Итоги № 34 (2012)

Виниловые джунгли / Искусство и культура / Exclusive

Виниловые джунгли

/ Искусство и культура / Exclusive

«Это было время железного занавеса, мы существовали в определенном вакууме, не подчиняясь никаким международным нормам, и могли делать практически все, что хотели», — вспоминает один из старожилов фирмы «Мелодия» Ольга Маркина

Само существование фирмы «Мелодия» недавно было под вопросом. Еще два года назад она находилась на грани банкротства. Вроде бы новому руководству фирмы удалось удержать ее на плаву. Но что будет с необъятными аудиоархивами? А главное: как и какой ценой они создавались? О незабываемых буднях советской музыкальной корпорации, о всесоюзном пиратстве, «идейно вредных произведениях» и других особенностях национальной звукозаписи рассказывают старожил фирмы «Мелодия» начальник отдела кадров Ольга Маркина и генеральный директор Андрей Кричевский.

— Ольга Николаевна, cегодня на «Мелодии» большие перемены — приватизация, инвентаризация.

— Да, подобного я не помню с 1983 года, когда пришла сюда. Коллектив на фирме был сложившийся, а тут юная девочка, молодой специалист... Я-то про себя думала: «А что, посижу здесь годик и уйду куда-нибудь еще». Потому что предложения мне поступали постоянно. Отнеслась к этому как к очередной работе. Ну что тут особенного: девять заводов, восемь студий, тиражная комиссия — подумаешь... (Улыбается.)

— 1983-й — пора расцвета «Мелодии». Мнение о том, что в нем большую роль сыграл легендарный директор фирмы товарищ Сухорадо, обоснованно?

— Вполне. Он меня сюда и пригласил после съезда комсомола. Его перевели на «Мелодию», и он предложил мне для начала работу секретаря. Когда Валерий Васильевич занял директорское кресло, ушли все, кому была не по душе определенная либерализация курса. Сам он никого не выгонял.

— Это было не в его характере?

— Да, и вообще он был человеком эмоциональным, но отходчивым. Мог ругнуться, даже накричать. Потом извиниться. Не всем нравилась эта его манера, контрасты. Но те, кого это не расстраивало, оставались. И я поняла, что уже никуда никогда отсюда не уйду. Так случалось со многими сотрудниками «Мелодии»: работа затягивает на всю жизнь, есть какие-то крючки, которые держат и не отпускают. Поэтому мы говорим: все сотрудники «Мелодии» немного не в себе.

— Какие это крючки?

— Например, приход исполнителя. Вы знаете, что это такое? Это же всегда театр одного актера. Когда у нас начались перемены, возникло настоящее паломничество. Все молодые певцы шли к Сухорадо: «Запишите нас на фирме «Мелодия»! Он, конечно, что-то решал, но в основном решали редакторы и художественный совет. Сухорадо иногда вносил свои ремарки: «Надо бы вот это включить в план».

— Исполнители приходили сами или их все-таки приводили?

— Были телефонные звонки: там к тебе придет Пупкин. Были рекомендации.

— Значит, с улицы заходить было бесполезно?

— В принципе да. Практически.

— Говорят, некоторые музыканты приходили с готовыми кассетами: «Издайте нас!» И получали от ворот поворот. А в один прекрасный день их издавали, доставая записи где-то на концертах, из-под полы. И не платили ничего.

— Безусловно, были подобные эпизоды. Например, группу «Кино» мы впервые издали без ее ведома, взяли какие-то подпольные записи. А потом сделали ребятам сюрприз.

— Вы так спокойно об этом говорите?

— Это было время железного занавеса, мы существовали в определенном вакууме, не подчиняясь никаким международным нормам, и могли делать практически все, что хотели.

— У железного занавеса были и другие особенности. Контроль за идейным содержанием музыкальной продукции сильно донимал?

— Ну как сказать. Для нас это была часть служебных обязанностей — и только. Все, что выпускалось из-под станка, отправлялось курьером прямо с завода...

— ?

— ...в ЦК партии. Это был отдел культуры в ЦК: три или четыре человека нам постоянно звонили и, как принято было выражаться, курировали. Давали указания. Валерий Васильевич буквально вставал из-за стола, когда звонили из ЦК.

