несчислимое число скарбов побрал; кроме того, с хранившимися в них бумагами и от разных лиц привиллегиями сплюндровал…»[11]

В это время Кирилл Терлецкий и Поцей были в Риме. Наливайко налетел на имения брата Терлецкого и разорил его до основания. Затем напал на Пинск, где хранились богатства и документы Терлецкого и все это быстро очутилось в руках атамана. Досталось и приспешнику Терлецкого по унии «старосте» Семашко. Тут действовал брат Наливайки. Они взяли деньги, оружие, платье, лошадей, рогатый скот, домашнюю птицу, пьяные напитки, белье, холст, упряжь, котомки, топоры и т. п., — а людям владельца стреляли, кололи руки, обрезывали уши, мучили, убивали и среди дорог бросали (Д. И. Эварницкий).

Пока Наливайко действовал в Белоруссии, в Киевщине тоже чинил Лобода.

Действуя наступательно, Наливайко не прочь был сойтись с королем и мирным путем. Вот его письмо к Сигизмунду:

«Народ русский, соединенный с княжеством литовским, потом с королевством польским, никогда не был завоеван сими державами, не раболепствовал оным, но как союзный, единоплеменный, от одного корня славянского происшедший, добровольно соединился на одиноких и равных с ними правах и преимуществах, договорами и пактами торжественно утвержденных, в хранении которых клялись, при коронациях своих, пред Богом, держащим в Деснице Своей вселенную и её царей и царства, помазанники Божии, светлейшие короли польские и Ваше Королевское Величество. Народ сей в смутное время вспомоществовал всегда Литве и Польше; воинство русское удивило вселенную мужественными подвигами во бранях при обороне и защищении королевства, и кто из соседних языков устоял против малороссиян? Загляни, наяснейший король, в хроники отечественные: они поведают тебе славу нашу. Вопроси старцев своих: они возвестят колико потоков крови пролито россиянами за целость державы польской, сколько тысячей воинов пало на ратных полях за выгоды её. Но враг, ненавидящий добро, из ада исшедший, возмутил священное согласие на гибель общую: вельможи польские, сии магнаты правления, завидуя имуществам нашим, по́том и кровию стяжанным, подучаемые духовенством, мешающимся в дела посторонния, мирския, склонили тебя, отца нашего милостивого, не допускать малороссиян до гетманского избрания, возмущать насильным обращением в унию. Претерпеваемые ими бедствия не отдалили нас от обязанностей: мы, избрав гетмана, по правам своим, повергаем его и самих себя под милостивый покров Твой, король найяснейший! Подтверди выбор, преимущества наши: да пролием снова кровь за честь и славу народов, тобою управляемых!»

Но король пренебрег обращением столь ничтожного ватажка и ответил назначением коронного гетмана Замойского и поспольного гетмана Жолкевского для «окончательного» уничтожения козаков. Эта «окончательность» была не первою и не последнею. Поганые запорожцы росли, как грибы и все вновь и вновь досаждали славным панам.

Войска Наливайки и Жолкевского сошлись у Белой Церкви. У Наливайки стояли, три белых хоругви с крестами и с надписью: «Мир христианству, а на зачинщика Бог и Его крест». Поляки поставили три виселицы с висевшими на них малороссийскими старшинами и с надписью: «кара бунтовцов». Произошла битва. Семь часов она длилась. Жолкевский бежал, оставив на месте тысячи убитых. Козаки остались славными победителями. Однако, и козакам не везло. Находясь под Лубнами, они не могли получить помощи. Жолкевский начал переговоры и «обещал амнистию под условием, что козацкое войско выдаст предводителей, артилерию, казну и разойдется по домам. Козаки исполнили это требование, — но тогда польское войско вероломно напало на них и множество народа перерезало». (Грушевский).

Наливайко, по одним, был зажарен в медном быке на старом месте в Варшаве, а по другим — четвертован и части тела разосланы по Польше для назидания.

Сама Лубенская бойня разоруженных и беззащитных козаков достойна лютости польских братьев христиан и католиков и предводителя Жолкевского, обещавшего амнистию…

Перебивши безоружных, поляки принялись за расправу и с теми, кто сидел дома и не участвовал в походе.

Вот как описывают расправу поляков с козаками и русскими:

«Народ русский объявлен в сейме отступным, вероломным, бунтливым, осужден на рабство, гонение. Шляхетство отлучено от выборов и должностей воинских и судебных, названо холопами; отобраны от всех чинов и урядников староства, деревни и другия ранговые имения. На местах малороссиян помещены везде поляки, гарнизоны усилены, воинам королевским дана полная власть над народом и они, без всякого угрызения совести, делали разные грабительства, насиловали женщин и даже детей, побои, мучительства, убийства, одним словом, что только может придумать необузданное своевольство, разгоряченное напитками. Собравшихся вместе немедленно разгоняли и истязали пытками для узнания предмета разговоров. Храмы обращаемы были силою и гвалтом на унию. Духовенство римское, разъезжавшее торжественно по Малой России для понуждения к униатству, возимо было от одной церкви до другой людьми, запряженными в длинные повозки по двенадцати человек и более. Для прислуги духовенству выбираемы поляками самые красивые из девиц малороссийских. Церкви прихожан, не соглашавшихся на унию, отдаваемы жидам в аренду. За каждое служение положена была плата от одного до пяти талеров, а за крещение младенцев от одного до пяти злотых. Жиды, непримиримые враги христиан, с восхищением принялись за столь надежное для них скверноприбыточество: немедленно отобрали ключи церковные и веревки от колоколов. При всякой требе, ктитор отправлялся в корчму торговаться с жидом. Сей последний, насмеявшись вдоволь над богослужением христианским и перехуливши все, христианами чтимое, называя их язычниками, приказывал ктитору возвращать ему ключи, с клятвою, что ничего в запас не будет отправлено. Лишение мест, особливо ранговых и нажитых имений, отложило от народа многих малороссийских шляхтичей. Они сначала согласились на унию, а потом приняли совсем римскую веру, соединились родством с польским шляхетством, стараясь выказывать себя природными поляками…»

Обессиленные продолжительными набегами Наливайки, а также немилосердно жестоким истреблением поляков, запорожцы и козаки на некоторое время притихли. Были небольшия выходки под предводительством атаманов Байбузы, Кишки и проч., — но все это были пустяки.

В России шло смутное время. Появились самозванцы. Поляки, хотя и далеко не умело и не умно, воспользовались этой суматохой, чтобы поживиться на счет Руси. Малороссийские козаки не отставали от них, но, нужно сознаться, во все это время не выдвинулось между ними ни одного имени, которое было бы достойно внимания. Это были не военные походы, а скорее разбойничьи набеги.

Только в 1610-12 г. выдвигается имя гетмана Петра Кононовича Сагайдачного. «Низкий происхождением, но великий духом, ума чрезвычайного, храбрый, бодрый, проворный, малоречивый, враг роскоши, нрава жестокого, неистового, проливавший кровь за малейшее преступление, неумеренный в чувственных наслаждениях», — вот Петр Сагайдачный (Бантыш-Каменский). Горе было туркам от него. Побывал он даже под Константинополем. Неистовствовали турки на козаков, неистовствовали и на поляков, — это помогло враждебным отношениям и поляков к туркам.

Поляки бесновались на козаков и угрожали им полным истреблением, в случае они осмелятся напасть на турок, или татар.

Но Сагайдачный мало обращал на это внимания. В 1612 г. он был в Кафе и дал свободу очень многим невольникам В 1613 г. Сагайдачный два раза выходит в Русское море и дважды опустошает турецкие города, — а когда на него вышел турецкий флот, то козаки в темную ночь напали на этот флот, разгромили его и захватили шесть больших судов, галер и большое количество чаек. Не мало зла причинили туркам козаки и с суши.

В 1614 г. новый морской поход, — на этот раз мало удачный, так как шторм уничтожил многия козацкия чайки. Тем не менее, козаки повторяют набег, причем руководителями их были козаки-потурнаки, т. е. козаки под влиянием угроз смерти принявшие магометанство, а потом бежавшие в Россию и вновь принявшие христианство. Теперь козаки напали на Синоп, разрушили замок, перерезали гарнизон, ограбили арсенал, сожгли несколько мечетей, построек и стоявшия в гавани суда, вырезали множество мусульман, освободили из неволи христиан невольников и, причинив туркам убыток до 40 миллионов злотых, вернулись домой. Султан пришел в ярость. Послал флот перехватить козаков и совершенно их уничтожить. Дерзкие козаки знали о готовившейся беде, — тем не менее полезли зверю в пасть и не мало за это поплатились. Не все погибли, но пострадали многие.

Турки неистовствовали и угрожали полякам. Поляки распинались перед турками, но ничего не могли поделать с козаками. А козаки в 1615 г. пошли уже на самый Константинополь. В это время султан был на охоте и к своему ужасу увидел пожары, чинимые козаками. Быстро он испарился в столицу и направил на дерзких целый флот. А козаки преспокойно продолжали резать, грабить и жечь, а потом, «превеликий страх и смятение султану и всем цареградским обывателям задавши, покинули окрестности Царьграда и направились к Дунаю.» У Дуная их настиг турецкий флот. Произошел страшный бой. Турки потеряли почти все свои суда, причем часть пошла на дно, а часть попала в руки козаков. Сам паша попал в плен и умер в плену от ран. Козаки же направились к Днепру, причем перед Очаковым сожгли захваченные турецкия галеры.

В 1616 г. султан посылает против козаков две армии одну морем под предводительством Али-паши, а другую сухим путем под предводительством Скиндер-паши. Козаки не долго ждали. Сагайдачный собирает козацкия чайки, нападает на Али-пашу в Днепровском лимане, уничтожает турецкий флот и забирает турецкия галеры. Но этого мало. Он идет в Крым, разоряет Кафу и освобождает множество пленных христиан. После этого Сагайдачный направляется к берегам Малой Азии до Минервы, разоряет Синоп и Трапезунд, по пути разбил турецкого пашу и направляется домой.

При этом Сагайдачный узнал, что у Днепровского устья его ноджидает с флотом Ибрагим-паша. Поэтому Сагайдачный пошел запорожским путем через Азовское море, а потом волоком. Оставшись без успеха по отношению к Сагайдачному, Ибрагим-паша вошел в Днепр, достиг Запорожья и постарался разорить запорожское гнездо. Успех быль не велик. Казаки были в походе. Сторожевые попрятались в камышах и на долю Ибрагима-паши досталось несколько негодных пушек. Однако, и тут Ибрагиму-паше не повезло. На обратном пути его догнал Сагайдачный, отнял добычу, а татар всех до одного перерезал. Теперь султан решил еще раз «окончательно» истребить Запорожье, а на их месте поселить татар. Этот порыв негодования закончился миром с Польшею.

Козаки нужны были Польше. Польша воевала с Россией. Королевич Владислав обратился к козакам с льстивыми воззванием и козаки пришли к нему на помощь. Большое разорение следовало за шествием Сагайдачного. Много он помог полякам. Но под Михайловом наткнулся на серьезного противника и, не смотря на весьма кровопролитные приступы, он должен был отступить ни с чем. Побив множество «запорогов», защитники сожгли все щиты, штурмы и приметы и тем привели Сагайдачпого в страшную ярость…

После этой войны Сагайдачный был признан гетманом всей Украйны. Нужно заметить, что с этой поры (1618–1619 г.г.) большая и большая рознь ложится между Запорожьем и малороссийскими козаками. Вместе с тем гонения, притеснения и изуверства со стороны поляков и униатов в Малороссии все более и более усиливаются.

В 1620 г. Сагайдачный делает морской набег на Варну, берет Варну, разоряет ее, освобождает невольников и с огромною добычею возвращается домой. Об этом своем славном походе козаки извещают Московского царя, что «Божиею милостию и государевым счастьем татар они многих побили, народ христианский силой из рук татарских высвободили, с этою службою и языками татарскими присланно и к государю: волен Бог да его царское величество, как их пожалует, а они всеми головами своими хотят служить его царскому величеству и его царской милости к себе ныне и впредь искать хотят». Царь достойно одарил послов и впредь обещал не оставлять своих милостей.

Об этом походе Сагайдачного и ныне вспоминает песня:

Угрозы султана полякам закончились величественным походом. Армия в 500 т. двигалась на Польшу. Сам султан следовал за нею. У поляков было всего 59 т. войска. Приидите поклонимся к козакам… Но тут Сагайдачный не спешил на помощь. За свое содействие он поставил три условия: 1) польское правительство официально признает власть козацкого атамана Украйны, — 2) отменит все стеснения козачества и 3) уничтожает должность козацкого старшого.

Разумеется, Владислав моментально принял условия и все обещал исполнить, а легковерный Сагайдачный имел неосторожность поверить польской порядочности…

«Козакам всецело принадлежал успех битвы с турками и опасение через то от страшного бедствия, грозившего всей Польше» (Д. И. Эварницкий).

Одновременно с этими подвигами Сагайдачного под Хотином, против турок козаки действовали и на море. Там впервые является с 10 т. козаков славный Богдан Хмельницкий и в августе 1621 г. уничтожает турецкий флот. 12 галер было уничтожено, а остальной флот он гонит до Константинополя. Домой возвратился он с великою добычею и большим количеством пленных.

В том же году и следующем козаки опять предпринимали морские набеги, — но эти набеги были несчастны. Много козаков попало в плен и жестоко замучено. Их топтали слонами, сажали на кол и вешали на крюки. Султан любовался казнями и упражнялся в стрельбе по мученикам, проявив при этом необыкновенную храбрость против неприятеля…

В 1623 г. козаки отплатили туркам. Они прежде всего вмешались в войну турок с крымцами и приняли сторону крымских татар. Турецкий флот должен был удалиться. Тогда «козаки двинулись дальше по морю и скоро добрались до окрестностей самого Константинополя. Весь день 21 июля они простояли в виду столицы султана, наводя страх на жителей её, и повернули назад с тем, однако, чтобы через несколько дней снова явиться к стенам столицы падишаха. На этот раз они сожгли босфорский маяк, разорили несколько прибрежных селений и снова отошли в открытое море. Спустя два месяца после этого, 7 октября, козаки опять явились в виду Константинополя, они ворвались в самый Босфор, разгромили на берегу его селение Еникай и после этого благополучно возвратились домой» (Д. И. Эварницкий).

1624 и 1625 г. козаки делали новые походы на Константинополь. И делалось это на простых чайках… Нужно ли отвечать на вопрос: моряки — русские, или нет?..

В это время Сагайдачный состарелся, принял монашество и доживал дни в монастыре. Свое состояние он оставил Киевскому братству, для поддержания устроенного им училища, церквей Божиих и защиты православной веры.

Гонение на православных достигло необыкновенных размеров. Кроме податей подымных и поземельных, наложен на малороссиян пошлинный сбор с покупки и продажи съестных припасов. Пред праздником Воскресения Христова везде продавались на торжищах пасхальные хлебы. Польская стража окружала продавцов. Когда покупающий пасху имел на груди лоскут с надписью «унит», он приобретал ее за обыкновенную цену; кто являлся без сего начертания, обязан был платить дань по одному злоту и более, соответственно величине хлеба. В главных городах пасочный сбор отдан был на откуп жидам, которые, взимая дань сию без пощады, назначали число пасок на каждое семейство, взыскивали следуемые деньги, осматривали в церквах, при освящении, каждую пасху и, если между оными находили испеченные малороссиянами, делали на них отметки угольем и потом заставляли виновных платить втрое дороже против базарной цены. Так страдал народ. И козаки малороссийские не менее были стеснены правительством: старшины лишены ранговых имений, коим завладели магнаты польские, войско подчинено коронным гетманам, все меры были приняты для удержания козаков от выборов предводителей. Одни запорожцы продолжали заниматься любимым ремеслом: убили гетмана (150), удерживавшего их от морских разбоев, пустились на ладиях своих в море Черное, вышли на берег за одну милю от Константинополя, обратили в пепел несколько селений, навели ужас не только на десять галер, но и на самую столицу турецкую.

Православные не имели себе защиты. Русская аристократия давно уже окатоличилась и ополячилась. Русская шляхта также перешла в унию и католицизм и для русских стала хуже поляков и едва ли не хуже жидов. Народ остался с духовенством. Но русское духовенство являлось само в самом ужасном и угнетенном виде. Оно было бедно, нищенски бедно. Оно было бесправно. От времени до времени одни козаки заступались за православных мучеников, — но их заступничества имели временный характер. Пока козаки жили и резали поляков и жидов, — поляки смирились и обещали все, а как только козаки стихали, поляки и жиды начинали свои изуверства с новою силою и новою виртуозностью.

Народу оставалось одно. Он образовал братства. Эти братства ввели просвещение и вели защиту народа от всевозможного гнета. Но что значили эти братства? Это были единицы верных православию русских дворян, часть духовенства и народ. Это те элементы, которые с особенною силою были теснимы поляками. Скоро, скоро они были-бы придушены. Но на сцену появляются опять козаки.

Козаки вошли в братства. Козаки стали сочленами и сотоварищами братств. Они принесли с собою средства, а главное, они принесли с собою страх.

После Сагайдачного долго не было особенно выдающихся гетманов и появлялись только отдельные лица, которые кратковременно вспыхивали, как метеоры. Между ними выделяются Павлюк, Остряница и Гуня.

Находясь под жестоким и невыносимым давлением, козаки послали польскому правительству депутатов, через которых требовали выполнения следующих пунктов:

1. Свободу православной церкви православного духовенства и уничтожения унии, — 2. спокойное проживание козацкого сословия в коронных и дедичных имениях Киевского воеводства, — 3. козацкий самосуд и право передачи собственных имуществ по завещанию, — 4. свободное хождение на рыбные и звериные промыслы, — 5. право вступления в службу иностранных государей, — 6. прибавку войскового жалованья, — 7. исключение Киевского воеводства от постоя киевских жолнеров, — 8. выдачи привелегии на киевское братство и юношеския школы, — и 9. право в случае каких либо преступлений, не раздавать имуществ лицам не козацкого сословия.

Между тем, стеснения не только не ослаблялись, а усиливались. Козакам запрещено было выбирать самим атаманов. Униаты пользовались покровительством, — православные являлись бесправными. «Потомки Острожского сделались гонителями православия: они построили в Константинове Доминиканский костел, оставили в Остроге в 1624 г. колегиум иезуитский. Дворянство польское непомерною гордостью и жестокостью восстановило против себя народ. Крестьяне были доведены до совершенного разорения, исправляли три дня в неделю барщину; также, по мере земель, давали некоторый оброк хлебом, каплунами, курами, цыплятами, — уделяли десятого барана, десятую свинью и десятый улей пчел, — от всех полевых плодов десятину и чрез три года третьего быка; возили дрова, исполняли тысячу других обременительных повинностей и, сверх того, платили наличными деньгами. К довершению бедствий народа, не одни храмы, но целые области поступали на откуп жидам, которые, взимая с крестьян положенную владельцами дань, увеличивали оную для собственной пользы» (Бантыш-Каменский).

На заявление же козаков о льготах поляки ответили выступлением для смирения бунтовщиков 30 т. войска под командою коронного гетмана Конецпольского. Дело, однако, закончилось примирением, причем из всего козакам позволено было выбирать себе гетмана, — но запрещено ходить на турок. Это запрещение было скоро нарушено.

В 1629 г. Богдан Хмельницкий подошел к самому Царьграду, пожег его пригороды и окрестности, задали султану и всем его обывателям «превеликий страх и смятение», а за тем разорили Килию, Измаил, Нальчик, Варну и Сизебам, и с великою добычею вернулись домой. Это было в гетманство Михаила Дорошенка.

В 1625 г. козаки, не видя для себя нигде защиты, решили обратиться к Московскому Царю. Луцкий епископ Исакий, от имени Киевского митрополита, ходатайствовал у патриарха Филарета о принятии Малороссии и запорожских казаков под высокую державу русского Царя. Царь Михаил Федорович ласково отнесся к козакам, обещал защиту и послал дары, но еще не приспело время полного присоединения Малороссии к России.

После смерти Дорошенка, явилось два гетмана Григорий Чорный и Тарас Трясило. Первый держался поляков, — второй против поляков. Захватив и казнив Чорного, Трясило вновь предъявил к полякам требования, главным образом, вывести из Украйны жолнеров.

