Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII–XV вв.

С историко-географической точки зрения Южное Причерноморье, от мыса Баба на Западе до устья реки Чорох на Востоке, включает в себя две области: Пафлагонию и Понт, разделяемые рекой Галис (Кызыл-Ирмак). Южную границу Пафлагонии образует горная цепь. Орминион (Илгаз Даг) и река Галис, Понта — Понтийские горы и река Ликос (Келькит). В пределах Пафлагонии можно выделить два района: западный, более равнинный, с городами Ираклия Понтийская (Эрегли) и Амастрида (Амасра), и восточный, более гористый, с центром в Кастамоне.

Западная часть Понтийской области в источниках именуется Джанитом или Джаником (по названию древнего автохтонного населения, тцанов или чанов). В расширительном смысле под Джаником иногда понималось и все побережье от Синопа до Трапезунда[180], но постепенно, с выделением эмирата Джандаров, Джаником стали называть территорию с центром в г. Самсун приблизительно от мыса Бафра до мыса Ясун или до г. Керасунта (Гиресун)[181]. Район Понта к востоку от Трапезунда, населенный лазами, назывался Лазикой или Лазистаном[182].

Политическое развитие Южного Причерноморья проходило в XIII–XV вв. в сложных условиях. После распада в 1204 г. Византийской империи внуками императора Андроника I (1183–1185) Алексеем I и Давидом Комнинами, принявшими именование Великих Комнинов[183], на Понте и в Пафлагонии была основана Трапезундская империя (1204–1461). Первое время Давид и Алексей притязали на роль восстановителей Византии, опираясь при этом на поддержку могущественной грузинской царицы Тамары, способствовавшей созданию их государства[184]. В 1205 г. границы Трапезундской империи простирались от устья реки Араке почти до Мраморного моря. Но очень скоро в борьбе с другим греческим государством, возникшим в Вифинии, Никейской империей, Комнины потерпели поражение и были отброшены к границам Пафлагонии, а затем, в 1214 г., утратили и эту область. Западная Пафлагония была завоевана Никейской империей, а Восточная — Иконийским султанатом, подчинившим себе также Синоп с прилегающим к нему районом Джаника[185]. До 1360 г., когда она была завоевана османами, Западная Пафлагония входила в состав Византии. В Восточной Пафлагонии, в районе Кастамона, с 1211/12 г. стал складываться туркменский эмират, основателем которого был один из удж-беев Хусам ад-Дин Чобан. Эмират Чобаногуллары просуществовал до 1291/92 г.[186] После разгрома сельджуков монголо-татарами (1243 г.) и особенно с 60-х годов XIII в. почти вся территория Южного Причерноморья находилась под верховным сюзеренитетом монгольских ханов. Иконийский султанат распался, и отдельные феодалы, признавая власть монголов, становятся полунезависимыми правителями. Таковым, например, был перване Муин ад-Дин Сулейман, всесильный первый министр сельджукских султанов и наместник Рума, назначенный ильханами (1260–1277). Ильхан Хулагу (1256–1265) дал перване ярлык на отвоевание Синопа, вновь завоеванного у сельджуков в 1254 г. трапезундским императором Мануилом I[187]. После продолжительной осады Синоп был взят перване в 1265 г.[188]. Перване управлял также обширной областью с Самсуном и частью Джаника[189]. После казни перване за измену монголам (1277) некоторое время Синоп оставался под управлением сельджуков, а в конце

XIII в. там властвовали сыновья и внук перване[190]. Затем по ярлыку ильхана город достался сыну сельджукского султана Мас'уда II Гази Челеби (1307–1322?), превратившему его в центр черноморского пиратства.

В конце XIII в. эмират Чобаногуллары в Пафлагонии сменил туркменский эмират во главе с династией Джандаров, просуществовавший до 1461 г.[191] К нему после смерти Гази Челеби перешел и Синоп[192]. В начале XIV в. в правление Сулеймана паши (1309?–1340), именовавшего себя падишахом (султаном), государство Джандаров достигло расцвета. Наместником в крупнейший порт эмирата — Синоп — Джандары назначали наследников престола[193]. Вне эмирата оставались Самсун и Сивас, вошедшие в XIV в. в состав другого мусульманского государства — Сивасского султаната, созданного объявившим себя независимым около 1341 г. наместником ильханов Эретной (1336–1352). Его сюзеренитет некоторое время признавали и Джандары.

В 1391 г. османский султан Баязид I завоевывает государство Джандаров (иначе — Кастамонский эмират), а затем — Самсун и Джаник, включая Сивас[194]. Лишь Синоп был удержан его правителем Мубариз ал-Дином Исфендияром-оглу (1382–1439), братом эмира Кастамона Сулеймана II паши (1388/89–1391), убитого в 1391 г.[195] После Ангорской битвы (1402), когда Тамерлан разгромил войска Баязида I, государство Джандаров было восстановлено. Исфендияр даже расширил его границы, захватив Самсун и другие земли[196]. Однако новый султан Мехмед I (1402–1421) в 1418 г. нанес ему поражение и в 1420 г. отнял Самсун, Бафру и другие приобретения, а затем по мирному договору установил границу у горы Ильгаз, наложив, как сообщает Шукраллах Заки, дань на Исфендияра с продукции медных рудников[197]. По сообщению Лаоника Халкокондила, после того, как султан Мехмед I выступил против правителя Синопа Исмаила (видимо, сына и наместника эмира Кастамона, если только Халкокондил не путает его с последним правителем Синопа Исмаилом), тот, желая избегнуть войны, согласился платить султану дань медью принадлежавших ему рудников[198]. Идет ли речь о правителе Синопа (как у Халкокондила) или об эмире Кастамона Исфендияре (как у Шукраллаха Заки и Бидлиси), фактически устанавливалась зависимость эмира, та от османов. При преемнике Мехмеда Мураде II (1421–1451) Исфендияр владел рудниками Миса как бы за службу[199]. Султан оставил их в его власти, не желая портить отношения с Тимуридом Шахрухом, которому принадлежал Западный Иран и чьим вассалом объявил себя Исфендияр[200].

Помимо крупных государств, о которых шла речь, в районе Джаника и на самой территории Трапезундской империи, а также на ее юго-восточных границах существовали небольшие тюркские эмираты, среди которых в конце XIV в. постепенно возвышается эмират Белобаранных туркменов (Ак-Коюнлу) с центром в Диярбакыре[201].

История тюркских эмиратов Северной Анатолии изучена весьма недостаточно. Мы попытались реконструировать основные линии развития. Постоянным фактором была нестабильность политических образований, нечеткость и изменчивость границ, особенно с середины XIII до конца XIV в. В такой сложной ситуации приходилось налаживать коммерцию итальянским предпринимателям. При рассмотрении итальянской торговли в регионе мы привлекали также материал, относящийся к соседним областям, — Западному Ирану (особенно — Тавризу и Султанин, столицам государства ильханов, конечной цели итальянской торговли на Востоке), Восточной Анатолии, по которой проходили караванные пути из Трапезунда на Восток, и Западному Кавказу, в основном владениям мегрельских князей и атабеков Самцхе, где существовали тесно связанные с Южным Причерноморьем торговые центры и генуэзские фактории.

Лучше всего известна политическая история Трапезундской империи[202]. Мы уже обращались к исследованию ее связей с Византией, Западной Европой, Русью, Грузией[203]. Поэтому сейчас ограничимся лишь краткой социально-экономической характеристикой. Понт был одним из наиболее населенных районов Византии (в области Мацука, например, проживало в XV в. до 60 человек на кв. км, в Трикомии — 125 человек, по подсчетам Э. Брайера). В XV в., по его же мнению, Трапезундская империя была самым крупным по людским ресурсам греческим государством[204]. В экономике Понта земледелие играло значительную роль. В Южных областях (Хериана, Халдия, район Пайперта), в долинах по течению рек и на побережье, там где горы не слишком круто обрывались в море, а также на обильно орошаемых небольшими реками и ручьями склонах располагались плодородные пашни. Однако после того как Хериана и Пайперт перешли в руки сельджуков, Трапезундская империя лишилась основного района, производившего хлеб. И хотя источники упоминают о выращивании пшеницы и ячменя, хлеба не хватало и его приходилось ввозить из Северного и Восточного Причерноморья[205]. Использовались и внутренние резервы: расчищались и распахивались новые участки леса, поднималась новь[206].

Гораздо большую роль в экономике играло виноградарство и виноделие, дававшие товарную продукцию[207]. Развитыми были садоводство и оливководство, сбор лесных орехов[208], пастбищное и стойловое скотоводство[209], лов рыбы[210]. К середине XV в. в Трапезундской империи выращивался также рис[211].

В XIII — середине XIV в. на Понте феодальное землевладение активно теснит крестьянскую общину; окончательное оформление получают крупная и мелкая феодальная вотчина, происходит подчинение общинного самоуправления феодалу[212]. Хотя отработочные повинности имели место[213], преобладающим типом ренты была денежная, а также и налог в денежной[214] и натуральной[215] форме. Основные тенденции эволюции ренты в Византии[216] были присущи и Трапезундской империи. Крестьянство втягивалось в товарообмен с городом, но масштабы и характер этого товарообмена не могут быть полностью уяснены за неимением соответствующих источников. Не случайно, что именно в 40–60-е годы XIV в., когда процесс консолидации вотчин был в основном завершен, усилился партикуляризм трапезундской знати, приведший к гражданским войнам в империи. Императорская власть вышла победительницей из этих войн. Процесс централизации проходил через собирание императорского домена, как и в странах Западной Европы, но в гораздо меньших масштабах[217].

Социально-экономическое развитие Пафлагонии изучено весьма слабо. Основной причиной этого является отсутствие адекватных источников. Лишь косвенную информацию можно получить из нарративных арабских и персидских источников, а также из османских кадастров конца XV–XVII в., опубликованных в небольших отрывках и в ограниченной степени введенных в научный оборот.

Западная часть Пафлагонии, когда она принадлежала Византии, была областью с развитой аграрной экономикой, производящей зерно и другие сельскохозяйственные продукты. Однако, по свидетельству Пахимера, в конце XIII в. уровень товарности хозяйства был низким, наличных денег у населения не хватало, а высокое налогообложение при Михаиле VIII Палеологе и злоупотребления во взимании платежей разоряли область. Кроме того, она была постоянной ареной тюркских набегов. Население спасалось от них и от экономического гнета, переходя на сторону завоевателей или покидая свои земли. Постепенно усиливался процесс проникновения тюрков-кочевников и оседания их в Западной Пафлагонии[218]. Тюрки парализовали сухопутные дороги, соединяющие Западную Пафлагонию с Константинополем и Вифинией, и к концу правления Михаила VIII Византия располагала там лишь рядом приморских городов-крепостей; Кромной, Амастридой, Тиосом и Ираклией Понтийской[219].

