История Японии. Между Китаем и Тихим океаном

ГЛАВА III НАРА

Первый из больших японских кодексов был в 689 г. обнародован — надо ли видеть в этом нечто символическое? — императрицей Дзито (царствовала в 686–697 гг.), женщиной бесспорно деятельной: это в ее царствование (в 694 г.) столицу переместили из Асуки в Фудзивара-кё, где впервые попытались основать постоянную столицу. Так Дзито начала, или попыталась начать, новую эру — юридического оформления государства, выраженную в закреплении столицы в одном месте, которое было бы не только связано с эфемерной жизнью царствующей особы, но и представляло бы собой центр, где укоренилось государство, притом урбанизированный по образцу китайских городов — административных центров, с шахматной планировкой.

Таким образом, на рубеже VIII в. началась эпоха кодексов, рицурё. Это были системы, кажущиеся нам разнородными, где положения о наказаниях (рицу) сочетались с административными установлениями (рё), причем те и другие опирались на большой арсенал примеров и правовых прецедентов, более или менее иерархизованиых и упорядоченных. Местные данности смешивались здесь с элементами, заимствованными из Китая, в данном случае из Танского кодекса. Так родился административный кодекс 701 г., который наименовали по названию эры, когда он вступил в силу, Кодексом эры Тайхо. Это любопытное явление, какие часто встречаются в японской истории, где тесно переплетены легенда и реальность. Легенда — потому что не осталось ни одного документа VIII в., ни единого клочка бумаги или шелка, который можно было бы, даже с величайшими натяжками, соотнести с Кодексом. И однако он прочно вписан в реальность, потому что от него сохранилось шесть копий, датируемых IX в., причем все рукописи воспроизводят разные части, так что в течение ряда поколений юристы сумели воссоздать основное содержание знаменитого регламента 701 г. Знаменитого? Конечно: он оставался в силе вплоть до публикации японской конституции нового времени в 1889 г., то есть более тысячи лет.

Кодекс Тайхо содержит точные описания, которые, несмотря на кажущуюся незначительность, имеют тщательно продуманный практический характер, позволяющий в тонкостях понять иерархию членов правительства, а значит, их функций. Продолжая регламент 603 г. о двенадцати рангах шапок, новый текст включает кодекс нарядов (с различными предписаниями в зависимости от того, идет ли речь о церемониальном облачении, официальном костюме или простой неофициальной одежде) служащих государства. На вершине пирамиды — состоящей из четырнадцати рангов — находятся принцы и принцессы (с первого по третий ранг), родственные тому разнородному скоплению, которое представляет собой старейший клан Ямато, в конечном счете пришедший к власти. Дальше, с четвертого по восьмой ранг, идут чиновники мужского пола, за которыми следуют (с десятого по двенадцатый ранг) женщины-чиновницы и жены чиновников (которым, вместо того чтобы недолго думая отправить их к домашним очагам, давали ранг как в общей иерархии, так и для участия в официальных церемониях — может быть, просто потому, что определенное место для них предписывал ритуал). Наконец, на последних ступенях (тринадцатой и четырнадцатой) находились те, кому были поручены миссии охраны и защиты.

Такое место женщин, упомянутых в Кодексе и официально имеющих преимущество перед военными, удивляет! Не позволительно ли в таком случае задаться вопросом о семье? Следует ли ее представлять для того времени патриархальной или же матриархальной? Спор об этом приобретает громкую актуальность после начала в Японии gender studies [гендерных исследований (англ.)]. Но он во многом утрачивает уместность, если вспомнить, что кодексы делили общество не столько на мужчин и женщин, сколько на три разных категории: император и его близкие родственники; свободные люди (рёмин), что собственно означает чиновников или любых лиц, занимающих государственную должность, сколь угодно скромную; и подданные (сэммин), подвластные им.

Однако и все еще на период царствования женщины, императрицы Гэммэй (707–715), приходятся два новшества фундаментальной важности: выплавка первых японских монет (708) и закрепление Нара (710) в качестве грандиозной постоянной столицы; этот город все еще существует, хотя роль первого города Японии он сохранял менее века.

Выбор этого места был не случайным: Нара тогда находилась на пересечении главных трактов, соединяющих восток и запад главного острова, и осевой дороге север-юг, которая выходила, хоть проезд через горный район вызывал некоторые трудности, на самое побережье Японского моря, разделяющего архипелаг и Корею. Это положение на перекрестке не только отвечало тогда торговым потребностям, пусть и настоятельно важным, но также, и в первую очередь, упрощало передачу приказов и, что еще важнее, прием налогов, которые взимались натурой, а значит, в громоздкой форме мешков с рисом или рулонов шелка.