В ответ на это вновь выступил против козаков Конецпольский. Передовым его отрядом командовал Самойло Лащ, который «ни Бога не боялся, ни людей не стыдился, позорил женщин, бесчестил девиц и немилосердно побивал мущин». Это был «человек зверь». Тарас Трясило выступил против Конецпольского. Встретились у Переяславля.

«Конецпольский прямо повел атаку на стан козаков, несколько дней сряду старался ворваться в оный, но тщетно. Повидимому, малороссияне, оборонявшиеся отчаянно, не осмеливались действовать наступательно. Не так было на деле. План кампании оказался обдуманным со стороны вождя их, и хитрость взяла верх над искусством. Вскоре наступил праздник, поляками именуемый Панским тялом. Начались увеселения в лагере неприятельском, сопровождаемые пушечною пальбою. Конецпольский мнил устрашить козаков громом орудий, но вместо того, одушевил своих противников новою храбростию. Наступила ночь. Гетман козацкий вывел ползком знатную часть пехоты из стана и на рассвете ударил с двух сторон на лагерь польский, — вломился в средину оного, предал острию меча множество поляков, обратив остальных в бегство, перетопил значительную часть в реке, овладел обозом и артиллерией их»… Эта ночь была названа Тарасовою ночью.

Козаки двинулись очищать Малороссию от поляков. Тысячи жидов гибли от меча и огня. Гибли и поляки. И тех и других умерщвляли без пощады. Удовлетворив чувству мести, козаки разошлись по домам.

Поляки вновь принялись за «окончательное» истребление Запорожья. Прежде всего было запрещено козакам нарушать мир, как на море, так и на суше. Запрещено было отпускать козакам лесные материалы, провизию, порох, пули и вообще ничего, что требуется для экскурсии.

Отцы не смели отпускать своих сыновей в запорожское войско. Всякий шляхтич, который будет принимать участие, или помогать козакам делать походы, или участвовать в дележе добычи, — будет жестоко наказан. Кроме того, французскому ннженеру поручено было устроить крепость-замок в Кейданах, — на что француз Марион получил 100 тысяч злотых. Крепость была в Кейданах быстро устроена и считалась неприступною. Козаки, видимо, должны были погибнуть. Но в это время запорожцы под предводительством Сулимы вышли в море Русское, затем в Азовское и потом опять в Русское, где произвели жестокое разрушение турецких и татарских побережий и благополучно возвращались домой. На обратном пути Сулима увидел диковинку-крепость в Кейданах. Не долго думавши, запорожцы бросились на нее. Замок был взят. Француз Марион и поляки перерезаны и от крепости не осталось и следа.

Ну что вы будете делать с такими разбойниками?… Не долго, однако, бушевал Сулима. Его поймали и в Варшаве четвертовали.

На сцену выступает Грибовский, а потом Павлюк. Павлюк, по происхождению турок, был лихой запорожец и голову свою сложил за защиту православной веры. Как только он кликнул клич, со всех концов пошли к нему козаки. Застонала Польша, ксендзы и жиды. То руховал Павлюк. Но не долго длилось это лютованье.

Поймали Павлюка поляки, отправили в Варшаву и там с него с живого содрали кожу.

Теперь для смирения запорожцев поляки решили послать в Запорожье два полка. О своей такой милости поляки послали послов на Сичь известить запорожцев, причем требовали выдачи Скиданя и Чечуги. Но запорожцы на требование польского посла отвечали тем, что заковали присланных к ним послов и оставили на берегу Днепра какое то «очень неутешительного содержания письмо» (Д. И. Эварницкий). Поляки скоро удалились из Запорожья, опасаясь за свое жизненное благополучие. Оказалось, что Запорожье далеко не простая штука.

Теперь выступают на сцену Гуня и Остряница. Гуня мстил полякам за отца, — Остряница за родину. Ни тот, ни другой не щадили ни ксендзов, ни поляков, ни полек, ни жидов, ни жидовок, ни жиденят. И Гуня и Остряница жестоко лютовали, но лютее и ужаснее был польский предводитель, отступник Иеремия Вишневецкий. Давно известно, что отступники лютее прямых исповедников. То было и с Вишневецким. За Гуней и Остряницей следовало пламя и кровь. За Иеремией следовали вопли и мучения, — мучения ради мучения. Поляки свою цивилизацию изощряли на изобретение мучений и страданий. Много раз и Остряница и Гуня схватывались с поляками и разбивали их жестоко. Особенно жестокий бой был у Остряницы с Потоцким под Старицею. Здесь излита была месть за страдальческую смерть своих единоземцев. С ожесточением козаки устремились на смертоносные орудия, проложили себе дорогу в стан неприятельский по грудам убитых товарищей и вступили в ручной бой с поляками. Сии последние оборонялись саблями, не успевая заряжать ружья и пистолеты… Поляки обратились в бегство, оставя в добычу всю свою артиллерию. Остряница погнался за польским гетманом и заставил его просить мира, который, разумеется, немедленно поляками был нарушен.

Гетман Остряница поверил полякам, распустил войско и отправился на богомолье в Канев. Жиды донесли об этом полякам. Поляки налетели на монастырь, схватили Остряницу и бывших с ним козаков, а монастырь разграбили.

Захваченных подло козаков влачили, как пленных. Всадники влекли их по стогнам града на веревках, потом обременили оковами, ввергли в подземные тюрьмы, откуда выведены они были на казнь неслыханную, бесчеловечную. Сначала шествовало римское духовенство, которого главы, окружая несчастные жертвы, уговаривали их для спасения души принять веру католическую. Твердые у самой даже могилы в правилах своих, малороссияне молились Богу по своей вере и тем отвечали на делаемые им представления. Воины, следовавшие за ними, разгоняли народ. Палачи, стоя подле смертоносных орудии, ожидали новых жертв своих. Гетман Остряница, генеральный обозный Сурмила и полковник Недрыгайло, Боюн и Рындич были колесованы: им переломаны сначала руки и ноги, потом медленно тянули из них по колесам жилы до самой кончины. Полковники пробиты железными спицами насквозь и подняты живые на сваи. Есаулы прибиты гвоздями к доскам, облиты смолою и медлению сожжены огнем. Хорунжие растерзаны железными лапами. Старшины четвертованы (Бантыш-Каменский).

Это я понимаю. Каждому по чину. Что значит католическая польская культура…

Во время казни, по словам малороссийского летописца, прибывшия в Варшаву с малолетними детьми, жены сих козацких чиновников тщетно наполняли воздух воплем и рыданиями, желая смягчить сердца, ожесточенные убийствами. Они скоро умолкли. Им обрезали груди, перерубили их до одной, а сосцами били мужей по лицам до самой смерти. Такая же плачевная смерть постигла невинных малюток, бродивших и ползавших около трупов. Они положены на железные решетки, под которыми находившиеся уголья, раздуваемы были шапками и метлами и таким образом кончили жизнь в виду отцов своих…

Для большего устрашения малороссиян, поляки развезли по городам головы, руки и ноги замученных начальников и развешали на сваях. Тогда возникли в сей стране бесчинства всех родов насилия, грабежи, тиранства, коим обыкновенно предается войско, дурно управляемое. Не только жилища мирных поселян разорены были неприятелем до основания, но и церкви благочестивые русския ограблены и отданы снова поляками в аренду жидам, купившим также церковную утварь. Они наделали себе из серебра посуду и убранства, а ризы и стихари перешили на исподницы своим женам и дочерям, обращавшим в посмеяние священнейшия изображения (Бантыш-Каменский).

Теперь поляки решили еще больше сжать козаков. С этой поры, не только атаманы, но и полковые старшины должны были назначаться поляками и из поляков. В Кейданах вновь была воздвигнута крепость, — крепость нерушимая.

— Каков вам кажется наш Койдак? — спросил Конецпольский чигиринского сотника Богдана Хмельницкого.

— Manu facta, manu distrio, ясновельможный пане, — что значит, созданное рукою, рукою может быть и разрушено.

Ответ ловкий и скоро оправдавшийся.

На время и Запорожье и козаки затихли. Поляки и жиды на них насели и давили, давили безжалостно и беспощадно.

Все не забранные земли вновь были захвачены польскими магнатами, — а козаки обращались в хлопов и быдло. Жиды не позволяли иметь для домашнего употребления не только мед, водку, пиво, но даже брагу.

Поистине: «шляхтич та жид тилько печени добри».

Мы дошли до момента, когда страждущая Малороссия, почти вся, во всем своем объеме, сознала что нет ей спасения в самой себе. Доколе она будет в связи с Польшей, дотоле она предназначена для страдания и гибели, как нация. Ничего не могли сделать для неё и татары ни в национальном, ни в государственном отношениях. Запорожье, как военная сила, также были ненадежны, ибо само Запорожье жило настоящим моментом и не имело ни прошлых исторических судеб, ни будущих идеалов. Единая надежда, единое будущее усматривалось в своей общей родине России. Правда, оттуда грозила другая опасность. Опасность эта была опасна не Малороссии, а малороссийской вольнице, малороссийскому козачеству, Запорожью. Северо-восточная Россия представляла собою стройное, строгое, единое, целое государство, живущее известною жизнью, определенным прошлым и ясным будущим, в котором нет козаческого самоначалия, вольности и той свободы, которая стояла в разрез с государственностью. Но тут приходилось выбирать между национальной целостью и козацкою вольностью.

Выбор шел не день и не год. Нравственные страдания были слишком велики, национально-религиозная опасность была слишком явная. Долго тянуть было невозможно. Необходимость и неизбежность разрыва с Польшей и воссоединения с Россией проникала в народную массу, в ней жила, переживала, ассимилировалась и вылилась в лице гетмана Богдана Хмельницкого.

На политическую арену выступает Богдан Хмельницкий в конце сороковых годов XVII ст. Зиновий Богдан Хмельницкий происходил из семьи мелкого помещика Чигиринского округа. Это был человек великого ума, прекрасно образованный, горячий патриот и славный воин, он получил образование в Киевской братской школе. Он отличился уже в морском сражении в и 1612 и 1629 г.г.; а за тем был Чигиринским сотником и проживал в своем имении Субботово, где жила и его семья. Часто он наезжал на Запорожье, где его знали и признавали как своего человека. Политика была смешана с личными отношениями и личным оскорблением. Хмельницкий имел небольшое имение. Это имение очень понравилось пану Чаплынскому. Это был достаточный повод, чтобы оно и перешло в его грязные руки. Прежде всего Чаплынский подкупает одного негодяя, чтобы тот убил Хмельницкого при боевой схватке последнего с татарами. Покушение совершается, — но Хмельнпцкий остался жив. Не удалось. Пришлось прибегнуть к другим благородным польским мерам. Любимец коронного гетмана Конецпольского, Чаплынский успевает оговорить Хмельницкого и добивается разрешения овладеть Субботиным. Хмельницкий выехал по делам. Чаплынский особенно храбр в его отсутствие. Налетает на Субботино, публично сечет сына Хмельницкого Тимофея, — захватывает жену Хмельницкого, имущество и имение, а Хмельницкому предоставляет искать все это судом. Но это был суд даже не Малюты Скуратова. Это было позывательство ягненка на волка или шакала. Гетман Конецпольский отклонил жалобу Хмельницкого под предлогом, что это дело суда. Суд проявил одно издевательство над Хмельницким. Хмельницкий обратился к поледней инстанции к королю Владиславу. Король понимал и открыто соглашался с Хмельницким в его правоте, но не имел в своих королевских руках средств удовлетворить справедливую жалобу своего подданного. Король, как справедливый, но бесправный человек, мог посоветовать Хмельницкому одно, — что он «вполне прав употребить против Чаплынского одинаковые насильственные меры и что и всем остальным козакам подобным же средством остается воспользоваться для избавления себя от притеснителей»…

Хмельницкий обращается к гетману Барабашу и уговаривает его послать послов к королю с его жалобою на свои страдания. Жалоба была принята королем благосклонно и горячо поддержана перед сеймом, но высшая администрация государства оставила их без последствий. Король и здесь себя не выдержал и в письме к гетману Барабашу поместил следующия неосторожные слова:

«Когда вы есте воины добрые, саблю и силу имеете, — кто же вам за себя стать воспрещает»…

Теперь Хмельницкий пытается восстановить свою честь вызовом Чаплынского на дуэль. Дуэль состоялась, но чисто по польски. Пан Чаплынский приказал своим служителям во время дуэли напасть на Хмельницкого, что те и исполнили. К счастью, Хмельницкий предвидел такой честный поступок своего противника и надел латы. Избавившись от изменнической смерти, Хмельницкий попал в тюрьму и только благодаря стараниям своей жены, он избавился от неволи и бежал в Запорожье.

Теперь Хмельницкий сделал все, что ему повелевала совесть и долг честного гражданина, и нигде не нашел удовлетворения своим справедливым требованиям; Пришлось взяться за оружие. А оружия было два — меч и письмо короля Владислава гетману Барабашу. Хмельницкий пустил сначала второе. Он обратился к Запорожцам и козакам во имя совета самого короля.

«Из лесов и ущелий прибегали в Сичь беглые холопы, которые жили под названием лугарей, степовников и гайдамаков по берегам Днепра, Буга, Самары, Конки в землянках, одеты в звериные кожи, довольные скудною тетерею, но за то вольные как ветры, по выражению их песен»[12]. Козаки роем пошли на призыв Хмельницкого. Но Хмельницкому этого было мало. Он обратился к крымскому хану и достиг у него полного успеха. Как ни умно, как ни хитро, как ни скрыто вел дело Хмельницкий, однако поляки Моисеева закона донесли своим братьям в Варшаве о рушении Хмельницкого. Приняты были надлежащия меры. Выступил сам коронный гетман, граф Потоцкий. Обе армии сошли на Желтых водах. Запорожцами и козаками командовал сам Хмельницкий. Поляками командовал сын коронного гетмана Потоцкий. Ему приказано было отцом пройти степи и леса, разорить и уничтожить до тла презренное скопище козаков и привести зачинщиков на праведную казнь…

— Иди, сын мой, — и пусть история напишет тебе славу…

Вот напутственные слова гетмана Потоцкого к своему сыну Стефану.

Еще перед боем Хмельницкий сумел подействовать на бывших в армии Потоцкого козаков так, что те не только перешли на сторону Хмельницкого, по даже перетопили своих старшин.

22 апреля 1648 г. произошел бой между поляками с одной стороны и козаками и татарами с другой. Бой был жестокий и славный для козаков. Поляки были совершенно разбиты. Потоцкий смертельно ранен и на другой день скончался на козацких руках. Шембер, Сапега, Чарыцкий и другие попали в плен и были отосланы в Чигирин.

Смело могли козаки посмеяться над поляками.

— Оце вам, панове, за те, що не схотилы с козаками-молодцями у мири житы, — лучше вам булы жиды-збойци, ниж Запорожци-молодци…

Победа козаков у Желтых вод до некоторой степени имела значение Куликовской битвы для восточной России. С этой поры Малороссия начинает оживать, опамятовываться, выбиваться из под польско-жидовского ига и становится на собственные ноги в единении с своею родною сестрою. Обе половины, обе сестры были под игом и с этих пор они начали вновь свою настоящую свободную жизнь.

16 мая последовал новый бой козаков под Корсунью. уже с армией старого Потоцкого, — и результат получился тот же. Оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, были ранены, — граф Сенявский, Донгоф и многие другие вельможи попали в плен. Но их не четвертовали, не зажарили в медном быке, не сжигали на осмоленных досках… Увы, козаки были гораздо менее цивилизованы, чем панове поляци…

Правда, при этом малую толику досталось жидам, — но, кажется, жиды сами признавали справедливость этой расплаты. По жидовской статистике, «погибших евреев при взятии Немирова — 6 т., Тульчина и Цара по 2 т., Полонного — 10 т., — в общей сложности до 25 т. в 300 кагалах» (Ефименко).

Теперь Хмельницкий именовался «гетманом войска запорожского и всея, по обеим сторонам Днепра, сущей Украйны Малороссии». Он отступил к Белой Церкви. Отсюда он еще раз писал королю, что он добивается не независимости, а только лишь правды и справедливости.

В это время умер король Владислав. Польские магнаты, особенно Кисель, уговаривали Хмельницкого остановить войну, давая надежду на лучшее будущее. Хмельницкий оказался легковерным, доверившись польским обещаниям. Он приостановил военные действия. А в это время Иеремия Вишневецкий лютовал с мирными жителями. Вскоре он напал на сподручного Хмельницкого Кривоноса и значительно его разбил. Положение Хмельницкого становилось незавидным. Ему предложили уже следующия условия: 1) Козаки должны немедленно освободить всех пленных польских дворян, 2) Должны отстать от татар и снова присягнуть республике в верности, 3) Кайдану остаться в прежнем его положении, 4) Виновников бунта выдать немедленно для отсылки в Варшаву, 5) Выдать письмо Владислава к Барабашу. — Разумеется, эти условия были неприемлемы.

Теперь и поляки стали хорохориться. Они явились в армию как на смотр, или на бал.

— Для укрощения этой мужицкой сволочи нужно не оружие, а плети и кнуты.

Польская самоуверенность доходила до великой глупости,

— Боже благий, не помогай ни нам, ни козакам. Будь только зрителем и Ты с удовольствием увидишь, как мы их перерубим.

Хмельницкий выступает вновь. На помощь ему идет крымский хан. От одного слуха о походе Хмельницкого и хана поляки бегут, — бежит и Вишневецкий. Преследуя Вишневецкого, Хмельницкий дошел до Львова, где ему достались 50 пушек, и взял достаточную контрибуцию с жидов. После этого Хмельницкий побывал у Замойца и оттуда вернулся в Малороссию. Королем был избран Ян Казимир.

С большим почетом Киев встретил победителя Богдана. Султан турецкий прислал ему богатые подарки. Молдавский и Валахский господари тоже почтили его. Между прочим, султан предлагал Хмельницкому принять Малороссию под свою покровительственную руку. Были с приветом и послы от Московского царя Алексея Михаиловича (1649). Царь обещал принять казаков под свою защиту тогда только, когда король признает их независимыми.

Наконец и польский король почтил победителя своих подданных и прислал Хмельницкому булаву, усыпанную сапфирами, красное знамя с белым орлом и грамоту. Тем не менее польские послы остались недовольны непочтительным приемом Хмельницкого.

Хмельницкий требовал от сейма: 1) возобновления всех древних козацких преимуществ, 2) изгнания из Украйны жидов и иезуитов, 3) увеличения реестровых козаков до 40 т., 4) выдачи Чаплынского и 5) удаления Вишневецкого от начальствования польскою армией.

Очевидно соглашения не могло быть. Обе стороны готовились к войне. Бой произошел под Полтавою. И на этот раз поляки проиграли. Заключенный мир был благоприятен как для козаков, так и для татар. Этот договор (1649) носил название Зборовского договора. Воть его статьи.

1) Войску Запорожскому состоять, по росписи, в сорока тысячах.

2) В список козацкий вносить имена свои людям, в городах королевских и шляхетских живущим, исключая сел и деревень. Города же оные от одной стороны Днепра сии: Дымер, Горностайполь, Коростышев, Паволочь, Погребище, Прилука, Винница, Брацлав, а от Брацлава даже до Ямполя к Днестру; а с другой стороны Днепра вверх: Остер, Чернигов, Нежин, Ромен, даже до границ российских. По иным-же шляхетским городам не быть козакам, разве который принят будет в козацкий список по воле козацкого гетмана, такому дозволяется переселиться со всем своим имением и, там козацкую отправляя службу, пользоваться и вольностями козацкими (234).

3) Городу Чигирину всегда оставаться при булаве войска Запорожского.

4) Никто из вельмож не должен мстить своим подданным, бывшим в те времена в козаках.

5) Войско польское никогда по городам и селам козацким не будет по квартирам располагаться.

6) Жиды также в селениях козачьих ни под каким видом, для смущения, не имеют жительствовать.

7) В короне Польской и в великом княжестве Литовском, православным церквам при своих древних вольностях и маетностях, как было изначала, оставаться.

8) Митрополиту киевскому иметь место свое в сенате с иными сенаторами.

9) В воеводстве Киевском, Брацлавском и Черниговском достоинства и чины только шляхте русской имеют быть раздаваемы.

10) Иезуитския училища, как в Киеве, так и по всем городам и селениям козацким, не должны оставаться, но на иные места да перенесутся; а которые училища от давних времен основаны, те в целости да пребывают.

