Итоги № 51 (2011)

Рожденный в СССР / Политика и экономика / Спецпроект

Высоколобые эксперты называют это «процессом системной дезинтеграции» в экономике, социальной и политической сферах. В умах народных определение рождается куда более доходчивое: двадцать лет назад, 26 декабря 1991 года, мир пережил шок: не стало СССР.

Днем ранее Михаил Горбачев объявил о прекращении своей деятельности на посту президента СССР «по принципиальным соображениям», подписал указ о сложении полномочий Верховного главнокомандующего и передал управление стратегическим ядерным оружием президенту России Борису Ельцину. Наутро Совет Республик ВС СССР принял декларацию № 142-Н о прекращении существования СССР.

Впрочем, это была лишь финальная точка в геополитической трагедии «гибель державы»: началось все гораздо раньше. Аскар Акаев, в ту пору президент Киргизии, был не только свидетелем и участником этих событий. Волею судеб он часто оказывался между двух огней — Ельциным и Горбачевым. И уверен: редчайший шанс трансформировать и сохранить Союз был упущен.

— Аскар Акаевич, сегодня многие говорят, что развал Советского Союза был неизбежен. Вы это мнение разделяете?

— Сейчас придумывают много мифов. Я одно хотел бы сказать: до последнего момента, до подписания Беловежских соглашений, Союзный договор в форме ССГ — Союз Суверенных Государств — готовы были подписать все лидеры среднеазиатских республик! Обстановка была такой, что все держались за Союз. Не было тогда ни нефтедолларов, ни газодолларов, и перспективы были туманны, а помощь могла прийти только из Москвы, из России. Подготовленный в Ново-Огареве Союзный договор устраивал всех. Союз сохранялся уже не как унитарное государство, а на конфедеративной основе. Был найден компромиссный вариант распределения полномочий между центром и республиками. Они получали полную кадровую и экономическую самостоятельность. И Михаил Сергеевич эти полномочия с удовольствием отдавал. А за центром оставались общая оборона, внешняя политика, военно-промышленный комплекс и научно-технический прогресс.

Я считаю, что был упущен редчайший шанс трансформировать и сохранить Союз. И в июле 1991 года, я ответственно заявляю, все, включая Леонида Макаровича Кравчука, были готовы такой договор подписать. Августовский путч сорвал это подписание. И когда говорят, что Горбачев знал о ГКЧП, что он сам в этом участвовал, я это отметаю. Потому что он прекрасно понимал, что это уникальный шанс ему самому как политику остаться в роли центральной власти и сохранить Союз. Подписание Союзного договора 20 августа для него было важнее, чем для кого бы то ни было!

После ГКЧП он этот шанс потерял. Его авторитет и так падал, а после путча упал вовсе. Авторитет же Ельцина, наоборот, взлетел. Он стал героем. Правильно Клинтон говорил: «Когда я думаю о новой демократической России, я всегда представляю август 91-го года: президент Ельцин на танке». Борис Николаевич мог диктовать условия. Леонид Макарович Кравчук и другие тоже почувствовали, что пора побороться за незалежность. Но они требовали уже полного государственного суверенитета. Вырисовывался союз, в котором не было конфедеративной основы. Михаил Сергеевич боролся, чтобы оставить себе хотя бы номинальное место в этой новой конфигурации. Не получилось... Я к нему питал и питаю уважение, хотя и с Ельциным очень близко дружил, поддерживал его.

...Первый зарубежный визит Бориса Николаевича после инаугурации состоялся, кстати, в Киргизию. 20—21 июля 1991 года, за месяц до путча. Другие даже обижались: мол, как же так, обычно Москва первый визит совершала в Киев или Ташкент, Алма-Ату, а тут вдруг такое захолустье, Фрунзе. Ельцин им отвечал: «В трудные годы кто за меня в Верховном Совете мог слово замолвить? Только Аскар Акаевич».

Я действительно был членом Верховного Совета, когда Ельцина не хотели утверждать председателем комитета по строительству. Я дружил с Рыжовым Юрием Алексеевичем, а он был в руководстве межрегиональной депутатской группы. Они — Сахаров, Рыжов — поддерживали Ельцина. Я тоже поддержал. А потом мы с Чингизом Айтматовым голосовали за отмену шестой статьи вместе с «межрегионалами». Отмена руководящей роли партии — это была основная задача для демократов на первом этапе.

Ну а когда Борис Николаевич ушел в отставку, он чаще всего приезжал отдыхать к нам в Киргизию. Чувствовал мое искреннее к нему отношение. У Ельцина было потрясающе сильное чутье. Перехитрить или слукавить было невозможно. Он шестым чувством улавливал, от души человек говорит или для проформы. Я всегда его воспринимал как умного старшего друга, как аксакала, как у нас говорят. И когда в 2005 году я вынужден был перебраться в Россию, Ельцин проявил огромную заботу и обо мне, и о моей семье. Я очень ему благодарен.

