История Первой мировой войны

Глава третья ПЛАНЫ СТОРОН

В нашем обзоре преимущество по справедливости отдано плану Германии. И не только потому, что он явился пружиной, приведшей в движение маятник войны 1914 года, но и потому, что германский план (теперь это можно сказать с полной уверенностью) оказывал свое влияние и на последующий ход войны. Правда, начиная с осени 1914 года ход войны при взгляде со стороны может показаться лишь потрясающей «осадой» Центральных держав — представление, совершенно несовместимое с высказанной нами мыслью.

Представление о Германском альянсе как о побежденной стороне, хотя и верно с экономической точки зрения, предполагает также и потерю инициативы — а этому противоречит вся германская стратегия.

Хотя Германии не удалось провести в жизнь свой первоначальный план войны, все же он даже своим провалом продолжал влиять на общий ход последующих действий. Тактически большинство сражений смахивало на осадные операции — но стратегия войны на суше долго блуждала в потем-ках, не учитывая этих особенностей тактики и не решаясь принять их.

Немцы должны были учитывать, что их силы даже вместе с силами Австрии значительно уступают совместным силам Франции и России. Чтобы противостоять этому невыгодному соотношению сил, надо было извлечь пользу из своего центрального положения, а также из предположения о такой медленной русской мобилизации, при которой Россия в первые недели войны едва ли сможет оказать на своих противников серьезное давление.

Это предположение хотя и означало выгоды нанесения решающего удара по России, пока она еще не готова к войне, вместе с тем учитывало вероятность того, что Россия сосредоточит свои главные силы в глубине территории, и первый удар Германии вряд ли окажется эффективным. К тому же горький опыт Наполеона не мог служить примером, воодушевляющим на глубокое вторжение в Россию при ее необъятных просторах и бедности коммуникаций.

Поэтому план, издавна принятый Германией, заключался в том, чтобы начать быстрое наступление против Франции, сковывая в то же время передовые силы русских — а позднее, когда Франция будет раздавлена, расправиться и с русской армией. Но этот план, в свою очередь, усложнялся серьезным препятствием естественного и искусственного характера. Этим препятствием для наступающего являлась французская граница. Узкая, протяжением всего лишь около 150 миль, она представляла мало удобств для маневра или хотя бы для развертывания тех масс, которые Германия предполагала бросить против своего врага. На юго-восточном конце граница примыкала к Швейцарии и после неширокой полосы ровной местности, известной под названием «Ворот Бельфора», на протяжении 70 миль тянулась вдоль Вогезских гор. За этим естественным барьером, удлиняя и углубляя его, лежала почти непрерывная система укреплений, опиравшихся на крепости Эпиналь, Туль и Верден. В 20 милях за Верденом проходили не только границы Люксембурга и Бельгии, но и малоудобная область Арденн.

За исключением сильно прикрытых Бельфором и Верденом путей наступления, единственно возможным проходом сквозь этот барьер был Шарм, лежащий между Эпиналем и Тулем. Проход этот сознательно был оставлен открытым, чтобы послужить стратегической ловушкой, куда могли быть заманены германцы и где они затем были бы раздавлены французским контрударом.

Имея перед собой такую интеллектуальную и физическую преграду, немецкой военной мысли не оставалось ничего другого, кроме естественного и логичного стратегического вывода — обойти эту стену широким маневром сквозь Бельгию.

Граф Шлиффен, бывший начальником германского Генерального штаба с 1891 по 1906 год, задумал и разработал план, согласно которому французские армии должны быть окружены путем широкого охвата. Таким образом предполагалось добиться быстрой победы. Разработка этого плана была закончена к 1905 году, тогда же он и вступил в силу.

Чтобы достигнуть поставленной цели, план Шлиффена сосредоточивал главную массу германских сил на правом фланге с целью провести гигантский заходящий маневр. Шлиффен сознательно шел на риск, сводя до минимальной величины численность войск левого фланга, стоявшего против французской границы.

