История Японии. Между Китаем и Тихим океаном

ГЛАВА I ИСТОКИ

Чтобы понять японскую историю, надо представить себе огромные пространства, соотнести архипелаг с территориями на его периферии, не видеть океана, окружающего его словно ограда, словно непреодолимый барьер. Этот барьер, не раз обнаруживавший себя, был несомненно создан столько же стихиями, сколько и людьми. Ведь только в историческую эпоху, когда с появлением письменности и укоренением буддизма возникло четкое понятие государства, а значит, изначальная форма современной Японии, последняя часто воспринимала себя как страну заточенную, заключенную, связанную по рукам и ногам сетью физических и географических запретов. На самом деле это были прежде всего политические и психические барьеры. В далеком прошлом море, возможно, несколько затрудняло, по никогда не исключало никакие миграции, никакие перемещения людей, животных или предметов.

Географическая природа японских земель, конечно, усложняла дело. Так, чтобы люди могли прийти с континента в достаточном количестве и начать заселять архипелаг, нужно было, чтобы земля достаточно долго охлаждалась, как это происходило 70 тысяч, 50 тысяч, 37 тысяч или 18 тысяч лет тому назад. Оледенения, приходившиеся на эти периоды, вызывали понижение уровня моря и открывали проходы, которых в более теплое время не было. Первыми по ним устремлялись стада крупных животных. Бизоны, слоны, носороги — по данным палеонтологии, последние в древние времена были широко распространены на севере — перебирались к югу в поисках лучших условий жизни. За ними шли люди, тоже искавшие тепла и старавшиеся не потерять из виду свои кочующие запасы мясной пищи. Кости слонов, найденные в нескольких местах на дне Внутреннего Японского моря, не оставляют на этот счет никаких сомнений, как и стоянка Ханаидзуми в Тохоку, где найдены кости бизонов, лосей и слонов, в том числе и обработанные рукой человека, что, возможно, объясняет, почему они сохранились — исключительный случай в Восточной Азии, где остатки флоры и фауны чаще всего сохраняются очень плохо.

По мере накопления находок ученые узнали достаточно много о жизни населения Японии во время палеолита, который в свой средней стадии мог продолжаться 30 тысяч лет, уступив место новому образу жизни за 11 тысяч лет до начала новой эры, когда распространилось использование микролитов — полученных при разбивании камней крошечных осколков, которые крепили на деревянную основу, получая орудия — пилы с лезвиями несравненного качества.

Первые обитатели Японии, как и их собратья во всех «первобытных» культурах, жили собирательством и охотой, выслеживая свои ресурсы, и маршрут их перемещения повторял маршрут дичи, которую они преследовали. Они шли из одной долины в другую, и через одни места приходилось проходить, а в других надо было останавливаться, хотя бы на время, — в каменоломнях, где добывали первые камни, на речных берегах, изобилующих разной галькой. Но иногда эти собиратели предпринимали и очень далекие вылазки в поисках нужного сырья — незаменимого обсидиана, ценного черного камня, полупрозрачного и острого, как стальной клинок, если его как следует отшлифовать. Его месторождения имелись на севере Канто; однако некоторые прибрежные общины привозили на лодках обсидиан лучшего качества с далеких островов, иногда находившихся в сотнях километров к югу.

Эти ограниченные по дальности, но активные перемещения и породили уже старую, по еще очень живучую теорию о связях между древней Японией и древней Америкой. Одни допускают, что существовал открытый переход — людей и дичи — в ледниковые периоды в районе современного Берингова пролива. Другие придают первостепенную важность мореходному искусству рыбаков доисторических времен: преследуя рыбу в открытом море, те якобы могли связать Восточную Азию с Северной Америкой, двигаясь сначала вдоль гряды Курильских, а потом — Алеутских островов. Ничто и никто, ни континент, ни архипелаг, никогда не бывают по-настоящему отрезаны от мира, разве что в романах или по авторитарному решению политических лидеров.