11) Вина козакам квартою не вольно продавать; а разве который пожелает бочкою или котлом.

12) Все сии статьи на будущем вскоре сейме имеют быть утверждены (255).

Договор был подписан королем Яном Казимиром. Кажется, довольно. На деле оказалось — далеко нет. Сейм открылся, но не утвердил договора, а даже объявил, что король не имеет права действовать во вред государства.

Обе стороны готовились к войне и война скоро началась. Два года происходили битвы и шли они с переменным счастьем. Но видимо было, что козакам приходилось не в мочь. В 1651 г. заключен был новый договор, много уступавший Зборовскому. Реестровое войско низводилось до 20 т. Жиды оставались по прежнему и имели откупа. Союз с татарами гетман должен был порвать.

Для козаков наступили прежния времена гнета и истязаний. Не выдержал Хмельницкий и испросил у Царя Алексея Михайловича позволения желающим козакам хотя переселиться в пределы России. Позволение было дано. И вот быстро тогобочными переселенцами были заселены Харьков, Сумы, Ахтырка, Изюм и проч.

Вновь Хмельницкий послал посла в Москву, просить Царя о принятии козаков под державное покровительство. То был полковник Искра (1652), — но и на этот раз получил отказ.

Опять козаки продолжали отстаивать свою вольность и опять успех был колеблющимся. Между тем, в следующем году отношение Москвы и Польши значительно ухудшилось. Хмельницкий не мог этого не знать и потому теперь у него явилось больше уверенности в том, что его ходатайство о принятии Малороссии к России достигнет успеха. Но прежде чем решиться на этот окончательный акт, Хмельницкий обратился за мнением к запорожским козакам. Уже раньше он их об этом запрашивал, но тогда не получил ответа. Поэтому теперь он вновь написал туда письмо.

«На письмо наше, писанное нами еще прошлым летом к вашмостем, мосце панству, и касавшееся вопроса о протекции пресветлейшего и великодержавнейшего московского монарха, мы и по настоящее время не имеем никакого от вашмостей, мосце панства вашего, ответа. Теперь, отправляя к вам нарочного посланца, особенно желаем, чтобы вашмость, мосце панство, хорошенько вдумавшись в наше письмо, дали бы на него через нашего посланца окончательный и решительный ответ и ваше мнение. Так как мы не без воли и совета вашего, нашей братии, подняли и всю тяжесть войны с поляками, то мы не желаем, без вашего совета и воли, затевать такое большое дело, как вопрос о протекции. московской. И хотя мы, после совета с старшиной нашей, изъявили уже гонт наш его царскому пресветлому величеству самодержцу всероссийскому, однакоже, без вашего ведома и вашей воли я не окончу этого дела. Постарайтесь же, вашмосць, мосце панство, без дальнейшего откладывания, окончательный дать нам на наше обширное письмо ответ, которого мы так усердно желаем».

А вот ответ запорожцев:

«Ясновельможный мосце пане, Зиновий Хмельницкий, гетмане войска Запорожского и всей Украйны малороссийской, брате и добродею наш. На обширное ваше гетманское письмо, писанное к нам прошлым летом, мы не дали вам ответа до сих пор потому, что ваша гетманская мосьць, со всем козацким войском, оставались все лето в Польше и на Подоле под Жванцем, в чем усердно просим извинения у вашей гетманской мосце. Ныне же, отвечая на ваше гетманское помянутое письмо, объявляем, что мы совершенно поняли его и не только познали, но и ясно своими глазами увидели, что теперь нам с поляками, как с змеей, имеющей отсеченный хвост, отнюдь невозможно сойтись и стать в прежнюю приязнь. Поляки, будучи виновниками всему злу и достаточно насмотревшись, сколько в течении шестилетних действий, как в их собственной короне, так и в нашей малороссийской Украйне, развеяно пепла от людских поселений и сколько побито на войне и лежит на полях человеческих костей, поляки, не смягчая своего гнева на нас, до сих пор, при вопросе об утверждении наших прав и свободы, не могут прийти к прежней приязни и згоде. Потому не советуем и вам с этого времени заботиться о приязни к полякам, а мысль вашу об отдаче всего малороссийского народа, по обеим сторонам Днепра живущего, под протекцию великодержавнейшего и пресветлейшего монарха российского принимаем за достойную внимания, и даем вам наш войсковой совет, не оставляя этого дела, привести его к концу, к наилучшей пользе нашей малороссийской отчизны и всего Запорожского войска. И когда будете писать вы пакты, то извольте, ваша гетманская мосць, сами усердно досматривать, чтобы в них не было чего нибудь лишнего и отчизне нашей шкодливого, а предковечным правам и вольностям нашим противного и неполезного. Мы достоверно знаем, что великодержавнейший и пресветлейший монарх, самодержец всероссийский, как православный царь, приймет охотно и ласково нас, яко чадолюбивый отец своих сынов, в том же святом православии непоколебимо стоящих, под свою крепкую протекцию, не требуя от нас никаких даней и платежей в свою монаршую казну, исключая нашей войсковой службы, за что мы, по мере наших сил, всегда будем готовы идти против его монарших неприятелей… Мы, все войско низовое запорожское, советуем твоей ясной гетманской мосце не откладывать того важного дела, устроить его к пользе всех нас и отчизны нашей малороссийской и привести к концу его возможно лучше, сообразно давней пословице — чин мондре, а патрш конца (делай мудро, но смотри конец) и остерегаясь того, чтобы поляки, проведав о том не устроили того, чтобы своими хитростями какой-либо препоны».

После такого ответа Хмельницкий стал смело действовать. И вот новые послы Хмельницкого явились к царю Алексею Михаиловичу и заявили, что они: «не желают мира с поляками, испытав их неправду, умоляют Великого Государя о принятии всего войска с гетманом под свою высокую руку, о вспомоществовании ратными людьми. Напрасно султан турецкий и хан крымский стараются привлечь соотечественников наших в подданство. Они мимо христианского царя, всея России самодержца, ни к кому не пойдут»…

На этот раз Тишайший Царь решил присоединить Малороссию и для принятия присяги послал боярина Бутурлина с полномочными.

Да и пора было, ибо поляки опять начали лютовать. На сцену выступил Стефан Чарнецкий, «с одной стороны горячий польский патриот, с другой — какое-то бесчеловечное чудовище… С быстротой молнии кидался Чарнецкий из одного конца края в другой, вырезывал и выжигал село за селом, местечко за местечком. Истребляя без пощады все русское, он оставлял за собою пустыню» (Ефименко).

8 января 1654 г. собрана была Переяславская рада. Раздался барабанный бой, сзывавший весь народ. Все направлялось к дому гетмана. Вышел гетман Хмельницкий в полном параде, окруженный старшинами. Здесь он обстоятельно выяснил положения козачества, жестокое, бесчеловечное и неимоверно вероломное ко всему отношение поляков и согласие Великого Московского Царя принять их под свое покровительство.

После этого, повысив голос, гетман запросил:

— Желают ли они идти под Московского Царя и все ли желают?

«Волим под Царя Восточного, Православного, — крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирать, нежели ненавистнику Христову, поганину даться».

Приглашен был боярин Бутурлин с полномочными. Его окружили гетман, генеральный писарь, обозный, судьи, есаулы, полковники, сотники, атаманы и весь народ. Атаман принял Царскую грамоту, цаловал и, распечатав, передал генеральному писарю, Виговскому, для прочтения. После этого боярин Бутурлин заявил:

— Великий Государь, Его Царское Величество, вступаясь за христианскую веру, гонимую польским королем Яном Казимиром, велел принять под свою высокую руку гетмана Богдана Хмельницкого и все войско Запорожское с городами и с землями и будет вспомоществовать им против недругов ратными людьми.

Козаки присягнули на верность русскому царю, — а вскоре тоже сделали и запорожские козаки.

Совершилось. Малороссия воссоединилась с своим нераздельным целым и составила вновь единое государственное тело и единый дух. Увы, это воссоединение пока было на бумаге и в будущем Малороссии пришлось еще много, много перестрадать, пока она вполне не успокоилась, — а Белоруссия подверглась отселе едва ли не еще большему гнету и порабощению.

Нельзя, однако, сказать, чтобы в это время вся Малороссия единодушно присоединилась к России. И здесь были недовольные, которые часто сами не знали, чего они хотели, — но во всяком случае они высказывали явное недовольство и отчасти даже противление Московскому Державству. Прежде всего, неохотно вступал в русское единение Киевский митрополит Сильвестр. Были недовольны многие и между козаками и во главе этих недовольных стоял очень умный и способный козак Сирко, впоследствии Запорожский кошевой гетман.

Вот условия, на которых Малороссия воссоединилась:

1. Козакам предоставлено судиться по их правам от своих старшин и товарищества. 2. Реестровым козакам состоять из 60 т. человек и производить как им, так и старшинам их жалованье из Малороссийских доходов. 3. В городах Малороссийских урядникам быть малороссам же, коим и сообщать всякие доходы на государя. 4. Староству Чигиринскому с принадлежностями находиться при гетманской булаве. 5. По смерти гетманской избирать козакам гетмана вольными голосами из числа своей братии и о том Его Царскому Величеству доносить. 6. Гетману принимать и отпускать тех только иностранных посланников, которые будут приезжать для добрых дел и о том обязан доносить государю: с турецким султаном и польским королем без соизволения Его Величества не иметь сношений.

Все сие совершилось столь быстро и столь тихо и покойно, что польский король и польское панство узнало только post factum. Можно себе представить бешенство и неистовство поляков. Отселе они лишаются целого богатейшего края. Отныне они лишаются миллионов рабов, хлопов, быдла. Jesus Maria… Но что греха таить, — отныне они лишаются и великой восточной защиты в лице Запорожских козаков и до 100 т. козаков. Мало того… Эта военная сила теперь будет направлена против них. Поляки взбунтовались. Но сердит, да не силен — плохой воин… Одни жиды остались при прежнем положении, хотя далеко не при прежних вольностях… Но они теперь старались приспособляться. Собственно, вышла даже несправедливость. Жили два брата, два народа — поляки католического закона и поляки Моисеева закона, — и наоборот: жиды католического закона и жиды Моисеева закона. Одни лишились рабов, — другие остались при рабах и продолжают из них сосать кровь… даже до дне сего…

Польский король послал козакам воззвание разорвать учиненную на вечное тиранство присягу Московскому царю. Это польский-то король заступается за козаков, тираненых русскими…

Не ласков был с Хмельницким и крымский хан, тоже мечтавший о поглощении Малороссии. Но что же делать, — судьба… Хмельнйцкий отправил царю благодарственное письмо от всей Малороссии за освобождение её от польско-жидовского ига и вместе с тем высказывал желания о скорейшим воссоединении с Россией Волыни, Покутья, Полесья и прочих российских земель.

«Да пребудет Малая Россия, при целости вольностей своих в непременной милости Высокомонаршей всегда благонадежна».

Вступив в соединение с Россией и вместе с тем в державное подчинение Русскому Самодержцу, сам Хмельницкий не мог сразу отстать от прежней привычки самовластно сноситься с другими самодержцами, но на все требовалось время.

Хмельницкий стал хворать. Делами ведал Антон Адамович, есаул Иван Ковалевский, генеральный писарь Виговский и др. В великий почет Богдану Хмельницкому за все сделанное им для своей родины, козацкая старшина, еще при его жизни, выбрала гетманом его сына Юрия. Гетманство впервые передавалось как бы по наследству.

Малороссия и Великороссия воссоединились. Великое дело. Малороссия избавилась от ига польско-жидовского, как Великороссия от ига татарского. Остановимся на минутку на положении этих областей. Было время, когда они составляли единое, целое, родное, нераздельное. Но судьба их разбила и разделила. И пошла каждая часть Руси жить своею жизнью, страдать своими страданиями.

Малороссы вскоре попали под иго поляков и жидов. Они очутились в рабстве. Их аристократия изменила православной вере, приняла католичество и стала не другом, а ярым врагом своих единоплеменных и единоверных. Мало того, все мелкие помещики, дворяне, даже торговцы и проч. приняли католичество и стали поляками больше, чем сами поляки. Они обратились в шляхту и стали теснить и издеваться над своими единокровными хуже и жесточе, чем сами поляки. Такова судьба всех изменников и отступников. Своих братьев они превратили в рабочий скот, быдло, — бесправное, безвольное, бессловесное. А чтобы самим не возиться с этими хлопами, они поручили извлекать средства из этого народа жидам. Кто не знает жидов… Возьмите Библию и вы сразу узнаете этих кровопийц, человеконенавистников, воров, мошенников и грабителей, поддерживаемых во всем этом их Иеговою, который не только освящал их все эти злодейства, но даже наставлял их в этом…

И вот несчастные рабы, рабы не только физически, телесно, но рабы по духу решили найти себе исход. Жиды находились под игом египетским, но там это иго касалось только их тела и имущества, — а малороссов давили и духовно. Тоже было и с Великороссией. Она стонала под игом татарским, но это иго было физическое, — а у малороссов поляки и жиды выматывали их душу. У них вырывали их веру. У них отнимали их Бога. Их истязали в деле религии. Предметы веры, обряды религии отданы были в аренду жидам. Жиды не только арендовали храмы православного Бога, но они издевались над несчастными рабами в деле веры в Бога…

Была и у малоросса палестина. Этой палестиной являлись Запорожье и Поднепровье. И вот наши братья задумали каждый в одиночку искать себе свободы избавления от рабства в бегстве. Они бросали все: свое имущество, родных, жен, детей и бежали одиноко, без всего, иногда, как мать родила…

Он спасся. Он стал козак. Над ним нет никакой власти. Один Бог его владыка. У него нет ничего за душой. Он голый бедняк. Но Отец его пропитает, — а мать земля оденет и пригреет. Вскоре он находил братьев, таких же беглых, как он сам, — таких же вольных, таких же независимых, таких же несчастных. И вот эти братья объединились и составили общую семью, связанную взаимною защитою, взаимною друг другу помощью. Ни большого имущества, ни богатства, ни удобств жизни, ни роскоши, ни почета, никаких земных благ им не нужно. Им дорога теперь воля и независимость.

За тем следовала величайшая ненависть к тем, кто их лишил родной земли, родного крова, семьи и оскорблял веру… И где-то, в глубине души, далеко-далеко, что-то близкое, что-то дорогое, что-то родное, что-то любимое — мать, жена, детки…

Так составлялось козачество. Это — собрание освободившихся от неволи и теперь жаждавших только одного — воли. Даже имущество и блага им были неважны. А раз они не дорожилм благами жизни, то они отвыкали и от работы и от серьезного хозяйственного труда. Во всяком случае земные блага не составляли их кумира, — почему козаки предпочитали бездеятельность, свободу и гульбу. Правда, вскоре на приволье нашлись и такие козаки, что захотели обзавестись хозайством. У иных даже жены оказались. Явилась семья. Край был благодатный. Вскоре он заселился. И люди думали, что для них наступил рай.

Но рая на земле нет. Где есть ангелы, там найдутся и черти. Панове поляци и панове жидове увидели, что их быдла утекает, — что их быдло живет на свободе. Мало того, эти рабы не только свободны, но они стали богаты. Откормились. Как же это так? И вот эти населенные земли вновь отданы были в рабство панам-полякам, а за сими панами поползли и паны-жиды… И этот новый край превратился вновь в рабовладельческий край. Теперь пошла борьба между козаками и рабовладельцами не на живот, а на смерть… Новой Палестины не было. Нового переселения не могло быть. Или козаки, или поляки и жиды.

Что такое поляки? Это магнаты, ксендзы и шляхта с одной стороны, — а с другой тот же народ, те же хлопы, тоже быдло, хотя католической веры.

Магнаты и шляхта — это те же козаки, т. е. люди без дела, без занятий, совершенно свободные и непризнающие никакого насилия, — но люди, любящие удобства жизни, роскошь, кутежи и т. п. А откуда же средства? На это хлопы и быдло, из которого они тянули все жизненные соки для своих кутежей и привольной жизни… А так как высасывать кровь и соки не всякий хорошо умел, то для того они приспособили особенный кровососный аппарат — жидов… Этот аппарат действовал двояко: грубо они сосали кровь с быдла, а нежно, деликатно они высасывали кровь с тех же панов, — только последние были так слабоумны, что этого не замечали.

Безделье и свобода шляхетския были так велики, что государственные дела тормозились иногда одним словом шального пана «nieposvolam».

Это была банда бесшабашных крикунов, самохвалов, ничего не делавших, любивших прожигать жизнь, не имевших никакой жалости к быдлу, будь то русский или поляк, — и не стеснявшихся в средствах для бездельной жизни. Такая банда могла жить только при рабах. Отнимите у неё рабов и её жизнь становится плохою, в особенности в соседстве с кровососными аппаратами.

Рядом с этим жило государство, тоже недавно освободившееся от ига, — но созданное терпением, постепенными хозяйственными собираниями, выдержкою, дисциплиною и даже до некоторой степени деспотизмом. Оно составляло нечто целое, плотно сплоченное, за то сильное и могущественное. При таком строе, государство не могло терпеть вольности и свободы, доходившей до разнузданности и самоуправства.

Что такое свобода? Величайшая свобода есть величайшее рабство самому себе. Свобода — есть сознание собственного достоинства и вытекающия отсюда — исполнение долга и уважение в человеке человека.

Этой свободы не было у козаков, а тем более у поляков. Козаки любили волю, независимость. Им не нужно было благ земных; но они хотели жить так, как хотели. Приятно ли было это соседу, или нет, — до этого им не было дела.

Вступая в общую жизнь с Россией, вся Малороссия получала полную свободу религиозную. Издевательства, гнет, притеснения и давление поляков, ксендзов, униатов и жидов — уничтожалось. Получали козаки полное обеспечение и имущественное. Но свобода жизни, свобода отношений политических и государственных при русской государственной жизни для козаков получала ограничение и некоторое стеснение. Козак на приволье — ветер в поле. Ныне этого не могло быть. Это многим козакам не нравилось. Это вызывало ропот. Это вызывало иногда и столкновения с Москвою. Не мало тому помогали и польския интриги и неуменье и довольно частое самоуправство русских правителей.

По смерти Богдана Хмельницкого гетманом Малороссии стал Юрий Хмельницкий. Номинально. На деле он был еще слишком юн и дела вел Виговский. Польский шляхтич, захваченный в плен Богданом Хмельницким и сумевший подольститься к нему, Виговский быстро вышел в люди, стал генеральным писарем и теперь исполняющим должность гетмана. Но ему не спалось в этом чине. Виговскому очень хотелось отбросить «исполняющего должность» и стать настоящим гетманом. И он этого добился.

Между тем поляки не спали. Они решили мутить в Малороссии. Посланы были доверенные лица, сумевшия посулить атаману княжение, а старшинам повышение и разные блага. Они же старались ссорить и мутить старшину и козаков.

Все усилия употреблялись на поселение вражды между малороссами и русскими. В крайних случаях поручено было прибегнуть к отраве людей, имевших вес и значение.

Закружилась шляхетская голова Виговского. В нем заговорила польская кровь. Он предался на сторону поляков.

Об измене Виговского дознался полтавский полковник Пушкарь. Он донес об этом Тишайшему царю, — но тот не поверил. Дело дошло до открытой войны и Пушкарь пал в бою. А Виговский заключил открытый договор с польским королем и выступил открыто против России, призвав на помощь крымских татар. Начались боевые действия. Соединенные силы козаков и татар одержали верх. Но в это время на гетманство был выбран Юрий Хмельницкий и Виговский пал.

Нужно заметить, что народная масса далеко не сочувствовала противорусскому направлению. Она вся тяготела к России, но гетман и войсковая старшина, закупленные поляками, считали более выгодным польскую смуту, — и народная масса волей-неволей шла за старшими.

В это время в Малороссии выдвигается целый ряд видных и мощных лиц. Это были Сирко, Сомко, Зологаренко, Дорошенко, Наливайко и др. Особенно же между ними выдвигается гетман Сирко. Это был идеальный запорожец — вольная птица.

