Итоги № 7 (2012)

Осень императора / Общество и наука / Exclusive

Осень императора

/ Общество и наука / Exclusive

Пьер Карден: «Я единственный в мире кутюрье, которому на сто процентов принадлежит его славная марка. Я — свободный электрон. И уникален потому, что категорически независим. Но мне некому оставить гигантский мир, который я сотворил...»

Он пьет чай и минеральную воду, названные его именем, и спит на белье, носящем его марку. Носит костюмы, галстуки, туфли и рубашки, созданные по его лекалам, и живет в домах, построенных по его эскизам. Пользуется мебелью, выполненной по его наброскам, и в собственных ресторанах ему подают тарелки, каждая из которых является частью его бренда. Даже кафельная плитка в его душевой сделана по его личному проекту... «Я владею всем и не принадлежу никому, кроме моего творчества» — правом заявить такое обладают на всем белом свете очень немногие. И он — Пьер Карден. «Память может быть очень скучной вещью, зато когда у тебя есть о чем вспомнить, каждое слово приобретает силу пули» — его фразы можно заносить на скрижали.

Мы знакомы с Пьером Карденом уже более трех десятилетий: когда-то я был первым советским журналистом, посвятившим великому французскому кутюрье целую газетную полосу. Парадокс, но факт: с тех пор месье Карден мало изменился. Только изъясняться стал более философично и афористично. Так и ловишь себя на мысли: маэстро словно на ходу пишет книгу воспоминаний.

— Не пришла ли пора, месье Карден, отложить в сторону эскизы, выкройки и лекала и по-серьезному сесть за мемуары?

— И не собираюсь. У меня слишком много других, более важных дел. Я живу только будущим.

— Тем не менее ваш помощник и соратник Жан-Паскаль Эсс выпустил недавно великолепную книгу. Альбом под названием «Пьер Карден. 60 лет творчества»...

— Я решительно был против создания этой монографии. Не из-за ложной скромности, нет... Просто не хотел. А вот теперь мне эта книга нравится. Я благодарен Жан-Паскалю за то, что он в конце концов уговорил меня. Впрочем, не подумайте только, будто я черствый сухарь, пресыщенный фат или сноб какой-то. Напротив — я умею быть отзывчивым и порой слишком быстро поддаюсь уговорам. Мой жизненный принцип: быть добрым к людям. Творя добро, мы — словно пассажиры авиакомпании — набираем «майлз» для скорого полета в вечность.

— Обычно так говорят люди, которым самим везло в жизни на встречи с «качественными» людьми.

— Жизнь — это судьба, которую мы творим в зависимости от наших амбиций. Только жить надо долго, чтобы вдоволь ощутить сладость настоящего признания... Я родился летом 1922 года. Мой отец был небогатым виноделом из местечка Сант-Андреа-ди-Барбарана, что под Венецией. Семья была огромной. Шутка ли: шесть детей! Когда мне едва исполнилось два года, мои родители, не принимавшие Муссолини с его фашистскими идеями, решили уехать из Италии во Францию. Казалось бы, я был тогда совсем крохой, но помню в подробностях этот трагический исход. Мы тряслись с узлами и коробками на коленях в поезде вдоль Лазурного Берега, и эшелон вдруг вошел в туннель. Никогда в жизни потом мне не было так страшно, как тогда. Испугавшись нахлынувшей на меня неожиданной темноты, я подумал, что потерял зрение и никогда больше не буду видеть. Я кричал, кричал!.. Меня с трудом успокоила старшая сестра. Именно она всегда оставалась для меня самым близким человеком. Она умерла не столь давно, дожив до ста лет.

— Вы обосновались сразу в Париже?

