История Первой мировой войны

Несмотря на провокации, не прекращавшиеся в течение двух лет со времени инцидента с «Лузитанией», президент Вильсон продолжал придерживаться своей политики нейтралитета. Хотя его чрезмерное терпение и возмущало многих американцев, оно, по крайней мере, сплотило общественное мнение Америки и убедило народ в необходимости вмешаться в войну. Все это время президент старался своими речами и при посредничестве полковника Хауза, своего неофициального посланника, найти общий язык для разговоров о таком мире, на которые согласились бы пойти враждовавшие стороны.

Но все его попытки были заранее обречены на неудачу, так как Вильсон не понимал разницы между психологией народа в состоянии войны с кем-либо и народа, целиком втянутого в войну. Вильсон все еще мыслил понятиями обычной традиционной войны — войны двух правительств, — между тем как борьба давно уже втянула в свою орбиту целые нации, от мала до велика. Примитивные инстинкты уже разгорелись и, по его собственному выражению, оказались прикованы к механизированной колеснице Марса.

Объявление неограниченной кампании подводной войны достаточно убедительно подтвердило полную бесплодность надежд на мир и раскрыло действительные намерения германцев. Когда за этим последовали систематическое и сознательное потопление американских судов и попытка спровоцировать Мексику на выступление против Соединенных Штатов, президент Вильсон перестал колебаться, и 6 апреля 1917 года Америка объявила Германии войну.

Потенциально ее мощь в людях и средствах была значительна. Но так как Америка была еще менее готова к войне, чем Британия в 1914 году, то много воды должно было утечь, пока она, помимо моральной, смогла оказать своим союзникам эффективную военную поддержку. Германия же втайне мечтала, что подводная война даст решающие результаты в течение одного или двух месяцев. Достижения Германии в этой области в 1917 и 1918 годах подтверждают, как близки были к истине ее расчеты.

1916 год окончился для Антанты уныло и беспросветно. Одновременное наступление на всех фронтах, задуманное еще в предшествующем году, не удалось. Дела французской армии были плохи. Операциям на Сомме не удалось достичь видимых результатов, которые хоть сколько-нибудь окупили бы ту высокую цену, которая была за них заплачена. Еще один новый союзник оказался разгромленным и выведенным из строя. На море результаты Ютландского сражения тоже были разочаровывающими, на очереди стояла вторая подводная кампания Германии, еще более серьезная, чем первая.

Антанта могла похвастаться только захватом далекого Багдада и ограниченным успехом Италии в Гориции в августе 1916 года, причем вся ценность последнего заключалась в том, что он послужил моральным стимулом для самой Италии.

Среди народов Антанты и их политических представителей росло ощущение депрессии. С одной стороны, оно выливалось в форму недовольства тем, как велась сама война, с другой стороны — в неверие и отказ от надежды победоносно ее закончить и в стремлении путем переговоров обсудить возможные условия мира. Первая из указанных тенденций прежде всего была отмечена в Лондоне — центральной пружине механизма политики союзников, сменой власти 11 декабря. Это событие имело чрезвычайно важное значение. Дело в том, что Ллойд-Джордж был выдвинут на новый пост как представитель тех сил, что требовали более энергичного, равно как и более эффективного ведения войны.

Вторая тенденция получила толчок, главным образом, в германской мирной инициативе от 12 декабря, появившейся после падения Бухареста, когда Германия предложила открыть мирные переговоры. Это предложение было отвергнуто союзными правительствами как неискреннее, но оно позволило президенту Вильсону, по поручению которого полковник Хауз давно уже зондировал враждующие правительства с целью склонить их к переговорам воспользоваться этим случаем как поводом, чтобы предложить союзникам уточнить свои требования. Это могло бы явиться предварительной стадией к открытию переговоров.

Германия ответила уклончиво, а ответ Антанты был оценен ее противниками как неприемлемый; таким образом, попытка к миру заглохла. Но в то время как эта волна депрессии прокатилась по «внутреннему фронту», на внешних фронтах союзные командующие не теряли своего оптимизма. В ноябре Жоффр устроил в Шантильи новое совещание командующих, которое единогласно решило, что положение германцев на Западном фронте крайне тяжело, а положение союзников благоприятнее, чем когда-либо.

Боевая сила британской армии во Франции возросла до 1 200 000 человек, и рост ее продолжался. Боевая сила французской армии увеличилась включением в нее туземных войск до 2 600 000 человек. Таким образом, включая бельгийцев, союзники располагали около 3 900 000 человек против 2 500 000 германцев.

Однако Жоффр все же заявил, что французская армия сможет сохранить свою мощь еще лишь для одного крупного сражения, после чего мощь армии будет прогрессивно уменьшаться, так как Франция больше не имеет достаточного числа мужчин, годных для военной службы, чтобы возмещать потери. Поэтому он предупредил Хейга, что в течение грядущего года тяготы войны все больше и больше должны будут лечь на плечи британской армии.

В результате военные руководители пришли к выводу, что вследствие этих обстоятельств относительное превосходство союзников на Западном фронте к весне 1917 года будет большим, чем в любое другое время в будущем. Решено было воспользоваться первым удобным случаем, чтобы развить выгоды, полученные на Сомме, и продолжить процесс истощения резервов противника как подготовку к операции, которая должна стать решающей.

В качестве альтернативы генерал Кадорна предложил организовать совместные действия французских и британских сил с итальянского фронта против Австрии — с целью разгромить и вывести из войны этого более слабого противника. Но предложение это было отклонено французскими и британскими генералами, несмотря на то, что Ллойд-Джордж поддержал Кадорну на январской конференции союзников, состоявшейся в Риме. Возражения заключались в том, что такая операция была связана с новым отвлечением сил с главного фронта борьбы, ибо только здесь, по их мнению, успех мог привести к решающим результатам.

Наступление на Вену требовало преодоления огромных трудностей, чтобы просто преодолеть пространство громадной страны; но в оценке возражений этому плану историк вынужден отметить, что франко-британские стратеги не выказали знания основного правила стратегии; концентрация сил в одном месте вряд ли окажется успешной, если не будут предприняты адекватные меры для привлечения внимания противника к другому месту. Их может оправдать лишь убежденность, что главный удар Франции и Англии должен быть нанесен на Западном фронте; но они, судя по всему, даже не задумались о том, чтобы использовать возможности Италии, дабы отвлечь противника от собственных действий. Однако ситуация в России требовала срочных действий. Когда Робертсон категорически заявил, что первым уроком истории является требование сконцентрировать все имеющиеся силы на главном театре, и что любое отступление от этого правила неизменно приводит к поражению, он продемонстрировал лишь собственное незнание истории. Ллойд Джордж мог бы напомнить ему об эффективности, с какой Итальянский театр использовался Евгением Савойским при поддержке герцога Мальборо как рычаг против Франции в Войне за Испанское наследство, а также Наполеоном Бонапартом как рычаг против Австрии в войнах Первой коалиции.

Это было удивительным качеством современных стратегов — имея лучшие средства поддержки, они воспринимали как непреодолимые те природные препятствия, которые их предки неоднократно с успехом преодолевали. Чтобы использовать Итальянский театр как эффективное средство отвлечения противника в пользу западных союзников, от них требовалось скорее качество оказываемой итальянцам помощи, нежели ее количество. Первоначальная задача прорыва фронта на Изонцо потребовала бы сконцентрировать там тяжелую артиллерию с Западного фронта, но обещала гораздо больший эффект, нежели то же количество артиллерии на Западном фронте. Последующее наступление зависело уже не столько от количества сил, сколько от качества войск, как это всегда бывает в горной войне. При распределении сил, как и при распределении основных резервов, главная проблема стратегии союзников заключалась в том, что они занимались подсчетом сил и попытками максимального их сосредоточения вместо того, чтобы озаботиться наиболее эффективным использованием имевшихся у них инструментов.

Бедность мысли, а не бедность ресурсов вызвала банкротство схемы, заложенное на конференции в Шантильи. Военный шкаф был полон людьми и военным имуществом, но на его полках не имелось конструктивных идей, которые рождаются только из глубокого понимания войны и знания ее истории. Союзные народы требовали чего-то нового и свежего, и это был верный инстинкт. Но все, что объединенные интеллектуальные ресурсы Шантильи могли им предложить, было скелетом, облаченным в набор ветхих банальностей.

Планы Антанты на 1917 год вскоре осложнились сменой командования. Французское общественное мнение устало от ничтожных результатов стратегии измора, проводимой Жоффром. Метод ограниченных наступлений впал в немилость, так как они были сопряжены с громадными потерями, которые не компенсировались никакими реальными, осязаемыми результатами. Французское общество сравнивало медленные и жалкие достижения стратегии Жоффра с блестящими результатами, достигнутыми Манженом под Верденом осенью, под руководством Нивеля. В итоге Жоффр уступил свое место Нивелю, который обещал добиться настоящего прорыва. Уверенность его настолько заразила Ллойд-Джорджа, нового британского премьер-министра, что на время предстоявшей операции Хейг был подчинен Нивелю — акт, в корне противоречивший аксиоме, что генерал не в состоянии успешно руководить армией, если он одновременно руководит в дополнение и другой армией.

При выполнении плана, построенного, главным образом, на дерзости, Нивелю мешали еще два серьезных препятствия: ему не удалось склонить к своей точки зрения часть своих подчиненных; кроме того он обладал меньшей самостоятельностью перед правительством, чем его предшественник. По плану Жоффра британцы должны были взять на себя главную тяжесть операции. Нивель же отказался от этой политики, его желание сохранить всю славу победы для Франции взяло верх над здравой оценкой того, как сильно была уже перенапряжена боевая мощь французов.

План Жоффра предполагал атаку с двух направлений, сходившихся затем в одну точку. Удар должен был наноситься на широком участке германского фронта — Ленс — Нуайон — Реймс. Вначале удар наносился по западному, а затем и по южному флангу этого участка. Британцы должны были атаковать севернее реки Соммы — не только включая, но и расширяя старое поле сражения: французы — южнее этого района, к реке Уазе. Атака должна была начаться в первых числах февраля, двумя неделями позже за ней должно было последовать небольшое наступление французов в Шампани, между Реймсом и Краонном.

Французы имели в виду цели на сравнительно небольшом удалении, поэтому, если бы немецкое сопротивление неожиданно рухнуло, большую часть британских войск предполагалось затем перебросить во Фландрию для нового наступления. Анализ фактов не подтверждает мнение о том, что шанс на быструю победу союзников был утрачен из-за отказа от плана Жоффра. Сильные морозы, ударившие в конце января, способствовали бы его раннему осуществлению, но тогда было еще слишком мало возможностей для одновременного наступления на других театрах военных действий. Хотя такое наступление, возможно, помешало бы исполнению немецкого плана, германцы были лучше, чем союзники, подготовлены для того, чтобы сплотиться в тылу и воспользоваться своими преимуществами.

План Нивеля шел дальше, нежели план Жоффра. Нивель намеревался провести концентрическую атаку против обоих флангов большого выступа Ленс — Нуайон — Реймс, где сами французы должны были наносить главный удар в Шампани сразу же после того, как британские и французские атаки севернее и южнее Соммы отвлекли бы внимание противника и его ресурсы. В этом «подготовительном» наступлении замысел Нивеля состоял в том, чтобы избежать старого поля боя на Сомме и вместо того ударить по обе стороны от него. Ширина фронта Хейга таким образом сокращалась, а в ответ Нивель хотел, чтобы тот взял на себя участок французского фронта к югу от Соммы вплоть до Ройе, чтобы высвободить дополнительные французские силы для главного удара в Шампани, где Нивель надеялся добиться решающего прорыва.

Хейг довольно скептически относился к такой возможности, высказываясь в пользу более поздней даты наступления, но признавал определенные преимущества нового плана — в особенности то обстоятельство, что он подразумевал более масштабные усилия французов. С другой стороны, Хейг решительно возражал против расширения своего фронта, поскольку это уменьшило бы британские войска, которые можно было использовать для осуществления его заветной идеи — наступления во Фландрии. Это возражение обеспечило первую трещину в плане Нивеля. На настойчивое письмо Нивеля от 21 декабря Хейг ответил неопределенно, сказав, что он может помочь французам, только если сам получит шесть дополнительных дивизий; тогда Нивель, понимая, что не может терять время, обратился к британцам через свое правительство. В результате в середине января в Лондоне состоялась конференция: на ней требование Хейга о необходимости ждать майских атак русских и итальянцев было отклонено, и установлена дата не позднее 1 апреля. Было также решено, что Хейг должен помочь французам к югу от Соммы, и для этого ему обещали еще две дивизии — после дальнейших дискуссий он в конце концов получил восемь. Хейгу было поручено выполнить это соглашение «согласно букве и духу».

Но проблемы, в особенности те, что затрагивали личные отношения, сгладить не удалось. Напряженность в отношениях между французской и британской штаб-квартирами росла: из первой жаловались на препятствия в работе, а из второй — на попытки доминирования. Эта напряженность еще усилилась из-за британского недовольства французской железнодорожной службой, и по этому вопросу Хейг теперь обратился к своему правительству, что привело к новой конференции в Кале 26 февраля. Но тут, к его удивлению, французы воспользовались возможностью, чтобы более широко поставить вопрос о едином контроле над операциями и подготовили план, согласно которому британские войска будут для этой цели отданы в подчинение Нивелю, чьи приказы будут передаваться через британского начальника штаба из его штаб-квартиры.

Разумеется, Хейг и Робертсон возражали против этого предложения, и после жарких дискуссий был достигнут компромисс, в результате которого Хейг согласился во время предстоящего наступления действовать под командованием Нивеля, при условии права обжаловать его распоряжения. Но возможность мирного разрешения вопроса была сведена на нет застарелыми подозрениями британского высшего командования, а их, в свою очередь, обостряло то обстоятельство, что некоторые из сторонников Нивеля агитировали за отстранение Хейга.

Спустя несколько дней Хейг, уязвленный довольно категорическим тоном письма с распоряжениями от Нивеля, нашел повод воспользоваться своим правом на обжалование — в признаках отвода немецких войск на фронте Соммы. Он делал акцент (возможно, чрезмерный) на возможность того, что немцы могут перебросить войска на север и напасть на него во Фландрии; он также уведомил британское правительство и Нивеля, что ему, возможно, придется уменьшить свою долю в наступлении или вообще отложить его осуществление.

Нивель, естественно, чувствовал, что Хейг уклоняется от своих обязанностей, поэтому 12 марта в Лондоне была созвана еще одна конференция. Теперь в соглашение были включены некоторые дополнительные гарантии, но в дискуссии главным образом обсуждали форму, а не существо распоряжений Нивеля, и после личного разговора между двумя командирами проблема с тонкостями формулировок был решена. Нивель мог наконец сосредоточиться на плане предстоящего наступления.

Прежде чем вообще удалось начать операцию, германцы уже угадали ее. Первым шагом Людендорфа было разработать полную программу реорганизации германских сил и системы снабжения. В то время как разворачивалась эта работа, он намеревался придерживаться обороны, надеясь, что новая подводная кампания или приведет самостоятельно к решению, или же подготовит путь для решающей операции на суше, когда будут готовы необходимые для этого людские и материальные резервы.

В качестве «фактора безопасности» против нового наступления на Сомме Людендорф заранее приказал соорудить специальную линию обороны, сделав ее возможно более сильной. Линия эта должна была быть построена поперек хорды дуги Ленс — Нуайон — Реймс. Сразу же после нового года, учтя возможность возобновления наступления армий Антанты на Сомме, Людендорф поспешил с усовершенствованием имевшейся здесь тыловой полосы обороны и согласовал вопрос о полном разрушении и разорении всей местности внутри этой дуги. Кодовое название этой программы разрушений — «Альберих» (имя хитрого пигмея из «Сказания о Нибелунгах») — говорило об определенном юмористическом или сатирическом таланте лица, выбравшего это название.

Кронпринц Рупрехт вначале заявил, что сложит свои полномочия, но не выполнит эти крайние мероприятия. Однако в конце концов он успокоил свою совесть тем, что отказался подписать приказ о проведении этих мероприятий в жизнь. Дома уничтожались, деревья вырубались, колодцы отравлялись, а в развалинах были устроены многочисленные ловушки, начиненные взрывчатыми веществами.

Этому отходу 23 февраля предшествовало локальное оставление неудобного выступа перед Бапомом. Этот своевременный шаг освобождал немцев от британского давления и от риска прорыва. Хотя такой шаг давал союзникам ясный сигнал, они оказались не в состоянии воспользоваться преимуществом этого предупреждения. Нивель не рассчитывал, что отход распространится и на его фронт, в то время как Хейг полагал, что при современных условиях осуществима только тщательно подготовленная атака. Однако немцы попросту уклонились от такой атаки.

В ранние часы 12 марта германцы начали постепенное отступление на новую линию, названную ими «линией Зигфрида», а союзниками — «линией Гинденбурга». 16 марта основной отход был завершен. Маневр этот был совершенством, хотя жестокость при его выполнении была, возможно, несколько излишней. Маневр показывал, что Людендорф обладает моральным мужеством добровольно отдавать территорию, если этого требовали обстоятельства.

Британцы, увидев перед собой пустыню, вполне естественно помедлили с преследованием. Их подготовка к атаке на этом фронте была выбита из колеи и вынуждена была ограничиться только сектором вокруг Арраса, где фронт остался без изменений.

9 апреля 3-я армия Алленби начала здесь весеннее наступление, захватив так долго сопротивлявшийся Вимми-Ридж. Но Алленби не удалось развить свой начальный успех, и атака была возобновлена им с большим опозданием, когда сопротивление противника уже окрепло.

Эти дорого стоившие действия продолжались с большим упорством, чтобы облегчить положение французов. Дело в том, что удар французов между Соммой и Уазой также был остановлен сопротивлением германцев, а основная атака 16 апреля восточнее и западнее Реймса закончилась еще неудачнее, с весьма опасными последствиями. Это стало едва ли не самой страшной ошибкой Нивеля — упорно, la folie de grandeur[93] проводить в жизнь изначальный стратегический план, уже опрокинутый событиями и не оправдавший надежд, когда условия существенно изменились. На тактическом уровне его тщательно разработанный и негибкий план не позволил достичь даже незначительного успеха против врага, который был предупрежден о наступлении. Увы, при длительной бомбардировке приходилось отказаться от самой мысли о быстром прорыве, поскольку заранее терялись всякие надежды на внезапность. Вдобавок это позволило немцам заблаговременно подтянуть к месту вражеского наступления свои резервы.

Таким образом, операция была заранее обречена на неудачу — и чем больше были надежды, возлагавшиеся на нее, тем сильнее оказалась реакция разочарования. Войска устали от того, что их без всяких видимых результатов непрерывно бросали на колючую проволоку и пулеметы противника. Во французских войсках тут и там начали вспыхивать мятежи, вызванные недовольством солдат и еще более обостренные различными служебными неполадками.

Беспорядки охватили ни много ни мало 16 корпусов. Впервые пламя восстания вспыхнуло 3 мая в одном из полков 2-й колониальной дивизии. Хотя оно почти мгновенно было затушено, однако вскоре широко распространилось снова. Восстание проходило под лозунгами: «Мы будем защищать окопы, но не хотим атаковать»; «Мы не так глупы, чтобы идти на пулеметы!»

Тот факт, что восстание всегда вспыхивало тогда, когда войска получали приказ идти в атаку, является лучшим доказательством, что действительной причиной мятежей были недоверие и неприязнь к своим командирам, а не разлагающая пропаганда. Знаменательным фактом стало и то, что число случаев дезертирства во французской армии возросло с 509 в 1914 году до 21 174 в 1917 году.

Беспорядки оказались настолько серьезны и распространились так широко, что, по словам военного министра, на фронте в Шампани можно было положиться только на две дивизии, а местами окопы были почти совершенно пусты.