Месторождение Сирка — Мерефа, близе Харькова. Когда он родился и кто были его родители — неизвестно. Все, кто только ни давал о нем отзыв, и враги, и друзья, — все отмечают его великим воином и бесспорно умным и вольным человеком. Некоторые сравнивают его с Чингизханом и Тамерланом. Татары называли его шайтаном, — а татарки пугали детей именем Сирка. При всей своей воинской свирепости, он был необыкновенно добр и счастьем своей жизни ставил выкупать и освобождать невольников. «Сирко отличался великодушием и редким бескорыстием и потому никогда не преследовал слабого врага, а после войны никогда не брал для себя военной добычи. На войне он был беззаветно храбр и удивительно изобретателен. Он умел с десятками козаков разбивать сотни врагов, а с сотнями молодцов побеждать тысячи неприятелей. Имя его, как предводителя, окружено было ореолом полной непобедимости и потому враги боялись его пуще огня, пуще бури, пуще язвы моровой. Горше всех доставалось от Сирка врагам Христовой веры. Мусульман Сирко ненавидел всею своею козацкою душою и всем своим „щирым“ козацким сердцем. И по характеру и по всем своим действиям, Сирко представлял собою тип истого запорожца. Он был храбр, отважен, страстен, не всегда постоянен, не всегда верен своим союзникам. Он склонен был минутно увлечься новою мыслью, новым предприятием, чтобы затем отказаться от собственной затеи и прийти к совершенно противоположному решению. То он был на стороне Московского царя, то на стороне польского короля, то он поддерживал Дорошенко, то становился на сторону его врагов, то помогал он русскому царю против турецкого султана и крымского хана, то шел против царя за одно с султаном и крымским ханом» (Д. И. Эварницкий).

Его Сичь была на речке Чартомлыке. Предание говорит, что Сирко настолько был велик и страшен, что победил самого чорта. Самое название речка Чартомлык получила от такого события: однажды Сирко завидел, как в речке бултыхался чорт. Не долго думая, он захватил пистолет, прицелился и ахнул чорта. Чорт только «млыкнул» (мелькнул) и исчез. Его восемь раз запорожцы выбирали кошевым атаманом, участвовал в 53 крупных боях и только один раз проиграл сражение.

Юрий Хмельницкий, в первый раз выбранный гетманом, имел слишком детский возраст (16 лет), а выбранный во второй раз, имел детскую голову. Очень скоро он склонился на интриги поляков, изменил России и остался гетманом правосторонней Малороссии. Дело в том, что поляки вновь начали добиваться господства в Малороссии. Соединившись с татарами, они пошли против русских. Русские отряды не успели соединиться с козаками. Польский полководец прежде напал на козаков. Козаки были разбиты и Хмельницкий позорно бежал. Теперь же он перешел на сторону поляков. Неудачи русских были отомщены Сирком. Татары с огромной добычею возвращались домой. И вот у порогов напал на них Сирко, разбил совершенно, отнял множество пленных и восстановил честь русского войска.

Теперь как бы намечалось распадение Малороссии на правобережную и левобережную. Правобережпая находилась, как теперь принято говорить, в области влияния Польши, левобережная и Запорожье, — в области влияния русских. Юрий Хмельницкий хотел быть хотя гетманом правобережной Малороссии, Однако и там он долго не продержался и был смещен Тетерею.

Малороссия стала раздробляться. Нежинский и Чигиринский полки выбрали гетманом Сомко. На правой стороне гетманствовал Тетеря, — а в Запорожье — Брюховецкий. Кроме того, полковник Золотаренко метил сместить Сомко и захватить его положение. А в Запорожье хотя и был Брюховецкий гетманом, — но отцом Запорожья был Сирко.

Сомко был очень умен, храбр, воинствен, красавец и любимец козаков. Всей душой он любил свою родину и предан был русскому правительству. Но Брюховецкого съедал червь властолюбия. Он хотел стать гетманом всей Малороссии и объединить в своих руках всю Украйну. Поэтому, он потихоньку старался в Москве клеветать и на Сомко, и на Золотаренко и на Тетерю.

Нужно заметить, что Сомко с первых дней своего гетманства, успел себя сконфузить в Москве. В своем привете и донесении в Москву об его успехах над поляками, он позволил себе употребить выражение «от гетмана с вечем». Было ли это сделано с умыслом, или же случайно, но оттуда последовал запрос. А Брюховецкий не спал. Доносы продолжались. Тогда решено было созвать Черную Раду (17 июня 1663 г.) — совет из представителей всей Малороссии — не только козаков, но и черни. Брюховецкий привел своих запорожцев.

Первым кандидатом был Сомко. Но, во время выборов, запорожцы бросились на массу, произвели побоище и насильно заставили признать гетманом Брюховецкого. Лукавый и низкий гетман всю эту смуту приписал Сомко и Золотаренко. Оба славных козака были арестованы, отправлены в Москву и там покончили свое бытие.

Таким образом, Брюховецкий стал главным козацким гетманом и избавился от главных своих соревнователей.

Но всего человечества не перережешь. Теперь его стал мучить Петр Дорошенко, любимый всеми козаками и избранный, на место Тетери гетманом на правосторонней Украйне.

Естественно, Россия, приняв в совместное бытие Малороссию, стремилась ввести тут те же порядки, кои были и в России. Главное — понизить, сгладить и уменьшить свободу и своеволие и повести к введению русских государственных установлений. Разумеется, все это делалось постепенно, мало по малу, незаметно. Особенно русские пользовались теми моментами, когда гетман и старшина заискивали в Москве и добивались своих личных выгод продажею «козацких вольностей». Гетманство Брюховецкого особенно много благоприятствовало тому.

В высокой степени честолюбивый, низкий, эгоист, он готов был продать все, лишь бы удержаться самому.

Главная задача России состояла в том, чтобы поставить выбор гетманов хотя и с согласия народа, но по желанию и негласному указанию Русского правительства. Для этого нужно было по мере возможности, держать на своей стороне полковых гетманов и полковую старшину. Тут опять являлся важный пункт. Полковой атаман и старшина выбирались полками. Нужно было сделать так, чтобы большинство выборщиков стояло на стороне интересов России и выбирало бы тех, кто угоден был Москве.

Для такого воздействия на народ в Малороссии всегда находился представитель Москвы, князь или боярин. Он обычно стоял в тесной связи с главным атаманом. Были и другие представители русских интересов, кои жили в других городах, так сказать — при полках. Вот тут и сталкивались интересы Москвы и козаков. При русских представителях стояли русския войска. Они служили частью для поддержания почета русских представителей, а главное — для охраны самой Малороссии и пограничной линии от татар, поляков и проч. Русские стремились при этом взять возможно большую власть в крае, — козаки всеми силами старались сохранить возможно большую свою независимость и оттеснить русских. Все это делалось более или менее молча, потихоньку, без особенного насилия, — но явно и для той и для другой стороны.

И вот тут личность гетмана имела важное значение. Гетман-козак отстаивал козацкие интересы и с ним приходилось русским очень трудно бороться, — гетман-честолюбец легко продавал козацкие интересы, стараясь возможно больше выторговать для себя, — с таким гетманом русским бывало легко справиться. В этом отношении Брюховецкий был именно таким. Гетман-козак был любимцем козаков, — гетман-честолюбец был ненавидим козаками, — и в таком положении был Брюховецкий.

Теперь шла война у русских с поляками. Поляки не могли помириться с мыслью, что быдло от них ускользнуло и вот они решили вновь его отбить.

На польской стороне стояли правосторонние козаки под предводительством Тетери. Там же был и изменник Виговский. Но два кота в мешке не ужились. Тетеря, словив Виговского, объявил его изменником и Виговский был казнен. Там же был и Юрий Хмельницкий, которого Тетеря тоже сумел выбросить из пределов Польши. На русской стороне отличались и Сирко и Брюховецкий. Сирко отличался великим умом в ведении военных предприятий и славною отвагою и храбростью, — а Брюховецкий жестокостью и грабежом по отношению к жителям, осмелившимся поддаться полякам. Война, однако, шла вяло и приняла хроническое течение.

Вскоре, однако, Сирко возмутился деятельностью Брюховецкого, отделился от него и возвратился на Запорожье. Отсюда он не раз предпринимал с калмыками удачные набеги на Крым. Он не предпринимал там ничего враждебного России, но и не помогал ей, в виду недоброкачественных действий Брюховецкого.

Брюховецкий успел отправиться в Москву на поклонение. С великими почестями и великою милостью он принят был царем Алексеем Михайловичем. Дело дошло до того, что за него выдали замуж дочь боярина Шереметева с великим приданым.

Не поскупился и Брюховецкий. Он предложил ввести царских воевод в Гадяч, Полтаву, Миргород, Дубны, Прилуки, Стародуб, Новгород-Северский, Глухов, Батурин и в другие города, — да сверх того уже раньше были царские воеводы в Киеве, Чернигове, Переяславле и Нежине. За такую свою щедрость Брюховецкий породил себе в народе великую ненависть. Интересно то, что Брюховецкий, пресмыкаясь перед русским царем, вместе с тем «жадно простирал свои взоры к польскому королю»…

Прежде всего неблагоприятно отнеслось к приемам Брюховецкого Запорожье. Доселе верное царю, оно стало входить в сношение с Дорошенком. Дошло до того, что постоянно пребывавший в Запорожье русский представитель Косагов, всегда находившийся с запорожцами в самых добрых отношениях, теперь заметил такое отношение, что счел за лучшее убраться из Запорожья и царь не обвинил его за это.

Между козачеством тоже подымалась смута и смута эта шла не из за Днепра и не от татарвы, а от действий и недобропорядочных мероприятий Брюховецкого. Вот что доносили представители России:

«В Запорогах и в Полтаве начала быть шатость великая, потому что Запорожцы и полтавцы и всех малороссийских городов полковники, старшины, козаки и духовенство боярина-гетмана не любят за то, что он начал делать своенравством»…

Запорожье переполнялось козаками. Примета плохая. Дома было неблагополучно. Это недовольство на гетмана невольно переносилось и на русских. Дьяк Фролов докладывает, что недовольные козаки «Государевых людей злодеями и жидами зовут».

Дорошенко, узнав о неудовольствии Россией на Запорожьи, послал туда своих послов для склонения запорожцев к союзу. Запорожцы были не прочь от этого. Обо всем этом проведал Брюховецкий. Ему попались в руки документы и он потребовал от запорожцев объяснения. Запорожцы выдали письма Дорошенка, прислали Брюховцкому и татарских послов, явившихся к ним с соблазнительными предложениями и энергично уверяли в своей верности и преданности царю и гетману. На деле они думали другое. Так и Брюховецкий их понимал и известил о том царя. Когда же к Брюховецкому явились царские послы для расследования, — то он вдруг стал выгораживать и защищать запорожцев. Положение явилось сомнительным.

В 1667 г. был заключен мир между Россией и Польшей. По Андрусовскому договору правосторонняя Украйна отходила к Польше, за исключением Киева. Теперь положение тогобочного атамана Дорошенка становилось совсем сомнительным. Он не хотел подчиниться Польше и потому должен был защищать себя от поляков. Началась борьба. В этой борьбе Дорошенко имел своей поддержкой то Сирка с запорожцами, то татар. Во всяком случае, не смотря на его малые силы, полякам очень сильно достовалось от Дорошенка.

Нужно воздать должное Сирку. Это был настоящий рыцарь. Он как бы не мешался в политику, но всегда готов быль обнажить мечь то за русских против поляков и татар, — то за правобережных украинцев вместе с татарами, или без них, против поляков, — то против татар. Личных интересов он не имел никаких. Он сражался за правду, за слабых и за веру православную.

Дорошенко не быль сторонником России, но не был в ладу и с поляками. Русские очень старались привлечь его на свою сторону, — но Дорошенко уклонялся от этого, особенно после Андрусовского договора, «разодравшего Украйну на части». Не мало вредил Дорошенке и Брюховецкий, всегда боявшийся каждого выдающагося государственного деятеля.

Тем не менее соблазны со стороны России продолжались. Отношение поляков к Дорошенке более и более озлобляло его и понемногу склоняло к России. Он жалуется русским послам:

«Мы полагали головы свои за него (польского короля) и в благодарность поляки нарушают ныне преимущества, дарованиные нам: вмешиваются в дела войсковые, — не только козаков, по даже полковников, старшин бьют, мучат, — изымают разные с нас поборы, — обругали, пожгли многия церкви Божии, — обратили многия в костелы, что православным терпеть не можно…»

Другой раз Дорошенко говорит:

— У Великого Государя с королем мир заключен и, по договору, Киев должен поступить к полякам, — но я гетман, со всем войском головы положим, а Киева полякам не отдадим.

Между тем недовольство Россией росло. Нашлись люди, которые стали подговаривать Брюховецкого на измену и восстановление Малороссии. Даже умный Дорошенко не прочь был подтолкнуть Брюховецкого на эту глупость и предлагал ему стать гетманом всей Украйны.

Брюховецкий растаял. «Лисицу сыр пленил»… Он созвал в Гадячь генеральных старшин и полковников, где и постановили:

— Отступить от Российского Самодержца, поддаться султану турецкому, послать в Крым за вспомогательными татарскими войсками и очистить Украйну от русских.

В феврале 1668 г. восстание козаков проявилось открыто. Теперь вновь выступает на сцену Сирко. Он глубоко возмущен поступком Брюховецкого. Выдвигает Многогрешного и предлагает Петру Дорошенко гетманскую булаву. Дорошенко того только и нужно было. Дело скоро кончилось. С Брюховецким порешили сами козаки.

Став гетманом, Дорошенко, однако, не намерен был уступить Малороссию России и вел войну с Ромодановским. На помощь ему явились татары.

Между тем, между козаками пошли нелады. Сирко удалился от дел. Приверженцы Брюховецкого выбрали атаманом Суховия. Суховия взяли под защиту татары и он настолько расхрабрился, что послал Дорошенке запрещение именоваться гетманом. Когда татарские посланцы явились к Дорошенке, тот принял их слишком дерзко. Он бил их по губам и кричал:

— Скажите своему шайтану или султану, что и ему тоже будет.

Однако, успех Дорошенки на левой стороне Днепра стал падать. Тут подымался Многогрешный. По его почину, козаки просили у царя прощения и вновь приняты были в ласку. Многогрешный быль избран гетманом. Дорошенко решил перейти под покровительство султана. Дело шло не о спасении Малороссии, — а личная игра в гетманство.

Между тем, прошло два года и поляки требовали уступки у Москвы Киева. Царские послы под разными предлогами уклонялись от этого. Поляки настаивали. Выходило резкое недоразумение. Не хотели уступать Киева полякам и козаки. Тогда русские решительно заявили:

— Не только Киев, но ни одно из завоеванных царским оружием селений не будет уступлено польскому королевству. Сия держава должна довольствоваться тогдашними её владениями и что не иначе может она постановить вечный мир с Россией…

Долго шатался Дорошенко между турками и свободою, но его слишком обижали татары, поэтому он решил прибегнуть к защите русского царя. В ответ на это он получил указание, что для блага Украйны, он должен отстать от турок и, согласно Андрусовскому договору, и находиться в верном подданстве короля Польши.

Между тем, завистники начали слать в Москву донос за доносом на Многогрешного… Затем враги схватили его и отослали в Москву, требуя его смерти. Своего желания они не достигли. Тем не менее, Многогрешный был сослан в Сибирь.

На место Многогрешного 17 июля 1672 года на раде в Козацкой Дубраве атаманом был избран Самойлович. Дорошенко опять ожогся. Но печальнее всего то, что теперь и Сирко вздумал стать гетманом всей Украйны. Всегда достойный того и всегда могший стать гетманом, он теперь это выдумал именно не во время.

Всем известный своими военными доблестями и неудержимым нравом, в данный момент, когда уже и Дорошенко много шкодил, Сирко вовсе был не по вкусу Москве. Поэтому оттуда дан был наказ захватить Сирка и доставить в Москву. Это грязное дело сделал личный враг Сирка полковник Жученко, который захватил Сирка и он отослан был в Москву, а оттуда в Тобольск на поселение.

Не в добрую минуту, однако, он был сослан. Сослать Сирко можно было легко, — но заменить Сирка было некем. Не тоже ли было позже и с Суворовым![13]

На Малороссию и Польшу шел турецкий султан с огромным войском. К нему присоединились крымские татары. К нему присоединился Дорошенко. Великий вопль и стон раздались на Украйне. И вот козаки возопили к Московскому царю — вернуть им Сирка. Явился в Москву и польский посол Христофор Ковалевский с просьбою о возвращении Сирка из Сибири «на общую услугу» Московского царя и Польского короля. Просили о Сирке царя и запорожцы, «чтобы Сирко отпущень был к козакам для лучшего промыслу над неприятелем.» В другом ходатайстве они просили, чтобы «полевой наш вождь добрый и правитель, бусурманам страшный воин, Иван Сирко к нам был отпущен для того, что у нас второго такого полевого воина и бусурманам гонителя нет. Бусурмане слыша, что в войске запорожском Ивана Сирка, страшного Крыму промышленника и счастливого победителя который их всегда поражал и побивал и христиан из неволи освобождал, нет, радуются и над нами промышляют»…

Волей неволей Сирка пришлось вызвать из Сибири.

Разумеется, Самойловичу возвращение Сирка из Сибири было слишком не по душе и он всеми мерами старался воспрепятствовать его возвращению на Сичь.

Тем не менее, Сирко явился в Малороссию, причем ему было внушено «служить его царскому величеству верно и ни на какия прелести не склоняться и подущения никакого не слушать и слов непристойных не вмещать».

В январе 1674 г. Сирко был возвращен из Сибири, а 26 июня он уже «взял взятьем и разорил крымский город Аслам и много людей в полон захватил, а сделал он это потому, что в прежнее время от Аслам-города запорожским козакам теснота великая була»… Вскоре Сирко извещает царя Алексея Михаиловича о взятии Очакова и просит прислать пушек, гранат и мастера, который умел бы стрелять. Царь отвечал милостивою грамотою и приказал прислать просимое.

Вскоре Сирко появляется на Украйне, где поражает татар и турок, осаждавших Каменец-Подольск.

«Татарское войско ныне в сборе есть и стоит на границе за Чигирином, — а войною тех татар никуда не пропускает Сирко с запорожскими козаками». В октябре Сирко уже за Бугом, опустошает Белгородчину, жжет и разоряет Тягин и собирается идти на Волошину. Как буйный ветер перелетал Сирко с места на место, всюду неся смерть неверным и врагам христианства.

В 1674 г. вышло важное недоразумение между Сирком и Сичью Запорожскою и Москвою. На Запорожье появился самозванец, выдававший себя за сына Алексея Михайловича, Семена Алексеевича.

Появился этот самозванец на Самаре, а потом спустился по Днепру до Чартомлыка. «На вид этот человек хорош и тонок, долголиц, не румян и не русяв, несколько смугловат, малоразговорчив, очень молод, всего около 15 лет, на теле имеет какия-то два знаменья, да сабли кривые, одет в зеленый, подшитый лисицами, кафтанец, с ним прибыло восемь человек донцов с вождем Иваном Миюсским, хохлом по рождению. Миюсский под клятвою сказал запорожскому судье, будто у называющагося царевичем на правом плече и на руке есть знамя, похожее на царский венец…»

Сирко в это время был в походе и самозванец его ждал. Через неделю Сирко возвратился. Самозванец встретил его, как и всех казаков. Оставив его, Сирко поспешил на Сичь и ознакомился с текущими делами и бумагами. После этого Сирко вновь вышел к замозванцу и потребовал его к себе.

— Слышал я от своего наказного, что ты называешься сыном какого-то царя. Скажи правду, боясь Бога, потому что ты очень молод — нашего ли ты Великого Государя и Великого Князя Алексея Михайловича сын, или другого какого-нибудь, находящагося под высокодержавною рукою его, скажи истинную правду, чтобы мы не были обмануты тобою так, как оными, бывшими в войске плутами.

В ответ на это самозванец, как бы плача, молвил:

— Не надеялся я на то, чтобы ты стал спрашивать меня, хотя и вижу, что оно так делается. Бог мне свидетель, я настоящий сын вашего великого государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России Самодержца, а не иного кого.

Сирко и его свита поклонились самозванцу до земли и стали угощать его.

— Будешь ли ты писать своею рукою к гетману, а главное — своему батюшке, к великому государю, объявишь ли о себе? — спросил его гетманский посол Зуб.

