Итамар К.

VIII

Ритину машину на сей раз вел Итамар, а она сидела рядом. Они уже выехали со стоянки Иерусалимского театра и двигались к выезду из города.

— По-моему, он просто великолепен, может быть, лучший кларнетист из всех, кого я знаю, — высказал Итамар свое мнение об Эмиле Мартене.

— Это было прекрасно, — сказала Рита о камерном концерте, который они только что слушали. — Я очень рада, что ты согласился пойти со мной.

Она подобрала под себя ноги. Ее красные туфли на шпильках лежали рядом. Даже такое невинное движение возбудило в Итамаре желание. «Что в ней такого? — спросил он себя. — Почему я так реагирую?»

— Жаль только, что флейтистка была не на высоте, — заметила Рита. — Кто она такая?

— Лидия Руссо? Его жена. Он, наверное, жалеет ее, иначе невозможно понять, как он рискует выступать с ней вместе.

— Иногда мужья страдают полной слепотой.

— Ты думаешь, что их близость влияет на его профессиональную оценку? Но музыкант его класса просто не может не слышать. Невероятно, чтобы он до такой степени утратил критерии.

— Близость может действовать странным образом. В свое время я считала одного человека очень талантливым, а сегодня знаю, что ошибалась. Из-за того: Впрочем, сейчас это не имеет значения. Хотя не исключено, что ты прав: он все понимает, но хочет сохранить мир в семье. Я уверена — у него много поклонниц.

— У Мартена?

— Он очень привлекательный мужчина.

— Мне трудно об этом судить.

— Ты обратил внимание на его глаза, когда он играл? Умные, лукавые глаза. Видно, что он незаурядный человек.

— Он маленький и толстый.

— Да, и лысый вдобавок. И все же я не уверена, что смогла бы устоять перед ним. — Рита приподняла кончиками пальцев свои туфли и бездумно покрутила ими, не сводя глаз с Итамара. — Может быть, у меня особая слабость к музыкантам. Если бы ты и сейчас играл на скрипке, у тебя, пожалуй, была бы надежда завоевать меня.

Бензоколонки на выезде из города промелькнули мимо них, и они начали спускаться в долину.

— Жаль, что я всего лишь начинающий кинорежиссер, — сказал Итамар. — Да и это нельзя утверждать с уверенностью.

— Что-то уже сдвинулось с твоим фильмом?

— Ты на самом деле хочешь знать? Вместо ответа она устремила на него укоризненный взгляд.

— Вчера я встретился с некоторыми членами комиссии, с теми, от кого зависит финансирование фильма, — поспешил сообщить Итамар.

— И встреча прошла неудачно?

— Не в этом дело. Они хотят, чтобы я внес в сценарий изменения.

— Что же тебе мешает?

— Все не так просто. Нужно прочесть сценарий, чтобы понять, в чем тут проблема.

Начался подъем, и Итамар перешел на низшую передачу. В глазах обгонявших их водителей загорелся победный огонь, ведь Ритина машина была «Мерседесом» последней модели.

— И когда это случится?

— Что?

— Когда я познакомлюсь с твоим сценарием?

— Тебе действительно интересно?

— Я же сказала тебе, что интересно. Мне ин пресно все, чем ты занимаешься.

На спуске их обогнало еще больше машин, водители которых хотели набрать скорость перед следующим подъемом.

— Одна из участниц вчерашней встречи пригласила меня после заседания отобедать с ней и посоветовала принять их предложения. Нурит, фотограф, — сказал Итамар.

— Это все, что она тебе предложила? — спросила Рита с некоторой опаской. Когда Итамар не ответил, она добавила: — Ты, конечно, знаешь, что у нее роман с Равиталь Кадош?

Итамар был удивлен. У него создалось впечатление, что Нурит интересуется как раз мужчинами. Он попытался вспомнить, где и когда слышал имя Равиталь Кадош. А, это та самая актриса с отвисшей грудью, которую Каманский прочил для его фильма.

— Она готовит сейчас выставку грудей, — сказала Рита.