Положение спас генерал Петэн, а средством, которым он для этого воспользовался, было изменение политики в сторону большего внимания к психологии бойца. 28 апреля правительство назначило его начальником Генерального штаба как сдерживающее начало против опрометчивого и безрассудного наступления, проводимого Нивелем. 15 мая правительство пошло на более разумный и более честный шаг, назначив Петэна на место Нивеля. В течение месяца он разъезжал по фронту на автомобиле, побывав почти в каждой дивизии, уговаривая как офицеров, так и солдат громко высказывать все свои жалобы, все что у них наболело. Ведя себя доброжелательно, но не заискивая, Петэн располагал к себе и внушал доверие к своим обещаниям.

Несение службы в окопах было упорядочено и уравнено; была обеспечена равномерность смены частей, были улучшены лагеря, где отдыхали сменившиеся войска. Не прошло и месяца, как спокойствие было восстановлено ценой всего 23 расстрелов, еще свыше сотни зачинщиков мятежей были отправлены в колонии.

Но хотя французская армия и выздоравливала, Петэну все еще оставалось возродить ее боеспособность и уверенность в своих силах. Для этого он в первую очередь реорганизовал подготовку войск и изменил тактику, положив в ее основу принцип, что огонь должен экономить живую силу. Затем он испробовал свой вновь отточенный меч в ряде легких стычек, в которых не было риска подвергнуть войска новому кровопусканию. Таким образом, до конца года британцам пришлось нести на себе основную тяжесть кампании. Сила их во Франции теперь была предельной — 64 дивизии, в изобилии снабженные артиллерией и боеприпасами.

Все же напряжение, которому они подвергались, усиливалось тем, что Россия из-за революции, вспыхнувшей в марте, оказалась больше не в состоянии действительно помочь союзникам нажимом на Германию. Хейг решил сковать германцев, выполняя первоначально задуманный план наступления в Бельгии, но, хотя принцип был верен, метод и выбор места удара противоречили всему опыту истории.

Первым шагом была атака Мессинского хребта с целью ослабить участок фронта у Ипра и отвлечь резервы противника. Атака эта, проведенная 7 июня 2-й армией под начальством Плюмера (начальник штаба — Харрингтон), являлась образцовым примером «ограниченного наступления», при котором эффект взрыва 19 крупных мин, дополненный ураганным артиллерийским огнем исключительной силы, был использован в самое короткое время, пока вызванное всем этим оцепенение германцев не стало проходить.

За этим ударом 31 июля с большим опозданием последовало основное наступление в районе Ипра. Проведение этого наступления было сорвано начавшимися проливными дождями, но оно и так было заранее обречено на гибель разрушением сложной системы осушения этого района в итоге своей же бомбардировки.

Британское командование в течение 2,5 лет придерживалось тактики массированной предварительной бомбардировки, полагая, что в количестве выпущенных снарядов заложен ключ к успеху и что, не в пример великим полководцам истории, они могут отказаться от использования фактора внезапности. Наступление под Ипром, захлебнувшееся в конечном счете в Пашендальских болотах в первых числах ноября, еще резче, чем прежде, показало, что такая бомбардировка преграждает путь наступлению, а не прокладывает ему дорогу. После такой бомбардировки местность попросту становится непроходимой.

Неудача была еще более усилена новой оборонительной тактикой немцев — уменьшением гарнизона передовой линии обороны и использованием высвобожденных таким образом людей для быстро проводимых локальных контратак.

Немецкая оборона строилась на костяке из пулеметов, распределенных по блиндажам и сильно эшелонированных в глубину. У британцев бесполезные потери, вызываемые этой борьбой в грязи, до некоторой степени были смягчены лучшей работой штаба, когда руководство наступлением поспешно было передано 2-й армии Плюмера.

Уже закончился третий месяц этой ужасной борьбы, но британцы ни на йоту не приблизились к поставленной цели — оттеснить германцев от баз их подводных лодок в бельгийских портах. И хотя атаки истощили силы германцев, но сами британцы измучились несоизмеримо больше.

Кампания 1917 года на Западе завершилась если и не достижениями, то все же более радостными видами на будущее. Оценив с первых же дней бесцельность и бесплодность применения танков в болотах Фландрии, штаб танкового корпуса все время искал участок, где можно было бы заново попытаться ввести танки в дело. Штаб разработал проект широкого рейда для очищения замкнутого каналом «кармана» у Камбрэ, где слегка понижавшаяся местность была вполне пригодна для действий танков. В основу была положена мысль бросить на противника рой танков без всякой подготовительной бомбардировки, которая могла бы предупредить врага об атаке. Когда надежды британского командования, возлагаемые на Ипр, померкли, оно пошло на этот план, превратив его в наступление с далеко поставленными целями, но для этого, учитывая истощение, вызванное Ипром, у командования не было достаточных ресурсов. Новая операция должна была выполняться 3-й армией Бинга (6 дивизий). Срок ее начала был назначен на 20 ноября.

Проведенная почти 400 танками, эта атака явилась для неприятеля полной неожиданностью. Несмотря на некоторые неудачи, прорыв получился значительно глубже и обошелся намного дешевле, чем во время любого из предыдущих британских наступлений. Но все имевшиеся войска и танки были брошены в первую же атаку, и под рукой не осталось резервов, чтобы развить успех. Конница, как и всегда на Западном фронте, не смогла выполнить свою задачу.

Наступление понемногу выдохлось, и 30 ноября германцы организовали контрудар против флангов дуги, образованной британским наступлением. На севере этот контрудар был отражен, но на юге германский прорыв удался, и британцы лишь с трудом избежали катастрофы. Но хотя наступление у Камбрэ и закончилось разочарованием, все же оно показало, что внезапность и танки — сочетание, при помощи которого можно пробить стену германских окопов.

Одновременно Петэн, отремонтировав свой инструмент — французскую армию, старался испробовать готовность ее для кампании 1918 года. В августе удар армии Гильома под Верденом вернул остатки местности, потерянной в 1916 году, а в октябре армия Мэстра сгладила юго-западный выступ фронта германцев, овладев хребтом Шмен-де-Дам.

Крушение России. Временное понижение боеспособности французской армии было еще не самым худшим из ряда несчастий, которые в совокупности свели на нет усилия Антанты в 1917 году. Паралич России — вначале частичный, а затем и полный — был потерей, которую в течение долгих месяцев не могло возместить даже вступление в войну Америки. И прежде чем удалось восстановить равновесие, западные союзники России были на волосок от гибели.

Непомерные потери, которые несла Россия, явившиеся следствием недостатков ее военной машины, а также ее самопожертвование ради союзников, подорвали моральный дух армии сильнее, чем ее физическую выносливость. В марте вспыхнула революция, внешне направленная против порочного entourage[94] царя, но в глубине ее таились более серьезные причины. Царь был вынужден отречься от престола, и у кормила власти стало умеренное Временное правительство, которое, однако, не смогло удержать ее в своих слабых руках. Это правительство явилось временным суррогатом; в мае его сменило другое — более социалистическое по своим настроениям, руководимое Керенским. Ратуя за всеобщий мир и заменив армейскую дисциплину системой контроля со стороны солдатских комитетов, более уместной в профсоюзе, чем на поле боя, Керенский воображал, что он сможет вести войска на врага только своими зажигательными речами.

На должности главнокомандующего Алексеева сменил Брусилов. 1 июля русская армия достигла ряда первоначальных успехов в наступлении против австрийцев — главным образом, в районе Станиславова. Но при встрече с действительным сопротивлением она сразу же остановилась, а контратака германцев мгновенно обратила ее в бегство. К началу августа русские были изгнаны из Галиции и Буковины, и австро-германские силы лишь по политическим соображениям остановились на границе России.

Со времени отъезда в 1916 году Гинденбурга и Людендорфа действительное руководство операциями на Восточном фронте осуществлял Гофман. Умелым сочетанием стратегии и политики он сделал много, чтобы привести Россию к параличу и тем самым освободить германские войска для использования на Западе. В сентябре германцы воспользовались случаем, чтобы испытать новые методы ведения артиллерийского огня для последующего применения их во Франции. Внезапная атака немцев, возглавляемая Гутье, привела к захвату Риги, причем русские почти не оказали сопротивления. В следующем месяце большевики под руководством Ленина сбросили говорливого Керенского, установив собственный режим, и в декабре заключили сепаратное перемирие с Германией.

Прорыв в Италии. Выходом России из войны не окончилась цепь неудач Антанты. Каждую осень, с деморализирующей аккуратностью, Германия взяла себе за правило «съедать» по одному из слабых своих противников. В 1915 году была проглочена Сербия, в 1916 году — Румыния, а теперь настала очередь Италии — по крайней мере, так считали германцы.

Решение Людендорфа, принятое им в сентябре, было вызвано просьбами австрийцев, которые видели, что их войскам не вынести напряжения еще одного оборонительного сражения на итальянской границе. В мае Кадорна вновь начал наступление на фронте Изонцо, но контрудар австрийцев в секторе Карсо свел на нет часть в целом и так небольших итальянских успехов. Потери же при этом были понесены большие.

Вопрос о взаимодействии союзников на итальянском фронте был поднят вновь, и опять безрезультатно. Но Кадорна, несмотря на это, наметил на август «одиннадцатое сражение на Изонцо». 2-я армия Капелло захватила большую часть плато Байнзица к северу от Гориции, но Длительные усилия не привели ни к каким дальнейшим результатам, и Кадорна после месяца борьбы был вынужден оборвать наступление, которое настолько истощило сопротивление тщедушных австрийцев, что, по словам Людендорфа, «необходимо было решиться на атаку в Италии, чтобы не допустить крушения Австро-Венгрии».

Людендорфу приходилось решать трудную задачу: Россия еще не сложила оружие; фронт против нее и так уже сравнительно с его протяжением был занят крайне слабо, британское же наступление во Фландрии не позволяло снять большое число войск с французского фронта. Людендорф смог наскрести только шесть германских дивизий, а боевые качества австрийских войск были ниже, чем когда-либо. Поэтому Людендорф пришел к выводу, что единственная возможность успеха заключается в том, чтобы наметить для удара особенно слабый сектор, обещавший простор для стратегического развития прорыва. Такие условия были найдены на участке Тольмино — Капоретто.

24 октября после короткой артиллерийской подготовки был нанесен удар, и немецко-австрийские войска по западным склонам гор двинулись вглубь Италии, угрожая итальянским силам как с юга, так и с севера. 28 октября наступление достигло Удине — бывшего местоположения итальянской главной квартиры, а 31 октября был занят Тальяменто.

Не последней характерной чертой этого наступления был путь, которым оно было подготовлено, — путь моральной бомбардировки. В течение ряда месяцев противник пользовался пропагандой как средством подорвать дисциплину итальянской армии и ее волю к сопротивлению. И действие этой пропаганды нельзя преуменьшать. Наиболее серьезной, как это было и у французов в апреле, оказалась пропаганда, поставляемая стратегией измора, применяемой итальянским командованием. Стратегия эта утомила войска своими ограниченными результатами, достигаемыми ценою неограниченных потерь.

Но результат наступления оказался неожиданным и для Людендорфа. Он со своими слабыми силами не рассчитывал на такие далекие цели. Теперь же о них можно было не только мечтать. Во время развертывания прямого преследования Людендорф, хотя и с опозданием, пытался перебросить войска с левого фланга к армии Конрада, которая с севера примыкала к венецианскому участку. Но попытка эта была сорвана слабой сетью железных дорог. И все же Кадорну, центр которого был прорван, спасли только фланги, постепенно отступившие на линию реки Пьяве и прикрывшие Венецию. Однако в руках противника оказалось 250 000 пленных.

В тот же день Диаз сменил Кадорну в должности главнокомандующего. Союзники Италии начали стремительно подбрасывать ей подкрепление: два корпуса — один британский и один французский. 5 ноября политические и военные вожди Антанты собрались на конференцию в Рапалло. Здесь было решено создать союзный совет в Версале и — как конечный результат — единое командование.

Противник оторвался от своих тылов, и итальянцам, подстегнутым угрозой родине, удалось удержать в своих руках линию Пьяве, несмотря на ряд штурмов. Энергичные попытки Конрада обойти итальянский левый фланг у Трентино также не удались. К началу сентября британские и французские войска, до того ожидавшие в резерве на случай нового прорыва, двинулись вперед, чтобы занять наиболее уязвимые сектора, но атака немцев была возобновлена только на севере, а 19 декабря с первым снегом она окончилась.

Хотя сражение у Капоретто стало поражением Италии, оно же явилось для нее и оздоровлением. После некоторого периода восстановления сил и укрепления, Италия реабилитировала себя у Витторио-Венето.

Захват Иерусалима. И вновь отдаленный театр войны дал единственную за весь год победу Антанте — теперь это была Палестина. Вторая неудача у Газы привела к смене здесь командования. На смену Мюррею пришел Алленби. Он оказался достаточно умелым и удачливым, чтобы получить необходимые войска, которых тщетно добивался Мюррей. Британское правительство хотело яркого сенсационного успеха, который мог бы противодействовать унынию и депрессии, вызванным неудачей Нивеля и закатом России. В то же время британский Генеральный штаб хотел сорвать попытку турок вернуть Багдад, отвлекая оттуда их резервы.

Алленби прибыл в Палестину в июле и первые три месяца посвятил напряженной подготовке к осеннему наступлению, когда погода станет для этого благоприятной. В систему управления войсками было внесено много изменений; были развиты пути сообщения, а штаб командующего продвинут из Каира вперед к фронту. Сохранением своих намерений в тайне и рядом уловок Алленби удалось ввести турок в заблуждение и скрыть направление предстоявшей атаки.

Укрепления Газы стали обстреливаться с 20 октября, атака же последовала 1 ноября, имея целью сковать противника и привлечь сюда его резервы. 31 октября охватывающим маневром был захвачен бастион Беершеба — необходимая предпосылка к эффективному удару.

Это стало прелюдией к решающей атаке 6 ноября, когда английские войска прорвали ослабленный центр противника и вышли на равнину Филистии. Фалькенгайн, командовавший теперь в Алеппо, также задумал наступление, но лучшие пути сообщения на участке действий британцев решили вопрос в их пользу. И хотя Фалькенгайн пытался остановить натиск противника контрударом против Беершебы, прорыв его центра привел к общему отступлению германцев.

Преследованию мешало отсутствие воды; тем не менее к 14 ноября турецкие войска были расколоты преследованием на две группы, которые отступали по расходившимся направлениям. Порт Яффа был захвачен, и Алленби повернул свои главные силы направо, чтобы двигаться внутрь страны на Иерусалим. Он овладел узким перевалом через хребет раньше, чем туркам удалось его занять, и после необходимой паузы, ушедшей на улучшение дорог, подтянул сюда резервы для нового наступления, которое и привело к захвату Иерусалима 9 декабря.

Ко времени начала зимних дождей британцы распространились в данной области и закрепились на ней. С точки зрения морального успеха победа была значительной, но с точки зрения стратегической, она безусловно являлась кружным путем к цели.

Если турок представляется как согнувшийся старец, то британцы, после того, как не смогли нанести удар по его голове — Констанинополю, и упустили возможность атаковать его сердце — Александретту, теперь оказались подобны питону: двигаясь через пустыню, они постепенно заглатывали свою жертву от ног до самой головы. Этому трудному процессу поглощения противника сильно помогал паралич, распространившийся по телу врага от уколов отравленной иглы — действий Лоуренса и арабов.

Очищение Восточной Африки. 1917 год принес еще один успех на заморских театрах — очищения Германской Восточной Африки, хотя этим кампания здесь не закончилась. Более года прошло после неудачи у Танга, прежде чем была сделана следующая серьезная попытка отнять у Германии ее последний оплот на Африканском материке. Выделить войска с главных театров войны было трудно, и решение вопроса здесь было возможно лишь при лояльной поддержке южноафриканского правительства.

В феврале 1916 года командующим экспедицией был назначен генерал Смэтс. Он разработал план рейда с севера на юг внутрь всей страны, хотя местность в глубине материка представляла для наступления больше трудностей. Сделано это было для того, чтобы избежать гнилых, зараженных лихорадкой, равнин побережья.

Во взаимодействии с этим клином, вбиваемом в центре, бельгийский отряд под начальством Томбера должен был наступать от озера Танганьика на восток, а небольшой британский отряд, под начальством Нортея — ударить от Ньясаленда в юго-западном направлении.

Германцы, во главе которых здесь стоял Леттов-Форбек, имели небольшую численность, но руководство ими было организовано мастерски. Кроме того на их стороне были все преимущества акклиматизации в экваториальном климате и большей приспособленности к действиям на бездорожной местности, частью гористой и покрытой непроходимыми лесами и кустарниками. Все это должно было тяжело сказаться на пришельцах, еще не привыкших к климату и условиям местности. От Дар-эс-Салам на побережье до Ужижи на озере Танганьика через центр колонии проходила единственная настоящая железная дорога. Оттеснив германцев назад за границу и овладев горным проходом Килиманджаро, Смэтс двинулся напрямик к этой железной дороге на Моронгоро, находящемуся в 300 милях, а отряд под начальством Ван Девентера он послал широким обходным движением к западу, чтобы перерезать железную дорогу глубже внутри страны и затем обратиться против Моронгоро. Леттов-Форбек помешал выполнению этого маневра, сосредоточив свои силы против Ван Девентера — однако прямое наступление Смэтса заставило его поспешно оттянуть свои войска назад, позволив этим Ван Девентеру отрезать железную дорогу.

Все же Леттов-Форбек избежал попытки окружения и в сентябре отступил в горы Улугуру, к югу. Бельгийцы и Нортей очистили запад, и петля стягивалась все уже и уже, оттесняя Леттов-Форбека в юго-восточную часть колонии. В начале 1917 года Смэтс вернулся в Англию, и Ван Девентер руководил последними операциями, которые закончились тем, что Леттов-Форбек вновь избежал окружения, проскользнув в последнюю минуту за границу в Португальскую Африку. Отсюда он продолжал вести партизанскую войну, длившуюся весь 1918 год до общего перемирия.

Отряд его состоял всего из 5000 человек, причем только 5 % из них были белыми. Против него противник был вынужден ввести здесь в дело 130 000 человек и израсходовать 72 миллиона фунтов стерлингов.

Конец подводной кампании. Военная сторона кампании 1917 года оказалась затенена ее морской, вернее сказать, экономической стороной. Основное значение здесь имело сохранение равновесия между нажимом германских подводных лодок и сопротивлением британцев. В этом отношении наиболее тяжелым месяцем явился апрель.

Из каждых четырех судов, покидавших острова Британии, одно наверняка не возвращалось назад. Союзники в общей сложности потеряли около миллиона тонн водоизмещения, причем 60 % из них составляли британские суда. И хотя германский флот не выполнил своего обещания, что к концу месяца победа будет на его стороне, все же было совершенно ясно, что в конце концов продолжавшаяся тем же темпом потеря тоннажа обрекла бы на голодную смерть гражданское население Англии и автоматически ликвидировало бы приток пополнений в армию. Дело дошло до того, что запас продовольствия в Британии ограничивался шестинедельной потребностью.

Правительство пыталось предупредить эту опасность косвенными мерами, нормируя потребление, увеличивая производство внутри страны и расширяя строительство судов. Прямые меры выражались в системе конвоирования транспортов военными судами и организации действий против подводных лодок с помощью новых средств для обнаружения их присутствия, а также в использовании тысяч и тысяч мелких судов для несения дозорной службы.

Самая эффективная контрмера — запереть германцев в базах, минируя ближайшие к этим базам части моря, — затруднялась тем, что британцам не удалось решающей победой обеспечить свое безусловное господство в Северном море. Флотилии британских эсминцев дерзко ставили тысячи мин в Гельголандской бухте, минируя проходы, оставленные германцами свободными, но их непрестанные усилия в значительной части сводились на нет германскими минными тральщиками, которые легко могли работать под защитой своего флота. Тем не менее, мины эти стесняли, тормозили проход подводных лодок и увеличивали нервное напряжение, деморализовавшее команды последних. Это являлось одной из причин ослабления интенсивности подводной войны. В конце концов недостаточное количество подводных лодок и обученных команд по сравнению с размерами поставленной задачи и вытекавшее отсюда слишком большое перенапряжение как материальной части, так и людей, привело к параличу подводной кампании.