— Господину гетману шлю поклон изустно, а к батюшке писать трудно. Опасаюсь, чтобы мое письмо не попалось в руки боярам. Такого же человека, который мог передать мое письмо прямо в руки государю, мне не отыскать, — а ты, кошевой атаман, смилуйся надо мной и никому из русских людей о том не объявляй… Из царского дома я отлучился потому, что сослан был в Соловецкий монастырь. В бытность же на острову Степана Разина, я тайно к нему перешел. И до тех пор, пока он не был взят, я при нем состоял, а потом с козаками на Хвалынском море ходил и струги гулящим нанимал. После того на Дон перешел, — а теперь хочу в Киев и к польскому королю ехать…

Вся история была слишком ясна. Невозможно допустить, чтобы Сирко хотя минутно допускал возможность действительности.

Но Сирко не прочь был причинить маленькую гадость Московскому царю.

На свете люди делятся на две, далеко не равные части: таких, которые делают политику, и таких, которые идут за политикой. Несомненно, Сирко принадлежал к людям первой категории. Он ясно понимал, за что и почему он сослан был в Сибирь и почему возвращен. Не мог он принять за милость и возврат его из Сибири. Теперь представлялся случай слегка отомстить человеку, который играл его жизнью. Почему бы этого и не сделать. Но только умненько. На это и пошел Сирко.

Очень скоро к атаману Самойленко явились посланные от царя Чадуев и Щеголев с заявлением, что истинный царевич Семен родился в 1665 г., а скончался в 1669 г., следовательно, он умер еще 4-х лет. Царь считает непригодным что кошевой атаман сразу же не прислал самозванца и его сообщников и потому теперь требует, чтобы он поспешил отдать всех тех воров и обманщиков…

Еще всем памятны смутные времена, недавно нашумевший бунт Стеньки Разина, — все это не улыбалось для Москвы. Трудно-допустить тут созидательное участие в этом деле Сирко. Скорее всего тут приложена была польская рука. Но почему бы Сирку и не помутить, но под благовидной личиной.

Между тем Сирко двинулся в поход, а самозванца приказал козакам почитать и охранять, яко царевича.

Гетман Самойлович отправил Чадуева и Щеголева в Сичь, тем более, что и Сирко уже вернулся с похода. Но на пути послы узнали, что Сирко стоит горой за самозванца и что им, послам, придется быть осторожными.

Послы были встречены Сирком с полным почетом. Но по поводу самозванца стали выступать затруднения.

— Не царевич он, заявили послы, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученик…

Сирко отвечал, что он не самозванец, а настоящий царевич. Послы сами убедятся в этом, так как он желает с ними говорить.

— Но мы присланы не за тем, чтобы разговаривать с ним, а чтобы захватить его с собой.

Но Сирко стоял на своем.

Вскоре началось продолжительное совещание у Сирка с старшиною и созванцем.

После этого самозванец, опоясанный саблей и в сопровождении пьяных старшины и козаков явился к жилью послов, требуя, чтобы Щеголев вышел к нему. Вместо Щеголева вышел Чадуев. Произошла неприятная сцена, в которой принимали участие и пьяные козаки. Сирко, однако, принял сторону самозванца и советовал послам прийти на раду, поклониться царевичу и просить его прощения.

12 марта созвана была рада. Явились и послы туда. Они изложили дело, как оно было в действительности и передали публично Сирку царскую грамоту.

Тогда Сирко держал такую речь к козакам:

— Братия моя, атаманы молодцы, войско Запорожское, низовое, Днипровое, как старый, так и молодой! Преж сего в волении запорожском у вас, добрых молодцев, того не было, чтобы кому кого выдавали, — не выдадим и этого молодчика.

— Не выдадим, господин кошевой!

— Братия моя милая, как одного его выдадим, тогда и всех нас Москва по одному разволокут. А он не вор и не плут, — прямой царевич, — и сидит, как птица в клетке и ни перед кем не винен…

«Пусть они того плута сами посмотрят в очи, — тогда узнают, что это за плут. Ссылаются они на печать и на письмо, но сам царевич говорит, что все то пишут сами бояре и присылают без царского указа и впредь будут присылать. Пора их либо утопить, либо руки и ноги отрубить».

Не дурно.

Решено было послов взять под крепкую стражу, а вместе с тем послать послов к Дорошенке, чтобы и он прибыл к ним на раду.

На следующий день Сирко, в присутствии старшины, пригласил русских послов и заявил:

— Много вы, приехав в Запорожье, поворовали, на великого человека руку подняв, государича убить хотели и за это смерти вы достойны. А нам Бог послал с неба многоценное жемчужное зерно и самоцветный камень, чего искони веков у нас в Запорожьи не бывало.

Сам Сирко всей этой истории самозванца не верил, — но когда он узнал все это от священника, которому самозванец открылся на духу, то всему поверил.

После этого выступил и самозванец. Он вновь повторил басню о спасении и стал доказывать, что все это проделки бояр, которые не доводят до царя правды и всеми способами обижают козаков.

На все переговоры послы потребовали, чтобы козаки немедленно отправили самозванца, под сильным конвоем козаков к царю.

А что тот истинный вор, плут, самозванец и явный обманщик про себя объявлял, что он у вора, богоотступника и клятвопреступника Стеньки Разина был, то тому Стеньке за его воровство казнь учинена.

Громада на это отвечала:

«Если мы и тысячу козаков с ними пошлем, то на дороге его отымут и до царского величества не допустят, а потому если прийдут за ними дворяне или воеводы с ратными людьми, для взятия государича, то и тогда не дадим его. Москва и нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда есть».

Сирко добавил:

— Если государь, по приговору бояр, за то, что мы не отдали царевича, пошлет к гетману Самойловичу, чтобы он не велел пускать нам в Запорожье хлеба и всяких харчей, как Демка Многогрешный не пропускал, то мы как тогда без хлеба не были, так и теперь не будем, мы сыщем себе и другого государя, дадут нам и крымские мещане хлеба, и рады нам будут, чтобы только брали, также как во время гетманства Суховия давали нам всякий хлеб из Перекопа. А про царевича известно и крымскому хану, который уже присылал к нам узнать об нем, на что мы ответили ему, что у нас на кошу такой человек действительно есть. И посланный хана сам видел царевича. А к тому же и турецкий султан нынешней весной непременно хочет быть под Киевом и далее. Пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем: кто силен, тот и государь наш будет.

Тем не менее царских послов Сирко отпустил и вместе с ними послал своих Золотаря, Троцкого да Перепелицу, чтобы они лично от царя узнали всю правду.

По отъезде царских послов, Сирко немедленно послал послов к Дорошенке, которые должны были заявить, что «кошевой и все войско запорожское на общей раде постановили быть в единомыслии и братолюбном совете с господином гетманом Петром Дорошенком для того, чтобы и между украинским войском, и между всеми украинскими городами никакого не было замешательства и кроворазлития… чтобы сохранить в целости весь свой народ в случаях прихода общего неприятеля, врага православной веры и козацких вольностей». Обо всем этом узнал Самойлович и не медленно донес в Москву.

Тогда же и к Самойловичу Сирком посланы были послы с предложением соединиться всеми силами и действовать сообща против грозных врагов. Самойлович немедленно заключил послов в тюрьму и «жестоко приказал не дерзать никому в Запороги идти и хлебных запасов провожать туда».

Как ни храбрился Сирко, а без хлеба сидеть было плохо, а потому, узнав о действиях Самойловнча, Сирко взмолился к князю Ромодановскому подействовать на гетмана об отмене его распоряжений, — «я же, кошевой и все войско запорожское, по обещанию нашему, желаем верно служить великому государю, пока свет будет стоять… Служба наша его царскому величеству верна и неотменна, — чинить промыслов над басурманами не перестаем и много имеем в настоящее время пойманных языков… Послов же посылали к Дорошенке не для пощады народа, а из желания соединить и привести всех под высокодержавную и крепкую руку его царского пресветлейшего величества…»

Между тем в Москву прибыли послы Сирка, которые извещали, что в Сичи появился какой-то молодчик, называющий себя царевичем Семеном Алексеевичем и сохраняется ныне под строгим караулом и впредь будет сохраняться, пока войско не услышит царского слова, правда ли то, о чем рассказывает Семен Алексеевич. На это сообщение Сирка последовал указ царя, в котором он упрекал кошевого в столь легкомысленном отношении к государеву делу, а также и в том, что он сносился с Дорошенком. Вместе с тем требовалось, чтобы кошевой немедленно выслал самозванца в Москву под крепким караулом.

Требование царя было немедленно исполнено и самозванец закованный был послан в Москву. Сирко получил царскую награду и на пропитание город Келеберду на левом берегу Днепра в Полтавском полку.

Во время всех передряг по поводу объявившагося самозванца захвачен был Иван Мазепа, ехавший послом от Дорошенки к Сирку с предложением перейти во власть татар. Предложение Дорошенко было открыто прочитано перед запорожцами. Запорожцы хотели тут же покончить с Мазепою и только заступничество Сирка спасло его. Тем не менее он передан был Самойловичу для отправления в Москву. Вместе с тем Сирко просит Самойловича заступиться за Мазепу и отпустить его с миром. Самойлович действительно также просил правительство не задержать Мазепу и дать ему свободу. На допросе Мазепа заявил, что он приезжал с предложением от Дорошенки передаться на русскую сторону, если его сделают гетманом обеих сторон. Гетман Дорошенко готов был на уступку Москве, но в это время получен был лист от кошевого атамана Сирко оставаться правосторонним гетманом, так как запорожцы и татары хотели с ним соединиться в одно. Трудно сказать, на сколько был прав Мазепа. Все показание Мазепы клонилось к тому, чтобы всячески обелить Дорошенка и очернить Сирка.

На запрос, Сирко дал ответ, что сношения его с Дорошенком имело в виду одно — склонить его к переходу под власть Московского царя, чтобы вместе действовать против турок и татар. Во всяком случае пришлось верить показанию Сирко. Надвигалась беда. На Россию шла великая турецкая и татарская армия. Сирко был нужен Москве.

И Сирко и Самойлович — были значительные величины, но величины несовместимые и исключающия друг друга.

«Оба они были верными слугами московского царя, оба по-своему любили свою родину, оба в той или другой мере ненавидели турок, татар и поляков, но оба же они столкнулись на одном и том же пункте и различно высказывались о спасения родины и между ними возгорелась неугасимая вражда. Самойлович был властный и честолюбивый. Он лелеял в душе мысль о владычестве над всей Украйной и Запорожьем. Не встречая препятствия на пути своих стремлений в левобережной Украйне, Самойлович, однако, нашел большое препятствие в виде независимой и хорошо организованной общины, Запорожья, и его представителя, весьма влиятельного и весьма популярного кошевого Сирка. Сирко был человек властный, хотя и менее честолюбивый, чем Самойлович. Мужественный, неустрашимый, свободолюбивый, страстный, горячий Сирко не признавал притязаний Самойловича и открыто питал к нему чувство вражды и неприязни… Гетман благо для своей родины, а главным образом, для себя, видел в полном подчинении себя и Украйны Москве. Сирко залогом блага для родины считал независимость Запорожья от украинского гетмана и московского царя. За царя, за веру отцов Сирко готов был сражаться против всех врагов и во всякое время, но в то же время он мужественно отстаивал и самостоятельное положение своего низового Запорожского войска. Но так как сношения Запорожского войска с Москвой производились через гетмана, то последний нигде не упускал случая, чтобы бросить тень подозрения в неверности русскому царю кошевого Сирко. Гетман Самойлович беспрестанно писал донос за доносом в Москву на Сирка, указывая на неверность кошевого царю и собственную преданность русскому престолу» (Д. И. Эварницкий, т. II). Сирко постоянно должен был оправдываться то в сношениях с турками, то в сношениях с татарами, то в сношениях с поляками, — и доказывать свою верность и преданность.

Клевеща на кошевого, Самойлович в то же время посылал самые дружеския письма Сирку в Сичь. Нужно добавить и то, что славные воинския заслуги Сирка многократно заставляли заискивать у него и татар, и турок, и поляков и ему приходилось отделываться не только от непрошенных друзей, но и от подозрений, набрасываемых этими непрошенными гостями.

Постоянные доносы на Сирка в Москву и нередко нервный тон посланий из Москвы на Сичь довели Сирка до того, что в 1675 г. Сирко просит царя, чтобы он взял его из Запорожья, где он окружен опасностями и позволил жить с женою и детьми в прежнем своем доме в Мерефе.

В ответ на это Сирко получил только огорчительное замечание. Это не мешало Сирко стоять за русские интересы и 17 сентября 1675 г. он вновь разносит крымских татар, причем он «большой неприятельский отряд разбил, села огнем опустошил, большую добычу взял, много христианских душ из неволи освободил и после всего этого в полной целости и без всякого урона в Сичь. возвратился».

Разорив и опустошив Польшу и Малороссию, турецкий султан осенью 1675 г. решил совершенно уничтожить и Запорожье. Для этого он послал туда 15 т. отборного войска, янычар и 4 т. крымцев. Зима помогала поганым. Днепр замерз и на Сичь можно было пробраться. Но и этого было мало. Там Рождественский праздник. Козаки гуляли, а ночью беспечно спали. В полночь янычары подошли к Сичи и захватили сторожевого. От него они узнали, что козаки спят после попойки. Тихо янычары вошли в Сичь и заняли все входы и выходы. Козаки спали и ничего не знали.

На счастье один запорожец Шевчин проснулся и увидел турок. Нужно добавить, что между козаками было много непьющих и потому всегда годных к бою. Потихоньку Шевчин разбудил курень и поставил на ноги. Полтораста рушниц были поставлены к бою и стали палить вдоль улиц в стоявших там янычар. Вскоре проснулись и другие курени и принялись за тоже дело. Когда количество янычар поуменышилось, запорожцы выскочили в ручной бой и от 15 т. янычар едва 1 ¹/₂ т. вернулись к крымскому хану. Жестоко взвыл крымский хан. Вместо истребления запорожцев он видел истребление янычар, — а запорожцы не пострадали нисколько. Хану не оставалось ничего делать, как только скорее удирать из Запорожья.

Запорожцы были уверены, что этот набег был учинен по наущению Дорошенки и потому, собравшись на раду, они послали ему соответственное благодарственное письмо.

Это злодейство татар не осталось без отмщения. Летом собрались запорожцы и козаки и двинулись на Крым. Жестоко запылал Крым. Стон и плач раздавались из конца в конец. Сирко жестоко мстил татарам. Ни открытый бой, ни отдельные нападения не удавались татарам. Всюду Сирко одерживал верх. С великою добычею козаки возвратились на Запорожье и в Малороссию. Уже с Сичи Сирко написал хану письмо, в котором он извещает ясновельможнейшего мосце хана крымского со многими ордами, что весь этот набег запорожский произведен был не по вине запорожцев, а по вине самих татар. Этот набег запорожцев довел до неистовства султана и он вновь решил «совершенно» уничтожить запорожцев.

Прежде, однако, он послал им письмо.

«Султан Махмуд IV запорожским козакам. Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник божий, владелец царств — македонского, вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, необыкновенный рыцарь, никем не победимый, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого бога, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, — повелеваю вам, запорожские козаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить. Султан турецкий, Махмуд IV».

А вот ответ запорожцев султану.

«Запорожские козаки турецкому султану. Ты, шайтан турецкий, проклятого чорта брат и товарищ и самого люцыферя секретарь! Який ты в чорта лыцарь? Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты годен сынив христианских над собою маты; твоего войска мы не боемось, землею и водою будем бытьця з тобою. Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимский броварнык, александрийский козолуп, Великого и Малого Египта свынарь, армяньска свыня, татарский сагайдак, каменецький кат, подолянський злодиюка, самого гаспыда внук и всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего Бога дурень, свиняча морда, кобыляча с…а, ризницька собака, нехрещеный лоб, хай бы взяв тебе чорт! Оттак тоби козаки видказалы, плюгавче! Невгоден еси матери вирных хрестиян! Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяц у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось — куды нас!.. Кошевый атаман Иван Сирко зо всим коштом Запорожьским.»

Сцена написания ответного письма запорожского коша великолепно передана нашим гением Репиным на его картине «Запорожцы».

Успех Сирка заставил даже Самойленко отнестись дружески, причем атаман прислал запорожцам вина, ветчины и проч. Сирко отвечал любезным письмом. Но дружба длилась не долго. Не прошло двух недель, как Самойлович строчил донос царю на Сирка за его сношения с Дорошенко. На этот раз, как говорят, Самойлович сел в лужу. Ибо одновременно с этим и Сирко писал царю о своем свидании с Дорошенком, причем «Дорошенко в присутствии чина духовного, со всеми старшинами и меньшим товариществом и со всем своими высшими и посполитными людьми, перед святым Евангелием присягнул на вечное подданство вашему царскому величеству; а мы присягнули ему, что он будет принят вашим царским величеством в отеческую милость, останется в целости и ненарушенном здоровьи».

После этого Сирко послал по всем козацким полкам оповещение.

«Объявляю, что гетман Петр Дорошенко от турецкого султана и крымского хана отступил и под высокодержавную руку царского величества подклонился. Так извольте междоусобную брань между народом христианским оставить и иными заказать, которых много, что общему христианскому делу не рады; ибо все мы Единого Бога создания, надобно жить, чтобы Богу было годно и людям хвально, дабы Бог обратил ярость злую на басурман. Всем людям прикажите, чтобы никто не ходил на ту сторону обиды делать».

Не трудно себе представить всю ярость Самойловича на Сирка. Он тоже послал оповещение по полкам и извещал и «о хитростях и коварстве Дорошенко и Сирка». Получилось и из Москвы не то чего ожидали. Сирко было указано, чтобы он не мешался не в свое дело, — а Дорошенке, чтобы он вновь явился к князю Ромодановскому и гетману Самойловичу и дал бы при них присягу. Кроме того, Дорошенко был извещен, что если он действительно переходит в подданство Московского царя, то да придет он в Москву, где получит премногую милость и жалованье и будет отпущен, по желанию, в один из малороссийских городов.

Но в то время как Сирко так усердно соблазнял Дорошенко перейти под царскую руку, — польский король всеми мерами истощался привлечь на свою сторону самого Сирка.

Огорчен был поступком Сирка и турецкий султан и решил отмстить и тому и другому. Почему на весну 1676 г. назначен был жестокий поход на Запорожье и Малороссию.

Царь Алексей Михайлович скончался. На престол вступил Федор Алексеевич. Начались новые кляузы и доносы на Сирка и Дорошенка. Пришлось вновь оправдываться Сирку. При этом он жаловался в отказе ему в Келыберде. Получился из Москвы ответ, что Сирко жалуется вместо Келыберда селом Мерефою.

Порешили, наконец и с Дорошенком. Его вызвали в Москву и оставили почетным военнопленным. Ему оказана была «великая честь и премногая царская милость»… взамен свободы. Его гетманство было присоединено к России.

А Сирко? Сирко опять в походе против татар и турок. Впрочем в его положении явилось нечто новое. После перехода Дорошенки на сторону русских, на его место вновь всплыл Юрий Хмельницкий. После второго своего неудачного гетманства Юрий Хмельницкий принял монашество и жил в монастыре. Но теперь он соблазнился стать гетманом в подчинении турецкому султану. При посредстве то этого гетмана неудачника, турецкий султан стал очень энергично ухаживать за Сирком. Было много оснований быть уверенным, что Сирко, не разрывая с Россией, стал близок к Турции. Это видел и Сомойлович. Это видели и в Москве. Но порвать с Сирком было невыгодно. Уж очень много было за ним прежних заслуг.

Был момент, когда Сирко как бы колебался. Но когда турецкий султан и крымский хан нагрянули на Малороссию, Сирко не выдержал и выступил против турок. Он двинулся к речке Корабельной, где разбил несколько турецких когорт и кораблей с хлебом и запасами, шедшими в Очаков и Кызыкермень. Много турок тогда погибло от руки Сирка.

Не так было удачно положение Самойловича и русских под Чигирином. Они потеряли сражение.

Султан решил запереть выход запорожцам из Днепра в Русское море. Для этого он приказал устроить в устье Днепра три крепости: на правом берегу Днепра Кызыкермень, на острове среди Днепра против Кызыкерменя Тавань, — а на левой или крымской стороне Арслан. Между этими крепостями протянуты были цепи через реку, а к цепям приделаны были колокольчики. Таким образом малейшее нашествие козаков узнавалось и их лодки расстреливались.

Разумеется, эти меры были очень опасны. Но не для Сирка. Эта опасность только воодушевляла его и крепости были запорожцами снесены.

