История со счастливым концом

ЖИЗНЬ, КАК МАТЕРИАЛ ДЛЯ ОДНОГО ДОВОЛЬНО ГРУСТНОГО РОМАНА

Это лето и самое начало осени промелькнули так быстро, что в один прекрасный день я спросил себя: и что это было?.. Ладно, что было, то было, во всяком случае теперь солнце светило уже не по-летнему. Впереди, вплоть до Рождества, ждало неумолимое сокращение светового дня. В избытке меланхолии, апатия и неизменная усталость под занавес — если взглянуть на жизнь глазами пессимиста.

Последние пару десятков лет я стараюсь разгрузить лето. Почти на три месяца отказываюсь от работы, чтобы потом на вопрос, как это я умудряюсь столько вкалывать, отвечать любопытствующему, что отдыхать летом следует глубинно, в полном смысле этого слова. По-моему, лето для северянина и есть единственная цель и смысл жизни, и грешно тратить его на работу или дать пойти насмарку.

В этом году все с самого начала пошло вкривь и вкось. Весна долгое время топталась на месте, мороз не отступал, и я решил, что такую ужасную весну лучше использовать для написания картин, а начать отдыхать только с приходом вожделенного тепла. Я планировал в конце года сделать в галерее «Хаус» выставку малоформатных пейзажей, а в следующем году должна состояться приуроченная к моему юбилею большая экспозиция в залах Дома художника. Как это свойственно трудоголикам, хотелось и мне щегольнуть солидным количеством проделанной работы и увидеть, как люди, ахая, всплескивают руками: и все это за один лишь год! Ох, уж это тщеславие.

После Иванова дня, когда резко наладилась погода, к нам в гости прибыла внучка. Удивительно — шестилетняя девчушка села на самолет в Торонто, сделала в Хельсинки пересадку и — хоп! — оказалась в Таллинне. В аэропорту в какой-то накладной я расписался в получении ребенка, и отныне все дни целиком заполнились развлечением и всяческим увеселением маленькой гостьи. Когда минули десять дней такого ребячества, я вдруг решил, что теперь уж точно должен без промедления, отставив все постороннее, браться за работу, иначе уложиться в сроки будет весьма затруднительно.

Но — если по-честному — это был всего лишь подходящий предлог, чтобы взвалить непривычные трудности воспитания внучки на плечи жены.

Когда в последние августовские дни детка улетела, я понял, что ни о каком отдыхе уже нет и речи. На этот год, помимо выставок, у меня в планах был еще сборник новелл — хотелось презентацией книги церемонно отметить мою мартовскую круглую дату рождения, а это означало, что за четыре месяца нужно к уже написанным добавить изрядную порцию новелл и подготовить рукопись к печати.

С годами я выработал систему — или точнее будет сказать, что годы выработали эту систему? — по которой естественное освещение весной и осенью отдается живописи, а темное время года — литературе. На этот раз оба моих ремесла как рычащие собаки вместе вцепились зубами в полы, и в итоге я вставал каждое утро около шести, чтобы сесть за компьютер и сочинить новую историю, а примерно часов в одиннадцать перемещался в ателье, где и писал до пяти-шести вечера. Точно как когда-то в молодости.

— Послушай, а жить ты когда собираешься? — спросила меня жена.

— Творчество и есть моя жизнь, — высокопарно ответил я.

Вот такая история.

Можно строить далеко идущие планы и можно даже рассчитывать, что как запланировано, так все и будет. Но неожиданно над Эстонией вместо осенних дождей засияло солнце, вновь зацвели одуванчики и большое лето продолжилось. Сидеть за компьютером было все равно, что на пыточной скамье, и особенно неудобным казалось изображать на холсте яркую от солнечного света зелень и при этом не иметь и частички настоящего солнца, которое вот уже много дней призывно манило меня через окно ателье. Бесстыдно искушало, словно сладострастная женщина. В какой-то момент я не выдержал и позвонил Влади.

— Чем занимаешься? — спросил я как бы ненароком.