— Нет, в провинции. Там было проще выжить и найти родителям работу. И венецианец Пьетро Александр Кардин стал французом Пьером Карденом. Учеба в школе меня мало интересовала. Куда интереснее было листать модные журналы, на покупку которых уходили все мои карманные деньги, и рисовать на любом клочке бумаги фантазийные костюмы, лепить и одевать в клочки материи всевозможные фигурки. Когда мне исполнилось двенадцать, я устроился на летних каникулах учеником-портняжкой в мастерскую к Луи Бомпюи, державшему пошивочный салон в Сент-Этьене. Много лет спустя я приобрету это ателье, с которым связано столько воспоминаний... В годы войны я переехал в Виши, столицу тогдашней Франции, которой управлял коллаборационистский режим маршала Петена, и поначалу сумел устроиться бухгалтером в контору Международного Красного Креста. Именно в ту пору я полюбил язык цифр: и по сей день всегда лично подписываю все счета в моей парижской штаб-квартире, перепроверяю каждую циферку... А теперь я расскажу вам прелюбопытную историю, произошедшую со мной в военные годы. Хотите верьте, хотите — нет! Один мой знакомый пользовался услугами гадалки, практиковавшей в Виши, курортном городке, известном своими лечебными водами. Заглянул к ворожее и я. Она долго колдовала вокруг моей ладони, смотрела в хрустальный шар, раскладывала карты Таро, а потом выгнала меня, так ничего толком не сказав. Сколько я ни пытался от колдуньи чего-либо путного добиться на предмет моего будущего, ничего не получалось. И вот, уже собравшись отправиться в поисках счастья в Париж, я случайно встретил гадалку на улице. Пифия сама подошла ко мне, словно прочитав мои намерения: «Простите, месье, что я так грубо обошлась с вами. Но то, что я прочла по вашей линии жизни, столь невероятно... Сколько я ни занимаюсь моим ремеслом, никогда не встречала более везучего и удачливого человека, чем вы. Жизнь ваша пойдет по восходящей, и весь мир будет носить вас на руках до самой вашей смерти». На прощание гадалка вложила мне в руку записку. Там были указаны два имени и адрес в Париже: 82, улица Фобур-Сент-Оноре.

— Как раз в этом квартале располагались в ту пору многие столичные модные дома...

— Да-да. Одна фамилия в записке была Вальтенер, другая — Пакен. «Пакен» назван в честь Жанны Пакен, легендарного кутюрье первой половины двадцатого века. Этот модный дом был одним из центров от-кутюр Парижа. Туда-то, как утверждала гадалка, и должен был меня ввести некто по фамилии Вальтенер. Фантастика какая-то!.. Но это я осознаю сегодня, по прошествии многих десятилетий с того памятного дня. А тогда мне, двадцатилетнему, все казалось в порядке вещей. Приехав в Париж, которого я совершенно не знал, я почти ощупью направился в поисках заветного дома по улице Фобур-Сент-Оноре. Дошел до какой-то красивой улицы, окруженной солидными, как французы говорят, буржуазными домами, и, потеряв надежду добрести до нужного адреса, спросил у первого попавшегося прохожего, где дом под номером 82. «Да вот же он! — указал мне пожилой господин в шляпе. — А кого вы там ищете?» Не чувствуя подвоха, ответил: «Я приехал к моему другу, месье Вальтенеру». О ужас! «Вы — лжец или мошенник, молодой человек, — отрезал прохожий. — Моя фамилия Вальтенер, и я вас вижу в первый раз». Не буду входить в детали, как мне все-таки удалось тогда убедить моего благодетеля в чистоте моих намерений. Главное — результат: Вальтенер, и в самом деле оказавшийся фигурой влиятельной, привел меня к «Пакену». Все остальное было делом техники. Мои эскизы понравились французским художникам по одежде (слова «дизайнер» тогда и в помине не существовало), и я вскоре стал настоящим парижанином.

— Как известно, в начале двадцатого века с Жанной Пакен активно сотрудничал великий русский театральный художник Леон Бакст. А в конце войны в модный дом «Пакен» в роли главного творца идей пришел Кристиан Диор.

