История со счастливым концом

ОБЫЧНЫМ ОСЕННИМ ВЕЧЕРОМ

Однажды обычным осенним вечером, уже почти в сумерках, ты выходишь из своей квартиры в темный подъезд и чувствуешь неприятный, прямо-таки отвратительный запах, в какой-то мере знакомый тебе, но не настолько, чтобы сказать, откуда он исходит. Мгновение ты взвешиваешь, вызывать ли лифт, но склоняешься в пользу лестницы — великое дело, какие-то четыре этажа пешком. Неожиданно в кармане звучит телефон. Остановившись на лестничной площадке, ты довольно долго копаешься, чтобы выудить его, и, наконец, отвечаешь — «алло». В узком, но высоком окне виднеется стена соседнего дома с окрашенными желтоватым светом окнами конторских помещений. Две молодые женщины курят на узеньком балконе, на их плечи накинуты пальто, из чего ты заключаешь, что снаружи похолодало. Все же поздняя осень на дворе.

— Вы можете говорить? — произносит незнакомый голос.

— Кто спрашивает? — недовольно отвечаешь ты, слегка даже рассердившись, ибо, как тебе кажется, абонент мог бы сначала представиться.

— Я говорю из Преисподней, тут у нас в плане на субботу множество юбилейных мероприятий, в том числе и концерт в честь Сатаны, и нам бы хотелось, чтобы вы на нем музицировали.

В первый момент ты ликуешь от радости и уже чуть было не выпаливаешь: «Вам повезло, совершенно случайно у меня эта суббота еще не занята…», но тут слова застревают в горле, потому как только сейчас до сознания доходит слово «преисподняя» и все, что с этим словом связано, и тебя охватывает приступ паники, заставляющий «алёкать» и «алёкать» в телефон.

— Вы… позвонить завтра… за городом… связь плохая… завтра… — ты дробишь фразы, как обычно делаешь, если какой-нибудь неожиданный телефонный разговор грозит спутать твои планы.

— Дьявольщина какая-то, — бурчишь ты, когда трубка замолкает.

Ты запихиваешь телефон в карман, тут же снова вынимаешь его и долго пустым взглядом смотришь на потухший экран. Раздумываешь, почему звонивший использовал выражение «музицировать», и не таится ли за этим редко используемым словом нечто такое, что превращает обыкновенное выступление во что-то из ряда вон. Наконец ты суешь телефон обратно в карман. И ощущаешь себя почти стариком, намного старше, чем чувствуешь себя обычно, и вдруг понимаешь, что не в состоянии ни подняться, ни спуститься по лестнице, и присаживаешься на подоконник.

Очевидно, они позвонили мне так поздно потому, что кто-то отказался, наконец-то приходит тебе в голову хоть какая-то здравая мысль. Вначале согласился, а потом дал задний ход, а им, похоже, не так уж и просто найти исполнителей. Легкомысленно марать свое имя никому не охота. Ад есть ад.

Твоя былая слава уже померкла, ты словно серебряная ложка, забытая в дальнем углу ящика кухонного стола, и даже если кто случайно наткнется на тебя, то уж точно не обратит внимания на это потускневшее серебро, все алчут сусального золота, мишуры, что блестит — фальшиво и вызывающе. Ну а ты докатился до того, что постоянно и напряженно прислушиваешься, не шушукается ли случайно кто-нибудь где-нибудь о тебе. С гитарой наперевес ты бываешь на сельских сборищах, разбавляя праздники живота музыкой для души, или паясничаешь на чьих-то серебряных свадьбах. Уже давно ты не выбираешь, куда идти, а куда нет. Услужливо делаешь свою работу, добывая корку хлеба тем, что умеешь, и когда иная мамаша с избыточным весом подгребает к тебе со слезами на глазах и благодарит за то, что вернул ей мгновения молодости, тебе тоже в порыве умиления она видится красоткой лет на двадцать моложе, что, зардевшись и с сияющими очами, подошла за автографом.