Вот почему история людей, как и история мира, образует единое целое, и именно поэтому любое историческое повествование общего характера, даже самое краткое, всегда выстраивают на основе одного представления, смутного и одновременно вездесущего — о некоем «начале», так сказать, о другом конце стрелы времени. Начало чего, кого? Туманных времен, из которых мы извлекаем лишь крохи, выбирая из случайно уцелевших крупиц те, которые способны упрочить успокоительный для нас образ мира.

С этого вопроса началась и дискуссия, уже полвека не дающая покоя специалистам по первобытной истории и всем, кто интересуется древнейшим прошлым Японии — прошлым, в котором не удается уверенно опознать первые объекты, обработанные рукой человека. Нужно ли считать таковыми кварциты, обнаруженные в Содзудае[1], типология которых близка к орудиям из Чжоукоудяня в Китае (где были раскопаны знаменитые останки синантропа)? Свидетельствуют ли эти камни о сознательной деятельности гипотетических жителей архипелага, живших, как и синантроп, двести или даже четыреста тысяч лет тому назад? Если так, то Япония не отставала от евроазиатского континента. Или же это просто создания природы? Камень, расколотый прибоем, очень часто не удастся отличить от камня, расколотого обезьяной, чаще всего ненамеренно, или, наконец, от камня, расколотого человеком, который систематически воспроизводил грубое, но эффективное лезвие; и эта проблема по-прежнему остра.

Незыблемые доказательства есть лишь в отношении намного более позднего прошлого, данности которого не удивляют никого. Так, бесспорно, что в древности Японию, как и остальную Восточную Азию, населял Homo erectus: в 1985 г. близ Осаки археологи нашли косвенные, но хорошо видные на доске следы окаменевшей человеческой кости; анализ позволил с очень большим разбросом установить их возраст — от 80 до 54 тысяч лет. Эта несколько смущающая неточность сразу же породила утверждение, признанное вероятным: приходы Homo erectus могли быть связаны с наступлением ледниковых периодов. Тем самым спор, упомянутый вначале, закрывается, и сегодня каждый уверен, что Япония не безлюдна уже давно.

Однако до сих пор больше всего интересует историков и все-таки остается нерешенным вопрос появления Homo sapiens sapiens, современного человека. Судя по тому, что найдено до сих пор, самые древние люди этого типа на архипелаге как будто обнаружены прежде всего очень далеко на юге, в Минатогаве, в районе Окинавы. Это подкрепляет идею, господствующую ныне, — активной и массовой колонизации различных прибрежных зон Восточной Азии в период позднего палеолита. В таком случае этот Homo sapiens sapiens был первоначально выходцем из южной части Тихого океана, и эти люди мало-помалу вытеснили прежнее население северной части или слились с ним. Но поскольку окончательного решения найдено так и не было, спор возобновился по поводу более близких к нам времен: рассмотрим намного более поздний ход развития, когда архипелаг уже был широко заселен и создал оригинальные культуры.

Действительно, в недавних работах были исследованы черепа людей, живших в течение двух тысячелетий; за период позже VII в. их найти немыслимо, поскольку страна в основном усвоила обряд кремации, но для более ранних обществ вполне возможно. Эти исследования выявили, помимо многих вариаций меньшего масштаба, две крупнейших морфологических группы: группу бронзового и железного века (Яёи и Кофун, ок. 300 до н. э. — 700 н. э.), к которой относится также население средневековья, и группу людей нового времени (эпохи Эдо, 1600–1868), чьи потомки — современные люди. Так вот, характерные черты обеих этих групп в целом больше походят на черты народов Северо-Восточной Азии (Китай, Корея, Маньчжурия, Тайвань), чем на черты, характерные для южной части Тихого океана.