Основные общественно-экономические институты Восточной Пафлагонии — Кастамонского эмирата — восходили к сельджукским порядкам[220]. Это была типичная военно-ленная система, основанная на раздаче принадлежащей правителям земли в тимары, величина которых определялась не количеством земли, а объемом доходов от эксплуатации крестьян, главным образом — через взимание продуктовой, в меньшей степени — денежной ренты. Помимо тимаров значительная часть земель была передана в ведение мусульманского духовенства, в том числе различным религиозным учреждениям и братствам (вакфы), и небольшая доля их находилась в полной частной собственности (мюльки)[221]. Основными земельными собственниками в Кастамонском эмирате были не мелкие, а крупные феодалы, нередко даже присваивающие доходы дивана[222]. Эксплуатировалось как оседлое мусульманское, так и греческое население. Однако да XVI в. в районе Кастамона сохранялось и многочисленное кочевое тюркское население, медленно переходившее к оседлости и занимавшееся в основном кочевым скотоводством. По данным Ибн Саида (XIII в.), в окрестностях Кастамона находилось 100 тыс. туркменских шатров[223]. И даже три века спустя, по османскому кадастру 1520–1535 гг., в самом городе проживало 30 240 оседлых мусульман, 1248 кочевников и 570 христиан[224]. При таком положении скотоводство играло важную роль в хозяйстве области. На рынок поставлялись хорошие кавалерийские кони, а также мерины и мулы[225]. Лошади, волы, овцы стадами перегонялись отсюда в Сирию, Ирак и Персию для продажи[226]. Ибн Баттуте цены на баранину, хлеб и сладости в Кастамоне казались непомерна низкими[227]. Аль Умари эту умеренность цен объяснял низкими таможенными пошлинами и обилием свободных пастбищ[228].

Кастамон располагал немалым войском, преимущественно кавалерией. Аль Умари оценивал его численность от 25 до 30 тыс. всадников[229]. По сведениям Клавихо, в 1404 г. эмир Исфендияр собрал для борьбы с османами почти 40 тыс. воинов[230]. В 1461 г., если верить Халкокондилу, в Синопе находилось 10 тыс. воинов[231]. Однако в начале 70-х годов XV в. субаши области должен был выставлять во время войны лишь 2550 воинов, 120 из них — в полном тяжелом вооружении[232].

Значительным был военный флот эмирата, сосредоточенный в Синопе. В его составе были галеи и большие навы[233]. В XV в., используя свой флот, эмират резко активизировал торговлю, особенно с Северным Причерноморьем. С середины XIV в. государство Джандаров поддерживало также оживленные торговые и политические связи с мамлюкским Египтом. Их основой помимо политического союза была работорговля[234]. Наряду с работорговлей эксплуатация месторождений меди составляла основной источник доходов эмирата[235]. Если в начале XIV в., по данным Казвини, они составляли 15 тыс. динаров[236], то в середине XV в. — не менее 18 тыс. дукатов[237]. Халкокондил оценил эти доходы еще выше: в 200 тыс. золотых статеров (называя этим античным термином находившиеся в обращении золотые монеты — дукаты или флорины)[238]. Видимо, византийский историк не слишком преувеличивал, ибо коммеркий Кастамона на экспорт меди по суше и морю вместе с другими небольшими налогами сдавался на аукционе за 150 тыс. дукатов[239]. Именно благодаря меди современники считали Пафлагонию богатой областью[240].

Внутренние рынки, служившие местом сбыта сельскохозяйственной продукции, не были значительными[241]. Большее значение имели рынки внешние и международная торговля.

Хотя политическое и социально-экономическое развитие Понта и Пафлагонии сильно различалось, экономические связи между ними поддерживались постоянно; кроме того, через них проходили магистральные пути торговли.

§ 1. Торговые пути южного Причерноморья

Гористое побережье Северной Анатолии, пестрота политической картины, взаимная враждебность больших и малых государств региона не позволяли проложить по суше, вдоль всего побережья, караванную дорогу. Ее роль играл морской путь от Трапезунда вдоль берега Малой Азии до Константинополя, более легкий и менее опасный. Не все города, лежащие на этом пути, стали крупными портами. Для этого требовалось несколько условий. Так как преобладающим ветром на Черном море является норд-вест, то было желательно, чтобы порт располагался с юго-восточной стороны суши или имел естественную защиту (косу, мыс, был расположен в дельте реки) или же защиту искусственную (мол), что тогда было редким явлением. Было важно также, чтобы порт имел хорошую связь с хинтерляндом и одновременно защиту от нападений с суши[242]. К этим требованиям добавлялись и иные — экономические и политические. Порт только тогда мог стать важным центром посреднической торговли, когда он был связан удобными дорогами с континентом, если в нем обеспечивались безопасность судов и благоприятные условия выгрузки и погрузки, а взимаемые в нем налоги не были чрезмерными. Трудно, почти невозможно было обеспечить все эти условия. Приоритет принадлежал все же факторам экономико-политическим, а не географическим. Так, например, единственным защищенным с севера портом, имевшим удобную южную гавань на анатолийском побережье был Синоп. Синопский порт был хорошо укреплен с суши и с моря, контролировал кратчайший морской путь с южного к северному берегу моря. Но Синоп не стал главным портом Южного Причерноморья: до середины XIV в. он был пиратским гнездом, а затем, когда генуэзцы основали там свою факторию, высокое налогообложение, неблагоприятная экономическая конъюнктура, узость рынка и соседство с менее удобным, но более свободным для генуэзцев портом (Симиссо) фактически уменьшали торговое значение Синопа для итальянцев. Кроме того, Синоп был отрезан от своей периферии горной цепью и не располагал удобной дорогой на юг. Трапезунд, напротив, не имел хорошего естественного порта. Его рейд, образуемый мысом, был неглубок и невелик. В бурную погоду, вплоть до начала XX в., суда должны были идти и стоять в близлежащем порту Платана, в 12 милях от Трапезунда[243]. Но уже со времен императоров Адриана (117–138) и Юстиниана I (527–565), когда была осознана его военно-стратегическая роль и значение для снабжения римско-византийских крепостей на Востоке, а также и позднее, в эпоху Великих Комнинов, в Трапезунде веками строились искусственные сооружения для защиты судов от ветра. Самый короткий путь, открывавшийся из Трапезунда к столицам державы ильханов, благоприятные условия пребывания в трапезундском порту иностранных судов сделали Трапезунд главным портом международной торговли XIII–XV вв. несмотря на недостатки бухты.

Определенное значение имели также порты Амастрида, Самсун, Иней, Керасунт, Ризе, а в XIII в. — и Ватина. Оно объясняется также отнюдь не хорошей естественной защитой (в лучшем случае порты были защищены от бурь лишь с запада), а тем, что эти города являлись отправными пунктами более или менее значительных торговых магистралей, идущих на юг, а также центрами аграрной округи, ремесла и товарного обмена. Амастрида была связана с Вифинско-Пафлагонским регионом и Перой, а также крупными османскими городами, прежде всего с Брусой. От Самсуна открывался удобный, известный с древности, торговый путь к Амасии, от Инея — к Никсару и Токату, от Ватицы (Фатсы) — к Сивасу, важнейшим торговым центрам Анатолии, лежавшим на караванных путях. Дорога от Керасунта прямо вела к крупнейшим месторождениям квасцов (позднее, с середины XIV в. ее заменила более безопасная, но и более трудная дорога к Трапезунду).

Города Южного Черноморья были тесно связаны морскими путями со всеми областями «Великого моря», с Восточным Средиземноморьем. Особенно прочными были их связи с Северным Причерноморьем, существовавшие со времен античности и в течение всего средневековья. Они нашли отражение как в письменных источниках, так и в разнообразных памятниках материальной культуры[244].

Самым коротким путем от Северного к Южному Черноморью является путь от мыса Сарыч близ Балаклавы к Синопу. Плавание облегчали благоприятные морские течения вдоль названной линии. Этот путь, известный с античности, широко использовали и в средние века. Пересекавшие Черное море корабли предпочитали плыть этим путем, а затем — вдоль берега Крыма или, Анатолии[245]. От Трапезунда до Каффы плавание продолжалось от 2 до 12 дней, до Константинополя — в среднем 8–19 дней. Торговые письма в конце XIV в. доходили из Константинополя в Трапезунд в среднем за 12 дней, с разбросом сроков от 8 до 41 дня[246]. Важными были коммуникации, связывавшие Трапезунд с Таной, Монкастро, Симиссо, Синопом, Вати и Севастополем, а также с Венецией и Генуей. Плавание к итальянским берегам продолжалось 3–3,5 месяца. Синоп, Симиссо и Понтираклия были теснее всего связаны по морю с Каффой. Между Вати и Таной было расстояние около 14 дней пути, между Трапезундом и Килией — около 10 дней, между Синопом и Константинополем — около 11–14 дней.

До середины XIII в. основные пути международной торговли Востока и Запада обходили стороной Южное-Причерноморье. Они шли через Багдад к Сирии и Египту. После разрушения монголами Багдада (1258), падения последних форпостов крестоносцев в Сирии (1291) и издания папского запрета на торговлю с мамлюкским Египтом эта коммуникация утратила свое былое значение. На смену ей, с образованием державы ильханов, чьими столицами были Тавриз и Султания, пришла другая, связывавшая города Западного Ирана, Среднюю Азию, Индию и Китай с черноморским побережьем. Она пролегала через Эрзерум (или Эрзинджан), Пайперт, Понтийские горы с выходом к Трапезунду. Для перехода от Тавриза к Трапезунду каравану требовалось в среднем 30–32 дня, а всаднику — 12–13 дней[247]. Это был кратчайший путь с Востока на Запад в конце XIII — первой половине XIV в. Однако на всем протяжении, от Трапезунда до Китая, эта дорога действовала недолго, примерно с 1280 г., когда был ликвидирован внутренний кризис в монголо-татарской империи, до 1307 г., т. е. до начала распада империи во главе с великим ханом в Пекине, а также в отдельные периоды между 1313 и 1340 г.[248] Вряд ли следует переоценивать экономическое значение этого трансазиатского пути для итальянских морских республик. Блестящий пример братьев Поло был все же исключением. Были и другие, но немногочисленные примеры пребывания генуэзцев и венецианцев с торговыми целями в Китае и Центральной Азии. Чаще осуществлялись путешествия на более близкие расстояния— к Персидскому заливу, Каспию, через Анатолию— к Лаяццо, хотя и они не были регулярными[249]. Однако и до, и после 1307 г. постоянно использовался отрезок пути от Трапезунда до городов Западного Ирана, куда прибывали товары с Востока. Так было особенно до середины 40-х годов XIV в. Этот период (последняя треть XIII — начало 40-х годов XIV в.) и был наиболее благоприятным для развития итальянской посреднической торговли в регионе, что связано также с оживлением торговли в Тавризе после его упадка в 1229–1258 гг.[250]

С распадом державы ильханов наступил период феодальных смут в Восточной Анатолии. Сообщение по дороге Трапезунд — Тавриз было сопряжено с большим риском и стало нерегулярным, да и в самом Тавризе ситуация с товарами изменилась к худшему. Египетско-сирийское направление, а также в ограниченной степени путь через Тану — Поволжье к Средней Азии стали главными в крупной международной торговле Запада и Востока. Путь Трапезунд — Тавриз обретает вновь некоторое значение в конце XIV — начале XV в., с образованием державы Тимура, а затем — в 20–60-е годы XV в. — с ростом государства Ак-Коюнлу[251].