— Не ревновал вас Ельцин к Горбачеву?

— Кстати, последний визит Горбачева в качестве президента СССР тоже был в Киргизию. В ноябре 1991 года. Видно было, что он чувствовал себя уже «хромой уткой». И по-моему, был благодарен, что я не поддержал ГКЧП.

В августе 1991-го я был единственным после Ельцина лидером республик, выступившим против путча. 19-го позвонил Борису Николаевичу, связи не было, но мои помощники смогли дозвониться до его помощников и узнали, что Ельцин квалифицирует все происходящее как переворот и будет бороться против ГКЧП. К тому моменту уже и так было понятно, что это путч. У гэкачепистов была ссылка на то, что Горбачев болен, недееспособен. А я тремя днями раньше, 16 августа, больше часа с ним разговаривал. Горбачев позвонил мне насчет Союзного договора: «Аскар, ты не знаешь, что соседи твои думают о подписании?» Он был полон энтузиазма, говорил энергично. Какой больной?! Я понял сразу, что это переворот!

Так вот о ревности... 1994 год. Михаил Сергеевич уже не при власти. Но он очень захотел отдохнуть на Иссык-Куле. Климат там бесподобный, дышится легко. «Хорошо, — говорю. — Сделаем. Организуем Второй Иссык-Кульский форум». Встретил Горбачева со всеми почестями. Отвез на озеро. Они с Айтматовым там неделю отдыхали. Михаил Сергеевич был доволен, говорил: «Аскар, я тебе верил всегда. Спасибо, что такое внимание мне оказал».

Проходит некоторое время, собирается саммит СНГ. Стоят Ельцин, Назарбаев, Кучма, Каримов. Подхожу, здороваюсь по очереди.

Дохожу до Бориса Николаевича, он руки не подает, насупился. Я смекнул сразу: не понравилось ему, что я Горбачева пригласил. И потом он действительно высказал обиду. Я говорю: «Борис Николаевич, а помните, в тяжелые годы, когда Горбачев был президентом, я вас решительно поддерживал безо всякой оглядки на него. Но теперь-то он пенсионер!»

Потом, когда сам Борис Николаевич ушел в отставку, три года подряд он приезжал на Иссык-Куль. Во-первых, сердце подлечить — не случайно там центр реабилитации космонавтов. Первый год отдыхает, второй. На третий год как-то сидим, выпили немножко, он говорит: «Знаешь, Аскар, я хочу признаться, что однажды был не прав». — «Да вы что, Борис Николаевич. Это только Лигачев говорил: «Борис, ты не прав». Вы всегда были правы». Он говорит: «Нет, все-таки я сейчас на пенсии, у тебя отдыхаю. А помнишь, как я тебя укорял за Горбачева? Правильно ты тогда сказал: он ведь пенсионер...»

— Но в августе 1991-го Ельцин, как никогда, был полон сил и энергии. Он сумел переломить ситуацию. А ведь лидеров республик гэкачеписты сильно обрабатывали.

— Это делалось по-разному. Я прочитал историю Леонида Макаровича Кравчука (см. «Итоги», 2011, № 33. — «Итоги»): к нему приезжал генерал Варенников... А в случае со мной было так. 19-го утром я готовился к поездке в Москву — на следующий день торжественное подписание Союзного договора. И тут звонит мой вице-президент Герман Кузнецов с известиями о ГКЧП. Приезжаю в Дом правительства, а меня уже поджидает председатель КГБ генерал Асанкулов. Импозантный такой человек, работал многие годы в центральном аппарате КГБ, был начальником отдела, соратник Крючкова. Высокая должность по тем временам. Еще в начале 91-го года Крючков, когда мы встретились в его кабинете на Лубянке, сказал: «Аскар Акаевич, я хочу назначить вам сильного генерала, вашего соотечественника, он будет вам хорошим помощником, надежным». Так вот, приходит Асанкулов и говорит: «Вся власть в стране переходит в руки ГКЧП, и вы отныне обязаны выполнять все его предписания, а контроль возлагается на меня». И показывает шифровку. Ответил я так: «Товарищ генерал, пока я всенародно избранный президент, я здесь командую, а вас отстраняю от должности». Как-то мгновенно в голову пришла эта идея. Не знаю как: такие моменты не часто бывают. Он даже ошалел. А пришел без охраны. И я тут же диктую указ. Вот так мы взяли контроль над республикой. Потом звонит кто-то из Туркестанского военного округа, представляется: командующий. Но я так понял, что никакой это не командующий. Передает указание от маршала Язова: мол, вы ведете себя неправильно, подумайте о последствиях. Даем вам ровно сутки, чтобы вы разобрались в ситуации и подчинились решениям ГКЧП. Если этого не будет, мы введем танки.