Султан решил отмстить Сирку и за крепости и за истребление янычарей, — и еще раз «совершенно» уничтожить Сичь. Со стороны запорожцев были приняты меры и поход не состоялся.

Тогда нашли убийцу, который решил убить Сирка подлым нападением, — но и от этого Сирко спасся.

Даже Самойлович решил помочь запорожцам и предложил прийти к ним с войском. Но запорожцы очень грубо и жестоко ему ответили:

«Если вы, ваша вельможность, станете беспокоить вашу гетманскую особу с такою приязнью и усердием, какую выказали у Лодыжина, Уманя, Чигирина, Канева и других украинских сегобочных городов и поселков, то лучше вам оставаться в собственном доме и не смотреть на наше падение сблизка, как смотрели вы беспечально на падение Чигирина; а мы поручаем себя всемогущей Божьей защите и сами будем, при всесильной помощи Божией промышлять о своей целости, в случае прихода неприятеля».

Через два месяца после этого, 4 мая 1680 г., кошевой гетман Сирко волею Божиею скончался. С великими почестями он был запорожцами похоронен. Это был великий и славный русский славянский богатырь.

Теперь Самойлович избавился от всех верных конкуррентов, — но и его самого постигла неприятная доля. И он не избежал зависти и доносов и был сослан в Сибирь, где и закончил свою юдоль плачевную.

Причиною его падения был неудачный поход князя Голицына в Крым. Нужно было найти виновника неудачи. Нужно было найти козла отпущения. Тут особенно постарался есаул Иван Мазепа. Таким козлом оказался гетман Самойлович. Голицын был спасен и получил награды. Мазепа стал гетманом, а Самойлович понес кару за гибели Многогрешного, Дорошенка, Сирка и проч. Suum cuique.

Период героической Малороссии кончился. Наступает период постепенного её соподчинения и проведения на путь обычного государственного течения.

Мазепа своего добился. Он стал властным гетманом над всею Малороссиею. Он находился в чести в Петербурге. Он сумел купить расположение московской властной знати. Он сумел купить расположение Великого Царя.

Погубивши гетмана Самойловича в угоду князю Голицыну, он не постеснялся продать и оклеветать Голицына, чтобы достигнуть расположения Петра. И действительно он этого добился.

Петр — властный, умный, деятельный, денно и нощно работавший, схватывал людей в один миг. В лице Мазепы он видел человека бесспорно умного, энергичного, умеющего понимать с полуслова, идущего на встречу его предначертаниям, — и потому он доверился ему вполне. Обладая гениальной духовной властью и волей, он часть своей власти и воли передавал тем, кому доверял и в ком видел своих верных слуг и точных исполнителей его предначертаний. Мазепе он доверил Малороссию и полагал, что в Малороссии Мазепа — это он, Петр, — Мазепа — alter ego Петра.

И до некоторой степени он был прав. Если Мазепа не вполне оправдал его доверие, то в этом отчасти Великий Петр был сам виноват. Великие люди слишком верят в себя. А веря в себя, они верят и в людей, особенно ими избранных. Петр был слишком уверен в себе. Так же сильно он верил и Мазепе. Он верил настолько Мазепе, что всякий контроль, всякую проверку считал излишними. Даже сторонния замечания для него были назойливостью и оскорблением. Эта слишком большая вера погубила Мазепу и нанесла сильный удар Петру. Так бывает с мужьями по отношению к женам, и наоборот. Человеки бо есмы.

Мазепа, повидимому, шляхтич, получив прекрасное образование, имел умеренные средства, много вращался в обществе не без успеха. Его честолюбию не было пределов, а удоборастяжимая совесть оправдывала все меры. Он продал Дорошенка Сирку, Сирка продал Самойловичу, а Самойловича для Голицына, Голицына для Петра, чтобы стать гетманом. Такая продажа совести и людей — явление нередкое и в русской жизни и во всем мире, особенно в высших слоях…

Подчиняясь сам императору Петру беспрекословно, Мазепа требовал, чтобы и его подвластные были ему послушны вполне. Так оно и было. А если кто мало мало осмеливался иметь свое суждение, то немедленно слетал с места, кто бы это ни был.

Да и положение Малороссии резко изменилось. Из страны военной, она стала теперь обращаться в гражданскую. Преследование веры было прекращено. Исповедание православия было свободно. А гнет экономический, к сожалению, и под властью русских стал едва-ли меньше, чем был у поляков. Дурное очень быстро перенимается и русские помещики быстро усвоили польские приемы.

Если и позволил кто теперь несколько сопротивляться Мазепе, то разве запорожцы. Да и там не было особенно выдающихся людей.

Татарские набеги, в форме прежних опустошений, почти прекратились и стали принимать вид войны.

Из малороссийских полковников особенно выдавались Самусь и Палий. Эти два воина особенно страшны были для татар. Когда же татары присмирели, то последние явились защитниками подавленного и обиженного крестьянства. И Палий и Самусь были полковниками правобережной Украйны. Вскоре Палий изъявил желание стать под властную руку русского царя. Но не в интересах Мазепы было иметь у себя Палия и его предложение Мазепа отклонил.

Тогда Палий положиль свою душу на восстановление руины. Дело вот в чем. По Бахчисарайскому договору, часть правобережной Украйны от Киева и на юг отходила во владение турок. Русские все силы употребили на то, чтобы из этой полосы Украйны вывести народ. Народ с удовольствием перешел на левую сторону. Быстро вырастали на левой стороне Харьков, Сумы, Чугуев, Ахтырка и проч., — а правая сторона пустела и становилась безлюдной. Она превратилась в руину. Глухая степь, усеянная костьми и политая кровью — вот что была руина.

И вот Палий решил восстановить руину. Видя бесцельное существование пространства земли, Польша решила заселить эту землю. Палий, Искра, Самусь и др. получили звание полковников и полномочия на заселение земли. Палий был полковником в Хвастове. Вскоре масса народа пришла на эту благодатную землю и под мощное крыло батьки Палия. Земля была заселена, но не на добро полякам. Не к Польше тяготели Палий, Искра и Самусь, — а к православной России.

«Вся эта возрожденная козатчина и её колонизация проникнуты были величайшим нерасположением к Польше и шляхте и это нерасположение разделяли и вожди её» (М. Грушевский, 371).

Начались войны царя Петра с Турцией. И малороссийские козаки и запорожцы были ему очень полезны. Царь не мог быть недовольным Мазепою.

В 1697 г. крымцы захватили Аслан-Кермель и осадили Таваль. Стрельцы, козаки и Запорожцы стойко отбивали татар. Вскоре к ним пришло подкрепление как со стороны козаков, так и стрельцы, под командою полковника Елчанинова. Татары ничего не могли сделать и прислали письмо, увещевая осажденных сдаться. Ответ был таков:

«Мы, старшины великих войск московских, и мы, старшины войска запорожского и городовых и охотных полков приняли в руки лист ваш, через стрелу нам поданный, в котором просите сдать вам город и устрашаете своими кавалерами и мечом. Знайте, что мы не походим на вас, басурмане, не верим никаким ложным пророкам, а всю надежду возлагаем на помощь Бога Всесильного и Его Пресвятую Матерь. Не только вы не возьмете нашего города, но знатную понесете от него пагубу, ибо сабли наши еще не заржавели и руки не ослабели; в хлебных запасах и для привитания вас, в воинских припасах, не имеем недостатка. Итак советуем лучше вам удержаться от угроз и обманов. Города не отдадим, ожидая к себе на помощь ратных людей. Впрочем, мы и без них готовы ополчиться против вас, бусурмане, за веру христианскую, за честь великого царя и за отчизну и имеем надежду одержать над вами, с Божьей помощью, победу знатную на вечное для вас поношение…»

После этого начался жестокий приступ. Но ни приступ, ни подкопы ничего не могли сделать и татары должны были отступить. Тем скорее это пришлось сделать, что на помощь осажденным шел полтавский полковник Искра.

Мазепа в глазах царя Петра возвышался и в числе первых лиц получил вновь учрежденный орден Андрея Первозванного.

Началась война с Карлом XII. Козаки и тут принимали деятельное участие. В 1702 г. полковник Апостол особенно отличился в армии Шереметева в битве с Шлиппенбахом. А рядом Палий и Самусь опустошали Польшу. Они резали поляков и жидов, жгли их имущество и всюду натравляли и крестьян на отместку злодействовавшим притеснителям, суля им свободу и независимость. Палий захватил Белую Церковь и не желал ее покинуть.

В это время Август, король польский, был в союзе с Россией.

Царь приказал Мазепе идти на помощь польскому королю. Это не входило в планы Мазепы. Подчинение его Августу было для него унижением. Но ослушаться царя было опасно. Поэтому Мазепа прибег к отговорке.

«Не только в Сичи Запорожской, отписывался он, в полках городовых и охотнических, но и в людях, самых близких ко мне, не нахожу ни верности искренней, ни желания сердечного быть в подданстве у Вашего Царского Величества, как я точно сие вижу и ведаю, для чего и принужден обходиться с ними ласково, снисходительно, не употребляя отнюдь строгости и наказания…»

Этим он отклонил свой поход. Но вместе с тем он успел закинуть подозрение и недоверие и на Искру, и на полковника Миклашевского, и на Самуся и на Палия. Палий особенно опасным являлся для Мазепы, поэтому Мазепа, пригласив его на свидание, схватил его и с обвинением в сношениях с Карлом XII отослал в Москву, откуда он держал путь на Енисейск.

Между тем честолюбие и высокомерные замыслы Мазепы раздувались все больше и больше. Ему хотелось стать самостоятельным владыкою Малороссии. Как человек умный, он ясно видел, что при могущественном царе Петре, сие невозможно. Но на мировом горизонте появился Карл XII. Царь понес большое поражение. Король всюду являлся непобедимым. Личность Петра обволакивалась туманом. Успех Мазепы приобретал больше шансов. Для своего возвышения он не брезгал ни султаном, ни господарем, ни королем польским, — не прочь был и от шведского короля. Но по внешности он оставался вернейшим рабом царя Петра.

На беду явилась женщина. То была княгиня Дульская, польская красавица. Она его склонила к Польше. Взамен этого Мазепа мог расчитывать на её руку и красоту, вместе с гетманством обеих сторон Украйны и владетельным северским княжением.

Эти подозрительные сношения возбудили внимание окружающих. В силу личных отношений, за Мазепою особенно усердно следил генеральный судья Кочубей. Между Кочубеем и Мазепою были личные неприязненные отношения. Но были лица и не заинтересованные лично в этом деле, которые тем не менее старались предупредить царя об измене Мазепы. Не раз доводили до царя о намерении Мазепы, но царь не верил и выдавал доносчиков Мазепе. Мазепа в письмах плакался царю на злостность людскую и его лихую долю. Царь верил Мазепе и сам же его утешал.

Близился приход Карла в Малороссию. Мазепа условился передаться на его сторону. Карл уже в Малороссии. Последовал последний донос Кочубея и полковника Искры. Но царь и теперь не поверил доносителям. Их и их приближенных пытали, а затем Кочубей и Искра были выданы Мазепе. Конец известен. И тот и другой были казнены. А за сим и сам Мазепа действительно передался Карлу. Он верил в гений Карла и был убежден в поражении царя. Несмотря на свой недюжинный ум, он все-таки ошибся.

Вот его речь к войску перед предательством:

«Товарищи! Мы стоим теперь над двумя безднами, готовыми поглотить нас, если не минуем их, избрав путь надежный. Воюющие государи до того ожесточены друг против друга, что падет держава побежденного. Важное событие сие последует в нашем отечестве, пред глазами нашими. Гроза наступает. Подумаем о самих себе. Когда король шведский, всегда победоносный, уважаемый, наводящий трепет на всю Европу, одержит верх и разрушит царство российское, мы поступим в рабство поляков, и оковы, угрожающие нам от любимца королевского, Лещинского, — будут тягостнее тех, кои носили предки наши. Если допустим царя соделаться победителем, чего должно ожидать нам, когда он не уважал в лице моем представителя вашего, поднял на меня свою руку? Товарищи, из видимых зол изберем легчайшее. Уже я положил начало благосостоянию вашему. Король шведский принял под свое покровительство Малороссию. Оружие решит участь государей. Станем охранять независимость. В шведах имеем мы не только друзей и союзников, но благодетелей. Они ниспосланы самим Богом для освобождения отчизны нашей от рабства и презрения. Позаботимся о пользах своих, — предупредим опасность. Сего требует от нас потомство. Страшимся его проклятий». (Бантыш-Каменский).

26 октября 1708 г. Мазепа перешел Десну и с ним 4 или 5 тыс. козаков перешли к шведским квартирам. Царь Петр узнал об этом на другой день. Велико было его удивление, поражение и огорчение. Но медлить было нельзя. Нужно было заглушить пожар сразу.

Прежде всего в лице Мазепы царь лишался верного и любимого слуги. Затем, властный гетман Малороссии действительно мог ему сделать много неприятностей, подняв против него Малороссию, — а Карлу он мог оказать великую помощь. Нужно было спешить потушить пожар прежде, чем он разгорелся. Поэтому царь послал Меньшикова усмирить восставшие полки, произвести новое избрание гетмана и сделать все возможное для удержания Малороссии на своей стороне.

Вместе с огорчением подлым поступком своего любимца, царь страшным гневом на него распалился и весьма умно и жестоко отмстил и погубил его во мнении родины почти на вечные времена.

Прежде всего с чрезвычайной быстротой по всей Малороссии Мазепа объявлен был изменником родине и изменником царю. С такою же быстротою был избран новый гетман, который призывал козаков немедленно сомкнуться на помощь русскому царю, против страшного врага и союзника изменника. Уже это всеобщее объявление гетмана изменником крайне охлаждающе по отношению к Мазепе подействовало на малороссов. И если бы между ними нашлись охотники стать на сторону Мазепы для защиты самостоятельности Малороссии, то уже эта публичная охулка должна была бы их удержать, или, по меньшей мере, поставить в состояние нерешительности.

Но Петр смотрел на дело глубже. Он знал, что малороссы народ сантиментальный, добрый и религиозный. История показала, как орлы Малороссии за веру гибали на «Старом Мясте» в Варшаве, чуть не сотнями и как лучших из верных детей Малороссии там четвертовали и зажаривали за веру и вольность… Поэтому у Петра явилась мысль погубить Мазепу именно в этом самом чувствительном для малороссов пункте. Иван Мазепа объявлен был отлученным от церкви и предан анафеме, при чем постановлено было объявить эту анафему во всех церквах православных и повторять эту анафему из года в год во всех церквах, пока церковь будет на Руси существовать, в неделю православия.

И вот, начиная от Киевского собора и кончая последнею, полуразрушенною церковию Малороссии, гетман Иван Мазепа объявлен был отлученным от православной церкви за измену отечеству и вере православной и назван публично и торжественно анафемой. Трудно себе представить тот религиозный и нравственный ужас, который был вызван этими чисто политическими приемами… Прошли сотни лет после смерти гетмана Мазепы, а слово Мазепа в Малороссии и по ныне осталось самым ужасным и самым оскорбительным и позорным прозвищем[14]…

Таковы были последствия политического приема Петра. Ближайшим же последствием анафематства Мазепы было то, что вся Малороссия пошла за новым гетманом Скоропадским и стала в защиту России. Мало того. Многие сторонники Мазепы, как полковники Апостол, Галаган и др. опамятовались и явились с повинною к Петру. Сам Мазепа скоро понял свою ошибку, — но было поздно… Измена Мазепы открыла глаза Петра и на невинно-осужденных Мазепою. Для одних было воспоминание запоздалым, — другим можно было возвратить честь и положение. Так был возвращен из Сибири Палий.

27 июня 1709 г. последовал знаменитый Полтавский бой. Карл XII был разбит. Его армия уничтожена. Он позорно бежал в Турцию. Вместе с Карлом бежал в Турцию и Мазепа. Но не выдержал он там долго своего падения и разрушения задуманного им дела. Сжегши бумаги, он принял яд и скончался.

«Нехай я один буду бесталанный, а не многие, о яких вороги мои мабуть и не мыслили, або и мыслить не смиют. Гибни все, коли злая доля все переиначила для неведомого конца»…

Sic transit gloria mundi…

Слово о Палие. Уже состарившийся, побывавший в Енисейске и опять вернувшийся, Палий еще раз показал свою козацкую удаль, козацкую храбрость и козацкую мощь. Но всему есть конец. Палий решил, что и ему пора кончить. По принятому, старый запорожец заканчивал жизнь в монастыре. Для этого он собирал друзей товарищей и устраивал бурный кутеж. С музыкою и плясами он шел к монастырю. Своим родным криком — «пугу, пугу» — он вызывал из за брамы брата-монаха и входил в монастырь. Врата закрывались и запорожец принадлежал Богу.

Вот описание такого подвига Палия, представленное батьком Тарасом.

Покончив с Карлом, император Петр, между прочими делами, решил покончить и с Малороссией. Прежде он думал это сделать при помощи властного, но послушного Мазепы. Оказалось, что это орудие о двух концах. Поэтому на место гетмана был избран такой человек, который не осмелился бы поднять своего голоса. Скоропадский или, как народ его называл, Шкуропацкий, вполне был пригоден для этого. Он послушно шел за велениями императора, отлично устраивая и обделывая свои личные дела. Народная поговорка так охарактеризовала Ивана Скоропадского: «Иван носит плахту, а Настя (его жена) булаву». — Из этого видно, что гетманом больше была ясновельможна пани Скоропадска, чем сам Скоропадский. Она же заботилась и об увеличении своих достояний.

Теперь Петр решил ограничить власть гетмана, для чего к гетману был приставлен стольник, наместник суздальский Андрей Измаилов, «чтобы он находился при гетмане для управления, с общего с ним совета, делами великого государя по случаю бывшего возмущения в Малороссийском краю и бунта запорожцев». Этот наместник является не только участником во всех распоряжениях гетмана, но и царевым оком, следящим за всяким движением гетмана, старшины и Запорожья. Так постепенно ограничивалась власть гетмана, полковых атаманов, старшины и других начальников, — а равно урезывались и все права козаков и Запорожья.

В 1722 г. Скоропадский умер и Малороссия о нем не жалела. Более, чем когда либо, в это время Малороссия была разграблена козацкою старшиною и другими, под милостивым покровительством гетмана, который и себя не забывал. Управление Малороссией было вверено полковнику Полуботку и генеральным старшинам с тем, «чтобы они во всех делах, советах и в рассылке универсалов имели сношение с бригадным Вельяминовым».

Полуботко был человек прямой, честный, преданный государю и всей душой любящий свою родину.

Дела велись как бы коллегией, под управлением Полуботка, — назначение же гетмана затягивалась. Между тем Вельяминов проявлял грубость и самовластие. Старшины жаловались на Вельяминова и просили скорейшего назначения гетмана.

На это Петр отвечал:

«Как всем известно, что со времени первого гетмана Богдана Хмельницкого, даже до Скоропадского, все гетманы явились изменниками, и какое бедствие терпело от того наше Государство, особливо Малая Россия, — то и надлежит приискать в гетманы весьма верного и известного человека, о чем и имеем Мы непрестанное старание; а пока оный найдется, для пользы вашего края, определяю правительство, которому велено действовать по данной инструкции; и так до гетманского избрания не будет в делах остановки, почему о сем деле докучать не подлежит».

После этого, в 1723 г., наказный гетман Полуботко и генеральный судья Черныш, явились в Петербург и, после многих мытарств, добились представления у государя.