Главную торговую магистраль Трапезунд — Тавриз западнее Пайперта (Байбурта) пересекал трансанатолийский северный путь. Он шел вдоль реки Келькит и связывал Кастамон и Никсар с Байбуртом, а в районе Эрзинджана соединялся с путями к Сивасу и к Токату — Амасии[252]. Пути Кастамон — Байбурт и Эрзинджан — Сивас — Токат — Амасия обеспечивали внутренние связи прилегавших к Черному морю районов Анатолии. Но они шли южнее горных хребтов, отделявших побережье от Анатолийского плато.

От крупного центра мусульманской торговли XIII–XIV вв. Сиваса путь на север лежал к Ватице и городам Трапезундской империи, а на северо-запад — к Самсуну. С подъемом экономической роли Брусы налаживаются ее связи по нелегким горным дорогам с Синопом и Самсуном[253].

Активные ранее связи Понта с Закавказьем[254] ослабели. Сухопутные дороги действовали лишь на небольших отрезках[255], связи в основном поддерживались по морю.

Таким образом, прохождение торговых путей, их значение неоднократно менялись на протяжении XIII–XV вв. в зависимости от политической и экономической ситуации. Состояние этих путей, их маршруты влияли на развитие городов региона, и, наоборот, рост городов модифицировал систему коммуникаций.

§ 2. Итальянская колонизация и города южного Причерноморья

Проблема итальянской колонизации Причерноморья — большая и самостоятельная тема исследования[256]. В данном случае нас интересуют ее экономические аспекты, типы факторий и время обоснования итальянцев в Южном Причерноморье, причины выбора ими тех или иных городов региона в качестве узловых пунктов коммерческой деятельности.

Первые торговые договоры Византии с Венецией (992, 1082, 1126, 1147/48), с Генуей (1155) и Пизой (1111, 1170, 1192) не касались причерноморских городов ни при упоминании мест, где могли торговать купцы итальянских республик, ни в какой-либо иной форме. Нет также материалов, доказывающих присутствие итальянских кораблей в водах Черного и Азовского морей. Как было убедительно продемонстрировано в исследовании Р. Лили, торговые привилегии, вплоть до предоставления прав беспошлинной торговли (венецианцам) или значительных фискальных льгот (пизанцам и генуэзцам), оставляли в стороне «Великое море» из-за стремления Византии обеспечивать главенствующую торгово-распределительную роль Константинополя в торговле и не допускать вмешательства итальянцев и в без того сложную и нестабильную политическую ситуацию в Северном Причерноморье[257]. Черное море оставалось внутренним бассейном империи, и его берега снабжали ее хлебом, импортным шелком, другими продуктами[258]. Хрисовул генуэзцам Мануила I 1169 г., равно как и последующие пожалования Комнинов и Ангелов итальянским купцам, не изменили ситуации[259].

Захват Константинополя и основание Латинской империи в 1204 г. открыли венецианцам реальную возможность осуществлять бесконтрольную навигацию и торговлю в Черном море. Случаи отдельных плаваний к его берегам в 1204–1261 гг. зафиксированы документально, но число их невелико[260]. Лишь к 60-м годам XIII в. венецианская торговля в Причерноморье, возможно, расширяется[261]. Венецианцы ведут посредническую торговлю в портах Северного Причерноморья, идя по стопам византийских коммерсантов. И хотя имеются отдельные случаи их поселения в этих портах, о начале венецианской полонизации в тот период говорить не приходится. Основные силы венецианцев были отвлечены на освоение владений в Эгеиде, приобретенных после IV Крестового похода, что требовало больших людских и материальных ресурсов[262].

В 1218 и 1232 гг., заключив договоры с венецианцами, генуэзцы получили право осуществлять навигацию в Черном море. Но воспользоваться этим правом мешали и продолжавшаяся конкуренция с Адриатической республикой, и войны, которые Генуя вела на территории самой Лигурии с германским императором Фридрихом II Штауфеном, и сохранявшаяся ориентированность генуэзской торговли на рынки Сирии и Палестины. Только и 1261 г., после заключения выгодного для Генуи договора с Михаилом VIII Палеологом и восстановления Византийской империи, для генуэзцев полностью открылась дорога к берегам Причерноморья[263].

Как уже отмечалось, экономические предпосылки динамичного развития итальянской посреднической торговли в Южном Причерноморье создавались с превращением его портов в удобные центры международной торговли с открытием новых путей на Восток[264]. Ошибочно, однако, представлять дело так, что монголо-татарские завоевания обеспечили благоприятные условия для торговли, установив стабильность политических систем и централизованность на огромной территории. Всякая идеализация «монгольского мира» (pax mongolica)[265] игнорирует огромные масштабы разрушения производительных сил на обширных пространствах Евразии, гибель городов, разрыв или запустение традиционных, существовавших ранее торговых путей, например между Сирией и Италией, Южным Причерноморьем и Восточной Европой, Русью, Грузией. Показателен следующий факт. Татаро-монгольское владычество в Восточной Анатолии устанавливается с 1243 г.[266]; в 1263 г. образуется держава Хулагуидов (ильханов). Но в 40–70-е годы XIII в. не происходит решительного поворота коммерции в сторону государства ильханов, хотя присутствие на ее территории венецианцев, прибывших еще, видимо, средиземноморским путем, зафиксировано в 1263 г. Расцвету торговли препятствовал упадок производительных сил в регионе после завоевания, а также наличие чрезвычайно высокого 10%-го налога на все сделки (тамга)[267]. Кроме того, сама централизация была относительной и непродолжительной, а период, когда торговые пути были «открыты» на всем протяжении от Трапезунда до Китая, как уже отмечалось, был весьма недолгим. Но перемена направления мировой торговли в середине XIII в., неблагоприятная для Восточного Средиземноморья, стала импульсом торговой активности итальянцев в бассейне Черного моря.

Реформы ильхана Газана (1295–1304) укрепили заинтересованность итальянских купцов в ведении торговли через Трапезунд-Тавриз. В одних городах он вовсе отменил тамгу, в других — уменьшил наполовину. При Газан-хане восстанавливается регулярное денежное обращение на всей территории его державы серебряной монеты, имевшей твердый курс, вводится единая система мер и весов по тавризскому стандарту, строится большое число караван-сараев и принимаются меры по обеспечению безопасности торговли[268]. Так как государства Северной Анатолии, включая и Трапезундскую империю, признавали сюзеренитет ильханов, их денежно-весовые стандарты, о чем писал Пеголотти, были также унифицированы[269].

60–80-е годы XIII в. стали временем утверждения; позиций итальянской торговли на Понте и в Пафлагонии, а конец XIII — 30-е годы XIV в. — периодом ее расцвета. В конце XIII — начале XIV в. генуэзцы опережали венецианцев в освоении анатолийских портов Черноморья. Но в правление дожа Джованни Соранцо (1312–1328) Венеция повсеместно укрепила свои торговые позиции. Целая серия торговых договоров с Францией и Брабантом (1320), с Брюгге и Англией (1322 и 1326), с Тунисом (1317), Трапезундской империей (1319), ильханами (1320), Киликией (1320, 1321) обеспечила ей устойчивость в связях как с Западом, так и с Востоком[270]. Срок, отпущенный для реализации всех преимуществ этих соглашений оказался непродолжительным: лишь около двух десятилетий до наступления торгового и политического кризиса. С развитием торговли было связано и основание итальянских факторий в различных городах региона, к характеристике которых мы переходим.

Наиболее крупным центром региона, городом-эмпорием был Трапезунд, ставший в XIII–XV вв. средоточием как международной посреднической, так и местной крупной торговли. Город имел торговый квартал, развитое ремесленное производство, был важнейшим политическим, религиозным и культурным центром. Он был самым главным центром итальянского предпринимательства в Южном Причерноморье. Генуэзская фактория существовала здесь с конца XIII в., венецианская — с 1319 г. Их история специально освещалась в нашей монографии по истории связей Трапезундской империи с Западом[271].

Ираклия Понтийская (Понтираклия, тур.: Эрегли) была первой большой гаванью, защищенной от западных ветров, на пути из Константинополя в Трапезунд[272]. Расположенный на возвышающейся над морем скале, с хорошей бухтой, город никогда не отличался большими размерами[273]. У него была плодородная округа. Город торговал скотом и сельскохозяйственными продуктами[274]. Однако еще с 60-х годов XIII в. тюркские набеги существенно ослабили его экономическое значение и изолировали его от остальных византийских владений. Тем не менее вплоть до османского завоевания (1360) город считали богатым и знаменитым главным образом из-за хорошего порта[275]. Значение Понтираклии усиливалось ее ролью стратегического центра, крепости на границах Вифинии и Пафлагонии[276]. Население города в первый период после османского завоевания продолжало оставаться в основном греческим. Турок было незначительное меньшинство, но, как отмечал Клавихо, город стал уже малонаселенным[277]. Падает и его церковно-политическое значение: в 1387 г. бывшая греческая митрополия Ираклии соединяется с Aмастридской[278].

Активная торговля в городе венецианского купечества и посещения его венецианскими и генуэзскими кораблями зафиксированы с 70-х годов XIII в.[279] вплоть до 1469 г.[280] Возможно, в 60-х годах XIII — первой половине XIV в. в городе была генуэзская фактория[281]. Основанием для этих предположений служит характер некоторых средневековых построек, в частности замка и маяка в городе[282]. Однако известные нам письменные источники не дают точных указаний на существование фактории и не упоминают ее оффициалов[283]. При османах в городе не существовало никакого генуэзского поселения: и Клавихо, и анонимный венецианский источник начала XV в. называют весь город и порт турецкими[284].