Крыло захождения, осью которого служили укрепленные районы Мец и Тионвиль, должно было состоять из 53 дивизий, поддержанных частями ландвера и эрзац-резерва по мере их формирования. В то же время силы на левом фланге включали только 8 дивизий. Но даже слабость этого фланга помогала главному удару: чем дальше французское наступление оттеснило бы левый фланг германцев назад к Рейну, тем труднее было бы французам отразить удар по их флангу через Бельгию. Это напоминало принцип вращающейся двери. Если человек сильно налегает на одну половинку такой двери, другая половинка, описав круг, ударит его в спину. Именно в этом, а не только в географическом обходе, и заключалась действительная мудрость плана Шлиффена.

Германские армии охвата должны были зайти через Бельгию и северную Францию и, продолжая движение по широкой дуге, постепенно поворачивать на восток. Крайний левый фланг должен был пройти южнее Парижа и пересечь Сену у Руана. Затем он прижал бы французов к Мозелю, где они оказались бы между молотом и наковальней, образуемой крепостями Лотарингии и швейцарской границей.

План Шлиффена выделял 10 дивизий, чтобы сковать русских, пока остальные немецкие силы не раздавят Францию. Необходимо отдать дань предвидению этого великого человека: он рассчитывал на вмешательство в войну Британии и допускал также появление экспедиционной армии в 100 000 человек, оперирующей во взаимодействии с французами. Ему же германцы обязаны проектом использования частей ландвера и эрзац-резерва в активных операциях, а также использования национальных ресурсов в армии. Рассказывают, что последними его словами на смертном одре были: «Дело должно дойти до сражения. Только усильте правое крыло!»

К несчастью для Германии, у младшего Мольтке, преемника Шлиффена на посту начальника Генерального штаба, не хватало ни его мужества, ни его стратегических талантов. Мольтке сохранил план Шлиффена, но выхолостил основную его идею. Из 9 новых дивизий, которые Германия организовала за период с 1905 по 1914 год, Мольтке 8 дивизий придал левому флангу и только одну — правому! Правда, он добавил сюда еще одну, сняв ее с русского фронта — но это мизерное подкрепление было куплено дорогой ценой, ведь русская армия 1914 года представляла собой более серьезную угрозу, чем в то время, когда Шлиффен работал над своим планом. В итоге в самый разгар августовской кампании с французского театра военных действий пришлось снять два корпуса для усиления Восточного фронта. Завещание Шлиффена было оставлено его преемником без внимания.

Мольтке также внес изменения и в сам план. Эти изменения имели серьезное политическое значение. Шлиффен предполагал, что правый фланг развернется не только вдоль бельгийской, но и вдоль голландской границы, доходя к северу до Крефельда. Пройдя полоску датской территории, известной под названием «Маастрихтского придатка», легко было обойти фланг льежских фортов, преграждавших дорогу на узкой полосе бельгийской территории севернее Арденн. Шлиффен надеялся, что германская дипломатия добьется согласия на проход сквозь Голландию; он не желал зря насиловать Бельгию или Голландию и хотел спасти себя от лишних упреков.

Шлиффен полагал, что открытое незамаскированное развертывание там части германских сил настолько перепугает французов, что заставит их первыми пересечь южную границу Бельгии и занять естественную оборонительную позицию в долине Мааса, южнее Намюра. Этим французы создали бы предлог для вступления на нейтральную территорию также и германцев. Но если бы даже сорвался план этой искусной ловушки для французов, все же Шлиффен рассчитывал, что он сможет вовремя захватить Льеж и избежать всяких задержек для наступления главных сил германцев. Он хотел поставить крайне жесткие временные рамки для захвата Льежа, отсрочив эту операцию до последней минуты, чтобы дать германским государственным мужам все возможности избежать упреков в оскорблении нейтральных стран.