— Работаю, — ответил Влади. — У меня два дня подряд ушло на похороны. Теперь приходится наверстывать.

Он поведал, что хоронил одноклассника и одноклассницу. Один попал под машину, другая вскрыла себе вены, и по удивительному совпадению они ушли из жизни в один и тот же день.

— Как Ромео и Джульетта, — сказал я, пытаясь обратить в шутку чужую смерть.

Влади на какое-то время замолчал.

— Это сравнение звучит довольно цинично, хотя, возможно, в какой-то неуловимый миг они даже и были влюблены друг в друга. Кстати, эта история моей одноклассницы могла бы стать хорошим материалом тебе для романа.

Я сказал, что составляю сейчас сборник новелл.

— Нет, тратить такой сюжет на новеллу было бы расточительством. Все равно, что выложить за старый «форд» цену нового «мерса».

Я спросил, выглядывал ли он сегодня в окно.

— Выглядывал, — твердо ответил он. — Но я работаю и на рыбалку не поеду.

— Я тоже работаю, — сказал я не настолько уверенный в себе.

Спустя пару часов мы мчались на машине по направлению к Пярну с изрядным количеством удочек и спиннингов на заднем сиденье и с лодкой на прицепе.

Мне нравится рыбачить с Влади, потому как с ним можно поговорить о литературе. Людей читающих и разбирающихся в литературе нынче совсем немного. Как грибов в засушливое лето, и, похоже, пополнения такими знатоками не предвидится. Не успеть людям, занятым в своей профессии и замотанным повседневной рутиной, еще и отслеживать непрофильные сферы. Но иной раз вгоняет в печаль, что даже оценки специалистов вытекают из когда-то давно полученных литературных впечатлений или даже из чужого мнения. Одни только позы и умные лица.

В сущности Влади уже давно литератор до мозга костей, хотя последняя из написанных им книг — руководство по рыбной ловле, и именно рыбалка была его пламенной страстью. Просто некоторым удается увлечение превратить в хлебную работу. А вот мне посчастливилось превратить в хобби то, что когда-то было работой.

Рассказал Влади, что сборник новелл, которые я сейчас пишу, должен получиться своеобразным — он будет как растущее дерево, ветви которого выбрасывают побеги. Из побегов вытягиваются новые ветки, которые в свою очередь дают отростки, ну и так далее.

— Как генеалогическое древо? — спросил Влади.

— Не совсем. Отдельные новеллы у меня связаны героями и обстоятельствами. Например, второстепенный герой одной новеллы в следующей получает главную роль, какая-нибудь уже знакомая читателю ситуация повторяется в другой истории, но на этот раз совсем под иным углом зрения. В конце читатель понимает, что все истории в какой-то мере связаны друг с другом, и он восклицает: ага, эта книга похожа на жизнь в Эстонии!

— Да, так оно вполне может произойти, если кому-то будет не лень прочитать хотя бы один сборник новелл от начала до конца. Сдается мне, что люди читают из сборников одну-две истории наугад, так что твои столь старательно выписанные связи потеряются, а сами новеллы станут непонятными.

— Не станут, — заспорил я. — Любая из моих новелл может читаться совершенно отдельно, а общее впечатление, разумеется, достанется лишь фрикам — это, скорее, подарок тем избранным, кто относится к подборкам новелл как к целостной книге, веря, что в принципе сборник скомпонован точно так же, как роман.

— Настоящие именины сердца — встретить настолько уверенного в себе писателя, — усмехнулся Влади, и я уловил то горькое зерно правды, что таила в себе эта усмешка.

Поговорили еще о роли писателя сейчас и в старое доброе время и закрыли тему литературы.

Мы от души радовались тому, что хоть и скрепя сердце, но вырвались из города с его пахотой, да и денек для начала осени выдался поистине чудесный. Сияло солнце. Лес стоял красочный и прозрачный. Каждое дерево выделялось в своем совершенстве, и все вместе гляделось во сто крат краше, чем поглощающая нюансы сочная зелень лета.