Амастрида (генуэз.: Самастро, тур.: Амасра)[285]. В XII–XV вв. Амастрида была небольшим городом[286], расположенным на склонах холмистого полуострова и соединенным мостом с лежащим чуть севернее небольшим островком. Античный и ранневизантийский город был, по-видимому, больших размеров: в 1404 г. Клавихо видел (многочисленные развалины зданий — церквей, дворцов, жилых домов за пределами городских стен[287]. Еще до XII в. с южной стороны полуострова были построены стены, преграждавшие подступы к городу с суши[288]. Обрывистые высокие берега делали излишним укрепление города со стороны моря. Принадлежавший Трапезундской (1204–1214), Никейской и Византийской (1214–1360), Османской (около 1360 — конец XIV в.) империям, генуэзцам (конец XIV в. — 1459) город был важен прежде всего как крупный опорный морской пункт и располагал значительными гарнизонами. В XVII в. Эвлия Челеби отметил наличие в нем превосходного крытого рынка, складов близ пристани[289], но было ли все это в XIII–XV вв. — неизвестно. Современники, быть может, по традиции, и в те века именовали город прекраснейшим — «preclara et ornatissima»[290]. Основное население Амастриды было греческим, но имелись и мусульмане: неизвестный немецкий автор начала XV в. писал, что там говорили как по-гречески, так и по-татарски (путая, вероятно, татарский и турецкий языки), но писали греческими буквами (litteras grecas habentes)[291]. Амастрида была митрополией Константинопольского патриархата и играла заметную роль в церковно-политической жизни Византии XIII–XV вв.[292] Там были греческие нотарии, переписчики рукописей[293]; митрополия активно функционировала при генуэзцах[294], пребывание которых в городе зафиксировано как минимум с конца XIII в.[295] Образование фактории произошло, однако, позднее. Ф. Хаслак, а затем и М. Балар считали первым свидетельством генуэзской строительной деятельности в Амастриде мраморную плиту у крепостных ворот с гербом Генуи и дожа Бокканегра[296]. Однако этот герб может относиться не только к дожу Симоне Бокканегро (1339–1344, 1356–1363), но и к какому-либо консулу, носящему эту фамилию. Во всяком случае, надпись не является доказательством существования фактории до 1363 г. Массария Каффы 1374 г. не упоминает еще генуэзского гарнизона в Самастро, в то время как в массарии 1381 г. такое упоминание уже есть, и свидетельства о гарнизоне относятся к 1378 г.[297] Видимо, между 1374 и 1378 г. и надо искать время возникновения укрепленной фактории. Первое упоминание о консуле — 1386 г.[298] До начала XV в. генуэзская фактория, видимо, находилась под сюзеренитетом местных эмиров: один из них, эд-Дин, изгнанный Баязидом I, упомянут в Большой хронике Псевдо-Сфрандзи[299]. Возможно, передача Самастро генуэзцам состоялась в 1402 г., когда из Перы в Самастро было направлено посольство для заключения мира. Так как в документе еще упомянут «господин» Самастро, город принадлежал туркам[300]. После этой даты источники свидетельствуют, что, находясь на турецкой земле, Самастро был генуэзским городом[301]. Вероятно, первоначально владение факторией осуществлялось на основе договоров с местным правителем, а сама фактория была городским кварталом, обладавшим правом экстерриториальности[302]. После 1402–1404 гг., когда власть османов ослабела, генуэзцы смогли получить в управление и весь небольшой город при условии выплаты дани[303]. Генуэзцы располагали в Самастро собственными домами[304], складами[305], мастерскими и лавками[306]. Были построены генуэзская крепость, доминировавшая над двумя портами, западным и восточным[307], молы и акведук (может быть, реконструировали античный)[308]. Во главе фактории стоял консул, избираемый в Генуе из гвельфов-пополаров[309], или «белых» нобилей[310] сроком на 2 года[311]. Должности консула и кастеллана (коменданта крепости) в Самастро объединялись в одном лице[312]. Штатными оффициалами фактории были избиравшиеся в Генуе массарии[313], чья должность в некоторых случаях также совмещалась с консульской[314]. Совмещение должностей — показатель не только экономии, но и ограниченности поступлений в бюджет фактории. Тем не менее фактория была сравнительно многочисленной. В ней была генуэзская церковь с капелланом, получавшим оклад наравне с другими оффициалами[315]. Основную военную силу фактории составляли две категории наемных воинов: соции, набиравшиеся из генуэзцев и жителей Лигурии (иногда это правило нарушалось[316]), и казаки из местного населения, преимущественно греков. Число социев в середине XV в. было 60–70 человек[317], а в 1459 г. в целях экономии, несмотря на очевидную угрозу, Банк Сан Джорджо, ведавший управлением факторий, сократил их численность до 30 «лучших» воинов и 10 «стариков», с пониженным окладом[318]. В числе социев были трубачи[319] и даже портные[320]. Количество казаков в 1455 г. составляло 45 человек[321]. Таких сил могло хватить для отражения нападения небольшого отряда, но их было явно недостаточно для противостояния османской угрозе.

В административно-финансовом отношении фактория была подчинена сначала властям Перы. Поскольку в начале XV в. Пера находилась в тяжелом положении (как значится в Уставе 1449 г., «propter inopiam et imbelicitatem loci ipsius Pere»), Генуя передала опеку над Самастро Каффе. Это решение оказалось не очень удачным из-за большей отдаленности и отсутствия регулярного сообщения между двумя факториями и по постановлению Оффиции Газарии в 1449 г. Самастро вновь вернулся под управление Перы, но с условием, что массария Каффы будет платить ½ расходов фактории, а Перы — оставшуюся половину[322]. После падения Константинополя и Перы в 1453 г. все расходы вновь взяла на себя массария Каффы и протекторы Банка Сан Джорджо. Налоговые поступления в Самастро явно не окупали этих затрат. Из Каффы на средства массарии в Самастро направляли продовольствие, прежде всего зерно[323]. Ежегодные суммы этих закупок были внушительны и достигали десятков тысяч аспров (в 1458 г. — 75 410). Из Каффы и Генуи направляли в Самастро оружие, одежду, обувь и снаряжение для социев[324], деньги для оффициалов[325] и воинов[326]. Дань османам также платила Каффа, за вычетом поступлений из торговых кабелл Самастро[327].

После 1453 г. османы не признали за генуэзцами прав на Самастро. Власти Каффы предлагали Банку Сан Джорджо согласиться на уплату высокой дани, ибо иной альтернативы войне, к которой генуэзцы не были готовы, не было[328]. Султан, однако, предлагал генуэзцам мир лишь на условии уступки Самастро и уплаты дани за свободный проход через проливы[329]. Генуэзцы соглашались уплатить 3 тыс. дукатов, но при условии сохранения Самастро[330]. И все же мир был заключен на крайне неблагоприятных для Генуи условиях: предусматривалась уплата дани 3 тыс. дукатов, но Самастро в договоре не упоминался вовсе[331]. Генуэзцы продолжали тем не менее платить дань за этот город[332]. Оставалось принимать меры для обороны, что и пытались сначала, правда в ограниченных масштабах, делать протекторы Банка. В 1456 г. они отправили нового консула с дополнительными средствами и с вооружением[333]. В начале 1458 г., отчетливо сознавая реальную опасность, нависшую над Самастро, Банк требовал от массариев Каффы выплачивать все расходы этой фактории[334]. При огромном финансовом дефиците Каффы траты были непомерны[335], и, отчаявшись сохранить город, протекторы, как отмечалось выше, резко сократили его военные расходы в апреле 1459 г.

Венецианцы также вели торговлю в Самастро, но чувствовали себя там не в безопасности: были случаи их ограбления генуэзцами[336]. Венецианской фактории в Самастро не существовало.

Точное время перехода Амастриды под власть османов установить сложно[337]. Последние упоминания о генуэзской фактории там относятся к сентябрю — ноябрю 1459 г. и встречаются в счетах массарии Каффы. Однако даты регистрации счетов могли быть проставлены и после взятия города[338], хотя в таком случае о подобном событии делалась запись. По данным греческих нарративных источников, захват Амастриды произошел после того, как генуэзцы обратились к султану с просьбой вернуть им Галату. Когда турецкие войска приблизились к городу, он был сдан защитниками по договору. Две трети его населения были переведены в Константинополь (по Критовулу, в их числе были наиболее богатые и знатные люди), а в Амастриду Мехмед II переселил торгово-ремесленное население из других городов, в том числе много армян[339]. Анонимная греческая хроника второй половины XV в. точно указывает дату завоевания — сентябрь 6968 (1459 г.) и причину сдачи — малодушие местных жителей[340]. Другая анонимная краткая греческая хроника XVI в. датирует захват Амастриды и Синопа (смешивая 2 события) 6968 г. (сентябрь 1459— август 1460 г.), относя завоевание Трапезунда к следующему, 6969 г.[341] Турецкий историк Турсун Бек связывал выступление против Амасры с завершением похода султана против Смедерево весной 864/1460 г., другие историки— Рухи и Нешри — приводят дату 863 г. хиджры (ноябрь 1458 — сентябрь 1459 г.)[342]. Предпочтительной датой завоевания Амастриды мы считаем осень 1459 г.

Синоп был вторым по значению, после Трапезунда, и равным ему по укрепленности городом Южного Черноморья. Синоп расположен на полуострове Инджебурун, северная часть которого представляет гористый мыс, уходящий в море более чем на 3 км. Мыс образует удобную и большую бухту, защищенную от северо-западных ветров. На самом узком месте перешейка, соединявшего гористую северную часть мыса с полуостровом, и возникла в античности знаменитая милетская колония Синопа[343]. Средневековый Синоп (тур.: Синуб) занимал то же место: город имел две гавани — северную и южную; в последней находился знаменитый синопский порт. Низменная часть полуострова и склоны гор отличались исключительным плодородием и снабжали город самыми разнообразными фруктами[344], просом[345], но небольшие размеры аграрной периферии были недостаточны для производства товарного хлеба.

В XII в. Идриси назвал Синоп маленьким, хотя и густонаселенным городом[346]. В XIII и особенно XV в., по единодушному мнению современников, это был большой и процветающий город, защищенный с суши и с моря мощными стенами, с первоклассной крепостью, с высоким донжоном и подъемным мостом, бастионы которой спускались к берегу, а башни обороняли порт[347]. В середине XV в. крепость располагала мощной для того времени артиллерией[348]. Торговое значение Синоп сохранял с XIII по XV в.[349]

Удобство и защищенность порта, местоположение на кратчайшем пути между южным и северным берегами Черного моря, центральная позиция в ряду генуэзских факторий[350], обилие корабельного леса в окрестностях; и богатство полезных ископаемых, казалось, бы, должны были обеспечить городу первенство в торговле среди городов Северной Анатолии. И действительно, с переходом Синопа под власть сельджуков в 1214 г. он становится главным черноморским портом Иконийского султаната. Разгром последнего монголами ослабил и торговое значение Синопа, вскоре ненадолго, с 1254 по 1265 г., вернувшегося под власть Трапезундской империи. Новое возвышение Синопа, но уже в рамках эмирата Джандаров, происходит в XIV в. И все же Синоп не стал главным портом Южного Черноморья. Этому препятствовали, как уже отмечалось, политические и экономические факторы негативного характера: узость аграрной периферии, неблагоприятное прохождение главных сухопутных дорог, политическая нестабильность в XIII в., а также враждебность Джандаров в первой половине XIV в. итальянским морским республикам и нередко и Трапезундской империи, организованное местными правителями корсарство. Положение изменилось к лучшему к середине XIV в., но тогда лучшие времена международной торговли были уже позади и итальянские республики располагали сетью других факторий и торговых станций в регионе.