— Диор взял меня на самую незначительную должность — я был раскройщиком, — но очень быстро он почувствовал мой творческий потенциал и, когда начал работать самостоятельно, приблизил к себе. «Мой маленький Пьер» — так Кристиан называл меня. По большому счету я месье Диору весьма благодарен. Он не мешал мне расти, развивать мои идеи. Я видел, что платья, предлагаемые женщинам Диором и Эльзой Скиапарелли, в чьем модном доме я тоже одно время работал, непрактичны, вычурны и претенциозны. Придя в ресторан в таком наряде, женщина была вынуждена занимать сразу два стула, не говоря уже о том, чтобы проехаться в нем в метро или полететь в самолете. Автомобили становились все меньше, а платья у Диора — все больше... Я был первым, кто объявил: «Долой от-кутюр, роскошь для избранных! Да здравствует прет-а-порте, мода для всех!»

К тому же благодаря Диору я попал в мир кино. В 1945 году Жан Кокто принялся снимать «Красавицу и чудовище», и я стал в этой картине, сделавшейся сегодня мировой хрестоматийной классикой, художником по костюмам. Моим товарищем по работе оказался Кристиан Берар, великий театральный художник, многому научивший меня.

— Вы знаете, месье Карден, Жан Маре как-то рассказал мне историю о вашем знакомстве с Кокто...

— О, Жан Маре был моим хорошим другом!.. Как жаль, что его нет сейчас с нами... Наверняка он рассказал вам историю о том, как в первые дни съемок «Красавицы и чудовища» Кокто захотел примерить костюмы, созданные для Маре, а он уехал в Швейцарию. И тогда Жан Кокто заметил меня: «У этого парня такая же фигура, как у Маре. Он вполне мог бы стать дублером Жана». Все кончилось тем, что на мне начали примерять костюмы для Маре. Мы быстро сдружились с Кокто. После триумфа «Красавицы и чудовища» я работал вместе с ним и в других его картинах. В том числе и в таком великом фильме, как «Орфей». Ах, какие это были прекрасные годы! Как мы только не чудили: Кокто, Маре, Берар и я... Весь ночной Париж был наш.

— Мне кажется, что с Жаном Маре вас еще объединяло упорное отрицание полезности спорта. И Маре, выполнявший рискованные трюки без дублеров, и вы, выдерживавший невероятные физические нагрузки при подготовке модных дефиле, скрупулезно придерживались принципа Уинстона Черчилля: «Ноу спорт!» Или это лишь досужие выдумки?

— Это чистая правда. И у меня, и у Маре жизнь всегда была настолько насыщенной и разнообразной, что на праздное мельтешение в физкультурном зале или на механическое плавание в бассейне времени не оставалось. Убежден, главная сила человека кроется в нашей внутренней энергии. Постоянный деловой тренинг, чем, по сути дела, и является интересная работа, сопряженная с переменой занятий, лучшая замена гимнастическим упражнениям. Болезни? Я отгоняю их прочь, приказываю моему телу не замечать боли. К тому же я никогда не курил и практически не употребляю алкоголя. Конечно, могу продегустировать бокал шампанского под моим брендом, но пить спиртное — нет, увольте! Это не для меня.

— Вернемся к кино. Не хотелось ли вам самому стать актером?

— Я всегда ощущал себя человеком кино, театра, балета. Зря, что ли, я учился в Париже на знаменитых актерских курсах «Симон»? Как художник по костюмам я работал с самыми великими режиссерами, скажем, с Лукино Висконти. Но сам в кино я снялся лишь один раз. Это было в середине семидесятых. Картина называлась «Жоанна Франческа». Я играл в ней посла Бразилии, и моей партнершей была Жанна Моро... Впрочем, это произошло гораздо позже моих дебютов в кино и требует отдельного рассказа. А пока я вышел из-под опеки Диора и начал собственное дело. Первое время разрабатывал театральные костюмы. Весьма успешно, надо сказать. Неспроста моими клиентами были многие тогдашние парижские звезды: Морис Шевалье, Мистингетт, Жан Маре... Однако амбиции мои шли куда дальше изготовления сценических туалетов для певцов и актеров. Я хотел создавать предметы роскоши, доступные для всех. Первая же моя коллекция — так называемые платья-шары — стала в 1953 году оглушительным успехом. А в 57-м меня приняли в Синдикат высокой моды после представления полной коллекции одежды из 120 моделей, оригинальность которой поразила всех. Да, когда-то я был самым молодым французским кутюрье, а теперь считаюсь патриархом... Истинный успех выражается не в привилегиях, предоставляемых человеку по мере его продвижения по карьерной лестнице, а в широкой народной популярности. Сегодня каждый человек на Земле, включая папуасов и эскимосов, непременно имеет у себя что-нибудь с брендом Кардена.