Но кризис, грозивший Британии весной 1917 года, был преодолен скорее оборонительными, чем наступательными действиями. Система конвоирования транспортов была основным фактором, приведшим к спасению. Система патрулирования целых участков, несмотря на ее явную бесплодность в 1916 году, продолжала существовать и в начале 1917 года. Как говорит Черчилль: «В апреле великая дорога к юго-западу от Ирландии превратилась в настоящее кладбище британских судов». Другие «кладбища» по сравнению с этим терялись. Помимо 516 000 тонн британских судов[95], в волнах только за один апрель было погребено 336 000 тонн союзных и нейтральных судов, а связанные с этим потери Англии в продовольствии и сырье усугублялись возраставшей неохотой нейтральных судов рисковать ради снабжения такого потребителя. От настоящего голода Британию спасли только усилия ее торгового флота, который шел в море, несмотря на то, что неоднократно нарывался на мины.

Грубейшая ошибка британского Адмиралтейства заключалась в противодействии введению системы конвоирования транспортов, сопротивлении этому даже тогда, когда все другие методы оказались бессильными предотвратить надвигавшееся бедствие. Наконец голоса младших офицеров, высказывавшихся за систему конвоирования транспортов, получили решительную поддержку со стороны Ллойд-Джорджа. В апреле, в виде опыта, было применено конвоирование транспортов на морских путях в Гибралтаре и Северном море.

Первая группа судов, конвоируемых таким образом, отправилась из Гибралтара в Англию 10 мая. Попытка эта увенчалась блестящим успехом. Система конвоев была введена и на трансатлантических морских путях, когда прибытие американского флота во главе с адмиралом Симсом увеличило число истребителей, имевшихся здесь для несения этой службы. Потери судов при таком конвоировании составляли всего лишь 1 %, когда же в августе эта система была распространена и на иностранные суда, доставлявшие товары в Англию, то потери британцев упали в следующем месяце ниже 200 000 тонн.

Между тем наступательная кампания, усиленная специальными судами для уничтожения подводных лодок, авиацией и новыми рогатыми минами, все больше уничтожала подводные лодки. К концу 1917 года угроза хотя и не была совершенно исключена, но была по крайней мере значительно ослаблена. Хотя британскому народу пришлось туже затянуть пояса и пойти на нормирование продовольствия, но все же теперь ему больше не грозила голодная смерть.

За первые месяцы 1918 года число германских подводных лодок уменьшилось, пока, наконец, за один май не было уничтожено 14 подводных лодок из 125 действовавших в море. Эффективность же продолжавших оперировать подводных лодок падала еще быстрее. В целом немцы за время войны потеряли 199 подводных лодок, из которых 175 стали жертвами британского флота. Из них на долю мин следует отнести 42, а на долю эсминцев — 31 подводную лодку.

Изгнанные этой травлей в начале из узких морей, подводные лодки в последнюю фазу войны вообще не смогли проникать и в океан. Путь туда им преграждало широкое минное поле, поставленное главным образом американским флотом поперек широкого 180-мильного прохода между Норвегией и Оркнейскими островами. Оно состояло не менее чем из 70 000 мин, из которых британцы установили 13 000. Это в основном и сорвало работу подводных лодок по пресечению снабжения Великобритании с моря.

Короткие удары более слабых подводных лодок противника (обладавших небольшим радиусом действия) со стороны бельгийского побережья были сорваны большим заграждением, устроенным поперек Дуврского пролива, героической атакой флотилии адмирала Кея в ночь на 22 апреля 1918 года, на время закрывшей противнику выход из Зеебрюгге, а также прогрессирующей деморализацией команд подводных лодок. Однако все эти меры не устранили угрозы возобновления блокады в будущем.

Кампания 1917 года была начата всего 148 подводными лодками и велась в крайне неблагоприятной стратегической обстановке. Великобритания, как огромный волнорез, лежала поперек морских путей, ведущих к северу Европы. Подводным лодкам приходилось выбираться через узкие и зорко наблюдаемые проходы, чтобы бить по артериям, снабжавшим Великобританию. И однако же подводные лодки едва не остановили биение сердца Англии.

Экономическое укрепление. В деле восстановления кровообращения Англии скорая помощь, поданная ей Америкой, оказалась важным фактором еще задолго до того, как Америка стала оказывать Антанте непосредственную военную поддержку. Эта скорая помощь выражалась в предоставлении легких судов для усиления британских сил, боровшихся с подводными лодками, и в развивавшейся быстрым темпом постройке новых торговых судов. Главным же образом имела значение финансовая помощь Америки.

К июлю 1917 года расходы выросли до 7 000 000 фунтов стерлингов, тяготы субсидирования союзников, равно как и оплата своих расходов, становились слишком тяжелы для возможностей Англии. Именно в этот момент помощь Америки несколько ослабила эти тяготы.

В первые месяцы после вступления в войну требование займов явились для американского конгресса неприятной неожиданностью. Опыта войны не было, театр военных действий был удален, население не имело ни малейшего представления о неизбежной стоимости войны. Поэтому у значительной части американского общества невольно создалось впечатление, что новые союзники Америки стараются слишком глубоко запустить руку в объемистые карманы «дяди Сэма».

Мистер Мак-Аду, секретарь казначейства, не мог угодить ни союзникам, ни американскому обществу. Одни обижались, говоря, что он урезает их расходы до минимума; другие вопили, что он, как пьяный матрос, швыряется национальными деньгами. Поэтому конгресс решительно высказался против всяких новых займов. Нортклиф довольно точно, хотя и несколько гиперболически, подвел итог сложившейся обстановке. «Если остановят займы — остановится война», телеграфировал он.

Фактически к середине июля Соединенные Штаты авансировали союзникам до 229 000 000 фунтов стерлингов — с условием, что деньги эти будут уплачены за предметы снабжения, купленные в Соединенных Штатах. Британия за этот же период добавила 193 000 000 фунтов стерлингов к 900 000 000 фунтам стерлингов, уже данных ею в долг своим союзникам. Однако последним она не ставила такого ограничения, как это сделала Америка в отношении ее. Это новое финансовое напряжение вызвало страх, что придется продать ценности, чтобы покрыть прежний «заем Моргана», а это скверно отразилось бы на кредите Британии. Бальфур, секретарь министерства иностранных дел, был настолько встревожен, что телеграфировал полковнику Хаузу:

Эта опасность была предотвращена американским казначейством, продолжавшим, невзирая на оппозицию, ежемесячно авансировать Англию, пока не был создан объединенный внутрисоюзный финансовый совет. Создали также официальную закупочную комиссию, которая взяла на себя неофициальные функции, прежде выполняемые Морганом и К° от имени британского правительства. В Вашингтон как политический и финансовый представитель был послан лорд Ридинг, чтобы искренностью и симпатией смазать скрипучую машину, требующую денег и снабжения.

Не меньшую помощь оказала и проводимая кампания добровольного размещения военных займов. Авансировать союзников было разрешено не более чем на 500 000 000 фунтов стерлингов ежемесячно. К концу года проблема еще больше осложнилась. Учитывая большие потребности и расходы американского правительства на свою собственную армию, союзники стали шире снабжаться Америкой кредитами и менее охотно — продуктами производства и полуфабрикатами. Теперь трудности союзников заключались в том, чтобы найти сырье, необходимое для производства боеприпасов, хотя деньги на покупку у них и были.

Вступление Америки в войну улучшило позицию союзников, но раньше, чем на чашу весов были брошены ее армии, она дала союзникам и другое большое преимущество.

Мертвой хватке блокады, душившей Германию раньше, мешали претензии нейтральных государств. Теперь поддержка блокады Америкой и ее помощь дали Британии точку опоры в чужой стране, благодаря чему противник скоро должен был еще больше ослабеть. Вступив в войну, Соединенные Штаты пользовались экономическим оружием — блокадой — с решительностью, далеко превосходившей самые смелые требования Британии в предшествующие годы. Производился беспощадный досмотр всех нейтральных торговых судов, пусть и наперекор правам нейтральных стран. В итоге с ослаблением подводной блокады Британии кольцо блокады союзников стало все теснее охватывать Германию.

Авиация. Применение этого нового средства войны достигло своего апогея одновременно с подводной кампанией. Если подводная лодка в первую очередь была экономическим оружием, то самолет стал оружием психологическим. Разрывная пуля решительно положила конец рейдам цеппелинов в 1916 году, но с начала 1917 года налеты аэропланов на Лондон становились все чаще и чаще, пока, наконец, к маю 1918 года противовоздушная оборона не достигла такой степени совершенства, что самолетам пришлось отказаться от Лондона как цели своих рейдов.

Хотя стойкость гражданского населения и сыграла большую роль, чтобы вырвать жало у этого оружия, тогда еще переживавшего свое младенчество, но все же косвенное влияние налетов авиации было весьма значительным, нарушая хозяйственную жизнь страны и срывая производительность промышленных центров. Вместе с тем для защиты метрополии привлекалось большое количество авиации с фронта. Поэтому британское правительство организовало в Англии небольшие Независимые воздушные силы. Авиация была даже выделена в отдельный род войск. Этот отряд под начальством Тренчарда в последние месяцы войны, в свою очередь, проводил глубокие налеты в Германию с заметным влиянием на психологию населения, разлагая таким образом «внутренний фронт» противника.

Пропаганда. Начало 1918 года знаменовало развитие и тщательную организацию другого оружия — психологического. Когда лорд Нортклиф, стоявший во главе британской военной миссии в Соединенных Штатах, был назначен «руководителем пропаганды во враждебных странах», наконец-то был осознан весь размах и все возможности использования этого оружия.

Как лучшим своим мечом Нортклиф воспользовался речами президента Вильсона, в которых прямо проводилось различие между германской политикой и германским народом. Особенный упор делался на то, что цель политики союзников — освободить все народы, включая германский, от милитаризма.

Меч этот, отточенный умелым мастером — полковником Хаузом, Нортклиф использовал, пытаясь подсечь им узы, связывающие народы противника с их правителями. Но узы эти оказались достаточно прочными. Они противостояли действию любого меча и в конце концов были порваны гнетом войны в целом. В июле 1917 года речи президента Вильсона об усталости от войны и росте антимилитаризма в Германии вызвали волнения в германском парламенте, и последний, направляемый Эрцбергом, принял мирную резолюцию, которая соглашалась даже на территориальные уступки. Но единственным результатом этого решения было падение Бетмана-Гольвега — несчастной игрушки, которую вырывали друг у друга из рук военная и политическая партии. Парламентские представители германского народа были столь же бессильны в попытке противостоять железной воле Генерального штаба, как и Австрия, теперь всецело пропитанная отрицательным отношением к ею же начатой войне и во что бы то ни стало желавшая ее прекратить.

Все эти мирные шаги встречали незначительный отклик у противника. Президент Вильсон, выразитель идеалов демократии, теперь отступил и твердо заявлял, что не будет никаких разговоров о мире с военными автократами. Он призвал народы противника сбросить иго своих властителей. Это был великолепный рецепт, но совершенно бесполезный на деле, когда его адресовали тем, кто был так прочно скован.

Правда, в январе 1918 года была сделана многообещающая попытка к восстанию. Более миллиона германских рабочих объявили общую забастовку. Но она быстро была ликвидирована, а ее итоги — стерты моральным подъемом, вызванным большим германским наступлением.

Только когда сама военная машина начала скрипеть, ее рабы смогли освободиться от ее мертвой хватки. Быть может этому несколько помогла и пропаганда. И лишь тогда активная воля к миру придала действенность пассивной усталости от войны.

Сцена 1. Запнувшееся и парализованное наступление — Аррас, апрель 1917 года

9 апреля 1917 года британские армии во Франции начали то, что они считали последней и решающей кампанией Мировой войны. Для обыкновенного наблюдателя этот день выглядел счастливым контрастом всем предыдущим наступлениям. Однако и он оказался лишь миражем в бесплодной пустыне военных усилий.

Корни Аррасского наступления уходят глубоко в историю боев на Сомме в 1916 году. Стратегическая концепция этого наступления вытекала из Соммы, так как в связи с другими атаками, мертворожденными или безвременно погибшими, намеченными на весну 1917 года, это была попытка сломить мощь Германии и истощить ее запас людской силы. Считалось, что лишь наступление зимы помешало осуществить это на Сомме. Стратегическая неудача Аррасского наступления частично вытекала из обстановки, сложившейся после Соммы, отчасти же обязана неспособности старшего командования забыть непроизводительные методы действий, применявшиеся ими на Сомме.

План наступления у Арраса зародился еще во время Соммы. В июне 1916 года план, известный под названием «Блеревильского проекта», был разработан для удара в районе Арраса с целью овладеть местностью в дополнение к наступлению на Сомме. Из-за огромных потерь, вызванных операцией на Сомме, план этот был отложен. Теперь Сомма — «водосток» человеческих жизней — притягивала все имевшиеся резервы.

В октябре план был пересмотрен и расширен. Его сделали частью плана весенних операций. Медленное британское наступление к востоку от Соммы оставило между Соммой и Аррасом выпиравшую дугу, занятую германцами. Точкой, сильнее всего выдвинутой на запад, на этой дуге был Оммекур. Эта выпяченная дуга, казалось, так и просит удара слева и справа — двойного охвата, сходящегося к Камбрэ. Если бы удар этот удался, то он не только отрезал бы германцев, занимавших эту дугу, но и создал бы прорыв такой ширины, что германским резервам едва ли удалось его закрыть. Таким образом была бы расчищена дорога для наступления на Валансьен и удара по сообщениям противника и путям его отступления через бельгийский «желоб».

18 ноября 1916 года союзные главнокомандующие встретились в Шантильи, чтобы обсудить свои планы на 1917 год. Результатом этого явилось решение: в начале февраля британскими 4-й и 5-й армиями возобновить наступление на Сомме с южной стороны дуги — у Оммекура, а 3-й армией (Алленби) ударить с северной стороны — от Арраса. После захвата Монши-ле-Пре Алленби должен был развить наступление на юго-восток, чтобы отрезать пути отступления германцев вдоль долины реки Кожель (Cojeul), а если удастся — то и в долине реки Сансе. Одновременно 1-я армия Хорна должна была немедленно перейти в атаку севернее 3-й армии и прикрыть ее фланг, а французы — атаковать южнее Соммы. Три недели спустя французы должны были организовать свой главный удар в Шампани, что безусловно являлось ненужной отсрочкой, если хотели, чтобы оба эти удара протекали во взаимодействии, помогая этим друг другу.

Но вся эта схема был разбита объединенными усилиями французов и германцев. Усилия французов выразились в смещении своего главнокомандующего Жоффра, репутация которого лопнула как мыльный пузырь из-за откровенно плохой подготовки Вердена и менее справедливо — из-за поражения на Сомме. Жоффр был сменен Нивелем, популярным героем Вердена. Назначение его вызвало изменения в плане кампаний на 1917 год в том смысле, что французам теперь была отведена более пассивная роль — роль болельщика.

В соответствии с этим британцы должны были взять на себя значительно больший участок фронта. Между тем возникли трения, вызванные диктаторским поведением Нивеля по отношению к своим союзникам. Помог здесь и штаб Нивеля, интриговавший за смещение Хейга.

Худшим в этой перемене плана было то, что она вызывала задержку с наступлением союзников. И раньше, чем наступление это могло начаться, германцы подсекли его в корне, не только проведя стратегическое отступление, но и отойдя со всей прежней разведанной линии фронта между Аррасом и Суассоном. Была сделана глупая попытка изобразить это как победу британцев и как плод — правда, несколько запоздалый, — наступления на Сомме.

Если это и был плод, то не в том смысле, в каком это толковало британское командование. Дело в том, что система мелких, ограниченных наступлений, продолжавшаяся союзниками всю осень, предоставила германцам широкую возможность вырыть — в буквальном и переносном смысле — яму для нападавшего на них противника. Выпрямив свой фронт отступлением на вновь выстроенную «позицию Гинденбурга», они заставили британцев сделать своим новым тылом трудно проходимую пустыню, которую создали сами германцы, искусно и тщательно все здесь разрушив. Это отступление свело на нет подготовку союзников к атаке, ограничив виды на будущее наступление секторами на обоих флангах эвакуированного германцами района.

Таким образом центр тяжести наступления британцев ложился на 3-ю армию под командованием Алленби. Если бы ему удалось прорваться сквозь старую полосу укреплений как раз на севере, где кончалась «позиция Гинденбурга», он мог бы автоматически обойти эту новую позицию с фланга и тыла.

Но, предвидя такую попытку, германцы вырыли параллельную линию окопов от Кеана (у северного края «позиции Гинденбурга») мимо Дрокура, чтобы прикрыть тыл старых укреплений севернее Арраса. Таким образом все виды Алленби на стратегический успех всецело зависели от того, удастся ли ему достигнуть этой лишь частично доведенной до совершенства промежуточной позиции, лежащей в 5 милях за передовой линией обороны, и прорвать ее, прежде чем сюда подойдут в достаточном числе германские резервы.

Проложить дорогу могла только внезапность. Поэтому действительная трагедия наступления у Арраса заключается скорее в предварительном планировании этой операции и в подготовке к ней, чем в самом сражении.

От внезапности, если не считать 14 июля, отказались и при наступлении на Сомме. Это лучшее оружие всех великих полководцев истории было в загоне и покрывалось ржавчиной с весны 1915 года. Два способа, которыми могла быть обеспечена внезапность и вовремя достигнута промежуточная позиция Дрокур — Кеан, заключались в массированной атаке танков или ураганной бомбардировке, короткой, но мощной. Первое средство оказалось невозможным из-за медлительности в поставке новых танков после мало обнадеживавших донесений, поступивших об их работе в 1916 году. Удалось наскрести только 60 старых машин.

Алленби и его артиллерийский советник Холланд хотели добиться по возможности более короткой бомбардировки и предложили вначале, чтобы она длилась только 48 часов. Если это, учитывая последующие нормы, оказалось на 40 часов больше, чем следовало, то все же оказалось лишь робким шагом в сторону достижения внезапности. Главное командование сохраняло веру в эффективность длительной бомбардировки, питая глубокое отвращение ко всяким нововведениям.

Несмотря на это, Алленби стойко придерживался своей точки зрения, пока главная квартира не выбила у него почву из-под ног, назначив его артиллерийского советника на другое место и заменив его человеком, разделявшим взгляды главного командования. Тогда был принят план пятидневной артиллерийской подготовки, предшествуемой трехнедельным прорезыванием проходов в проволоке, что опять-таки говорило о полном отказе не только от внезапности, но и вообще от действительного прорыва. Это, наряду с чересчур заметными приготовлениями, повлекло за собой гибель всех надежд на достижение внезапности. В бомбардировке приняло участие 2879 орудий (в том числе 989 тяжелых) — одно орудие на 9 ярдов фронта.

Самое яркое впечатление от британского пренебрежения внезапностью под Аррасом можно найти в немецком отчете о контрподготовке, который фиксирует итоги последних трех недель перед наступлением:

Сам Людендорф посетил сектор и остался доволен: даже если британцы ценой огромных потерь смогут занять передовые линии, они увязнут во вновь созданной глубокой системе германской обороны.

Однако не все трудности были германского авторства. Генерал Чартерис, глава разведывательной службы Хейга, в своих дневниковых заметках сообщает такую информацию, относящуюся к указанному времени: «Алленби разделяет с Дугласом Хейгом одну особенность: он не может хоть сколь-нибудь внятно сформулировать, каковы его планы. На переговорах между ними это выглядит довольно забавно. Д. X. с трудом формулирует свои соображения, а сентенции Алленби, хотя и выглядят законченными, в действительности не позволяют понять ход его мыслей».

«Они прекрасно понимают друг друга», — правда, другие свидетельства подвергают сомнению это утверждение, — «но, поскольку штаб каждого из них воспринимает только поверхностный смысл сказанного другим, впоследствии приходится утрясать множество деталей… На этих армейских совещаниях никакое другое мнение не может быть высказано…»

Но Алленби, хотя и с меньшим упорством, старался все же как-нибудь спасти внезапность. Он планировал связать между собой подземные канализационные трубы и каменоломни Арраса, Сен-Совера и Ронвиля, чтобы укрыть там две дивизии, которые должны были пройти под землей и перепрыгнуть через головные дивизии.