Любой выбор о двух концах, все зависит от угла зрения, умничаешь ты. Старый мастер вроде тебя нынче должен бы, наплевав на все, цепляться всеми десятью ногтями за любое предложение, благодарить судьбу даже за самую малость. Тут в тебе просыпается и вспыхивает жадность — надо было сразу запросить хорошие деньги, торговаться, набить себе цену, и вдобавок ты вспоминаешь, как давеча один юноша цинично хвастался, какую немыслимую сумму он якобы выморщил у бесов за их рекламу.

Ладно, денежный вопрос можно будет обсудить и завтра, когда они позвонят. Если вообще позвонят? До тебя доходит, что у них уже горит — до субботы остается всего три дня, — им надо спешно разрешить проблему… и если ты будешь говорить с ними уклончиво, они найдут кого-нибудь другого…

Вдруг тебе становится ужасно жаль, словно кто-то стянул из твоего кармана кошелек.

Ты понимаешь, что раз так, то должен действовать немедля, и уже заготовил фразу: «Ну, теперь я на месте, здесь связь приличная, излагайте, что у вас за беда…» От слова «беда» ты даже приходишь в восторг, оно в связи с нечистой силой звучит особенно смешно, но весь твой пыл угасает, когда ты видишь, что номер последнего вызова unknown.

Естественно, что все, связанное с ними, засекречено, боязливо думаешь ты.

Сейчас ты ничего поправить не сможешь, это понятно, и ты ковыляешь вниз по лестнице, а когда выходишь на улицу, то видишь там стремительно шагающего Дессера, который, завидев тебя, кивает в знак приветствия и при этом ухмыляется.

Он действительно ухмыльнулся или это тебе только показалось?

Ты допускаешь, что Дессер уже мог где-то слышать о намерении бесов, и, содрогаясь от омерзения, рисуешь перед мысленным взором картину, как все друзья и знакомые зубоскалят, увидев по телевизору тебя, выступающего на концерте во славу Сатаны. Испокон веку ты презирал эту бесовскую компанию, члены которой, преследуя свою выгоду, не останавливаются ни перед чем и безнаказанно проворачивают свои нечистые делишки. В твоем круге друзей нет ни одного, кто дружил бы с приверженцем и слугой Сатаны. Их всегда поносят и клянут последними словами. Ты вспоминаешь, как несколько минут назад уже готов был перезвонить бесам, и внутри тебя шевелится что-то неприятное, что ты не умеешь облечь в слова.

Тебе известно, что нет ничего проще, чем отказать. Надо с сожалением в голосе соврать, что на это время ты уже забронирован или что уезжаешь за рубеж, еще можно пожаловаться, что здоровьишко пошаливает, и больная спина или травма ноги приковали тебя к постели на много дней. Набрехать можно с три короба. Проверять никто не будет. Или будет? Тебе доводилось слышать вполголоса рассказанные истории о тайных сыскных агентствах бесов, где собраны данные обо всех — на всякий пожарный случай, — и когда этот случай наступает, то вломят так, что от тебя и мокрого места не останется. Возможно, именно в данный момент кто-то следит за тобой, и тут, неожиданно даже для себя, ты вдруг с гримасой боли хватаешься за поясницу, сгибаешься и ковыляешь назад к входной двери, с видимым усилием толкаешь ее, и лишь когда дверь за твоей спиной с грохотом захлопывается, ты выпрямляешься.

Так, на всякий случай, думаешь ты. Черт их знает.

Когда ты оказываешься в четырех стенах своего дома, звонит настольный телефон. Ты хватаешься было за трубку, но неожиданно рука повисает в воздухе словно парализованная. У тебя возникает отчетливое подозрение, что звонить могут бесы, которые и впрямь уже контролируют тебя — уехал ты за город или решил обвести их вокруг пальца, и когда, наконец, словно обессилев, звонок замолкает, ты, тяжело вздыхая, осознаешь, насколько осложнилась вдруг твоя жизнь. У тебя достаточно жизненного опыта, чтобы знать, как мучительно будет тянуться время до завтрашнего звонка бесов. Если они вообще позвонят.

