История Вэги Томасона

Здесь

Ты проснулся? Кхе-кхе... Хорошо спал? Говорят, когда спишь на новом месте, можешь в будущее заглянуть. Что снилось?.. Ничего? Ну-ну... Эх, молодость: крепкий сон — короткая память.

Готовь пока завтрак на кухне, а я тут... Надо в общем. Не заходи... Кху-кху... Х-хы-ы...

... О, как здорово пахнет! Нет, я не голоден... Ну, если ты старался, то маленький кусочек... Кровь на моей щеке? Да не волнуйся, это не моя... А... Моя моя! Что это я в самом деле...

На чём там я остановился? А... Самая тёмная пора перед рассветом... Только был ли он, тот рассвет?

Я очнулся на полу в своём доме, связанный по рукам и ногам, да не простой верёвкой, а пылко сияющим шнурком, от света его болели глаза. И всё тело моё рвало и скручивало. Во рту так сухо было, будто песка наелся. Хотел воды спросить, да язык отнялся...

Так вот лежал я, глядел в потолок, даже не помню, моргал я или нет, и тут память ко мне начала возвращаться. И сделалось мне... Не страшно, не стыдно... Мне стало очень хорошо, что всё это наконец закончилось... Да, любовь к тростиночке в сердце моём осталась, но раз уж так получилось...

В момент великой моей радости, чистой и невинной, как улыбка младенца, тяжёлая поступь сотрясла всю мою суть. Подошёл ко мне Рыцарь, склонился, поднял и усадил на печку ещё тёплую. Сам молчал, и дух от него такой суровый, что всё упоение счастьем схлынуло.

Глянул, а на кровати, сияющим куполом накрытая, лежала девочка моя любименькая, изрезанная вся, искромсанная, но проклятья и следа не осталось. А рядом с ней стояла фигура невысоконькая, будто ребёнок лет десяти, в длинном плаще. Да только с головой у него беда какая-то была: раздутая, что аж капюшон топорщился.

И тут я присмотрелся и понял, что шнурок тот, меня опутавший, одним концом в сияние на кровать уходил, а другим через окно на двор свесился. Хотел было спросить, что это означает всё, да только горло не слушалось, голоса не было, будто во рту всё завалило, как камнями пещеру.

Смотрел Рыцарь на меня, смотрел, да сказал, тяжело вздохнувши: "Отчего ты не дождался меня? Я самого настоящего чудотворца привёз, что смог бы это проклятие снять, не передавая вашему дитя". А я — молчок...

Подложи мне ещё этих мяконьких картофельных оладий, будь добреньким. Угу...

И тут ко мне ребёнок тот обернулся, так сразу и голос у меня прорезался. Как же я кричал, пока кровь ртом не пошла. А всё оттого, что под капюшоном был череп огромный змеиный. А из глазниц его, сквозь них, на меня зыркали глаза обычные, человечьи. Света хватало в доме, потому всё видно и было.

И этот страшный ребёнок указал на меня пальцем и молвил: "Ты глуп, чародей, неопытен и слеп. Ты не видишь ни причин, ни следствий. Ты сотворил ужасное. Но, вынуждена признать, оно помогло. И я помогу, ибо отмучились, искупили вину".

Тут мне Рыцарь Смердящий к губам чашку с водой поднёс, напоил и сказал: "Мне пришлось отступить, покинуть тебя, ведь ты плеснул в меня воду. Тело моё — живой огонь — страшится воды. Уехал я от тебя в ближайшую кузницу, чтоб наполниться пламенем. Рано мне ещё умирать. Да и тебе тоже..."

И близко-близко голову свою к моей поднёс. И тогда я разглядел, что он и не скелет вовсе, а просто старик, чья кожа прилипла к черепу так плотно, что каждую косточку видать. А глазки махонькие, чёрные, а внутри огонёчки горят, будто прямо в самую суть меня смотрят. Жутко это, знаешь ли.

Взмолился я, правды узнать желая. Тогда это существо в змеином черепе ручкой своей, вполне человеческой, поддело шнурок, меня опутавший, и потянуло. Тут-то я носом с печки и полетел. Вся сила моя махонькая из тела ушла вмиг.

Заговорило оно вновь: "Сила твоя теперь к женщине этой перейдёт, да не чародейская, а жизненная. Коли захочет женщина твою жизнь сохранить, — тут она указала на конец, что в окошко свешивался, — возьмёт из мира. А не захочет — тебя убьёт. Согласен?".

Спросил я, есть ли у меня выбор. И череп змеиный покачался — нет. Присмотрелся я, как капля по капле силушка моя чародейская утекает, да зарыдал, виной придавленный. А Рыцарь усадил меня обратно и сказал ободряюще: "Дышит она теперь снова, не убивайся так".

Подлей чайку горячего... Ага, хорош.

Существо называлось Соломеей. Она рассказала, что её мать прокляла прамать моей любименькой такими словами: "Раз ты мне в помощи отказала, то будь ты проклята и все женщины в твоём роду. А коли полюбят кого, так проклятие возлюбленного со свету сживёт".

Тогда я понял силу любви моей девочки. Горько-радостно от этого мне стало. И тогда я глаза закрыл и принялся по нитям этим пульсирующим свою силу ей отдавать...

Жадно она хватала, ненасытно... А я так обмяк весь, спиной к стенке провалился, чувствовал, как руки-ноги отнялись. И тут нить заоконная затрепетала, по ней поползли комки силы чужой. Сначала ко мне, да по ниточкам, да вокруг тела, меня оживляя, а затем и к любимой моей, что дышала, очей не открывая, полной грудью.

Не хотела она меня жизни лишать... А я был готов... Так я думал.

А потом Соломея сказала, что для того, чтобы радость моя ненаглядная проснулась и жить могла, ей придётся любовь ко мне отрезать. И я дал согласие.

Тогда подняла Соломея серп с плаща Рыцаря, что тот на пол бросил, подошла к кровати, да разрезала хитрым образом что-то над головой моей милой. И тогда я вдруг понял, что не вижу купола и шнурка, но всё ещё ощущаю, как держал он меня.

Мы ещё долго говорили. Рассказала Соломея, что раз проклятие я вынул, то не передастся оно ребёнку, что очень меня воодушевило. А Рыцарь Смердящий поведал, что специально в детстве нашёл мою милую по просьбе Соломеи, чтоб держать её от людей подальше, чтоб не влюблялась. Но она, строптивая моя, сбежала из-под опёки его.

Не поверил я поначалу: мелкая девчонка эта Соломея, а Смердящий Рыцарь — высохший старик. Но оказалось всё ещё страньше: она его даже старше на несколько лет, только и сама связана каким-то проклятием. Да сути его мне не поведали.

Хорош, хорош, последняя кружка чая... А то булькаю весь уже...

Соломея вышла на двор и вернулась с полным ведром воды. Сказала, что воду она эту заговорила, и та нужна для последней части воскрешения. Но только самой девочке моей решать, как ею воспользоваться.

Я спросил, что же она должна с ней сделать или не сделать, а Соломея головой покачала, черепом своим змеиным, и не дала ответ.

Так мы и ждали, пока проснётся любимая. День прошёл, другой... Меня водой с размоченным сухарями прикармливали, дозволили пройтись, но путы на себе я всё ещё чувствовал.

Я в комнату к себе пойду. Почему-то устал, пока ел. Ты зайди ко мне попозже, доскажу.