Такие расчеты и смелость решений были не по плечу Мольтке-младшему. Он решил, что Льеж должен быть захвачен coup de main[31] непосредственно после объявления войны. Таким образом, ради проблематичного обеспечения военных операций он добровольно шел на акт насилия против нейтральной страны, провоцировал Бельгию на сопротивление и втягивал в борьбу против себя Британию. Методы Мольтке — «потопить» противника — были полной противоположностью методам Шлиффена. Все это является наглядным примером тех опасностей, в том числе и военных, которые могут явиться в результате того, что стратегии разрешают доминировать над политикой.

Если ошибкой последнего плана германцев был недостаток смелости, то ошибкой французского плана было как раз обратное.

В последние предвоенные годы французское командование утеряло четкость мышления. После разгрома 1870 года французское командование вначале приняло доктрину обороны, опиравшейся на приграничные крепости. Лишь позднее должен был последовать решительный контрудар. В соответствии с этим планом и была создана мощная система крепостей, причем в ней были оставлены проходы, вроде Шармского, чтобы ввести в определенное русло вторжение противника и быть готовым опрокинуть его контрударом.

Но в последнее десятилетие перед войной возникла новая школа, утверждавшая, что наступление больше соответствует духу и традициям Франции, что наличие 75-мм полевой пушки — единственной в мире по своей подвижности и скорострельности — делает это тактически возможным, а союз с Россией и Британией позволяет избрать такой образ действий и на стратегическом уровне. Забывая уроки 1870 года, французы вообразили, что их elan[32] неуязвим для пуль. Доля ответственности за это заблуждение лежит частично и на Наполеоне, которому принадлежат известные слова: «Соотношение между моральным и физическим элементами выражается как три к одному». Слова эти заставили военных думать, что возможен разрыв этих двух элементов, в то время как они тесно зависят друг от друга: оружие недействительно без мужества бойца — но так же бесполезны будут храбрейшие войска без достаточного оружия, чтобы защищать свой «дух». Когда солдаты теряют веру в свое оружие, мужество их быстро исчезает.

Результаты оказались плачевны. Новая школа нашла своего пророка в полковнике Гранмезоне. В генерале Жоффре, начальнике Генерального штаба в 1912 году, она нашла рычаг для проведения в жизнь своих планов. Прикрывшись авторитетом Жоффра, сторонники offensive a outrance[33] получили право распоряжаться военной машиной Франции и, отбросив старую доктрину, сформулировали общеизвестный теперь «План XVII».

План этот был основан на отрицании исторического опыта и здравого смысла. Построен он был на двойной ошибке — в силах противника и в месте удара, причем второй просчет оказался опаснее первого. Учитывая возможность того, что немцы с самого начала войны введут в действие свои запасные и резервные части, французы оценивали мощь германской армии на западе максимум в 68 пехотных дивизий. Между тем германцы фактически развернули 83,5 дивизии, считая в том числе части ландвера и эрзац-резерва. Но мнение французов было и оставалось прежним. Они сомневались в возможности развертывания ландвера и эрзац-резерва, причем в критические дни, когда армии противника сосредоточивались и двигались вперед, французская разведка, оценивая силы неприятеля, принимала в расчет только 45 активных дивизий, ошибившись при этом почти наполовину!

Но хотя план был построен на несколько меньшем просчете, все же последний наш вывод не оправдывает, а скорее оттеняет основную неточность этого плана. История не может допустить ни тени оправдания для плана, по которому лобовое наступление должно было развиваться при почти равном с противником соотношении сил, причем противник мог опираться на свою укрепленную приграничную зону, в то время как наступающий отказывался от всех преимуществ, которые ему могла дать своя система крепостей.