Но если все же позвонят, то ты скажешь, что свалился с острым приступом радикулита и раньше, чем через неделю, не сможешь даже шевельнуться. Мол, не имею ничего против, но здоровье не позволяет, так что, может, в следующий раз.

Ты пытался прожить свою жизнь, как подобает творческому человеку — что-то значить для всех, но в большей мере — ни для кого. Ты всегда брезгливо насмехался над теми, кто лез из кожи вон, чтобы быть на виду, но теперь вдруг понимаешь, что, возможно, именно из-за этого самые крутые праздники обходятся без твоих песен.

Невольно вспоминается, как ты чуть не лопнул от зависти, когда несколько месяцев назад возвели на Олимп старого Хепнера. Ты думал, ну не может такого быть, чтобы это старое дерьмо вдруг так вознесся, но когда вокруг зашептались, будто он водится с бесами, то удивление рассеялось. С грустью пришлось признать, что мир, в котором тебе приходится жить, разбалансировался, и признание уже никогда не будет зависеть от твоего таланта и мастерства, а только от того, с кем ты водишь компанию.

В тот раз ты даже задался вопросом, а где та выгода, что сопутствует благочестию… Приятно, конечно, гордо бить себя в грудь, винить во всем бесов, осуждающе тыкать в них пальцем, но и только. А тем временем бесы творят все, что хотят. У них нет ни стыда, ни совести. Только и знают, что с наглым видом облизывать свои жирные пальцы.

Опять же, с другой стороны, если бы бесов не было, их следовало выдумать, чтобы на их мрачном и нечистом фоне все праведники могли подняться до ореола святости, вроде даже озлившись, думаешь ты.

Ты ненадолго забываешься, смежив веки и провалившись в сон, тем не менее у тебя возникает смутное ощущение, будто ты очень долго спал. Ты сидишь в уже темной комнате, слегка окрашенной неоновым светом городской иллюминации, и вдруг с неожиданным раздражением пытаешься понять, что именно придает освещению такой противный синеватый оттенок. Это ведь не имеет ровно никакого значения, следует затем отупелая мысль, но тут же ты вспоминаешь, что в подъезде, когда зазвонил телефон, чувствовалась отвратительная вонь паленых волос или ногтей, и ты изумляешься, как сразу не допер, что это за смрад.

Где-то что-то затевается, думаешь ты в очередном порыве возбуждения, при этом не отдавая себе отчета, что под этим подразумеваешь.

Ты хочешь включить свет, но вспоминаешь испытанные перед сном страхи. Сейчас же сомнение вновь охватывает тебя, ведь какой-нибудь бес может стеречь внизу твои окна и увидит, что ты вовсе не за городом, а прячешься здесь, в квартире, и твоя ложь насчет плохой телефонной связи в два счета рассыплется в прах. Ты долго колеблешься, надо ли идти на поводу у своей мании, но так и не решаешься нажать на выключатель и бесконечно долго стоишь у открытого настежь окна, не смея закрыть его, и твою душу терзает становящееся все более тревожным подозрение, что волей-неволей ты уже попался в бесовские лапы, и тебе остается только вообразить себя зажатой в ладонях бабочкой, которую можно прихлопнуть без особых усилий.

Почему бабочкой? С чего бы стареющему мужчине представлять себя бабочкой?

Зажатыми в ладонях могли бы дрожать за свою жизнь, к примеру, мышь или хомяк, рассуждаешь ты, но уже поздно, ибо ты уже бабочка, поздней осенью вылетающая из распахнутого окна в резко холодеющее городское небо — навстречу неминуемой гибели. Но прежде чем в морозном воздухе стекленеют твои крылышки, ты успеваешь с облегчением подумать, что вот и не надо больше решать, отказывать бесам или соглашаться, ведь так или иначе, а твоя песенка спета.