Воздух был необычайно теплым, почти полное безветрие наводило на мысль, что впавший в нерешительность ветер нащупывает направление, тыркаясь то в одну, то в другую сторону света. И вообще ветерок в этот день напоминал неопределившегося политика, который так и не нажимает на кнопку голосования. Мы тоже довольно долго колебались и взвешивали варианты. В результате решили в этот день удить на озере и прикормить рыбные места, зато на следующий день — если, конечно, не поднимется сильный ветер, — решено было идти на окуня в море, а в третий день на утренней зорьке проверить, как сработают прикормленные места на озере. Ну, а там — в город. К мониторам компьютеров.

На рыбалке наивысшее наслаждение мне доставляют моменты, когда под плеск весел или урчание мотора приближается место ловли, когда в воду сбрасывается приманка и налаживается снасть. Тогда еще все впереди и все может быть — и настоящий жор, и извивающаяся на крючке рыбина твоей мечты. Первые же минуты ловли изобличают реальность: поплавок неподвижно стоит на воде, а в душу все настойчивее вползает уныние. Пытаешься, конечно, внушить себе, что позже выкроить время на рыбалку уже не удастся. Что четыре часа на воде сравнимы с тупыми выходными с их потугами расслабиться, валяясь на диване и уставившись в телевизор. Но уговоры не помогают. Душа хочет зрелищ. Соучастия в игре и добычи. Душа жаждет отчаянной схватки с большой рыбой, которая борется за свою жизнь, и неописуемой радости победы, когда рыбина бьется на дне лодки.

Но бывает, что рыба не берет, хоть ты тресни и как ни крути. Чего нет, того нет.

— Небось, подойдет, — говорит Влади. Разбивает о поверхность воды шарики с прикормкой. Меняет оснастку и для приманки насаживает на крючок какие-то диковинки.

Я тоже верю, что рыба подойдет, не сразу, конечно, так, через полчасика. Слышал собственными ушами, как на лодочной пристани пожизненные старые рыбаки обсуждали между собой: «Да, этот Влади выловит рыбу и там, где ее отродясь не бывало…»

Рыбная ловля — особая наука. Я долго не хотел этого признавать. Привычно ловил на толстую леску, большой крючок и жирного червяка. Считал, что в тонкостях не нуждаюсь, я хочу поймать крупную рыбу, но при этом, когда Влади таскал линей и лещей, мне приходилось довольствоваться несколькими окунями. Настал день, когда терпение мое иссякло, и я зашагал в ногу со временем. Невероятно, но с того дня рыбалка превратилась в увлекательнейшее занятие.

Однако на этот раз возбуждением и не пахло.

Я спросил:

— Так что же приключилось с твоими одноклассниками?

Влади не откликнулся, его пальцы с удивительной ловкостью затягивали в узелок тончайшую, почти невидимую леску на миниатюрном крючочке — значит, что-то с оснасткой было еще не так, как положено, еще не идеально. Улыбнувшись, я скользнул взглядом по отличному снаряжению, лежащему в лодке. Его много, потянет не на одну тысячу. Вспомнилось, как в детстве вырезанным в молодом осиннике удилищем с грузилом из пробки удалось в речке Вяэна вытащить килограммовую форель, и мой рот еще больше растягивается в улыбке. Помню, как в советское время, когда ничего достать было невозможно, некоторые мужики форсили на рыбалке добытыми из-под полы или привезенными из-за бугра снастями и насадками. Это время уже начинает забываться, с годами оно кажется все невероятнее и анекдотичнее. Но в каком-то смысле и красивее.

— После этих похорон меня не оставляет жутковатое чувство, что в нашей малюсенькой Эстонии ровным счетом ничто не может оставаться в секрете, — наконец заговорил Влади, краем глаза ни на миг не упуская из вида едва заметную над водой антенну поплавка.