— Грудей полностью или по частям?

— По частям? Иногда ты говоришь так, что тебя трудно понять.

— Груди целиком или фрагменты? — пояснил Итамар. — Как, например, целые носы или же только ноздри. Нурит говорила мне, что глубоко понять человеческую душу можно, лишь пристально всматриваясь в мельчайшие детали ее физической оболочки.

И действительно, за обедом Норанит раскрыла ему свое кредо. Она утверждала, что только при таком скрупулезном подходе, как у нее, можно достичь желаемой глубины понимания. Поэтому она порой увеличивает свои отпечатки до двух метров, чтобы от внимания зрителя не ускользнули даже микроскопические детали. «Я не позволяю зрителю с легкостью увиливать от моей правды», — заключила она.

— Ты знаешь, какая у нее сокровенная мечта? — сказал Итамар. — До конца своих дней успеть прийти к абсолютному пониманию человеческой натуры.

— Не знаю, целиком груди или нет, — засомневалась Рита. — Насколько мне известно, это серия фотографий одного человека — Равиталь Кадош. То есть ее грудей. В интервью, которое я читала в «Оманут ха-йом», Норанит сказала, что речь идет о снимках, вдохновленных любовью.

Рита на мгновение отвернулась к окошку и снова перевела взгляд на Итамара:

— Она, знаешь, любит и мужчин тоже, в особенности интеллектуалов. Раньше у нее был роман с Менахемом Мурамом, а потом с Омером Томером.

Итамар не стал говорить, что эта троица присутствовала на заседании. Он попытался представить себе Нурит, съежившуюся на кровати рядом с жирным сопящим Томером, но не смог.

— И куда вы пошли? — спросила Рита.

— В какое-то кафе, кажется, оно называется «У папы Альберто».

— Так я и знала! «Кофе и еще кое-что у папы Альберто». Ее штаб-квартира. Хозяин не впускает туда тех, на кого она наложила вето.

— Да ну?!

— По крайней мере, так говорят.

— Может, это и правда. Она мне сказала, что в ее отсутствие никто не сидит за ее столом. Мы немного поговорили о моем сценарии, а потом — и это, собственно, то, что она от меня хотела, — она предложила мне сделать фильм о ее работе.

— О ее сериях?

— Да, «Ноздри» и прочее. Она спросила, что я об этом думаю. Нурит хочет, чтобы я начал снимать еще до того, как серия будет закончена. Она желает зафиксировать отдельные стадии своей работы по мере ее продвижения. Идея состоит в том, чтобы включить в фильм все интересующие ее части тела и таким образом создать полный художественный образ человека. Я сказал ей, что проще отснять тело целиком и сделать из этого фильм.

— Так прямо и сказал? — расхохоталась Рита. Итамар утвердительно кивнул головой.

— И как она отреагировала?

— Я не думаю, что она поняла мою иронию. «Почему? Это должны быть отдельные фрагменты», — возразила она и предложила пойти к ней в студию, чтобы я получил представление о ее работе.

— Очень лестно, что Норанит обратилась именно к тебе. И ты согласился?

— Я согласился пойти в студию, но вовсе не обязался сделать фильм. Каманский, мой продюсер или нечто вроде этого, просил проявить дружелюбие к членам комиссии. Я не мог отказаться. Мы договорились на завтрашнее утро.

— Ее студия находится на улице Зимлих, совсем рядом со мной. Потом ты можешь зайти ко мне.

— Где ты живешь?

— На улице Мельнер.

— Я довезу тебя до дому, а потом сяду на автобус. От тебя идет автобус в Рамат-Ган?

— Мы едем не ко мне, — объявила Рита. — Мы едем к тебе. Я хочу увидеть твой сценарий.

Это вовсе не было предлогом, чтобы попасть к нему домой, она действительно очень хотела прочесть сценарий. Вдвоем они поднялись на четвертый этаж. Квартира Итамара состояла из одной комнаты и кухоньки. Под окном, обращенным на тихую улицу, стояла кровать, напротив нее — маленький диванчик. В углу у входа в кухоньку стоял обеденный стол, он же и рабочий. На нем были разбросаны бумаги и карандаши. Рита посмотрела на стопку лежавших отдельно листов. «Это сценарий», — подумала она.