— Политических ошибок вы все же, надо думать, не избежали?

— А как же. Была такая французская группа Space, мы по лицензии выпустили ее пластинку. Отправили экземпляр в ЦК. Они посмотрели конверт, обнаружили на груди у солиста Дидье Моруани непонятный крест и сказали: «Изъять немедленно!» А тираж был уже готов.

— Я хорошо помню эту «винилку». Моруани там стоит в каком-то балахоне на фоне соломенных снопов, но уже без креста. Старый тираж уничтожили?

— Конверты — да. Поменяли всю полиграфию и расфасовали по новой. Сухорадо был вне себя от злости. Он на каком-то спичечном коробке отыскал похожий крест и радостно побежал в ЦК с этим коробком. Но его там быстро приструнили: «Что вам велят, то и делайте. И не надо никакой отсебятины».

— Старшим товарищам показывали матрицу, «нулевой» никелевый экземпляр?

— Нет, ну что вы. Показывали уже готовую пластинку. Как только тираж вышел, его утверждали. Если что-то не понравилось — все под нож. Кто-то из ЦК входил в состав нашего худсовета. Помимо ЦК надо было в Минкультуры отправлять, но с министерством у нас было полное взаимопонимание. Они тоже входили в состав худсовета и тиражной комиссии.

— В архивах сохранился вот такой документ за подписью секретаря обкома комсомола Петра Гришина: «Примерный перечень зарубежных музыкальных групп и исполнителей, в репертуаре которых содержатся идейно-вредные произведения». Идут в столбик названия групп, а в следующей графе — «что пропагандирует». И длинный ряд: панк, насилие, наркотики, культ сильной личности, неофашизм, вандализм, мракобесие, мистицизм, сатанизм, садизм, эротизм, секс, миф о советской военной угрозе...

— О да. Узнаваемый стиль эпохи...

— Но с появлением Сухорадо и первыми предвестниками перестройки на «Мелодии» наступила либерализация?

— В общем, да, но происходило это весьма постепенно. При нем начали выпускать современную западную музыку. Тогда решили, что следует закупать меньше лицензий, но лучшего качества. Это означало, что предпочтение теперь отдается модным, актуальным и экспериментальным записям, а также признанным легендам вроде Beatles. Проводили эту новую политику через «Международную книгу», в сотрудничестве с которой «Мелодия», в частности, занималась оформлением пластинок. Так вот благодаря Сухорадо через «Межкнигу» мы получили возможность вести дела с западными партнерами и заключать контракты, с ее помощью занимались закупкой лицензий. Но это уже 1989-й.

— Появились посредники — значит, «Мелодия» не была уже супермонополистом?

— Была. По производству, но не по экспорту. Внутренний рынок мы контролировали.

— Вот как? А чем тогда объяснить, что западный рок долго был у нас в дефиците, даже разрешенный?

— Логики тут никакой нет. Покупалась лицензия, а западные продавцы в соответствии с ней ограничивали тираж. Думаю, они просто ставили цифры, привычные для европейского рынка. Такой тираж был бы неплохим для любой европейской страны. Но для СССР этого было маловато. Стандарт был 30 тысяч, 70 тысяч — максимум. А нас миллионы.

— Выйти на прямые связи с Западом — это же надо было постараться. Сухорадо совершал подковерные шаги, кого-то уламывал?

— Да, все благодаря его упорству. «Межкнига» стала не нужна — директор задействовал личные связи. Это был такой человек: если что-то задумал, обязательно сделает...

— В 80-е «Мелодия» начала записывать и довольно экзотическую музыку, вроде вьетнамской оперы, например. Жаль, продолжалось это недолго.

— Действительно, мы посылали экспедиции во Вьетнам записывать местную оперу. Посылали и в Африку — за колдовскими обрядами. И все эти записи оседали в архивах. Правда, в основном все-таки записывали в коммунистических странах и в дальних уголках СССР. Была у нас собственная звукозаписывающая студия на колесах — Tafelvagen. Огромный такой автобус, который уезжал за тысячи километров (хоть в Якутию, хоть во Вьетнам, хоть в Анголу) со всей своей бесценной начинкой — дорогостоящей аппаратурой. Наш гений звукорежиссуры Игорь Петрович Вепринцев первоклассно строил архитектуру звука и, естественно, возглавлял все эти экспедиции. С ним ребята полмира исколесили, записывали в храмах, в дацанах.