— Кто-то разматывает клубок с одного конца, кто-то тянет за другую ниточку, и в конечном итоге участникам события остается лишь лелеять надежду, что тайна будет похоронена вместе с ними. Но ведь не будет. Каждый знает какую-то деталь, а все вместе знают все. Одноклассника хоронили в Тарту, на похороны приехали трое бывших соучеников. Зато на следующий день одноклассницу провожали уже двенадцать человек. Довольно прилично. Но тут сильно пахло сенсацией. После похорон мы посидели несколько часов вместе, ну и размотали эту кажущуюся запутанной историю, или, вернее будет сказать, мы сложили ее из отдельных кусочков. Так что теперь история готова и кто-нибудь из литераторов мог бы придать ей достойные вид и форму, — разжигая мое любопытство, рассказывал Влади.

Уже в следующее мгновение я подумал, а почему тогда он сам не напишет эту историю, но тут же с горечью сообразил, что если у человека туго со временем, он не может тратить его на занятия столь неприбыльным ремеслом, как литература.

Мысленно вздохнул, ибо мне ничего другого не оставалось, как держать ушки на макушке. Для меня литература была моей жизнью, и, невзирая ни на что, приходилось этой жизнью жить.

Начало новеллы могло бы быть лаконичным и весьма банальным: Йокс обрюхатил свою одноклассницу Леа.

Родители Йокса жили по тем временам в невероятно шикарном доме. Его отец был министром, и, очевидно, в связи с этим класс относился к Йоксу с особым почтением, так что совершенно естественно, что бурная вечеринка по поводу обмывания выпускных колец состоялась именно у Йокса. Должно быть, на этом празднике между Леа и Йоксом кое-что и произошло, так как до этого никакой заметной связи между ними не прослеживалось. В марте Леа ушла из школы. Исчезла — как в воду канула. Особенной общительностью она не отличалась, так что ее отсутствия почти не заметили. Как-то раз кто-то принес сногсшибательную новость, будто Леа ждет ребенка. Тогда мальчишки припомнили, как на той вечеринке Йокс поспорил, что трахнет Леа, после чего его долго дразнили скорым отцовством. Но потом в круговерти экзаменов все забылось.

На следующий год Леа продолжила прерванную учебу. Как ни в чем ни бывало. Участвовала в работе драмкружка, и поговаривали, что мечтает стать актрисой. Бывшие одноклассники уже окончили школу, разбежались кто куда, и то, что в выходные Леа ездила в Пайде навещать своего ребенка, было на тот момент ее тайной.

После школы Леа сделала попытку поступить на кафедру сценического искусства. По своей природе она была замкнутой и скрытной. Между ней и окружающими словно бы существовала невидимая стена, очевидно, именно это толкнуло когда-то Йокса на пари — решил доказать, что недоступное для других доступно для него. То, что эта неприметная девушка вообразила, что из нее получится актриса, казалось чудачеством, если не глупостью. Естественно, дальше первого тура она не прошла, хотя и ходил слух, что лично Пансо уделил ей особое внимание. Потом она опять надолго исчезла с горизонта.

Вновь она объявилась среди нас вместе с Йоксом. Это было в студенческие дни. Мы не сразу врубились, кто это сияющее создание в классном прикиде. В то время вокруг Йокса кто только ни крутился — в надежде, что дружба с ним может в будущем, имея в виду его папу-министра, оказаться полезной. То, что этим созданием оказалась наша бывшая одноклассница Леа, никак не умещалось в голове. Девушка словно переродилась с головы до пят. Вскоре поползли сплетни. Говорили, что вроде бы она ходит по рукам финских строителей отеля. Что она якобы собралась замуж за финна. Что, кажется, она живет в свободном браке с одним известным артистом. Что она замужем за Йоксом.