О ремесленном производстве Синопа известно очень немногое. Очевидно, его главными отраслями были кораблестроение и ремонт судов[351], изготовление всевозможных медных изделий, в том числе в XV в. литье пушек[352]. Позднее население Синопа занималось и ковроделием[353], но для изучаемого периода таких данных нет… Роль Синопа в международной торговле усилилась в конце XIV — первой половине XV в. в связи с превращением его в один из основных центров транзитной работорговли и активизацией торгового судоходства города[354]. Синоп был взят османами летом, вероятно в июне 1461 г., во время понтийского похода Мехмеда II[355].

Начало генуэзской торговли в Синопе относится к 80-м годам XIII в.[356] Однако она не получила развития из-за взаимной враждебности правителей Синопа и генуэзцев. Возможно, первые эпизоды этой вражды восходят к 1299 г. Сельджукский историк Махмуд Аксарайи сообщил, что эмир Синопа и Кастамона Масудбек захватил Самсун и изгнал оттуда сельджукского правителя Рукн ад-Дина Сиваси, бежавшего в Джаник. Затем Рукн ад-Дин прибыл к Синопу с отрядом 1000 франков, «закованных в панцирь». Под предлогом торговли этот отряд вошел в город, неожиданно напал на Масудбека и пленил его, увезя на корабле. После долгих переговоров он был отпущен на свободу за большой выкуп — 9 тыс. динаров[357]. Так как на территории Джаника, в Симиссо и Ватице имелись генуэзские фактории и поселения и, кроме того, под Джаником в расширительном смысле могла пониматься и вся территория Трапезундской империи, в столице которой также была генуэзская фактория, можно предположить, что под франками, прибывшими из Джаника, подразумевались генуэзцы (венецианских факторий там тогда еще не было), если только Аксарайи не именует франками трапезундских греков. Последнее, впрочем, мало вероятно: и характер действий, и торговля хлебом, которую вели эти франки, и тяжелое их вооружение скорее говорят о западноевропейцах. Может быть, в отместку за это дерзкое нападение эмир Синопа Гази Челеби в 1313 и 1314 гг. нападал на Каффу и захватывал генуэзские лигнии, участвовал в союзе с Трапезундской империей в войне с генуэзцами[358].

Гази Челеби вел настоящую пиратскую войну против итальянских торговых судов[359]. В 1323 или 1324 г. он предательским образом захватил и истребил экипажи галей генуэзских гвельфов, с которыми перед тем заключил договор о совместных действиях против гиббелинов Перы[360]. В 1340 г. генуэзский торговый флот под командой Симоне ди Кварто напал на синопскую корсарскую эскадру и разгромил ее[361]. В 1344 и 1345 гг. генуэзцы, изгнанные из Таны и находящиеся в состоянии: войны с Золотой Ордой, пытаются вести переговоры с Синопом, чтобы не допустить его союза с татарами и нападения на Каффу с моря, а также, чтобы синопские суда не нарушали торговой блокады «империи Джанибека»[362]. Но если эти переговоры и привели к какому-то. временному успеху, они не решили взаимных противоречий. В 1346 г., по сообщению Виллани, военные действия против Синопа вел уже генуэзский военный флот, опустошая территорию эмирата[363]. В 1361 г. флот Синопа, в свою очередь, совершает неожиданное нападение на Каффу и причиняет генуэзцам ущерб. Только вооружив галеи в Каффе и Пере, генуэзцы смогли, наконец, нанести синопскому флоту поражение[364].

В условиях подобной конфронтации трудно было ожидать, чтобы в Синопе возникла генуэзская фактория. Первое косвенное свидетельство о каком-то поселении: там относится к 1351 г., когда на портулане, датируемом этим годом, из Библиотеки Лауренциана, над Синопом был изображен генуэзский флаг[365]. Сведения о назначении генуэзских консулов в Синопе относятся к: концу 80-х годов XIV в.[366] В 1386 г. между Каффой и Синопом происходил оживленный обмен посольствами, одним из обсуждавшихся вопросов была работорговля купцов Синопа в Каффе[367]. Возможно тогда же были определены и условия существования генуэзской фактории в Синопе, которая, по данным генуэзского хрониста, была приобретена по договору с местным правителем[368].

В начале XV в. эта фактория продолжала существовать, неся на себе, впрочем, явственный отпечаток типичных пороков генуэзского управления: лихоимства и служебных злоупотреблений магистратов. Сохранилось. целое следственное дело против бывшего консула Агостино Риччо (1400/1–1402/3), обвиненного в вымогательствах, судебном произволе и других должностных преступлениях[369].

Центром фактории была «лоджия» генуэзцев, которая одновременно была канцелярией, судебной палатой, дворцом, резиденцией консула и складом[370], а также центром торговой жизни, где совершались сделки, составлялись документы, распределялись товары[371]. Кроме лоджии, генуэзцы располагали в Синопе несколькими домами[372], лавками[373], тюрьмой или карцером[374]. В «штате» консула были писец, переводчик, судебный исполнитель (placerius), который вместе с переводчиком производил также по приговору консула телесные наказания[375]. В списке оффициалов и стипендиариев фактории нет, однако, ни социев, ни казаков, как в Самастро[376]. Не упоминается и капитан, командовавший военным отрядом, как в Самастро и Симиссо. Источники не содержат сведений и о генуэзском замке в Синопе[377]. В конце XIV — начале XV в. фактория находилась в административном подчинении Перы, а с 20-х годов XV в. — Каффы, массария которой до 1449 г. оплачивала счета и оклады консула и других оффициалов[378]. Специальные налоги с оклада — сталии — консул Синопа стал выплачивать лишь с 1427 г.[379], что свидетельствует об ограниченности его доходов[380].

В. Гейд справедливо определил факторию в Синопе как немногочисленную и находившуюся под сюзеренитетом правителей города, наместников эмира[381]. Война генуэзской Каффы с Синопом, начавшаяся с захвата синопского корабля в 1455 г. генуэзцами, сопровождалась ожесточенными морскими сражениями в 1457–1459 гг.[382] Вероятно, существование генуэзской фактории в Синопе прекратилось еще до османского завоевания города. Последний генуэзский консул там упомянут 1454 г.[383]

Венеция в XIV в. сохраняла в основном враждебные отношения с Джандарами и нередко страдала от синопского корсарства. В 1360 г. она даже обсуждала вопрос о совместных действиях против Синопа с генуэзцами, византийским императором и другими участниками намечавшегося антитурецкого крестового похода[384]. В XV в. Венеция, возможно, имела в Синопе свою факторию во главе с консулом. Ее административный аппарат состоял из двух советников консула и Совета Двенадцати[385]. Венецианские торговые галеи посещали Синоп с 1424 по 1452 г. В 1443 г. Сенат направлял в Синоп посольство для обсуждения вопроса о несправедливом налогообложении этих судов в 1442 г.[386]

Амис (ген.: Симиссо, тур.: Самсун) расположен в восточной части Самсунского залива, не имел хорошей бухты и крупные суда (свыше 40 т) должны были стоять на якоре, а разгрузка их производилась только при помощи лодок[387]. Лишь удобство контролируемого Амидом кратчайшего пути на юг, к Амасии, с выходом на магистральную караванную дорогу, усиливало экономическое значение порта. Развалины древнего Амиса лежали на плато, к западу от средневекового и современного города, который состоял из двух или трех укрепленных поселений: греческого города Аминсо, турецкого Самсуна, имевшего крепость, и генуэзского замка Симиссо[388]. Самсун и Симиссо отстояли друг от друга на расстоянии полета стрелы[389]. Существовал ли греческий город отдельно или же в XIV–XV вв. был уже включен в турецкую территорию, неясно[390]. Самсун, как и Синоп, был местом, откуда было удобно отправляться к берегам Крыма[391]. Несмотря на мелкую гавань, Абульфида именует его знаменитым портом[392]. Окруженный садами, город имел еще одно преимущество по сравнению с Синопом: он не страдал от недостатка пресной воды, как Синоп[393]. Через город протекала река, на которой стояли многочисленные мельницы[394], сохранялись древний акведук и цистерны[395]. В Самсуне существовало и ремесленное производство. В XIII в. там был сельджукский монетный двор[396]. Видимо, он работал и позднее: самсунские аспры чеканились и в конце XIII, и в XIV, и в XV вв. В 1430-х годах они были полновеснее и дороже трапезундских и каффинских[397]. Среди жителей города упоминаются чесальщики шерсти[398], пекари[399], грузчики, без которых не мог существовать ни один порт[400]. Эвлия Челеби сообщал также, что ремесленники Самсуна изготовляли известную во всем Причерноморье пеньку[401].

Торговое значение Самсуна проявляется уже с начала XIII в., когда он был в составе Трапезундской империи и сбывал как местную сельскохозяйственную продукцию, так и квасцы[402]. Эта торговля была активна и впоследствии, за исключением отдельных лет, когда ее затрудняла османская угроза[403].

Политическая история города весьма сложна и восстанавливается лишь фрагментарно. После того как сельджуки отняли у Трапезундской империи Синоп и часть Джаника, Амис, возможно, также перешел к ним: в 1233–1248 гг. там чеканилась сельджукская монета[404], а в 60-х годах XIII в. перване собирал в области Самсуна войска для нападения на Синоп[405]. В 1261 г. Самсун назван границей области Данишмендийя, отошедшей к султану Рукн эд-Дину Кылич Арслану IV[406]. В конце XIII в. Самсун и прилегающий к нему район был завоеван эмиром Кастамона Мас'удбеком и был разорен, однако вскоре, в 1299 г., он вновь вернулся под власть сельджуков, по-видимому ненадолго, так как в начале XIV в. город был во власти эмира Синопа, знаменитого Гази-челеби[407]. Однако в правление ильхана Олджейту (1304–1316) Самсун, вероятно, признавал власть ильханов, во всяком случае везир султана Рашид ад-дин имел там земельную собственность[408]. В 1363 г. в Самсун бежал из Керасунта мятежный великий логофет, что, вероятно, объясняется не принадлежностью города Трапезундской империи, а связями логофета с генуэзцами, имевшими там замок[409]. В массарии Каффы за 1381 г. нам удалось найти упоминание о посольстве в Симиссо к некоему Taiadinum[410], под которым надо разуметь эмира Халивии Таджэддина Челеби, союзника и зятя трапезундского императора[411]. В 1391 г. Баязид I завоевывает эту область[412], вновь перешедшую под власть Джандаров после 1404 г.[413], пока, наконец, она не была окончательно присоединена к Османской империи при Мехмеде I, возможно около 1420 г.[414] Самсун (Симиссо) был важным центром греко-мусульманско-итальянской торговли.