Второй просчет — в отношении места — заключался в том, что хотя и признавалась возможность движения германских сил через Бельгию, но делалась грубая ошибка в оценке глубины этого захождения. Предполагалось, что германцы любезно выберут труднейший путь наступления через Арденны, чтобы французы могли с удобством бить по германским сообщениям![34]

План, основанный на идее немедленного и общего наступления, намечал удар Первой и Второй армиями вглубь Лотарингии к реке Саар. Слева, против Меца, находилась Третья армия. Пятая армия стояла против Арденн. Армии эти должны были, в свою очередь, перейти в наступление между Мецом и Тионвиллем и, если бы германцы прошли через Люксембург, ударить им во фланг с северо-востока.

Четвертая армия оставалась в стратегическом резерве за центром, а две группы резервных дивизий были расположены позади флангов. Такая пассивная роль резервов демонстрирует мнение французов о способностях резервных соединений вообще.

По этому плану участие Британии на континенте определялось просто «европеизацией» ее военной системы за последнее десятилетие, а не какими-либо расчетами. Эта «европеизация» незаметно влекла к молчаливому принятию английской армией роли, согласно которой ей приходилось действовать как придаток к левому флангу французов, отказавшись от традиционного для нее использования подвижности. После вступления в войну 5 августа сэр Джон Френч, назначенный командующим британскими экспедиционными силами, быстро усомнился в предварительном французском плане и как альтернативу предложил обеспечивающие действия в Бельгии. Это могло бы усилить сопротивление бельгийцев и угрожать флангу германских армий захождения.

Хейг, казалось, имел схожий взгляд на проблему. Однако этот план ни в каком варианте не был принят Генри Уилсоном, через которого британский Генеральный штаб увязывал свои действия с французами.[35] Когда Генеральные штабы обеих стран между 1905 и 1914 годами заключили свое полуофициальное соглашение[36], они заложили основу, которая должна была опрокинуть вековую политику англичан и заставить ее в будущей войне пойти на такое напряжение, которое вряд ли казалось мыслимым англичанам.

Лорд Китченер, только что назначенный военным министром, обладал изумительно точной интуицией в предугадывании планов Германии. Он пытался предупредить опасность, отстаивая ту идею, что экспедиционный корпус должен сосредоточиться у Амьена, где он будет в меньшей опасности от ударов врага. Но позиция Френча, подкрепленная мнением Уилсона, и их рьяная поддержка французского плана заставила Китченера пойти на попятный — шаг, о котором он потом весьма сожалел, считая его ошибкой и слабостью. Все же Китченер дал Френчу инструкцию, которая хотя и имела целью уменьшить риск, но была чересчур расплывчата для проведения ее в жизнь и, быть может, могла только увеличить опасность. Дело в том, что, хотя задача, поставленная Френчу этой инструкцией, заключалась в «поддержке и взаимодействии с французской армией», эта поддержка уточнялась несколько противоречиво: «Наиболее ответственное решение будет зависеть от вас в вопросе участия… там… где ваши части не будут подвержены излишним опасностям…» И затем: «Ни в коем случае вы не должны поступать в распоряжение кого бы то ни было из союзных генералов».

Легкость, с которой удалось сохранить в тайне переброску экспедиционных войск во Францию (основная их часть была доставлена между 12 и 17 августа), стала доказательством эффективности контрразведки, а в еще большей степени — близорукости немцев. Их разведывательная служба оказалась не в состоянии получить новости о британских экспедиционных войсках, пока не обнаружилось их фактическое наличие на фронте. Германское верховное командование не проявило озабоченности этим фактом. Когда Мольтке спросили, желает ли он, чтобы флот помешал переброске британских войск, он не выказал энтузиазма по поводу этой идеи, заявив, что «это будет просто великолепно, если армия на Западе смогла бы расправиться с 160 000 англичан так же, как и с прочими врагами». В своей педантичной приверженности принципу концентрации сил, и Генеральный штаб, и военно-морской штаб проигнорировали важность этого события. Каждый оставался в своем собственном узком мирке, не проявляя большого интереса к тому, что делал другой, и имея еще меньше желания сообщать другому собственные намерения.