Другая характерная особенность этого плана заключалась в том, что после прорыва тремя атакующими корпусами 3-й армии первой полосы системы обороны противника, кавалерийский корпус (Кавана) и XVIII корпус (Максе) должны были в центре развивавшегося наступления протиснуться через человеческую гущу и броситься вперед к промежуточной позиции. Ради скрытности частично пошли на смелый риск и решили провести эти силы, предназначенные для преследования противника, через город Аррас, дома которого почти вплотную подходили к линии фронта.

Намерения эти, свежие и оригинальные, были на деле сорваны не только отсутствием начальной внезапности, но и сравнительно узким фронтом первоначальной атаки — всего около 12 миль. Таким образом прорыв в центре был настолько узок, что Людендорф легко мог его закрыть. Сам Людендорф под Вильно осенью 1915 года воспользовался лучшим методом действия — двойным прорывом, как бы протыкающим вражеский фронт двумя рогами, через широкий промежуток между которыми неожиданно для противника появились преследующие войска.

Фундаментальным недостатком плана Аррасского наступления была, кроме того, ширина базы операции по сравнению с шириной участка фронта, на котором проводился удар. Все дороги, по которым текли снабжение и поддержки, сходились в Аррасе. В результате этого узкое отверстие горловины оказалось совершенно забито.

Когда начальным атакам не удалось продвинуться вперед так успешно, как это предполагали, затор еще более увеличился прибытием в передовую зону конницы, хотя опыт 1915 и 1916 годов должен был с достаточной наглядностью показать, что выбрасывание вперед конницы совершенно бесцельно, пока ей не расчищена широкая дорога для преследования.

Но если стратегический смысл наступления фактически и был утрачен еще до того, как 9 апреля пробил час «зеро», начальный тактический успех являл собой яркий и воодушевлявший контраст по сравнению со всеми предыдущими британскими наступлениями. Новые британские снаряды, начиненные отравляющими веществами, весьма удачно парализовали артиллерию немецкой обороны. Они не только заставили орудийные расчеты надеть противогазы и не снимать их часами — от действия газов лошади гибли, как мухи, поэтому немцам не удавалось подвозить боеприпасы.

Атаку начали VII, VI и XVII корпуса 3-й армии и Канадский корпус 1-й армии. На крайнем правом или южном фланге находился VII корпус Сноу; 21-я дивизия корпуса, расположенная у Круазиля, образовывала ось наступления остальных частей корпуса — 14-й, 30-й и 56-й (Лондонской) дивизий. Слева был расположен VI корпус Хальдана, где 3-я, 12-я и 15-я дивизии шли в атаку, а 37-я дивизия ожидала в резерве, чтобы затем прыгнуть через передовые дивизии и овладеть основной позицией германцев у Монши-ле-Пре.

Правый и левый британские фланги разделяла болотистая долина реки Скарп — разграничительная линия между VI корпусом и его соседями. Севернее реки Скарп атака была поручена XVII корпусу Фергюссона. Ее должны были вести 3-я, 34-я и 51-я дивизии, а 4-я дивизия пройти впоследствии через 9-ю дивизию на правом фланге корпуса. Еще севернее канадский корпус Бинга должен был штурмовать пользовавшийся дурной славой зловещий гребень Вими-Ридж, который вот уже столько времени был непреодолимой преградой для союзников. Поэтому захват большей части этого гребня 9 апреля стал особо шумно известен — по причине дурной славы, с которой у союзников был связан этот гребень.

Подвиг канадцев хорошо был подготовлен и также хорошо проведен. Все же справедливо отметить, что, с одной стороны, задача здесь решалась легче, чем южнее, так как сам факт атаки вниз под гору давал атакующим лучшие возможности для артиллерийского наблюдения и более сухую почву, нежели частям, которым приходилось продвигаться по вязким болотистым участкам вблизи реки Скарп.

В 5:30 минут утра атаковавшая пехота на всем фронте атаки двинулась вперед под прикрытием ползущего огневого вала, прекрасно рассчитанного по времени. Менее чем через час была захвачена почти вся передняя полоса обороны германцев. Севернее реки Скарп наступление развивалось довольно успешно, так что когда головные дивизии достигли указанных им трех последовательных целей, 4-я дивизия прошла через них на правом фланге корпуса и, овладев Фампу, прорвала последнюю германскую позицию впереди промежуточных укреплений Дрокур — Кеан.

Но южнее реки Скарп, вначале у железнодорожного треугольника, затем у Телеграфного холма, наконец, на линии Ванкур — Феши сопротивление германцев, поддержанных пулеметным огнем с холма Монши-ле-Пре, оказалось настолько сильным, что оно значительно задержало наступление 12-й и 15-й дивизий, хотя совершенно сломить его германцам не удалось. В итоге резервная 37-я дивизия не смогла в этот день пройти вперед, кроме того совершенно напрасно подошла сюда и конница, еще больше загромождая и без того забитый войсками район.

Результаты первого дня наступления оказались более значимыми (как по числу пленных, так и по пройденному пространству) и достигнуты быстрее, чем при любом из предшествовавших наступлений. Но все же эти результаты заставили окончательно померкнуть слабые надежды на стратегический прорыв. Помогло этому и неправильное применение танков. Было бы разумнее, имея только 60 машин, сосредоточить их на основном направлении для захвата Монши-ле-Пре, вместо того чтобы разбрасывать их по всему фронту наступления. Ошибка эта была повторена и во второй фазе операции. Если бы все имевшиеся танки были сосредоточены на южной стороне сектора, образовавшегося в итоге наступления первого дня, то они смогли бы ударить по германцам с фланга и разгромить их оборону.

10 апреля 3-я армия тщетно билась, пытаясь сломить усиливавшееся сопротивление неприятеля, но артиллерия находилась слишком далеко, чтобы поддержать пехоту. Только утром 11 апреля прибытие четырех танков помогло одному из батальонов 37-й дивизии овладеть Монши-ле-Пре, вклинившись в расположение противника. К сожалению, клин этот был и слишком узок, и слишком поздно вбит.

В то же утро часть 5-й армии начала атаку на «позицию Гинденбурга» с юга, пытаясь этим ослабить сопротивление германцев на фронте 3-й армии. Это была отчаянная попытка выйти из безнадежного положения. Дело в том, что армия, медленно и с трудом преодолевая очищенное германцами пространство, не имела времени на проведение штурма долговременных укреплений «позиции Гинденбурга». Не было времени даже на то, чтобы провести подготовку к наступлению или подтянуть артиллерию, необходимую хотя бы для обычной стычки в условиях позиционной войны. Неизбежные трудности привели к попытке по-новому применять новое оружие — попытке, в которой уже можно было найти зародыш методов действий, позднее с таким триумфом и с таким успехом применявшихся у Камбрэ.

Но вместо 381 танка, как под Камбрэ, собрать удалось только одиннадцать. Поскольку артиллерийская поддержка была недостаточной, эта горстка машин вынуждена была действовать как подвижный огневой вал, а также разрушала проволочные заграждения, поддерживая 4-ю австралийскую дивизию при штурме линии Гинденбурга возле Буллекура.

Азартная игра потерпела неудачу — приготовления были слишком поспешными, ресурсы неадекватными, а фронт наступления слишком узким. В течение нескольких часов сохранялась иллюзия успеха. Если танки прибыли слишком поздно для назначенной им роли, они по крайней мере помогли отвлечь внимание врага и создали панику, которая «охватила часть немецкого гарнизона, бросившегося бежать через сельскую местность». Австралийцы ворвались на линию Гинденбурга, но сразу же были контратакованы со всех сторон, в то время как иллюзия широкого прорыва помешала оказать им артиллерийскую поддержку.

Если бы прикрытие фланга наступления было лучше обеспечено, то захваченное удалось бы удержать. Но британцы вряд ли могли сделать больше: упорное сопротивление немцев в Энинеле и Ванкуре, справа от 3-й армии, совершенно исключало возможность соединения обеих армий.

На следующее утро героическим штурмом 21-я и 56-я (Лондонская) дивизии овладели обоими этими бастионами, но все возраставшая сила германских контратак привела 14 апреля к завершению первой и главной фазы этого наступления. Стратегический успех не был достигнут, но все же удалось захватить 13 000 пленных и 200 орудий.

Вторая фаза наступления привела к незначительным результатам, если сравнить их с подавляющим итогом потерь британцев. Зато французское наступление 16 апреля на реке Эн, прологом к которому служила атака у Арраса, оказалось еще более тяжелой катастрофой, уничтожившей легкомысленные надежды и предсказания Нивеля, и под своими развалинами похоронившей его карьеру.

Британцам удалось возобновить свое наступление лишь неделю спустя. Хотя Хейг и решил «всеми силами продолжать британское наступление… чтобы поддержать наших союзников…», к этому времени французы все еще не перешли в наступление. Нечего и некого было поддерживать.

23 и 24 апреля Алленби, неся тяжелые потери и встречая энергичное сопротивление, несколько продвинул свой фронт вперед, заняв Гемапп и Гавре ль.

На совещании командующих армиями 30 апреля Хейг сообщил, что у него мало надежд на возможность дальнейшего наступления французов, но он решил все же продолжать наступление британских частей, «чтобы методично продвигаться вперед» до хорошего оборонительного рубежа.

Несмотря на бесплодные дальнейшие атаки и большие жертвы 3 и 5 мая, а также невзирая на скороспелые штурмы, где войска проявляли больше упорства, чем искусства или осмотрительности, рубеж этот так и не был достигнут.

Наконец, отказались вообще от наступления, имевшего такой печальный конец. Центр тяжести действий британцев был перенесен тогда к северу, чтобы 7 июня вспыхнуть блестящим достижением у Мессина, а затем жалко погаснуть 6 октября в болотах Пашендаля.

Сцена 2. Шедевр осадной войны — Мессин

7 июля 1917 года у Мессина произошел бой, воспринятый всеми как выдающееся военное достижение, и который сегодня, не в пример многим прикрашенным историей «шедеврам» войны 1914–1918 годов, все еще не потускнел. И сейчас мы признаем, что захват Мессинского хребта 2-й армией генерала Плюмера является почти единственной операцией, где в «осадной» войне действительно были применены осадные методы действий. Это была также одна из немногих атак (не считая атак конца 1918 года), где методы, примененные командованием, полностью соответствовали реальной обстановке.

Но если сегодня историческое значение этого боя лежит именно в соответствии методов его проведения сложившейся обстановке, то в свое время это было не так очевидно. Однако следует оценивать значение этого боя и как лекарства, укрепившего моральный дух союзников. Быть может, это явилось даже слишком сильным возбудителем для тех, кто непосредственно не руководил этой операцией — что привело к преувеличенным надеждам, возлагавшимся на последующие операции под Ипром, где условия были иными, иными были и методы действий.

Но эти размышления не должны бросать тень на ценность успеха, достигнутого у Мессина. Эта победа была укрепляющим лекарством, совершенно необходимым после депрессии, вызванной печальным концом весенних наступлений у Арраса и на реке Эн.

В то время как Петэн старался спаять и омолодить французскую армию, Хейг решил перенести главную тяжесть своих ударов во Фландрию. Причем в качестве подготовительного шага к предстоявшим основным действиям в районе Ипра он хотел выполнить давно задуманный план — овладеть холмистой местностью у Мессина, чтобы создать опору для фланга ипрского наступления. Пока местность эта была в руках германцев, она позволяла противнику полностью просматривать британские окопы и передовые артиллерийские позиции. Она позволяла также германцам господствовать над путями сообщений к мирскому участку и простреливать фланговым или даже тыльным огнем окопы на нем.

Подготовка операции началась примерно на год раньше, хотя по-настоящему она развернулась только с зимы. Таким образом, когда 7 мая Хейг спросил Плюмера, скоро ли он будет готов, чтобы развить атаку Мессин, Плюмер смог ответить: «Через месяц, считая с сегодняшнего Дня». И он точно выполнил свое обещание. Спокойная уверенность этого делового утверждения ничего не говорит об опасениях, в действительности переживаемых им, не говорит о силе воли, которая потребовалась Плюмеру, чтобы до конца довести эту операцию.

Основным фактором успеха стал последовательный взрыв 19 больших мин, содержавших 600 тонн взрывчатых веществ. Эти мины потребовали прокладки 8000 метров подземных галерей, что и делалось с января, несмотря на активную противоминную деятельность противника.

За несколько месяцев до атаки Плюмеру донесли, что германцы находятся в 18 дюймах от мины, подводимой под высоту 60, и что остается лишь взорвать мину. Плюмер был непоколебим и наотрез отказался от этого. С равной стойкостью он выдерживал томительный поток чудовищных слухов и донесений, затоплявший его в течение всех последующих недель. Кто был прав, выяснилось в 3:10 утра 7 июня, когда эта мина планомерно взорвалась с 18 другими минами — лишь одна из 20 подведенных мин была преждевременно взорвана германцами.

Другой пример силы воли Плюмера дает его противодействие энергичному и коварному нажиму главного штаба с целью сменить его артиллерийского советника. Перед наступлением у Арраса то же случилось и в 3-й армии, когда план артиллерийской подготовки, разработанный Алленби, был коренным образом изменен. Это привело к полному отказу от всякой внезапности.

Но у Мессина Плюмер дал стойкий отпор всем попыткам произвести замену его советника. Он решительно пресек все интриги, заявив, что пока ответственность за операцию лежит на нем, он будет иметь тех работников, которых считает нужным. И хотя Плюмер оказался достаточно сильным, чтобы сопротивляться советам, имея свою точку зрения и даже противопоставляя ее мнению экспертов, но ни один командир с таким рвением и охотой не собирал эти советы, как он, и никто тщательнее не взвешивал все «за» и «против», прежде чем прийти к определенному решению. Начальником его штаба был Харрингтон, в котором ум сочетался с приветливостью в общении с другими людьми. Эти счастливые качества являлись залогом сработанности и спаянности, царивших в штабе 2-й армии и передававшихся войскам.

Доверие и восприимчивость к новым идеям и к осмысленной критике были отличительными чертами 2-й армии. Эти качества культивировались в школах и курсах переподготовки, существовавших при армии, где всячески поощрялись любознательность и свободная критика, а на любой вопрос давался не только ответ, но и его обоснование.

К этим методам прибегали, готовясь и к данной операции. Там, где другие старшие начальники просто указывали ряд последовательных целей, овладеть которыми должны будут войска, Плюмер придерживался совсем иного метода. Он намечал известные рубежи со сроками их достижения, а затем подробно обсуждал их до мельчайших деталей с командирами задействованных корпусов и дивизий, уточняя отдельные цели по местным условиям и мнениям высказывавшихся. Наконец, в процессе этой работы составлялось по частям, как мозаика, окончательное решение, единодушно всеми поддерживаемое.

Беспристрастный здравый смысл суждений Плюмера виден и из того факта, что, хотя он сопротивлялся техническим советам главной квартиры, когда они шли вразрез с реальностью, он охотно принимал их, когда они были целесообразны. Западный фронт в 1914–1918 годах был по преимуществу ареной саперной войны. Между тем историки будут смущены той незначительной ролью, какую играли инженерные войска в руководстве этой войной, а также господством доктрин конницы и пехоты в попытках разрешать задачи, которые ставила эта война. Мессин явился резким контрастом с такой ситуацией. Здесь методы действий и подготовка в значительной степени основывались на руководстве, составленном работниками инженерных войск на основе их специальных знаний и опыта осадной войны. Мессин стал резким контрастом всем этим операциям, использованные там методы во многом базировались на руководстве S.S.155, систематизировавшем инженерный и специальный опыт осадной войны.

Мессин должен был стать чисто осадной операцией — захватом укрепленного района ценой минимального расхода человеческих жизней и максимальной замены в подготовке, в средствах и в выполнении операции человеческих тел — живого «пушечного мяса» — работой ума. Мины, артиллерия, танки и отравляющие вещества — все это должно было сыграть свою роль. Но противный ветер сорвал большую часть схемы поддержки операции газами, а эффект взрыва мин и действий артиллерии оказался таким подавляющим, что танкам почти ничего не оставалось делать. На фронте в 9 миль было сосредоточено 2338 орудий, в том числе 828 тяжелых. Кроме того, имелось 304 траншейные мортиры. Только на участке наступления одного центрального корпуса протяжением в 3 километра было в общем сосредоточено 718 пушек и гаубиц, 192 окопных мортиры и 198 пулеметов. Плотность артиллерии составляла примерно одно орудие на семь ярдов фронта или 240 орудий на милю; 5,5 тонн боеприпасов приходилось на один ярд фронта.

Атака должна была вестись с двух сторон выступа, чтобы отрезать его. Это увеличивало шансы на успех, но осложняло работу штабов, войск и артиллерии по подготовке наступлений. Дело в том, что из-за этого сектора каждого атакующего корпуса были различной глубины и сужались все больше и больше по мере приближения к конечной цели наступления, которую представляла собой хорда дуги, образующей выступ. Но так как это была чисто осадная операция без цели шире развить успех или даже создать прорыв, то здесь легче было избежать заторов и скопления войск, чем у Арраса, где нечто подобное и произошло. Проблема упрощалась еще и планом, согласно которому сектора были распределены таким образом, что пять дивизий получили полосы наступления равной ширины как на фронте, так и в тылу, а четырем дивизиям, заполнявшим промежутки, были поставлены более ограниченные задачи. Затем, когда главный хребет оказался бы захваченным, свежие войска должны были «перепрыгнуть» через передовые части и овладеть последним рубежом Ооставерн, лежавшим в основании дуги, которую этой операцией хотели ликвидировать.

Детальной организацией и глубокой продуманностью была отмечена вся подготовка к операции. Но это основывалось на личном общении. Работники штаба постоянно посещали части и окопы: бумажных донесений и инструкций было сравнительно немного. Другой характерной чертой операции явилась специальная организация разведывательной работы. Данные, получавшиеся от опроса пленных, от наземной и воздушной разведки, путем аэрофотосъемки, перехвата радиосообщения, работы звукометрических аппаратов — все это многообразие информации быстро перебрасывалось в армейский разведывательный центр, выдвинутый на две недели в Локр-Шато. После тщательной проверки, эти сведения распространялись в сводках и наносились на карты.

Бомбардировка и «резка проволоки», начавшись 21 мая, усилились 28 мая и завершились семидневным ураганным обстрелом, вперемежку с «учебной» организацией огневых валов, чтобы проверить, эффективна ли подготовка. Связанный с этим отказ от внезапности не играл роли при Мессинском ударе, явившемся в сущности ограниченным наступлением. Не так было при наступлении у Арраса, где отказ этот явился роковым для успеха.

Хотя у Мессина и не было внезапности в прямом смысле этого слова, но здесь был внезапный эффект от взрыва мин и от подавляющего огня артиллерии. Длился этот эффект достаточно долго, чтобы позволить войскам овладеть поставленными им ближними целями. Степень и различие между фактической внезапностью и внезапным эффектом в теории военного искусства имеют большое значение.

9 пехотных дивизий с тремя дивизиями в ближнем резерве должны были под прикрытием огневого вала двинуться на штурм. На правом (южном) фланге находился II корпус АНЗАК (Годли) в составе 3-й австралийской, новозеландской и 25-й дивизий; 4-я австралийская дивизия оставалась в резерве. В центре наступал IX корпус (Гамильтон-Гордон), атаку здесь вели 36-я, 16-я и 19-я дивизии, 11-я дивизия составляла резерв. На левом фланге стоял X корпус (Морланд) — 41-я, 47-я и 23-я дивизии; в резерве была 24-я дивизия.

В 3 часа 10 минут утра 7 июня были взорваны 19 мин. На воздух взлетел большой участок германского фронта. Одновременно окопы накрыл огневой вал. Когда осели обломки и земля и утихли взрывы мин, пехота двинулась вперед. Не прошло нескольких минут, как вся передовая полоса обороны противника была пройдена почти без всякого сопротивления. Сопротивление усиливалось по мере углубления наступления, но хорошая подготовка пехоты и эффективность огневого вала, построенного на тончайшем расчете, позволили пехоте развивать свое наступление. Через три часа весь гребень был в руках британцев.