Следует ли заключить, что культура, пришедшая с севера и несомая колонизаторами, оттеснившими или ассимилировавшими южных варваров прежнего времени, в конечном счете брала реванш у последних? В самой Японии многие ученые выступают против этой слишком упрощенной схемы, использование которой в любых рассуждениях создает большой риск скатиться к расовым — и даже расистским — аналогиям.

В самом деле, позиция, комфортная в психологическом отношении и корректная в политическом, которая преобладает сегодня, изо всех сил стремится примирить эти противоположности: бесспорное противопоставление или попросту дуализм северной и южной частей Тихого океана отныне считается удобной концепцией, позволяющей учесть явления очень общего характера, тем не менее историки в целом согласны, что эта схема никоим образом не исключает многообразия перемещений человеческих групп и обилия физических и культурных влияний, которые способствовали формированию сегодняшнего японского народа. В пользу этого говорит биология — в какой бы точке мира ни родился человек, его появление было результатом множества скрещиваний. Но даже если это так, это далеко не решает всех проблем древней истории Японии.

Самая актуальная ныне проблема касается периода, который уже больше века называют периодом дзёмон, буквально «веревочных мотивов» — от керамики, на которой в сыром виде оттискивали орнамент, прокатывая по бокам горшков палочки, обмотанные веревками.

Японские специалисты по первобытной истории говорят, что этот технологический этап, общей чертой которого предположительно был особый вид керамики, характеризовался сравнительно оседлым образом жизни и начался 12 тысяч лет тому назад. Почему? Потому что тогда уже две тысячи лет как земля нагревалась: альпийская тундра, как и хвойные растения северного леса, смещались к северу, мало-помалу уступая место растениям южных широт, более пригодным для питания людей. Похоже, изменения климата продолжались долго, и около шести тысяч лет территории к югу от Янцзы в Китае, южную половину Японии и самый юг Кореи охватывала влажная и теплая зона. Это был рай больших лиственных лесов, сохранившихся на юге и исчезнувших на севере. Говорят, жизнь в этих лесах навела людей на мысль шлифовать каменные орудия, чтобы использовать эти растительные громады, — делать бревна, гнать смолу.

Эти лесорубы и плотники получали энергию, поедая извлекаемых из раковин моллюсков — пресноводных или морских, свежих или чаще всего сушеных, которых можно было транспортировать в центр архипелага. Прибрежные поселения играли роль всего лишь сезонных лагерей, разбиваемых на время сбора и обработки обильных даров моря — петушков и устриц, раковины которых, кстати, представляли собой превосходное консервирующее средство. Поскольку содержащаяся в них известь нейтрализовала кислотность японских почв, кости животных и людей сохранялись в них лучше, чем в других местах (в наше время обнаружено более 2500 каидзука [раковинных куч]), что дает сравнительно простую возможность представить морфологию различных групп людей в эпоху Дзёмон — людей, в целом близких к современным аборигенам Хоккайдо (айну).

Таким образом, похоже, свалки раковин во множестве появлялись на побережьях Восточной Азии всякий раз, когда становилось теплей, словно бы люди, поспешно покидая свои стылые логова, вдруг открывали для себя богатства моря. Однако, может быть, это только иллюзия; чтобы получился другой образ, достаточно представить, что вода, поднимаясь, поглощала такие же кучи, только более ранние. Кстати, разве изучение этих отложений не позволяет археологам воссоздавать картину изменения береговой линии в течение веков? Во всяком случае, эти удачно подвернувшиеся кучи отходов дали возможность исследовать ежегодный режим жизни люден, живших в середине эпохи Дзёмон, три-четыре тысячи лет тому назад, до появления — за несколько веков до нашей эры — первых плодов еще зачаточного земледелия. Люди Дзёмон были прежде всего собирателями, сборщиками, подборщиками того, что соизволяла предложить им природа; а поскольку хозяйство оставалось натуральным, видимо, японская природа была щедрой!

Основу питания составляли каштаны, клубни и листья. Зимой в повседневной жизни надо было довольствоваться сухими продуктами или законсервированными в глиняных кувшинах; свежими продуктами могли быть только охотничьи трофеи, причем охотились в основном на кабанов и оленьих.