— Путь вашей марки в нашу страну вовсе не был устлан красным ковром.

— В первый раз я побывал в Советском Союзе в 1963-м. Честно говоря, мне давно хотелось понять, что такое коммунистический рай, о котором столь много говорили и писали французские коммунисты, среди которых были такие замечательные люди, как Луи Арагон, Эльза Триоле, Пабло Пикассо... Но идти в посольство СССР за визой я боялся: чего только не придумают против модного художника эти красные комиссары?! Помогла моя хорошая знакомая знаменитая художница Надя Леже. Уроженка Белоруссии, вдова великого мастера живописи Фернана Леже, она по сути дела подарила мне входной билет на огромное советское культурное пространство. Во-первых, пошла вместе со мной за визой в посольство на улицу Гренелль. Там нас принял сам посол Сергей Виноградов, обласкал и сразу выдал визу. А во-вторых, Надя Леже организовала мою встречу в Москве с министром культуры СССР Екатериной Фурцевой. После этого высокого рандеву мое пребывание в Москве — ясное дело — пошло как по маслу. Но меня поразила мрачность коммунистической столицы, боязнь людей общаться с иностранцами, серость толпы на улицах... В общем, я с радостью вернулся в мой проклятый большевиками парижский «капиталистический ад». Но такова уж ваша страна, что побывавший в ней хотя бы раз не может не захотеть вернуться туда. Я начал периодически летать в Москву и со временем нашел в ней много хороших друзей: Майю Плисецкую, Родиона Щедрина, Андрея Вознесенского, Зою Богуславскую, Марка Захарова... Помню, увидел в «Ленкоме» «Юнону и Авось» и вышел из зала весь в слезах. Решил привезти спектакль в Париж. А на дворе 1983 год. Из Парижа после шпионского скандала высылают 47 советских дипломатов, на Дальнем Востоке сбивают южнокорейский боинг... На Западе антисоветская истерия. В Париже все внушают мне: «Ты — сумасшедший! Ты провалишься...» А я делал все по принципу, который позднее услышал от академика Андрея Сахарова: «Поступай, как считаешь необходимым, а там — будь что будет».

Я привез в Париж восемьдесят актеров театра, носящего имя Ленина, и пресыщенная французская публика не отпускала их со сцены, аплодируя стоя! И вот тогда мне подбросили письмо с угрозой разгромить, спалить мой театр «Эспас Карден», где проходили спектакли Театра Ленинского комсомола. Что мне оставалось делать? Я выступил в прессе с открытым письмом: «Политикой не занимаюсь. Лишь дружу с советским народом, хочу ему помочь, служа искусству». Я всегда ставил человеческие отношения над деньгами. «Если выбираешь деньги — проигрываешь» — вот один из моих жизненных принципов. Да и какие деньги я мог заработать на «Ленкоме»? Я только вложил в гастроли театра на Западе — во Франции, а затем в Америке — немереные средства. И ни капли не жалею.

— Но к вам же благоволили советские власти... Многие фабрики производили в СССР вашу продукцию.

— В Москве у меня были контакты на уровне различных министров. Помогать они мне не помогали, спасибо за то, что палок в колеса не ставили. Когда я собрался повезти «Ленком» в Америку, мне заявили в советских высоких кабинетах: «Это невозможно! В США нас не пустят...» Я ничего не обещал, только сказал: «Я попробую». И при полном аншлаге «Ленком» выступал в Соединенных Штатах, включая и Бродвей, три месяца.