Честный и прямодушный Полуботко высказал все на чистоту. «Знаю и вижу, государь, что без всякой причины, по проискам гордого Меньшикова, восстал ты на мою отчизну, желаешь уничтожить преимущества, предками твоими и тобою самим торжественно утвержденные, и для приведения в упадок воинского духа козаков употребляешь их в тягчайшия работы, принуждая рыть каналы, проводимые в обширных твоих областях. Но что огорчительнее всего, ты лишил нас драгоценнейшей свободы избирать по собственному произволу себе гетманов и начальников и отнял древнее право судить своих соотечественников, определил нам судей из граждан всероссийских, которые, не ведая или притворяясь незнающими законов и преимуществ наших, не перестают нарушать их при всяком случае и нас угнетают. Неужели, государь, отказывая нам в должной справедливости, ты думаешь сам воздать Богу благодарение за все успехи, от Него ниспосланные? Ты занимаешься только блеском величия и могущества, дарованных тебе от Его щедрот, не помышляя ни мало о Его правосудии. Да позволено мне будет представить тебе, государь, в последний раз, что ты не получишь ни малейшей пользы от угнетения моих соотчичей, и что для тебя не столь славно повелевать ими сплою и властию, как быть главою и отцом народа, преисполненного твоих милостей и всегда готового проливать всю кровь свою за твои выгоды и твою славу. Знаю, что оковы меня ожидают и что буду ввергнут в мрачную темницу, где оставят меня умереть с голода, — но что мне до того? Я говорю за отечество и охотно предпочитаю самую жестокую смерть ужасному зрелищу всеобщей гибели моих единоземцев!.. Помысли, великий государь, и будь уверен, что отдашь некогда отчет царю всех царей за несправедливости, оказываемые тобою народу, принятому под твое покровительство.»

За такую дерзость Полуботку объявлена была смертная казнь. Предварительно он и все бывшие с ним были заключены в Петропавловскую крепость. Вскоре Полуботко тяжко заболел. Узнав об этом, император послал ему врача. Полуботко от лечения отказался.

— На что мне жизнь, когда не могу быть полезным отчизне.

Император явился лично к больному. Просил его забыть прошлое и принять лечение для пользы родины.

— Нет, государь, — ты не в силах уже возвратить мне жизнь. Вскоре Петр и Павел предстанут на одной доске пред праведным Мздовоздаятелем. Он рассудит дела их.

Вскоре Павел Полуботко умер. Славная память о нем в народе держится и до ныне.

С этой поры вольность малороссийская если не к нулю сводится, то во всяком случае значительно падает, а власть и сила малороссийской коллегии усиливаются. Полковниками малороссийских полков очень часто назначаются русские. Не меньшие аппетиты на Малороссию развиваются и у Петербургских вельмож. Так, всесильный при Екатерине I Меньшиков получил в потомственное владение город Батурин и Гадячский замок со всеми местечками, селами и слободами.

Со смертию всемогущего Меньшикова (1727 г.) в Малороссии стало легче. Позволено было даже избрать гетмана и таким гетманом быль выбран славный полковник Апостол. Его стараниями, в царствование Анны Иоанновны, в 1734 г., запорожцы получили прощение и вновь были приняты под высокую руку царского Величества. Дело в том, что еще при царе Петре они отстали от России и все это время стояли на перепутьи. В гетманство Апостола козакам всетаки жилось лучше: подати и налоги были уменьшены, количество русских полков, на Украйне стоявших, уменьшилось и самим козакам дано было больше свободы. Апостол умер в 1734 г.

С гетманом Апостолом начинаются стремления козацкой старшины выдвинуть себя в ряды русского дворянства, — стремления, которые только через сто лет привели к окончательному результату. Первой попыткой в этом направлении была просьба Апостола императорскому правительству «об уравнении малороссийских-чинов с русскими табельными». (Ефименко).

В 1735 г. во время войны с турками козаки приняли деятельное участие, причем отличились храбростию и отвагою кошевой Милашевич и полковник Галецкий. Последний отличился в Чорной долине. Козаков было очень не много, — татар несравненно больше. «Решась победить или умереть, Галецкий забывает опасность, неустрашимо врывается в бесчисленные ряды пробудившихся от сна крымцев. Испуганный неприятель приходит в расстройство. Галецкий преследует его, разит, возвращается с торжеством в долину. Там козаки отдыхают от трудов, — но татары внезапно окружают их, принуждают спешиться. Из убитых Галецкий составляет вал вокруг себя. Сеча кровопролитная продолжается целый день. Вечером татары сходят с лошадей, — нападают на малороссиян с большим ожесточением». (Бантыш-Каменский). Храбрецы пали в бою.

В 1738 г. запорожцы свирепствовали под командою Капниста по турецким прибрежным местам и увезли оттуда очень большое количество добычи.

Зверски жестокое управление Бирона отразилось и на Малороссии.

И тут хватали людей и мучили по всякому и без всякого повода. «Так, один армейский офицер, Иакинф Чекатунов, дурно угощенный помещиком, увидел в его доме на одной изразцовой печи орла. Он тотчас арестовал хозяина, сковал и отослал в страшную канцелярию. Несчастный обвинен был, что жжет на печах своих герб государственный неизвестно с каким умыслом. Тщетно он ссылался в невинности своей на свидетелей и собственную присягу и уверял, что купил без злого намерения сей изразец в Городке. Он избавился от пытки, пожертвовав табун лошадей, несколько коров и значительную сумму денег»… (Бантыш-Каменский).

Не мало выстрадала Малороссия и от Карла Бирона, брата временщика-изверга. «Калека сей несколько лет квартировал с войском в Стародубе и уподоблялся гордому султану пышностью, надменностью своею: завел у себя обширный сераль из девиц и женщин, похищаемых насильно его приближенными. Приказывал отнимать грудных детей от матери и принуждал последних кормить щенят своей псовой охоты. Другия скаредства сего изверга мерзят самое воображение». (Бантыш-Каменский).

При Елизавете Петровне Малороссия вновь вздохнула. Гетманом был назначен граф Разумовский (1751), брат любимца императрицы.

В царствование Екатерины II Малороссия почти совершенно слилась с Россией и вступила в общую жизнь с своею сестрою Великороссией.

От всей Малороссии самостоятельность до некоторой степени сохранило еще Запорожье.

Во время битв Петра с Карлом в Малороссии, запорожские козаки, боясь, чтобы всемогущий Петр не уничтожил Запорожья совершенно и расчитывая на победу Карла, передались, под предводительством атамана Гордиенко, на сторону Карла XII. По окончании войны со шведами на юге России, Петр не забыл поступка запорожцев и приказал разорить до основания это осиное гнездо.

В 1709 г. полковник Яковлев и Галаган действительно смели Чартомлыцкую Сичь с лица земли. За измену запорожцев вешали на плотах и пускали вниз по Днепру на страх прочим, 100 пушек запорожских, добытых их кровью в боях, достались в руки победителей. Оставшиеся в живых запорожцы, в числе нескольких тысяч человек, бежали на лодках и степью в пределы крымского хана, где отдались ему в подданство. Хан пожаловал им бунчук, булаву и проч. и поселил на р. Каменке; но и отсюда их выгнали русския войска. Сичь была перенесена далее на юг в урочище Алешки, при Днепре, на Крымской стороне. Во время отсутствия большей части запорожцев, ушедших с крымским ханом в поход против его взбунтовавшихся подданных, и эта Сичь была взята козаками, верными царю Петру, разрушена, разграблена и сожжена, — опять много народа было побито и перевешано[16]… После этого Сичь вновь поселилась в Каменке до 1734 г., когда запорожцы, по ходатайству гетмана Апостола, получив прощение императрицы Анны Иоанновны, вступили в единение с Россией.

Вернулись запорожцы на родину и поселились на р. Подковной, где Красный Кут. Эта Сичь называлась «Новая Сичь». Но грустное это было возвращение. Ничего здесь старого не осталось, а все новое представлялось тяжелым и мрачным. Не было ни простора, ни приволья, ни прежней свободы и независимости. Все пространства свободной земли уже были заняты. Юг России уже мало нуждался в их отваге. Всюду стояли крепости. По свободному пространству земли построены города, деревни, слободы, хутора. Зверье и птицы исчезали и бежали. Их приходилось искать. Все это тяготило и раздражало козаков. Они стали домогаться своей прежней собственности. Стали отнимать силою. Это не повело к добру. Запорожцы сами стали превращаться в гайдамаков в худом смысле слова. К тому же несомненно, с присоединением Крыма к России, самое существование запорожцев, как защитников окраины, стало бесцельным. Охранять было не от кого. Запорожцы должны были поневоле превращаться в сухопутных моряков. Нужно было о них подумать и нужно было им что-нибудь придумать.

В 1775 г. и Новая Сичь была уничтожена. Более тысячи запорожцев бежало в Турцию, где они поселились на Дунае в Бунджакском Санджаке. Нужно сказать, место было в высшей степени нездоровое и неотрадное. Но что было делать. Запорожцы там устроились по своему обычному строю.

Другая часть запорожцев рассеялась по югу России.

Генерал-губернатором присоединенного юга России, Новороссии, был светлейший князь Потемкин. Скоро наступила война с Турцией. Тут-то и вспомнили о запорожцах. Начали их скликать и те мало по малу образовывали вновь нечто свое целое. Составилось новое запорожское братство под именем «Войска верных Козаков». Это войско было под командою знаменитого нашего Суворова. Запорожцы делились на конных, под командою Захара Чапиги, и пеших, под командою Антона Головатого. Суворов от имени Светлейшего передал им большое белое знамя и малые для отдельных куреней или полков, — булаву, несколько перначей и печать.

Узнав о формировании запорожских полков, многие и из неверных перешли на сторону России и присоединились к строящимся полкам. Во главе запорожцев стоял Сидор Белый.

Запорожское войско было снабжено лодками, артиллерией, оружием, снарядами, одеждою и провиантом. Запорожцам было положено даже жалованье, — другое дело — получали ли они его…

Скоро запорожцы себя оправдали на море. Восемьдесят запорожских лодок составляли охрану русской флотилии под командою принца Нассау. 16 июля Гассан-паша решил уничтожить русский лодочный состав. Сначала турки открыли по ним отчаянную пальбу, — а затем, развернув паруса, бросились на наши лодки. Каков же был ужас турок, когда они в этих лодках увидели своих смертельных врагов, запорожцев… А те между тем сразу бросились на абордаж. Ярости турок не было пределов. Они должны были отступить, потеряв 2 т. убитыми и 1 ¹/₂ т. взятыми в плен. Правда, в этой битве пал атаман Белый, — но запорожцы отмстили за него, бросившись в догонку за турками, — причем Суворов не мало расстрелял проходивших мимо турецких судов. Почти весь турецкий флот, стоявший под Очаковым, был уничтожен и этому весьма содействовали запорожцы.

Атаманом по выбору козаков, был назначен Чапига.

Тем не менее, Гассан-паша явился вновь, занял остров Березань и причинял не мало беспокойства русским отрядам. Долго это терпели. Наконец, Светлейший решил прибегнуть к запорожцам. Светлейший позвал Головатого.

— Головатый, как бы взять Березань?

«Возьмем, ваша светлость. А крест буде?».

— Будет, только возьми.

«Чуемо».

Утром, на виду турок, запорожския лодки пошли на Березань. Смешно. Мелюзга полезла на укрепленное место. Но то были запорожцы. Их, разумеется, встретили картечью. Запорожцы бросились в воду. Дали залп по туркам. Бросились на пушки. Повернули их на остров и остров вскоре оказался в руках запорожцев. Запорожцы потеряли 29 человек, — а взяли 320 пленных, 23 орудия, 150 бочек пороху, большой запас хлеба и несколько знамен. А, главное, Березань стала в русских руках.

Запорожцы дома. Головатый идет навстречу Светлейшему.

— Кресту Твоему поклоняемся, Владыко… — поет Головатый. «Получишь, получишь», — ответил ласково Потемкин, надевая Георгия ему на грудь.

Не безынтересный эпизод передается из запорожских нравов этого времени. Один запорожский маиор проштрафился и Светлейший поручил Головатому пожурить его. Головатый исполнил поручение и пришел с докладом.

— Как же вы его пожурили?

«А просто. Положили, та киями откатали так, что едва встал».

— Как, маиора, — да как же вы могли?

«А и то правда. Насилу смогли. Едва вчетвером повалили. Не давався… А всетаки справились. А что он маиор… Что за беда. Маиорство его ни при чем. Оно с ним и осталось».

Много, много верной службы справили в эту войну запорожцы. За свои заслуги они получили название «Черноморских козаков» и семьдесять лет с честью носили это имя. Особенно дороги были запорожцы в качестве разведчиков. Они так ловко шныряли в камышах, что сами все видели, — а их никто не видел.

Вот и при взятии Тульчи, Килии и Исакчи запорожцы очень пригодились. В это время подковник Головатый получил брейд-вымпел, «дабы столь почетный командорский знак служил вождю храбрых моряков-черноморцев на козачьей флотилии честью и славой».

20 ноября 1790 г. турецкий флот вступил в бой. Тут-то Головатый себя показал. С необыкновенною дерзостью запорожския чайки налетели на турок. 90 судов погрузилось в воду или сгорело под натиском запорожцев. 118 орудий турки потеряли в этот день. Флот был уничтожен, — а крепости попали в руки Суворову. Запорожцы были щедро награждены.

Вообще Светлейший очень любил запорожцев и много им покровительствовал. За их боевые заслуги он им выхлопотал прекрасную землю по Черноморскому побережью, между Бугом и Днестром. Кроме того он подарил им собственные богатейшия рыбные ловли на Тамани. Запорожцы уже селились на этих землях. Но случилось несчастье. Умер Потемкин, — а земля за запорожцами еще не была закреплена. Горько заплакали и искренно плакали запорожцы, — но слезами горю не поможешь.

взывали запорожцы. Но не встал батько, не пришел Грицько, — и козаки остались беззащитными.

Запорожцев с Буга перевели на Кубань. Екатерина II до конца жизни ценила запорожцев, всегда была ласкова с ними и не оставляла без своих милостей.

Запорожцы были нужны на Кубани. Черкесы были столь же вредны для русских окраин, как прежде крымские татары. И вот на долю запорожцев выпало защищать пределы России от этих хищников.

Недобрые слухи доходили до запорожцев о Кубанских местах.

Собралась рада. На раде было решено:

«Що буде, то буде, — а буде те, що Бог даст…»

Послали разведчиков и разведчики принесли вовсе не дурные вести. Земли вдоволь. Земля прекрасная. Зверья видимо-не-видимо. Птицы тоже. Воды вдоволь. Запорожцы двинулись за Кубань. Вместе с тем они послали в Петербург послов благодарить Мать-Императрицу за её милости. Во главе посольства стоял Головатый.

Существование запорожцев теперь в мирном краю, на Запорожьи, по берегам Днепра, являлось анахронизмом. Это были рыцари. Это были воины духом и телом. Вся их жизнь существовала только для войны. Пока были поляки, пока была крымская орда, — пока можно было делать набеги на Турцию, — запорожцам было место на земле. Но с уничтожением Польши, как таковой, с уничтожением крымской орды, — с оттеснением турок в очень отдаленное пространство, — козакам-воинам, козакам-рыцарям, гайдамакам, сражающимся за веру — на Запорожьи не было дела, не было и места. На отечество никто не нападал. Веры никто не оскорблял. Сражаться было не с кем. А между тем запорожцы жили только для войны и только войною. На Днепре такого дела им теперь не было. Но было такое место, где война творилась день и ночь, ежечасно и ежеминутно, — т. е. как раз то, что нужно было запорожцам и гайдамакам, — такое место было на Кубани. Ногайцы из степей были удалены. Место степное очистилось. Черкесы с их непрерывными нападениями оставались. Вот где было подходящее место для подвигов малороссийских рыцарей — запорожцев и гайдамаков, — и Императрица Екатерина их туда переселила.

В лице Кубанских черкесов Запорожцы встретили достойных себе соперников. Было место для привольной жизни, была возможность помериться рыцарскою отвагою, был повод проявить свои воинския доблести. Тем более, что здесь они стояли на страже для защиты веры и отечества.

Нужно добавить, однако, что с уничтожением Сичи на Днепровских порогах, запорожцы не сразу были переселены на Кубань. Прежде они нашли пристанище на Буге, в Слободзее. Оттуда они приняли участие и во второй Турецкой войне, отличившись истреблением турецкого флота в днепровском лимане, в штурме Березани, Очакова и Измаила. Имена Сидора Билого, Харька Чапиги, Антона Головатого и других оставили в эту войну по себе достойную славу.

И вот теперь им давалась в полное обладание вся Кубанская область.

Не желая расстаться с козацкою вольностию, Запорожцы двинулись на Кубань. Вскоре выборные из этих козаков были вызваны в Петербург пред ясные очи императрицы Екатерины.

Вот как описывают это представление Запорожской старшины Императрице Екатерине:

«1 апреля 1792 г. в воскресенье, в приемную залу дворца съехался весь двор, весь дипломатический корпус, министры и генералитет. Ожидали выхода императрицы из церкви. В это время в залу вошли депутаты Черноморского войска. Впереди всех Головатый, среднего роста, смуглый, с большими усами, и оселедцем, замотанным несколько раз за левое ухо[17]. Он был в зеленом чекмене с полковничьими галунами, в белом с закинутыми назад рукавами жупане, в широчайших шароварах и в красных сапогах, подбитых высокими серебряными подковками. Обвешанный орденами, закручивая свои длинные усы, он сурово окинул глазами все собрание и спокойно стал на указанное ему место. Свита поместилась позади его.

Обедня окончилась. В залу вступила императрица и, заметив черноморцев, с милостивою улыбкою приблизилась к ним. Головатый выдвинулся вперед, поклонился и громко на чистом русском языке произнес:

— Всепресветлейшая Монархиня, Всемилостивейшая Государыня! Жизнепитательным Твоего величия словом перерожденный из небытия, верный черноморский кош приемлет ныне дерзновение мною вознести благодарный глас свой к светлейшему величеству твоему и купно изглаголати глубочайшую преданность сердец его. Приими оную, яко жертву единой тебе от нас сохраненную, приими и уповающих на сень крилу твоея пребуди прибежище, покров и радование».

Императрица допустила Головатого к своей руке и приказала графу Зубову лично заняться делами черноморцев.

Высочайшею грамотою 30 июня 1792 г. Черноморскому войску пожалован остров Фанагория со всею землею, лежащею по правой стороне Кубани от устья к Усть-Лабинской крепости, так чтобы с одной стороны р. Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли…

18 июня Головатый вновь представлялся Императрице.

— Тамань-дар твоего благоволения, сказал он, будет вечным залогом твоих милостей к нам, верным козакам. Мы воздвигнем грады, заселим села и сохраним тебе безопасность русских пределов.

Детей природы — запорожцев в Петербурге полюбили. Головатый часто посещал Великих Князей и вельмож, — пел им малороссийския песни и доставлял удовольствие своими юмористическими остроумными рассказами. Особенно любил его великий князь Константин Павлович. Раз, встретив Головатого, он, завертел пальцами, точно хотел закрутить за ухо чуб, спросил его, почему черноморцы закручивают чуб за левое ухо.

— Все знаки достоинства и отличий, ваше высочество, как то: сабля, шпага, ордена носятся на левом боку, — ото и чуб, як знак удальства и храбрости, должен быть закручен за левое ухо.

Государыня узнала, что Головатый очень хотел бы осмотреть её комнаты и он удостоился этой милости.

Запорожцы получили грамоту на остров Фанагорию со всеми угодьями и земли между Кубанью и Азовским морем.

На черноморцев возложено было «бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских». Войсковому атаману, войсковым старшинам и проч. положено было жалованье. Точно также им пожалованы были войсковое знамя и литавры, булава, перначи и печати.

Жутко было сначала запорожцам в новом краю. Пришлось копать землянки и в них жить. Но люди с такою энергией, как запорожцы, везде уживутся. Так было и здесь. Черноморцы сжились. Сжились и с жизнию и с врагом. Враг был новый, своеобразный. Нужно было его узнать. Многое у него позаимствовать. Многому поучиться. Черноморцы достигли всего и остались победителями. Их потомки ныне не жалуются на свою судьбу.

Здесь, по примеру старой Сичи, устроена была крепость, курени и пристанище для бездомных. Образовалось новое братство. Устроенный город на Кубани черноморцы назвали Екатеринодаром, в честь своей благодетельницы. Новые станицы были названы именем куреней.

По ту сторону Кубани жили черкесы. Собственно черкесами назывались все кавказские горцы Западного Кавказа. Это были: натухайцы, бжедухи, шапсуги, абазинцы и многие другие. Все эти народы были магометанского вероисповедания и считали своим главою турецкого султана, — а ближайшее начальство — анапский паша. Все эти дикари жили набегами и грабежом. Кроме того, до прихода запорожцев, черкесы пользовались степями и лугами по сю сторону Кубани, — теперь они их лишились. Между тем эти народы были воинственны, храбры, отважны, ловки и военное искусство и сражение признавали за честь.