Весной возрождение природы добавляло к повседневному столу кое-какие корни и свежие побеги, к которым осенью присоединяли грецкие и лесные орехи, каштаны и виноград (на архипелаге он рос, хотя в Китае до нашей эры был неизвестен). Большое изобилие, как положено, наступало летом, когда рыбаки могли при помощи своих гарпунов с подвижным наконечником ловить морских млекопитающих, а также крупных рыб вроде тунца, в то время как сельские жители собирали раковины и моллюсков. Однако не надо обольщаться картинами благополучия, возникающими при чтении таких перечней. Речь идет только о возможностях, зафиксированных, конечно, в том или ином месте, но которые не обязательно предоставлялись каждый год и притом не сочетались в одном месте. Именно из-за того, что собирательство не обеспечивало регулярного поступления продуктов питания, люди мало-помалу перешли к обработке земли. Но совершенствование различных технологий (особенно керамики) в эпоху Дзёмон показывает, вопреки тому, что думали археологи еще лет двадцать назад, что бесспорное развитие культуры в эту эпоху могло происходить без опоры на земледелие — такую возможность давало богатство флоры и фауны архипелага. И хотя существование земледелия в период Дзёмон — в первом тысячелетии до нашей эры и в примитивной огневой форме — сегодня никто под сомнение не ставит, оно давало лишь сравнительно ограниченную долю ресурсов.

Эти собиратели — не разводившие животных, кроме собак в конце периода, — с опозданием в свое время ставшие земледельцами, большую часть времени жили в своих поселениях; значит, они гораздо в большей мере были оседлыми, чем полукочевниками, как можно было бы подумать; кстати, они успешно применяли сложные виды технологии, например, разведение лаковых деревьев и использование лака, а также сравнительно простую гончарную технику. Как почти во всех древних культурах, керамика встречается в раскопках чаще всего и, тоже как всегда, в очень разных формах в зависимости от того, использовалась ли она для повседневного или для сакрального употребления. Те и другие сосуды, сделанные налепом и сформованные вручную, обжигали при низких температурах (450–500 °C) в простых открытых очагах.

Поселения имели радиально-кольцевую планировку, как, например, Нисида (префектура Иватэ). Живые и мертвые встречались в центре деревни, служившем одновременно площадью и кладбищем. Вокруг последовательно располагались концентрическими кругами квадратные в плане постройки на уровне земли, потом — круглые в плане, наполовину углубленные в землю, и ямы для хранения продуктов. Ни одна серьезная теория пока не позволяет объяснить, чем объясняется это пристрастие людей эпохи Дзёмон к радиально-кольцевой планировке, но ее существование — похоже, признанный факт.

По поводу этого столь древнего периода, известного сегодня по причудливой керамике и загадочным статуэткам (догу), изображающим людей, по-прежнему проливается немало чернил. Например, если хочешь угодить историкам с архипелага, не стоит упоминать некоторые вероятные связи Японии с континентальными культурами бронзового века (в Китае, Корее, Сибири), — связи, которые кажутся очевидными по крайней мере китайским археологам, но ставят под большой вопрос долгую хронологию, на которой упорно настаивают японские археологи.

Все время, пока длилась эпоха Дзёмон, между восточной и западной частями архипелага существовала линия раздела — ощутимая и по сей день, потому что это географическая и климатическая реальность, — проходившая приблизительно рядом с Нагоей, если в грубом приближении, то по оси север-юг. Наличие этих двух климатических зон (западную из которых называют Кансай, а восточную — Канто) для археологов воплотилось в существенных различиях между двумя типами керамики: вазы самых причудливых форм, с большими криволинейными ручками, поднимающимися как завитки дыма, на востоке не встречаются.