— Да вы революционер!

— Нет, я — дипломат в лучшем смысле этого слова. Дипломат человеческих отношений. Я не левый и не правый, я просто независимый... А Майя Плисецкая! Сколько спектаклей этой дивы балета я организовывал в «Эспас Карден»... А Андрей Вознесенский! Сорок лет мы дружили, а познакомились, когда он давал свой первый вечер поэзии на подмостках моего театра. Переводы стихов тогда читала сама Марина Влади... Владимир Высоцкий? Я знал его, но друзьями мы не были. Как-то не задалось, знаете ли. Для завязывания дружбы необходимо общение, а у нас с Высоцким этого как-то не получилось. Из-за дефицита времени, наверное.

— А с Владимиром Путиным вы общались?

— Неоднократно. Он — человек стильный. А ведь именно стиль главное в нас. Класс, стильность — вещь ужасно своеобразная: этого не приобретешь, или это у тебя есть, или нет и уже не будет... А в Путине виден природный класс. Интересная деталь: при одной из наших встреч он признался мне, что был вместе с женой на Красной площади 4 июля 1991 года, когда проходил показ пятидесяти моих моделей перед 200-тысячной советской аудиторией. Путин передал мне ощущения, которые испытал тогда и я сам. Это было невероятное зрелище: по Красной площади вместо танков и ракет дефилировали красивые женщины!..

— Ну а рядом с Красной площадью в отеле «Националь» был создан ресторан под вашим брендом — Maxim's, не правда ли?

— Не желаю об этом вспоминать. Говорят, что им владеют какие-то другие люди... Мой опыт сотрудничества с Россией вовсе не всегда был исключительно положительным.

— Мне рассказывали, что вы даже журнал одно время издавали в Москве. Чуть ли не совместно со Счетной палатой РФ или с какой-то другой казенной российской структурой...

— Он назывался «Контроль стиля», комментировать это издание я не хочу. Тем более что оно давно зачахло по не зависящим от меня причинам... Меня соблазнил на это начинание тогдашний главный редактор «Финансового контроля», журнала Счетной палаты. Впрочем, к этому я тоже не хотел бы возвращаться... Поймите: я — человек абсолютно независимый, за всю жизнь не взял ни у кого ни одного кредита. За мой риск в бизнесе отвечаю только я сам. Главное — не бояться совершать ошибки.

— Зачем вы купили замок маркиза Донасьена-Альфонса-Франсуа де Сада в Лакосте? Помню, лет двадцать назад я был в Провансе и видел развалины этой махины. Представляю, сколько денег вы вбухали на восстановление замка.

— Честно говоря, и сам не знаю, зачем я это сделал. Захотелось... Так порой покупают безделушку. Другое дело, что я быстро увлекся новым проектом: не только отремонтировал исторический замок, но и приобрел множество зданий вокруг, организовал в Лакосте фестиваль искусств, который идет уже одиннадцать лет. Мне свойственно увлекаться. Сейчас, например, после Дома-пузыря на Лазурном Берегу я занялся созданием Дома Солнца в Венеции.

— Так же, шутя, вы в восемьдесят первом приобрели и Maxim's — культовый ресторан на улице Руайяль в Париже? Его изысканность стала такой же мировой легендой, как и его цвета бордо навесы-маркизы над окнами.