Хорошо, подумаем... А пока еще сутки впереди. Я выступил по телевидению с заявлением, что московский переворот мы не поддерживаем. Собралось тысяч 20—30 людей вокруг Дома правительства, телефонные звонки: «Аскар Акаевич, мы вас поддерживаем, мы с вами, все правильно».

Когда путч провалился, на сессии Верховного Совета СССР я выступал вторым. Первым — Руслан Хасбулатов от Российской Федерации, поскольку главную роль сыграла Россия, Ельцин. Михаил Сергеевич сказал, что Аскар Акаевич вел себя достойно, был первым из лидеров республик, осудивших ГКЧП, поэтому мы предоставляем ему слово. После меня выступал Анатолий Собчак. Он в Петербурге выступал против ГКЧП.

Конечно, Горбачев продолжал уговаривать всех подписать Союзный договор. Но ситуация изменилась. И Кравчук объявил, что должен провести референдум и спросить мнение украинского народа.

Восточные республики готовы были сохранить Союз. И в середине ноября мы собрались на Госсовете и договорились создать Союз Суверенных Государств. Но Беловежское соглашение все перечеркнуло. Хотя если бы не оно, так было бы что-то другое. После путча процесс отделения от центра стал необратимым. Путч сыграл роковую роль.

— Кстати, почему вас не пригласили в белорусские Вискули?

— Там все делалось в большой тайне. Видимо, участники Беловежского соглашения не были уверены, что я их поддержу. Ставка делалась на славянские республики.

9 декабря в час ночи мне позвонил Горбачев: «Аскар, ты не в курсе, что сотворили твои коллеги в Белоруссии?» Кое-какая информация к этому времени ко мне просочилась, но я стал успокаивать Михаила Сергеевича, что все еще образуется. Ведь окончательный договор по ССГ республики должны были подписывать вот-вот, в декабре.

«Аскар, а где же теперь место центра, мое место?» — сокрушался Михаил Сергеевич. На следующий день мне позвонил Назарбаев: «Три республики образовали славянскую ось. Нас перечеркнули. Что будем делать?» Часа через полтора раздается звонок от Ниязова: «Надо выработать общую позицию по Средней Азии. Я приглашаю всех наших президентов к себе в Ашхабад на 13 декабря». Что ответить? «Конечно, приеду. Мое мнение — надо присоединяться к славянам». Сапармурат Атаевич изменил тон: «Аскар, ты еще молодой, многого не знаешь. У нас все есть. Поэтому стоит подумать над альтернативой славянам. Азиатский союз! У нас все для этого есть!» — еще раз подчеркнул будущий Туркменбаши, хотя на тот момент его республика была самой бедной.

— Откуда у вас такая тяга к России?

— Поверьте, это не громкие слова. Я родился в Советском Союзе. Учился на русском языке. 18 лучших лет жизни, начиная со студенчества, провел в Ленинграде. Родители мои были рядовыми колхозниками. Отец, правда, грамотный. Он окончил медресе, владел арабским и латынью, потому что в тюркских республиках в ту пору латынь была распространена. Потом уже мы все перешли на кириллицу.

Мой старший брат Кучор погиб в 1942 году, защищая Ленинград. Вот почему, думая о вузе, я выбрал город на Неве. Отцу очень хотелось, чтобы кто-то из нас побывал на месте, где погиб старший сын, может, нашел могилу, поклонился. А я в 10-м классе мечтал стать авиаконструктором, подумывал о Московском авиационном институте. Потом прочитал несколько статей Виктора Михайловича Глушкова, выдающегося академика. Он очень увлекательно писал о будущем кибернетики. Этим я окончательно заболел. И в итоге поступил в Ленинградский институт точной механики и оптики на факультет вычислительной техники и точной механики. Преподавание было на высочайшем уровне. Мне очень повезло. Моим учителем был выдающийся ученый Сергей Александрович Майоров, завкафедрой вычислительной техники и точной механики, на которой я специализировался. Он приметил меня где-то курсе на третьем и начал привлекать к научным исследованиям. Там же работал выдающийся теплофизик, позже он стал ректором института, Геннадий Николаевич Дульнев. Он стал вторым моим учителем. Мы с Майоровым написали первую в мире монографию по когерентным оптическим компьютерам. И на основе этой книги я защитил докторскую диссертацию.

В Ленинграде я прошел путь от студента до доктора наук. Но тянуло на родину. При содействии Майорова открыл первую кафедру вычислительной техники в Киргизии. Сейчас это не проблема, ректор сам все решает. А тогда только министр образования СССР. Вот Сергей Александрович и повел меня к министру: мол, это один из моих талантливых учеников и надо помочь ему создать кафедру.