Когда образ жизни постепенно изменился, а вскоре стал совсем иным в результате развития земледелия, началась так называемая эпоха Яёи (ок. 300 г. до н. э. — 300 г. н. э.). Организация людских общин, что совершенно естественно, по-прежнему зависела от того же раздела, о чем на сей раз свидетельствует утварь: Запад широко использовал деревянные орудия, пригодные для обработки заливных рисовых полей, а на Востоке, где злаковые выращивали в сухой почве, применялись каменные, а также металлические орудия.

Источник этих уверенных утверждений? Опять-таки археология. Конечно, на первый взгляд кажется невероятным, чтобы в пространстве, которое веками столь интенсивно эксплуатировали, можно было найти следы древних ландшафтов, которые обрабатывались рукой человека. И однако яростная природа архипелага как раз дает возможность таких находок: в слоях вулканического пепла из больших кратеров Канто, а также речных отложений в Кансае, где реки периодически выходят из берегов из-за проливных летних дождей, древние системы обработки земли оставили немало следов.

Великий хронологический перелом произошел около 200 г. до н. э.: к тому моменту гончары стали достаточно искусны, чтобы делать керамику с тонкими и гладкими стенками, а систематические занятия земледелием очень быстро распространились по всей Западной Японии. Довольно заманчиво видеть в этом результат крупных миграций, но эта концепция, единственный аргумент в пользу которой — некий «исторический здравый смысл», не имеет никаких прочных оснований, пусть даже археологи неустанно стараются найти для нее доказательства, обращаясь к более ранним периодам в попытках выявить зачатки этого феномена. Ведь даже если установлено, что долихоцефалы, несомненно пришедшие с континента, понемногу смешались с брахицефалами эпохи Дзёмон, то уточнить масштаб этих миграций, существование которых не вызывает сомнений, сегодня невозможно — сохранилось мало останков, во всяком случае, недостаточно для падежных оценок.

Однако, если раздвинуть рамки, проблема становится увлекательной: важное значение макрорегиона — феномен не только сегодняшний! В самом деле, чтобы истолковать происходившее в Японии в то время, приблизительно с 500 г. до н. э. до 500 г. н. э., надо обратить внимание на все побережья Желтого моря. Тогда можно заметить, что в его северо-западной части, в районе современного Пекина, за несколько веков до нашей эры образовалось значительное китайское государство — княжество Янь, чьи монеты археологи в наше время находят на всех берегах залива Бохай и даже Окинавы — что говорит о воздействии Янь на экономику разных регионов! Эта торговая гегемония привела во II в. до н. э. (около 108 г.) — когда Китай уже более ста лет был централизованной империей — к открытому конфликту между китайским правительством династии Хань и одной из корейских стран, Чосоном, находившимся в районе современного Пхеньяна. Потерпев поражение, жители Чосона были вынуждены смириться с организацией у себя четырех китайских округов: Чэньфань (кор. Чинбон), Лолан (кор. Аннан), Сюаньту (кор. Хёнтхо) и Линтунь (кор. Имдун); независимо от всех плюсов и минусов этих ханьских имперских нововведений и несмотря на их сравнительную недолговечность, они необратимо изменили политическое равновесие в регионе и косвенно способствовали включению Японии в сферу китайского влияния. Один конфликт сменялся другим, и все эти несчастные, которых бросали под ноги военачальникам, превратившимся в управителей, в конечном счете стали по крайней мере использовать общее письмо, китайское, и всю совокупность явлений культуры, которую оно повлекло за собой.

В Японии феномен циркуляции людей и предметов наиболее чувствительно задел северную часть Кюсю, где местное население и новые пришельцы были вынуждены привыкать к сосуществованию. Археологи это поняли несколько десятков лет назад, просто заметив изменения в керамике. Но сегодня их работы, использующие самые разные данные, придают реальности очертания столь же непростые, сколь и изменчивые.