— Интересная логика была у вышестоящих товарищей. Крест на груди — нельзя, а церковные хоры — можно?

— Хоры — в первую очередь церковное искусство, а крест — это реальная жизнь, проповедь «чуждых идеалов». Так они считали. Впрочем, у нас всегда больше любили хоры фольклорные. Хор Пятницкого считался недосягаемым образцом.

— В Москве было что записать «с натуры»?

— Конечно. Только когда великий дирижер Герберт фон Караян приезжал в Россию, он перед концертом заметил, что «Мелодия» вкатилась в зал со своей передвижной студией и собирается его записывать. Он, ни слова не говоря, взял и провода порезал.

— Одно слово — гений.

— Но наш Вепринцев предусмотрел осложнения. У него на такой случай было наготове запасное оборудование. Микрофоны пришлось поместить в люстрах над сценой. Этот трюк прошел как по маслу. Маэстро Караян, как ни старался, не избежал еще одной исторической записи.

— Одним словом, лихой пиратский рейд. Запись выпустили еще при жизни Караяна?

— Да. Но, скорее всего, он об этом так и не узнал. Главное, запись получилась очень достойного качества. Недавно мы переиздали ее на трех дисках под названием «Караян в Москве» и честно заплатили наследникам дирижера. Так что запись, можно считать, полностью легализована. Пиратство, не пиратство — уже никому не интересно. Я считаю: слава богу, что мы тогда так поступили. Потому что концерт был уникальный и никто больше его не записывал. Сейчас можно окунуться в эту атмосферу. Поэтому сегодня нас благодарят за этот диск, в том числе и западные слушатели. А так остались бы воспоминания очевидцев — и только.

— Ну а студия на колесах сохранилась?

— Если бы. Не знаю, где сейчас этот уникальный агрегат. Тогда на него все обращали внимание. Очень уж «удачно» он смотрелся во дворе большой студии, которая, между прочим, размещалась в бывшем здании англиканской церкви в Вознесенском переулке (тогда улица Станкевича).

— Стильно, однако...

— А что тут удивительного? Там под сводами церкви была идеальная акустика. Строилось здание, как вы понимаете, в расчете на органистов. И качество записей получалось отменное. Для оркестра отводилось центральное помещение. Были отдельные студии для певцов, чтецов, стояли глушители, экраны... Все бы ничего, но в 94-м Ельцин подарил здание английской королеве Елизавете Второй, когда она приехала в Москву. Самое главное, нам ничего не выделили взамен. Сухорадо стучался во все двери и требовал: «Хорошо, забрали у нас здание — дайте же другое!» В конце концов отдали нам часть здания Пенсионного фонда на Тверском бульваре, бывший дом винозаводчика Смирнова: три огромных зала, несколько комнат и неплохая акустика. Мы сделали ремонт, почти уже перевезли аппаратуру. Все было прекрасно. Но в какой-то момент Валерий Васильевич сдал помещение внаем и сам оставил «Мелодию» без студии. Времена наступали такие, что стало проще и выгоднее получать деньги от аренды, чем от звукозаписи. Но наши энтузиасты звукорежиссеры организовали студию в административном здании. И никто не ушел. Я уже говорила и повторю: у нас просто безумные люди работают. Кто приходит на «Мелодию», заболевает этим на всю жизнь.

— Сотрудники «Мелодии» знали, что в СССР существовал черный рынок и ваши пластинки продавались с огромной наценкой?

— Знали, конечно, но особенно об этом не думали. Госцена «винила» составляла 2—3 рубля. Считается, что с рук пластинки уходили за 10—15.

— 400 процентов прибыли — это, согласитесь, не жук чихнул. Признайтесь, знакомые не просили вас достать парочку раритетов? А лучше бы десяток-другой...