Все мысли Генерального штаба были сосредоточены на идее решающего сражения и витали далеко от портов Ла-Манша, даже направление сюда незначительных сил имело целью прикрыть собственное продвижение, а не помешать передвижениям врага. Доминирующая же идея военно-морского штаба состояла в том, чтобы сохранять флот сконцентрированным в Северном море, в состоянии боевой готовности, но без специальной цели как-то повлиять на события. Его наступательные действия были ограничены отправкой нескольких подводных лодок в нерешительный рейд. Идея атаки английского побережья, кажется, вообще не рассматривалась — хотя это позволило бы немцам сковать значительную часть британской военной силы. Но при этом германский Генеральный штаб разрабатывал планы расшатывания Британии путем поддержки различных мятежей и восстаний. Считалось, что быстрая победа над основными силами противников на главном театре войны станет решением всех проблем; эта победа освобождала немецкое командование от размышления о более широких аспектах войны.

На русском фронте немецкий план кампании был более гибким, хуже разработан в деталях и хуже сформулирован. План этот, как и планы действий на Западе, с течением времени подвергся многим превратностям судьбы, менявшимся, как в калейдоскопе. Поддавались учету здесь только географические факторы, главным же неизвестным была предположительная скорость сосредоточения сил.

Российская Западная Польша представляла собой обширную, выдающуюся вперед территорию, с трех сторон охваченную германскими или австрийскими землями. На северном фланге Западной Польши находилась Восточная Пруссия и за ней Балтийское море. На южном фланге — австрийская область Галиция, подпираемая с юга Карпатскими горами; горы эти охраняли подступы к равнинам Венгрии. С запада примыкала Силезия.

Германские приграничные провинции обладали хорошей сетью стратегических железных дорог, тогда как Польша, как и Россия, обладала крайне бедной сетью сообщений. Поэтому на немецкой стороне имелось большое преимущество — возможность быстрого сосредоточения сил, чтобы парировать наступление русских. Но если бы германские армии в свою очередь перешли в наступление, то чем больше они проникали бы вглубь Польши или России, тем больше они теряли бы эти преимущества. Отсюда наиболее выгодной для них стратегией было заманить русских на позицию, удобную для контрудара, а не развивать самим широкое наступление. Единственным недостатком такой стратегии было то, что она давала русским время для сосредоточения своих сил и пуска в ход своей громоздкой и ржавой военной машины.

В этом пункте с самого начала возникло разногласие между Германией и Австрией. Обе соглашались, что задача их заключается в том, чтобы держать Россию начеку в течение шести недель, когда Германии удастся раздавить Францию и затем перебросить свои силы на восток. Только тогда она вместе с австрийцами сможет нанести русским решающий удар.

Разногласие главным образом касалось метода действий. Немцы в своем стремлении добиться быстрейшего разгрома Франции хотели оставить на востоке минимум сил, и только политический ущерб от оставления на произвол своей же земли помешал им эвакуировать Восточную Пруссию и развернуть свои армии по течению реки Вислы.

Но Австрия под влиянием Конрада Хетцендорфа, начальника австрийского Генерального штаба, хотела во что бы то ни стало немедленным наступлением окончательно сломить русскую военную машину. Поскольку такой образ действий обещал надежно сковать русских на время проведения кампании во Франции, Мольтке согласился на эту стратегию.

План Конрада заключался в наступлении двух армий в северо-восточном направлении вглубь Польши. Наступление это прикрывалось справа еще двумя армиями, размещенными несколько восточнее. В дополнение к этому, как первоначально было намечено, немцы должны были ударить из Восточной Пруссии в юго-восточном направлении. Таким образом, германская и австрийская армии, развивая удар с двух разных направлений, должны были соединиться в одной точке и отрезать в польском выступе передовые силы русских. Но Конраду не удалось заставить Мольтке сосредоточить в Восточной Пруссии достаточно войск для организации такого удара.