Все эти древние дороги сегодня несколько сместились к западу и югу, отчего Нара, оказавшаяся в своеобразном тупике, должна тратить много энергии, чтобы выйти из изоляции, хотя она находится всего в полусотне километров от бурлящей Осаки. Это напоминает нечто вроде экономического проклятья, и такая тенденция на самом деле, должно быть, возникла очень скоро, несомненно с конца VIII в., став к тому времени дополнительным доводом для переноса столицы в другое место; но до этого, в течение двух поколений, Нара была горнилом столь живой и столь богатой культуры, что поборники феодального общества не один век ссылались на нее.

Поведение правящих кругов Нара в VIII в. определяла некая форма открытости или, если посмотреть под другим углом, одержимость захватом власти, господством над внешним миром, что выражалось в постоянном поиске сведений. Нужно было знать всё, как о близких частях внешнего мира, так и об отдаленных. Так, в 713 г. правительство распорядилось составлять хроники регионов (фудоки), как это практиковалось в Китае, чтобы иметь информацию обо всем, что существует и происходит в провинции.

Через четыре года, в 717 г., оно послало первых японских «студентов» в танский Китай. Потом оно озаботилось также властью над временем и в 720 г. велело написать династические истории, скопировав принцип их составления с китайских образцов; так родились «Нихон секи», целью создания которых было также доказательство легитимности царствующей династии.

Апогей этой системы был достигнут при императоре Сёму (царствовал в 724–749 гг.). В 727 г. в Японию начали прибывать представители разных стран с побережья залива Бохай. С движением людей распространялись и идеи. Так, в 736 г. японский буддизм обогатило учение «Школы блистательного украшения» (по-японски Кэгон, по-китайски Хуаянь), подняв вопросы, веками будоражившие континент. Пустота и существование, суть явлений и их восприятие — все ирреально? Или можно реально воспринимать ирреальные явления? Чтобы ответить, недоставало целой жизни, даже монашеской. Возможно, в этом состоит одна из интеллектуальных причин — помимо других соображений, уже политического характера, — побудивших императора Сёму в 741 г. основать национальную сеть государственных храмов, кокубундзи. И, как в буддийских историях, причины повлекли за собой логические следствия: региональные храмы скоро оказались в центре частных владений, создать которые император разрешил в 743 г. В том же году были убиты четыре представителя клана Фудзивара (дети очень видного человека) — не надо путать рациональную организацию государства с исчезновением насилия, столь присущего ему изначально.

Но император по определению совершал эволюцию в другой сфере. В 747 г. Сёму велел возвести бронзового Великого Будду, который бы защищал Пару и Японию от всех опасностей, как это делали на континенте гигантские Будды скальных святилищ Юньган и Лупмэнь. Однако в Наре пришлось отложить это строительство па несколько лет, потому что не удавалось найти достаточно золота, чтобы покрыть статую. Но через пять лет старатели нашли в нескольких японских реках самородки; верующие увидели в этом божественное благословение и самый ощутимый знак благоволения Будды Вайрочаны к новой Японии. В 752 г. наконец состоялось торжественное открытие гигантской статуи и храма, в котором она помещалась, подкрепленное высоким авторитетом значительного контингента китайских монахов, которые храбро совершили путешествие по такому случаю и были приняты с величайшей торжественностью.

В 756 г. архитекторы закончили строительство Сёсоина — огромного подобия деревянного сарая, трех амбаров под одной крышей, как еще говорят сегодня японские консерваторы, трех строений из балок, сделанных из криптомерии и павловнии, огнестойких, слишком твердых, чтобы в них могли поселиться насекомые, и слишком гладких — как следует отполированных, — чтобы на них могли взобраться крысы и другие грызуны. Там поместили сокровища императора-коллекционера Сему, проведшего жизнь в собирании произведений искусства из столь дальних мест, как Индия или Персия. Это его супруга, императрица Коме, принесла первый дар храму от его имени в 756 г., а потом, через два года (в 758 г.), другой, включивший в себя также все предметы, использованные в 752 г. для торжественного открытия Тодайдзи — храма, вместившего в себя гигантскую статую Будды Вайрочаны. Эти сокровища, собранные в середине VIII в., еще увеличатся через двести лет, в 950 г., когда к ним добавят содержимое одного сгоревшего храма. Так тысячу лет назад была создана первая большая японская национальная коллекция — она включала в себя около 8400 предметов и 10 тысяч документов! Конечно, ее никто никогда не видел, кроме нескольких привилегированных лиц, по самим своим существованием она напоминала художникам о благословенном бремени отечественного наследия.