Присутствие генуэзцев в городе прослеживается с 80-х годов XIII в.[415] К 1302 г. фактория там уже полностью сложилась и возглавлялась консулом[416]. Фактория была многолюдной: об этом прямо свидетельствует генуэзский документ 1351 г.[417] Она имела права экстерриториальности и потому называлась в генуэзских источниках «коммуной», или «коммунитас»[418]. Как уже отмечалось, генуэзский замок стоял в стороне от мусульманского города, не на его территории. 7 ноября 1420 г. замок и фактория были взяты и сожжены[419], вероятно, при захвате Самсуна Мехмедом I. Почти сразу после этого генуэзцы стали вести переговоры с «господином Самсуна» о восстановлении фактории, отправив ему большие дары[420]. Послы были направлены и к новому султану Мураду II с просьбой разрешить заново укрепить факторию[421]. Султан дал такое согласие[422], и работы по восстановлению замка начались сразу же, в 1423 и 1424 гг., даже до завершения переговоров с султаном и после того, как на производство этих работ было дано согласие его наместника[423]. Но после 1420 г. фактория испытывала упадок, а ее жители жаловались на притеснения со стороны субаши[424], что могло быть следствием того, что строительство замка не завершилось или что генуэзцы утратили экстерриториальность своего поселения. Тем не менее упоминания о фактории и ее консуле встречаются до 1441 г.[425] В Уставе Каффы 1449 г. о консуле в Симиссо нет речи, хотя о других оффициалах факторий (Таны, Солдайи и пр.) — целые статьи. В 1456 г. генуэзцы отправляли в Самсун послов, но скромного ранга и с небольшим подношением — всего 500 аспров[426], тогда как в 1423 г., например, на дары было израсходовано (минимум 2725 аспров[427]. В том же 1456 г. зерно из Симиссо в Каффу доставляли уже не генуэзские или греческие, а мусульманские купцы, а консул Симиссо, как это было ранее, например в 1386 г.[428], в закупках не участвовал[429]. Османские кадастры 1481–1512 гг. все еще упоминают 6 «франкских» домовладений в Самсуне[430].

Итак, до 1420 г. генуэзская фактория в Симиссо была весьма значительной и состояла из «лоджии»[431], а также домов и складов[432]. С самого начала фактория была связана в административном отношении с Каффой» в массарии которой приведены ее счета, но располагала и собственной массарией[433], причем должность массария чаще всего совмещалась с должностью капитана[434], а иногда и консула[435]. Канцелярия (scribania) была выделена в особое ведомство[436], причем канцлер-писец избирался не в Каффе, а в Генуе, как и сам консул, но из числа нотариев[437]. Аппарат управления этой факторией был более разветвленным: мы встречаем упоминания о специальных оффициях: Officium ponderis и Officium ministrarie[438]. Охрану фактории осуществляли соции, численность которых значительно колебалась в разные периоды. По подсчетам М. Балара, в 1381 г. их было 40, в 1386 г. — 45 человек[439]. Произведенный нами поименный подсчет социев по массариям 1381–1420 гг. дает следующие данные: 1381 г. — 49, 1386 — 45, 1410 — 32, 1420 г. — 34 человека[440]. Таким образом, число социев в Симиссо было на уровне 45–50 человек в конце XIV в. и 30–35 человек в начале XV в. Часть социев объединялась в особый отряд арбалетчиков (баллистариев)[441] во главе с капитаном[442]. В числе стипендиариев были не только воины, но и мастера. Особенная нужда в этом была в 1420 г., когда упоминается ряд каменщиков во главе с главным мастером артели греком Феодором[443]. Четверо из них были каффинскими греками, один — генуэзцем.

Значительная фактория, Chimhcco был и центром католической епископии. В нем находилась церковь латинян и францисканский монастырь[444].

Как и другие города Южного Черноморья, Симиссо зависел от привозного хлеба. Закупки зерна регулировались консулами Симиссо и Каффы и массарией Кафиры[445].

Лимния, пограничная трапезундская крепость, расположенная восточнее Самсуна, видимо, в дельте реки Ирис (Иешил Ирмак)[446], имела большое стратегическое значение для Великих Комнинов, пока не была передана между 1379 и 1386 г. эмиру Халивии Таджэддину[447]. Хотя Лимния была резиденцией православного епископа[448], ее экономическая роль не была велика: акты Ламберто Самбучето регистрируют лишь вино из Лимнии[449]. В XV в. Лимния была одним из второстепенных пунктов работорговли: массария Каффы упоминает раба-«сарацина» из Лимнии[450], а другой генуэзский источник примерно того же времени (20–30-е годы XV в.) сообщает о доставке 20 рабов из Вати в Лимнию. Лимния в это время четко определена как «турецкий порт», т. е. входила в состав османских владений. Итальянской фактории в городе не было.

Иней (тур.: Унье). В XII в., как писал Идриси, это был значительный и процветающий город, где строили корабли, включая небольшие военные суда[451]. Город был хорошо известен латинянам в начале XIII в. и был включен в Договор о разделе Романии[452]. Войдя в состав Трапезундской империи в 1204 г.[453], Иней после потери ею Синопа был, наряду с Лимнией, одной из пограничных крепостей[454]. В 1404 г. стоящий на высокой скале замок Инея и маленький город принадлежали трапезундскому вельможе Мелиссину, который платил дань Тимуру. В гавани города были кузницы, где плавили железо из железоносного песка[455]. Известный в итальянских портуланах как Omnio, Honio[456], город не был центром активной итальянской торговли и сохранял преимущественно военно-стратегическое значение.

Ватица (тур.: Фатса) — небольшой город близ Инея[457]. Его торговая роль прослеживается лишь в конце XIII в. из-за связей с Сивасом. Генуэзская торговля там в 1274 г. носила активный характер[458] именно потому, что из Ватицы шел кратчайший путь к Сивасу. Так как тогда генуэзцы не имели еще фактории в Трапезунде и налоговых привилегий, пожалованных Великими Комнинами, небольшая Ватица казалась удобным пунктом для коммерции, менее подверженным жесткому таможенному контролю. В Ватице генуэзцы имели отдельные дома[459], но консульства и фактории там не было. Э. Брайер полагает, что в 70–80-е годы XIII в. именно Ватица была главным торговым портом генуэзцев в Южном Черноморье[460]. В 1290 г. в актах Ламберто ди Самбучето еще упоминаются греческие купцы из Ватицы, торговавшие с генуэзцами[461], но последние уже не вели активной торговли в этом порту. После XIII в. свидетельства об итальянской коммерции в Ватице исчезают: обоснование генуэзцев в Трапезунде и ликвидация их фактории в Сивасе сделали излишним для купцов Лигурийской республики пребывание в этом второстепенном порту. Возможно, уходу их из Ватицы способствовал и рост угрозы от туркменских набегов. Позднее Фатса использовалась как якорная стоянка[462].

Севастия (тур.: Сивас) не находилась на Черноморском побережье, а была расположена к югу от Ватицы чуть более 200 км. Город лежал на важном торговом пути из Центральной Анатолии к Эрзинджану — Тавризу[463]. В XIII–XIV вв. он был важным торговым перекрестком, куда прибывали мусульманские купцы из Средней Азии, Сирии, Месопотамии, из городов Южной и Центральной Анатолии, следуя к черноморским портам Самсун, Синоп и Трапезунд и на юг — в Конью[464]. До 1244 г. Сивас — во власти иконийских султанов, построивших вокруг него крепостные стены[465]. Именно при сельджуках город стал важным экономическим центром. После 1244 г.[466] Сивас был взят монголами, долгое время был резиденцией монголо-татарских губернаторов[467]. Современники описывают его как большой укрепленный город, с развитой торговлей, рынками, с христианским (армянским и греческим) и мусульманским населением[468]. В 1339 г. Сивас стал столицей султаната Эретны (1336–1352), затем принадлежал его наследникам, а потом эмир Бурханэддин отнял его у внука Эретны Алибека[469]. В 1398 г. он был захвачен Баязидом I, а в 1400 и 1402 гг. был дважды завоеван и разрушен Тимуром, после чего его значение как торгового центра упало[470], а население сократилось с нескольких десятков тысяч до 3,5 тыс. человек в начале XVI в.[471] С середины XV в. город входил в состав державы Узун Хасана[472]. К XVII в. это был маленький городок[473]. Активная предпринимательская деятельность в нем генуэзцев зафиксирована с 1274 г. в актах Федериго ди Пьяццалунга. В Сивасе находилась тогда большая группа купцов, заключавших сделки, правда, не в собственном фондако, которого еще не было, а в «сарацинском»[474]. Акт 1276 г. упоминает об ограблении генуэзской галеи из «Савасто», под которым исследователи понимают Сивас[475], если только это не искаженное именование Севастополя (Сухуми). Перед нами значительные объемы перевозок через порт Ватицы. Постепенно в Сивасе складывается фактория. В 1280 г. генуэзец Ламба Дориа снимает там дом, где, как и в мусульманском фондако некоего Кемаль ад-Дина, генуэзцы заключают сделки[476]. У генуэзцев не было своей лоджии, но они имели свою часовню или церковь в фондако того же Кемаль ад-Дина[477]. Между 1279 и 1283 г. францисканцы в Сивасе основали монастырь — оплот их миссионерской деятельности в Малой Азии[478]. В течение 80–90-х годов XIII в:. коммерция в Сивасе не затухала[479], и, наконец, около# 1300 г. впервые упоминается консул, который был подчинен подеста Перы и действовал по его образцу[480]. В дальнейшем о судьбах этой фактории нам ничего не известно.

Арсинга (Эрзинджан) также была большим городом на магистральных путях внутренней караванной торговли, шедших от Сиваса к Эрзеруму. Его основное население было армянским[481]. Аграрная периферия отличалась плодородием[482], там выращивали виноград, хлеб, хлопок, разнообразные фрукты, имелись и хорошие пастбища[483]. Близ города были медные рудники[484], а в самом городе производили на продажу ткани, в частности лучший бокаран[485]. Эрзинджан принадлежал последовательно сельджукам, ильханам, а во второй половине XIV в. был столицей туркменского эмирата Мутаххартана[486]. В августе 1400 г. он был завоеван Тимуром, а затем, через небольшое время — Баязидом I, но вскоре Тимур вернул его своему вассалу Мутаххартану. В начале XV в. Эрзинджан вошел в состав государства Кара-Коюнлу, неоднократно подвергался нападениям Ак-Коюнлу, пока не был присоединен к нему[487].