— С Maxim's у меня связана презабавнейшая история. В 1946 году, едва приехав в Париж, я познакомился с Саша Гитри. Великий драматург и актер привел ко мне в салон на примерку Эльвиру Попеско. Легендарная актриса осталась так довольна платьем, которое я создал для нее, что пригласила меня в знак благодарности в Maxim's. Заказала все самое лучшее. Естественно, мы оказались в центре внимания зала — все смотрели на звезду кино, снимавшуюся у Ганса, Кристиана-Жака, Гитри... Мне же особенно понравилось незнакомое ранее рыбное блюдо, которое нам принесли в хрустальной вазочке, утопленной во льду. Я взял изящную ложечку, бывшую в вазочке, и с аппетитом принялся есть прямо из нее. Через некоторое время заметил, что наша беседа с Попеско сошла на нет. Актриса с восхищением, смешанным с ужасом, смотрела на меня своими огромными темными глазами: «Мой друг, знаете ли вы, сколько это стоит?!» Оказывается, это была русская черная икра. А я ее и в глаза раньше не видывал, не то чтобы пробовал!.. Подобного стыда я никогда в жизни больше не испытывал. Скажу вам по секрету: с тех самых пор к черной икре отношусь очень отрицательно... А лобное место моего давнишнего позора я на всякий случай приобрел. Признаюсь, всегда мечтал об этом. Maxim's такой же символ Франции, как Эйфелева башня и Елисейские Поля. После того как я вслед за остальными земными странниками уйду в мир иной, марка «Пьер Карден» растает в космосе, а бренд Maxim's, размноженный мной на всех континентах, останется в веках.

— Задумались о вечном? Уж не в связи с этим решили распроститься с созданной вами империей, продать ее?

— Не люблю слово «старость», предпочитаю просто — «продвинутый возраст». Я лишь песчинка в этом мире, и скоро меня не будет, несмотря на то что меня, первого кутюрье, принятого в Институт Франции, называют бессмертным. Вы знаете, о чем я больше всего жалею в мои без малого 90 лет? О том, что не сделал ребенка. Я любил потрясающих женщин. Пять лет мы жили как самые страстные любовники с Жанной Моро, одной из самых прекрасных и ярких женщин века. А моя любовь с Хироко, японской художницей, при одном виде которой люди падали на колени, ибо она была похожа на Мадонну!.. Словно Пигмалион, я создавал десятилетиями женскую красоту, а сам остался без наследника. Я единственный в мире кутюрье, которому на сто процентов принадлежит его славная марка. Мне, первому из дизайнеров, начавшему выпускать парфюм, полностью принадлежат семнадцать марок духов и одеколонов. Я — свободный электрон. Я уникален потому, что категорически независим. Но при этом мне некому оставить мир, который я сотворил... Да, у меня есть в Венеции прекрасный племянник Родриго, художник и архитектор. У меня масса милых родственников. Но ни один из них не обладает данными, необходимыми для сохранения созданного мной многопрофильного бизнеса. И основой моего состояния стали лицензии, давшие начало производству продукции в разных странах. Скажем, только в Китае у меня сегодня работают сорок лицензий.

— А в России?

— Там тоже продолжают выпускать изделия с моей маркой, но за лицензии, насколько знаю, не платят. Странно, не правда ли, учитывая, сколько лет я сотрудничаю с вашей страной. Надо, конечно, в этом мне навести порядок, но пока что не получается. У вас все строится сегодня на каких-то «особых связях», а у меня их, видимо, как раз и не хватает. Впрочем, контролировать все лицензии — на мебель и на табак, на спиртное и на посуду, не говоря уже об одежде — мне становится все тяжелее. Как-никак у меня во всем мире сейчас распространено более восьми сотен лицензий.

— И вы решили разрубить этот гордиев узел, продав разом вашу гигантскую империю? И какова же цена?

— Миллиард евро. Исхожу из простой логики. Я присутствую в ста странах с тысячей продуктов под моей маркой, если я продам каждый из них за десять миллионов, получится искомая сумма. Это пустяки! Ничтожество!.. Мое имя весит как минимум в десять раз больше. Говорят об американцах, арабах и китайцах, нацеливающихся на покупку моей группы. Но о русских — ни слова... А зря! Вашим олигархам, вместо того чтобы скупать на Западе футбольные команды, яхты и конные заводы, не лучше ли задуматься о прекрасном? Только его сохранит история в памяти потомков.