Собственное наступление Конрада оказалось максимально ухудшенной комбинацией неуверенности с негибким управлением. Австрийские силы были разделены на три части: «Эшелон А» (28 дивизий) — для развертывания на российском фронте, «Балканский минимум» (8 дивизий) — для развертывания на сербском фронте, «Эшелон В» (12 дивизий) — для использования согласно обстоятельствам. Таким образом, на бумаге этот план имел больше возможностей для применения к обстоятельствам, чем аналогичные планы других армий. К сожалению, сам инструмент не соответствовал намерению. Желание Конрада быстро разделаться с Сербией принудило его начать переброску «Эшелона В» к сербской границе, несмотря на вероятность вмешательства России. Только 31 июля он передумал и решил остановить эту переброску. Однако «начальник полевых железных дорог сообщил, что во избежание чрезвычайного беспорядка требуется сначала сосредоточить „В“ в месте его ранее предполагавшейся дислокации на линии Дуная, а уже оттуда начинать переброску войск в Галицию». В результате отвод войск от Дуная ослабил наступление против Сербии, но не помог усилить натиск на Россию, потому что прибыл на фронт слишком поздно. Таким образом противоречие целей, поставленных австрийским командованием усугубило отрицательное воздействие конфликта интересов между Австрией и ее союзником.

На противоположной стороне желание одного из союзников также сильно влияло на стратегию другого. Русское командование по военным и расовым[37] мотивам хотело вначале провести сосредоточение против Австрии, пока последняя еще оставалась без поддержки, и оставить Германию на время в покое, дожидаясь, пока русская армия не будет полностью отмобилизована. Однако французы, желая ослабить натиск на них Германии, потребовали, чтобы Россия также развила наступление на Германию, и убедили русских согласиться на эти действия, хотя русская армия не была к нему готова ни организационно, ни численно.

На юго-западном участке две группы по две армии в каждой должны были сразиться с австрийцами в Галиции. На северо-западном участке две армии должны были бороться с германцами в Восточной Пруссии. Россия, у которой медлительность и несовершенство организации требовали осмотрительной стратегии, собиралась порвать со своими традициями и выкинуть трюк, который был под силу только высокоподвижной и хорошо организованной армии.

При проверке планы всех военных начальников были бы быстро разрушены. Даже поверхностная оценка показывает, что все лидеры разделяли одну и ту же ошибку, пренебрегая прекрасно известным принципом концентрации сил. Сейчас легко указывать на эту ошибку, которой посвящено множество исследований, написанных самыми разными военными специалистами. Но такое суждение является слишком академическим. Тот факт, что подобная ошибка была характерна для всех сторон, требует более глубокого объяснения. Ни один из упомянутых лидеров не был противником самого принципа концентрации в теории, проблемы начинались, когда они попытались применить ее к действительности — к тем политическим и тактическим условиям, в которых работает стратегия. Их отказ адаптировать уже составленные планы к фактической ситуации может быть объяснен наличием умственных шаблонов, сформированных в годы мирной подготовки, особенно в военных играх и упражнениях, где сражение было господствующей идеей, где доминировали исключительно военные решения и просто численные оценки. Если рассматривать сосредоточение сил как стремление достичь превосходящих цифр, такие факторы, как отвлечение врага или свобода от внешнего вмешательства, обычно чересчур уходят в тень.

Подготовка к войне в мирное время приучает склоняться к решениям идеалистическим, а не реалистичным. Война как политика является серией компромиссов. Следовательно, гибкость мышления и умение адекватно оценивать ситуацию следует вырабатывать уже в ходе предвоенной подготовки. Но такие качества были редкостью среди получивших штабную подготовку командиров 1914 года. Они были воспитаны на диете теории, дополненной отходами истории и приготовленной так, чтобы удовлетворить господствующим вкусам — но не на опыте реальной истории. Для того, чтобы познать законы войны, военному нужно критическое мышление — однако способность к такому мышлению была осуждена военной традицией XIX века, хотя отмечалась во многих великих военных лидерах XVIII столетия.