Хотя еще в XIII в. Эрзинджан был сильно укреплен[488], опустошительные набеги и частые землетрясения наносили ему большой урон[489]. Во второй половине XV в. Барбаро полагал, что город совсем разрушен[490]. Он стал захолустным, со все более разрушающейся древней крепостью[491].

Первое упоминание о западноевропейцах в Арсинге содержится в «Зерцале мира» Вансана из Бовэ, излагавшего сочинение миссионера-доминиканца Симона де Сент-Кантена и сообщившего, что при взятии города татарами были пленены Гульельмо из Бриндизи и генуэзец Раймондо Гвеско. Татары хотели заставить их сражаться, как гладиаторов — друг против друга, но они предпочли, получив оружие, погибнуть в бою с врагами. Тот же автор сообщает также, что некий пьячентинец, убивший турка, был приговорен к повешению. И тогда все «франки» объединились и стали угрожать городу нападением, а так как их было 700 человек и они имели близ города укрепление, турки оставили свой замысел[492]. Вероятно, речь шла об отряде «франкских» наемников, сражавшихся на стороне сельджуков против татар в 1242 г. под командой Бонифачо ди Кастро.

Из нотариальных актов мы узнаем о генуэзцах в Арсинге с 80-х годов XIII в.[493] В 1320 г. в Арсинге было незаконно конфисковано имущество умершего там венецианца, которое ильхан Абу Саид повелел затем возвратить[494]. Пребывание в Арсинге итальянских купцов объясняется тем, что город лежал на пути из Трапезунда в Тавриз. Однако сведениями о какой-либо фактории в нем мы не располагаем. В XV в., в период смут в регионе, встречаются упоминания о рабах из Арсинги[495].

Тавриз (Тебриз) был столицей государства ильханов (1265–1313, 1340–1357), затем — государства Джалаиридов (1360–1387) и Кара-Коюнлу (1410–1468). Это был крупнейший город Западного Ирана, главный пункт итальянской торговли на Ближнем Востоке с конца XIII до 40-х годов XIV в. В тот период он был торговораспределительным центром всего Ближнего Востока[496]. В правление ильханов Газана и Олджейту там был построен новый торговый квартал с 24 караван-сараями, 1500 лавками, большим числом ремесленных мастерских[497]. Позднее Эвлия Челеби, с явным преувеличением, писал даже о 200 караван-сараях и 7 тыс. лавок[498]. В XIII–XV вв. Тавриз был важнейшим центром ремесленного производства, особенно дорогих тканей, преимущественно шелковых, ковров, украшений, холодного оружия[499]. После распада державы ильханов Тавриз испытывает упадок. Город неоднократно переходит из рук в руки в борьбе противоборствующих группировок, его жителей нещадно грабят, а в 1346–1348 гг. эмир Малик Ашраф Чобанид конфисковывает все их имущество[500]. Лишь в начале XV в., при Тимуре, значение Тавриза вновь несколько возрастает[501].

Оживленная венецианская торговля в Тавризе, правда, еще по магистралям, связывавшим его с сирийским побережьем Средиземного моря, велась в 60-е годы XIII в.[502] В предшествующий период город пришел в упадок после нашествий войск хорезмшаха, а затем — татаро-монголов. Оживление торговли началось с 1259 г.[503] Нередко путь в Персию итальянским купцам прокладывали миссионеры, францисканцы и доминиканцы, особенно активизировавшиеся в тех местах с 70-х годов XIII в.[504] В свою очередь итальянская коммерция поддерживала миссионерство.

В 1306 г. хан Олджейту дал привилегии венецианским купцам[505], а в 1320 г. был заключен договор об устройстве венецианской фактории в Тавризе. Это стало возможно после прочного обоснования венецианцев в Трапезунде, отправном пункте кратчайшего пути в Тавриз[506]. Венецианцы имели в Тавризе свой караван-сарай[507]. Фактория управлялась консулом с двумя советниками[508] и имела юридический иммунитет: по договору только консул вершил суд над согражданами. Нарушение его прав приводило к конфликтам[509]. Консул ведал сбором налогов, по закону распоряжался имуществом умерших венецианцев, штрафовал нарушителей. В его штате были переводчик и нотарий[510].

Генуэзская торговля в Тавризе отмечена источниками с 80-х годов XIII в.[511], а упоминание генуэзского консула (свидетельство оформления фактории) — с 1304 г.[512] Постановлениями Оффиции Газарии был разработан статус фактории и ее должностных лиц[513]. Расцвет генуэзской торговли в Тавризе приходится на 1310–1340 гг.[514]

Помимо венецианцев и генуэзцев в Тавризе вели торговлю купцы из Пизы, Пьяченцы, Асти[515].

В 1344 г., во время смут, генуэзская фактория в Тавризе была разгромлена. Нанесенный ущерб составил огромную сумму: 200 тыс. лир гроссов, что отражает большой объем коммерции. После этого генуэзцы запретили всякую торговлю своих граждан в Персии и попытки эмира Малик Ашрафа вернуть итальянцев на рынки его державы успеха не имели[516]. Смуты и эпидемии холеры снизили торговую активность, сократили население Тавриза более чем в 2 раза[517]. Лишь постепенно, с 60-х годов XIV в., коммерческая деятельность международного масштаба, хотя и медленно, и не в полном объеме, восстанавливается. Генуэзской фактории уже, видимо, не существовало, а попытка генуэзцев создать ее, приобретя у хана Увайса участок земли на вершине горы, чтобы построить замок и гарантировать безопасность купцов, не увенчалась успехом[518].

Венецианцы в 1344 г. скорее всего не пострадали, так как еще в 1338 г. ими был введен полный запрет торговли с Тавризом и отдан приказ своим гражданам в течение двух месяцев покинуть город[519]. Проект снять запрет в 1339 г. был отклонен[520]. Предложенные ханом Увайсом гарантии безопасности не привели к восстановлению венецианской торговли и нарушались (1370). В 1372 г. был ограблен караван венецианских купцов[521], и после этого торговля с Тавризом в еще большей мере сосредоточилась в Трапезунде. Венецианского консула в Тавризе не было, и все коммерческие споры разрешал байло в Трапезунде. Посредническая торговля через Трапезунд сохранила значение: в 1364 г. в Тавризе было ведомство, функцией которого было взимать налог с западноевропейского текстиля, продолжавшего поступать в город[522] с караванами из Трапезунда[523].

Керасунт (тур.: Гиресун) — черноморский порт западнее Трапезунда, второй по величине город империи Великих Комнинов. Его значение в международной торговле отмечено в источниках с XII в.[524], хотя коммеркиарии Керасунта (чиновники, взимавшие торговые пошлины) известны по печатям VII–VIII вв.[525] В начале XIV в. Керасунт был главным центром экспорта квасцов[526]. Не менее важной была его роль как крепости. В 1301 г. он выдержал осаду туркменов и стал свидетелем их разгрома Алексеем II, построившим новые укрепления[527]. В 1341–1355 гг. Керасунт был ареной гражданских войн в империи[528]. В 1348 г. он был сожжен и взят штурмом генуэзцами, которые не удержали города[529]. Наконец, в 1396/97 г. он был взят эмиром Халивии Сулейман-беком. Сообщивший об этом Астарабади отметил неприступность замка и то, что до этого никто из мусульман не покорял его[530]. Туркмены, видимо, также не удержали города, так как Шильтбергер, попавший в турецкий плен после Никопольской битвы (1396) и описавший затем район Понта, отметил принадлежность города Трапезундской империи[531]. Замок Керасунта стоял на высокой скале, окруженной стенами[532], и пал лишь в 1461 г. вместе с Трапезундом[533]. При османах крепость утратила прежнее значение и пришла в запустение[534].

Оживленная генуэзская торговля в Керасунте прослеживается с 90-х годов XIII в.[535] и продолжается на протяжении всего XIV в.[536] Однако никаких следов итальянских факторий в городе нет. Наличие крупных факторий в близлежащих Симиссо и Трапезунде делало излишним прочное обоснование итальянцев в имевшем более ограниченное экономическое значение городе.

Среди городов Западного Кавказа, экономически; связанных с Южным Причерноморьем, выделяются Бати (Батуми), Фассо (Поти) и Севастополь (Сухуми). В XI–XII вв., как показало исследование М. В. Габашвили, города Западной Грузии в целом испытывали упадок: в условиях, когда черноморская торговля была монополизирована Византией. Тенденции к восстановлению их: коммерческой активности появляются в конце XII–XIII в.[537] С переменой путей международной торговли во второй половине XIII в. растет и значение портов Западного Кавказа, несмотря на неблагоприятную внешнеполитическую обстановку, вызванную татаро-монгольскими завоеваниями и усилением феодальной раздробленности[538]. Но импорт итальянского текстиля в Западную Грузию не полностью возмещался экспортом местной продукции из-за слабости местного ремесленного производства на рынок. Упадок посреднической торговли шелком, сокращение серебряной чеканки с конца XIV–XV в. усилили роль работорговли в покрытии дефицита платежного баланса[539].

Вати (Батуми) был небольшим городом и входил в конце XIII — начале XIV в. во владения одишских князей, а позднее — в состав земель князей Гурии[540], с которыми трапезундские императоры поддерживали дружественные отношения и которые во второй половине XIV — середине XV в. были, вероятно, вассалами Великих Комнинов[541].

Расположенный у моря, на Кахаберской равнине, город имел гавань, относительно защищенную с юго-запада[542]. В Вати торговали привозимыми туда с Востока специями и шелком, а также местными товарами (полотном, зерном, воском[543]) и в XV в. — рабами[544]. Хотя в конце XV в. османы несколько раз овладевали Вати, он был окончательно включен в состав их империи лишь в начале XVII в.[545]

Генуэзцы торговали рыбой в Вати с 1290 г.[546] На протяжении XIV и XV вв. генуэзская коммерция там продолжала развиваться[547]. В XV в. генуэзцы хорошо знали все местные обычаи и условия рынка и были привычными гостями в городе[548]. В 40-е годы XIV в. Венеция вводила временный запрет для своих граждан отправляться в этот порт, что свидетельствует о достаточно регулярной торговле в предшествующий период[549]. Генуэзской или венецианской фактории в Вати, по-видимому, не было.

Фассо (Поти) располагался в нижнем течении реки Риони, но не на самом побережье. Крупные суда, прибывавшие в Фассо, останавливались на рейде, а купцы уже на лодках поднимались вверх, по течению реки[550]. Это обстоятельство, а также соседство с более удобным портом — Севастополем на земле, принадлежавшей тому же мтавару Мегрелии из рода Дадиани, снижали торговое значение Фассо, хотя река позволяла доставлять товары по ней из внутренних областей Грузии: не случайно источник середины XIV в. отмечает, что Фассо находится на пути из Грузии в Трапезунд[551]. Торговля в Фассо носила региональный характер: из Трапезунда, Каффы, Копы туда привозили вино, соль, рыбу, вывозили в небольшом количестве парусину и воск, а также рабов[552]. Генуэзцы торговали там с 90-х годов XIII в.[553] и до второй половины XV в.[554] Но эта торговля была весьма ограниченной. Никаких следов фактории нет, однако в XV в., возможно, там было небольшое генуэзское поселение: Контарини упоминает некую черкешенку Марту, которая была рабыней одного генуэзца в Фассо, а затем вышла там замуж за другого генуэзца, оставаясь в городе[555]. В Фассо проживал и венецианец Николо Капелло из Модона, которого Контарини назвал военным комендантом того места и который уже принял ислам[556]. Видимо, Капелло достаточно долго перед тем проживал в Фассо.