Новозеландская дивизия очистила промежуточные укрепления самого Мессина; здесь скорость движения огневого вала была установлена в 15 минут для 100 м вместо его общей скорости — 100 м в 3 мин. Некоторое время противник держался в Витшает и Уайт-Шато. Но первая деревня после героической борьбы была захвачена соединенными усилиями частей 36-й (Ольстерской) и 16-й (Ирландской) дивизиями. Самым трудным сектором, пожалуй, был сектор наступления 47-й (2-й Лондонской) дивизии, которой надо было не только захватить сильно укрепленную позицию у Уайт-Шато, но и преодолеть канал Ипр — Комин — важную преграду на пути наступления дивизии. Дивизия все же справилась с этими трудностями, и к 10 часам утра атакующие части достигли на всем фронте атаки цели первой фазы наступления.

В то время как закреплялся достигнутый рубеж, вперед было выдвинуто около 40 батарей, чтобы огнем своим поддержать следующий скачок войск.

В 3:10 дня резервные дивизии и танки прошли через передовые части. Не прошло и часа, как были достигнуты все конечные цели наступления. Было захвачено около 7000 пленных, не считая убитых и раненых; атакующим это обошлось в 16 000 человек.

Успех был настолько полный, что в этот день противник предпринял лишь слабые попытки контратаки. Когда на следующее утро на всем фронте началась ожидаемая контратака, она повсюду сломалась, наталкиваясь на быстро и прочно организованную оборону. А когда неприятель откатился назад, британцам удалось даже еще несколько продвинуться вперед.

Исключительное значение Мессинского наступления (не в пример боям 1918 года) состоит в том, что методы действий 7 июня 1917 года действительно соответствовали условиям подавления противника, тогда еще вполне мощного и непоколебленного.

Сцена 3. Дорога к Пашендалю

31 июля началось то, что называется «Третьим Ипрским сражением». Для всего хода этого сражения и его исхода знаменательно то, что в общественном мнении оно получило имя Пашендальского. В действительности этим именем просто обозначалась последняя сцена самой мрачной драмы на протяжении всей британской военной истории. Хотя сражение это и называют третьим, строго говоря, оно было не сражением, а скорее целой кампанией — с боями, характерными для боев во Фландрии и вообще в Нидерландах.

Это сражение, как и германские предшественники этих боев в 1914 и 1915 годах, не привело ни к чему, кроме потерь. Оно было столь бесплодно по своим результатам, и в то же время так гнетуще и кошмарно по руководству, что слову «Пашендаль», обозначившему наступление 1917 года, суждено было, как Валхерен сто лет назад, стать синонимом военного поражения — названием, отмеченным в истории британской армии траурной каймой. Даже исключительная выносливость и самопожертвование, проявленные войсками, и даже лучше руководство ими со стороны командования, которое в последние периоды операции много сделало, чтобы уменьшить страдания солдат, не померкли, а совершенно сгладились в памяти из-за бесплодности замысла и результатов этой операции.

Как же проходило это сражение, и какова была цель «Третьего Ипра»? Наступление на этом участке входило первоначально в намерения Хейга как лепта, вносимая в план действий союзников на 1917 год. Фактическое проведение этого наступления затормозилось несчастливым течением событий на других участках. Когда за неудачей начального наступления весной в Аррасе и Шампани последовала угроза паралича французской армии как боевой силы, то «первая помощь», оказанная Хейгом, выразилась в распоряжении, отданном 3-й британской армии, — продлить проводимое ею наступление у Арраса еще на несколько недель с общей целью держать германцев на этом направлении скованными, и с частной целью — достигнуть удобного оборонительного рубежа.

Рядом последовательных ударов против неприятеля, уже бывшего теперь настороже и усилившегося, достигнуть Арраса не удалось; тогда Хейг решил перенести центр тяжести усилий британцев севернее, во Фландрию, как он первоначально и собирался. Лояльность к союзникам и большая щепетильность к общим интересам вдохновили его придерживаться наступательной политики и дальше, хотя бы при этом французы и не оказывали ему никакого содействия. Его замечания на конференции командующих армиями 30 апреля показывают, что сам он фактически махнул рукой на возможность действительного участия французов в операции 1917 года, записав долю их участия в реестр безнадежных долгов.

Справедливо будет отметить, что в мае мнение Хейга о наступательной политике, которой следует придерживаться, было поддержано и премьер-министром, который, приняв участие в азартной игре Нивеля за победу, теперь горел желанием продолжать наступление. Но надо также отметить и то, что, несколько поостыв и поразмыслив, министр тщетно пытался остановить политику, которой он сам раньше содействовал.

Хотя тяжелое положение, явившееся следствием ослабления французской армии, а также вызванный подводной кампанией кризис на море и потребность поддержать все еще возможное наступление России и могли оправдать такое решение Хейга в мае, но к 31 июля, когда фактически началось это наступление, обстановка коренным образом изменилась.

На войне решающий фактор — время. К июлю французская армия под влиянием лечения, проведенного Петэном, несколько и оправилась, однако, выздоровление было еще не полным. Тяжелые последствия подводной кампании были уже в прошлом, а паралич русской армии как следствие революции не вызывал больше никаких сомнений.

Тем не менее, планы британского верховного командования остались неизменными. Историк может смело утверждать, что урокам истории, недавнему опыту и материальным факторам уделялось недостаточное внимание. Это наблюдалось как при решении вопроса о больших наступлениях, так и при выборе направлений, где эти наступления следовало развивать. В данной операции ось наступления не приводила, а уводила от основных коммуникаций германцев, то есть наступление не могло серьезно подорвать позиции противника во Франции.

Странно, что Хейг в 1917 году выбрал такое эксцентрическое направление наступления. Между тем через год по его совету Фош и Першинг отказались от точно такого же направления на другом фланге Западного фронта. Наступление на бельгийском побережье не обещало никаких широких стратегических выгод. По этой причине оно вряд ли было лучшим направлением хотя бы как средство с выгодой для себя сковать и истощить мощь противника. Больше того, мысль, будто спасение Британии от голода зависит от захвата баз подводных лодок на этом побережье, давно уже была развенчана, так как подводная кампания базировалась главным образом на германские порты. История возникновения этого заблуждения сама по себе весьма любопытна.

В середине июня Хейг имел телефонный разговор с членами кабинета министров, которые были крайне недовольны его планом наступления. Министры оказались едины в желании отложить серьезные действия, пока французы не восстановят свою боеспособность, а на фронт в течение 1918 года прибудут американские войска, которые обеспечат решающий перевес над противником. Хейг вступил в спор с их аргументами и высказал «частное мнение, что, если борьба продолжится в таких же масштабах еще на протяжении шести месяцев, то. Германия исчерпает всю свою людскую силу». Здесь он пошел даже дальше оптимистических оценок его разведывательной службы, которая, по крайней мере, ставила такой прогноз в зависимость от интенсивности усилий России. Поскольку Кабинет стал весьма скептичным относительно военной арифметики, аргументы Хейга не сумели оказать воздействие, на которое он надеялся. Внезапно Адмиралтейство выступило в поддержку этого плана, заявив кабинету, что «военно-морской флот не может в должной мере осуществлять свои операции, пока немцы удерживают в своих руках бельгийское побережье». Даже в высшем военном руководстве, как отмечал начальник разведывательной службы Хейга, «никто в действительности не поверил в эти чудесные планы». Но они оказали необходимое влияние на Кабинет — и обеспечили результат.

Реальным источником планов наступления, более сильным, нежели любой из перечисленных аргументов, судя по всему, была оптимистическая вера Хейга в то, что он способен нанести поражение германским армиям, действуя одной рукой — во Фландрии. В конечном счете это должно было быть сражение за престиж Британии. Если план одностороннего удара имел не слишком много шансов на успех, география Фландрии оставляла ему еще меньше. Схема операции, основанная более на вере, а не на ресурсах и расчете, должна была утонуть в грязи Фландрии. Фош, который сам в прошлом исповедовал стратегию «лечения верой», вынес свой приговор, когда назвал британское наступление «утиным маршем» и экспрессивно заявил, что «и бош плох, и грязь плоха, но бош и грязь вместе — совсем конец!»

Хейг решился на этот план после анализа многих факторов. Его метеорологические консультанты сопоставили погодную статистику, основанную на «записях последних восьмидесяти лет», и пришли к выводу, что можно надеяться на две, или в лучшим случае три недели хорошей погоды.

Хуже всего, что Ипрское наступление было обречено на неудачу Даже раньше, чем оно началось, поскольку оно сопровождалось сознательным разрушением сложной системы дренирования этой части Фландрии. Распространена легенда, что проклятые «Пашендальские болота» возникли в результате несчастного стечения обстоятельств и проливных дождей, представляя собой естественное непреодолимое препятствие, которое нельзя было предвидеть.

В действительности еще до сражения штабом Танкового корпуса была послана в главную квартиру докладная записка, где указывалось, что, если район Ипра и местная система дренирования будут разрушены артиллерийской бомбардировкой, то поле боя превратится в трясину. Эта докладная записка была составлена на основе информации, полученных от бельгийского общества «Ponts et Chaussees», и на основе произведенного на месте исследования, хотя столь важные факты должны были быть известны командованию еще с 1915 года и оценены им.

Район этот — болотистая местность — был осушен упорным трудом в течение многих столетий, и местные фермеры под страхом наказания были обязаны содержать в порядке плотины и дренажные канавы на своей земле. Земля здесь использовалась под пастбища, так как она часто затоплялась и была слишком сыра для земледелия. Невнимание к этому предостережению — основная и неизбежная причина ничтожных результатов Пашендальского наступления.

Быть может яркий блеск успеха 7 июня — наступления у Мессина — также пробудил необоснованные надежды, связанные с этой совершенно иной по замыслу и целям операцией. Прошло почти два месяца, пока закончилась подготовка к наступлению, и за этот промежуток времени немцы имели достаточно предупреждений, чтобы подготовить свои контрмеры. Эти меры включали и новый способ обороны, соответствовавший местности, пропитанной водой, как губка. Методы наступления британцев, напротив, совсем с этим не считались.

Не в пример британцам, совершенно не учитывавшим местности, германцы великолепно приспособили к ней свою оборону.

Вместо старой линейной системы окопов, они развили систему отдельных опорных пунктов и небольших блиндажей, сильно эшелонированных в глубину, причем местность должна была возможно больше удерживаться пулеметами и возможно меньше — людьми. Передовые позиции были слабо заняты, а сохраненные, таким образом, резервы сосредоточивались в тылу для быстрых контратак, выбивавших британские войска из захваченной в порыве наступления местности. И чем глубже проникали бы британцы, тем совершеннее и организованнее были бы перед ними оборонительные сооружения германцев. Более того, использовав иприт, германцы применили новый трюк, серьезно мешавший работе британской артиллерии и отравлявший даже районы сосредоточения войск.

Таким образом, когда, наконец, грянул давно ожидаемый противником удар, то он привел кронпринца Рупрехта в такое хорошее настроение, что, позабыв обычный для него пессимизм, он записал в своем дневнике:

Фронт этот защищали войска 4-й германской армии, во главе которой стоял Сикст фон Арним. Уверенность, что немцы знают о готовящемся наступлении и собираются перебрасывать сюда резервы, довлела над руководством разведывательной службы Хейга. В результате атаку было решено начать на три дня раньше, «несмотря на то, что приготовления полностью не были закончены; это был наихудший выбор». Однако «командующие армией требовали задержки», и Хейг неохотно согласился с их требованиями. Имелись также разногласия по вопросу о первоначальных целях наступления. Гауф, подобно Раулинсону на Сомме, хотел предпринять серию ограниченных по масштабам атак, но Плюмер был уверен, что после столь длительной подготовкой надо идти до конца, используя все возможности, — и Хейг согласился с ним, лелея надежду на крупные достижения.

Центральная роль в атаке британцев была предназначена 5-й армии Гауфа, а один из корпусов 2-й армии должен был играть второстепенную роль на крайнем правом фланге.

22 июля началась артиллерийская бомбардировка, в которой участвовало 2300 орудий. Продолжалась она десять дней, пока в 3:50 утра 31 июля пехота не двинулась вперед на фронте в 15 миль, сопровождаемая проливным дождем. Левый фланг достиг существенного успеха: войска захватили Биксхоот, Сен-Жюльен, гребень Пикем-Ридж и достигли линии реки Стеенбек. «Зеленая линия» (третья цель) была достигнута в большинстве мест, продвижение достигло приблизительно двух миль. Однако на наиболее важном участке — у дороги на Менин — атака была отбита. А дождь продолжал лить день за днем, задерживая развитие следующей попытки смять фронт обороны и ускоряя превращение плохо осушиваемой местности в болото, в котором первыми и задолго до пехоты увязли танки.

Даже азартный Гауф «информировал главнокомандующего, что тактический успех при данных условиях невозможен или будет достигнут слишком дорогой ценой, и рекомендовал отменить атаку». Но Хейг уже принял решение и был настроен слишком оптимистично, чтобы обратить на это внимание. В результате ни один из командующих армиями не рискнул противостоять главнокомандующему. Одним из уроков войны, хорошо продемонстрированным итогами сражения при Пашендале, стала настоятельная необходимость допустить в рамках военной системы большую широту взглядов, поощряя интеллектуальную честность и моральную смелость. Так или иначе, Хейг продолжил отсылать Военному министерству уверенные отчеты о том, что враг находится «при последнем издыхании» и растрачивает остатки сил: фактически же в это время Людендорф производил приготовления не только для того, чтобы атаковать русский фронт под Ригой, но и для наступления в Италии, отправив восемь или десять дивизий, чтобы усилить австрийцев. Отчеты Хейга действительно «шли много дальше» той информации, что доставляла ему разведка.

Второй удар 16 августа был по своим результатам лишь ослабленным двойником первого удара. Левый фланг вновь продвинулся по небольшой лощине, образованной маленькой рекой Стеенбек, и прошел через развалины того, что когда-то называлось местечком Лангемарк. Но на правом фланге, где наступление только и могло иметь стратегический эффект, атакующие тяжелой ценой расплачивались за пустоту. Даже число пленных не превышало двух тысяч.

Войска чувствовали, что не только умелое сопротивление неприятеля и топкая грязь являются виновниками их бесполезного самопожертвования. Всюду раздавались горькие жалобы на руководство и работу штаба армии Гауфа. Справедливость этих жалоб, видимо, нашла должное признание. Хейг расширил фронт 2-й армии к северу, включив сюда и участок дороги на Менин, тем самым поручив Плюмеру руководство главным ударом, проводимым в направление гребня высот к востоку от Ипра.

В лучшем случае надо считать, что Плюмеру поставлена была неблагодарная задача. Опыт войны ясно указал на бесплодность усилий на тех направлениях, где уже прочно обосновалась неудача. Странной причудой судьбы явилось и то, что лавры, добытые армией у Мессина, должны были быть потеряны ею в болотах за Ипром.

Все же репутация Плюмера и штаба 2-й армии, возглавляемого Харрингтоном, помогла не тому, что армии фактически удалось осуществить, а скорее тому, что армия сделала больше, чем в таком безнадежном предприятии вообще можно было от нее ожидать. Определение талантливости как «способности бесконечно стараться из всех сил» находит себе пример и подтверждение в сочетании Плюмер — Харрингтон. Применяя здесь, как и у Мессина, методы действий осадной войны для решения задачи, которая скорее напоминала осаду, чем бой, они остановились на плане коротких атак, которые не развивались далее того пункта, где прекращалось действие артиллерийской поддержки, оставлял тем самым пехоту достаточно свежей, а артиллерию — достаточно близко, чтобы противодействовать неминуемым контратакам.

Плохая погода и необходимость подготовки задержали возобновление наступления до 20 сентября, но в это утро 2-я армия добилась успеха своей атакой на фронте в 4 мили именно там, где раньше следовали только поражения — по обеим сторонам дороги на Менин. Части шести дивизий (19-й, 39-й, 41-й, 23-й, 1-й и 2-й австралийских), в которых число пехоты было уменьшено до минимума, а артиллерия усилена до максимума, пошли в атаку в 5:40 утра. К 6:15 почти без серьезного сопротивления врага был достигнут первый рубеж. Сопротивлялись только один-два опорных пункта, овладеть которыми и не пытались. Третий и последний рубеж был захвачен вскоре после полудня, а все контратаки отбиты огнем.

Новый скачок 26 сентября и еще один скачок 4 октября (причем последний проводился уже на фронте протяжением в 6 миль) частями 37-й, 5-й, 21-й и 7-й дивизий, 1-й, 2-й и 3-й австралийскими дивизиями и новозеландской дивизией привели британцев к овладению главным гребнем восточнее Ипра, местечком Гелювельт, лесом Полигон-вуд и местечком Броодзейнд, несмотря на потоки дождя, превратившие поле боя в еще большее болото, чем раньше. В обоих случаях большинство контратак отражалось артиллерийским огнем — этот успех был достигнутым хорошей работой авиации по обслуживанию артиллерии и быстрым откликом последней на требования пехоты. В три приема атакующие взяли около 10 000 пленных. Такая «ненасытность» наступающих испугала противника. Он отказался от своей гибкой оборонительной тактики, усилив передовые позиции, и тем самым увеличив свои потери под огнем британской артиллерии.

Эти атаки в какой-то мере восстановили престиж союзников, хотя они почти не имели стратегического значения и не могли обеспечить успех операции, которая заранее была обречена на неудачу и в которой преимущества как времени, так и места для глубокого прорыва давным-давно были упущены. К несчастью, главное командование решило продолжать бессмысленное наступление в течение немногих оставшихся до зимы недель и этим расходовало резервы, которые еще могли бы спасти запоздалый эксперимент под Камбрэ.

Потратив напрасно все лето и истощив свои силы в грязи, где утопали танки и беспомощно барахталась пехота, Хейг в ноябре наконец-то решил выбраться на сухую почву к Камбрэ, но там решающий успех был упущен из-за нехватки резервов.

Под Ипром некоторый успех запоздалых сентябрьских атак стал причиной неудачного поворота событий. Вечером 4 октября руководитель разведывательного отдела сообщил, что по его сведениям не наблюдается никаких новых вражеских резервов «в пределах непосредственной досягаемости от боевых линий». Фактически же свежие немецкие дивизии уже на следующий день начали занимать линию фронта; перед следующей атакой 9 октября, «весь потрепанный фронт был пополнен свежими войсками новых дивизий». Даже обычно трезвомыслящий штаб Второй армии, казалось, на какой-то момент утратил связь с реальностью, и на пресс-конференции с военными корреспондентами Харингтон сказал, что гребень хребта превратился «в обглоданную кость». Австралийская официальная история отмечает впечатление одного из присутствовавших на этом совещании:

Беспокойство корреспондентов было более оправданным, нежели надежды, питаемые военными начальниками. Каждый день, начиная с 4 октября, лил дождь, и в полдень 8-го он сделался совсем сильным; метеорологи заявили, что никакого улучшения погоды не ожидается. Все же Хейг принял решение начать атаку, и его командующие, хотя и сомневались в целесообразности наступления, все же не решились возражать. Так что следующим утром атака была начата снова на фронте в 8 миль, — и потерпела трагическое фиаско везде, кроме низменного участка на левом фланге. Любопытный образец военной логики демонстрирует дневник начальника разведывательной службы Хейга (запись от 8 октября): «При большом успехе завтра и хорошей погодой в течение еще нескольких недель, мы еще сможем очистить побережье и выиграть войну до Рождества». 10 октября он же записал: «D.H. вызывает меня… Он все еще рассчитывает на какой-нибудь успех, который дал бы нам некоторые основания для надежды на победу в этом году, но пока его не видно».