— Мне нечем тебя угостить, — извинился Итамар.

Рита сделала несколько шагов к столу. На одном из стульев в открытом футляре лежала скрипка. Она слегка погладила инструмент, потом ее пальцы скользнули по верхнему листу бумаги. Рита вздохнула то ли удовлетворенно, то ли печально, а затем сделала глубокий вдох, будто хотела втянуть в себя все, находящееся в комнате.

Итамар приблизился к ней и собрал разбросанные листы сценария.

— Я сейчас вношу кое-какие поправки. Это, собственно, связано с тем, что я увидел в телепередаче о Меламеде, когда в начале недели был в библиотеке, ну, где мы с тобой встретились.

Рита села к столу, достала из футляра очки и перевернула первую страницу.

— Не забудь, что это сценарий, а не беллетристика. — Итамар был взволнован, как всякий раз, когда кто-нибудь видел его работу. — Не роман и не пьеса.

— Это не первый сценарий, который я читаю, — ответила Рита и надела очки.

Итамар оставил ее в покое. Он взял книгу с полки и уселся на кровать. Перелистывая страницы, чтобы найти нужное место, он украдкой взглянул на Риту, пытаясь по ее лицу угадать реакцию.

Через несколько минут он вспомнил, что в холодильнике есть початая бутылка вина. Подойдя к Рите, он увидел, что она уже основательно продвинулась в чтении. Он подал ей стакан, и она небрежно отпила из него.

— Не блеск, — сказала Рита и перевернула страницу.

— Нет? — спросил он с тревогой.

— Твое вино. — Она подняла на него глаза.

— Ах, вино! Это все, что у меня есть, — извинился Итамар.

— Если ты хочешь, чтобы мы продолжали пить вместе, то должен будешь согласиться, чтобы я принесла несколько бутылок из своего запаса.

Он хотел спросить ее мнение о сценарии, но Рита углубилась в чтение. Итамар был вынужден вернуться к своей книге и запастись терпением.

Спустились сумерки. Рита зажгла настольную лампу. Итамар отложил книгу. Он повернулся на бок, опер голову на руку и стал смотреть на Риту. В ней все ему нравилось. Его возбуждало и ее повернутое к нему вполоборота лицо, и тонкие ключицы, и то, как она сосредоточенно читала. Итамар увидел, что она уже приближается к концу, и поторопился снова открыть книгу. Рита собрала листы рукописи, положила их на место и встала.

— Это прекрасно, — сказала она, снимая очки.

— Правда?

— Правда, — снова сказала Рита, подошла к нему и села рядом.

Итамар потянулся к ней и поцеловал. Она на мгновение прижалась к нему, но сразу отпрянула и посмотрела ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты знал…

— Что?

— Не подумай, что я… что мне все равно… Пойми, я не была бы здесь с тобой, если бы сценарий мне не понравился.

— Серьезно?

— Да, абсолютно серьезно. Я бы не смогла так к тебе относиться, если бы сценарий не превзошел все мои ожидания.

— Какая тут связь? Это все равно, как если бы я попросил прочесть твою работу «Женщина как сексуальный объект в израильском кино», прежде… прежде чем поцеловать тебя.

— Брось, моя работа не имеет отношения к настоящему творчеству. Но я верю, что подлинная связь между мужчиной и женщиной невозможна без согласия в важных вещах. Кроме того, я бы не смогла отдаться какому-нибудь середняку. Я не из тех, кто запросто заводит интрижки, несмотря на впечатление, которое наверняка создалось у тебя.

— Кто тебе сказал, что у меня создалось такое впечатление?

— Я знаю, что у меня такая репутация среди мужчин. Признайся, и ты думал так же.

— Может быть. Иногда мне вроде так казалось, но потом я понимал, что ошибаюсь.