Севастополь (Цхум, Сухуми) был в XIV–XV вв. одним из центров княжества Дадиани[557]. Сухумская бухта — одна из лучших в Восточном Причерноморье: мысами она защищена от ветров c запада и юга, а горами — с востока[558]. Это давало преимущество городу по сравнению с соседними портами. Население Севастополя было, как и в других городах Причерноморья, этнически пестрым. Наряду с греками и абхазами там было много евреев, часть из них исповедовала православие или католичество[559]. Как и повсюду, главными артикулами импорта в Севастополь были западноевропейские ткани, соль. Экспортировали в небольших количествах полотно, мед, воск, в XVI в., а может быть и ранее — рис[560], но главным образом рабов и лес[561].

Как и в большинстве других городов Юго-Восточного Черноморья, появление генуэзских купцов в Севастополе относится к 80-м годам XIII в.[562] Дата основания консульства в городе неизвестна. В «Анналах» А. Джустиниани сказано лишь, что генуэзцы основали там факторию «по договору с местным правителем»[563]. Вероятно, генуэзское поселение существовало с начала XIV в., так как в 1318 г. там создается латинская епископия, которая просуществовала до последних дней итальянской фактории: список ее предстоятелей охватывает 1318–1472 гг.[564] Имена же генуэзских консулов известны с 1373[565] по 1457 г.[566] Фактория имела типичный, но не очень разветвленный штат оффициалов: массария[567], нотария и писца[568], судебного исполнителя, переводчика[569]. Сведений о социях нет. Видимо, они не были на содержании массарии Каффы и не регистрировались в ее книгах. Но военный отряд в фактории скорее всего был, так как в XV в. генуэзцы имели там собственный замок[570]. В фактории был и фондако — дом, принадлежащий коммуне[571]. Основные удары по фактории были нанесены в 1454 г., когда город был взят и разрушен османской эскадрой из 56 кораблей, а затем — в 1455 г., во время нападения абхазов[572]. Несмотря на это, фактория просуществовала до начала 70-х годов XV в.[573]

О степени ее экстерриториальности судить трудно. Дадиани твердо отстаивали свой суверенитет. В 1438 г., например, князь запретил генуэзцам собирать коммеркий с «белых» генуэзцев (местных жителей под опекой Генуи) и с его подданных, торговавших в генуэзской фактории[574]. Генуэзцы кредитовали Дадиани и, как и в случае с Великими Комнинами, часто вели длительные и не всегда успешные тяжбы по взиманию долгов[575].

Помимо названных выше факторий на побережье существовали и другие небольшие генуэзские поселения или якорные стоянки, обеспечивавшие торговлю (например, Никофора близ Нового Афона, Авогазия (близ с. Гантиади), Тамаза (Тамыш) и другие. Они обозначены на портуланах и навигационных картах.

Подведем некоторые итоги. Рассматривая города Южного Причерноморья, при всей скудости сведений о некоторых из них, можно выделить несколько типов. Прежде всего это крупные города-эмпории, центры международной и региональной, морской и сухопутной торговли с относительно развитым товарным ремесленным производством. К ним можно отнести Трапезунд и Тавриз. Второй тип — средние города, центры региональной торговли, связанной с торговлей международной, транзитной, также центры ремесленного производства (Синоп, Самсун, Севастополь, Амастрида, Сивас). Третий — мелкие города, доминировавшие над небольшой аграрной периферией и обслуживавшие ее нужды. Находясь на торговых путях, отдельные из них могли приобретать временно некоторое значение для итальянских коммерсантов (Ватица, Керасунт, Вати, Фассо и др.). Четвертый тип — города-крепости и административные центры, торгово-экономическая и производственная функция которых не прослеживается или прослеживается весьма слабо (Лимния, Иней, большинство крепостей Трапезундской империи, государства Джандаров и Юго-Восточного Причерноморья).

Иногда один город в разные периоды своей истории может быть отнесен к разным типам. Так, например, Сивас в целом сохранял особенности второго типа городов (по нашей классификации), но в начале XIII в. мог приближаться к городам-эмпориям. Тавриз, напротив, во второй половине XIV в. частично утрачивает роль крупного торгового центра и походил на города второго типа. После османского разгрома (1454) Севастополь, возможно, стал больше походить на города третьего типа.

Разумеется, эти суждения, высказанные в виде гипотезы, нуждаются еще в дополнительном обосновании, прежде всего данными восточных источников, которые (особенно османские кадастры, хранящиеся в архивах Турции) доступны нам не в полной мере. Да и в целом конкретно-историческая изученность городов региона в XIII–XV вв., за исключением, быть может, Трапезунда и Тавриза, еще недостаточна. Мало известно о состоянии ремесленного производства и об отношениях города и деревни. Данные об итальянской торговле, приведенные в этой книге, позволяют восполнить отдельные страницы в истории черноморских городов, а сравнение городов с итальянскими факториями способствует более глубокому пониманию сущности процесса итальянской колонизации и характера торгово-предпринимательской деятельности итальянских и местных купцов в регионе.

Как мы видели, процесс образования генуэзских факторий в Южном и Юго-Восточном Причерноморье охватывал значительный период: с последней трети XIII в. до 60–70-х годов XIV в., хотя начало активной итальянской коммерции в регионе приходится на 70–80-е годы XIII в. Раньше всего генуэзцы стремились обосноваться в крупных эмпориях, таких как Трапезунд, добиваясь наиболее благоприятных условий торговли. Позже они закреплялись и в более мелких городах. В образовании факторий прослеживаются два этапа. Первый приходится в основном на конец XIII — начало XIV в., второй на 60–80-е годы XIV в., когда кризис посреднической торговли с Востоком ориентирует генуэзскую торговлю на местные товары и местные рынки, расширяя внедрение генуэзских купцов в региональную экономику.

Способ создания факторий в основном был один: договор с местным правителем. Однако типы факторий[576] были разными: 1) обособленный город, укрепленное поселение с правами полной экстерриториальности (классический пример — Каффа, а в Южном Причерноморье— Симиссо и, возможно, с начала XV в. — Самастро); 2) торговое поселение с лоджией, фондако, причалом и замком на территории, принадлежащей местному правителю с правом экстерриториальности внутри факторий и с признанием суверенитета государя, на чьей земле стояла фактория (фактории в Трапезунде и Севастополе); 3) поселение внутри иностранного города, не имевшее укреплений, торговый квартал, права которого ограждались договором с местным правителем (Синоп, Тавриз, Сивас); 4) торговые станции, посещаемые генуэзцами, где возникали небольшие, иногда временные, поселения, не имевшие экстерриториальности и статуса фактории и тяготевшие к крупным факториям, под опекой которых они состояли (Вати, Фассо, Керасунт и др.).

Разветвленную административную организацию имели только три фактории — в Трапезунде, Симиссо и Самастро. Все остальные управлялись минимумом чиновников. Рачительные генуэзские купцы никогда не делали лишних трат на администрацию, не вызванных абсолютной необходимостью. Значительный штат воинов и оффициалов — показатель экономического или военностратегического значения фактории.

По своему функциональному назначению большинство южночерноморских факторий было морскими терминалами больших и малых караванных дорог, но не центрами интенсивной аграрной колонизации или военными базами, как например Солдайя в Крыму[577]. Видимо, только Самастро стал развиваться как морской опорностратегический центр.

Для всех генуэзских факторий, помимо метрополии, главенствующую роль играли Каффа и Пера, причем постепенно, со второй половины XIV в., ведущая административная роль Каффы усиливается[578]. Главным центром в Южном Причерноморье как для генуэзцев, так и для венецианцев был Трапезунд, где была единственная (если не считать Тавриза) венецианская фактория. Ее значение выходило далеко за местные рамки. В Трапезунде была сосредоточена значительная доля всей посреднической торговли Венеции с Востоком. Затухание или ослабление этой торговли сказывалось на положении фактории вплоть до полного свертывания ее активности, как это было в 50-е годы XIV в. Изолированность венецианских факторий в Трапезунде — Тавризе, а также Тане на Азовском море в сравнении с цепью генуэзских, разбросанных по всем берегам «Великого моря», заставляли Республику св. Марка с большим упорством держаться за эти опорные пункты, за привилегии и иммунитеты, полученные от трапезундских императоров и монголо-татарских ханов.

При сравнении типов городов и типов факторий становится очевидным, что фактории возникают почти исключительно в городах первого и второго типов. С одной стороны, это показатель активного участия крупных и средних городов Понта и Пафлагонии в международной коммерции, но с другой — узости процесса внедрения итальянского предпринимательства в экономику региона, в систему его внутреннего товарообмена, неспособности воздействовать на районы, лежащие вне непосредственной зоны крупных рынков и портов. Экономический материал, содержащийся в последующих главах, позволит конкретизировать этот вывод.

Таким образом, различные факторы способствовали становлению и укреплению итальянской торговли: разветвленная система морских и сухопутных коммуникаций, благоприятное для Южного Черноморья перемещение путей международной торговли в середине XIII в., товарный характер сельскохозяйственного и ремесленного производства и добыча полезных ископаемых на Понте, наличие в городах достаточных средств обеспечения международной торговли. Вместе с тем были и неблагоприятные обстоятельства: нестабильность государственных образований в Пафлагонии и Джанике, длительная враждебность Кастамонского эмирата и итальянских морских республик, рост османской экспансии в конце XIV–XV вв., соперничество между Генуей и Венецией. Негативно сказывались на развитии международной торговли феодальные поборы, узость внутреннего рынка областей Пафлагонии, лежащих вдали от морского побережья.

Распад державы ильханов, феодальная анархия на Ближнем Востоке, захват татарами Таны (1343), гражданские войны в Трапезундской империи (1340–1355), неблагоприятные демографические изменения (Черная смерть, массовые миграции тюркского населения в Северной и Восточной Анатолии) вызвали в 40–60-е годы XIV в. кризис левантийской торговли, обостренный вспышкой генуэзско-венецианской конфронтации. Наступивший кризис имел и широкую общеевропейскую подоплеку. Ему способствовали такие события, как Столетняя война, Великая схизма в церкви. Выход из кризиса обозначился с конца XIV в., после чего начался новый, медленный подъем торговли.