Во всяком случае Леа расцвела. Помню, в тот вечер мне удалось потанцевать с ней. Она прямо таяла в руках, в ней не осталось даже намека на прежнюю деревянную скованность, которой она мне запомнилась со школьных вечеров. Довольно ехидно я спросил, хорошим ли отцом ребенка оказался Йокс. «Каким отцом?!» — абсолютно натурально удивилась Леа. Я пробормотал что-то невнятное, сразу поверив, что и эта история с ребенком такая же сплетня, как и все остальные. «Понимаешь, людям больше делать нечего, как трепать языками и выдумывать», — пробубнил я. Леа рассмеялась: «Я и раньше слышала эти разговоры. Но из школы я тогда ушла потому, что поехала на Кавказ ухаживать за больным дедушкой. Просто у нас не было другого выхода». Помнится, Леа произнесла это настолько искренне, что в ту минуту я от всей души возненавидел всех, кто распускает о людях сплетни.

Разумеется, она наврала мне. Дочка росла в Пайде, но это скрывалось с такой тщательностью, что когда следующей весной финский строитель Йорма надевал ей на палец кольцо, о ребенке он ничего не знал. Брак с иностранцем в те времена был явлением исключительным. Все равно, что выбраться из тюрьмы. Или все равно, как если бы кто-то разом распахнул врата рая. Вокруг строящегося в Таллинне отеля женщины роились, словно голодные осы над открытой банкой с вареньем. Одни зарились на женатых мужиков, чтобы потом с большим наваром перепродать полученные от них финские марки, другие гонялись за холостяками, пытаясь женить их на себе. Однако бросить якорь в супружеской гавани удавалось немногим. Финны считали ошивающихся вокруг них женщин проститутками, а кому охота жениться на проститутке. Но вот Йорма захотел. У него умерла жена, и на шее осталось трое малых ребятишек. Он нуждался в домработнице, с которой изредка можно было бы и в постели поваляться. Получалась двойная экономия — не надо нанимать няню и тратиться на шлюх.

А уж экономным Йорма был, тут ничего не скажешь. Крутил в руках каждую марку по десять раз, прежде чем выложить ее. Совершенно непонятно, что удерживало Леа и почему она не удрала из Финляндии или не захомутала там какого-нибудь другого финна. Даже ребенка Йорма ей не сделал, и можно только предположить, насколько педантично и старательно он избегал беременности жены, и, скорее всего, у него были на то свои резоны.

В Таллинн Леа приехала только через десять лет, и то всего на пару дней. Ее дочку воспитывала мать, и наверняка Леа ездила к ним в гости под видом знакомой тети из Финляндии. Это были восьмидесятые годы, когда каждый уважающий себя эстонец просто не мог не иметь своего прирученного финна, а поездки за рубеж уже ни для кого не были каким-то чрезвычайным событием.

Следующий раз Леа приехала на родину на рубеже столетий, и на сей раз навсегда. Йорма после долгой и мучительной болезни скончался. Возможно, дети Йорма выгнали мачеху, возможно, стала донимать ностальгия. То, как протекала жизнь Леа в Финляндии, в точности никто не знает. Отправляясь в чужую страну, люди обычно уверены, что все это временно, что через несколько лет они вернутся, однако потихоньку душами овладевает привычка, и, глядишь, в один прекрасный день выясняется, что на новой родине они прижились и уже не представляют для себя другой жизни.

Кто-то был в курсе, что, вернувшись, Леа поначалу снимала в Таллинне квартиру на пару с другой дамой из Финляндии, и они вовсю гуляли, постоянно устраивая пирушки. Их довольно часто видели толкающимися по центру города. Уже тогда она молола невразумительный вздор, но это, как водится, списывалось на злоупотребление спиртным. В какой-то момент Леа окончательно съехала с катушек. Поселилась за кладбищем в какой-то ржавой машине и в поисках еды промышляла по мусорным бакам. Разом стала похожа на дряхлую старуху. Кожа да кости и вдобавок явное слабоумие.

На прошлой неделе ее обнаружили на озере Харку. Леа ножницами искромсала себе вены. Перед этим она помылась — обильно намылила волосы, выскребла щеткой с мылом лицо и одежду. Покрытая мыльной пеной, окровавленная, она и лежала у самого берега на мелководье. Опустившаяся женщина с финским паспортом в кармане. Там же на песке нашли пластиковые пакеты, в которых была пачка неотправленных писем к дочери, вырезки из газет и журналов, в которых шла речь об известной светской львице и бизнес-леди Трийн Хейнмаа.