Скромным земледельцам японского Запада хватило двух-трех поколений, чтобы под влиянием крестьян, пришедших с континента, преобразовать рисовые поля в заливные территории. А поскольку технические новшества оказали прямое и благотворное влияние на питание жителей, демографический подъем даже ускорил переход к новому образу жизни.

Зато обитатели Северо-Востока, жившие на разных почвах с разным рельефом, по преимуществу вдоль побережий, и питавшиеся в основном за счет моря, оказали упорное сопротивление, причем растянувшееся на века (до VIII в.!), внедрению земледелия и технологий Яёи в целом.

Широкая дискуссия, начатая лет двадцать назад и все еще актуальная, ведется по поводу хронологии появления этих японских рисовых полей, которые сравнивают с полями поселения Хэмуду в Китае, вызывающими жаркие споры среди специалистов, поскольку по результатам анализов поля Хэмуду относят к 5000 г. до н. э., что делает их одними из древнейших в Евразии.

В этом соревновании за древность развития, которая оказывает такое влияние на современные археологические труды, во всяком случае на Дальнем Востоке, не следует забывать одно существенное обстоятельство. Заливные рисовые тюля Хэмуду — которые кажутся и, похоже, бесспорно являются древнейшими в Восточной Азии — расположены в удачном месте, чем и объясняется их появление: они находятся па дельтовых почвах с естественным орошением и к тому же принадлежат к зоне теплого, даже субтропического климата. Однако китайские археологи ошибаются, когда строят на этой основе теории о сложной социальной организации, которая, на их взгляд, всегда сопутствует заливному рисоводству. Эта древняя форма, пусть даже она, конечно, предполагает минимальное общинное начало у занятых этим делом людей, никоим образом не означает наличия построек, ирригации и обусловленной ими дисциплины — эти явления развились в Китае только к VIII в., а в Японии долгое время имели ограниченное распространение, потому что рис служил прежде всего для выплаты податей. Таким образом, это была особая культура, одновременно очень важная и второстепенная: простые люди выращивали рис, но не употребляли его в пищу, разве что в исключительных случаях.

Японские школьные учебники упорно твердят, что люди эпохи Яёи производили три основных типа изделий, которые можно непосредственно опознать, — керамику, драгоценности и бронзу. Однако каждый вид продукции тесно связан с определенными регионами сообразно природным ресурсам. Так, самые красивые драгоценности изготовляли поселения северо-восточного побережья (Тохоку): в прибрежных утесах своих земель их жители находили необходимые камни, яшму и нефрит. Зато вулканические скалы Северного Кюсю предоставляли прекрасное сырье для производства инструментов, очень хорошо отполированных и отточенных. Что касается бронзовых изделий, долгое время это было оружие, привозимое из Кореи (но оно могло поступать и из Китая); в зависимости от места, обычая и ритуала жители Японии помещали его в могилы и святилища как есть или же переплавляли, чтобы отлить что-либо новое и другое, например, колокольчики эллиптического сечения, с языком или нет, называемые дотаку — их помещали в разломы породы, и они, вероятно, должны были умиротворять намадзу, толстого сома-кошку: на нем по легенде стоит архипелаг, и его движения вызывают землетрясения, с которыми японцы свыклись.

Эти промыслы, далеко выходящие за рамки потребностей натурального хозяйства, позволяют выявить для середины периода Яёи, то есть для рубежа нашей эры, интересный тип эволюции. В то время жизнь архипелага определяло три разных сферы развития: регион Северо-Востока — кормившийся за счет моря и работавший по камню — и две зоны, Запад (западная часть Хонсю) и Юго-Запад (Кюсю), основой экономики которых по-прежнему оставалось рисоводство. Две этих рисоводческих группы были очень похожи и отличались некоторыми особенностями, главная из которых заключалась в том, поддерживали они связи с культурами материка по ту сторону Желтого моря или нет. То есть каждая часть будет жить в своем ритме и, главное, по-разному развиваться. Жители Запада с меньшим запозданием, чем другие, попали в тон Китаю.