Сходный поступок совершили поэты, почти в то же время (около 760 г.) собрав первую большую антологию — написанную на китайском языке, но приспособленном к местной речи и выражению местных чувств, — японской поэзии, «Манъёсю».

Тем не менее тогда же при дворе сформировалась партия, которая все более косо смотрела на то, что воспринимала как захват иностранцами контроля над делами Японии, которые она считала чисто внутренними.

Китайцы продолжали требовать монополии на посвящения в сан и по-прежнему претендовали, чтобы только их назначали настоятелями крупных храмов. Ситуация дополнительно обострялась из-за того, что некоторые монахи открыто выражали амбиции, весьма далекие от духовных. Самой знаменитой — и скандальной — стала история монаха Доке (умер в 772 г.). Оказывая сильное влияние на царствующую императрицу, он лез во все дела, в 770 г. потребовав, чтобы сто наделили титулом «государя буддийского Закона», что позволило бы ему — благодаря величию, исходящему от его особы, — еще более активно вмешиваться в назначение высших сановников государства, хотя их власть в принципе оставалась чисто административной и светской.

Аристократы во главе с семьей, начавшей все более выдвигаться, — Фудзивара, — выступили против клерикализма, и удача им сопутствовала: императрицу очень скоро унесла смерть, и интриган, лишившись покровительства, оказался в сложном положении. Чем ловкач мог прельстить или запугать нового императора Конина (царствовал в 770–781 гг.), приказавшего его изгнать? Докё был вынужден отправиться в ссылку в отдаленную провинцию Симоцукэ (современная префектура Тотиги), где император велел ему жить.

Тем временем министры воспользовались обстоятельствами, чтобы декретом лишить женщин — игравших столь заметную роль во всей истории Нара — права царствовать, и тогда же всерьез пошли разговоры, что Хэйдзё-кё (Нару) надо покинуть. Следовало покончить с влиянием монахов, а тем самым и китайцев, которые через посредство посвящений в сан пытались оказывать на японское правительство нажим, воспринимавшийся как нетерпимый. Нужно было срочно направиться в другое место, где император — выросший, конечно, в сени Нары и храмов, — больше не будет ничем обязан духовенству и тем более китайцам. Очень скоро дело переросло рамки восстания мирян против священников: последние повели борьбу такого же характера, считая, что уже достаточно компетентны, чтобы самим делать назначения на духовные должности.

Впрочем, над всеми министерствами как будто повеял некий ветер свободы. В 772 г. правительство признало, что некоторые земли, недавно распаханные, полностью вышли из-под его контроля; оно предложило частным лицам, которые обеспечат их освоение, управлять ими, не платя никаких налогов. На этих землях мало-помалу и сформировалось новое общество оригинального типа, очень далекое от министров, от двора, от его пышности, его ритуалов и — об этом очень скоро скажут интимные записки аристократов — от его скуки.

Но пока что умы находились скорей в состоянии брожения. В царствование императора Камму (царствовал в 782–806 гг.) — первого и, может быть, единственного японского суверена, который по-настоящему осуществлял власть как самодержец, — наконец осуществилось желание всех патриотов: в Нагаоке (Ямасиро) из земли начала вырастать новая столица, и в 784 г. туда с должной торжественностью переехало правительство. Эйфория, однако, продлилась недолго: прошел едва год, как представитель все еще активной семьи Фудзивара пал под ударами убийцы. Это вызвало смятение, и хоть причины этого убийства выглядели не самыми понятными, все категорично решили: новая столица приносит несчастье. Сайте (767–822), монах китайского происхождения, который только что поступил в монастырь и чья мудрость восхищала императора, рассудил, что надо бежать подальше от испорченного мира; не побывав, конечно, в Нагаоке, но покинув также Нару, где жил раньше, он поселился на красивой, поросшей лесом горе Хиэй, построив там пустынь; это место нависало над вытянутой равниной, полого уходящей на юг к Внутреннему морю. Не исключено, что этот выбор, продиктованный потребностями созерцательной жизни, правящие круги Японии тоже восприняли как нечто вроде знака судьбы.

В самом деле, новую столицу, уже запятнанную преступлением, когда еще работали каменщики и плотники, надо было покидать и устраиваться в другом месте. Поиск идеального места и его оборудование заняли еще девять лет, но в 794 г. двор и правительство наконец перебрались в Хэйан, как тогда говорили, — это современный Киото, расположенный вдоль реки Камо, которая едва ли не омывает подножие горы Хиэй, где молился Сайте.