Стал завкафедрой. Потом избрали в члены-корреспонденты Академии наук, потом стал академиком, потом уже вице-президентом и президентом республиканской академии. То есть я быстро прошел этот путь. Научная карьера складывалась очень споро.

Мой учитель Сергей Александрович говорил так: для успеха в науке нужно пять вещей — трудолюбие, талант, научная школа, хорошие учителя и один процент удачи. Если нет этого процента, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не получится. У меня он был, и в первую очередь потому, что я встретил замечательных учителей.

— Но продвижение до президента республиканской Академии наук наверняка не обошлось без партийной поддержки.

— В те годы коллеги мои старались, выбивали квоты, чтобы вступить в КПСС. А мне опять процент удачи выпал. Знаете, как я в партию вступил? В 80-е годы начиналась автоматизация, компьютеризация. Однажды ректор говорит: «Горком просит, надо прочитать лекции». Какие проблемы? Пожалуйста. Пришел я к первому секретарю Фрунзенского горкома партии. Он мне дал расписание. И я стал ездить по предприятиям, активам. У меня были слайды, по тем временам прекрасные, у нас таких не видели, потому что только в Ленинграде и Москве эта технология была освоена. Меня с удовольствием слушали. Пришлось и перед членами ЦК прочитать лекцию. Все остались довольны. Секретарь горкома приглашает и говорит: «Вот вы читаете нам всем лекции, членам бюро, членам ЦК, а вы, оказывается, беспартийный. Так не годится». И быстренько приняли в партию.

А потом пришел Михаил Сергеевич, сделал акцент на ускорение научно-технического прогресса. И меня как «профильного» ученого решили назначить завотделом науки и учебных заведений республиканского ЦК. Не скажу, что был счастлив на этой аппаратной должности. И с облегчением вздохнул, когда в 1987 году меня избрали вице-президентом, а в 1989 году и президентом Академии наук Киргизии.

— И вдруг из любимой науки почему-то потянуло в политику...

— Здесь опять же спасибо перестройке и «ускорению». До этого я вообще не интересовался политикой. А тут горбачевские идеи меня увлекли. В 1989 году как раз проходили выборы народных депутатов СССР. Наши академики предложили: давайте мы образуем свой избирательный округ и никакого партократа туда не пустим, выберем Акаева нашим представителем в Москве. Тогда должности совмещать можно было, и за мной оставалось место президента Академии наук.

Но первый секретарь ЦК Абсамат Масалиев страшно не хотел меня видеть депутатом в Москве. Выдвигалась в основном партноменклатура, чабаны и табаководы. И мало кто из делегации, за исключением Чингиза Айтматова, мог свободно с трибуны выступать, без бумажки, на актуальные темы. Я-то умел, тем и подкупила сторонников моя кандидатура. Словом, избрали. Масалиев говорит: «Смотри, никакой самодеятельности, мы тебе будем инструкции присылать».

На I Съезде народных депутатов меня избрали членом Верховного Совета. Я записался в комитет по экономической реформе, считая ее самой актуальной. А там были замечательные экономисты, и ныне здравствующий академик Олег Тимофеевич Богомолов, и выдающийся Павел Григорьевич Бунич, к сожалению, покойный, будущий первый премьер-министр Литвы железная дама Казимира Прунскене. Начал изучать рыночную экономику. Но тут мне присылают инструкции: выбей льготы чабанам. Чабанов по всему СССР много, но мои чабаны, говорю с трибуны, работают на высокогорье в 3—4 километра, вот такие особенности. Записали киргизских чабанов на льготы.

Потом новая рекомендация: помоги табаководам. Выступаю, рассказываю, как в годы войны Иосиф Виссарионович Сталин направлял Уинстону Черчиллю армянский коньяк и наш киргизский табак. Пробил льготы табаководам. Потом — воду надо накопить в Токтогульском водохранилище. Решают: поддержать. И так я завоевывал очки. То есть если до этого ко мне относились как к научному работнику, то Верховный Совет превратил меня в политика.

Позднее в мой актив записали и то, что только двое из делегации — я и Чингиз Айтматов — проголосовали за отмену 6-й статьи Конституции СССР.

В 1990 году произошли ошские трагические события. В результате межэтнических столкновений погибли тысячи человек. Горбачев отправил туда команду во главе с Айтматовым. Айтматов предложил взять меня. Я порекомендовал узбекских писателей, деятелей культуры, тоже депутатов. И мы бригадой прилетели в Ош. Это было очень эффективно. И благодаря Айтматову Михаил Сергеевич тогда проявил решительность, направил подразделения ВДВ. Они действовали очень грамотно. Без кровопролития смогли нейтрализовать, отделить враждующие, конфликтующие стороны.

А потом по стране пошла волна выборов президентов...

Олег Пересин