Сначала все эти народы жили с черноморцами в добром согласии и мире. Но затем вышли неприятности[18] и черноморцы нажили себе в черкесах злейших врагов. Кроме того, черкесов на козаков натравляли и турки. Постоянные, неожиданные, сопряженные с разбоями, грабежами, пожарами и пленением, нападения черкесов заставляли черноморцев быть весьма осторожными. Часто черкесы для нападений выбирали ночи темные, дождь, вьюгу и непогоду. Козаки всегда должны были быть готовы к защите. Обычно на ночь выставлялись конные партии козаков, которые разъезжали вокруг поселении, выслеживая хищников. Кроме того в разных потаенных местах залегали партии козаков, которые следили за переправами и другими укромными местами. С рассветом выходили очередные на вышки и высматривали, не покажутся ли где либо черкесы. При появлении черкесов моментально зажигали маяки: пучки сена на шестах. Завидев такой зажженный маяк, должны были сторожевые по всей линии зажигать маяки. Раздавались пушечные выстрелы и всякий козак должен был быть на своем месте. Никто никогда и никуда не выходил, не будучи вооружен с ног до головы. Особенно тяжело было козакам зимою, когда Кубань замерзала и черкесам представлялся открытый путь. Помимо всего этого, козаки должны были знать все хитрости черкесския и уметь их устранить и отплатить чем нибудь еще злейшим. Много козакам пришлось вытерпеть от черкесов. Многие были убиты. Многие потеряли скот и имущество, многие были сожжены, — многие лишились близких, многие попали в плен.

Горько было козакам, но не сладко приходилось и черкесам. Каждый их набег не обходился им даром. Козаки мстили, мстили жестоко, мстили беспощадно. Спустя недели 3–4 после черкесского набега, козаки узнавали кому они обязаны были этим зверством. Собирали своих и шли жечь аулы. При этом все намеченные аулы сравнивали с землею, — все население, без различия пола и возраста, вырезывалось, а имущество уносилось. Возвращающиеся с набега козаки гнали тысячные стада овец и рогатого скота и табуны прекрасных лошадей и целые толпы пленных. Имущество возвращалось с прибылью, — но погибшие были безвозвратны.

И опять шли натухайцы, абадзехи; шапсуги, — и опять мстили козаки. Так без конца.

Благо, если атаман был лихой. А такими были почти все. Вскоре Чапигу сменил Бурсак. Он то особенно прославился в этих набегах.

В 1809 г. черкесы напали на Новогеоргиевский пост. Козаки узнали о нашествии черкесов и встретили их подобающе. Но число нападающих было в 20 раз больше. Защитников было 100, нападающих больше 2000. Все заряды были выпущены и козаки пошли в рукопашную. Защитники были перебиты, удалось спастись не более 12 человекам. Крепость сожжена и неприятель взял одно орудие.

Какая слава для горцев. Все воспрянули духом. Урус будет перерезан…

Но через месяц за Кубань в гости явился Бурсак. 18 аулов как не бывало. Все было уничтожено. Черкесы потеряли более 800 человек. Русские угнали целые стада.

Точно также жестоко поплатились черченеевцы и абадзехи за разгром Ольгина поста в 1810 г. Вся жизнь Бурсака принадлежала козакам и родному краю. Для него за делом не существовало ни семьи, ни родства. По этому поводу передается очень интересный рассказ.

На Кубань приехал герцог Ришелье. За обедом у Бурсака он повел такой разговор:

— Атаман, сколько у вас детей?

— Трохим, спросил он у козака, — скилько у мене детей?

— Одинадцать деток, пане атамане.

— Все мальчики, — продолжал допрашивать герцог?

— Трохим, скилько у мене дивчат?

— Четверо дивчат, батьку, — отвечал невозмутимый черноморец.[19]

Не мало заботился о козаках и и генерал Власов, оставивший по себе неувядаемое имя. Его геройские подвиги ставят его имя на ряду с именами героев Кавказа: Цицианова, Котляревского, Гуляева и др. Вот один из эпизодов его жизни.

«2 октября 1821 г. ему донесли на Петровский пост, что неприятель подошел к Давыдовке. Власов, собрал все, что было под рукой: 600 конных и 65 пеших козаков. Поздно вечером, в бурную осеннюю погоду, Власов выступил с отрядом, выследил переправу и пропустил партию мимо. Горцы пошли на хутора, стоявшие за 15–30 верст. Как только направление неприятеля обозначилось, Власов послал вслед ему сначала одну небольшую команду, потом другую, под начальством есаула Залесского. Козаки повели дело отлично, занявши неприятеля ружейной пальбой. Тут подоспела еще одна сотня с орудием из Славянского поста. Власов послал и ее вслед черкесам. Только что грянула от них пушка, как в ту же минуту запылали по линии маяки, раздались перекатные выстрелы, означавшие тревогу. Горцы, не понимая в чем дело, оторопели. В темноте, на далеком расстоянии и за спиной пылали огни, палили пушки, трещали ружья. Шапсуги совсем струсили. Напрасно старшины пытались их уговорить. Они повернули назад к Кубани. Но тут ждала их облава. Прямо в лицо выпалила им картечью пушка, поставленная при дороге. Они отхлынули влево, — тут с двумя орудиями встретил их Власов. Опять залп картечи. Тогда горцы, потеряв надежду пробиться, бросились врассыпную. Власов несся на перерез, двинув главный отряд слева, так что горцам оставалось спасаться в прогнойный Калаусский лиман. Покуда было можно, козаки гнали их, рубили шашками, пронизывали пиками. Те, которым удалось скрыться, погибли большею частью в болоте, вместе с лошадьми. По собственному сознанию шапсугов, они потеряли более тысячи воинов и 20 князей. Козакам досталось в добычу 500 лошадей, множество прекрасного оружия, 2 значка. И по сию пору жители находят в болотах черкесския шашки и панцыри» (Абаза).

Нет слов, черкесы представляли много своеобразного, много такого, чему черноморцы и могли и должны были поучиться. Они поучились, выучились и превзошли.

Помимо местных подвигов, черноморские козаки принимали участие и в больших войнах государства. Так, они принимали участие во взятии Праги и заслужили полное одобрение знаменитого Суворова. Не менее успешны были их действия и в персидскую войну, где они отличались под командою Головатого.

Бывали с ними и недоразумения. «Так, однажды, небольшая партия козаков на лодках сделала поиск к персидским берегам, разбила несколько приморских селений, освободила множество пленных армян и, овладев целою флотилиею персидских лодок, стругов и чаек, пошла назад к своей эскадре. На дороге их захватила страшная буря и одна из лодок, на которой находился лейтенант Епанчин, два матроса и восемь черноморских козаков, была отнесена течением к персидскому берегу. До полутораста человек персиян, заметив русское судно, боровшееся с бурею, тотчас бросилось в лодки, чтобы завладеть им, как легкою добычею. Лейтенант Епанчин и оба матроса, бросившись в шлюпку, бежали. Но черноморцы выбрали из своей среды атаманом Игната Сову и приготовились к бою. Как только персидския лодки стали приближаться и неприятель открыл батальный огонь, козаки дали залп с уговором — без промаху. Первым же залпом они уложили персидских начальников, а потом, как отличные стрелки, перебили, по выражению Головатого, и пидстарших панкив. Тогда смущенные персияне бежали и наши вернулись назад без всякой потери.

— Не загинула ще козацька слава, доносил Головатый, колы восим чоловик могли дать персиянам почувствовать, що в Чорноморцив за сила…»

Показали свою храбрость, отвагу и боевое уменье черноморцы и в отечественную войну, особенно напр. под Цейцом.

Император Николай Павлович очень ценил запорожцев и относился к ним не только милостиво, но и любовно. Он назначил своего сына, наследника, Александра Николаевича, атаманом черноморского войска. Эти козаки оказали большую услугу 12 июня 1828 г. при взятии Анапы, за что получили особые медали.

В этом же 1828 г, еще большую услугу оказали «неверные» запорожские козаки. Известно, что по разрушении Сичи в 18 г. часть запорожцев ушла в Турцию и образовала Задунайскую Сичь. Обжились здесь запорожцы очень хорошо, — только одного им не доставало — родины. Их угнетала тоска. Их тянуло к своим. Их мутило на чужбине. Правда, количество запорожских козаков за Дунаем не уменьшалось. Напротив, к ним прибывало много беглых. Но все они сознавали, что они на чужбине и всех их тянуло домой. Нужно только было найти случай.

Случай оказался. Это была война России с Турциею в 1828 г. Император Николай стоял у Дуная. Нужно было перебросить войско за Дунай, а сделать было это не легко. Переход через Дунай грозил большими потерями

Вот тут-то и явились на выручку «неверные» задунайские запорожцы.

Кошевой Осип Михайлович Гладкий взялся устроить переход запорожцев в Россию. Он стал распускать между козаками слух, что запорожцев не оставят на месте военных действий, а переселят в Египет. Вместе с тем с осторожностью проводилась та мысль, что лучше пойти под державу русского царя, нежели переселиться Бог знает куда. Запорожцы всполошились, быстро собрали они свой скарб и направились на русскую сторону. О прибытии задунайских сичовиков доложили императору Николаю Павловичу.

С раннего утра запорожцы явились на площадь пред квартирою, государя. Впереди всех стоял кошевой Гладкий. В руках у него была бархатная подушка, на которой лежала булава, грамоты и другия регалии коша Задунайского Запорожья. За Гладким стояли коренные атаманы, держащие 3 знамени и 2 бунчука. Запорожцы стояли тихо и робко.

Вдруг часовые у подъезда и караул отдали честь. Все засуетились. На крыльце показалась величественная фигура императора Николая. Запорожцы опустились на колени. Знамена и бунчуки склонились к ногам императора. Гладкий, стоя на коленях, подал государю булаву и грамоты, жалованные Сичи султаном и сказал:

— Великий Государь! прости и помилуй твоих заблудших подданных. Прими от нас все, что наше, дай только нам твое царское прощение, — окажи нам твое милосердие.

— Прости, Великий Государь, — сказали опальные запорожцы.

«Бог вас прощает, Отчизна прощает и я прощаю. Я знаю, что вы за люди.»

Искренняя и действительная радость явилась ответом запорожцев на этот привет.

Запорожцам были обещаны земли на Кавказе.

Государь спросил между прочим Гладкого, почему он не в атаманском кафтане.

— Кошевым атаманом, Ваше Величество, меня утвердил султан. Смел ли я явиться пред лицом Вашего Величества, как атаман. Я для моего государя последний козак, как и все.

«Ты будешь хорошим слугою мне и родине. Коли тебя выбрали и я тебя утверждаю»[20].

Русской армии нужно было перекинуться на другой берег. Вот в этом деле Гладкий и его сичовики оказались императору весьма полезными. Они нашли такое место в болотах, которое считалось непроходимым. Как таковое оно не оберегалось турками. Между темь сичовики знали и нашли такой ход, по которому часть русского войска спокойно перешла на турецкий берег и быстро заняла укрепления.

Турки ничего не знали о переправе русских. Вдруг в тылу у них загремела музыка и барабанный бой русской армии. Турки ошалели. Быстро крепость Исакчи была очищена дивизией Рудзевича и занята русскими.

Рудзевич не выдержал и заявил Кошевому, что если он не будет сегодня полковником, то он не хочет быть генералом и отдаст свои эполеты государю.

Между тем, Император захотел лично убедиться в положении дела.

Лодка была запорожская. На руле стал Гладкий, а на гребке сели пять куренных атаманов и семь старшин. При входе государя в лодку, взвился императорский флаг. Все осмотрев, император с ними же и вернулся.

— Благодарю, атаман. Твою храбрость и распорядительность я видел своими глазами. Поздравляю и вас, молодцы, георгиевскими кавалерами.

Так были награждены задунайские сичовики, ставшие ныне под державу русского императора.

Из этих сичовиков составлен был особый полк пешего Дунайского козачьего полка, причем командиром стал Гладкий, а офицерами атаманы.

«Неверные» запорожцы после войны поселены были между Мариуполем и Бердянском и стали именоваться «Азовскими козачьими войсками». В течении всей жизни император Николай любовно относился и к Черноморцам и Азовцам. Да и заслужили они это.

В настоящее время особенною славою, как редчайшие войсковые разведчики, пользуются пластуны. Пластунский полк существовал еще во времена Запорожья. И тогда они отличались уменьем выслеживать неприятеля и неоднократно спасали своих товарищей от внезапных нападений. На Кубани пластуны не только не исчезли, а напротив еще больше изощрились в своем искусстве и стали еще более славными и умелыми.

Выследив неприятеля, они должны были подать заметный лишь товарищам сигнал. А для этого они выучивались издавать звуки по птичьему и звериному так ловко, что сами звери заблуждались. Они умели подходить и выть по-волчьи, кричать оленем, филином, дикой козой, петухом и т. п. «Ходят они неуклюже, переваливаясь, как бы нехотя. Из-под нависших бровей глаза глядят сурово, лицо совсем бронзовое от загара и ветров. Черкеска на пластуне истрепанная, вся в заплатах, — папаха порыжелая, вытертая, хотя всегда заломленная на затылок. Чевяки из кожи дикого кабана, щетиной наружу. За плечами у него сухарная сумка, в руках добрый штуцер с тесаком, на поясе пороховница, пулечница, отвертка, шило, иногда котелок, иногда балалайка, или скрипка». (Абаза).

Пластуны часто бывали желанными гостями черкесов и нередко пользовались их расположением и любовью. Некоторые из них даже составили себе известность. Из числа таковых был Строкач. Вот что о нем передал Абаза. Строкач излюбил ходить на охоту в черкесские камыши. Когда же вернется домой, то соседи замечают у него то новую винтовку в серебре, то шашку с дамасским клинком, или кинжал новый за поясом. Как-то он вернулся с пустыми руками, не веселый. Товарищи пристали к нему и заставили рассказать свое горе.

«Забрался я в черкесския плавни и вижу, что не туда попал, куда хотел. Ну, думаю, делать нечего, — останусь. Только что хотел свернуть с битой дорожки в камыш, — глядь, черкес бежит. Отскочил я шагов пять и схоронился в густом камыше. Сижу и думаю: чтобы, напр., сделал черкес, если бы на моем месте был? Пропустил бы меня, или убил? Убил бы, думаю, — и черкеску мою взял и над телом моим наглумился… Так меня эта думка рассердила, что взвел я курок и стрельнул… Напугать только хотел, а он в самом деле с коня хлопнулся. Конь побежал в обратную. Хотел перехватит его, — нет. Шустрый такой. Ушел. Он-то мне и напакостил. Жалко, думаю, коня, а еще жалче черкеса. На чем он теперь поедет. Подбегаю к нему. Хочу подать руку, — а он не встает. Зачерпнул воды, — не хочет. Беда, думаю. Что тут делать? Распоясал я его, — знаете, как они перетягиваются… Снял шашку. На себя повесил. Не бросать же ее!.. Нет, не дышет, — хоть ты что хочешь… Давай скорей снимать винтовку, пороховницу, кинжал. Снял бурку, черкеску. Совсем, кажется, легко ему стало, — а он не ворушится. Затащил я его в терновый куст. Пошел сам дальше, — и так мне его жалко. Надо, думаю, ему пару сыскать. Что ему одному лежать… Он верно привык семейно жить. Прошел этак четверть версты. Вижу за мной едут человек 10 черкесов. Э, думаю, смерть моя пришла. Как приструнил я, как приструнил, так, я вам скажу, и лисица бы не догнала меня. А черкесы тоже, как приструнят, как приструнят, так в глазах и помутилось. Душа замерла. Не от страху, — нет, ей-Богу. От жалости, что один. Скучно… Островок там есть, такой славный. Кругом трясина и топь такая, что ни зимой, ни летом не проедешь. Шлепнул я в эту трясину, саме по пояс, дальше увяз по шею. Карабкаюсь, что есть мочи, — и выбрался на островок. Ну, думаю, слава тебе, Господи… Теперь еще потягаюсь. Только успел спрятаться за куст, а черкесы вскочили в плавню. Я схватил черкеску, что с убитого у меня невзначай осталась, — раскинул ее сверху, а сам перескочил в другой куст, — потом дальше. Один дурной выстрелил в черкеску. Все туда бросились. Думали, что я убит. Накинул я тогда на куст бурку. Покрыл ее папахой, — да вместо того, чтобы бежать дальше, разобрала меня охота — потешить себя: как шарахнул в самую кучу, — аж перья посыпались. Озлобились они здорово. Кинулись к моему кусту. Не тут-то было — я уже сидел за дальним. Однако, по всем приметам, мне-бы пропадать тут надо. Всего оставалось камышом шагов 200. Дальше — чистая поляна, — негде зацепиться. Думал, что они задержатся буркой. Пока расчухают, я успею перебегать чистоту. А вышло совсем другое. Сколько то черкесов бросилось к кусту, а один прямо на меня с гвинтовкой в руках. Так и лезет, бестия, в самую гущу, без всякой опаски. Э, думаю, убить тебя — не убью, а проучу, — на всю жизнь будешь помнить… „Атю, дурный!“ как крикну ему в самое ухо, что было мочи. Как вскочит от меня черкес, как побежит, и гвинтовку свою выпустил… Я ее зараз прибрал… Теперь у меня два заряда. Черкесов же осталось только четверо, бо ранил одного, — перепугал до смерти другого.

Стали черкесы смеяться над своим товарищем, что он с переляку и гвинтовку бросил. Смеются, — аж мне весело стало.

„Эй, Иван, шалтан-болтай, гайда сарай!“ кричали мне из-за кустов. — Чорта с два, озвался я по-ихнему. Еще кого-нибудь убью, а меня не подстрелите, чортовы диты. Им хотелось взять меня живьем, потому что чести больше. Свои же могут засмеять, если узнают, что насели на одного… Передумал я это, что им стрелять не приходится, — да как завихрил, — в один дух перемахнул чистоту, даже сам себе удивился… Черкесы стреляли, да ничего. Руки-то дрожат при скорости. Кинулись догонять, — не такия ноги, чтобы догнать пластуна. Вскочил я в камыши, взял вправо, влево и лег под кочкой. Послушаю, шолохтят неверы. Я опять прилягу, выжду. А как пройдут и полезу вслед за ними так, чтобы не розниться от их шагов. Да все в сторону, в сторону, — то в одну, то в другую. Двое суток вылазил, а не поймали. Только дуже проголодался…»

Попадали пластуны и в железный ошейник. Только с них мало было толку черкесам. Дело не хотели делать. «Не вмию…» А непременно бежит. Если нужно, пластун часами лежит не шелохнувши, как мертвый, — а ползет в траве, — травка не шелохнется. При охране пластунов, можно было спокойно спать. Внезапные нападения были невозможны.

В 1862 г. огромнейшая толпа натухайцев сделала нападение на Липкинский пост. Там козаков было не более 35. Кругом оцепили натухаевцы пост. Волками взвыли муллы, возбуждая правоверных на приступ. В крепости полное молчание. Много раз черкесы бросались на приступ, — но меткий залп валил толпы черкесов и быстро охлаждал их пыл. Наконец, натухаевцы подсекли забор и бросились внутрь. Пошли в рукопашную. Один за другим падали пластуны. Долго львом бросался на черкесов сотник Горбатенко, — но и он пал. Пал Горбатенко, но его быстро сменила его жена. Как фурия налетела она на черкеса. Черкесы оторопели. В жизнь свою они не видали и не слыхали, чтобы в бой вступала «молодушка». А между тем фурия свирепствовала. Черкесы падали и от выстрелов её и от штыка. Бросились горцы на паню Марьяну и изрубили ее в куски.

Осталась кучка пластунов. Заперлись они в казарме и решили дорого продать себя. Но натухайцы перехитрили. Они обложили казарму хворостом и соломой, и зажгли. Напрасно они сманивали козаков выйти, обещая помилование. Пластуны не сдались и живыми сгорели.

Натухайцы победили. Но не веселая была победа. Многих, многих и они лишились. Несравненно больше легло черкесов, чем козаков. А при том важно и то, что это были не люди, — а черти… «Горели, сгорели, — но не сдались…»

А тут еще «Марушка» опоганила их… Видано-ли, — черкесы пали от рук «Марушки…» Плохо дело. Пропадать прийдется. И они пропали. Ныне ни одного натухайца нет на русской земле. Они или пали в битве, — или погибли в Турции.

А черноморские или кубанские козаки и пластуны живы во славу царя, веры православной и отечества.