— Я не знаю, почему мужики ко мне липнут. Может, считают меня легкой добычей или, того хуже, воображают, что я за ними охочусь? Не бывает вечеринки, чтобы кто-нибудь не сделал мне соответствующее предложение прямо под носом у Гади. Без стеснения! Но с тех пор, как я замужем, — и мне важно, чтобы ты это знал, — я спала только с одним еще мужчиной. А я замужем за Гади уже тринадцать лет. Ты понимаешь, что это? Здесь… при моем положении?

— Я до сих пор еще не в курсе того, что происходит…

— Он был человеком искусства, так же, как и ты, когда я однажды встретила его в «Стеймацком» возле «Габимы». Мы оба искали одну и ту же книгу: сборник пьес Менахема Мурама. В магазине нашелся всего один экземпляр. Я страшно удивилась, что кто-то еще, кроме меня, хочет купить эту книгу. Кто сегодня читает пьесы? Чудо, что их еще издают. Он был немного моложе меня, может, тогда он был в твоем возрасте, нет, наверное, постарше. Кстати… сколько тебе лет?

— Двадцать восемь. Но, Рита, — Итамар протянул к ней руку и попытался снова поцеловать. — Мне не важно, если ты…

— Нет! Мне это важно. Мне важно, чтобы ты понял. — Она отстранилась от него, упершись рукой ему в грудь. — Мы говорили о Мураме и его пьесах. Так вот, выяснилось, что тот человек видел в «Габиме» «Сомнения, слова и мысли» Мурама. Я была на том же спектакле. Оказалось, что мы сидели в одном ряду.

— Рита, ты не должна объяснять…

— Нет, я не из тех, кто запоминает всякие дурацкие детали, вроде номера кресла, но в тот раз мне достался пятый ряд, середина, это не часто бывает, вот я и запомнила. Все было… как будто предопределено свыше. Мы стояли в магазине и долго беседовали — о Мураме, о поэте Песахе Райхере, о Дане Рабиновиче — обо всех и обо всем. С первой минуты мы нашли общий язык. Вдруг он подошел к кассе и купил мне книгу Мурама. И даже надписал ее. Напомни мне как-нибудь, я покажу тебе эту замечательную надпись. Потом он сказал, что раз есть только один экземпляр, у нас нет выхода, кроме как читать книгу вместе, как это делают дети или, по крайней мере, делали мы в детстве. Не знаю, читают ли вообще сегодняшние дети…

Все время, пока она говорила, Итамар гладил полуобнаженное Ритино плечо (ее платье держалось на тоненьких бретельках) и смотрел на ее рот — чувственный рот, который его так тянуло снова поцеловать.

— Говоришь, человек искусства, как и я? Кто это? Малкиэль Разов?

— Нет, не он. Он не режиссер. В любом случае я никогда не открою тебе его имя, никогда! Он был писатель, не режиссер. Когда мы вышли из магазина, я спросила, что у него в портфеле — потрепанном кожаном портфеле, мы ходили с такими в школу, — и он сказал: «Моя рукопись». Так я узнала, что он писатель. Он сказал, что пишет роман и до сих пор еще ничего не опубликовал. Мы бродили вместе по улицам, не замечая ничего вокруг, и в конце концов — я не знаю как — пришли в его квартиру. Признаюсь, почти сразу же, едва мы переступили порог, я отдалась ему. Это было изумительно, просто изумительно. И тогда я еще не прочла ни одной его строчки! Но я была уверена в его таланте — это чувствовалось по его речи, по его юмору, по книгам, заполнявшим его рабочую комнату от пола до потолка. Там, кстати, мы и лежали, то есть на диване в его кабинете. Я смотрела снизу на все эти книги — имена, о которых я никогда не слыхала. Он знает польский, венгерский, чешский, словацкий и, разумеется, русский. Поэтому он открыт влиянию всех этих европейских авторов, которых никто не переводил на иврит, но, видимо, они прекрасные писатели… Да, Реувен необыкновенный человек. Ну вот, у меня и вырвалось… Теперь придется назвать его полное имя: Реувен Маклиц.