— Такого я не помню. Но когда выходил тираж, сотрудникам предлагалось приобрести единичные экземпляры по сниженной цене. «Юнона и Авось», например, вызвала настоящий ажиотаж. Караул! Брали по пять экземпляров. Честное слово, никому не приходило в голову нас на этом ловить. Возле магазинов «Мелодия», я знаю, ловили. Но барыги всегда говорили, что пришли «обменяться пластиночками», поэтому им ничего не могли предъявить. Просто проводили профилактическую беседу. Но у нас контроль был очень строгий, особенно за самыми свежими новинками.

— А переписать можно было?

— У нас был обязательный экземпляр, на котором стоял штампик «не для продажи». Его посылали в ЦК, Минкультуры, в библиотеку им. Ленина. Я однажды спросила: «Можно я возьму домой послушать?» Шеф как закричит: «Ты что, ни в коем случае! А если проверка?!» Сейчас мы эти пилотные экземпляры переиздаем, но уже без штампа. Я была крайне дисциплинированной и никогда ничего не брала. Даже не переписывала, хотя в студии стояла специальная аппаратура под названием «грамстол», с помощью которой можно было легко перекинуть запись с пластинки на магнитную кассету.

— По слухам, Владимир Высоцкий, записав на «Мелодии» пластинку, ухитрился снять копию исходника и перевезти в Париж, где издал диск-гигант под французским лейблом. Было такое?

— Воздержусь от комментария. Но такое могло произойти. Да, записи иногда уплывали. А уж с падением СССР процесс пошел по нарастающей: наш колоссальный архив пытались растащить частями.

— Кто-то из числа сотрудников?

— Насколько я помню, заключали сепаратные договоры с некоторыми компаниями — например, «Твик Лирек» издавала пиратским образом детские пластинки... И до сих пор эти записи попадаются в продаже. Издатели утверждают, что, мол, «это все та, старая лицензия 90-х годов». Но мы-то понимаем, что тот тираж давно исчерпан.

— Исполнители пытаются заявлять о своих правах?

— Есть исполнители, которые любят сказать с апломбом: «А мы записывались на собственной студии в 1972 году». Хотя «альтернативная» студия в то время, по сути, была одна, у Зацепина. Даже Пугачева записывалась у него, а потом приносила нам свои записи, и «Мелодия» их издавала. Только у нас могли их издать.

— А где-нибудь на «Мосфильме»?

— Запись на «Мосфильме» передавалась автоматом нам же. Даже если кто-нибудь там записался втихомолку и получил из-под полы исходник, он не мог его издать, минуя «Мелодию». Есть товарищи, которые утверждают: да, мы записывались на домашней студии, а потом все сами издавали. Вот это уже ненаучная фантастика.

— Филофонисты говорят, что между цветом «пятака» (круглая этикетка, она же «яблоко») и качеством записи была прямая связь. Это правда?

— А что они имеют в виду?

— Например, московский завод МОЗГ (Московский опытный завод «Грамзапись») выпускал пластинки с черными и темно-синими «пятаками», и запись была на уровне западных стандартов. А Ташкентский завод грампластинок имени Ташмухамедова — сами понимаете... И там чаще всего наблюдались «поросячий» (розовый) и белый цвета «яблока».

— Доля истины в этом есть. Дело в том, что МОЗГ — это элитный, головной завод, куда просто поставляли аппаратуру высокого уровня (скажем, станки Ortofon). МОЗГ и Ленинградский действительно были лучшими производителями. К провинциальным заводам относились хуже. К тому же в Москве сложнее было печатать дополнительные тиражи, и их добивали на периферии. В глубинке производители, конечно, чувствовали себя князьками.

— Ваш тбилисский филиал отличался тем, что мог издать почти все, что угодно, весь западный рок, даже Kiss. А зайдя в центральный универмаг на проспекте Руставели, можно было увидеть в свободной продаже ABBA, Space, Демиса Руссоса и многое другое. Как это объяснить?

— Ну а что вы хотите? Начальство далеко. Советская Грузия — по сути, свободная экономическая зона. К тому же в Тбилиси была шикарная студия. Нам это рассказывала специалист по снабжению, которая регулярно туда наведывалась.