На посиделках после похорон мы с одноклассниками об этой Трийн Хейнмаа в основном и говорили. Отметили, что финские дети приехали и, очевидно, они похороны и организовали, а вот Хейнмаа не было.

Сказать по правде, такая блестящая светская дама как-то трудно увязывалась с этой историей. В школьные годы фамилия Леа была Линдепуу. По финскому паспорту она была Тамми. Ее мать неоднократно выходила замуж, и никто понятия не имел, какую фамилию тогда в Пайде дали ребенку. А если учесть, что Леа повредилась рассудком уже довольно давно, то вырезки о Трийн Хейнмаа могли быть просто манией чокнутого человека. Случайно наткнулась на красивую и успешную женщину и поверила, что это ее дочь. Можно не сомневаться, что все последние годы Леа жила в искаженной реальности, не имеющей уже ничего общего с нашей привычной действительностью.

Вероятно, самым важным совпадением в этой истории оказалось то, что один из наших одноклассников работал в полиции и именно в его отделе содержимое пакетов и изучали. Он нашел там, кроме документов на имя гражданки Финляндии Леа Тамми, еще и свидетельство о рождении Леа Линдепуу, и табели успеваемости за все школьные годы. Вот от него мы и узнали о смерти нашей бывшей одноклассницы.

Кстати, Йокс Пеэтсон попал под машину всего в нескольких сотнях метров от того места, где за кладбищем в кабине развалюхи обитала Леа. Говорят, что тем же вечером Леа приходила к Пеэтсону домой, чтобы вернуть какие-то деньги. Из всего этого можно заключить, что в день гибели Йокса они встречались…

И было бы жутко интересно узнать, о чем они разговаривали, добавил Влади, словно ставя точку в своем рассказе.

Я же думал о том, что вот прожили разные жизни люди с тремя разными судьбами, им на роду было написано стать семьей, а не стали.

Влади сосредоточенно уставился на свой поплавок. Я про себя прикидывал, что если взяться, то из этого материала действительно получится неплохой роман о жизни нашего поколения — от начала и до конца, однако с деланным безразличием сказал Влади, что пишу сейчас книгу под названием «Истории со счастливым концом», и, увы, в этой печальной истории я не вижу ни малейшей возможности для счастливого конца.

— Ну, раз так, то смерть для Леа — весьма счастливое избавление, если посмотреть на дело трезво, — задумчиво произнес Влади.

— Я все же полагаю, что самоубийство не угодно Богу, а потому счастливым концом это совсем нельзя считать.

— Нельзя так нельзя, — сказал Влади. — А то, что в «Вечерке» не появилось жирного заголовка «У озера нашли бомжиху с перерезанными венами — мать Трийн Хейнмаа», в любом случае счастливый конец в нашей мрачной истории.

— Похоже, что так… — с горькой усмешкой ответил я и тут же, затаив дыхание, переключил все внимание на свой слегка подергивающийся поплавок, который медленно кренился на бок. Может, крупный лещ обсасывает мою наживку, пронеслось в голове. Лежащий на боку поплавок подрагивал время от времени и едва заметно.

— Еще говорят, что на берегу озера нашли на пакете раскрытую книгу. «Улисс» Джеймса Джойса на финском языке. Книга была раскрыта на последней странице, что создавало невероятное впечатление, будто женщина прямо перед самоубийством закончила ее читать, — продолжил Влади, словно не замечая, что происходит с моим поплавком.

И продолжило происходить. Внезапно и резко поплавок принимает вертикальное положение и тут же уходит под воду. Подсекаю — и все тело пронзает бешеное упоение от ощущения тяжести по-настоящему крупной рыбы.

— Külla! — ликующе кричу я. — Külla!