— Никогда не слышал о нем. Но какое это сейчас имеет значение? Я не хочу о нем знать. Я предпочитаю думать о том, что происходит между нами.

— Но важно, чтобы ты меня понял, понял, почему я здесь, чего я ищу. Я не отношусь к сексу как к чисто физическому акту.

— Я тоже.

— Я считаю половой акт частью глубокого духовного процесса общения. Как много в нем духовности, скрытого смысла! Для меня это некий особый способ самовыражения, как игра на скрипке, и, если я могу выразить себя таким образом — как только немногие умеют, — я хочу, чтобы ты знал мои побудительные мотивы.

— Рита, поверь, ты притягиваешь меня к себе как ни одна женщина в моей жизни.

— Я не слишком стара на твой вкус? Чтоб ты знал: месяц назад мне исполнилось тридцать шесть. Я не хочу ничего от тебя скрывать.

— Стара? Ты само совершенство.

Обнаженные, они, обнявшись, перекатывались по постели, и Итамар понял, что она была права: ей удалось превратить акт любви в особое, ни с чем не сравнимое переживание. Ему стало ясно, что интуиция не обманула его в отношении Риты еще тогда, на «Маленькой ферме Ципеле и Сари». Вдруг она вскочила с кровати, как будто вспомнила о чем-то.

— Я должна его видеть, должна, — горячо прошептала она, выхватила несколько первых попавшихся листов из рукописи и вернулась с ними в постель.

В те последние минуты близости между ними Рита не сводила глаз с написанных им строчек, поглощала их, одновременно пожирая его тело.

Они лежали, распростершись, на кровати. Рита отодвинула от себя стакан вина, протянутый Итамаром.

— Пока у тебя не будет другого вина, я предпочту воздержаться, — объяснила она. — К вину нужно относиться с подобающей серьезностью и уважением. Пить такое вино после того, что мы пережили, значит испортить ощущение эстетического наслаждения. Знаешь, Итамар, когда мы сидели в кафе «Дрейфус» и ты говорил об Одеде Бавли, о тайном в его поэзии, я в какой-то момент почувствовала себя так же, как в тот раз, когда впервые встретила Реувена и мы обсуждали пьесы Мурама.

«Разве я что-то говорил об Одеде Бавли? — попытался вспомнить Итамар. — Тайное? Но, пожалуй, это верное определение для его поэзии. Его трудно понять. Вернее, невозможно». Хотя стихи Бавли и были включены в учебные программы старших классов, Итамар в те годы жил в Нью-Йорке и поэтому, в отличие от своих израильских сверстников, не изучал их с соответствующими комментариями. Позже, служа в армии, Итамар наткнулся на произведения этого поэта, читая пятничные литературные приложения израильских газет. Он заставил себя внимательно прочесть несколько стихотворений целиком. Через год сделал еще одну попытку. На этот раз он остановился на середине.

— Это было как некое deja vue, когда ты упомянул Бавли, — продолжала Рита. — Я как будто заново пережила мою первую встречу с Реувеном. Только не подумай — ты мне важен сам по себе, теперь еще больше, чем он, потому что в конце концов он оказался несостоятельным. В смысле творчества.

— Это его ты имела в виду, когда сказала, что ваша близость повлияла на твое суждение о его работе? Должен признаться, я никогда о нем не слышал, хотя, конечно, это ни о чем не говорит. Что он в конце концов опубликовал?

— В том-то и дело, что ничего! Это явный признак неверия в себя. И если он сам в себя не верил, то как он хотел, чтобы я поверила в него и его творчество?

Итамар наморщил лоб, пытаясь понять ее логику.

— Наши отношения постепенно угасали. Чем больше он возился с рукописью, редактировал и улучшал, тем больше охладевала моя любовь. «Еще не готово», — говорил он вновь и вновь. Ты понимаешь, роман был написан еще за два года до того, как мы познакомились, и он осмеливался говорить мне, что еще не закончил! Я не знаю, продолжает ли он сейчас писать, может, вообще лучше, чтобы он… Впрочем, мне все равно. Но ты понимаешь, что с нами в конце концов произошло?