Однако новая атака была назначена на 12 октября — с еще более глубокими целями. Гауф сомневался в ее осмысленности, но Плюмер считал, что атака была возможна, и Хейг отдал соответствующие приказы 10-го. К этому моменту «уже немного был известен реальный опыт и результат недавней схватки» (австралийская официальная история). Все еще имелось время выяснить обстановку, но эта возможность, по-видимому, была проигнорирована. После того, как 11-го вновь хлынул дождь, Гауф, к его чести, позвонил Плюмеру и предложил отсрочить наступление. Но после консультации с Годли, наиболее компетентным корпусным командиром, Плюмер предпочел продолжить подготовку атаки. На следующий день претендовавший на сокрушительность удар под Пашендалем закончился печально: те пехотинцы, которым посчастливилось не погибнуть в грязи, были вынуждены отступить на прежние позиции.

Кажется, наконец-то Хейг понял, что нет никакой основы для достижения большого стратегического успеха. Но он был заворожен близостью Пашендаля, и бросил в бой канадский корпус. Тем временем 22 октября 5-я армия и французы попытались провести объединенную атаку, но опять достигли лишь незначительного успеха. 26 октября 2-я армия под потоками дождя сделала новое усилие, которое принесло лишь новое разочарование. Она пыталась снова наступать 30-го, в то время как 5-я армия продолжила свои усилия, честно пытаясь добиться недостижимого — «300 ярдов, или существующего предела».

Столь незначительное продвижение, даже меньшее, чем в прошлых атаках, объяснялось усталостью войск, вынужденных двигаться буквально по болоту, где грязь забивалась в винтовки и пулеметы. Оружие отказывало, а топь делала неэффективными разрывы снарядов. Трудности атакующих усугублялись массовым применением противником иприта и использованием немцами прежней тактики сохранения основной массы своих войск глубоко в тылу позиции для контрудара.

Когда 4 ноября внезапная атака 1-й дивизии и 2-й канадской дивизии привела лишь к ничтожным результатам (была, наконец, занята окраина деревни Пашендаль), занавес над плачевной трагедией, называемой «Третьим Ипром», наконец-то был опущен. Ненужное затягивание этой операции довело британские армии до полного истощения, вымотав у них все силы и даже разложив их, так как в это время в армии разыгрывались такие тяжелые инциденты, какие вряд ли когда-либо встречались в британской военной истории. Невольно создается впечатление, что в стремлении привлечь внимание противника и сковать его силы Хейг выбрал направление, представлявшее наибольшие трудности для него самого и наименее важное для противника. Пред полагая поглотить резервы противника, он поплатился своими собственными.

Хейг испытывал удивительный оптимизм, простиравшийся даже на его представление о цифрах потерь. После неудачной атаки 31 июля, он уверял правительство, что вражеские потери превысили британские «как минимум на сто процентов», в его последней депеше было объявлено, что «определенно, потери противника значительно превысили наши». Такой оптимизм усиливался незнанием ситуации, некоторая доля ответственности — в первую очередь моральной — лежит на его подчиненных, не приложивших усилий, чтобы показать главнокомандующему всю ситуацию в истинном свете.

Быть может наиболее сильный критический комментарий к плану, который заставил британскую армию искупаться в грязи и захлебнуться в крови, заключается в случайной вспышке угрызений совести у того, кто нес большую часть ответственности за все это. Этот высокопоставленный офицер из главного штаба впервые решил проехать на фронт, где протекала операция, к концу четвертого месяца боев на этом направлении.

По мере приближения машины к окрестностям поля боя, напоминавшим болота, он становился все взволнованнее и взволнованнее и, наконец, истерично разразился слезами, вскричав: «Боже мой, боже мой, неужели мы действительно посылали сюда людей сражаться…», на что его спутник ответил, что впереди местность еще хуже.

Если неожиданное признание генерала является данью его чувствительного сердца, то оно говорит и о том, насколько были велики оторванность от действительности и ничем не извиняемое невежество, на которых строилась его неукротимая «наступательная энергия».

Единственным светлым пятном во всем этом было то, что две недели позднее, — на другой сцене и с техникой, о которой говорили еще в начале августа, — начали постановку «интермедии», которой затем суждено было развиться в славную драму осени 1918 года.

Сцена 4. Танковый сюрприз под Камбрэ

19 ноября 1917 года германские войска, стоявшие перед Камбрэ, спокойно созерцали внешне обычный вид и сравнительное спокойствие позиции британцев. Они сравнивали свое благополучие и относительную безопасность в массивно укрепленных и благоустроенных окопах «позиции Гинденбурга» с несчастной долей своих товарищей, сражавшихся в изрытых снарядами, затопленных грязью ямах на фронте в районе Ипра. Они радовались не только неприступности своей знаменитой позиции, но и поздравляли друг друга с безумным упрямством англичан, которые, не поддаваясь никаким урокам горького опыта, так углубились в борьбу под Ипром, что можно было смело больше ничего не бояться: вряд ли до зимы здесь будет грозить опасность новой атаки.

20 ноября 381 танк, сопровождаемый сравнительно небольшим количеством пехоты, двинулся в предрассветных сумерках на изумленных германцев. Хотя бы из вежливости танки должны были предварительной бомбардировкой оповестить противника о своем скором приходе. Но этого не случилось. Германцы могли на этот раз обидеться за такую невнимательность и отсутствие предупреждения, которое обычно давалось им за четыре-пять дней и позволяло найти время, чтобы соответствующим образом подготовиться к приему гостей.

21 ноября колокола в Лондоне радостно возвестили о славном успехе, который, казалось, позволял уже предвкушать близкую решающую победу. Людендорф, вновь вставший во главе германского верховного командования, уже поспешно готовил на всякий случай инструкции для общего отступления. Увы, звон колоколов и поспешная работа Людендорфа были преждевременны. Однако они оказались пророческими, так как примерно через 9 месяцев именно так и случилось.

30 ноября германцы организовали отпор, столь грозный, что впоследствии общество с большим недоверием и неприязнью оценивало преждевременное восхваление еще незрелых успехов. Аплодисменты сменились упреками. Причина поражения начала расследоваться, и в представлении общества Камбрэ оказалось связанным скорее с последовавшим контрударом германцев и откатом британцев, чем с начальным успехом наступления.

В действительности же теперь лучшее знакомство с обстановкой позволяет прийти к выводу, что черным днем в календаре Англии должно было стать 20, а не 30 ноября. Как ни мрачна и тяжела эта страница истории Мировой войны, она являет собой один из разительнейших примеров, подтверждающих поговорку: «После каждого ненастья все-таки засверкает солнце».

Хотя 20 ноября 1917 года само по себе стало лишь рядом трагических ошибок, все же влияние событий этого дня на судьбы союзников оказалось благотворным, указав и подготовив путь победоносной тактике действий 1918 года. Если же на этот день смотреть с точки зрения исторической перспективы, то он становится одной из главных вех истории военного искусства, предвестником новой эпохи. В итоге мы можем сказать, что хотя веселый перезвон лондонских колоколов в этот день и был ошибкой, все же с точки зрения последующих событий этот день имел основание быть отмеченным радостью.

Напротив, немцы потерпели неудачу, не прислушавшись к предупреждению, и позднее заплатили за это огромную цену — что признают даже их официальные историки. В то время как более дальновидные германские офицеры говорили о необходимости ответа на новые британские методы действий, другие утверждали, что «дальнейшая механизация сражения» будет ослаблять боевые качества войск. Этот пылкий традиционализм породил мысль, что «страх перед танками отражал в большей степени призрачную, нежели реальную опасность». Успех контрнаступления подкрепил аргументы тех, кто не видел необходимости опасаться новых и нетрадиционных методов действий; в результате консервативное мнение возобладало, как это часто случалось в истории войн. Таким образом послевоенным историкам германской армии осталось с горечью констатировать, что это «внешне блестящее немецкое наступательное сражение стало прологом к огромной трагедии».

11 дней этого сражения являются, пожалуй, наиболее драматическими из всех эпизодов мировой войны. Как ни сенсационно развивались события в эти дни, резко переходя от успеха к поражению, действительной и правдивой истории «Камбрэ» все еще нет.

Во-первых, громадное значение представляет вопрос о корнях этого сражения, так как им открылся новый цикл в истории военного искусства. Первоначальные корни этого сражения надо искать примерно на два года раньше, а более близкие — примерно за 4 месяца до Камбрэ.

Руководящей мыслью тех, кто лелеял танк в его младенческие годы, было бросить новую машину в бой внезапно и ввести ее в дело в больших количествах. Мысль эта, как мы уже видели, не только была поставлена, но и подробно разработана еще в феврале 1916 года — за семь месяцев до того, как горсточка танков была брошена в бой на Сомме, причем брошена в таких условиях, которые противоречили всем основным инструкциям и положениям использования танков. К счастью, в 1917 году штаб британского Танкового корпуса во Франции (не в пример главной квартире, этот штаб даже не видел меморандума, разработанного Суинтоном в 1916 году) на опыте пришел к таким же выводам. При этом вечный, но, к сожалению, так часто недооцениваемый принцип внезапности прочно засел в умах работников этого штаба. Таким образом в первые же дни «Третьего Ипра» — наступления у Пашендаля — инстинкт сразу подсказал им всю бесполезность применения здесь танков. В итоге быстро родился новый проект.

Один из офицеров Генерального штаба, полковник Фуллер, разработал 3 августа 1917 года план большого рейда танков на более подходящем участке фронта. Во введении к этому плану читаем следующие знаменательные по своему предвидению строки:

Затем шло новое предложение:

Далее указывалось, что предлагаемая операция в стратегическом отношении разумна как подготовительный шаг к наступлению на Ле-Като, а затем к Валансьену в 1918 году.

При обсуждении этого проекта было выдвинуто возражение, что для этого требуется комбинированная операция британцев и французов. Это уже усложняло операцию, лишало ее необходимой простоты и могло поставить под вопрос слаженность подготовки и четкость работы, которые были необходимы, чтобы удалась новая, применяемая здесь впервые тактика действий.

Поэтому 4 августа был набросан другой проект танкового рейда к югу от Камбрэ. Слово «рейд» необходимо особо отметить, ибо, как вначале было задумано, целью операции являлось «уничтожить живую силу и орудия противника, деморализовать и дезорганизовать его, но не овладеть местностью». А в подготовительных заметках устанавливалось:

«Продолжительность рейда должна быть небольшой — 8-12 часов, чтобы противник для организации контратак не мог сосредоточить значительные силы или вовсе не успел бы этого сделать».

Если бы так и поступили, то едва ли нам пришлось бы оплакивать 30 ноября.

Для этого рейда намечались три танковые бригады двухбатальонного состава каждая и «одна или лучше две пехотные или кавалерийские дивизии» с усиленной артиллерией.

Рейд должен был вестись на фронте в 8 км. Целью его, как предлагал Фуллер, было «пройти по исходящему углу, образованному Л’Эско — Сен-Кантеном — каналом между Рибекуром — Крэвкером — Бантэ». Рейдирующие силы разделялись на три группы; главная из них должна была очистить местность в этом мешке, образуемом каналом, а две меньшие, ведя наступление на флангах, должны были прикрывать действия главной группы.

Предложенный участок операции приходился в районе действий 3-й армии генерала сэра Джулиана Бинга. 5 августа подробный проект был ему передан для осведомления одним из командиров бригад танкового корпуса. Бинг охотно пошел навстречу этому проекту, но склонялся к расширению его до настоящего прорыва, чтобы овладеть Камбрэ. На следующий день он отправился в главный штаб, увиделся с Хейгом и предложил осуществить внезапную танковую атаку Камбрэ, перенеся ее на сентябрь. Главнокомандующий отнесся к этому благосклонно, но его начальник штаба, генерал Киггель, резко возражал на том основании, что армия не сможет одержать решающий успех одновременно в двух местах, поэтому лучше сосредоточить все до последнего человека в секторе Ипра. Кстати, Киггель ни разу за всю войну не удосужился даже побывать в этом секторе, и суждения его были совершенно беспочвенны.

Таким образом расширение замысла операции вызвало отсрочку рейда. Отказ понять действительное положение вещей под Ипром затянул проведение атаки у Камбрэ, пока вообще не стало слишком поздно, чтобы оказался возможным какой бы то ни было решающий результат этого удара.

Историк, отдавая должное выдвинутому Киггелем на первый план принципу сосредоточения усилий, все же может усомниться в пригодности Ипра для претворения в жизнь этого принципа и встать на ту точку зрения, что отвлечение сил противника всегда было и будет существенным дополнением к принципу сосредоточения усилий, сбора всех своих сил на каком-либо из направлений.

Возражений Киггеля оказалось достаточно, чтобы и Хейг изменил свое мнение; к тому же он пока еще расценивал этот удар как второстепенное, подсобное средство. В итоге проект удара у Камбрэ был отложен на неопределенное время, а главное командование упорно продолжало действия в болотах Пашендаля, не понимая всей их безнадежности.

Но ни Бинг, ни Танковый корпус не соглашались так легко поставить крест над своим замыслом. Кое-кто с этим был согласен и в главной квартире. В конечном счете, по мере того как Ипрское наступление становилось все более и более ощутимой неудачей, охотнее стали прислушиваться к новому плану, который обещал поднять британский престиж. Наконец, в середине октября план операции у Камбрэ был одобрен, сама она была назначена на 20 ноября. Но теперь обстановка изменилась к худшему. Если бы даже план и увенчался успехом, его все же нельзя было бы реализовать из-за отсутствия резервов — Пашендальские болота поглотили их.

Но хотя главная квартира и упустила время, когда операция могла обещать успех, зато она теперь быть может лучше, чем командование 3-й армией, отдавала себе отчет в неизбежных рамках этой операции, которые ставились отсутствием необходимых средств для нее. Киггель указывал, что целью удара должна быть только высота Бурлон, а затем уже должно последовать развитие успеха в северном направлении. Хейг в свою очередь установил жесткие временные рамки для этой операции.

Но приказы 3-й армии были более честолюбивы как по масштабу операции, так и по целям наступления, несмотря на то, что все имевшиеся в распоряжении дивизии и танки бросались сразу же в первую атаку, которая должна была привести к прорыву. План Бинга заключался в том, чтобы:

1) прорвать систему германской обороны — знаменитую позицию Гинденбурга между каналом Л’Эско и Северным каналом (Канал дю Норд);

2) овладеть Камбрэ, лесом Бурлон и переправами через реку Сенсе;

3) перерезать коммуникации германцев на участке южнее реки Сенсе и западнее Северного канала;

4) развить успех в направлении на Валансьен.

Силы, выделенные для проведения этого самонадеянного плана, включали III (Пультеней) и IV (Вуллкомб) корпуса в составе трех пехотных дивизий каждый, Кавалерийский корпус (Кавана) из трех дивизий (плюс одна из IV корпуса). Подготовленные силы включали 381 боевой танк и — в округленных цифрах — тысячу орудий.

Таким образом от первоначального проекта остался лишь основной замысел — использование танков и направление удара. Одновременно были внесены заметные отклонения, и в этом кроется зародыш неудачи. Рейд превратился в большое по масштабу наступление с далекими целями. Вместо того чтобы «вырезать карман» и быстро скрыться, организовали целое наступление по узкой равнине, перерезанной двумя каналами. Каналы эти, являясь естественной защитой фланга при рейде, становились опасными при таком наступлении, стесняя действия танков и мешая построению уступами танков, наступающих на флангах.

В остальном местность, в большей части слегка наклонная, была хороша для действий танкам. На ней было всего лишь два ярко выраженных местных предмета — гряда холмов, тянущихся от Флескиера к Гаврикуру, и высота Бурлон.

Основная слабость общего плана все же заключалась не в топографических условиях местности, а в полном отсутствии резервов — нельзя же считать резервом две кавалерийские дивизии! Правильность такой точки зрения и здесь блестяще оправдалась полной неспособностью конницы в современном бою чем-либо повлиять на его ход.

Шесть дивизий, брошенных в первую же атаку, были всем, что командующий 3-й армией имел в своем распоряжении для выполнения плана, которым предусматривался глубокий прорыв за Камбрэ вплоть до Валансьена. Крайне трудно понять, что же думали о дальнейшем. Без резервов самый полный успех мог лишь означать создание узкого и глубокого «мешка», требующего нагромождения дивизий, чтобы его удержать. Правда, можно было освободить Гвардейскую и одну или две другие дивизии. В конечном счете их сюда и перебросили, но они оказались слишком далеко, чтобы быстро вмешаться в ход боя. Обстановка несколько напоминала собой обстановку наступления у Лооса. Как раз перед атакой французы также подтянули один корпус к району Санлис — Перонн, но после первого дня атаки им было сообщено, что поддержки не потребуется.

Лучшим комментарием относительно недостатка резервов может служить рассказ о случае с генералом Франшэ д’Эсперэ, передаваемый здесь со слов офицера, который говорил с генералом. Долгая поездка на автомобиле в поисках сведений о ходе боя привела его в британский штаб в местечке Альбер. Войдя, он обратился к старшему офицеру, оживленно забрасывая его рядом вопросом о ходе атаки, фронте, на котором она развертывается, глубине удара. Затем наступила очередь последнего и существеннейшего вопроса: «А где ваши резервы?» — «Мон женераль, у нас их нет»! Французский командир воскликнул: «Мон Дье!», развернулся и исчез.

Перейдем теперь к плану использования танков. Задача заключалась в обеспечении внезапности, в прорыве широкого и глубокого препятствия позиции Гинденбурга и в обеспечении взаимодействия между пехотой и танками для взаимной их безопасности. Тщательная подготовка и отсутствие предварительной бомбардировки позволили осуществить первое требование. Трудности, представляемые позицией Гинденбурга, были преодолены весьма хитроумно — применением особо прочных фашин, которые возились на носу каждого танка и сбрасывались при подходе к окопу. Танки, действуя группами по три, могли, таким образом, преодолевать встречаемые ими последовательные препятствия. В учебных атаках все было проработано до мелочей, и взводы практиковались в них, пока хорошо не усвоили опыт. В каждом взводе головной танк шел на 100 м впереди главных сил — остальных двух танков, подавляя огонь противника и защищая главные силы, которые прокладывали дорогу пехоте. Пехота, выполняя роль «чистильщика окопов» («moppers-up»), следовала непосредственно за главными силами танковых взводов. Танки расчищали дорогу пехоте сквозь глубокие пояса проволочных заграждений и подавляли неприятельский пулеметный огонь. Пехота помогала танкам окончательно уничтожить противника, кроме того на близких дистанциях защищала танки от огня орудий противника.

Единственная ошибка в плане действий танков заключалась в том, что вопреки советам экспертов танки были брошены в атаку равномерно на всем фронте операции, а не направлены против определенных тактических пунктов. Поэтому в распоряжении не осталось резерва танков для использования их в последующих стадиях операции.

Подготовка к операции была проведена с большим искусством и скрытностью. Чтобы ввести противника в заблуждение относительно размаха и фронта атаки, к северу и к югу от действительного фронта атаки на широком фронте проводились химические и дымовые нападения, демонстрации с макетами танков, рейды и ложные удары.

Тем не менее один человек едва не раскрыл секрет, хранимый тысячами. Пленный одного из ирландских полков дал противнику сведения о готовившейся атаке и сосредоточении танков. К счастью, ему не поверили, и командующий германской армией генерал фон Марвиц донес 18-го числа, что ничто не говорит за возможность атаки. Однако 19-го числа вблизи Бюлленкура был подслушан разговор британцев по телефону и слова: «Четверг, Фландрия», смахивающие на маскирующий шифр и определенную дату. Это возбудило подозрения германцев. Этой же ночью войскам было приказано быть особенно бдительными, и Марвиц поспешно использовал только что прибывшую с русского фронта дивизию для усиления своей позиции.

Германцы теперь считались с возможностью атаки, но они ожидали, как всегда, подготовительной бомбардировки.[96] Отсутствие этой подготовки и обеспечило британской атаке полную внезапность. Эффект внезапности — как это было почти при всех увенчавшихся успехом операциях Мировой войны — был усилен предрассветным туманом.

20 ноября в 6 часов 20 минут утра танки и пехота двинулись в атаку на фронте, протяжением примерно в 6 миль. Почти повсюду они достигли начального успеха и сильно деморализовали противника. Исключением явился лишь центр левого фланга, наступавший на Флескиер.