— Есть версия, что в Ташкенте и Тбилиси выпускали официальные пиратские допечатки к тиражам, не оговоренным в лицензионных договорах. Руководство об этом знало?

— Вероятно, знало. Это был советский теневой бизнес. Но до 1973 года, когда СССР частично подписал Женевскую конвенцию по авторским правам, не было даже зарубежных лицензий. Все тиражи, таким образом, можно назвать пиратскими, хотя советские законы при этом не нарушались.

— Понятно. Вы действовали по ситуации. В тех условиях это было единственно возможным решением?

— Да. С правовой точки зрения мы, наверное, виноваты. Но ведь вот какое дело. Правовое поле — оно не может существовать кусками или вкраплениями. Оно либо есть, либо, как в ситуации с авторским правом в СССР, его нет. Я понимаю аргументы критиков, но «Мелодия» не могла быть другой внутри государства с такой экзотической правовой базой. Выбор был не между законом и его нарушением. Вопрос стоял иначе: либо работать в таких условиях, либо нет. Мы предпочли работать.

— К 90-м ушло в историю понятие «монопольное право фирмы «Мелодия». Появились конкуренты в лице фирмы «Фили» и ей подобных. Это осложнило вам жизнь?

— Не особенно. Мы сохраняли свое исключительное положение. Это ведь было время кооперативов — они росли как грибы. Издавали тогда все, что угодно. Кто-то приходил к нам просить разрешение, кто-то не приходил и выпускал записи нелегально. Тем, кто приходил, Сухорадо давал разрешение. Все делалось на основе личных договоренностей.

— До конфликтов не доходило?

— Нормальной конкуренции Сухорадо не боялся. А конфликты он улаживал быстро благодаря своему характеру и влиятельным знакомым. Он говорил: «Если что, я пойду хоть к Лужкову!» И хотя ЦК уже не было, он мог укротить, когда нужно, кого угодно.

— А было нужно?

— Когда наступило время кооперативов, у нас в студии создали творческое производственное предприятие «Русский диск», хотя делали на нем кассеты. Вначале все было хорошо: большие деньги пошли. А потом директор «РД» начал выпускать музыку в обход Сухорадо, и тот об этом узнал. Началась война. Сухорадо договорился со всеми своими знакомыми в МВД, привлек Следственный комитет, и мы вывезли всю фонотеку, которая находилась на территории студии МТПП «Русский диск».

— Говорят, международных музыкальных конфликтов в 90-е тоже хватало. Известно громкое дело, в котором группа музыкантов во главе с пианистом Николаем Петровым выдвинула претензии американцу Тристану Дэлу и его USSU Arts Group. ГТРК «Останкино» заключила с ним договор на использование записей, в том числе того же Петрова.

— Тристана Дэла я помню. Он приходил к нам, но Сухорадо его в конце концов выпроводил со словами: «Больше его ко мне не пускайте». Не знаю, о каких там предложениях шла речь. Мы по-настоящему пострадали в другой истории. Сильно испортил нам жизнь кабальный контракт, который заключил Сухорадо в 93-м или 94-м с фирмой BMG (тогда еще не BMG-Sony). Он продал этим мейджорам право на издание почти всей нашей классики сроком на 15 лет. Пришел на работу в приподнятом настроении: «Слушайте, я тут такой контракт подмахнул, теперь будем все при деньгах». Бизнесмен из него был не очень, но заняться бизнесом эпоха заставила. Так и отдал весь бесценный каталог в одни руки аж на полтора десятилетия... Сухорадо умер неожиданно у себя на даче. Зимой он перенес операцию, почувствовал себя лучше. Но в начале лета сердце не выдержало. Около года мы работали без руководителя. А кабальный контракт между тем действовал. И «Мелодия» не имела права что-либо продавать сама.

— Но выскочить из этой ситуации вам удалось раньше срока. Как это получилось?

— Новый директор Кирилл Баширов в 2003-м расторг договор, и никто из нас до сих пор не знает, как ему это удалось. Не было никаких претензий или судов. Когда удавку сняли, мы начали заново налаживать российскую и западную дистрибуцию. На Западе «Мелодию» знают, но работать в условиях жесткой конкуренции совсем не просто. Поскольку наши записи в свое время попали туда фактически за три копейки, мы столкнулись с серьезным демпингом на российскую продукцию.