Она взяла у Итамара стакан вина, который он поместил себе на живот, поставила его на книжную полку и снова обняла его. Когда они наконец оторвались друг от друга, уже совсем стемнело. Стало чуть прохладнее. Они подобрали упавшее на пол одеяло и накрылись. Рита лежала на боку, ее голова покоилась на плече Итамара, пальцы перебирали черные волосы на его груди.

— Когда тебя потянуло ко мне?

— С первого момента или, по крайней мере, с первых минут.

— И что во мне тебя привлекло?

— Что? Не знаю. Все. Трудно определить. Но я уже сказал: никогда я не испытывал такой тяги ни к одной женщине. Я и сам точно не знаю, что со мной происходит.

— Итамар, ты обязан сделать этот фильм. Это будет потрясающая картина. Только нужно быть очень скрупулезным в отношении музыки. Музыка будет чудной! Я уже слышу, слышу, как Меламед поет «Летом» Шуберта.

— Рита, я думаю, что уже влюблен в тебя.

— Не уподобляйся мальчишке, который влюбляется в первую женщину, с которой спит. Не говори таких вещей, прежде чем не продумал их до конца.

— Хорошо, буду молчать. Не произнесу больше ни слова, — и он шутливо сжал свои губы пальцами.

— Не обижайся, — сказала она и осторожно убрала его руку, целуя каждый палец. — Я только не хочу, чтобы ты с легкостью говорил такие вещи. И вообще, сколько времени мы знакомы? Не может быть, чтобы ты успел меня полюбить. Так не бывает. И в моем возрасте. Подумать только, что я так… В любом случае это было прекрасно, просто прекрасно. Особенно во второй раз. Знаешь, я представляла себе музыку, которая будет звучать в твоем фильме, я прямо слышала ее, видела тебя играющим на скрипке. Я хочу слышать, как ты играешь, ужасно хочу.

— Еще услышишь. У нас еще будет много возможностей. Но я боюсь, что ты разочаруешься. Поверь мне — сейчас это совсем не то, совсем не так, как я мог бы играть.

— Мне все равно. Я ужасно хочу видеть тебя со скрипкой. Просто так. Видеть, как ты держишь инструмент, смычок, видеть твое лицо, когда ты играешь. Как много можно узнать о человеке только по его игре! Это возбуждает во мне такое сильное желание… Ах, сколько у тебя талантов! Ты обязан создать этот фильм. Без фильма у тебя ничего нет.

— Это правда. Ведь что такое сценарий? Сценарий сам по себе ничего не стоит. Он только строительный материал. Пока я не сделал картину, меня как бы нет. Но я могу, я убежден! Здесь, в голове уже все сложилось, и я знаю, я просто-напросто знаю, что все получится отлично.

— Ты обязан продолжать. Сделай то, что они требуют. Я, кстати, даже не знаю, что эта академия от тебя хочет. Что от этого изменится? Иди к Норанит и сними ее дурацкий фильм. Что это меняет? Главное, ты поставишь «Lieder».

Они замолчали.

— Поиграй мне, пожалуйста.

— Сейчас?

— Почему бы и нет? — настойчиво сказала она и подняла на него глаза. — Пожалуйста.

Итамар встал с кровати, а закутанная в одеяло Рита устроилась поудобнее.

— Нет, оставайся голым, — приказала она, увидев, что Итамар засовывает правую ногу в брючину.

— Я не могу так играть. Ни разу в жизни не играл голым.

— Ну и что? Представь, что мы одни на природе, как будто между нами нет никаких перегородок, как будто…

И он играл ей — как стоял, нагой — сонату Бартока для скрипки соло. Рита время от времени закрывала глаза, поглаживала свое тело, замирала и постанывала. Под конец она встала с кровати и подошла к нему.

— Продолжай играть, — сказала она и начала ласкать его, переводя взгляд со скрипки на книги, на листы рукописи. Но Итамар не мог больше. Он отложил скрипку и, несмотря на Ритины просьбы продолжать, потянул ее в постель.