Основная причина этой единственной серьезной задержки заключалась в том, что командир 51-й дивизии Харпер предпочитал тактику действий и не придерживался строя и порядка, указанных Танковым корпусом и принятых всеми остальными дивизиями. Передовые танки были им названы «пиратами»; они шли намного впереди пехоты. Порядки, в которых наступала пехота дивизии, недостаточно хорошо обеспечивали взаимодействие с танками. В этом отношении порядки, предложенные Танковым корпусом, были значительно выгоднее.

Такой «сепаратизм», видимо, был обусловлен существовавшим у командира дивизии мнением (которое он даже не скрывал), что план операции у Камбрэ — «фантастический и совершенно не военный». К тому же, еще работая в главной квартире, Харпер являлся противником пулеметов, тормозя их внедрение, а вот теперь он исключительно скептически относился к танкам. В результате пехота его дивизии оторвалась от танков, потеряла проходы, сделанные танками в проволоке, и была остановлена пулеметами. Офицер, изучавший позднее поле сражения, смог найти здесь только три небольших кучки патронных гильз. Отсюда следует, что горсточка пулеметов остановила целую дивизию — факт, проливающий яркий свет на будущее действий пехоты на открытой местности.

Утрата взаимодействия между пехотой и танками явился также основной причиной потерь, которые понесли танки, когда они перевалили гребень и попали под прямой огонь нескольких германских батарей. Если бы пехота сопровождала танки, она могла бы обстрелять орудийные расчеты. Здесь случился знаменитый эпизод, когда, как рассказывали, один-единственный германский артиллерийский офицер «собственноручно подбил 16 танков». Рассказ этот надо отнести к разряду исторических легенд, так как на этом месте, когда атака продвинулась дальше вперед, было найдено лишь пять подбитых танков — а один из офицеров разведывательного отдела, исследовавший местность, нашел следы, ясно указывавшие, что здесь стояли на позиции три батареи, которые и могли обстрелять танки. Да, возможно, что все орудия, за исключением одного, и вся прислуга, за исключением одного офицера, были, согласно этому рассказу, выведены из строя — но следует помнить, что впечатления в пылу боя зачастую вообще весьма обманчивы.

Все же геройский поступок германского офицера имеет ту смешную сторону, что о нем раструбила по всему свету именно британская главная квартира. Удивительно, что в официальных донесениях британцев не удостоились упоминания другие подвиги неприятеля, совершенные его пехотой или конницей.

Эффект этого эпизода на поле боя также был раздут. Справа 12-я, 20-я и 6-я дивизии быстро овладели поставленными им целями, хотя 12-й дивизии пришлось ожесточенно сражаться в лесу Лато. 20-я дивизия захватила и выдвинулась за Мазниер и Маркоинг, обеспечив этим переправы через канал в обоих этих местечках, причем в последнем случае в целости и сохранности остался даже мост. Слева 51-я и 62-я дивизии блестяще наступали, пройдя к вечеру до Анне (в 2 милях за Флескиером). Таким образом германцы, еще сопротивлявшиеся в Флескиере, оказались отрезанным островком, охваченным с флангов волнами наступавших, которые, минуя Флескиер, докатились до Маркоинга, Анне и даже до опушки леса Бурлон.

Прорыв достиг глубины в 5 миль, что возмещало месяцы тяжелой борьбы и огромных потерь на Сомме и в Третьем сражении под Ипром. Уделом британских войск мог быть решающий успех. Три основные полосы оборонительных сооружений противника были пройдены. Впереди была лишь одна полузаконченная полоса обороны, затем — открытая местность. Но дивизии, совершившие атаку, а также экипажи танков были измотаны и выбились из сил, а для развития успеха две кавалерийские дивизии, за исключением одного эскадрона канадцев (Форт-Гарри-Хорс), ничего не могли сделать.

Германское официальное исследование подчеркивает тот факт, что огромный промежуток между Мазниером и Кревекером остался открытым и «в течение многих часов полностью не занятым». По их мнению, «это стало большой удачей, поскольку никакие подкрепления не могли бы достигнуть этого участка до вечера». Для немцев также стало удачей и то, что как раз к моменту атаки сюда прибыла дивизия, переброшенная из России; к полудню 20-го часть ее сил как раз оказалась в состоянии прикрыть подступы к Камбрэ. Кроме того, немецкое командование с присущей ему быстротой организовало переброску сюда пяти резервных дивизий с других участков фронта, еще шесть были подготовлены к переброске. Это была гонка со временем; к радости обеспокоенных немцев, их противники оказались удивительно медлительны. «Британцы не сумели использовать полдень и вечер; они могли бы по крайней мере окружить немецкие силы, охваченные у Флескиера. Но оборона… судя по всему, лишила 51-ю дивизию всей инициативы». Что касается действий британской кавалерии, то отмечается, что они оказались запоздалыми и были легко остановлены продольным огнем.

21 ноября локальные резервы вновь несколько продвинулись вперед. В первые предрассветные часы из Флескиера отошли немногие уцелевшие защитники. С рассветом 51-я и 62-я дивизии начали энергичный натиск, очистив весь участок, на котором германцы упорно сопротивлялись в первый день атаки. Прилив британского наступления достиг Фонтен-Нотр-Дам, продвинув его границу по сравнению с результатами 20 ноября еще на 1,5 мили вперед. Однако на правом фланге войскам удалось продвинуться лишь ненамного: сюда как раз вовремя прибыла свежая немецкая дивизия, закрывшая прорыв и занявшая тыловую полосу оборонительной позиции.

Срок в 48 часов, поставленный Хейгом для этой операции, истек. Учитывая все невыгоды новой позиции британцев, связанные с угрозой, которую представляла собой оставшаяся в руках противника высота Бурлон, а также надеясь, что противник отступит, и желая в то же время ослабить натиск германцев в Италии, Хейг решил продолжать наступление. С некоторым опозданием, если не сказать больше, он предоставил в распоряжение 3-й армии несколько свежих дивизий. Но Танковый корпус — основа быстрого успеха, ставшего, по-видимому, не меньшей неожиданностью для британцев, чем для германского командования, был совсем измотан: люди устали, а машины требовали ремонта, так как корпус целиком участвовал в первом дне атаки.

Новые атаки теперь в большинстве случаев стали оканчиваться неудачами: противник был готов к их отражению. 22 ноября германцы вернули себе Фонтен-Нотр-Дам; 23 ноября 40-я дивизия, поддержанная танками, овладела лесом Бурлон, но попытки захватить деревни Бурлон и Фонтен-Нотр-Дам не увенчались успехом. Последовала ожесточенная и затяжная борьба с переменным успехом — обе деревни то захватывались, то вновь терялись. А между тем германцы быстро, инициативно и с огромным искусством готовили смертельный контрудар.

К несчастью, высшее командование, за небольшими исключениями, видимо, было склонно не верить многочисленным предупреждениям о надвигавшейся грозе. Оно даже с особым удовольствием потешалось над страхами тех, кто видел, как собираются тучи. Излишнее самомнение главного командования отчасти было вызвано легким успехом 20 ноября, а отчасти — убеждением, что наступление у Пашендаля поглотило все резервы противника. Действительно, эффект Пашендаля все время переоценивался.

По контрасту, генерал Сноу, командовавший VII корпусом, находившимся на южном фланге клина наступления, вбитого в оборону немцев, уже за неделю угадал направление и день готовившегося германцами контрудара. Подчиненные ему командиры, в частности командир 55-й дивизии (Юдвайн), примыкавшей флангом к III корпусу, донес о множестве фактов, подтверждавших это предположение: германская артиллерия пристреливалась к таким точкам, которые раньше вовсе не обстреливались. Германская авиация летала над окопами в большом количестве, британские же разведывательные самолеты вовсе не допускались на некоторые участки, где противник мог скрыто сосредоточивать свои силы.

Вечером 29 ноября 55-я дивизия настолько убедилась в неминуемой угрозе, что Юдвайн просил своего соседа — III корпус — в качестве контрмеры обстрелять в предрассветные часы тяжелой артиллерией овраг Банте, но просьба его выполнена не была. Сосредоточение живой силы врага стало полной противоположностью танкам, другим сюрпризом, сходным по принципам, но иным по методу проведения его в жизнь.

Отказавшись от долгой артиллерийской подготовки, германцы коротким ураганным огнем с химическими и дымовыми снарядами проложили дорогу своей пехоте, умело просачивавшейся вперед. Это стало провозвестием германских наступательных методов весны 1918 года — в то время как атака британцев была провозвестием методов наступления союзников летом и осенью 1918 года.

Вынырнув из укрытых исходных позиций — оврагов Банте и «Оврага 22-х» — в тот самый момент, когда должен был начаться так и не открытый заградительный огонь британской тяжелой артиллерии, германская пехота просочилась сквозь слабые точки в позиции британцев, а затем разлилась широким потоком, затопив деревни Гоннелье и Виллер-Гюислен, сметая в своем стремительном движении к Гузокуру артиллерийские позиции и штабы. Войскам грозило бедствие, ужасное по своим последствиям, но к счастью, им удалось сломить атаки противника на севере участка у леса Бурлон, а опасность была несколько уменьшена блестящим контрударом Гвардейской дивизии, вернувшей Гузокур, и последующими усилиями 2-й танковой бригады.

Некоторое время даже казалось, что представилась возможность вернуть потерянное и тяжело поразить германцев, расстроившихся и еще не приведших себя в порядок после одержанного британцами успеха. Но командующий армией, отклонив просьбу Сноу об организации удара конницей во фланг, направил ее в лоб германцам. Таким образом германцы смогли укрепить захваченное и даже возобновить атаки британских позиций. В последующие дни не прекращавшиеся успехи германцев, особенно в направлении на Виллер-Плюлып, и отсутствие у британцев резервов поставили британские позиции на участке Мазниер — Бурлон в столь тяжелое положение, что пришлось эвакуировать большую часть местности, захваченной 21 ноября.

До сих пор еще не рассеяна тень, наброшенная на войска и подчиненных командиров старшими начальниками, стремившимися обелить себя. Официальное расследование отнесло всю вину на счет войск на позициях, сочтя, что именно из-за их небрежности немецкий контрудар явился столь неожиданным, и утверждая, вопреки фактам, что войска вовремя не забили тревогу, не подали сигнала «SOS». Даже Бинг заявил: «Я приписываю местный успех противника одной и только одной причине — недостаточной подготовке наших младших офицеров, унтер-офицеров и солдат».

Хейг, которого держали в неведении относительно поступавших от войск тревожных предостережений, все же оказался исключением из общего правила. Посылая в Англию донесение о случившемся, он великодушно взял свою вину на себя, что не помешало ему одновременно отстранить от должности и отослать в Англию нескольких генералов.

Долг историка, основываясь на сохранившихся в архивах донесениях, сообщить, что многие младшие командиры остро чувствовали надвигавшуюся опасность и предупреждали о ней своих начальников. Что же касается оказанного войсками сопротивления, то в этом случае было сделано больше, чем кто-либо вправе был ожидать и требовать от войск, непрестанно сражавшихся с 20 ноября — дня первой атаки.

Для военной истории уроки Камбрэ безусловно заключаются в том, что здесь желанное возрождение внезапности было сорвано нарушением не менее важного принципа военного искусства — экономии сил, при оценке как необходимых средств для достижения определенной цели, так и способностей и предела человеческой выносливости.

Сцена 5. Капоретто

В холодное, сырое и хмурое осеннее утро среди покрытых туманом вершин Юлийских Альп раздался грохот, и прежде чем последние отголоски его окончательно замерли, союзники и здесь потерпели серьезное поражение.

Первые слухи о бедствии — кстати сказать, совершенно не преувеличивавшие действительности, — как гром поразили союзников. Хотя неожиданными они не должны были быть для всех союзных лидеров операции, развивавшиеся ими в 1917 году на всех театрах войны, должны были приучить их к поражениям.

Год этот начался ожиданием верного успеха, который сулило широкое наступление. Оно должно было привести к полному разгрому Центральных держав. Хотя мираж быстрой победы постепенно померк перед очевидностью стойкого сопротивления врага и тяжестью понесенных потерь, все же общество было совершенно не подготовлено к резкой перемене ролей — переходу от наступления к обороне.

Меньше всего этого ожидали в Италии. Были бесспорные основания беспокоиться за Россию, но итальянцы вели атаки весь август и сентябрь, а по телеграммам создавалось впечатление, что бои развиваются явно в их пользу. На этот раз сведения о достижениях даже были верны, хотя обычно в военных донесениях преувеличений больше, чем достоверных фактов.

Хотя выигрыш местности и был незначителен, но моральный и материальный эффект атак итальянцев и уже истомленных войной австрийцев был весьма велик. Как писал Людендорф:

И далее:

Необходимость эта была столь неотложна, что Людендорфу пришлось отказаться от проводимой им подготовки к наступлению в Молдавии, которое, как он намечал, должно было нанести coup de grace России, сопротивление которой постепенно слабело. Но откуда и где он смог найти достаточное количество войск, чтобы превратить трещавшую оборону австрийцев в мощное наступление?

Натиск британцев у Пашендаля и сама протяженность германских фронтов во Франции и России поглощали все ресурсы Людендорфа. Все, что ему удалось выделить, заключалось в небольшом общем резерве в 6 дивизий, которыми он только что воспользовался, чтобы отразить наступление Керенского, сломить последние затухающие усилия России и провести удар, которым была захвачена Рига.

Однако советник Людендорфа при стратегической разработке операций майор Ветцель придерживался мнения, что даже использования этих слабых сил в должном месте, где фронт противника не так стоек (на участке между Флитчем и Канале) будет достаточно, чтобы надломить, если не совсем ликвидировать угрозу дальнейших наступлений Италии.

Результаты показали, что он был прав. Эти результаты намного превзошли самые радужные ожидания. Местное наступление перешло в более честолюбивую по своим целям операцию, хотя средства и силы не увеличились по сравнению с тем, что первоначально намечалось в зародыше плана, который был 29 августа представлен германскому командованию офицером австрийского генерального штаба Вальдштеттеном.

Первоначальный план намечал прорыв у Тольмино, за которым должно было последовать свертывание фронта по реке Изонцо. Сражениям у Капоретто и при Камбрэ суждено было иметь любопытное сходство.

Людендорф послал генерала Крафта фон Дельмензингена со специальной задачей — разведать местность и донести о соответствии намеченного плана. Крафт руководил Альпийским корпусом во время кампании в Румынии и был большим специалистом в горной войне. Он обнаружил, что австрийцы сумели удержать в своих руках небольшое предмостное укрепление на западном берегу реки Изонцо у Тольмино, и это укрепление могло послужить хорошим исходным пунктом для предполагаемой атаки. Орудия подтягивались сюда большей частью вручную и ночью. Пехота подошла за семь ночных маршей, оставив обозы, а боеприпасы, снаряжение и продовольствие погрузив на людей или вьючных животных.

Сосредоточение 12 штурмовых дивизий и 300 батарей произошло незаметно для итальянцев. Частично это было обязано умелым мерам предосторожности, частично характеру местности, а отчасти и неудовлетворительной воздушной разведке противника.

Что же делалось у итальянцев? Главнокомандующий Кадорна, безусловно, был человеком, выделяющимся над общим уровнем, но, подобно некоторым другим великим полководцам, сила его интеллекта подрывалась отсутствием контакта с войсками и понимания их. Помимо этого у таких людей умственная оторванность зачастую усугубляется естественной изоляцией, в которой находится любой, кто занимает высокие военные посты. Учитывая сравнительную слабость сил противника, он верно рассчитал, что у него достаточно людей и орудий, чтобы успешно противостоять атаке. Но распределение этих людей на фронте не соответствовало обстановке и условиям действий в различных секторах. Войска, уже раньше сильно измотанные, долго задерживались на позициях, которые энергичнее всего атаковал неприятель. Сочетание ошибочного распределения войск с зорким глазом противника, безошибочно угадывавшего наиболее уязвимые места, привело вместе с другими факторами к такому успеху австро-германцев, который ни в коей мере не соответствовал введенным ими здесь в дело слабым силам и средствам.

Капелло, командовавший 2-й армией, недовольный оборонительными качествами позиции, на которой остановилось наступление итальянцев, захотел опередить атаку германцев ударом во фланг в северном направлении, с плато Байнзицца. Кадорна отклонил это предложение. К этому времени главнокомандующий не только отдавал себе отчет в малочисленности своих резервов, но и вообще, правда с некоторым опозданием, стал сомневаться в целесообразности придерживаться в дальнейшем наступательного образа действий. В этом он оказался по крайней мере умнее своего подчиненного, который по своему наступательному духу, по своим действиям как командир и как жертва германских новых наступательных методов, был своеобразным Гауфом итальянской армии.

Кадорна получал достаточно предостережений о намерениях противника от своих разведывательных органов и от дезертиров — чешских и трансильванских офицеров, — но он не был уверен в действительном направлении атаки противника, а потому не хотел преждевременно тратить свои резервы.

Как бы то ни было, но крайне любопытно, что, хотя разведывательные данные особо указывали на участок фронта в районе Капоретто, там на всем фронте протяжением в 15 миль оставалось только по два батальона на милю, между тем как несколько южнее на милю приходилось уже по восемь батальонов. Капелло резко отверг все просьбы своего левого фланга об усилении. Быть может, он не хотел выслушивать никаких доводов и проявил особую раздражительность, так как был болен, но тогда ему надо было лежать в госпитале. Взамен этого он с завидным упорством оставался в постели тут же в штабе и согласился передать бразды правления другому командующему лишь на следующий день после того рокового дня, когда фронт был уже прорван.

Приграничная итальянская область Венеции образовывала как бы язык, выдававшийся в Австрию. С юга к нему примыкало Адриатическое море, с востока и севера — Юлийские и Карнийские Альпы, за которыми находилось австрийское Трентино. 6 германских и 9 австрийских дивизий составили атакующую 14-ю германскую армию, во главе которой встал генерал Отто фон Белов; начальником штаба был Крафт — ум, питавший его. Эти войска должны были преодолеть горную преграду кончика «языка», а 2-я австрийская армия под начальством Бороевича должна была наступать вдоль полосы более ровной местности близ Адриатического побережья.

Трудности организации и развертывания атаки в горах были искусно преодолены. После продолжавшегося четыре часа обстрела химическими снарядами и одного часа общей бомбардировки войска двинулись вперед под моросившим мелким дождем и снегом. Во многих местах они быстро справились с сопротивлением пехоты, которая из-за повреждения телефонной связи местами поддерживалась своей артиллерией лишь с перерывами.

Но основным фактором успеха, как и в марте следующего года во Франции, стал туман. Именно он обеспечил внезапность — единственный и необходимый ключ, чтобы отомкнуть фронт противника и открыть дорогу наступлению. Хотя правый и левый фланги атаковавшей армии задерживались стойким сопротивлением тыловых позиций, центральная группа (4 дивизии), руководимая Штейном, совершила глубокий прорыв у Капоретто. Сквозь эту брешь уже вечером были двинуты резервы, и итальянцы не смогли больше держаться на всей оборонительной позиции. Этим была облегчена задача правого фланга (3,5 австрийских дивизии под начальством Краусса). Эти дивизии, почти не встречая никакой задержки, теперь тоже пошли вперед, спустившись вниз к кратчайшему пути в обход речной преграды, которую представляла собой река Тальяменто.

Это охватывающее наступление свело на нет усилия Кадорны закрыть прорыв, которые не могли также увенчаться успехом из-за трудностей, связанных с продвижением резервов по узким горным дорогам, уже забитым отступавшими деморализованными войсками. Это убедило Кадорну в необходимости дать приказ об общем отступлении к Тальяменто (как это раньше предлагал Капелл о). После двух критических дней 30 и 31 октября отступление это благополучно закончилось.

К счастью, преследовавший противник также страдал от заторов на дорогах и плохого подвоза продовольствия. Кроме того, мешали все возраставшие трения между германскими и австрийскими командирами. Попытки внезапно захватить перевалы не увенчались успехом. Хотя в энергичном порыве одна из австрийских дивизий (Краусса) перевалила через хребет у Корнино (2 ноября), однако, у Кадорны оказалось достаточно времени, чтобы подготовить дальнейшее отступление к реке Пьяве. Крупные части итальянцев были отрезаны клещами противника, но все же главным силам удалось к 10 ноября достигнуть реки Пьяве и здесь вновь построить свой фронт.