— Что нового принесла эпоха Баширова?

— Про избавление от кабального контракта я уже говорила. Но в остальном... ничего. Руководство «Мелодии» обязали провести приватизацию. А в июле 2009 года к нам приходит группа товарищей из Росимущества и говорит: «У вас теперь директор не Баширов, а Горбачев, его бывший зам. И если вы будете выступать, мы сейчас вызовем ОМОН и вас всех на пол положим». Сидим за столом — я, PR-директор, главный бухгалтер и юрист. Все женщины, между прочим. И слышим такое. Не знаем, что думать, что сказать в ответ.

— В общем, менеджмент в стиле 90-х?

— Да. Хотя Горбачев был адекватным человеком, но несколько далеким от музыки. Перед ним была четко поставлена задача провести приватизацию и передать нашу фонотеку в Росархив.

— В этот момент происходит смена менеджмента, вводится антикризисное управление?

— Да. С мая прошлого года директором стал Андрей Борисович Кричевский. Приватизацию пока оттянули. Зимой делали инвентаризацию фондов — по сути, опись архивов. С 2002 по 2011 год фирма «Мелодия» была на грани гибели, сейчас ситуация другая. Но об этом вам лучше расскажет Андрей Борисович.

— Андрей Борисович, что дальше?

— Дальше приватизация. Банкротство нам уже не грозит. Но ворох проблем остался. Например, не все наши права были раньше оформлены: в Роспатенте торговый знак «Мелодии» существовал, а в бухгалтерском учете предприятия его не было.

— Не хотите восстановить замкнутый производственный цикл, как в СССР?

— Это был бы идеальный вариант. Но пока выбить студию звукозаписи — это скорее мечта. Нам бы выбить хотя бы переход под юрисдикцию Минкультуры. Потому что в данный момент мы находимся под юрисдикцией Управления имущества силовых ведомств, правоохранительных и судебных органов. Это же ненормально, что культурная организация не имеет никакого отношения к Минкультуры. Но кое-какие шаги уже начали предприниматься. Предыдущий министр культуры очень вяло рассматривал этот вопрос, чего-то пугался, чего-то не понимал. Новый министр Владимир Мединский, как мне кажется, хорошо понимает, что такое «Мелодия» и зачем она нужна государству.

— Условия ваших отношений с исполнителями меняются?

— Основные условия у нас остались прежними. Если исполнитель пришел записываться — значит, передал нам права. Раньше при огромных тиражах запись на «Мелодии» была не венцом карьеры, но очень серьезным достижением. За запись музыкант получал деньги, и «Мелодия» сама решала, что делать с правами. Сегодня для исполнителя все пути открыты, и вопрос о нашем монополизме отпал сам собой. Хочешь — записывайся на «Мелодии». А хочешь — на «Союзе» или на фирме «Никитин». И там и там не попросят передачи всех прав.

— Об архивах «Мелодии» ходят легенды. Что с ними?

— Архивы колоссальные, богатства неимоверные. У нас 239 тысяч единиц хранения. Из них порядка 90 тысяч аналоговых лент, 130 тысяч пластинок, остальное СD-диски с оцифровкой. Но все это находится на носителях, не приспособленных для длительного хранения. Недавно нам удалось купить пять новых штудеров. Мы поменяли систему работы: стали привлекать для оцифровки аутсорсинговые организации. И теперь я почти уверен, что пленки не развалятся, не размагнитятся, все ленты, перекрученные и запиханные кое-как в коробки, разложат, восстановят и перепишут. Все это делается, но очень медленно. За 15—17 лет мы оцифровали 7—10 процентов нашего наследия. Мы хотим оцифровать все, создать каталог и выложить на нашем сайте. Людям будет удобнее пользоваться одним легальным ресурсом, где можно найти все записи и в лучшем качестве, но за небольшую плату. Это гораздо комфортнее, чем мотаться по десятку пиратских сайтов, охотясь за отдельными треками. Так наследие «Мелодии» будет сохранено.