Но звенья цепочки, составившие этот фронт, оказались очень слабы. Было потеряно около 600 000 человек, а 2-я армия, по которой пришелся главный удар врага, фактически прекратила существовать как боевая сила. В такой обстановке Кадорна уступил свое место Диазу, основное преимущество которого заключалось в том, что он понимал солдата и знал, как поднять моральный дух войск. Он выполнил такую же роль, какую во Франции на год раньше фактически сыграл Петэн.

Тремя днями позднее над итальянцами нависла новая угроза. Это случилось 12 ноября. В этот день войска Конрада (10-я и 11-я австрийские армии) попытались ударить от Трентино в тыл итальянцам.

Но здесь подготовка к обороне велась Кадорной еще с давних пор. Позиции были сильно организованы и угроза не удалась. Людендорф с опозданием пытался перебросить Конраду подкрепления, но и эта попытка не увенчалась успехом из-за слишком редкой сети железных дорог и нехватки автомобильного транспорта. На самом деле основная причина неудачи все же лежит в слишком узком горизонте первоначального плана операции.

Между тем французские и британские дивизии поспешно перебрасывались по железной дороге в Италию. Еще до них прибыли Фош и Генри Уилсон. Но на сосредоточение этих дивизий нужно было время, а потому вначале они держались в резерве. Время, пока они не сменили дивизии своего сильно потрепанного союзника, было временем больших опасений и большого напряжения. Наиболее серьезная контратака имела место на участке между реками Пьяве и Брента. Здесь после пяти дней борьбы IX итальянскому корпусу Дадерши удалось остановить наступление германцев. В начале декабря корпус был сменен французами, а британцы под начальством лорда Кавана взяли на себя защиту сектора Монтелло.

Вопреки всем ожиданиям, противник ослабил натиск и оставил французов и британцев в покое. В течение оставшихся месяцев кампании этого года атаки врага ограничились новыми ударами войск Конрада и Краусса дальше к северо-западу в секторах Азиаго и Граппа. Хотя атаки эти и стали новой проблемой для измученных итальянцев, но все же с психологической точки зрения они были даже полезны, так как успешное и стойкое сопротивление, оказанное итальянскими войсками, позволяло им верить в свою боеспособность и тем самым закладывать основы для «реванша» Италии в 1918 году.

Рассматривая драму Капоретто в более четком свете истории, можно прийти к выводу, что совершенно напрасно в качестве причины поражения здесь выставляли на первый план разлагающее влияние на войска неприятельской пропаганды. Основная причина слабого сопротивления итальянцев была та же, что и во французской армии весной этого же года: войска морально устали от войны, а бесконечные и бесплодные атаки, когда их беспощадно гнали на пулеметы обороны, выхолостили боевой дух солдат. Когда же нависла непосредственная угроза стране, то это дало новый толчок бойцам и придало жертвенный оттенок долгу, который они, сражаясь на фронте реки Пьяве, схваченные за горло противником, выполнили с честью и героически.

С отступлением за реку Тальяменто, наиболее критический период в стратегическом отношении миновал, ибо то, что Клаузевиц называл «трениями войны», с этого времени так сильно влияли на нормальную работу коммуникаций атакующих, что их мощь и быстрота движения резко упали. Часть причин, приведших к этому, уже была указана выше. Однако необходимо подробнее остановиться на одной из них, сильно повредившей немцам и во Франции весной 1918 года. Переполненные снабженческие склады итальянской армии были слишком большим соблазном для питавшихся впроголодь солдат противника. Желание наесться взяло верх над желанием развить успех энергичным преследованием. Внезапные спазмы желудка усилили спазм наступления.

Знаменательно, что даже начальник германской дивизии генерал Лескюи мог восторгаться захватом кур, которых пришлось по две-три штуки на каждого из бойцов дивизии, больше чем захватом значительного числа пленных; обладание несколькими свиньями он расценивал как «верх человеческого блаженства!»

Панорама — война в воздухе

Рассказать о боевых действиях авиации невозможно, так как она применялась как вспомогательное средство во всех операциях, оказывая на ход военных действий значительное влияние, но не придавая им какого-либо особого, присущего свойствам авиации стратегического оттенка. Все же краткий очерк эволюции действий авиации на войне может помочь дополнить стратегическую картину ее использования.

Военные постепенно и медленно признали ценность авиации. Ее сторонникам пришлось вести тяжелую борьбу, чтобы добиться признания авиации военными сферами. Пока итальянцы не использовали авиацию широко в 1911–1912 годах, действуя против турок в Триполитании, общая точка зрения военных кругов на нее была верно отображена комментарием генерала Фоша в обзоре «Circuit de l’Est»: «Это великолепный спорт, но для армии аэроплан ни к чему». Даже в 1914 году доля военной авиации была крайне мала, а применение ее — еще ограниченнее, чем на это рискнули пойти итальянцы за два года перед тем.

В первые месяцы войны визуальная разведка была единственной задачей, которая ставилась авиации. Не было и мыслей о воздушном бое или бомбометании. Германские армии во время своего вторжения во Францию тяжело расплатились за недостатки своей авиации и добываемые ею неверные разведывательные данные. Но английский Королевский Воздушный корпус дважды оказывал войскам неоценимые услуги, хотя через Ла-Манш во Францию было переброшено только 44 самолета. Однажды разведка раскрыла попытку противника охватить фланг британской армии у Монса, другой раз она обнаружила историческое отклонение Клука к Марне.

В сентябре сфера деятельности авиации была расширена. Ей было поручено наблюдение целей для артиллерии и задачи связи — сперва зрительными сигналами, а затем и при помощи радио. В сентябре попытались также производить фотографирование с воздуха, но ценность аэрофотосъемок была понята главной квартирой лишь в 1915 году. В марте была создана специальная камера для фотографирования с самолета. С этого момента аэрофотосъемка стала непрерывно развиваться. Серьезным препятствием явилась зависимость от захваченных у германцев линз для крупных камер.

В 1915 году была сделана попытка найти новый вид взаимодействия авиации с наземными войсками, но полностью применен он был только в 1916 году. Это было применение самолетов в качестве воздушного дозора, благодаря чему командиры получали сведения о действиях и положении своей пехоты и о том, откуда угрожают контратаки противника.

Применение авиации для этих целей обеими враждовавшими сторонами, равно как и желание помешать наблюдению противника, естественно привело к борьбе с вражескими наблюдателями, а это в свою очередь — к борьбе за превосходство в воздухе. Вначале в распоряжении летного состава имелись только винтовки и револьверы. Бои самолетов носили характер азартного и полного случайностей нового вида охоты. Но скоро на самолетах были установлены легкие пулеметы, хотя в боевые могли быть превращены только такие самолеты, у которых пропеллер находился сзади, так как иначе он мешал ведению огня из пулемета прямо перед собой.

В мае 1915 года немцы создали новый быстроходный самолет типа «Фоккер» — боевую машину, снабженную автоматическим прерывателем стрельбы, который позволял вести огонь из пулемета сквозь орбиту вращавшегося пропеллера без опасения повредить его лопасти. «Фоккеры» подбили большое количество британских машин и на время завоевали для германцев господство в воздухе.

Союзники ответили на эту угрозу не только новыми машинами, но и новыми методами действий. Самолеты-«истребители» были сведены в специальные эскадрильи, которые должны были вести поиск противника за линией фронта, позволяя, таким образом, разведывательной авиации и артиллерийским корректировщикам работать спокойно.

Этот метод наступательных дозоров с успехом был испробован французами под Верденом в феврале 1916 года, а затем развит британцами на Сомме, где в течение нескольких недель, благодаря новой технике авиации, немцы почти совсем были изгнаны из воздуха. Наступательный образ действий был расширен: теперь в сферу ударов попали и аэродромы противника. Это расширение напоминает историческое морское изречение, что «граница Британии — побережье противника». Еще в октябре 1914 года морская авиация Британии, действовавшая с бельгийского побережья, устроила ряд налетов на ангары цеппелинов в Дюссельдорфе и Кельне, уничтожив один цеппелин. Другой цеппелин был уничтожен в следующем месяце рейдом из Бельфора на Фридрихсгафен.

Хотя налетами на аэродромы, предпринимаемыми с 1916 года и позже, редко удавалось вызвать серьезные повреждения материальной части, однако, они оказывали значительный моральный эффект. Раньше пилоты, благополучно вернувшись на свой аэродром, знали, что на этот раз чаша испытаний ими полностью испита. Теперь же надо было считаться с новой угрозой — нападением на земле, а это переносилось хуже, когда не было нервного подъема, вызываемого полетом, и когда опасность грозила пилоту в невыгодной для него обстановке — на земле.

В 1916 году союзники не смогли долго удержать свое господство в воздухе. Германцы ответили на него улучшенными типами одноместных истребителей и так называемой системой «круговой поруки». Формировались специальные эскадрильи истребителей, во главе каждой становился искусный летчик, который сам подбирал себе пилотов. Эскадрильи эти последовательно перебрасывались на те участки фронта, где главное командование хотело обеспечить господство в воздухе. Больше всего прославились при этом эскадрильи Бельке и барона фон Рихтгофена.

Идя таким путем, германцы уже в начале 1917 года добились преимущества в воздухе, хотя общее превосходство англичан в машинах составляло три к одному. И британцы трагически помогли этому успеху противника, под давлением верховного командования выпуская в бой большое количество не до конца обученных молодых английских пилотов. Но союзники превосходили немцев по количеству выпущенных самолетов, и постепенно, хотя и дорогой ценой, вновь смогли вернуть себе это господство, теперь уже сохранив его до конца войны. Однако никогда оно уже не было столь решающим, как летом 1916 года.

Из-за специфичности условий ведения войны в воздухе — борьбы в трех измерениях — ни разу не удалось достигнуть такого господства в воздухе, как это понимается, когда говорят о господстве на море. Целью воздушной войны являлось такое превосходство, которое могло в случае надобности обеспечить местное и временное господство в воздухе.

1917 год отмечен также ростом и усовершенствованием методов боя и полетов сомкнутыми соединениями, которые пришли на смену тактике, воспетой еще Гомером — борьбе отдельных чемпионов, чьи списки боевых побед возбуждали публику не менее, чем результаты футбольных матчей. Теперь «странствующие искатели приключений» выработали свою тактику, и воздушный бой стал наиболее распространенной формой ведения этой войны, хотя и проводимой в другой плоскости. К концу войны в схватках часто участвовало по 50–60 самолетов. Маневрируя в сомкнутом воздушном строю, они пытались расстроить и сломать боевой порядок противника.

Таким образом авиация сделалась как бы воздушной конницей. Сходство это усиливалось еще другой формой действий авиации, примененной в последний период войны. Это была атака наземных целей. Пока армии противника крепко сидели в окопах, атаки с воздуха не могли широко развернуться, хотя при случае они и являлись спасением для небольших групп пехоты, на которые сильно наседал противник. Но когда в марте 1918 года фронт британцев был сломан, то все имевшиеся эскадрильи истребителей — как французские, так и британские — были сосредоточены в одном месте, чтобы своими ударами остановить наступление германцев. Контратаки авиации во время этого критического периода сыграли огромную роль и помогли остановить германское наступление — это единодушно признано всеми военными историками.

Еще большие возможности представились, когда прилив противника осенью 1918 года отхлынул назад. После прорыва болгарского, турецкого и австрийского фронтов воздушные атаки отступавших колонии во всех случаях ускоряли и довершали их разгром.

Удары с воздуха по путям сообщения, бивакам, складам снабжения и боеприпасов предпринимались и значительно раньше. Сражение у Нев-Шапель в марте 1915 года явился первой организованной попыткой атакой с воздуха помешать прибытию подкреплений противника. В сражении у Лооса в сентябре того же года проводилась широко задуманная бомбардировка германских железных дорог. Результаты этой бомбардировки были незначительны — главным образом, из-за отсутствия соответствующего опыта, несовершенства оборудования самолетов и недостаточности их для того, чтобы обеспечить интенсивность бомбометания, необходимую для действительного повреждения железных дорог.

Удавалось перед боем повредить железнодорожные пути, однако не так, чтобы их нельзя было вовремя отремонтировать. И если ремонтные работы не срывались неустанной бомбардировкой, то снабжение и боеприпасы доходили до войск противника раньше, чем они начинали чувствовать в чем-либо недостаток. Этот первый урок запомнили и применили в последующих боях войны, когда обстрел с воздуха путей сообщений стал повседневным явлением. Но второй урок никогда не смогли полностью использовать, так как бомбовозов не хватало. Жадность, с которой армии набросились на авиацию как непосредственную помощь разведке, артиллерийскому наблюдению и защите этой работы, ограничила выделение авиации для самостоятельных действий. Все это мешало использованию авиацией бомбового оружия.

Быть может желание сконцентрировать все усилия авиации для решения задач непосредственной помощи армиям, отвлекло внимание от тех больших возможностей, которые могло дать ослабление противника, вызванное голодом. Германцы совершенно явно упустили возможность нанести в этом отношении вред своему врагу. Несколько лет назад об этом рассказал один из старших офицеров штаба 2-й британской армии. Эта армия снабжалась в основном из Кале и Булони, а впереди этих баз находился только трехдневный запас продовольствия и боеприпасов, если не считать трехдневного запаса, имевшегося при войсках. Подвоз к фронту проводился по двум двухколейным и одной одноколейной веткам. Чтобы обслужить нормальные потребности армии, надо было ежедневно отправлять 71 поезд, что составляло ³/₄ пропускной способности этих трех веток. Чтобы создать здесь опасность, надо было совсем немного: повредить только один путь. Это вывело бы из равновесия всю систему снабжения, повреждение же двух путей привело бы к катастрофе. Повредить железную дорогу было тем легче, что по ту сторону Кале две ветки пересекались, а близ Сен-Омера два пути сходились. Более того, пробка у Арка близ Сен-Омера отрезала бы войска и от их трехдневного запаса продовольствия и снабжения, который был сложен в складах несколько дальше вдоль двух путей, сходившихся в этом месте. Нетрудно представить себе обстановку, которая могла бы создаться, если бы эффективные и длительные бомбардировки были начаты уже в апреле 1918 года, одновременно с наступлением германской армии, когда вся эта местность были забита британскими и французскими войсками, пытавшимися заткнуть прорыв фронта.

Союзное командование на Западном фронте не хотело выделить достаточное число авиации, чтобы на действительном опыте убедиться в эффекте забрасывания бомбами путей сообщения. И это имело место, несмотря на многозначный намек о перспективах таких нападений авиации — когда взрыв бомбой состава с боеприпасами на станции Тионвиль остановил на 48 часов все движение на важном для германцев участке. Это были как раз те самые 48 часов, которые предшествовали контрудару союзников на Марне, повернувшему весь ход войны.

На море немцы, всецело полагаясь на свои подводные лодки, к счастью, не использовали все возможности, открывавшиеся атаками с воздуха на суда или на порты, где суда эти выгружались. А союзники не могли это сделать, так как противник не пользовался такими судами. Все же беглый проблеск такого рода действий промелькнул в первые годы войны — 12 августа 1915 года. Британский гидросамолет, поднявшийся с авианосца близ Дарданелл, впервые в истории потопил судно. Наиболее ценная работа, проводимая морской авиацией во время войны, выражалась в дозорной службе против подводных лодок и в сопровождении транспортов, то есть в выполнении чисто охранных функций.

Еще за семь месяцев до Ютландского сражения коммодор Сюэтер из Морской воздушной службы предлагал Адмиралтейству санкционировать строительство 200 самолетов, способных нести торпеды самолета. Его настойчивость привела только к его переводу на другой театр — Адриатику. Лишь год спустя после Ютланда новый главнокомандующий Гранд-флитом выдал заказ на производство этих машин, причем как можно более быстрое. Увы, было слишком поздно. Если бы к мнению Сюэтера прислушались раньше, влияние нового средства борьбы на морскую войну могло оказаться решающим. Помимо того, при Ютланде был упущен еще один шанс на успех, когда большой авиатранспорт «Кампания» не был включен в состав Гранд-флита, вышедшего из Скапа-Флоу.[97]

Тем не менее, именно Морская воздушная служба впервые предложила использовать авиацию против индустриальных центров противника и осуществила такую попытку. Поначалу эта идея была отвергнута армейским командованием, и к ней вернулись лишь в октябре 1916 года под влиянием аргументов полковника Баре из французских военно-воздушных сил, высказанных им во время посещения Лондона. Представитель Адмиралтейства при воздушном командовании высказался за отправку военно-морским флотом во Францию для этой цели 200 бомбардировщиков. Но, согласно официальной истории, это предложение «встретило сильное противодействие сэра Дугласа Хейга… он заявил, что идея полковника Баре крайне необоснованна теоретически и не может быть выполнена практически». Противодействие Хейга ликвидировало прекрасную возможность поразить врага с воздуха — в противоположность тому потоку снарядов, что изливали на противника его войска. В 1917 году из пятидесяти авиационных эскадрилий во Франции, только две были предназначены для бомбометания, и те действовали лишь против локальных целей.

Лишь много позже со стороны союзников была сделана попытка атаковать «внутренний фронт» противника — если не считать отдельных рейдов, осуществлявшихся незначительными силами британской морской авиации, а также французами.

Опять-таки, пока это новое оружие было разделено между сухопутными и морскими силами и применялось ими, не в свойстве человеческой натуры было думать о самостоятельных действиях авиации.

И эта область не развивалась. Решающее сцепление отдельных элементов в единое целое было осуществлено только в апреле 1918 года, когда были созданы Королевские Воздушные силы (RAF). С этого момента авиация стала отдельным родом войск. Впоследствии в июне было организовано и отдельное Министерство авиации, во главе которого встал Тренчард — яркий и инициативный руководитель британской военной авиации во Франции. За немногие месяцы, остававшиеся до конца войны, повторные глубокие рейды британской авиации, руководимые Тренчардом, усилили разложение Германии и своим моральным эффектом — по крайней мере в Рейнской области — сорвали производство боеприпасов. Но даже и такое значение этого авиационного отряда скорее было в его возможных, чем в актуальных достижениях, ибо даже ко времени перемирия численно он едва насчитывал четверть предполагавшихся самолетов. Опять-таки влияние рейдов германских самолетов над Англией надо оценивать с точки зрения того факта, что самый крупный налет проводился менее чем 40 бомбовозами.

Возможности воздушных сил подтверждаются тем фактом, что семь главных германских центров производства вооружения в Руре и в Рейнской области находились в пределах досягаемости британских самолетов. До Эссена, главного арсенала Германии, было только 173 мили. Немецкие самолеты прилетели бомбить Лондон с авиабазы около Гента. До завода в Хагене, производившего две трети аккумуляторов для немецких подводных лодок, было 175 миль. Две крупнейших химических фабрики находились менее чем в 100 милях от фронта союзников. Но эта великолепная возможность нанести вред производству снаряжения для германских армий была принесена в жертву воздушному сражению над траншейным фронтом, то есть фактически возложена на походный алтарь «воздушного Клаузевица». Даже когда наконец-то были сформированы Независимые военно-воздушные силы, перед лицом неистового противодействия Главного командования их численность ограничили примерно до сотни машин (около 2 % от численности всех британских военно-воздушных сил), а больше половины их рейдов было направлено против тактических целей, вместо того чтобы поражать индустриальные мощности. При этом, помимо прямого ущерба, авиационные налеты достигали куда более широкого косвенного эффекта — например, только в августе одна снарядная фабрика, которую даже ни разу не бомбили, получила пятьдесят три ложных сигнала воздушной тревоги и недопоставила армии 3000 тонн боеприпасов! Но Главное командование упорно исповедовало доктрину концентрации всех воздушных сил на фронте — хотя одна лишь угроза подобных рейдов отрывала от фронта не менее двадцати немецких эскадрилий. Три или четыре раза случалось так, что с фронта приходилось снимать большую часть находящихся там машин!